Он все шел и шел, потому что нельзя было возвращаться к ним, там сказали все, и словно отправили в далекую вечность. Хотелось добраться до ближайшего дерева и скрыть под негустой листвой свою стянувшуюся от долгого перехода загрубевшую кожу, достать из старого вещмешка глиняный сосуд, в котором было еще достаточно воды и пресных лепешек.
Он прижался своей головой к стволу небольшого древа и попробовал заснуть, хотя бы на короткое время забыться. Закрыл глаза и расслабил гудевшие от долгой ходьбы ноги. Шуршание и непонятный, чуть потрескивающий звук заставили его встрепенуться.
Буквально в метре от своих глаз он увидел другие глаза, несущие совершенно незнакомое ему ранее ощущение оцепенения. Рельефный рисунок змеи, словно навечно застыл над ним. Холодные капли пота застилали своей соленостью глаза, изменяя резкость зрения. Он не мигал.
«Неужели это и есть мой бесславный конец жизненного пути. Вот так? Здесь?». Сердце, кажется, замерло совсем и лишь редко издавало приглушенные звуки. Нет, он не был из робкого десятка, и ему не раз приходилось смотреть смерти в глаза. Но это были другие глаза, в них, словно скопились все наиболее отчетливые моменты его недолгой жизни. Минуты предательства и славы, взлетов и падений, казней и милостей.
На него смотрели глаза палача, выслушевшего чей-то приговор и готового исполнить его по давно уже заученной схеме.
К палачам не взывают и не ищут у них снисхождения или сочувствия.
«Легче сжалился бы отточенный до холодного блеска топор или скрученная в петлю толстая ворсистая веревка»
Глаза змеи начали, как бы затягиваться тусклой пленкой и она закрыла их, но все ее тело было в ожидании короткого смертельного выпада. «Может эта та минута, когда палач, закрыв глаза на некоторое время, мысленно выполняет всю процедуру казни, стараясь все сделать быстро и отточено, доставляя жертве минимальные мучения.
Он начал беззвучно молиться. Он не просил Бога оставить его сей участи, он просил не оставить без милости его жену и детей. Сжатыми сгустками крови в висках проходили моменты его короткой жизни, которая ему казалось чьей-то другой – некрасивой и неправильной, не такой, которую он себе представлял.
Так же медленно закрыл глаза и стал ждать.
Время отступило от него, стараясь не тревожить наступающего безмолвия.
Будто какие-то минуты забвения стали приходить к нему. Подул легкий ветер, и он отчетливо услышал чей-то тяжелый выдох. В последний раз он открыл глаза, готовый принять кару.
Змеи не было, а над его глазами трепетал от ветра молоденький, только начинающий свою зеленую жизнь листок.