Нестерпимым ударом пришелся ее плевок – словно шальная пуля попала в сердце.
«Ну и пусть! – утиралась я. – Пусть дружбе конец, и еще несколько дней в роддоме я проведу изгоем. Невелика трагедия! Жила же я как-то без Васки раньше... Да кто она вообще такая?! Подумаешь, соседка по роддомовской койке! Случайная знакомая, краткий эпизод жизни. И личность ее грубая, беспощадная и отталкивающая! Да как вообще я умудрилась сойтись с ней и чуть ли не подвязаться в подруги?! Да пошла она сама… к черту, эта… – я не сразу подобрала подходящее слово: – тюремщица!».
Кусая от обиды губы, я вытащила из рубахи грудь и приступила к сцеживанию. Надавила на сосок, из него нехотя вытекла капелька густого молока.
Судорожно я вынула из рубахи другую грудь, как стало ясно, что у меня нет молока!
И я отчаянно разрыдалась, всхлипывая на всю палату.
Миска свалилась с трясущихся колен и покатилась по полу, подпрыгивая и гремя, но это ни на миг не отвлекло палату от коллективного сцеживания.
С десяток струек чуть слышно ударялись о борта мисок, а у меня в ушах грохотало, будто от ударов кувалд по металлу!
Закрыв лицо ладонями, я захлебывалась, как кто-то схватил меня за руки, с силой пытаясь отвести от лица. Откуда-то снизу донесся басок Васки:
– Ты чего разревелась? Остынь, не хотела тебя обидеть. Подумаешь, послала, куда подальше. С кем не бывает... Можно подумать, тебе раньше не приходилось туда ходить.
Я отчаянно закачала головой.
– Не приходилось?! А как же ты тогда забрюхатела? – прихлопнула она меня по колену, призывая посмеяться над ее шуткой.
Но мне не стало смешно.
Васка утирала слезы с моих щек:
– Ладно, уймись, хватит баб плачем развлекать... Ну, прости ты меня, дуру, сорвалась… Не думала, что тремя буквами так тебя задену.
– … Я не сержусь, – всхлипнула я. – Не оттого плачу.
– А отчего?
– У меня молока нет. Ни капли!
– Вот оно что… Да ты, наверно, просто сцеживаться не умеешь, – предположила Васка. – Давай, научу!
– …Как это?
– Как-как, в раскоряк! Давай, сцежу тебя.
– Да ты что?!
– Что слышала. Давай, говорю, помогу, пока коридорные за тебя не взялись!
Не успела я опомниться, как она пристроилась возле меня и попробовала сцедить одну грудь, потом – другую. Безрезультатно.
Она отпрянула, не сводя жалостливых глаз с моей потерянной физиономии.
– Васка, что мне делаать?! – заныла я. – Я не умею давать молока!
– Да появится у тебя молоко, – не слишком уверенно утешала она, – подождать надо. А еще, пожалуй, пить нужно побольше. Без жидкости в организме молоко не прибудет. А ты последнюю жидкость на слезы тратишь! Так что завязывай сопли распускать и иди пей.
– А где взять пить-то? – хлюпнула я носом.
– Где-где? В… – передразнила она, намереваясь нецензурно уточнить местонахождения водопоя, но, поймав мой напруженный взгляд, осеклась. – В смысле, в кране. Где же еще?
– Сырую воду?..
– А ты думала, тебе в час ночи лимонаду подадут? Нет, придется из крана напиться, и до отвала! Глядишь, к утру молоко и прибудет. Только сразу из казенного родника не хлебай: пропусти струю-другую, а то назюзюкаешься всяким дерьмом из ржавых труб, козленочком станешь!
Я накинула халат и пошла к "водопою". Пила долго, пока не почувствовала, что готова лопнуть...
Коллективное сцеживание закончилось. Только одна мамочка в койке напротив продолжала наполнять мисочку: молока у нее было – хоть залейся!
Когда в палату пришла постовая, «многомолочная» радостно объявила, что молока у нее еще много. Постовая позволила ей продолжать сцеживание, обещав зайти за результатом позже.
К моей пустой таре она отнеслась с недовольством…
Многие уже укладывались спать, но свет в палате продолжал гореть: "многомолочная" усердно трудилась над миской.
Васке не спалось. Она ворочалась, кряхтела, потом повернулась ко мне:
– До чего же погано от этой пеленки между ног!
Я кивнула и вполголоса спросила:
– Васка, скажи, а чем во время месячных пользуются женщины… ну там… в тюрьме?
– Чулками, – шепнула она.
– Как чулками?!
– Как-как? Вот так! Не капроновыми, конечно, такие там не водятся, а хлопчатобумажными. Как у старух, – видела?
– Но почему чулками? – недоумевала я. – Разве нельзя тряпочками или еще чем-нибудь?
– А кто им даст? – приглушенно отозвалась она. – Тюрьма дело такое… Бабские затычки никого не волнуют. Да и чулки под это дело сами бабы приспособили – те, что поизобретательней. А так, хоть пальцем затыкайся.
Меня передернуло:
– К чему такая бесчеловечность?
– А ты думала, там санаторий?
– Нет, конечно, но необоснованная жестокость...
– А обоснованную ты где видала?
Я подумала и сказала:
– В кабинете у гинеколога. Лежишь перед ним в унизительной позе, он ковыряется в тебе так гаденько, но вроде как во имя здоровья. Обоснованно.
Васка широко зевнула:
– Ладно, давай спать.
Мы повалились на подушки, но сон не шел.
Васка поворочалась, приподнялась, недовольно глянула на «многомолочную» и выразительно кашлянула, давая той намек заканчивать работу.
Но «многомолочная» проигнорировала знак.
Васка шумно рухнула на спину, заложила руки за голову и, уставившись в потолок, развязно кинула «многомолочной»:
– Слышь, подруга, закрывай молокозавод, и гаси свет! Спать охота!
– Я тебе не подруга! – раздалось в ответ.
Васка проняла соседку убийственным взглядом:
– Ты что, не поняла меня?! Кончай дойню!
– Да щас! – огрызнулась та.
– Что ты сказала?! – вызывающе переспросила Васка. – Корова!
– Коровья муха!
Васка завелась:
– Говорю, прячь вымя, корова недодоенная, а то сейчас коровья муха подлетит и ужалит в самое то!
По палате прокатился сдавленный смешок, Васка вошла в раж:
– Оставь молока своему дитю, уж и так план по надою выполнила!
– Не твое дело! – брыкалась «многомолочная».
– Поговори, поговори у меня, короедка, щас и попляшешь! Говорю, кончай сиськи теребить, грамоту за удой все равно не получишь!
– Отвяжись!
– Не отвяжусь! – напирала Васка. – Гаси свет, падла! Здесь тебе не тюрьма, чтоб фонари всю ночь в морду светили!
– Вот закончу и погашу, – перечила та.
Васка приподняла свой грузный торс и уже с нешуточной угрозой процедила:
– Я щас сама тебя кончу! Подойду, плюну в миску, пускай потом твой слюни жрет!
– Ах ты, бандитка! – взвизгнула «многомолочная», дернувшись со страху, что Васка приблизится к ней. – Я на тебя пожалуюсь!
– Что?! – взревела Васка. – Ты еще и стукачка? Стукачу первый хлыст!
И она сорвалась с койки. Не накинув халат, без тени смущения демонстрируя по-кенгуриньи мощные ноги, она направилась в коридор. Из-под полы короткой рубахи выглядывали ее ягодицы и прокладка с просочившимися пятнами крови.
Проходя мимо койки «многомолочной», она по-хулигански выпятила нижнюю челюсть и сделала недвусмысленный выпад двумя пальцами, будто всаживала той нож под ребро.
«Многомолочная» сжалась, словно невидимый нож угодил в цель.
– Щас закончишь! – гаркнула Васка, довольная, что ей таки удалось напугать неугомонную передовичку по удою молока.
Она с силой хлопнула дверью...
Вернулась скоро, в сопровождении постовой.
Постовая подошла к «многомолочной»:
– В чем дело?
Та охотно наябедничала на Васку, которая уже рухнула в свою койку.
Выслушав кляузницу, постовая велела передовичке закончить сцеживание и улечься спать.
– Но у меня еще осталось молоко! – запротестовала «многомолочная». – И вы сами мне разреш…
– И что из того? – перебила постовая. – Уже половина второго ночи! Может, до самого утра зависните над миской? Дайте ее сюда! Что прилипли-то к ней, в самом деле? Молоко в голову ударило?!
Постовая хватилась за миску, дернула ее из рук «многомолочной», часть молока перелилась через край и закапала на пол.
Стуча каблуками, она направилась к выходу, у дверей щелкнула выключатель и дала команду:
– Отбой!
Ударнице доярного труда пришлось укладываться в полной темноте. Было слышно, как она шебаршилась в койке, что-то недовольно ворча, будто еще не выговорилась и готова была продолжить перепалку с Ваской. Но та уже потеряла к ней всякий интерес. Широко, с громким рыком львицы, Васка зевнула и затихла.
Чуть подождав, чувствуя, что она так и не спит, я тихонько позвала ее.
– Что еще? – лениво повернулась она ко мне.
– Спросить хочу, – шепнула я.
– Опять?.. – с неохотой выглянула она из-за тумбочки.
– Да, – тоже высунула я нос. – Мне надо узнать у тебя кое-что.
– И зачем тебе все время надо что-то узнавать? Завороток извилин получишь!
– Понимаешь, Васка, – зашептала я, – мне понять надо кое-что, врубиться.
– А сама не можешь?
Я покачала головой:
– Боюсь, не туда врублюсь.
– Ну, давай, что у тебя там еще?
– Только обещай, что не заругаешься, – предусмотрительно уговорилась я.
– Там посмотрим… – уклончиво ответила она.
– Нет, обещай точно!
Она покривилась:
– Ну, до чего ты дотошная! Ладно, валяй, не рассержусь.
– И не обидишься? – уточнила я.
– Да чего на тебя обижаться? – отмахнулась она. – Валяй, о чем хотела спросить?
– Вот о чем. В роддоме всем сцеживаться положено, да? А зачем?
– Положено.
– Но, Васка, – не приняла я односложный ответ, – кажется, ни одно живое существо, кроме человека, не занимается этим… самодоением. Для чего такая процедура придумана?
– А что тут непонятного? – приглушенно забасила она. – Чем больше сцеживаешься, тем больше молока прибывает.
– А если его вообще нет? – усомнилась я. – И потом тоже… мало будет. Последнее сцедишь, а ребенку собственному ничего не останется!
– Останется, останется, – обнадежила Васка, уже собираясь завалиться на спину.
– Подожди!
– …Ну что еще?
– Все же не пойму, для чего такая процедура придумана? Неестественная она и бессмысленная: сколько бутон цветка ни дергай вверх, он все равно раньше срока не распустится, только поломается. А тут все за сиськи себя теребят и думают, что молоко от этого прибавляется. А вдруг наоборот, убавится? Кто проверял-то?
Васка зевнула:
– Мне бы твои заботы. У тебя все?
– Нет. Еще вот что… Молока сцеженного в роддоме много получается, так?
– Ну, так.
– Часть его на прикорм детей идет, да? А зачем их прикармливать, когда материнская грудь рядом? Да и молоко – скоропортящийся продукт. Куда его остатки девают? Сливают в унитаз?
– Нет, его медсестры сами допивают, им, гы-гы-гы, за вредность труда молоко положено!
– Смеешься? – укорила я. – А если серьезно?
– Если серьезно, оно в косметической промышленности используется. Да и не только молоко. Плацента, детское место, прочие отходы после родов, да и после абортов, кстати, тоже в дело идут. Это же ценное сырье! Косметическим молочком, кремами пользуешься? Вот тебе и ответ.
– Неужели так оно и есть?! – поразилась я.
– Ну да, – подтвердила Васка.
– Жуть какая! Одно хорошо, что послеродовые отходы в мясную промышленность не идут, – вслух подумала я.
– Ну, у тебя и мысли! – крякнула Васка. – Да еще на ночь глядя…
– А в природе, – подхватила я, – зверушки как с последом поступают? Я слышала, самки съедают его.
– Кошка точно съедает, – подтвердила Васка. – Сама видела. Да и коровы, вроде, тоже. Наверно, многие животные так поступают.
– Но почему? Зачем? – допытывалась я.
На миг Васка задумалась:
– Во-первых... самка съедает послед из соображений конспирации. Так она заметает следы после преступ… тьфу, после родов. Уничтожает запах плоти, чтоб зверь какой не обнаружил детеныша.
– А во-вторых?
– Во-вторых?.. – снова задумалась она. – Да откуда мне знать, что во-вторых? Природой так назначено, и все тут! Толком никто этого не знает. Возможно, это нужно для организма самки. Скажем, для образования молока или еще для чего.
– Васка! – воскликнула я. – Выходит, послед надо съедать, а не в косметической промышленности использовать! А вдруг у меня молока нет оттого, что я послед не съела?! Вот, если б съела, так с молоком все в порядке было бы!
Васка подавилась от подступившей к горлу тошноты:
– Спятила, что ли?! И что, смогла бы заглотить кусок самой себя?..
– Нет, – тоже передернулась я. – Но все-таки, вдруг от этого у меня молока нет?
– Да не от этого у тебя с молоком беда, – заверила она.
– А отчего?
Она почесала затылок:
– Впечатлительная ты очень, все близко к сердцу принимаешь. Ну точно, как моя Манюня… Нервничаешь по пустякам, а молоку это – зола! Волноваться будешь, когда дело пришьют, на остальное плевать надо! А тебя прет докопаться до всего. Не ищи проблем, они сами тебя найдут! Далось ей какое-то молоко! Молоко-молоко, – передразнила она сама себя, – какая тебе разница, куда оно идет? На пользу государству – и все тут.
Я не дала ей лечь:
– Подожди! А знаешь, я, кажется, поняла, по какому поводу на посту в коридоре вымпел «Победителю Социалистического Соревнования»!
– …Ну? – чуть насторожилась она.
– Так медсестер за перевыполнение плана по удою молока награждают! Видела, как постовая недовольна была, что я молока не дала?
Васка окрысилась:
– Ты опять за свое?! Все на критику и высмеяние тянет? Сколько раз говорить тебе «не болтай!»? А ну, спи, давай! А не хочешь, иди в продол, прогуляйся до закутка еще разок, коль от одного похода тыква не вызрела.
– Нет, не пойду, – заартачилась я. – Лучше спать буду...
– То-то, – одобрительно кивнула она, повалившись на спину.
– Спокойной тебе ночи, – пожелала я.
– Издеваешься?.. – буркнула она и закрыла глаза.
Уже более суток я не знала здорового сна и была безмерно утомлена, но еще долго не могла заснуть. Кто-то из соседок начал тихонько похрапывать, затем храпеть во всю мочь, с присвистами и прихрюкиваниями.
Странно, но полнотелая крупная Васка спала тихо, как ребенок. Или тоже не могла сомкнуть глаз и лишь притворялась спящей.
Я отвернулась к окну, ушла с головой под подушку – чтоб хоть как-то приглушить чуждые изяществу звуки спящих женщин. Но все одно сон не шел. Меня обуревали мысли.
Невольно я прокрутила все, что произошло со мной в роддоме за тридцать с лишним часов. Съежилась от воспоминаний "дородового", переключилась на радостные мысли о малышке, но тут же омрачилась: как она там одна, в детском отделении, не плачет ли?..
Решила думать о хорошем – о Васке.
Здорово, что мы с ней помирились! А ведь были на грани разрыва. И что бы я тогда делала, как жила бы без нее дальше?!
Васка, моя благодетельница, спасительница, удивительно самоотверженный и заботливый человек! Это надо же, без боязни взяться сцеживать другого человека! Кто на такое отважится, как только ни родная сестра?..
Я улыбалась, думая, какую хорошую подругу приобрела в ее лице. И кривилась от мысли, что сама, в общем, не сделала для нее ничего хорошего.
Мое воображение восполнило пробел, принялось рисовать картинки жизненно опасных для Васки ситуаций, где единственно я могла прийти к ней на помощь!
Вот она тонет в пучине, а я отважно спасаю ее, подхватив одной рукой и геройски воюя с бешеными волнами другой…
Вот она летит с крыши многоэтажного дома, а я умудряюсь поймать ее, невредимую, у самой земли…
Вот мы идем по каменистой пустыне, и я с силой сталкиваю ее, заглядевшуюся по сторонам, с дороги, спасая от неминуемого смертельного укуса притаившейся под ногами гремучей змеи...
Представляя себя ее спасительницей, чувство уверенности непомерно росло и крепло во мне – как всесильный побег бамбука, упрямо пробивающий земляную коросту.
И вот меня, отважную Васкину спасительницу, уже награждали лавровым венком! Ах, нет, не лавровым, почему-то – ромашковым…
Получив заслуженную «награду», я ощупала грудь – не налилась ли? Показалось, грудь несколько набухла, но все ж я поднялась с койки, в полной темноте добралась до раковины и принудительно напоила себя еще.
Мочевой пузырь уже давал о себе знать, но Васка говорила, что для образования молока надо беречь жидкость в организме, и я терпела позывы...
Заснула под утро, но сон был неспокойный. То и дело я вздрагивала от неявного внутреннего толчка, словно кто-то нарочито теребил мое сознание.
Вздрогнув, уныло смотрела в ночное небо, редко сеющее зерна-звезды, и снова проваливалась в забытье. Одолевший сон был хрупким, словно бабочка из коллекции энтомолога, крылышки которой ломаются, только тронь их, и навсегда теряют целостность и прелесть, сохранившуюся даже в засушенном виде...
Продолжение:
http://www.proza.ru/2010/06/08/496