БЕРИ ЛОЖКУ, БЕРИ ХЛЕБ!..
Когда в очередные долгожданные летние каникулы мои родители вознамерились послать меня в детский санаторий, я взбунтовался: «Надоело, хочу в пионерский лагерь!» Такое хотение зародилось во мне еще с дошкольных лет,когда наша семья ездила в пригород Коджори, отдыхать в дачных коттеджах Тбилисского авиационного завода, там мой папа был начальником жилищно-коммунального отдела. Живя на даче, я по нескольку раз в день слышал откуда-то издали задорные сигналы пионерского горна. «Тру-ту ту-ту ту-ту-ту!» - я уже знал от сведущих, что так звучит призыв: «Бери ложку, бери хлеб, и садися за обед!» Сигнал «Тру, тру, тру-ту-ту!» означал общий сбор, «Ту-туру-ру-ту!»- на линейку становись!»... И могло ли тогда не загореться у мальчика желание окунуться в романтику пионерлагеря?!
Под натиском моего занудливого хныканья, после долгих колебаний отец принес-таки мне путевку в пионерлагерь своего предприятия, в чудесное курортное местечко Джава, неподалеку от Цхинвали. Ура! Наконец, родители исполнили мою давнюю мечту! Но почему они так долго артачились? Наверно, слово «санаторий» для них было приятнее чем «лагерь»,вызывавшее у их поколения совсем другие ассоциации...
В пионерлагере мои ожидания оправдались уж хотя бы тем, что дни проходили не так бесцельно как в санатории. Пионервожатые вовсю старались наполнить их особым смыслом: усердно готовили нас к знаменательным датам, к спортивным состязаниям, даже повели в поход, к развалинам старинной крепости! Особенно старался пионервожатый, которого все звали товарищ Шурик, – крупный мужчина в синем берете и с бородой а ля Фидель Кастро. Под его руководством мы с энтузиазмом репетировали разные номера к дню 26 июля – празднику Кубинской революции, учили бравурный марш: «Бандера росса, полярис тосса - триум вера!..» А главное, коллективно составили поздравительное письмо самому коммандосу Фиделю.
Все это запечатлелось в памяти столь ярко еще и благодаря духовому оркестр, который придавал жизни в пионерлагере еще более приподнятую атмосферу. Музыканты, в основном сололакские ребят из 66-й школы, были у нас на особом счету. В отличии от большинства пионеров, живших в брезентовых палатках, наша «творческая интеллигенция» располагалась в домике на отшибе лагеря - автономно и вольготно! Руководил оркестром известный в городе маэстро Чичинадзе, по прозвищу Чичико. Он нередко надолго отлучался, говорили, что еще в какой-то другой свой оркестр, и тогда роль брал на себя трубач Альберт со странным прозвищем "Зпртич", возрастом постарше всех. Он умело поддерживал дисциплину, граничащую почти с армейской дедовщиной, соблюдаемой неукоснительно. «Авторитетами» были не только переростки, но и все первые голоса оркестра. Пренебрегая общением с нами, рядовыми пионерами, музыканты нередко репетировали в беседке, рядом со своим общежитием. А мы, их «фаны» - несколько рядовых пионеров, завороженно слушали торжественные звуки труб и кларнетов, исполнявших главные мелодию. А когда духовой баритон обогащал ее своим бархатным звуком, выделывая кружевные фигурации, и всем дружно поддакивала "секунда" - теноры и альтушки: «Ис-та, ис-та, ис-таг-да-та!», а всю эту конструкцию, как на плечах, снизу удерживал солидно шествовавший бас, в такт сопровождаемый грохочущим барабаном и звонкими тарелками, то аж мурашки пробегали по телу!
В отличие от надменных «дедов» оркестра с нами, «простыми пионерами»,самые добрые отношения поддерживали музыканты рангом пониже. Одного из них звали Рафик. Хотя он и играл на трубе первую партию, но, в отличии от своих коллег, не зазнавался. Даже позволял подуть в трубу, правда, без мундштука, к которому посторонним, как известно, прикладываться губами не положено.
РАФИК
Судьба вновь свела меня с ним, когда я поступил в Грузинский политехнический институт(ГПИ). В одной группе со мной оказался Вова Грядунов, который учился также и в Тбилисском первом музучилище, в то время располагавшемся на улице Энгельса. Оказалоссь, что вместе с Вовой у его педагога в классе- Отара Кутателадзе (которого за спиной почему-то все звали Костой, а спустя годы я узнал, что по паспорту он Александр)учился и Рафик. Так и возобновилась наша с ним дружба. Кстати сказать, по их примеру я и сам поступил в музучилище, но во Второе – которое располагалось на проспекте Плеханова, прямо напротив моего дома. Я был принят туда в класс ударных инструментов благодаря директору Эдуарду Савицкому, светлая ему память. На приемном экзамене он проверил всего только мой музыкальный слух и ритм, поверив моему честному слову, что я когда-то ходил на фортепьяно в музыкальную школу, но бросил после четвертого класса, так как не поладил с въедливой учительницей. Она сумела гениально привить мне отвращение к игре на фо-но. Скажем,например, то и дело она требовала от меня брать пример с ее старательных учениц, которые с показным старанием, опускали и поднимали над клавиатурой скругленные кисти. что вызывало у меня отвращение и я назло еще сильнее оттопыривал пальцы, чуть ни плашмя опуская на клавиши… Бывало, в самый разгар моей довольно техничной игры она шлепала меня по руке, требуя представить, что в моей ладони находится некий тенисный мячик... Кстати сказать, спустя несколько лет, когда я уже основательно бросил музыку и однажды по телевизору показывали передачу о выдающемся Ференце Листе, то оказалось, простите за нескромность, что и он играл точно так как я!..
Как-то раз, после затянувшихся лекций в институте, мы с Вовой прогуливались по проспекту Руставели. Вова вдруг вспомнил, что накануне Рафик говорил о предстоящем в их в семье застолье. Вову всегда там встречают с теплотой, и что такого, если мы пожалуем туда вдвоем! «Пойдем непременно!» – воспрянул я, тут же ощутив, как засосало под ложечкой, и что охотно поел бы у них армянской долмы.
Мы на всех парусах помчались в старейшую часть города, куда-то возле Хлебной площади. Вова уверенно завел меня в какой-то тесный дворик. Дверь нам открыла некая женщина и радостно крикнула в глубь квартиры: «А вот и Вова пришел с товарищем!». Впустив нас, в переднюю, тотчас освободила место на переполненной вешалке. Расстегивая пальто, мне бросилось в глаза ярко сиявшая в гостиной хрустальная люстра. Под ней, на накрытом длинном столе почему-то горели толстые стеариновые свечи в высоких шандалах. «Им что, освещения не хватает?» – удивленно подумал я, и успел заметить, что пировавшие в компании мужчины сидели в головных уборах: в фуражке, кепке, меховой шапке… На улице стоял ноябрь, люди уже ходили в зимней одежде, но мы с Вовой, как и большинство тогдашней молодежи, ходили с непокрытыми головами. «Что там происходит, – метнул я растерянный взгляд на Вову, – а как быть нам?!..». Он и сам замешкался. Мы медлили. Я вынул расческу и, не спеша приводя в порядок тогда существовавшую у меня густую шевелюру, громко спросил у все еще улыбавшейся нам женщины:
- А где наш друг, Рафик?
- Он в подвале, разливает вино… А вы проходите в залу.
- Идите сюда, идите! – выкрикнул кто-то из гостиной, – Рафик сейчас придет!
Мягко подталкивая в спину, женщина подвела нас к столу, где, чуть потеснившись, нам сразу высвободили место и поставили свежие столовые приборы. Тут появился и Рафик. С двумя большими кувшинами, с головой, ничем не покрытой, что мигом сняло с нас неловкость. Обрадованный нашим приходом, он радушно придвигал нам разные кушанья. Однако, на обильном столе армянская долма отсутствовала. Зато были другие, тоже национальные, как оказалось, кошерные блюда. Не все на мой вкус привычные. Но, главное, приготовленные со стараньем и любовью, из самых добротных продуктов.
Когда тамада объявил перерыв, и мы вышли покурить, Рафик познакомил нас со своим братом Герценом, который намедни приехал из Перми, где учился в медицинском институте. С ним был его вроде бы однокурсник. У него на затылке, каким-то чудом удерживалась малюсенькая тюбетейка, как я позже узнал, настоящая еврейская кипа… Интересно, помнит ли сам Рафик Алелов тот наш визит спустя столько лет? Он уехал с семьей в Израиль еще в начале семидесятых, увы, уже прошлого века и никаких сведений о нем никто не имел. Единственное то, что по Тбилиси и Еревану упорно ходил слух, будто Герцена сразила на войне арабская пуля…
И только совсем недавно, ныне уже житель Нью-Йорка, Семен Крихели, беседуя со мной по скайпу, приятно опроверг этот слух. Он сообщил, что Герцен преуспевает по всему Израилю как архитектор, да еще и Семен узнал мне номер Рафикиного телефона!..
ВОВА
Что касается Вовы Грядунова, он бросил и Политех, и Тбилисскую консерваторию, став ведущим трубачом тбилисском джаз-оркестра радио и телевидения под управлением Гиви Гачечиладзе. Тот уговорил его переехать с ним в Киев, работать в тамошнем биг-бенде РТ. Вряд ли тогда нашелся бы во всем СССР трубач, который сумел бы как Вова сыграть с оркестром Гиви Гачечиладзе знаменитую сюиту «Оле» на испанскую тему прославленного американца Мейнарда Фергюсона. Такие трубачи – вообще редкость, способные играть в таком высоком регистре и брать аж ноту «до» четвертой октавы. Когда Гиви возвратился в Тбилиси, Вова, уже обзаведенный семьей, свалил в Америку. Говорили, главной причиной этому был его сын, у которого, после Чернобыля, появились проблемы со здоровьем. За океаном это «до» четвертой октавы оказалось никому не нужным. Он стал работать водителем-«дальнобойщиком», купил собственный дом. Потом пришла трагичная весть: с Вовой случился обширный инфаркт. Говорят, не пережил, что не углядел сына, ставшего безнадежным наркоманом.
Отар Кутателадзе по сей день хранит память о своем ученике, всякий раз приводя его старательность в пример своим нынешним питомцам.