ПОРЫВ
Прихожу вечером в наш переход, а там никого; закурил, намереваясь подождать, вдруг кто объявится…
Только собрался уходить, врывается Вик:
- Алекс, есть 5 копеек?!
Роюсь в кармане и, протянув ему монетку, интересуюсь:
- Тебе на метро?
- Нет! – цапнув пятак, заявляет Вик. – На Штаты!
- На Штаты?! Не понял! – тут только замечаю, что Вик сам порыв, просто какой-то «буря и натиск»!
- В Штаты я лечу, Алекс, что тут понимать!
- За 5 копеек?!
- Ну, пять копеек на метро, а там доеду до станции*** и оттуда зайцем на басе до «Пулково – ;;».
- То есть у тебя денег совсем нет?
- Ни копейки! Фигня, в Штатах стопом поеду!
- А до Штатов?
- Самолетом; залезу в багажный отсек…
- Ясно. А там ты к кому?
- Да у меня там дядька! Я же тебе рассказывал!
- Что-то вылетело из головы.
- Ну, отцов брат там. Клиника у него. Прикинь, Алекс, он нам пишет, а отец, старый еврей, не отвечает! Боится! «Витя, ты не знаешь, как это может быть опасно! Завтра времена поменяются, и нам эти письма припомнят!»
Вик пытается изобразить ужас на своем лице, как на отцовом, помимо ужаса, по его лицу «пробегают» и другие, не лучшие, чувства…
- А я говорю, - продолжает Вик, - что ждать, когда времена поменяются! Валить надо из «совка»! Короче, опять мы поругались; я дверью хлопнул и решил, все – лечу к дядьке! (Видимо одной из причин их частых конфликтов было, что отец еще боялся, а Вик уже нет).
- Круто! А как же…
Вот так, слово за слово, я Вика отговорил от полета, загасил его порыв. То есть я не отговаривал его лететь, не говорил: «Ой, не надо, Витя! Это опасно!» и т.п. Нет, отговорил, значит, дал ему выговориться, остыть, в итоге он сам отказался от своего плана. Не помню мотивацию, но путешествие было отложено до лучших времен…
Впрочем, через пару лет я «вернул долг», но это, как говорят сказители-исказители, «совсем другая история»…
СТРЕЛА С ЗОЛОТЫМ НАКОНЕЧНИКОМ* (ЕЩЕ О ТОЙ ОДНОЙ)12
Видно, что-то встревожило зиму и она неудачно слепила то воскресенье, в ход пошли мороз, ветер и, конечно, основной ее «стройматериал» - снег… А ведь до этого воскресенья дни стояли довольно теплые и ясные, и вдруг просыпаешься, в комнате темнота, даже не верится, что утро; за окном мрачная хмарь;и тысячеротый ветер, плюющий в лица прохожим белыми льдистыми иглами; и прочие признаки дурного настроения зимы. Впрочем, прохожие – это громко сказано; редкость, раритет – вот что такое прохожие в такой день, особенно если это воскресенье. Да что говорить, даже эта огромно-неуютная комната в такую погоду как-то одомашнивалась! И был хлеб и чай, и «в кармане пачка сигарет», вроде бы сиди «дома», у батареи, ан нет! Ни с того, ни с сего где-то к полудню понесло меня на Невский, да еще и пешком!
Дорога удивила пустотой.(По Университетской набережной;через Дворцовый мост и Дворцовую площадь). Пешеходов практически нет; автомобили можно пересчитать по пальцам, а автобусы и троллейбусы напоминали «рты стариков», если пассажиров рассматривать как зубы…
Снег – ледяные иголки – падал и сверху, и сбоку, и снизу, застывал на миг и тут же бросался в другую сторону. Он застилал тротуары белой ковровой дорожкой, но не дождавшись VIP-гостей, тут же срывал ее, подбрасывал, рвал на части, размешивал, растворял в ледяном «бурлящем кипятке»….
И вот я уже в числе тех редких «покорителей» Невского, о которых можно только гадать, что их вынесло на улицу в такое ненастье; дохожу до Думы и с удивлением и с радостью вижу «под навесом» двух знакомых художников! Но не это оказалось самым удивительным, а то, что у них были клиенты! (Сами-то уличные художники, как волки, в спячку не ложатся). Когда подошел ближе, то меня больше заинтересовали клиенты, вернее, одна из них (это были две девушки). Девушки сидели спиной ко мне, и у одной из них были такие шикарные волосы! Такая тяжелая грива волнистых, даже не рыжих, а цвета темного золота волос! Это странный, волнующий момент, когда ты видишь девушку сзади и она почему-то тебя уже интересует, и ты ждешь, когда она обернется, чтобы вздохнуть или разочарованно, или восторженно…
Художники, заметив меня, радостно заорали: «Привет, Алекс!» Девушки обернулись и… я улетел!
Господи! Когда я увидел ее глаза, я улетел! Какие-то нездешние, удивительные голубые глаза и тонкое удлиненное лицо, и все это в «золотой раме» волос. Это был мой идеал! Было в ней что-то еще, что нельзя описать, но сразу чувствуешь, вот это твоя половина! Во всем, во внешнем и во внутреннем! Это твое! Это будто-бы я сам,но в женском обличьи. Но самое невероятное, что впервые в жизни такое же чувство я увидел в ее ответном взгляде!
Мы о чем-то заговорили с художниками, но думал я об одном: «Повернись еще раз!» И она поворачивалась и смотрела на меня как-то одновременно и по-детски и взросло, удивительно. «Повернись еще!» И она поворачивалась…
- Э-э-э! Хватит крутиться! – заорал вдруг на нее портретист. – Ну как я тебя нарисую, если ты крутишься! А мне еще похмелиться надо, дурра!
- Ты че?! – удивился я.
- А-а-а! Все равно они по-русски не бум-бум!
- А кто они?
- Норвежки, блин. Э-э, не крутись, я тебе сказал! Алекс, может, ты прогуляешься, пока я закончу? Ну искрутилась! Запала, что ли, на тебя?
- Да я уже нагулялся, пешком шел с Васильевского. А они тут откуда взялись?
- Вон, - махнул он в сторону перехода, - оттуда, из метро. Как я понял, они в «Москве» живут. Тут их целая группа была, но все крутнулись и назад, в гостиницу, а эти две, отмороженные, остались.
Но вот портреты дописаны, свернуты в трубочки и в обмен на энную сумму вручены натурщицам. Они встали и сердце мое заныло; впрочем, боль в нем появилась сразу же, вместе с восхищением при первом взгляде на нее…
Правда, они не ушли. Остановились в паре метров от нас, о чем-то говорили негромко и «златовласка» все так же поглядывала на меня…
А я… Я чувствовал себя «водолазом»; водолазом (в полном снаряжении, со свинцовыми башмаками на ногах), неожиданно оказавшимся на суше…
Я болтал с художниками, шутил, смеялся, а внутри ныла боль; видел, она хочет, чтобы я подошел и чувствовал, что не смогу подойти…
Продолжалось это довольно долго, кто-то из художников успел сбегать за «огненной водой», а они все стояли, но бесконечно это продолжаться не могло, и в конце концов они направились к метро…
В Ленинграде я стал пить гораздо реже и меньше, чем дома, потому что здесь не было такой навязчивости «не пьешь, обижаешь», здесь скорее было «не пьешь – твое дело». Здесь моя неприязнь к спиртному обрела почву. Если я и выпивал, то по праздникам, за более-менее столом, да и там мог пить «по-западному», глоточками. В обычный день я отказался бы пить вот так, на ходу, но теперь не отставал; мы выпили бутылку, мои собутыльники захмелели, а я нет. Вскоре материализовалась и вторая; они уже были пьяные, а не пьянел…
Ах, как бы мне пригодилось хорошее опьянение тогда, ведь «златовласка» вернулась! Они вынырнули из метро (в норвежских вязаных шапочках; замерзли!) и снова крутились рядом…
Но и вторую попытку я не использовал, и выпивка не помогла: трудно стать счастливым, когда тебя готовили к обратному…
*СТРЕЛАМИ С ЗОЛОТЫМИ НАКОНЕЧНИКАМИ пользовался Антэрос-бог взаимной любви,а вот всем знакомый Эрос использовал не столь благородный металл:настолько неблагородный,что даже рифмы на него напрашиваются матерные…
АРМИЯ МАТРЕШЕК или 600 СЕКУНД
Как только на Невском, помимо портретистов, появились первые продавцы картин и сувениров (т.е. мои коллеги), у меня стали возникать идеи каких-то новшеств. Среди прочих была и идея переделки матрешек в генсеков, но как всегда все упиралось в деньги…
В конце ноября появился некий «излишек платежных средств» и я подумал: «Ладно, генсеки подождут! Будь бы их трое в нашей сов. истории, как стоит самый дешевый набор матрешек! А чем хуже генсеков наша русская женщина! Посвятим переделку ей!» Сказано-сделано…
Десять «тройных» наборов матрешек первым делом пошли в очистку, вернее, только две внутренние куклы. Верхняя оставалась та же старинная русская женщина; вторая стала советской: валенки, ватные штаны, ватник с номером арестанта, шапка-ушанка; третья – постсоветская: девушка-панк…
Расписывали их «мои» скульпторы и закончили они это дело 30-го декабря. 31-го я загрузил матрешек в пакет и поехал к «Европейской», где встречался с одним канадцем. Канадца подсуропил Вик и, конечно, тоже примчался на стрелку.
Разговаривали в переходе. Я показал матрешку (остальных оставил у Андрея на Мойке, где мы собирались встречать Новый год), ему понравилось. Договорились, что он возьмет ее и покажет своей группе, и если им тоже понравится и устроит цена, то на другую встречу я захвачу остальных…
Канадец не заставил себя ждать; уже на ходу он показывал «О'К!» Матрешка им приглянулась, цена не испугала; они даже посетовали, что кукол мало. Я было собрался бежать на Мойку, но канадец попросил прийти попозже, у них там обед намечался…
У Андрея нас ждало разочарование: достали всего две бутылки шампанского, а хотели приколоться и встретить Новый год только шампанским. Думали-гадали, где достать, а Вик в это время сидел, как на иголках, очень уж ему не терпелось провернуть дело. Вдруг он вскочил:
- Алекс, давай матрешек!
- Рановато еще, Вик!
- Фигня! Че ждать-то! Я сам пойду в «Европу», я же знаю, в каком он номере живет, «сдам» матрешек и куплю на «крыше» (ресторан в «Европейской») шампанского!
Я колебался, но тут меня все стали уговаривать, мол, иначе шампанского не найти, пришлось уступить. Вик радостно ускакал в гостиницу…
Сначала его отсутствие не замечалось за предпраздничными хлопотами, но время шло; потом побежало и стало ясно, что-то не в порядке. Мы с Димкой отправились выяснять, в чем дело и, к счастью, встретили его знакомого фарцовщика. После поздравлений с наступающим Димка спросил:
- Ты случайно Вика не видел? Он должен быть тут, в «Европе».
- Да, кстати, только хотел сказать, Вика-то спецы повинтили!
- А что такое?
- Да начал там в холле с путанами заигрывать, заигрался…
- И что, до сих пор его держат?
- Наверно.
В том же холле, где повинтили Вика, мы уселись на диване, рядом кипела жизнь, а я горевал:
- Все! Накрылись матрешки! Сколько было трудов и, оказалось, «мартышкиных»!
- Подожди, Алекс, - начал успокаивать меня Димка, - может, он их успел продать.
- Так это еще хуже! Тут и у Вика проблемы будут. Да и валюту конфискуют.
- Ну, Вика-то скорей всего отпустят. Спецы-то тоже люди; перед праздником, то да се. А валюту, конечно, заберут. Пойду я поищу канадца.
Димка вернулся с канадцем и оказалось, что он в назначенное время приходил в переход с валютой, но нас не было. Мы объяснили, что Вик решил не ждать встречи, а найти его раньше назначенного; что матрешки были у Вика; что поэтому мы и не пришли.
Канадец горевал не меньше меня, так ему понравились матрешки, а потом переживал и за Вика, когда мы объяснили ему в чем дело…
- Ладно, Алекс, - заявил Димка после того, как мы распрощались с канадцем, - пойду я на «крышу» , куплю шампанского, на сколько у меня хватит денег. А ты гляди, если Вик появится, не подходи к нему, а то и тебя спецы сцапают!
Вик не появился. Оказалось, мы с ним разошлись. Он, чтобы загладить вину, как только его выпустили, помчался домой и стащил две бутылки шампанского. Слабая компенсация, но все же…
А у Андрея нас ждал сюрприз: моих матрешек показали в «600 секунд». Хотя, может быть, нас разыграли, ведь мы на передачу опоздали. По рассказам же выглядело это так: А.Невзоров своим трагическим голосом известил публику: «Сегодня в гостинице «Европейской» была изъята партия вот таких матрешек. Говорят, в других местах неоднократно изымались подобные. Есть сведения, что в окрестностях Ленинграда работает подпольный цех по их производству. «Армия матрешек-извращенок» движется на Запад! Мне кажется, соответствующие органы должны найти этот цех и остановить его работу, чтобы прекратить издевательство над русской культурой!»
- Мы смеялись, - сообщил Андрей, - мы же знаем, что их всего 10 штук!
Так я встретил Новый год, с огорчениями, но все же с шампанским!
Продолжение следует…