Я с детства знаком с Карасём. Это друг моего отца, они выросли вместе, в одном дворе. Живёт он один, зовут его Сергей Иванович, а Карасём прозвали за созвучную фамилию, за рыбацкое счастье и образ жизни, людям не привычный.
Деревянный четырёхквартирный дом, в котором он обитает, построен ещё при Хрущёве, а его квартира - это маленькая кухня с чугунной плитой и комнатка размером чуть больше кухни. В углу круглая, обитая жестью печь, наполовину чёрная от копоти. Днём свет с трудом проникает сквозь два мутных, засиженных мухами окна без занавесок, а вечером его даёт маленькая лампочка в чёрном патроне без абажура. Потолок такой низкий, что до него можно достать рукой. Наверное, архитекторы или, скорее, инженеры-проектировщики в то время все были маленького роста. Возле одного окна - простой деревянный стол без скатерти, возле другого – старый продавленный диван с ужасно скрипучими пружинами. На диване свёрнутый в виде подушки ватник и плешивый овчинный тулуп в качестве одеяла. Между столом и диваном табуретка, на которой обычно стоит банка с окурками и сковорода – Карась не утруждает себя сидением за столом и обычно ест лёжа. Телевизора и радио у него нет. Раньше-то всё это было, но со временем пришло в негодность, и теперь вместо них на стене висит репродукция картины Шишкина «Утро в сосновом лесу», которую я подарил ему на день рождения. Больше предметов роскоши нет, да и картина запылилась и потемнела.
Зато у него есть книги. Они разные и вообще, книги – это единственное, что меняется в его квартире. То в обтрёпанных бумажных обложках, то в жёстких матерчатых переплётах, они лежат стопками на подоконнике, а особо ценные экземпляры даже обвёрнуты газетами. Читает он много разного: фантастику и детективы, исторические романы, книги о природе и о войне. Лема и Азимова, Чейза и Стаута, Дюма и Пикуля. Любит «Царь-рыбу» Астафьева, потому что сам рыбак с большой буквы Р. Я даже видел у него как-то «Старика и море». Нацепив маленькие стариковские очки со сломанной оправой, он лежит на диване нога на ногу, курит и листает страницы.
Возле печи зимой и летом лежит несколько поленьев, (хозяин любит тепло), стоит рыбацкий шарабан и ледобур, прислонённый к стене. На гвоздях висят сапоги-«болотники» с высокими голенищами и одежда, так сказать, «и в пир и в мир». Стол в комнате завален грязной посудой, разными блёснами, крючками и прочими снастями, а кухня вообще играет роль подсобки или сарая. Еду он готовит на электроплитке, стоящей на том же столе, и вообще, вся обстановка имеет какой-то засалено-лакированный вид, словно все предметы до блеска затёрты рабочими руками.
Одним словом, хозяин не заботится о том впечатлении, которое производит его жильё на гостей. Но я привык, и мне иногда хочется приехать, открыть дверь, которая никогда не закрывается на замок, и попасть в этот полумрак со слоями табачного дыма, пронизанный пыльными лучами солнца. Карась всегда рад встрече, а рукопожатие осталось таким же, как тридцать лет назад – крепким и спокойным.
Тогда он первый раз взял нас с братом на рыбалку. В то лето мы были в деревне в гостях у бабушки.
С вечера мы вместе накопали червей в огромной навозной куче за сараем. Наполнили целую жестяную банку из-под тушёнки. Черви были двух видов: бледно-розовые и тёмно-красные. Они быстро прятались в навоз, но Карась ловко хватал их пальцами и, показывая нам, говорил:
- Запомни, этот красный, на него хорошо окунь берёт, но он слабый, - и разрывал червяка тремя пальцами, - а этот белый, он крепкий, лучше на плотву.
Нас удивляло, что он совсем не стесняется навоза, и хотелось так же не бояться червей.
- Утром приду рано, если проспите, ждать не буду, - говорил Карась, привязывая крючки к нашим лескам каким-то особым узлом.
Просыпаться в пять утра было всё-таки очень нелегко. Под одеялом тепло, у бабушки скоро будет чай с блинами, но всё же нас никто не уговаривал, и даже два раза повторять не пришлось. Карась уже гремел уключинами на берегу. Здорово, что он посадил нас за вёсла! Такое доверие, да и мы быстрее согрелись. Как только показалось солнце, туман стал таять. Карась достал спиннинг и плюнул на блесну, потом стряхнул на слюну пепел с сигареты и стал тереть медяшку пальцем. Блесна засияла, и он легонько швырнул её за борт, придерживая тем же пальцем катушку.
- Подорожим пока, - сказал он, а я повторил новое слово шёпотом, словно пробуя на вкус. Но по пути на блесну ничего не попалось. Указывая нам дорогу жестами, Карась привёл лодку к какому-то своему приметному месту.
- Суши весла, тут попробуем. Каменная луда,- он взял свою длиннющую удочку, достал из банки жирного красного червя и насадил его целиком на огромный чёрный крючок. Да, именно так: жирного красного на огромный чёрный. Надо сказать, что все его снасти: и удочка из целой болотной берёзки, и толстая леска с поплавком из винной пробки, и кусок свинцовой пластинки вместо грузила, - всё казалось мне тогда грубым и пугающим рыбу. У нас с братом были тонкие бамбуковые удочки с яркими покупными поплавками, маленькие блестящие крючки с острыми жалами, всё такое красивое и аккуратное, что дяди Серёжина оглобля вызывала, по меньшей мере, недоверие.
- Учитесь, пока я жив,- тихо сказал он, забросил поплавок раза в три дальше наших и снова закурил. Мы в это время пытались без шума и плеска опустить якорь, гусеничный трак на верёвке. Вокруг стояла тишина, только гудели комары и далеко в деревне изредка кричали петухи. Взошло большое оранжевое солнце, отразилось в озёрной глади и наполнило воздух рассветом.
От волнения я пытался наблюдать сразу за тремя поплавками и, конечно, прозевал, как Карась вытащил первого окуня. Он ловко перехватил его в воздухе левой рукой, осторожно положил удочку в лодку, потом вытащил из его пасти крючок и бросил рыбу в корзину. Окунь сильно подпрыгивал на берестяном дне, изгибаясь и стуча хвостом. Мне он показался большим и ужасно красивым: белое брюшко, красные плавники, тёмные полосы по зелёным бокам. Мы с братом глядели на него во все глаза.
- На поплавки смотрите,- Карась улыбнулся и выкинул окурок в воду.
Я обернулся и увидел, как поплавок моего брата быстро и как-то наискосок ушёл под воду. Вовка резко дёрнул удочку, но она согнулась дугой до самой воды, а поплавок так и не появился.
- Держи крепко, не дергай, - спокойно сказал Карась и обхватил Вовкин кулачок своей тёмной узловатой пятернёй. Леска рассекала воду из стороны в сторону, но всё-таки выдержала, и вдвоём они с трудом вытащили огромного горбатого окуня. Он гулко шлёпнулся на дно лодки, и Карась пристукнул его головой о весло.
- Хороший,- сказал он и протянул его Вовке,- держи, только не уколись.
Восхищённый Вовка осторожно взял его двумя руками и положил в корзину.
- Больше твоего, дядя Серёжа!- радостно прошептал он.
- Молодец-молодец!- похвалил Карась,- лови, давай дальше.
Я забросил свой поплавок поближе к брату и тут увидел, как Карась снова вытаскивает рыбу. Окуни клевали часто, поплавки пару раз дёргались и резко тонули. Не успел я позавидовать, как сам вытащил окушка. Хотелось кричать от радости, но из-за окружающей тишины я сдержался.
Очень быстро мы наловили полкорзины окуней, в азарте не замечая ни комаров, ни табачного дыма. Когда солнце немного пожелтело, вместо окуней стала попадаться такая же крупная плотва. Она ярко блестела и мелко дрожала в корзине. Но вот поклёвки стали реже.
- Ладно, хорош,- сказал Карась и стал выбирать якорь. Но нам хотелось ещё, и тогда он велел нам грести вдоль прибрежных тростников. Взяв спиннинг, он встал на корме и прищурился, выбирая место, куда забросить блесну. Тут мы стали свидетелями его удивительного мастерства. Почти без замаха он посылал снасть в небольшие оконца между кувшинками. Нам почему-то казалось, что именно там и должна подстерегать мелкую рыбёшку щука. И почти всегда оказывалось именно так. Забросы были редки, но почти каждый оканчивался поклёвкой. Выражение лица у Карася при этом не менялось, только взгляд становился пристальнее. Он легонько поддёргивал удилищем и чуть быстрее наматывал леску на катушку, словно без усилия втаскивая в лодку пятнистую рыбину. За каких-то полчаса он поймал девять щук, девять, я не вру, причём некоторые казались нам огромными и ужасно зубастыми. Этим он переламывал хребет, сжав пальцами голову и спину. Мы молча переглядывались, онемев от восторга и немного побаиваясь. Десятая щука сорвалась прямо возле лодки, когда мы причаливали к своим мосткам. Конечно же, она была самая крупная, но это уже не могло испортить нам настроение.
-Ладно, завтра её поймаем,- сказал Карась,- несите-ка рыбу бабке.
Он насадил не уместившихся в корзине щук на кукан, сложил рыбу на мостки и пошёл по дороге к своему дому, взвалив на плечо вёсла.
-Дядь Серёжа! - закричали мы, но он отмахнулся и сказал только:
- Днём зайду на уху.
В это время по дороге вдоль озера пастух гнал стадо, он стрельнул у Карася сигарету и пошёл рядом с ним, сопровождаемый разноголосым звоном коровьих ботал.
Потом мы хвастались перед дедом и бабушкой уловом, смотрели, как дед ловко чистит рыбу своим острым красивым ножом, и слушали, как он ворчливо хвалит Карася.
Теперь ему уже за пятьдесят. Почти всю жизнь Сергей Иваныч прожил один. Родственников его я никогда не видел, только по рассказам знаю о братьях и племянниках. Раз в год он, одевшись прилично, ездит к ним куда-то на Псковщину.
Мать его умерла, когда он был ещё мальчишкой, потом с отцом случилось какое-то несчастье, и Серёга попал в детдом. Оттуда он вернулся вместе со старшим братом, они стали жить в родительской квартире. Брат повзрослел, женился и уехал, а Серёга остался. Тогда мой отец и подружился с ним, с тех пор его и прозвали Карасём.
Я как-то пытался расспросить его, почему он не завёл семью. Он нехотя ответил, что, мол, была одна женщина, вела с ним совместное хозяйство. Но потом, по его выражению, «решила навести свои порядки», и семейная жизнь кончилась, так и не успев начаться. Карась без скандала указал ей на дверь. Судя по его слишком уж короткому и спокойному рассказу, событие это было для него болезненным. И может быть, поэтому он решил больше не обжигаться. Конечно, его, как нормального мужчину, интересовали женщины, но серьёзных отношений больше не складывалось, и, в конце концов, он так и остался холостяком. Не знаю, жалеет он об этом или нет, скорее всего, просто не задумывается. Такой уж характер. И хоть своих детей у Сергея Ивановича нет, его отношение к чужим заслуживает того, чтобы сказать о них несколько слов.
Из друзей моего отца я в детстве больше всех рад был видеть Карася. А мой сын теперь вместе с нами ездит на рыбалку, и, надеюсь, так же, как и я, испытает радостное удивление от его искусства. Оно ведь не только рыбалка, это и его общение с детьми как с равными, как с взрослыми. Это искренность и доверие. Никакого покровительственного тона, никакой напускной серьёзности или того хуже – сюсюканья. Только дело и… доброта. Дети чувствуют доброту и честность, они не замечают его непривычно тёмного от загара и щетины лица, жутковатых железных зубов во рту, прокуренных ногтей и рабочей одежды. Дети смотрят в его слегка удивлённые глаза цвета застиранной тельняшки и слушают серьёзные истории о том, что окунь, сорвавшийся на последней рыбалке, весил ровно три килограмма (откуда им знать, что он ловил не на безмен), или что его рыбацкий шарабан вмещает три ведра клюквы (можешь проверить).
Самое вкусное мясо, что я ел в жизни, было зажарено Карасём на костре в лесу, когда они с моим отцом пили чернильно-красный портвейн из бутылок, а мы с братом стреляли потом по этим бутылкам из ружья. Первый раз в жизни, по-серьёзному, как охотники. Никаких тебе «подарков от зайца».
Пока я был маленький, я никогда не слышал от него нравоучений, окриков или ворчания. И теперь не слышу ни нытья, ни жалоб на судьбу. Только ранней осенью, когда в его день рождения поздно вечером мы допиваем остатки водки, он вздыхает:
- Эх, ещё девяносто шесть лет осталось мучиться. Ты же знаешь, сто пятьдесят-то я как-нибудь осилю.
Впервые это обещание я услышал, когда мне было лет десять. И хотя с годами доля шутки в нём растёт, мне от этого немного грустно.