Глава 2.
Очнулась уже вечером. Солнце подсвечивало лес откуда-то сбоку, разбрасывая по нему багрово-красные блики. Страшно хотелось пить. Я поднялась на слабые ноги, и хотела, было сделать шаг, но тут же оказалась на земле. Голова кружилась, меня трясло.
«Да, плохи мои дела», - успела подумать я, прежде чем опять впасть в какое-то забытье, по счастью, довольно недолгое. Очнувшись во второй раз, я поняла, что солнце село. Было то недолгое время суток, когда день уже отгорел, а ночь не наступила. Сумерки будто приглушили краски, стерли многоцветную палитру. Сил хватило, чтобы подняться на ноги. Дышать было больно, пересохшее горло саднило нетерпимо. Я оторвала какой-то листок, показавшийся мне самым сочным и жадно пожевала. Рот заполнился горькой слюной, подкатила тошнота, но удалось совладать со своим организмом. В голове просветлело, и я разглядела небольшую лужицу, чуть слева от себя. От брезгливости не осталось и следа. Я жадно припала к вожделенной влаге, стараясь сквозь зубы процеживать тягучую пахнущую жидкость. Желудок опять рванулся куда-то вверх, пришлось немного отдохнуть, делая глубокие вдохи.
Что было потом - помню плохо. Я брела по темнеющему лесу, с трудом разбирая тропинку. Помню, что боялась сбиться с нее. Остановилась только тогда, когда стемнело окончательно. От былой эйфории не осталось и следа. Лес окружал, давил, пугал странными звуками. Я присела под каким-то кустом, обнимая себя руками. Стало холодно, а на мне была легкая летняя курточка. Еще утром, я захватила ее в последний момент, предполагая, что поездка может затянуться до вечера. В машине осталось старенькое одеяло, мы с детьми брали его для поездок на природу. Боже мой, дети! Что будет с ними, если меня сожрет какой-нибудь зверь в этом лесу или я умру от голода и жажды? Но окончательно впасть в панику мне помешало все то же расслоение сознания.
Не знаю, был ли то бред, но я будто сквозь туман увидела очертания нашей гостиной. В мягком кресле сидел мой муж, на коленях которого как всегда примостилась его любимая пивная кружка. Мой супруг был человек принципа. Он очень любил пиво, но выпить его из банки или просто бутылки не мог категорически. Иногда мне казалось, что к этой самой кружке он привязан гораздо сильнее, чем ко мне. Комната просматривалась плохо, очертания удаленных предметов расплывались, и я не сразу поняла, что в соседнем кресле сидит моя подруга. Та самая Татьяна, что сказалась больной сегодня утром.
- Неужели меня уже хватились, - надежда теплой волной окатила мое заледеневшее нутро. Но, к сожалению, надежда явно поторопилась. Как сквозь плотное покрывало, стали проступать звуки, настолько глухие, что мне пришлось сделать усилие, чтобы начать понимать, о чем беседуют эти двое.
- Знаешь, я всегда знала, что Катька – дура. Я и держу ее в нашем агентстве только ради тебя.
- Ну не стоит преуменьшать умственные способности Екатерины, - муж лениво потянулся и долил свою кружку из бутылки, стоящей на полу.
- Ты знаешь, можешь, что угодно говорить о своей супруге, я ее слишком хорошо знаю. Наивная особа с мозгами тинэйджера. Она до сих пор даже не догадывается о нашей связи, нам даже прятаться особо не надо.
- Татьяна, ты не права. Екатерина – замечательная мать. Вот, правда, хозяйка из нее вышла плохая. – «Боже, и эти люди смеют обсуждать мои достоинства и недостатки! Этот мой муж, непризнанный гений из развалившегося НИИ. Да его зарплаты вахтера, правда, теперь это именуется охранником, хватает только на пиво, которое он ежевечерне уничтожает из своей любимой кружки. А Татьяна! Я же считала ее своей подругой. Мы вместе пять долгих лет. Я и подумать не могла, что дешевые ужимки стареющего ловеласа, способны еще хоть кого-нибудь впечатлить». Между тем, эта парочка чувствовала себя довольно вольготно. Татьяна перебралась на колени к Борису. Я зажмурилась, закрыла уши руками, но картинка не исчезала. Но куда страшнее были звуки. Они будто рождались в голове – все эти стоны и причмокивания, скрип старенького кресла, стоящего в нашей гостиной. Когда до моего обоняния дошли запахи, я была на грани безумия. Этот животный запах страсти, запах измены. « А где же дети? Где моя маленькая Светланка, где Егор?».
Словно в ответ на мой вопрос, я увидела другую картинку. Теперь я видела помещение, пронизанное яркими вспышками освещения, которое всего лишь на мгновение выхватывало множество извивающихся фигур. Потом все опять погружалось во мрак, до следующей вспышки. Я вглядывалась в эти сюрреальные фигурки, сошедшие, казалось, с картин Матисса. В этот раз, звуков не было, и от этого картина казалась еще более гротескной. Когда глаза привыкли к постоянному миганию, мозг, наконец, начал воспринимать довольно цельный образ, настолько цельный, что я с ужасом поняла, что эта фигурка, извивающаяся у шеста, практически обнаженная, если не считать маленьких стрингов, моя дочь! Но вскоре и этот весьма условный, кусочек ткани был сброшен прямо в публику. К Светлане устремились множество рук, довольно беззастенчиво мнущих это молодое и такое дорогое мне тело.
Наверное, я отключилась, потому, что даже не заметила, что уже не сижу, а лежу на траве, и что-то довольно тяжелое давит на мою грудь. Я пошевелилась, и сильное тело, оттолкнувшись от меня острыми лапами, взметнулось над головой. Я даже не успела испугаться. Птица еще долго кружила надо мной. Отломав довольно большую палку, больше, конечно, для успокоения, оружие защиты из нее - довольно сомнительное, я села, подобрав под себя ноги. Теперь картины, виденные до того момента, пока я не отключилась, казались мне лишь бредом, весьма далеким от реальности. Я не хотела в это верить, всем своим существом отрицая очевидные факты, которые «услужливо» подбрасывала мне, вторая моя часть. Я как-то уже смирилась, что теперь я - это гораздо больше одной личности. Теперь о себе я могла бы сказать «мы», причем число составляющих, входящих в эту мою перерожденную сущность, постоянно варьировалось. Сейчас я могла вычленить лишь две. Одна из них – не хотела верить в то, что чему я была свидетелем – реальность. Другая же, напротив, вспоминала множество мелочей, мелочей, которые я не хотела замечать в той своей, прошлой жизни. Вот Светлана красуется передо мной в новом дорогом костюме. Я спросила, откуда эта обновка, на что дочь, игриво повела плечами и невнятно пробурчала, что-то вроде «подружка поносить дала». Помню, что лишь слегка пожурила за то, что берет дорогие вещи. А Светланины частые уходы на ночь, якобы к подружке ночевать?
-Постой, - возразила моя неверящая часть, - но ты же звонила, девочка брала трубку и сонным голосом отвечала, что они уже ложатся спать.
- Да, но звонила ты всегда в одно и то же время. Девчонки вполне могли подготовиться.
- Но Борис! Неужели Татьяна могла увлечься этим человеком? Что там осталось привлекательного в этом, вечно брюзжащем и всем недовольном мужчине? Да он и супружеский долг не торопиться исполнять.
- Поэтому и не торопиться. Вспомни, как он вел себя на твое сорокалетие. – Год назад, мы всем коллективом отмечали мой сорокалетний юбилей. Организационными вопросами занималась Татьяна. Она сняла кафе, пригласила сотрудников фирмы, организующих праздники.
Та часть меня, что приводила доводы в пользу увиденного, легко воспроизвела картинку этих событий. Вообще, я все больше замечаю в поведении этой сущности так много стервозности, что про себя окрестила ее – стервочкой. Вот и теперь, образы, всплывшие передо мной, не были хаотичны. Эта была своеобразная подборка на тему: «Открой глаза»! Я наблюдала то, что было скрыто от меня в день юбилея. Стены, завешанные плакатами с числом «40», мол, пора бы тебе, старушка, и о душе подумать. Рука Бориса, скрытая столом, взбирающаяся под юбку Татьяны. И это в то время, когда он тихо и проникновенно говорил о том, как любит меня, как я дорога ему! И совсем откровенная сцена в курилке. Вероятно, нашим любовникам очень нравится риск. А иначе как объяснить, что они столь разнузданно ведут себя в комнате, куда в любой момент могут войти.
Я помню, как упала в траву, как кричала во весь голос, стараясь отогнать циничные картины. Впрочем, мне кажется, что это была не я, вернее, не совсем я. Это была та, вторая, которая не хотела верить, та, которую я окрестила «наивной простушкой». Итак, простушка каталась по траве и выла в голос до того момента, как рядом в кустах что-то хрустнуло. Обе соперницы предпочли спрятаться куда-то вглубь меня в момент реальной опасности. Я, стараясь производить как можно меньше шума, отползала от злополучного куста до тех пор, пока спиной не уперлась во что-то твердое и шершавое. То, что было в кустах, тоже затаилось. Я, с ужасом, ждала того момента, когда оно выйдет из своего укрытия. Дальше ползти было некуда. Конечно, я могла бы подняться на ноги и обойти этот завал, но страх парализовал меня настолько, что я не была уверена, что смогу даже подняться на ноги. Оставалось только ждать, закрыв глаза руками. Я настолько сильно прижала ладони к лицу, что щеки уже начали сводить судороги. Но, даже собрав всю свою волю в кулак, я не смогла их оторвать от лица. Мой слух выхватывал из шорохов ночного леса, сопение непрошенного гостя. Я слышала его дыхание, хруст веток, ломаемых его телом. Я не знаю, сколько продолжался этот кошмар. Я настолько устала бояться, что в какой-то момент была готова выбраться навстречу неведомой опасности, была готова сама пойти навстречу, но таинственное нечто, будто угадав мои намерения, ретировался куда-то в самую чащу. Когда опасность уже отступила, из меня робко, будто не веря в такую удачу, вновь выползли Стервочка и Наивная простушка. Но мне было вовсе не до их споров. Напрасно, Стервочка пыталась вызвать в моей памяти картины такого недавнего прошлого, напрасно, Простушка выкладывала свои робкие возражения, мой мозг отказывался воспринимать какую-либо информацию. Поэтому, послав их подальше, я, подстелив под голову сломанную ветку, решила попробовать уснуть, пусть даже пробуждение грозило мне новую встречу с неведомым.