ПЕТЕРБУРГ. СТРЕЛКА В.О.
Вот по утрам уже и холодом пробирает. Скорее добежать до тёплого кабинета на службе. Там и чайком взбодриться можно будет. А то одна видимость бодрствования. Организм ещё сладко спит, ноги сами несут по проторенной за треть века дорожке: морской музей, геохронология докембрия, Пушкинский дом, институт физиологии, институт огнеупоров, истфак, институт галургии… или бывший, съехали куда-то? библиотека на горизонте… В белёсом тумане дорогая сердцу классика притаилась театральной декорацией, сцена величественна и пуста – тут вам не Невский какой-нибудь, с его вздорной суетой и показухой, тут вечное, господа! Тут заповедник. Не всё же вам осквернить пошлым стеклобетоном, наглыми «катафалками» джипов и глупой балаганной рекламой…
Посреди «вечных декораций» прямо по курсу замаячил тёмный вертикальный штрих. Меня поджидает, догадалась Вера Аркадьевна, – к перехвату изготовился. «Штрих» проступил из тумана молодым человеком в чёрном костюме.
- Простите, – неуверенно выронил бывший «штрих».
- Да-да? – с готовностью обратила к нему взор Вера Аркадьевна.
Она чрезвычайно любила здесь, в «заповеднике», отвечать на вопросы заплутавших, с хозяйским радушием разъясняя все тонкости местной топонимики: «Нет-нет, это Биржевой проезд, а есть ещё Биржевая площадь, Биржевой переулок и Биржевая же линия…» А если вопрошающие не сопротивлялись, то она с жаром норовила ещё и снабдить их исторической справкой, торопливо выкрикивая имена архитекторов и годы застройки в пугливо удалявшиеся спины. Если не удавалось обернуть разговор в небольшую экскурсию («это здание было построено… для управления казённой продажи питЕй… на месте Старого гостиного двора… Построено по проекту Бенуа на месте Биржевого сада…»), Вера Аркадьевна отпускала человека с острым сожалением, догадываясь про себя о мыслях спросившего: «Городская сумасшедшая…» Но если только жертва была согласна, Вера Аркадьевна с упоением, плавно разводя руками, демонстрировала местные красоты с такой гордостью, словно сама возвела все эти здания или по крайней мере владела ими… А в общем-то, владела, – проведя здесь полжизни, почему нет?
- Скажите… – молодой человек слегка запнулся, Вера Аркадьевна ждала. Ох, что-то бледненький мальчик – разве можно в эту пору в одном костюмчике? В наших-то туманах и сыростях? Промёрз, наверное, бедняжка…
– Вы не подскажете, где… Кунсткамера? – наконец, выговорил молодой человек.
- Кунсткамера? – радостно подхватилась Вера Аркадьевна, поворачиваясь лицом к невидимой отсюда Неве. – Это совсем недалеко… Вот пройдёте по этой линии, Менделеевской, до самого конца, до памятника Ломоносову, к набережной… потом налево… минуете здание Академии наук… жёлтое, с колоннами… работы Кваренги, – не удержалась она, – классицистическое… Потом будет зеленоватое здание, с башенкой и глобусом наверху – это и есть Кунсткамера… восемнадцатый век… Музей антропологии и этнографии. Вход с Таможенного переулка, – деловито-наставительно добавила она, – опять налево повернёте… в переулок… Да, – вдруг спохватилась Вера Аркадьевна, – только они, наверное, ещё не открыты, я точно не знаю… В лучшем случае с девяти!
Последние слова полетели уже вслед молодому человеку, который, меланхолично кивнув, сомнамбулой тронулся в указанном направлении. Вера Аркадьевна проследила правильность его курса и, удовлетворённая, ринулась на службу. Жаль, что больше ничего не уточнил – на губах так и вертелось: «Одно из немногих сохранившихся в городе из застройки восемнадцатого века… только здесь, стоя между зданием Двенадцати коллегий и Кунсткамерой, вы можете представить, каким был Петербург в петровские времена… Иоганн Маттарнови… глобус горел в пожаре… восстановлен… пристройки начала двадцатого века искусно стилизованы… первоначально делили здание с Библиотекой Академии наук…» Выпущенные было на волю сведения, затихая, разочарованно раскладывались в голове обратно по своим полочкам.
- Нет, девочки, напрасно мы браним нашу молодёжь! – с благостной улыбкой, превращавшей её восковые щёчки в два аккуратных «яблочка», сообщила Вера Аркадьевна коллегам, пристраивая на рогатую вешалку плащ и сумочку. «Девочки», в основном пенсионного и предпенсионного возраста, хлопотали с чайником и чашками, комнаты обменивались угощениями.
- Вера Аркадьевна, вы будете с сахаром?
- Мне всего ложечку… – прихорошившись перед зеркалом, то бишь поправив букли седоватой, «перец с солью», чёлки, Вера Аркадьевна достала из тумбочки обшарпанного стола любимую чашку – широкая, золотая внутри полусфера на высокой ножке – и уселась чаёвничать. – Вы не поверите, я сейчас наткнулась на такого очаровательного молодого человека… Так пристойно одет – чёрный костюм, белая рубашка, галстук – ну просто как в былые времена! Спрашивает, чрезвычайно вежливо, как пройти в Кунсткамеру.
- Это сейчас? с утра пораньше? – удивилась сухенькая и серенькая, как мышка, Полина Захаровна, осторожно откусывая засохшую печенину, дабы не повредить недавно отремонтированные зубы: уж больно дорого обошлись…
- Я полагаю, организованная экскурсия… видимо, отбился от своих. И вы знаете, девочки, – Вера Аркадьевна поставила чашку на блюдечко и мечтательно сощурила голубые выцветшие глаза в сети мелких морщинок, – я ему просто-таки завидую! Вдруг оказаться, осенним ранним утром, когда всё вокруг плавает в тумане… и ни души, только эти старые стены с львиными головами над каждым окном… оказаться здесь! – решительно не зная, где же ты… О, тут может почудиться нечто совершенно невероятное! Из тумана выйдет вдруг кто-то в камзоле и треуголке… мелькнет силуэт в кринолине… Мальчик был так растерян – уж не показалась ли я ему каким-то genius loci… Мне и самой был так странен этот его классический чёрно-белый вид…
- Да уж, – справившись с печеньем, подтвердила Полина Захаровна, – тут у нас частенько можно буквально тронуться умом. Не далее как на прошлой неделе выворачиваю я на Тифлисскую… стоит пролётка с извозчиком! И дама под кружевным зонтиком беседует с двумя господами в цилиндрах…
- Опять киношники? – выбирая в вазочке сушку с маком, буднично поинтересовалась очень коротко стриженая, энергичная Ольга Сергеевна. – Им тут прямо готовые декорации сохранились… Не спросили, что они снимают?
- Нет, Оленька, ну зачем же, – покосилась неодобрительно Полина Захаровна, – как можно! Люди делают своё непростое дело, маются с аппаратурой, весь проулок оцепили… Я тихонечко крюк сделала, философский факультет обогнула. Может быть, снова что-то снимают?
- Нет-нет, – покачала головой Вера Аркадьевна, – никакой аппаратуры… Он был совершенно один, такой потерянный… нездешний какой-то… Кунсткамера, говорит…
- Гх-хм! Кх-х-х… – поперхнулась Ольга Сергеевна. Дамы всполошились, Полина Захаровна, часто моргая, пыталась осторожно пристукивать узкой ладошкой по спине страдалицы.
- Оленька, как же вы так неосмотрительно, детка… – всплёскивала руками Вера Аркадьевна. «Детке», Ольге Сергеевне, давно перевалило за сорок, но Вере Аркадьевне все сотрудники, осевшие в их учреждении позже неё самой, казались юными «новобранцами». – Чаем, чаем запейте…
- Прошу прощения, – Ольга Сергеевна справилась с коварной крошкой в горле и смято рассмеялась. – Вера Аркадьевна, а ведь я, пожалуй, знаю, кто… этот ваш… таинственный призрак.
- Кто? – расширили глаза дамы и отставили чашки, затаив дыхание в предчувствии небывалых тайн.
- Догадываюсь… вы полагаете, он стремился в Кунсткамеру? О, Вера Аркадьевна, вы наверняка его ещё попутно и просветить пытались… по своему обыкновению…
- Я… не успела… – смутилась Вера Аркадьевна.
- Говорите, он в одном костюмчике был? в чёрной паре? заторможенный? Ах, Вера Аркадьевна… Жестокое утреннее похмелье, только и всего. Да он, небось, Кунсткамеру спрашивал для ориентации в пространстве. Тачку, извините, свою потерял. Какой-нибудь яппи на крутой иномарке. Из ночного кабака выбрался! С гулянки.
- Из какого… кабака?! – Вера Аркадьевна в изумлении переглянулась с Полиной Захаровной.
- Как какого, любого. Вон их сколько, – Ольга Сергеевна надкусила новую сушку.
- Где?!
- Да здесь, на Стрелке.
- Что вы говорите, Оленька, – недоумённо покачала головой Вера Аркадьевна. – Здесь? Кабаки? Как это возможно?!
- Господи боже, – раздосадовалась уже Ольга Сергеевна, – как же вы… не замечаете, что ли? Их здесь пруд пруди.
- Оленька, кажется, права, – внезапно поддержала Ольгу Сергеевну Полина Захаровна. – Пока я ходила делать зубы… в нашу академическую стоматологию… Я, конечно, не озиралась по сторонам… ну, вы понимаете: лечение зубов – это такой стресс, особенно в нашем возрасте… И всё-таки я обратила внимание… Может быть, «кабаки» – это сказано несколько грубо, не распивочные всё-таки… но завелись какие-то рестораны, какие-то… э… бутики, прости господи… Мебель и люстры!
- Мебель и люстры? – потерянно повторила Вера Аркадьевна. – Здесь?! Не может быть! Что вы говорите!
- Ну да, – подтвердила Ольга Сергеевна, не без удовольствия наблюдая смятение Веры Аркадьевны. – Как же вы упустили? Есть такой бутик. Вплотную к Пушкинскому дому. Там, где институт огнеупоров был. Диваны и светильники, в стиле техно.
- В стиле техно?! – ужаснулась Вера Аркадьевна. – Но… ведь это кощунство!
- Вера Аркадьевна, – Ольга Сергеевна нетерпеливо вздохнула, – ну так уж и кощунство. Кощунством было несчастные «огнеупоры» там держать – загадили всё до последней степени. Окна в паутине и вековой пыли, всё ржавое и битое, штукатурка пластами валилась – руины. Нищета беспросветная. А эти всё в порядок привели, чистенько до блеска… Если людям хочется купить светильник «техно», почему это нельзя сделать здесь?
- Мне не нужен светильник «техно»… – пролепетала Вера Аркадьевна.
- Да они вряд ли на ВАС рассчитывали, – язвительно усмехнулась Ольга Сергеевна. – Там и через витрину видно – это дорого, очень дорого. Не по нашим кошелькам. Найдутся другие люди, с толстыми кошельками, приедут и купят. Вы, конечно, смирились бы только с антикварным салоном… но и антиквариат – очень дорого. Кстати, тут и антикварный салон открыли, в Биржевом переулке. Аукционы проводят.
- Аукционы?.. – слабым эхом отозвалась Вера Аркадьевна.
- Аукционы, – насмешливо повторила Ольга Сергеевна. Её частенько бесила способность Веры Аркадьевны не замечать повседневности. – Купить, конечно, мы там вряд ли что-то смогли бы, а продать – пожалуйста. У вас, Вера Аркадьевна, наверняка что-нибудь нашлось бы на продажу.
- Я ничего не намерена продавать, – возразила Вера Аркадьевна совершенно упавшим голосом. Разговор нравился ей всё меньше.
- И напрасно. Вы подумайте, пока есть спрос. А то ведь нас и не спросят… и не спрашивают. Всё вокруг, Вера Аркадьевна, уже продано, и теперь перепродаётся.
- Да-да, – вдруг оживилась Полина Захаровна, – именно продано! Вы знаете, ведь нашу стоматологию, академическую, – она пугливо оглянулась, – кто-то перекупил!
- То есть? – встрепенулась Вера Аркадьевна. – Я как раз собиралась туда на этой неделе… как это – перекупил? Это же не частная лавочка…
- Там всё, всё другое, – значительно округлив глаза, заторопилась Полина Захаровна, – и люди, и оборудование… Весной я сунулась к ним, а у них ремонт вовсю! Мой старый доктор, Елена Васильевна… ну, вы её знаете… такая добросовестная была, лечила так тщательно…
- Да-да, очень добросовестная, – подтвердила Вера Аркадьевна. – Помню, у меня сложный зуб был, она три раза переделывала, и так переживала, и всё совершенно бесплатно… А почему «была»? Неужели ушла?..
Полина Захаровна истово закивала головой:
- Тогда, во время ремонта, она мне шепчет на лестнице: «Полиночка Захаровна, меня спровадили на пенсию… надо курсы переподготовки проходить, за свой счёт, а мне денег взять неоткуда…» Поохали с ней вместе, а что поделать… И вот теперь там ни-ко-го из прежних наших врачей не осталось… Но вот что меня совершенно подкосило… В регистратуре там всё теперь по-новому, ресепшен, видите ли… Девочка молоденькая, как с картинки, спрашивает меня, этак свысока: «Вы платно или на бюджетное лечение?» Я думала, она не понимает, поясняю: «Я из Академии наук…» Она бровь подняла, брезгливо так, и как с бестолковой: «Так платно или на бюджет?» То есть, понимаете?
- Понимаю, что вы хотите сказать, Полина Захаровна, – скорбно сдвинула брови Вера Аркадьевна. – Мы для них сделались какой-то там «бюджет», как в районной поликлинике?
- Да-да! Балласт. Досадная нагрузка к основным, «платным», пациентам. Ужасно унизительно…
- Невероятно… ведь это академическая поликлиника! – И с этим, новым, ударом Вера Аркадьевна никак не могла смириться.
- Боюсь, что теперь этого уже не скажешь… Помните, раньше даже академического удостоверения не спрашивали, у них списки были… доктора наук и академики вне очереди… членов семьи лечили…
- Ничего этого больше нет? – уточнила Ольга Сергеевна.
- Понимаете, Олечка, – затруднилась Полина Захаровна, – официально, может быть, это и осталось, где-то на бумаге… но отношение, общая атмосфера такая, что об этом неловко и заикаться… словно милостыню просишь.
- Так вы платно лечились? – настаивала Ольга Сергеевна.
- Знаете, Олечка… я прикинула свои финансы… ну, вы же знаете наше жалование…и… мне было очень стыдно, но я сказала – бюджетно…
- Так… и во сколько же вам обошлось «бюджетное»? Ведь совершенно бесплатного теперь ничего и нигде нет. Если не секрет, конечно…
Полина Захаровна, стесняясь, назвала дотошной Ольге Сергеевне сумму и объяснила, за что.
- Сколько?! – Ольга Сергеевна отложила сушку. – Ничего себе… Да в любой частной клиничке и то меньше! Однако! Нам теперь дорога туда, получается, закрыта. Воображаю, сколько же там стоит так называемое платное лечение…
- Вы знаете, – Полина Захаровна опять оглянулась и понизила голос чуть не до шёпота, – мне там наша старая протезистка, она одна из прежних осталась… по секрету сказала… Их руководство дало негласное указание: склонять пациентов, любым способом, на максимальные суммы… Она сказала такое слово… э-э… «раскручивать».
Коллеги уставились на неё в немом изумлении.
- Боже! – Вера Аркадьевна беспомощно развела руками. – И это врачи? Да как же таким людям можно доверить своё здоровье?!
- Чистый бандитизм, – мрачно согласилась Ольга Сергеевна. – Что там кабаки… кабаки сами по себе, мы – сами по себе. Мы в них не ходим. Просто делим территорию, как двухсменная школа… днём тут мы, ночью – они. Но стоматология – это уже прицельный удар. И боюсь, что это только начало… – Ольга Сергеевна значительно посмотрела на дам и, немного поколебавшись, заговорщицки склонилась ближе к столу. – Могу поделиться с вами, коллеги дорогие, некоторой информацией… только не спрашивайте, откуда. Нас, скорее всего, тоже выселят.
Вера Аркадьевна и Полина Захаровна молчали, оцепенев… Ольга Сергеевна, поглядела каждой из них в глаза и уточнила:
- Ну, с нами, конечно, дело не такое простое… а вот то, что здесь будут делать бассейн и тренажёрный зал – абсолютно точно.
Вера Аркадьевна пЫхнула коротким смешком и махнула рукой:
- Ну! Оленька, вы меня испугали было не на шутку. Но выселять нас ради бассейна… тренажёрного зала… это полный абсурд. Пустые, вздорные слухи, уверяю вас. Не посмеют!
Ольга Сергеевна обидчиво хмыкнула:
- Напрасно вы так уверены. Стрелка Васильевского острова – слишком лакомый кусок. Кто мы такие, чтобы с нами цацкаться? Ещё одна академическая контора, не дающая быстрой прибыли. Да никакой, внятной «народу», прибыли. За нас и не заступится никто. Это только дело времени. Гостиница шикарная тут теперь есть, в Биржевом переулке. Шикарные дорогие рестораны на каждом шагу. Морской музей уже пакует вещи, вы же знаете… всякие пошлые громогласные шоу на их ступенях… Впору уже мемориальные доски вешать, вроде «Здесь выступала Максим»…
- Какой Максим? – в недоумении спросила Вера Аркадьевна.
- Отстали от жизни, Вера Аркадьевна… Не «какой», а «какая». Великая певица наших дней, для которой не жалко здания Биржи – авось не треснет от децибелов. Двести лет стоит – авось и с МаксИмы этой ещё не развалится.
- Певица? Женщина? Почему же тогда – Максим? – доверчиво поинтересовалась Вера Аркадьевна.
- А бог её знает… чтоб смешнее было. Чтобы все спрашивали, вот как вы. И даже не «Максим», а МакSим, «эс» заглавное, и не кириллицей, а латиницей. Девчонка такая курносая, безголосая. Песенки из трёх слов.
- Я не понимаю, я не понимаю, – забормотала и зашевелилась беспокойно Вера Аркадьевна, – я ровно ничего не понимаю…
- Да нечего понимать, Вера Аркадьевна. Абсурд – он и есть абсурд. Понять надо одно – мы тут маячим бельмом на глазу. Что уж говорить, если даже на Пушкинский дом замахивались при Собчаке…
- Да-да, – скороговоркой подтвердила Полина Захаровна, пытаясь журчанием своей речи утишить неприятно накалившийся градус разговора, – при нём была установка возвращать прежнее… чтобы в Бирже – биржа, в Пушкинском доме – таможня, для которой здание и строилось… Помешала, очевидно, подготовка к пушкинскому юбилею, двухсотлетию…
- Да не при чём тут юбилей, я думаю, – отмахнулась Ольга Сергеевна, – это были так, кабинетные фантазии нашего тогдашнего мэра. Именно что установка была – вернуть всё прежнее, царских времён, без разбору. Но даже в этом на полдороге застряли. Половина улиц с советскими названиями так и красуется. У нас на Петроградской стороне Большая Дворянская – одна из самых первых улиц! Петровских ещё времён! – так и осталась улицей Куйбышева. Ружейная улица – вела к первым петровским арсеналам – улица Мира… оригинальное название, верно? Намекало на сугубо мирную внешнюю политику советского государства… Большая Гребецкая, где Ахматова жила, а до неё гребцы петровских гребных галер – Пионерская… Полный винегрет. Ну не могут русские люди хоть что-нибудь до конца довести… душа не велит! Душа – да, не любит окончательности… Но вот когда в дело вступают ДЕНЬГИ… Тогда всё идёт очень быстро и без излишних сантиментов. Понимаете, и биржа, и таможня – тоже учреждения. Они тут погоды не сделают… Тут, дорогие мои коллеги, – Ольга Сергеевна выпрямилась, встала и засверкала глазами, – тут будут отели, рестораны, бутики, варьете, тренажёрные залы, бассейны, аквапарки и паркинги! А может, и элитные бордели… И они будут безостановочно качать деньги! Евро. Доллары. Любые тугрики. На худой конец, рубли. Всё для отдыха и развлечения толстых кошельков! Они – будут тут пить, есть, плескаться, качать мускулы, устраивать ревущие шоу с Максим, повязывать шредеровского Пушкина воздушными шариками, залезать на колени к Ломоносову и говорить друг другу: поехали, что ли, на Ваську… Им не выговорить «Васильевский остров», можно проще и быстрее – Васька! Ведь «всем понятно», о чём речь, так зачем затрудняться… А вот чего здесь не будет точно – это нас с вами! Крыс занудных, пыльных, в старых бумагах ковыряющихся… с какой-то там «наукой», от которой никому ни жарко, ни холодно, из которой шубы немедленно не сошьёшь... Нас отсюда вышвырнут! ОНИ – не захотят нас тут видеть. Встречать на Стрелке – нас! – Ольга Сергеевна пристукнула ладонью по растресканному подоконнику, села обратно на своё место и мрачно заключила: – В лучшем случае нас допустят сюда мыть их сортиры… куда ж ещё, без зубов-то… Может, хоть здания пощадят, из них ещё можно качать деньги… а наша песенка спета…
Воцарилась неловкая пауза. Подобная горячность была совершенно не в обычае этих мирных утренних чаепитий. Ольга Сергеевна хмуро размешивала в чашке несуществующий сахар, жалея о своей вспышке. Впечатлительная Вера Аркадьевна онемела от нарисованных Ольгой Сергеевной картин и застыла с трагическим лицом. Полина Захаровна тревожно бегала глазами, словно ища щёлочку, куда можно юркнуть, выскользнув из западни.
- Ммм… конечно, если нас выселят, то куда-нибудь весьма далеко, – забормотала она, – есть прецеденты… и галургию, и оптический институт, кажется, куда-то в пригороды сослали… Ездить на службу в такую даль было бы весьма проблематично… Обидно, разумеется… но, может быть, это всё ещё не так скоро… на наш век хватит? Мне на пенсию уже через два года… Вот вы, Олечка, – Полина Захаровна сложила личико в соболезнующую гримаску, – конечно, встанете перед выбором… Но! – Полина Захаровна свела у подбородка вместе худые костлявые ладошки, мелко похлопывая ими друг о друга и словно умоляя о пощаде высшие силы, – давайте не станем заглядывать так далеко… Поживём – увидим… может быть, всё как-то обойдётся, в конце концов. К сожалению, от нас здесь мало что зависит… поэтому будемте делать своё дело, а там как бог даст, как бог даст… Вера Аркадьевна, голубушка, у меня к вам вопрос: совершенно не сходятся данные… то, о чём мы вчера с вами говорили… Я ума не приложу, как это могло так получиться, и полагаюсь единственно на ваш опыт и чутьё…
Вера Аркадьевна, медленно оживая, дала Полине Захаровне вовлечь себя в служебные обсуждения. Обычный день побежал привычно, вселяя уверенность и давая возможность отодвинуть прочь неприятный утренний разговор, не думать о нём. Однако всё услышанное утром лежало на дне сознания холодной, вязкой, грязной тиной, готовой от неловкого прикосновения взметнуться, замутить светлые чистые воды ясной жизни. Вера Аркадьевна с воодушевлением окуналась в работу, страшась подумать о подступающем со всех сторон враждебном будущем.
Но неминуемо подкралось время покинуть защитные стены и отправиться домой – отслужила… Вера Аркадьевна распростилась с коллегами, сдала ключ, медленно отворила тяжёлую входную дверь и вышла наружу с опаской, словно там уже кривлялись на все лады и бушевали обещанные Ольгой Сергеевной шоу и бордели.
Нет, нет, нет… Она с облегчением увидела знакомые силуэты, уходящие в меркнущее закатное небо. Знакомые благородные жёлто-белые стены, не изувеченные крикливой рекламой сиюминутного и нагло-беспардонного. Шеренга Двенадцати коллегий чётким успокоительным ритмом белых пилястр мерно удалялась к Неве, слегка заслоняясь узкой полосой старых вязов, меланхолически роняющих наземь осеннюю румяную листву… Люди? Да нет, и люди всё привычные, деловито спешащие, в неприметных облачениях, в академических бородках… пристойно и неброско одетые дамы… молодёжь стайками, но ведут себя прилично, студенты… Ровно ничего режущего глаз. Где развязные нахрапистые толстосумы? Или… для них ещё рано? Они ждут наступления ночи, чтобы заполонить здесь всё, сползтись, словно тараканы на кухню, покинутую хозяевами… осквернить под покровом темноты…
- Куда это я… – вдруг приостановилась Вера Аркадьевна и обнаружила, что ноги сами несут её к академической стоматологии. Убедиться… найти язву… место проникновения…
Ах! Вот оно… Вогнутый фасад, полукругом огибающий остатки бывшего Биржевого сада… Цокольный этаж, наполовину ушедший в землю за два столетия, сверкал небывалой в старом здании гладкостью зеркальных стёкол. В полукруглых старинных порталах кичливо выгибались крутыми дугами блестящие металлические поручни дверей, принципиально не желающих иметь ничего общего со сдержанностью классических карнизов, играющих линией и объёмом…
Вера Аркадьевна, затаив дыхание, медленно двинулась вдоль «вражеской территории», опасливо всматриваясь в невнятные недра, но не примечала там никакого движения: полумрак, враг затаился… Было бы немыслимо войти туда, как ни в чём не бывало… вот так, с улицы… зачем?! здесь никогда не ходили праздно… «Ресторан», «Портерная» – читала она на солидных новеньких вывесках, всё не веря глазам.
Завернув за угол, она была оглушена треском бьющих по ветру вымпелов наверху тонконогих шестов. Боже, что это?.. Она робко подошла ближе: «Ресторан Академия», гласила табличка. За стеклом дверей маячил златопуговичный швейцар. Да ведь здесь… здесь была академическая столовая… комплексные обеды за рубль… Какая насмешка… «Академия», куда не войдут люди из настоящей Академии… Вера Аркадьевна поймала равнодушно-оловянный глаз швейцара и пугливо отшатнувшись, перебежала на другую сторону переулка. Бог мой! Она уткнулась в празднично сверкающие огнями люстр окна – белые скатерти столов, фалдами струящиеся до самого пола, бело-золотая сервировка с белоснежными крахмальными салфетками, белые чехлы стульев… «Ресторанъ» – горделиво возвещала бронзовая доска. Сюда – тем более было бы страшно войти… Вера Аркадьевна никогда не вкушала пищу за подобным столом, только видела их в музеях, в бывших императорских трапезных, ограждённых столбиками со шнуром от напора любознательных туристов... «Ресторанъ». Зачем этот нелепый «ер»? Делают вид, что здесь был ресторан в былые времена прежней орфографии? Нет… здесь была «Академкнига»… Она опустила голову – неприлично заглядывать в окна – и поспешила дойти до поворота во двор.
Здесь, во дворе, зияли безобразные дыры в стене – всё, что осталось от вывески «Академкнига». С другой стороны от покорёженной двери скромно примостились серенькие вывески «Институт истории естествознания и техники РАН», «Кафедра иностранных языков»… Пока ещё здесь… Вряд ли их сотрудники в обеденный перерыв захаживают в «Ресторанъ», смутно подумала Вера Аркадьевна, выглядывая знакомый флигелёк академической стоматологии.
Стоит! Как будто прежний… Приблизившись, Вера Аркадьевна почуяла неуловимую сразу перемену в небольшом двухэтажном зданьице. Оно всегда нравилось Вере Аркадьевне, и особенно умилял её деревянный помост перед низенькой старенькой дверью, увитой виноградом – в этом было что-то домашнее, уютное, тихо-провинциальное, тем более неожиданное, что в двух шагах, сразу за академическими корпусами, высились помпезные имперские Ростральные колонны и уходили вверх парадные лестницы главных зданий. Так же по-домашнему скромно было в тесноватых коридорчиках академической стоматологии внутри, что до немалой степени сглаживало суровый характер проводимых в кабинетах процедур.
Что-то не так… что? Виноград по-прежнему укрывал стены флигелька обильным лиственным ковром, побагровевшим к осени, но окна, глядевшие сквозь прорехи виноградного ковра, были чужими, холодными, нелепыми, неуместно блистающими белизной «ненастоящих», пластиковых рам… стеклопакеты! И дверь – железная, неприступно-бункерная, даже на вид безнадёжно-тяжёлая, словно дверь в мертвецкую…
Вера Аркадьевна подошла, нерешительно потянула створку на себя… Дверь была заперта. Она растерянно огляделась и обнаружила в стене прямоугольник домофона, а над дверью – хищно нависшую коробку видеокамеры.
- Вот как… – Вера Аркадьевна снова оглянулась беспомощно, и осторожно нажала на домофонную кнопку.
- Что вы хотели? – ожил домофон равнодушным металлическим вопросом.
- М-м-м… я… – Вера Аркадьевна почувствовала головокружение и неожиданно для самой себя грустно пробормотала: – Нет-нет… Ничего… Простите…
Она развернулась и пошла прочь со двора.
Только на набережной, когда в лицо, разметав волосы, ударил влажный невский ветер, она немного пришла в себя и двинулась к Ростральным колоннам. Нет-нет, наваждение какое-то… всё не так плохо! Невозмутимо вековое спокойствие этих привычных фасадов, этих мощных, колоссальных сооружений… они ещё постоят за себя, они и не то видели… Густели сумерки, за остриём Стрелки распластался по водной глади реки Заячий остров, выстреливший в фиолетовое небо золотым шпилем крепости. Всё на местах, всё на своих местах…
На душу Веры Аркадьевны снизошло спокойствие, и лишь некое свечение впереди тревожило глаз, влекло к себе. Вера Аркадьевна подошла ближе… что это? Окно нижнего цокольного этажа Института докембрия переливалось потусторонними голубыми волнами, словно большой телеэкран, безмолвно, безлюдно и устрашающе, будто отверстие в неведомые миры. Прижав к груди потёртый ридикюль, Вера Аркадьевна вытянула шею, близоруко всматриваясь – ближе не пускали гранитный парапет, широкая ограда стриженого кизильника и полоска газона…
Волны… нижний этаж докембрия залит водой! Нева – хлынула в здания Стрелки, затопила их наводнением, подтачивает старые фундаменты… Верхние этажи идут трещинами и ломаются… колонны, капители, кровли и карнизы рушатся бессмысленной мешаниной… огромными глыбами падают, вздымая гигантские фонтаны… Вода прибывает, торопливыми жадными перебежками поглощая всё новые куски… стихия бушует, крутя беспомощными спичками обломки оконных переплётов и балясины балюстрад, статуи и водосточные трубы… Город уходит под воду, волны смыкаются над ним, истребляя последние следы, и воцаряется глухое безмолвие доисторической, докембрийской пустоты…
Вера Аркадьевна отпрянула в холодном отчаянии. Ольга Сергеевна права… Бассейн в Институте докембрия, впритык к Пушкинскому дому… не-ве-роятно. Стрелка захвачена, город захвачен… оккупантами.
- Северный пакгауз… работы архитектора Лукини… – слабо бормотала Вера Аркадьевна.
Что им Лукини. Что они – Лукини… А что, в конце концов, – Лукини? Какое нелепое, спотыкающееся слово – пакгауз… Склад, просто портовый склад. Докембрий звучит лучше? Бла-ароднее? Эти здания строились не для научных изысканий… для «низкой пользы» – утилитарные пакгаузы, склады, торговые ряды. Строились для жизни, обычной жизни. Может, это мы – оккупанты? Временные жители. А кто из нас… не временные?
Нет-нет-нет, не так… Просто Стрелка была зародышем города. Эмбрионом. Оттого тут были и портовая таможня, и торговые склады, и Академия наук, и державная власть – коллегии… Но город давно вырос, разросся необъятно. Здания Стрелки – его младенческие распашонки. Символично, что столетие назад здесь обосновалась родовспомогательная клиника Отта… в ней появилась на свет и сама Вера Аркадьевна… Как поступать с ненужными более распашонками? Выбросить?! Давность делает их реликвией… Хранить её, реликвию, в сундуке? Пересыпать сушёной, мёртвой лавандой? Перекроить для новых нужд? Любые здания – всего лишь облачение, маска, личина… Чтобы личина не истлела, за ней должно скрываться живое… что? Двадцатое столетие выселило отсюда торговлю и безраздельно отдало эти «распашонки» науке. Но каждому веку своё. Наука не нужна более… Двадцать первый век поселяет здесь потребление и развлечение. Мы лишние на этом празднике жизни… Стрелка, стрела, остриём своим рассекающая воды, словно нос корабля, куда ты несёшь этот город, эту страну…
Поглощённая этими невесёлыми думами, Вера Аркадьевна свернула в свой двор и остановилась, поражённая. Небольшой петербургский дворик ещё утром был ухожен и чист. Посреди него уходили в небо мощные стволы тополей, корявыми, натруженными руками вознося вверх целые облака желтеющей листвы. А теперь… да не ошиблась ли она аркой? Двор стоял опустошённый, обезображенный… Сиротливый, лишённый единственного своего украшения, он испуганно таращился окнами голых стен, изнемогая от внезапного постыдного обнажения. Ах да… в городе выпиливают тополя… Послевоенные тополя, ровесники Веры Аркадьевны. Тогда они помогли городу оправиться от военной беды и залатать прорехи от бомбёжек. Это дерево первое по весне окутывало город нежной желтоватой дымкой клейкой листвы и последнее, уже в снег, роняло ещё зелёные листья. Быстро растёт, но и быстро стареет, внезапно обрушиваясь. Когда ещё вырастут новые тощенькие саженцы… Вере Аркадьевне уже не увидеть…
Она опустилась на скамейку. Холодный луч сильного прожектора заливал светом громадные чурбаны, беспорядочно завалившие дворик, и путаницу обрубленных ветвей, торчащих старческими подагрическими пальцами. Жизнь, целая жизнь спилена и лежит отслужившая, ненужным мусором. Вера Аркадьевна сидит вне света. Вокруг неё сгущается тьма. *
_______________________________________________
* В тексте присутствуют топографические, фактические и хронологические неточности.