– А вот еще говорят, полюбил он гречанку, Калипсо Полихрони.
«Надо же, какое чудное имя!» – думала Наташа Гончарова, слушая гостью. А та взахлеб рассказывала о страстных романах господина с легкой фамилией Пушкин.
Наташа складывала губы сердечком, оставаясь одна, и произносила вслух:
– Пушкин!..
Выходило смешно и вместе щекотно. Фамилия щекотала губы, рождала свободное дыхание. Тем увлекательней было слушать соседок или заезжих гостей, говоривших о нем. Правда, слушать нужно было осторожно, не показывая, как замирает сердечко от услышанного. Маменька не одобряла несдержанности. Могла и вовсе отправить спать засветло. А послушать до смерти хотелось! Поэтому пришлось научиться справляться с лицом: не краснеть, не играть бровями, не таращить в удивлении глаза. Вот только руки, такие непослушные! Порой начинали теребить кружевной батистовый платочек... Ничего, она со временем сумеет приручить и их. Легко ли в тринадцать лет уметь сдерживать себя?..
– Ты о чем задумалась Таша? – строго спросила мать.
– О том, что нужно учиться быть сдержанной, – без запинки ответила Наталья Гончарова. Она не имела тайн от матери, старалась всегда правдиво отвечать на матушкины вопросы. Ну, почти всегда...
Ответ дочери удовлетворил Наталью Ивановну, и она не стала отправлять среднюю дочь спать. Через пару лет ее уж будут вывозить на балы. Пусть послушает о высшем свете, о том, что приличествует девушкам из благородных семей, а что недопустимо. Да не из уст матери, которая хоть и почитаема, как это положено, но все же каждый день наставляет. Стало быть, уши-то и не слышат порой... От чужого человека всегда интересней, а порой и в назидание!
И мать с дочерьми, Ташей и старшей, Шурочкой, с удвоенным интересом слушали о Пушкине и гречанке.
– Сама росточка небольшого. Худощава, личико, как у ребенка, с печальными такими глазищами, темными, к тому ж они от тоски словно изморозью подернуты, как сливы. Брови длинные, насурьмленные, а на щеках румяна. Хороша была б, ничего не скажешь, кабы не... – Рассказчица хитро сверкнула глазами и эффектно продолжила: – ...Кабы не огромный, во все лицо, как у ястреба, нос!
Слушательницы от неожиданности ахнули. А старшая сестра Александра с холодком в голосе спросила:
– Что ж, господин Пушкин любит женщин только с изъяном? Эта гречанка, Калипсо Полихрони, видно, для кунсткамеры экземпляр?
– Да что ты говоришь такое, Шурочка! – замахала на Гончарову словоохотливая соседка. – Говорят, что гречанка эта покорила нашего пиита заунывными восточными песнями, и еще тем, что была она возлюбленной самого лорда Байрона!
Дослушав соседскую версию любовного эпизода из историй о знаменитом поэте, разошлись поздно. В спальне, Натали едва дождалась, когда сестры уснут. Младшая, Катенька, уже спала, а Шурочка долго вертелась с боку на бок. Наконец, когда в тишине стало слышно сонное дыхание сестер, легко выпорхнула из постели, неслышно подошла к зеркалу и стала себя разглядывать в темном отражении. Свечу зажигать не стала, боясь разбудить сестер, глядела в сумеречное лицо.
«Глазки маленькие, не то что у Калипсо Полихрони, – сетовала, вздыхая, – носик тонкий, небольшой. Совсем не ястребиный!»
Потянула себя за нос, в надежде, что он станет побольше, поястребиней! Толку не было. Вздохнув, пошла ложиться. Прежде, чем уснуть, произнесла щекочущее: «Пушкин!»
Так с ним на устах и уснула.
***
– А вот еще говорят, литератор-то наш, Александр Сергеич, снова здорово! Влюбился в Катеньку Вельяшеву. И что он в ней нашел?..
Наташа, еще совсем девочка, стоит у окна и слушает дальнюю родственницу. Вокруг – Полотняный Завод, имение Гончаровых. Таша на втором этаже светло-голубой гостиной. Она в который раз за свою юную жизнь видит фамильную усадьбу: с его огромным домом-дворцом, резными мавританскими башнями. Плывут анфилады открытых комнат, где так легко и приятно пробегать по начищенному паркету в малую гостиную... А тут уже матушка потчует гостью чаем и знаменитыми гончаровскими пирогами с клубникой, ежевикой, смородиной – словом, с любой ягодной начинкой. От пирогов и чая стелется летний аромат. Гостья-родственница, перебрав всех близких знакомых и поговорив о последних, недавно читанных, литературных новинках (уездные дамы – известные любительницы чтения!), неожиданно завела разговор о Пушкине.
– Внешность самая обыкновенная, – льется рассказ о Вельяшевой, – личиком кругла, курносенькая, скуластенькая, ясные глазки – совсем котенок! Правда, ей уж семнадцать, потому на бал – пожалте. Говорят, у предводителя произвела фурор! И это в скромном креповом платьице, даже без гирлянды. Ей бы нитку бриллиантов на шею, да на голову – диадему, тогда была бы царицей бала! А так – скромность и юность, вот и все достоинства...
Наташа слушает и молча завидует незнакомой Катеньке Вельяшевой, пленившей полузнакомого (в мечтах) Пушкина своим белым, снежно-белым платьем и воображаемыми бриллиантами, пускай их вовсе и нет в помине! Девочка касается своей тонкой шейки, а вдруг отыщется на случайной нитке хоть маленький бриллиантик... Нет, только мечты.
Впрочем, есть еще воспоминания. Сладкие детские воспоминанья, сверкающие лучше дорогих каменьев.
Дедушка. Афанасий Николаич Гончаров, любящий и любимый дедушка. Маленькая Таша до пяти лет здесь же, в Полотняном, у деда, как у Христа за пазухой. Родители ее тогда жили в Москве, на Никитской. А ее, кроху, оставили на попеченье дедушки. Ох, и баловал же он ее!
Натали прикрывает глаза, перебирая в памяти десятки маленьких бриллиантиков-эпизодов того безоблачного детского счастья. Самый яркий выплыл из запаха ягодных пирогов. На ее день рожденья, 27 августа, был сделан чудесный торт, приведший маленькую Ташу в такой восторг, какого с тех пор еще ни разу не испытывала. Повар-француз, специально выписанный Афанасием Николаевичем из Сан-Суси, создал настоящее произведение кондитерского искусства. Из белого шоколада был построен великолепный дворец, чем-то напоминавший усадьбу в Полотняном Заводе. Перед фасадом сладкого дворца лежал зеленый газон из стриженного укропа, а за газоном начиналось голубое мармеладовое озеро, колыхавшееся при малейшем дуновении ветерка. По озеру плыла коричневая лодочка из печенья под белым сахарным парусом. А на фоне паруса, на капитанском мостике стоял заморский принц из черного шоколада. Плащ и шляпа его сверкали золотой фольгой, на поясе была шпага, и с паруса на черную голову принца сыпалась сахарная пудра, отчего голова его казалась седой, как у дедушки.
Все это великолепие имениннице можно было съесть. Конечно же, начала она с принца. И хотя он немножко пугал Ташу своей чернотой, но все же любопытство – а что у него там, внутри? – было сильней, и она откусила кусочек фигурки. Шоколад оказался горьким, совсем не таким сладким, как белые стены дворца. Наташа собралась уже было накукситься, но тут дедушка усадил ее к себе на колени, стал говорить ласковые слова, и она забыла о горьком принце.
Гончарова думала о Пушкине, и он ей казался тем горьким смуглым принцем, что плыл на печеньевой лодочке к Полотняному Заводу. «Хорошо бы, чтоб он был похож на дедушку!» – вздохнула Наташа.
***
А вот еще говорят, Афанасий Николаич Гончаров, «добрый дедушка», был мот несусветный. Промотал, истратил на забавы, на любовниц, да за карточным столом проиграл миллионное состояние. Стало быть, внученька Наташа была бесприданницей. Когда ей минуло пятнадцать лет, мать, Наталья Ивановна, стала готовить дочь к первому в ее жизни балу. Она много ездила по соседям, смотрела журналы, советовалась с приятельницами, во что прилично одеть девушку на первый бал. Сама смекала, как бы сделать так, чтоб было ненакладно...
Да уж, господа, теперь бедной Наталье Ивановне приходилось крутиться. Ведь первый Ташенькин бал состоится будущей зимой, когда летние платья, из легких и более дешевых тканей: кисеи, батиста, шелка – не подходят. Зимние же, парадные, те, в которых щеголяли дочери и жены богатых семейств, из атласа, тафты, бархата – были не по средствам.
Но не одни только заботы о наряде тревожили Гончаровых. Слишком много было разговоров и пересудов об интригах высшего света. Мать не уставала повторять Наталье, что самое страшное для молодой девушки – это показаться свету невоспитанной или, не дай Бог, простодушной дурой. Достоинство – вот высшее украшение женщины, его ни за какие деньги не купишь! Старшая Гончарова еще много объясняла дочери ценного и полезного, но Таша так боялась бала, что порой просто переставала слышать материнские наставления. Поэтому, когда маменька стала говорить о страшных и ужасных «бальных вольностях», которые позволяют себе некоторые кавалеры (а что еще намного хуже, некоторые дамы поощряют такое поведение), Наташа испуганно круглила глаза. Что же это за вольности такие, которые есть позорны и недопустимы? Мать терпеливо объяснила, что на балу можно услышать непристойную «мазурочную болтовню», остроты и не подобающие девушке пошлости. Как же быть? Перепуганная девушка уже не хотела никаких балов, так много страшного и запретного в них таилось. Наталья Ивановна с сожаленьем заметила, что без балов никак не обойтись. Таковы законы света. И снова засуетилось и понеслось: визиты к знакомым и ответные визиты к Гончаровым, последние новости, скандалы, что нынче модно...
Тогда-то в девичьи ушки пролилась новая порция яду.
– А вот еще говорят, что Пушкин, наш знаменитый поэт, намерен жениться. Столько невест перебрал! Все никак не может ни на одной остановиться! Сватался к Софи Пушкиной, но там помешал некто Панин, и все разладилось. Потом имел самые серьезные намерения жениться на Аннете Олениной. Говорят даже, попросил монашек, вышивавших ему платки, вышить вензель «А.П.» Но неожиданно передумал, увлекся сестрами Ушаковыми. Впрочем, быстро определился, которая из сестер более всего ему подходит. Выбрал старшую, Екатерину, оно и понятно, она ведь признанная красавица! Один знакомый утверждает, что теперь наш поэт уже ни пишет в журналы. Теперь Александр Сергеевич пишет свои стихи в альбомы барышень Ушаковых. И даже написал им знаменитый «Дон-Жуанский список»! Вот ведь каков оригинал!
– Ничего оригинального! – возмутилась Наталья Ивановна, – эпатаж, и только!
– Ты что погрустнела, голубка? – обратилась к Таше рассказчица.
– Ничего. Голова болит, – опустила глаза Наташа. Ей отчего-то стало не по себе.
– В твои года это бывает! – хохотнула сплетница и перешла к рассказам о других особах.
Наконец, пришла зима нового года. Наташе – шестнадцать. Ее повезли на первый бал, к знаменитому на всю Россию своими балами и детскими утренниками Йогелю. Белое легкое платье из муслина, длинные шелковые перчатки, небольшой веер. На ногах легкие туфельки без каблука, с узким носком и лентами, крест-накрест опоясывают икры. На сгибе локтя сумочка, похожая на кисет, украшенная бисером. Из драгоценностей – только золотой обруч на голове, ниже волос, точно тонкий лучик солнца посверкивает.
Она не догадывается, как прекрасна, какой неизъяснимой прелестью дышит каждое ее движение, каждый взгляд! Напротив, все ее мысли, все чувства заняты одним – только бы не осрамиться!.. От того внешне предельно сдержана, конфузлива и скромна. Не краснеет от комплимента, как все другие барышни: бледнеет до голубизны. Ее кожа, и без того гладкая, бело-розовая, становится подобна перламутровой жемчужине. Наташа так погружена в свой страх, в этот озноб первого бала, что даже не замечает того, о ком жужжали ей в уши последние годы. У колонны, прислонясь к холодному мрамору, неотрывно смотрит на нее Пушкин.
«Как я мог раньше не заметить этого совершенства? – думает он, не зная, что девушка впервые явилась на бал. – На нее направлены десятки лорнетов строгих маменек, все ищут, нет ли изъяна! Ведь рядом с ней их дочери – все равно что рядом с бриллиантом чистой воды – замутненные оконные стекла. А она так восхитительно естественна! Так спокойна и скромна... Точно Мадонна Рафаэля!» – Его чувство к ней возникает так сильно и так пламенно, точно он юноша, не избалованный женским вниманием. Пушкин сам себе удивляется, провожая каждое ее движение горячим взглядом, про себя повторяя: «Пропал ты, брат! Совсем пропал!»
Тут он увидел старого приятеля графа Толстого, прозванного Американцем за то, что тот жил в Соединенных Штатах. Кинулся к нему. Американец всех и вся знал в свете, он назовет Пушкину ту, от чьей красоты кружится голова поэта.
– Это? Натали Гончарова. Что, хороша? Я давно их семейство знаю.
– Представь меня! – загорелся Пушкин.
– Нет ничего проще! – усмехнулся Американец.
С этого момента жизни Гончаровой и Пушкина сближаются. Он часто, чуть не каждый день, ездит к Гончаровым с визитами. С момента первой встречи поэт перестает свататься к другим девушкам. Еще будут у него безумные романы, еще будет он возвращаться к прежним своим возлюбленным, но в глубине души уже твердо знает – участь его решена.
В статусе жениха Пушкин приезжает в Полотняный Завод, просить руки Натали у старейшины рода Гончаровых. Афанасию Николаевичу, самому любимому Ташей в семье человеку, дедушке – Пушкин понравился! Вначале он строго хмурился, молчал показательно, после, прищурясь, взглянул на внучку. Та, обмирая, ждала дедушкиного решения. А ведь он знал свою Ташеньку, не могла она решиться на замужество за человека плохого. «А этот, говорят, известный поэт, хоть и не богат, зато вся Россия его знает! Собой не красавец, но зачем мужчине красота? Ум и честь – вот что надобно!» – так размышлял Афанасий Николаич. Одним словом, послали за иконой, и благословил...
В те три дня молодые много гуляли по парку Полотняного Завода. Наташа и не догадывалась, что можно так замечательно, так искренне говорить с Александром. Не с маменькой, которая всегда была права, и от этого бывало так тоскливо; не с братом, кого интересовало совсем другое; не с сестрами-подругами, пусть они и рассказывали много забавного, но знавшими о жизни столько же, сколько знала сама Наташа, то есть очень мало. Даже не с любимым дедушкой... Впервые в жизни она не только слушала с огромным интересом, но и рассказывала сама. И по его глазам понимала, что и ему интересно ее слушать. Она показывала ему цветы, полезные травы, которые любила собирать. Рассказывала об их лечебных свойствах. Поглядывала на него с легким сомнением: неужели ему интересно? А он глядел на нее зачарованно и слушал очень внимательно.
Они вместе листали «живую книгу» природы. Им было хорошо. Александр вспоминал Царское Село, свои лицейские годы. С энтузиазмом рассказывал, как восхищался удивительными офортами Дюрера. От эпохи Возрождения перешел к Линнею и рассказал Наташе, благодаря кому теперь классифицированы многие растения и минералы. Сидя в уютной беседке, жених с невестой листали Наташины девичьи альбомы-гербарии. Склоняясь над тщательно расправленными, будто обнаженными травинками, разглядывая их корни, стебли, листья, Пушкин впервые в жизни испытывал странное, почти тревожное чувство единственности и неповторимости любви. Возможно, это Наташино увлечение гербариями, любование растениями, часы, посвященные их сбору и размещению на белом листе, будили в нем новые мысли и чувства. Он понял так остро: его невеста была не только будущей женой, не только подругой и возлюбленной, но и его ребенком...
Пушкин коснулся губами ее руки.
– А хотите, я напишу вам в альбом стихи? Пусть они растут среди ваших трав и цветов, как поэтический гербарий.
– Хочу. Но только... – Наташа запнулась, поэт улыбнулся ей поощряюще. – Но только пусть это будут не такие стихи, как вы писали в альбом Вельяшевой и сестрам Ушаковым! – Впервые за все время их знакомства она зарделась. От стыда прикрыла щеки ладонями.
«Ревнуешь!!! – возликовал Пушкин. – Люблю. Как же я тебя люблю!»
***
А вот еще говорят, что нынешнее лето будет щедрым.
Наталья Николаевна отмахнулась от овода, залетевшего в раскрытое окно. Близко, прямо под домом плывет река, раскинулись камыши с жучками и суетливыми стрекозами, их полупрозрачные крылышки похожи на папиросную бумагу.
Госпожа Пушкина сидела за письменным столом, где часто сиживал муж Александр, когда приезжал погостить сюда, в имение Гончаровых – Полотняный Завод, Медынского уезда Калужской губернии. Он предпочитал жить не в роскошном старинном господском доме, а здесь, рядышком, в этом маленьком флигельке, изнутри имеющем вид уютного, почти игрушечного помещичьего дома.
Она положила перо на край стола, отодвинула бумагу с начатым письмом мужу. Засмотрелась на окрестности, на прелестное село, где расположилась писчебумажная фабрика Гончаровых, задумалась.
Уж сколько лет, как они обвенчались в Москве, в церкви Большого Вознесения на Малой Никитской. Невесте тогда исполнилось восемнадцать, муж был старше на двенадцать лет. Опасение перед замужеством, перед браком с Пушкиным – черен, кучеряв, характером неистов, буен, часто несдержан... не дай Бог, как папенька! – был меньше страха, не покидавшего ее в доме Гончаровых. Жизнь Наташи в собственной семье – это шахматная доска. Черное – белое, черное – белое... Черной клеточкой был отец, а белой – дед. Отец в пьяном угаре однажды чуть не убил дочь, кинулся на нее с ножом, страшный в своих запоях. А дедушка любил ее без памяти и баловал, как никто в семье. Вот и бежала юная красавица Гончарова из своей семьи от страха, от тоски маменькиных нравоучений, от унылого, однообразного существования. Очень хотелось прислониться к кому-то сильному.
Бежать помогло и любопытство. Нестерпимо любопытно узнать, что это за взрослое слово такое – замужество? Что такое семейная жизнь? Да не с кем-нибудь, а с Пушкиным. После стольких громких романов и таких о нем сплетен, тянуло к этому мужчине тем сильнее, чем длиннее был его донжуанский список. Разве может быть неинтересен тот, кто разбил столько сердец? Тот, чьи стихи заучивали наизусть толпы красавиц!
К тому же теперь можно самой себе признаться: Пушкин ей нравился. Возможно, она и вступала в брак, не ведая той любви, какой был достоин этот гений и мужчина. Пусть, испытав в своем детстве и ранней юности превратности судьбы, она инстинктивно тянулась к тому, кто мог стать ей защитой и опорой в трудном мире. Зато теперь чувство начало обретать силу. Она созрела, любовь ее выросла. Счастье сверкнуло и... Нет, не угасло, а стало повседневной жизнью, где есть и блеск на балу, и рождение детей, их воспитание и прогулки, и чтение стихов ее гениального мужа, и... как ни жаль, взгляды, шепот за спиной, светские сплетни.
Как уберечь его от пристального внимания света? От этого жадного, требовательного, ревнивого внимания обыкновенных людей к гению. Ведь Александр чувствителен и незащищен, он так страдает от клеветы, она видит это, не может не видеть, она его чувствует, как никто. Не случилось бы беды. Попадется кто под неистовый, гораздый до дуэлей характер и горячую руку Александра.
Прочь, прочь такие мысли! Наталья Николаевна оглянулась вокруг, скучая по мужу и в то же время видя в каждой мелочи его присутствие. Вот исписаны его рукой эти стопки бумаг и даже часть стены возле письменного стола... Ему здесь хорошо было: и когда приезжал просить ее руки у дедушки Афанасия Николаевича, и в прошлом году. Александр, она это чувствовала всем своим женским чутьем, всегда мечтал о Доме. Да, да, именно о Доме с большой буквы, где можно найти уединенье от забот и тревог. Куда с охотой приходят не только друзья. Где слышен детский лепет. Куда с новым творческим блеском залетает муза...
Он написал как-то: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Как же ей хотелось бы думать, что в браке с ней, Натали Гончаровой, он обрел свои высшие ценности – и покой, и волю!..
А может быть, хоть толику счастья?