Юлия Попова
Повесть о моей жизни
Часть Первая
Детство
14. Друзья нашей «семьи»
Чтобы моя книга не смотрелась со стороны как сводка криминальной хроники, угнетающая читателя изощрённостью бесконечных преступлений, совершаемых чекистско - уголовной средой, я хочу сейчас несколько отвлечься от темы избиений и издевательств и перейти к описанию относительно мирных кагэбэшно - сионистских подлостей, которые мне довелось вкусить. Говорят, что всё в мире познаётся в сравнении, и поэтому я вполне допускаю, что на фоне многолетних избиений ногами разные хитроумные подножки и попытки (пусть и не вполне удавшиеся) искалечить мою жизнь с помощью слов и выплясываний кому-то покажутся не такими уж и страшными; вполне возможно. Однако для Вас, дорогой читатель, для Вас, человека, скорее всего, ещё не битого чекисткими ногами (хотя кто знает!), эти сведения, поверьте мне, могут оказаться очень и очень полезными. Именно по этой причине – искренне желая Вам блага и стремясь максимально просветить Вас по теме «мерзости КГБ / ФСБ» – я намерена в следующих нескольких главах подробно осветить многочисленные и многообразные «некулачные» приёмчики чекистов.
Давайте сперва усвоим некоторые простые правила. Запомните на всю жизнь, дорогой друг: чтобы чекист мог Вам смачно нагадить, ОН ДОЛЖЕН БЫТЬ ВХОЖ В ВАШЕ ОКРУЖЕНИЕ. Если чекист (или чекистка) не вхожи в Ваше окружение, нагадить Вам уже гораздо сложней. Поэтому знайте: если чекисты решают изломать кому-то жизнь, они первым делом стараются внедрить (или завербовать) агентуру, имеющую непосредственный контакт с жертвой.
Я не буду сейчас перечислять по пунктам все десятки (а может, и сотни) чекистских способов подсадить к Вам того, кто будет Вам пакостить и гадить, а просто расскажу о себе самой в такой же точно ситуации. Просто опишу поимённо о тех, кто, подсаженный офураженными мерзавцами, пакостил и гадил лично мне; расскажу, при каких обстоятельствах, в какой ситуации, что именно говорил и делал; а уж вы потом, дорогой читатель, как человек умный и сообразительный, сами сделаете выводы. Кто знает, может быть, после прочтения оных глав вы окинете мысленным взором свою жизнь и заметите в ней то, что не замечали раньше? Не думаете же Вы, в самом деле, что мой случай – это один на миллион?! Вы серьёзно думаете, что я одна такая в этой несчастной стране, за кем спецслужбы много лет наблюдали; и кому, опираясь на добытую информацию, долгие годы ломали жизнь и судьбу? Ой ли? А лично у Вас в жизни не было неприятностей и драм? Нет? Правда не было?
А начать мне бы хотелось с рассказа о так называемых «друзьях» нашей еврейско - провокаторской «семьи». Вот он, кстати говоря, самый первый из чекистских способов внедрить агентуру в ближайшее окружение жертвы – подсаживание «друзей». Причём, обратите внимание, палачи прибегают к этому способу даже тогда, когда в соприкосновении с тем, кого они собираются искалечить, уже есть один или даже несколько провокаторов, однако те по каким-то причинам (обычно по причине другой роли) не могут исполнить нового задания. Именно тогда в окружении жертвы появляется новый «гэбочеловек». Я уже писала в предыдущих главах этой книги, что оба моих так называемых «родителя» (отец и мачеха) были многолетними агентами КГБ (а ещё евреи!) – снача
ла агентами КГБ СССР, а после развала этого государства – агентами КГБ Белоруссии. Я знаю, что в таких стукаческих странах, как Россия и Белоруссия, грехом осведомительства и провокаторства осквернены многие и многие миллионы людей (именно поэтому эти две страны такие нищие – Бог не любит двуличия); я знаю о массовости этого позорного явления и поэтому оный подлый грех своих «родителей» не считаю чем-то уж совсем из ряда вон выходящим. Что ж поделаешь, такие это страны! Но беда-то в том, что их кагэбэшно - подрывная деятельность заключалась не в обыкновенном стукачестве на окружающих, чем занимались и занимаются миллионы их коллег на просторах СНГ, а в несколько иной сфере: они «рыли» не под каких-то мифических «врагов народа», а под собственную дочь и падчерицу. Вдумайтесь в этот ужас, добрые люди! РОДНОЙ ПАПА ПО ПРИКАЗУ КАГЭБЭШНОГО НАЧАЛЬСТВА КАЛЕЧИТ И ЛОМАЕТ ЖИЗНЬ СОБСТВЕННОЙ ДОЧЕРИ, ПРИЧЁМ НАЧИНАЕТ СО ВРЕМЕНИ ЕЁ ГРУДНИЧКОВОГО ВОЗРАСТА! В какой стране на планете ещё возможно ТА-КО-Е; скажите мне, В КАКОЙ ЕЩЁ, кроме той, где говорят по-русски?!.. Где ЕЩЁ встретишь такую Страну Палачей?!..
Я понимаю, что Вы, дорогой читатель, можете мне не поверить. У нормального человека – у нормального, не из Страны Массового Стукачества – такое попросту не укладывается в голове. Я понимаю, что это звучит невероятно, ужасно, выставляя этих двух евреев зверьми и уродами – и всё же это правда, добрые люди! Поверьте мне! ЭТО ПРАВДА, ГОРЬКАЯ ПРАВДА ЖИЗНИ! Это просто такая страна, «Страна, в Которой Возможно Всё» – любые ужасы, любые низости, любая мерзость и грязь! Поэтому не удивляйтесь тому, о чём я буду сейчас рассказывать; просто помните, ГДЕ ИМЕННО вы живёте.
Итак, что касается «друзей» нашей так называемой «семьи». Я вот вообще-то не уверена, можно ли называть «другом» (или «подругой») того, кто ходит к тебе в гости не потому, что лично ему этого хочется, не по своей собственной воле, а по приказу чекистского начальства, «по заданию», так сказать. Может быть, здесь нужно использовать какой-то другой термин, ещё не существующий в русском языке, например, «агентодруг» или «агентуг»? А в отношении женщины, например, «агентужиха»? Или попросту «провокаториха»? Как вы думаете? Итак, провокаториха № 1. Я собираюсь сейчас вести речь о некоей Тамаре Владимировне Науменко, штатном «друге» нашей «группосемьи» (назвать её просто семьёй как-то не поворачивается язык), которая ходила к нам «в гости» лет, наверное, пятнадцать, самое малое. Легенда у этой «агентужихи» была следующая (с её собственных слов и со слов моих «родителей»):
- якобы она была одинокой и бездетной женщиной;
- якобы она была ровесницей моей мачехи и её давней-предавней знакомой;
- якобы она была сиротой при живом отце и воспитывалась в детском доме, после окончания которого поступила в один с моей мачехой институт и запомнилась там всем ужаснейшей ленью, тупостью, надменностью и замкнутостью.
Я помню её, наверное, лет с четырёх, и то только потому, что именно в этом возрасте ко мне после «ошибочных» уколов вернулась память. Может быть, она ходила к нам «в гости» и раньше, кто ж её знает. Мачеха мне впоследствии говорила, что эта «Тома» (так мы все её называли) сама её, мачеху, разыскала (якобы) и сама без приглашения начала ходить к ним гости. Приходила она практически каждый день, сидела по многу часов, а по субботам и воскресеньям стабильно ОСТАВАЛАСЬ НОЧЕВАТЬ, и так ни много - ни мало ПЯТНАДЦАТЬ лет. Вы можете представить такое применительно к себе, уважаемый читатель? У Вас никто из посторонних не ночевал 15 лет? А если бы, к примеру, я пришла бы вот однажды к Вам в гости, причём без приглашения, просидела бы молча целый день, а вечером сообщила бы Вам, что остаюсь у Вас ночевать? Как бы Вы, интересно, отреагировали? А мои так называемые «родители» и слова поперёк не промолвили! Пожалуйста, дескать, ночуй, какой разговор! Помните в книге про Остапа Бендера слова дворника:
- Да по мне хоть всю жизнь живи, раз хороший человек!..
До чего же всё-таки хлебосольный народ евреи, а? И за что только их так ненавидят, я не понимаю?!.. Ведь золото, а не люди!.. Приходи и ночуй!.. Пожалуйста!.. И накормят, и напоят, и спать уложат, и ещё что-то сделают!.. Просто золото, говорю же вам!..
Моя мачеха на мои вопросы о том, почему Тома ночует у нас дома, отвечала, что она – одинокая женщина, поэтому ей надо всё прощать. К своему благоверному моя мачеха Тому совершенно не ревновала, абсолютно; и вообще относилась к ней иронически, с гаденьким смешком. Вспоминала, например, что Тома в институте училась ХУЖЕ ВСЕХ, однако держалась так надменно, будто её мать была царица Савская; ни с кем на потоке не разговаривала, ни с кем не дружила, ни с кем не общалась, а только фыркала. Но самое главное, чем она врезалась в память моей мачехе – это то, что она ни разу за все годы не пришла на лекции вовремя; всегда стабильно опаздывала, так как любила с утра поваляться в постели. Хороша детдомовка, нечего сказать! Видимо, в советских детдомах детям положено было по-барски валяться до обеда в постелях, на манер дореволюционных помещиков, вот откуда у неё была такая привычка.
Лично у меня от неё остались воспоминания, что была она какой-то неровной (видимо, в зависимости от полученного задания). То она была мрачной, как Лукашенко в телевизоре, то начинала кривляться и сыпать словесными подколочками - подковырочками. Иногда она начинала язвить, и даже хуже того – задираться на меня. Пару раз пробовала как бы от нечего делать жечь спички, точь-в-точь как «девочка» в парике, описанная мною в главе № 9 этой книги. А ещё она любила противным притворно - визгливым голосом подпевать певцам, поющим по радио, причём обязательно в присутствии моего отца, которого это почти всегда выводило из себя. Я думаю, таким способом Тома хотела ему досадить, зная, что он всё равно её не выгонит (КГБ не даст ему на это «добро», он же всю жизнь был их холопом). Я к ней живо присоединялась, и мы пели с ней в октаву квакающими голосами, а старый еврей сначала становился багровым, а потом хватался за ремень и начинал бегать за мной по квартире, причём бегал как ошпаренный.
Впрочем, если честно признаться, эта «агентужиха» по отношению ко мне тоже применяла несколько раз рукоприкладство, говоря, что таким способом она помогает моим «родителям» меня «воспитывать». Один раз это случилось в тот день, когда она вместо «родителей» пришла забирать меня из детского сада, а я не захотела с ней возвращаться, подняла крик. Она тогда своей рукой надавала мне шлепков по ягодицам, но я всё-таки осталась в детском саду, пока за мной не пришла мачеха. Я в том возрасте ещё не знала, что эти две женщины мне в одинаковой степени чужие, и даже хуже – что они обе желают мне зла, что они мои враги, калечащие меня по приказу КГБ или, может быть, какой-то другой каббалисткой спецслужбы (КГБ конечно, больше некому). Когда я, придя в тот день домой, пожаловалась на Тому своей мачехе, та опять повторила, что Тома – одинокая женщина, поэтому ей надо всё прощать (мачеха произнесла то, что ей определили говорить её хозяева). Меня, помню, это сильно возмутило; я считала тогда и считаю теперь, что это не даёт ей права со всеми окружающими вести себя как с виновниками её несчастной судьбы. Тем более что я давно уже невзлюбила её за фальшь; не за грубость и не за невоспитанность, а именно за фальшь. Дети мгновенно чувствуют фальшь, это я пишу для тех, кто того не знает. Она по своей природе не была кривлякой и кокеткой, я чувствовала это; ёрничала она неестественно, и это каждый раз бросалось мне в глаза. Такими же неестественными казались мне и её причёска как у девочки - подростка (прямое каре с чёлкой), и клетчатое платье с юбкой в гармошку, и даже её подарки, которые она время от времени дарила нашей семье. Я чувствовала, что это не из души у неё исходит, а из чего-то другого, и мне было досадно: зачем она это делает?
Моего дурно пахнущего отца «Тома из детдома» откровенно не уважала и относилась к нему с презрением. Он, впрочем, платил ей тем же. Они оба друг другу постоянно язвили, например, «папуля» говорил ей: «В твоём возрасте кобылы подыхают!» или «Выкинуть бы тебя через форточку!». Когда он приглашал её за стол, то обычно спрашивал: «Жрать будешь?». Перед уходом Томы он обычно говорил ей: «Катись!». Так как она долгие годы оставалась у нас ночевать, то, как всякий живой человек по утрам, она ходила в туалет, чистила зубы, подмывалась и меняла трусы. Для этих гигиенических целей она натащила к нам много своего нижнего белья, и «папулю» это всегда бесило, он постоянно ругался с ней из-за этого, крича: «Не засоряй мужские шкафы бабскими шмотками, слышишь?!». Она с ним держалась точно так же, подчёркнуто - недоброжелательно, говорила на него: «Противный» или «Охламон». Охламоном она звала его постоянно, словно это было его настоящее имя. Так же, как Сашу Шепшука из деревни Мочулино – помните, я писала о нём в первой главе? – все звали Придурок, моего отца Тома звала не по имени, а Охламон, словно это была его официальная кличка в рядах КГБ.
Кстати, слово «охламон» в словаре Ожегова объясняется как «болван, бездельник». Может, это и в самом деле был его настоящий кагэбэшный псевдоним, она просто выболтала тайну?
Да и чисто внешне Тома Науменко совершенно «не тянула» на несмышлёную кокетку или на страстного романтика. Она как бы являлась актрисой, играющей в зрелом возрасте детские роли; в театре, по-моему, это называется «травести». Она мне как-то однажды сказала, что иногда молодые парни в возрасте 18-20 лет, видя её со спины, забегают вперёд, чтобы взглянуть ей в лицо, но тут же разочарованно отходят назад. Видимо, о таких, как Тома, главная героиня фильма «Курица» сказала: «Сзади – пионерка, спереди – пенсионерка».
Кто была Тамара Владимировна Науменко по национальности – я не знаю, но склоняюсь к мысли, что еврейка. Во-первых, у моих «родителей» не было к ней чувства отторжения, а мои «родители», как я уже неоднократно подчёркивала, всю свою жизнь дружили исключительно с евреями, что, впрочем, естественно для этого народа. Это, как говорится, их личное дело – с кем им дружить; свой тянется к своему, это понятно. Во-вторых, Тома Науменко, как и мой отец, в жизни была чрезвычайно надменной, и в молодости, и в зрелом возрасте; как, впрочем, и моя мачеха, и все их прочие друзья. Они держались с неевреями вот с каким-то необъяснимым для меня превосходством, словно все окружающие были их подчинёнными, которым они, если бы захотели, могли отдать любой, самый идиотский и оскорбительный приказ. Откуда у них это чувство превосходства, например, у моего отца, от которого исходит невыносимейшая вонь – я не знаю, честное слово. Но факт остаётся фактом. Например, моя мачеха имела привычку вмешиваться в любой мой разговор с кем бы то ни было, и начинала рассуждать так, словно была истиной в последней инстанции. Если же я, став постарше, пыталась одёргивать её, моя мачеха говорила на меня, что я - ограниченная, что я – клуша, что я – обияк, т.е. деревяшка с привязанными верёвками. А иногда она даже выходила из себя и начинала оскорблять меня, крича: «Выдра!!», «Сучка!!», «Скотина!!», «Гадюка малая!!» и т.д. Дескать, если она – еврейка, значит, она всегда права; а кто с этим не согласен, тот «скотина», которого надо срочно обхамить. Интересная у них логика, вы не находите?
Ну и, наконец, к самому главному: зачем же «Тома из детского дома» столько лет к нам ходила? Вы не догадались ещё, любезный читатель? В чём была подлость? Где она рыла яму? А вот где: тётя Тома СТРАСТНО ЛЮБИЛА РАССКАЗЫВАТЬ МНЕ О СВОЁМ ДЕТДОМОВСКОМ ДЕТСТВЕ. Вспомните, ведь меня всё моё детство мальчишки из школы били ногами, каждый день и толпою; девочки стаскивали с меня перед мальчиками трусы; и все они вместе (слаженным кагэбэшным коллективом) оскорбляли меня, унижали, издевались, глумились и так далее. А тётя Тома в эти же годы ЕЖЕДНЕВНО пела соловьём, как сладко ей жилось в детском доме, какие прекрасные там были воспитатели и какие замечательные дети. Она рассказывала об этом часами и годами (чекисты заставляли её зазубривать эти рассказы наизусть), и, по её словам, не было на свете более счастливых и благополучных детей, чем те, которых угораздило попасть в детский дом. Я не буду сейчас на этих страницах воспроизводить ВСЕ её бесчисленные рассказы, их было страшно много; скажу только, что после них со словом «детдом» у слушателя должен был возникать образ этакого райского санатория и одновременно дома отдыха. Причём, заметьте, в детдоме она была, по её словам, сразу после войны, в самое райское время. Когда я приходила домой, в очередной раз избитая на улице палачами - белорусами, провокаториха взахлёб, с восторгом рассказывала мне о своём солнечном детдомовском детстве, как будто ждала (вместе с теми, кто организовал мои муки), что я захочу бросить всё, всю эту поганую белорусскую жизнь, и убежать куда глаза глядят, хотя бы в этот её детдом. Но меня как будто хранили высшие силы, у меня было вот какое-то внутреннее предубеждение против Томиного детдома, Я ЧУВСТВОВАЛА ФАЛЬШЬ, и не торопилась туда, куда ВСЕ они так слаженно и организованно меня тянули. И тогда проклятые еврейские «родители» вместо того, чтобы защитить меня от палачей - белорусов или хотя бы просто поддержать и утешить, начинали тут же, зарёванной, давать оплеухи и подзатыльники, придираясь к какой-нибудь высосанной из пальца ерунде. Бывало и ещё хуже: отморозок – «папуля» тащил меня на порку; или же сын моей мачехи – он же Косой Палач – бил меня по поводу и без повода, причём тоже старался орудовать преимущественно ногами (видимо, получал соответствующие инструкции от чекистов). А Тамара Владимировна Науменко после всего этого опять заводила сладостную песню про детдом!..
В том, что еврейка врала, что была в детдоме, я абсолютно уверена, так же как в том, что снег белый, а трава зелёная. Во-первых, потому, что она, как я уже писала, была надменной и высокомерной, что как-то не свойственно выходцам из этого неласкового заведения. Детский дом для ребёнка – это гораздо более эффективное боевое крещение, чем служба в армии для взрослого. В детском доме, я знаю, не только ежедневно жестоко избивают, причём бьют и воспитатели, и дети; в детском доме, я читала, могут и изнасиловать, притом насилуют не только девочек (это почти норма), но и мальчиков. Я читала однажды, как воспитанник детского дома прямо оттуда угодил в тюрьму и там СРАЗУ СТАЛ «ПЕТУХОМ», потому что «петухом» его сделали ЕЩЁ В ДЕТДОМЕ. Ещё в детдоме он, будучи ребёнком, «обслуживал» одним местом тех, кто был старше и сильнее. Не вяжется как-то эта газетная перестроечная статья с озвучиваемыми Томой чекистскими россказнями. Все, кто вышел из детдома, на 99% калеки, подранки, потому что ежедневно видели вокруг себя ужасы, самые настоящие ужасы; по-научному, ежедневно подвергались чудовищным стрессам, и это не могло не сказаться на их психике и жизненных силах. У детдомовцев почти всегда не складывается жизнь, у них обычно просто нет сил, чтобы её наладить. А «Тома из детдома» производила впечатление рафинированной интеллигентши (как большинство евреек); с огромными претензиями к будущему так и не найденному супругу (может, она врала, что была одинокой?); была страшно необщительной и неконтактной, хотя выросла (якобы) в огромном и шумном коллективе. Странно это как-то!
Например, вот такая деталь доказывает, что она врала, что выросла в детдоме. Она говорила мне, что, будучи детдомовкой, посещала минскую среднюю школу № 1, которая в то время считалась одним из лучших в городе учебных заведений. Сейчас, я слышала, из неё сделали то ли гимназию, то ли лицей. Но, насколько мне известно, по крайней мере, в советское время дети из детских домов никогда не учились совместно с обычными детьми в обычных школах, это было строжайше запрещено властями. Детский дом, я слышала, огорожен высоким забором с колючей проволокой (по крайней мере, так было в советское время), чтобы его «воспитанники» не разбежались вновь по чердакам и подвалам. Поэтому и порядки там, за колючей проволокой, всегда были тюремными, с главарями и «опущенными». Как же эта кнопочка Тамара Науменко, будучи детдомовкой, могла посещать лучшую в городе школу? Через забор перелетала, что ли?
По её рассказам, она была отчаянной, бесстрашной девочкой, которой всё было нипочём. Якобы в детстве она «голыми ногами на песок наступала, в котором пчёлы барахтались»; «в крапиве без одежды кувыркалась»; «с крутой снежной горы на санках или на лыжах скатывалась»; «колени до костей разбивала и руки до мяса разрезала камнем, кусками металла или стекла, но при этом не кричала»; и т.д. Но почему же тогда, став взрослой, она стала визжать при уколе пальца ёлочной иголочкой, случайно упавшей в новогодний праздник на ковёр, что случилось на моих глазах?
Ещё Тома рассказывала о своём детстве в детдоме, говоря, что в нём дети с ранних лет всё делали сами. Сами и картошку чистили, сами и обед варили, сами и печку в форме ямы с решёткой наверху топили, и т.д. А мачеха со смехом рассказывала мне, что Тома в 17 лет в студенческом общежитии так медленно и неумело чистила картошку, словно делала это первый раз в жизни.
Тома говорила мне, что в четвёртом классе, учась в школе, она умела шить. Я передала об этом своей мачехе, и та ответила:
- Тоже мне нашлась швея! Пусть не врёт! Она и сейчас-то не умеет шить, а говорит, что в четвёртом классе умела! После того, как она поработала на нашей швейной машинке, её нужно отдавать в ремонт, она практически перестала работать!..
Видите, и в чекистской работе бывают рассогласовки. Видимо, с мачехой «работал» один чекист, а с Томой – другой, и они как-то не успели договориться друг с другом. Бывает…
Ходить к нам эта деятельница перестала только тогда, когда мне исполнилось 16 лет. Видимо, к тому времени я уже стала слишком взрослой для детдома, и работники из ордена Дерьма и Кинжала дали отбой своей скромной труженице. Можно было бы и ещё порассказывать о ней – как она хамила мне за обеденным столом; как наскакивала на меня в троллейбусе; как зазвала меня одну к себе домой на Новый год (мне кажется, это была явочная квартира КГБ; вид у неё был нежилой, как в операционной) и там начала оскорблять меня и придираться, начисто испортив весь праздник; и ещё многое другое. Но получится слишком уж длинная книга, может быть, как-нибудь в другой раз? А вот о чём бы мне всё-таки хотелось ещё вам поведать, так это об её совместных с моей мачехой «спецоперациях». Мне кажется, это будет вам интересно. Послушайте.
А было так. У этой Томы якобы ещё был брат (так по легенде), причём такой же детдомовец, как и она. Этот «брат», которого она и моя мачеха называли дядя Толик, был, как и Тома, бобылём, т.е. неженатым, хотя ему в то время уже было аж под 50 лет. Но этого мало. Мачеха «по секрету» передала мне, что дядя Толик не только до сих пор не женат, хотя ему уже помирать пора, но и, представьте себе, «боится женщин». Говорила, что в постели с женщиной он как настоящее дитя (в таком-то возрасте) и совершенно не знает, что с женщиной нужно в постели делать. Подруга Томы еврейка Зоя Ванкевич, по рассказу моей мачехи, попыталась осуществить физический акт с дядей Толиком и обнаружила, что он «ничего не знает и не умеет». Мне в то время было уже где-то 16 или 17 лет; но я как-то не заинтересовалась 50-летним дядечкой, просто пропустила этот рассказ мимо ушей. Тем более у меня не возникло тогда желания развеять его страхи; я берегла себя для мужа; я вышла замуж в 30 лет, и вышла девственницей, т.е. до 30-ти лет сама ничего не умела. Однако моя добрая мачеха, всю свою жизнь желавшая мне, без сомнения, только добра, после такой моей реакции на дядю Толика немалое время выглядела расстроенной и подавленной. Видимо, получила очень серьёзный нагоняй от её хозяев.
А ведь она прекрасно знала, что я её же хозяевами ещё в раннем детстве покалечена как женщина. Я сама в то время об этом ещё не знала, ко мне эта шоковая новость пришла только в 30 лет, в первую брачную ночь после свадьбы, а вот еврейка знала... И, тем не менее… Дядя Толик… Что ж, пришло, наверное, время рассказать и об этом зверском преступлении чекистов. Я пишу уже 14-ю главу моей горькой «Повести», которая у вас сейчас перед глазами, но всё как-то не соберусь с духом признаться читателю в этом своём увечье. Даже и не знаю, как начать… Дайте подумать… В-общем, чтобы быть как можно короче, скажу, что мне во младенческом возрасте (т.е. в возрасте до 1-го года, иначе бы я хоть что-то помнила), мне в том грудничковом возрасте чекистами - каббалистами была сделана хирургическая операция на промежности, имевшая целью, когда вырасту, затруднить (точнее, сделать невозможным) половое общение с противоположным полом. Если для кого-то это объяснение кажется слишком туманным, скажу грубее: мне зашили вход во влагалище, оставив только крохотное (не толще карандаша) отверстие для мочи. Неудобно, конечно, о таком писать, а уж тем более о себе самой, но моя ненависть к чекистам и к этой поганой Стране Зверей и Уродов так сильна, так жгуче-неохватна, что я готова на всё, на что угодно, лишь бы только отомстить этим проклятым нелюдям. Ненавижу их и ВСЮ ЖИЗНЬ БУДУ ИХ НЕНАВИДЕТЬ!!!...
Более распространяться о физиологических аспектах этого моего горя я не хочу, я не приёме у врача, но вот о том, что это дело рук именно чекистов, кое-что могу здесь написать. В шестом классе, когда мне было 12 или 13 лет (я к тому времени уже ушла из Звериной школы в 75-ю минскую школу), передо мной как-то раз выплясывала чекистская агентура уже нового моего класса. Ну, и вот, еврейчик Гауль (агент КГБ), выхватив из кармана перочинный ножичек, несколько раз взмахнул им перед промежностью еврейки Янковской (его коллеги по той же конторе), предупреждая, что он сейчас кое-что ей отрежет. Но бесстыжая Янковская даже не покраснела, а отреагировала так, как будто была заранее к этому подготовлена (они оба были актёрами одной «труппы» и согласованно разыгрывали единый чекистский спектакль); вяло ругнулась на него, и всё. Я, будучи ребёнком, пришла домой и со смехом рассказала этот эпизод моему отцу. Неожиданно для меня старый еврей нахмурился как туча, даже, можно сказать, почернел; сказав, что в этом нет ничего смешного. Далее он изрёк какой-то длинный монолог с тем смыслом, что зря я над этим смеюсь, и вид у него при этом был страшно виноватый, как у пойманного за руку на месте преступления. А я смотрела на него во все глаза, не понимая в том возрасте: почему же он так разволновался?..
А ещё примерно через пять или шесть лет этот же самый еврей – который мой папа – сидя на кухне за чашкой чая, в присутствии меня и мачехи весёлым голосом рассказал одну якобы реальную историю, происшедшую то ли в Древней Греции, то ли в Древнем Риме. Якобы в те времена к одному мужчине привезли жену, которая оказалась без полового прохода (он прямо так и выразился). Якобы власти той страны, узнав о таком чуде, захотели эту женщину у него конфисковать, но мужчина был категорически против. Вид у еврея, рассказывавшего нам с мачехой эту скабрёзную небылицу, был довольный-предовольный; он даже не подавился чаем. Мачеха, конечно же, тут же его поддержала, отреагировав своим характерным неописуемо гаденьким смешком; и только одна я искренне расстроилась за ту несчастную женщину, поверив этому сидевшему передо мной профессиональному провокатору с партийной кличкой «Охламон»…
Когда я училась в 5–м классе уже упомянутой мной 75-й минской школы, т.е. ещё за год до Гауля и его ножичка, многие мальчишки - одноклассники, особенно евреи Бруев и всё тот же Гауль, постоянно в глаза называли меня «калекой». А «одинокая женщина, которой всё надо прощать» Тома Науменко в это же время обещала мне, что к седьмому классу у меня обязательно прорежется мужской бас. Когда мне было примерно 19 или 20 лет, еврейская мачеха внушала мне, что у меня нет интереса к мужчинам и никогда не будет (хотя я к тому возрасту написала больше сотни стихотворений о любви). Не кажется ли Вам, дорогой читатель, что все эти камешки направлены в один и тот же огород?
И, наконец, САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ФАКТ, доказывающий, что моё увечье было организовано именно чекистами. Я к сегодняшним своим 34-м годам прошла обследование 18-ти или 19-ти гинекологов, специально считала. На заводе, где я работаю уже 11 лет, всех женщин ежегодно заставляют проходить медосмотр, а до этого я проходила медосмотры при попытках поступить в институт и медучилище. И НИ ОДНА ВРАЧИХА ИЗ ДЕВЯТНАДЦАТИ не обнаружила у меня никаких отклонений; одна, правда, как-то раз пожаловалась, что погнула металлическое зеркало, настолько у меня туго. А ещё одна в какой-то год, совсем молодая, увидев мои дела, негромко ахнула и сменилась с лица, а после до конца осмотра выглядела очень расстроенной и подавленной, всё отводила, помню, глаза. И ВСЕ ДЕВЯТНАДЦАТЬ написали в карточке, что у меня, представьте себе, всё в порядке. Как это возможно? КАК ЖЕ ТАКОЕ ВОЗМОЖНО, Я ВАС СПРАШИВАЮ???... Разве это не доказательство того, что со всеми этими гинекологами провели предварительно свою поганую «работу» палачи - чекисты? Ну, одна бы могла прошляпить, ну две, ну три – но ведь не все же девятнадцать?!.. Как же можно жить в такой чудовищной и звериной стране?!.. Как же эти звери до сих пор ещё не перегрызли друг друга?!..
Ну и, наконец, чтобы закончить историю про подсадную утку Тому, расскажу об ещё одном происшествии. Так как я всё ещё описываю своё детство, лишь изредка для полноты той или иной картины забегая вперёд к своим 16-ти или 20-ти годам, то сейчас снова предлагаю вам вернуться к «Звериной» школе и творившимся вокруг неё ужасам. Вскоре после того, как я пошла в 1-й класс этой зверошколы, моя мачеха (недели через три после начала занятий) записала меня в изостудию, т.е. кружок для рисования, находившийся примерно в одном километре (не по прямой) от нашего дома. Занятия там проходили один раз в неделю; и, так как мне в то время было только семь лет да к тому же из-за ошибочно - чекистских уколов я в те годы ходила как пьяная, кто-нибудь из «родителей» меня туда отвозил (то на троллейбусе, то на автобусе), а через два часа приезжал вновь и увозил обратно.
Почти сразу же после того, как я начала по решению евреев посещать эту изостудию (я сама их об этом не просила), мачеха начала меня пилить, что я уже большая, уже не малое дитятко, и могла бы сама ездить в это заведение. Своим гаденьким смешком, сопровождавшим упрёки, она сильно царапала моё самолюбие, но я как-то терпела; тем более что занятия-то были всего один раз в неделю. Так прошло ещё примерно месяца два, а потом пришёл январь, пришла зима и с ней морозы. И вот, однажды, в особенно морозный и студёный день, когда опять надо было ехать в изостудию, мачеха вновь сильно и грубо отчитала меня, что я уже большая, мне целых семь лет, а меня всё ещё надо водить за ручку. После этого она сказала своему сыну, регулярно избивавшему меня ногами (я звала его про себя «Косой палач», так как у него в то время уже было косоглазие, а у меня ещё не было), сказала ему одеться и отвезти меня на рисование.
«Косой палач» (родной сын моей еврейской мачехи, который на 5 лет меня старше) подвёз меня на троллейбусе к изостудии и мы с ним вышли на остановку. И здесь я, будучи ребёнком, совершила ошибку, едва не стоившую мне жизни: задетая руганью мачехи о своей несамостоятельности, я робко попросила еврея не входить со мной в здание, так как я «уже большая». Палач остался на остановке, провожая меня глазами, а я гордо (большая!) протопала до двери, вошла в здание и подошла к гардеробщице, чтобы раздеться и пройти на занятия.
Конечно же, чекисты, как опытные убийцы, уже ждали примерно такого решения от ребёнка. Всё было скоординировано между этими извергами – и мачехой, и Косым палачом, и гардеробщицей, такой же, как мачеха и Косой палач, агенткой КГБ СССР. Когда я стащила с себя пальто и протянула его гардеробщице, та заученно заявила, что занятия по рисованию на сегодня отменяются (так как не пришёл учитель) и чтобы я одевалась и шла назад домой.
Я опешила. И очень растерялась. Мне стало страшно, так как до этого я ни разу в жизни не ездила одна на общественном транспорте и не знала, в какую сторону мне ехать. Я быстро накинула на себя пальто и выбежала назад на крыльцо, но Косой палач, конечно же, бесследно испарился. На остановке его уже не было. На улице стоял сильный мороз, и я, растерянно постояв на крыльце несколько минут, решила вернуться назад к гардеробщице и подождать, пока кто-нибудь из «родителей» за мною приедет.
Но не тут-то было. Гардеробщица (видимо, настоящая белоруска), не повышая тона, но внушительно и властно заявила мне, что лучше бы я шла на улицу (на которой трещал мороз), потому что здесь мне делать нечего. Я почувствовала, что если сейчас не уйду сама, то она выволочет меня за шиворот (это же белорусы, изверги, им не жалко таких, как я); покорно застегнулась на все пуговицы, взяла вещи и вновь вышла на мороз. Постояв, пригорюнившись, минут пять у двери, я увидела неподалёку снежную горку и решила там немножко поиграть, пока за мной кто-нибудь не приедет. Не знаю, сколько я там играла, 15 минут или полчаса, но только вскоре страшно закоченела, у меня перестали разгибаться пальцы, и я в первый раз в жизни почувствовала, что могу умереть, замёрзнуть насмерть.
Не знаю, отчаяние ли мне придало сил или страх смерти так мобилизующее подействовал на меня, но только я вернулась назад к изостудии, перешла через дорогу на противоположную сторону и там вышла на остановку. На этой остановке я наугад села на первый попавшийся транспорт (сейчас уже не помню, то ли автобус, то ли троллейбус), и он благополучно довёз меня до моего дома, хотя через ту остановку ходит довольно-таки много разных маршрутов. Повезло. Высшие силы сохранили меня. Пусть евреи не думают, что только их Иегова в одиночестве властвует на небесах.
Так это ещё не всё. Самое главное ещё впереди. Когда я вошла в нашу квартиру, то увидела свою мачеху, эту зверюгу, этого монстра, это безжалостное Чудовище с Влагалищем, УВИДЕЛА ЕЁ РЫДАЮЩУЮ У СТЕНЫ. Я живу с этим существом в одной квартире уже 34 года (уже несколько лет я с ним не здороваюсь и не разговариваю), НО НИКОГДА ЗА ВСЕ ЭТИ ГОДЫ Я НЕ ВИДЕЛА ЕЁ СЛЁЗ, ни разу за все годы, кроме того одного - единственного в моей жизни случая. На её лице десятилетиями красуется гаденькая - прегаденькая улыбочка, и только в тот день, когда она и её хозяева сделали первую попытку погубить меня «под естественное» и это сорвалось, мачеха стояла, глядя в стену, и горько рыдала, не закрывая лица. На меня она даже и не взглянула (видимо, её хозяева передали ей через микрофон в ухе, что я не заблудилась и возвращаюсь, подхожу к дому). Рядом с ней стояла та самая кагэбэшно - домовская Тома Науменко и около получаса всё утешала её, что-то тихонько бормоча ей на ухо (наверное, что-нибудь типа: не плачь, не удалось убить её в этот раз, убьём в другой, было б о чём расстраиваться!). И верно, потом мои «самые умные в мире» палачи сделали ещё немало попыток убить меня, и я ещё напишу об этом в моей книге.
Такая вот история с риском для жизни. Ну за что вот эти евреи хотели убить маленького ребёнка?!.. За что, скажите мне?!.. Что я им сделала в семь лет?!.. И за что они меня кастрировали?.. Что, что я им сделала, будучи грудничком?!..
Это всё Каббала, проклятая еврейская Каббала и хрустальные шары, Я УВЕРЕНА В ЭТОМ. Какие же они страшные, эти евреи, какие подлые и одновременно жестокие, какие безжалостные и беспощадные!!!... НУ ЧТО, ЧТО Я ИМ СДЕЛАЛА???!!!... ЗА ЧТО ОНИ МЕНЯ ТАК???!!!...
После этой «изостудической» попытки убить меня я ездила – точнее, меня отвозили – в этот кружок ещё только один раз, на следующей неделе. И всё. После этого мачеха объявила мне, что в изостудию я больше ходить не буду, т.к. меня туда стало некому возить, все заняты. Сама она меня туда записала, сама и выписала. Выписала как бы в наказание за то, что я не погибла в тот день каббалистам на радость.
Ну как вот это всё простить им, люди добрые? А вы бы на моём месте простили? А вас никогда не пытались убить те, с кем вы живёте в одной квартире?..
Всё, давайте теперь закончим таки про Кобру Владимировну Науменко и перейдём к другим т.н. «друзьям» нашей группосемьи. Конечно, эта подлая агентужиха не была единственной из неродственников, кто был вхож в наш дом; кроме неё мои «родители» поддерживали связь с ещё немалым количеством евреев и особенно евреек (мачеха). Однако эти «друзья» уже не были так плотно и так долго задействованы чекистами в их грязной «игре», как вышеупомянутая Кобра. Можно было бы написать сейчас о некоем Якове Самуиловиче Израилевиче, неразлучном «друге» моей мачехи, с которым она лет двадцать проработала в одном помещении и которого иногда навещала на дому. Мачеха выдавала его за цыгана, приглашала его и к нам в гости тоже, я его видела; о нём мачеха всегда ОЧЕНЬ тепло и с поволокой отзывалась и даже ставила его иногда в пример своему скверно пахнущему мужу. Только не подумайте, будто она говорила, что, дескать, от Израилевича меньше вони, чем от тебя, нет, этого не было. Мачехе запах моего отца, представьте себе, нравится. Я где-то читала, что, по результатам проведённых исследований, одному человеку из ста НРАВИТСЯ ЗАПАХ СКУНСА, это научно доказанный факт. Мачеха ставила Израилевича в пример в смысле успешности в жизни; ведь «папуля», любитель «болевого воспитания», всю его жалкую жизнь занимался транспортёрами по уборке навоза (то-то они так ломаются; знайте, кто их проектировал!); и вот это-то и царапало её еврейское самолюбие. «Ты мог бы стать известным журналистом!.. Или гениальным писателем!.. а ты!.. а ты!.. выбрал!!.. ЧТО ты выбрал?!.. (и далее немая сцена)». Мачеха вообще любила отчитывать еврея в моём присутствии, как бы мне назидание. Один раз даже лицо ему разбила, заехав кружкой. Однако эталонный Израилевич, на которого она ориентировалась, как канонерка на флагман, где-то в конце 1980-х годов, как только представилась возможность, сразу же удрал в Америку. Бросил «подругу», нехороший. Вот ведь какой эгоист! Ну, мачеха немножечко погоревала, попечалилась, покручинилась; но потом, конечно же, смирилась. Куда ж деваться? Из этой страны все бегут. Я и сама, чью книгу вы сейчас читаете, тоже мечтаю об эмиграции, только не на Запад, а на Восток. Вот и всё про этого Израилевича, вся история.
Впоследствии этого цыгана чекисты ещё раза три или четыре задействовали (видимо, в той ситуации совместно с цэрэушниками) в своих бесконечных и очень упорных попытках выдавить на Запад моего мужа Сергея Попова (поэта, композитора и художника; в те разы уже после нашей с ним свадьбы). Конечно же, ничего у них не вышло. А так больше ничего про этого Израилевича сказать не могу, после эмиграции он как бы маячил на заднем плане, хотя все эти двадцать лет (и до сего дня) мачеха активно с ним переписывалась и перезванивалась. А начала я перечислять оставшихся «друзей» именно с него потому, что с этим цыганом моя мачеха по-настоящему дружила (чтобы не сказать больше); причём дружила не по приказу КГБ, как с Коброй, а по велению женской души. Он был, пожалуй, самым «тёплым» и желанным её «другом».
Если уж зашла речь о мужчинах, стоит упомянуть и другого мачехиного «друга», некоего Иосифа Абрамовича Певзнера, с которым она вообще-то совсем немножечко побаловалась, потому что он, насколько я поняла, был весьма и весьма разборчив по огородной части. В смысле любил клубнику, но не любую, ага. Разбаловали его еврейки, точно. Он вообще был одним из тех редких евреев, которые в равной степени дружны и с деньгами, и с физкультурой, это в жизни не часто встретишь. К тому же в одном отделе с ним, насколько мне известно, мачеха не работала, и это тоже мешало им сблизиться. Где они познакомились – я не знаю, я сама впервые в жизни увидела его, когда мачеха потащила меня на его занятия по оздоровительной гимнастике, мне тогда было, по-моему, 16 лет. Мы с мачехой там занимались спортом под его руководством; потом мачеха перестала брать меня с собой и ходила одна – но не долго. Как я уже сказала, подтянутый и богатый Певзнер был в этом смысле очень избалован и, видимо, не нашёл в мачехе ничего особенного. Дело, похоже, окончилось пинком под целлюлитный зад.
«Дружила» мачеха также и с неким Веней Лукиным, весёлым и жизнерадостным евреем, с которым она вместе работала в минском ПКТИ (проектно-конструкторском технологическом институте). Мачеха работала там примерно до 1994-го года, а после перешла оттуда на Минский завод шестерён; тот, что выпускает шестерни для тракторов «Беларусь». Вы, наверно, слышали про эти тракторы; их ни одна страна, кроме русских, не желает покупать из-за их сами знаете какого качества. Не мудрено, впрочем, иметь такое качество, если на заводе всё решает КГБ. У палачей ведь совсем другая «технология». Ну так вот, про Лукина. Я его видела, когда приходила к мачехе в ПКТИ по каким-то её просьбам, сейчас уже не вспомню, каким именно. Веня мне внешне очень напоминал знаменитого Челентано из фильма «Водитель автобуса» – такой же чёрный, кучерявый и подвижный; и такой же задиристый и уверенный в себе. Мачеха отзывалась о нём тоже очень тепло, но без поволоки, как об Израилевиче; видимо, Янкель был этой сфере лучше. Ну да это их дело, ладно. Раз «старенький папуля» не возражал, то какой же тут грех? Никакого. О Лукине мачеха распространялась мало, поэтому каких-то деталей в отношении него привести не могу, я же всё пишу с её слов. Помню, говорила про него, что он едкий и циничный – но симпатичный! Я как ни приходила к ней в ПКТИ, так этот Веня обязательно откуда-то выбегал – словно спрыгивал с гардин – и начинал хохотать, смеяться, тормошить, одурачивать… Этакий весельчак. А вокруг мачехи он чуть ли не в присядку ходил, только картуза не хватало. Мачеха прямо таяла, хотя я стояла рядом; было видно, что ей очень приятно – ведь «старенький папуля» был на семь лет её старше и не умел так плясать, а если всё же пытался, то после него всегда оставалась кучка песка.
Что касается женщин, с которыми дружила и поддруживала моя мачеха, то их было так много, что я даже и не знаю, с кого именно начать. Можно, наверное, открыть список с некой Тани Фай (Татьяны Михайловны), пожалуй, самой близкой из всех её еврейских подруг, с которой она дружит бог знает с каких времён. Эта Таня и моя мачеха, при всей их внешней несхожести, удивительно похожи друг на друга внутренне – и по распущенности, и по страстной любви и тяге к Израилю (об этом я сейчас напишу), и даже вот по какой-то манере держаться и пресловутому «чувству превосходства». Ловкая Таня была замужем аж за тремя евреями поочерёдно (с третьим жила не расписавшись) – и ни с кем не ужилась, у всех находила изъяны, вот она такая, да. Первый её муж, Семён Фай, давным-давно в Израиле, там же живёт и их общая с Таней дочь Каролина. От второго мужа Вовы Таня родила сына Стасика; этот Стасик, по слухам, пока ещё живёт с ней (а может, уже вырос и уехал в Израиль, я не знаю); и только третий Танин муж, некий Боря Марголин, в отличие от первых двух не был обойдён вниманием чекистов и по их приказу тоже делал мне гадости, поэтому мне есть что о нём написать.
Он приходил к нам, и не один раз, его приводила Таня, я помню его очень хорошо. Он был среднего роста, сухощавый и какой-то по жизни вялый, ватный, ни рыба и ни мясо. Никакой, одним словом. Когда они с Таней сошлись, Тане было под пятьдесят лет, а ему даже под шестьдесят, т.е. он уже был, можно сказать, старый, а Тане, насколько я поняла из острот мачехи, надо было «давай и давай». Мачеха мне много (и с гаденькой улыбкой) рассказывала о своей лучшей подруге (видимо, с её слов); и про стимуляторы, и про многое другое, но я не хочу здесь заниматься бабьими сплетнями, это их личная жизнь; скажу только, что бедный Боря не выдержал темперамента жены, взял да и умер. Вот так вот бывает, да. Мне искренне его жалко, хоть он был и чекистский провокатор, я без шуток вам это говорю, я не притворяюсь. Кстати, видели бы вы, что случилось после его смерти! Был страшный, страшный скандал (это мне мачеха рассказывала); родственники Бори яростно обвиняли Таню в том, что она его «заездила» (правда, они употребляли другой глагол, матерный); ругали и проклинали её на все корки, обещали ей, что она об этом ещё пожалеет. Видите, изредка бывает, что и евреи меж собой грызутся. Но непробиваемая Таня не только не раскаялась в содеянном, но, более того, потребовала с Бориных родственников денежную компенсацию за то, что она за ним «ухаживала». (Ничего себе ухаживание! Ухаживала, ухаживала, да и уходила!). Конечно, вместо денег она получила фигу, но Таня не отступила, а принялась с ними то ли судиться, то ли ещё как-то, в-общем, требовала, чтобы ей передали в собственность одну из Бориных квартир. Однако евреи сгрудились и опять показали ей не буду говорить что. Так вот, ага. А что было дальше, я не знаю. Да и оно мне надо?
Да, давайте теперь ещё немножко про заезженного Борю, а то забуду. В-общем, чекисты задействовали его следующим образом: мачеха «любила» ему звонить – или он ей – когда я сочиняла стихи. Тут мне опять надо немного углубиться в детали, иначе читателю будет непонятно; в-общем, где-то с 16-ти или 17-ти лет я увлеклась написанием стихов и строчила их иногда по восемь опусов в день, да, было такое. Приходила со школы, кидала портфель и хваталась за стихи. К 2007-му году я написала примерно одну тысячу стихотворений, но потом бросила эту стихописанину, нет смысла их дальше писать, остыла, всё равно ведь все они валяются в столе, а в печать их никогда почему-то не брали (наверное, чекисты подсуетились). Уже и потерялись многие… Ну так вот, моя комната в то время была та, которая у нас со стеклянной дверью; эта дверь выходит на коридор, где стоит столик и на нём телефонный аппарат. Сейчас у мачехи радиотелефон, трубка от которого валяется по всей квартире, а в то время у нас был обычный аппарат, с проводом. И как только я садилась за стихи, неизменно звонил телефон, мачеха снимала трубку, садилась рядом на специальный к нему стульчик и начинала иногда целый час объяснять Боре Марголину, словно школьнику - балбесу, как рассчитать толщину зуба (они оба специалисты в сфере зубчатых передач). Бестолковый Боря, не тем будь помянут, видимо, страдал провалами памяти, потому что к следующей моей попытке сесть за стихи начисто эту формулу забывал, звонил снова, и бедной мачехе приходилось всё повторять заново. Через стеклянную дверь я смотрела на неё, а она на меня, и с её широкого курносого лица не сходила гаденькая улыбка…
Вот ещё, кстати, что тут можно вставить – рассказ о внешности моей мачехи. Моя мачеха – если кто не видел фотографию нашей группосемьи, помещённую вначале этой книги – моя мачеха внешне совершенно не похожа на еврейку. И по лицу, и по плечистой ширококостной фигуре она скорее типичная латышка или литовка, ага. Не скажешь про такую, что она – дщерь народа Израилева. У неё широкое плоское лицо, тяжёлая челюсть, курносый нос и светло-каштановые волосы – полная противоположность грацильным семитам… А поди ж ты! Кстати, и Таня Фай тоже курносая. Мне мачеха как-то однажды сказала (со смешком), что настоящие евреи – вовсе не чёрные и не курчавые, и если я так думаю, то глубоко заблуждаюсь. Настоящие евреи, наоборот, белые и с прямыми волосами – вот как она. А те евреи, что живут в Израиле – это не настоящие евреи, фу, ведь они почти все чёрные, а значит, смешаны с арабами (тут она брезгливо поморщилась). А вот она и её предки ни с кем не смешаны, абсолютно ни с кем; они – истинные евреи, голубая кровь, чистейшие и образцовые, знай, мол, наших…
И эта же самая мачеха в других ситуациях, когда была не среди евреев, например, в присутствии моего мужа, категорически отказывалась от того, что она – еврейка. С пеной у рта доказывала, что она – полька, а вовсе не боже ты упаси… Нет-нет-нет… Чур меня, чур!..
Ладно, я же начала рассказывать про Таню Фай, и опять сбилась с темы… Что ещё про Таню написать? А, про Израиль... В-общем, Таня Фай то ли после второго развода, то ли уже после смерти Бори ездила в Израиль и пыталась там остаться на ПМЖ (постоянное место жительства). Это мне опять мачеха рассказывала, угу. Они с мачехой даже в этом удивительно похожи друг на друга: они обе ВСЮ ЖИЗНЬ страстно мечтают уехать в Израиль; хоть тамошние евреи, по авторитетному заявлению моей мачехи, почти что и не евреи, потому как не настоящие (как бы второсортные, из подсобки). Но моей мачехе запрещают осуществить эту голубую мечту её чекистские хозяева (она же всё-таки «при исполнении» как-никак); а вот Тане Фай никто не мешал, и она туда ездила. И что же? Таня прожила в Израиле, по свидетельству моей мачехи, целых четыре года, даже открыла там свою кондитерскую где-то в закуточке; но израильтяне не только не признали её своей и не дали ПМЖ, но ещё и при выезде (по жалобам Тани) отобрали на таможне все заработанные шекели. Представляете? Вот это скандал так скандал!.. Не знаю, как такое могло случиться, но подозреваю, что израильский МОССАД знал про её шашни с КГБ; придрались, наверное, к какой-нибудь письменной закорючке, да и выдворили вон. Даже на войну с арабами не взяли, во-во. Не так-то просто поселиться в «обетованной», так-то вот… Грешниц туда не берут.
Но у ограбленной Тани, надо заметить, об Израиле остались только самые чистые и светлые воспоминания, словно о каком-то заоблачном недосягаемом рае, недоступном для неумыторылых грешников. Много лет после этого она уже в моём присутствии, захлёбываясь, рассказывала об Израиле моей мачехе; восторгалась, какая прекрасная это страна и какие прекрасные там живут люди; а в Белоруссии, по выражению Тани, «живут одни дебилы»! Помню, говорила нам, что если она всё-таки не получит какими-то хитрыми способами ПМЖ в Израиле (она делала ещё не одну попытку), то ляжет на могилу Бори Марголина и не сойдёт с того места. Я смотрела на неё с интересом и даже немножко с уважением… Подумайте, какая пылкая!.. Надо же!.. Огонь, а не еврейка!.. Надо было назвать её не Таня, а Юдифь (это по рассказу из Библии), ей бы больше подошло, ей богу!..
Ещё мне немножко импонировала в ней то, что лично мне она гадостей всё-таки не делала, в отличие от мачехи и подлого «папули». Пыталась, правда, слегка клеиться к моему мужу (видимо, по приказу чекистов), но она не одна была такая… Ага. Ну ладно. Хватит о ней. Кто там следующий «друг» нашей квартиры? То есть, я хотела сказать, «подруга»? А следующей… А следующей у нас идёт некая Валя Шелейко, тоже весьма стародавняя подруга (без кавычек) моей псевдоматери, которую я помню, наверное, лет с шести - семи или даже ещё раньше. Сейчас она, как и мачеха, состарилась, им обеим уже за шестьдесят лет, а в пору моего детства и отрочества это была весьма-весьма колоритная фигура, отличавшаяся прежде всего своей внешностью, по мачехиному выражению, «породистостью». Сейчас она уже вся как-то сникла, сгорбилась, поседела, посмурнела – а раньше… А вот раньше… Видели бы вы её раньше! Ещё одна Юдифь, честное слово! Ах, годы!.. Ах, годы, годы! Что вы делаете с евреями!..
Шелейка (мы её звали со склонениями) навещала нашу группосемью тоже весьма часто, не реже Тани Фай, навещала, я думаю, для того, чтобы посидеть и покурить с моими «родителями». Как сядут втроём, как запалят – дым получается коромыслом. Целые клубы валят, белые - белые, словно это костёр из мокрых листьев подожгли. Хоть топор вешай. Помню, ещё в дошкольном детстве мне бросилось в глаза и запомнилось на всю жизнь, что Шелейка курит как-то очень своеобразно, не так, как все. Она оттопыривает нижнюю губу, словно хочет поймать каплю дождя, и только потом выдувает дым, который идёт не вперёд, а вверх, и окуривает её горбатый нос, который на некоторое время становится почти невидимым. Про этот её нос даже мой еврейский «папуля» однажды с ехидцей заметил: «У Шелейки нос на двоих рос». Вообще по внешности она полная противоположность моей мачехе; внешность у неё типично семитская (по мачехиному выражению, «арабская»). Тем не менее мачеха всегда отрицала, что Шелейка – еврейка; злилась и могла даже обругать; яростно доказывала мне, что Шелейка – украинка, потому что «настоящие украинцы все чёрные и горбоносые». Ну, насчёт этого я не знаю, может, это и в самом деле так, не буду спорить, от себя добавлю лишь следующее. Я во время блуждания по Интернету не однажды натыкалась на сайты, где было чёрным по белому написано:
УКРАИНЕЦ! УБЕЙ КАЦАПА!
Не слабо, да? И что им только сделали эти «кацапы»? С тех пор, как они отделились от «кацапов», они являются самой нищей страной Европы и живут даже хуже, чем албанцы (в Европе это символ нищеты). У албанцев хоть у всех свои дома, и не лачуги притом, а у них? А они? Постоянно у врагов - кацапов нефть и газ униженно выпрашивают! Если кацап тебе враг, которого ты призываешь убить, что ж ты тогда у него то одно, то другое клянчишь? Вот гадкие какие люди, надо же!..
Так что может быть мачеха и не врала, и Шелейка и впрямь украинка, судя по тому, как вся эта братия относится к «кацапам». Этих несчастных бессильных «кацапов» они же сами в 1990-х годах и «приватизировали» (это культурная замена слова «ограбили»), вывезя из «Кацапии» на Запад более четырёхсот миллиардов долларов. А «кацапы» им и слова не сказали, хоть сами по сию пору и голодные, и почти голые, и живут в коммуналках. Русских проституток нынче экспортируют во все страны мира, больше из этой нищей страны уже нечего вывезти, всё разграблено дочиста. Так что я не буду утверждать наверняка, что Шелейка – еврейка, может, я и ошибаюсь. Может, мачеха и не врала, вполне такое допускаю.
Хотя, с другой стороны, мачеха и «папуля» всю свою жизнь дружили только с евреями и исключительно с евреями, я же знаю их как облупленных, прожив с ними тридцать лет в одной квартире. Вряд ли бы они стали долгие годы общаться с нееврейкой, им бы с ней было просто по-человечески неинтересно, вот как со мной, например. Со мной им не о чем поговорить (и мне с ними тоже), нет у нас ни взаимопонимания, ни общих интересов. Так что вопрос о национальности Шелейки оставляю открытым. Может, да, может, нет. Не буду утверждать наверняка.
Так. И что же о Шелейке написать? А, вот такой случай вспоминаю. Когда мне было восемь лет, Шелейка однажды села рядом со мной и стала не говорить, а шептать. Я спросила, почему она шепчет, что случилось. Шелейка прошептала в ответ, что у неё пропадает голос, а появляется он только тогда, когда она начинает злиться. Это, видимо, она так шутила, это у них такой своеобразный национальный юмор.
Сплетница - мачеха рассказывала о Шелейке следующее. Шелейка была замужем и родила от мужа двух сыновей, одного из них я видела, внешне это типичный «араб» (мачехина терминология). Эти её сыновья в подростковом возрасте якобы делились с матерью (т.е. с Шелейкой) своими мужскими победами; рассказывали ей, сколько «девок» они отымели, в какой позе они их отымели и в какое из девичьих отверстий это отымение происходило. Шелейка, в свою очередь, рассказывала об этом мачехе, а мачеха – мне. Моя мачеха, как все ****и, страшно любила подобные истории и очень их смаковала. Например, рассказывала мне, как однажды она пришла в гости к Шелейке и та в её присутствии спрашивала у своих сыновей, отправляющихся в женское общежитие:
- Одёжки взяли? (Т.е. презервативы взяли?)
Мачеха прямо цвела, рассказывая такие эпизоды. А я, со своей стороны, почтительно думала о Шелейке. Надо же, какая заботливая мать! Беспокоится, чтобы сыновья не разбрасывали даром «святое семя» по непотребным русским дыркам! Во как! Видали? Учитесь! Когда мачеха пересказывала мне эту историю, у неё замасливались глаза; чувствовалось, что она прямо таки возбуждается в сексуальном смысле. Наверное, представляла себя на месте этих шлюх, ага. Вот ведь какая. Нехорошая.
Но вообще-то, если откровенно, Шелейка из всей этой честной компании была не самой худшей, надо всё-таки быть объективными. Во-первых, она всю жизнь прожила с одним мужчиной и была, насколько я поняла, ему верна, иначе мачеха обязательно бы насплетничала. Она не была ни разведённой гулёной, как Таня Фай, ни замужней распутницей, как моя мачеха, ни в чём таком её нельзя упрекнуть, это факт. Во-вторых, она, похоже, искренне любила своих «арабских» сыновей, и они отвечали ей тем же; т.е. у неё была крепкая семья, чего не было ни у Тани Фай (которая Юдифь), ни тем более у моей мачехи. Ведь если сыновья и вправду делились с ней тем, о чём люди обычно молчат, то это всё-таки о чём-то говорит. Во всяком случае, Шелейка не стала бы ни обваривать им руки, ни прививать им плоскостопие и косоглазие, ни любоваться тем, как их избивают ногами белорусы – даже если бы ей, как моей мачехе, приказали это сделать горбоносые чекисты. То есть она была ЧЕЛОВЕЧНОЙ, вот что я хочу сказать, хотя бы по отношению к своим детям.
Если бы все евреи мира были такими, как моя мачеха, они бы давным-давно выродились и сгинули с лица этой планеты, согласитесь, дорогой читатель. А ведь они живут и процветают. Да ещё как процветают-то! Из одной только России вывезли 400 миллиардов! Значит, не все они такие, вот о чём я хочу сказать. Не все они такие, как мои отмороженные «родители».
Вот такой ещё эпизод припоминается. Когда я была маленькая, по радио часто крутили песню «Я не могу иначе», которую пела, по-моему, Толкунова, царство ей небесное и земля пухом. В ней ещё были такие слова:
Нет без тревог ни сна, ни дня,
Где-то жалейка плачет;
Ты за любовь прости меня,
Я не могу иначе…
Я переделала эту песню на свой манер, бродила по квартире и распевала во всё горло:
Нет без тревог ни сна, ни дня,
Где-то Шелейка плачет;
Ты за любовь прости меня,
Я не могу иначе…
Моя мачеха, конечно же, наябедничала об этом Шелейке. Однако та не только не обиделась, но наоборот, стала смеяться; поняла это как шутку (так оно и было). Я это привожу здесь для того, чтобы показать, что Шелейка, само собой, не была ангелом; видимо, она тоже якшалась с каббалистами, однако всё же выгодно отличалась на удручающем и бесчеловечном фоне прочих работников КГБ.
Да. Такие вот дела. Такая жизнь. Ну что, кто там следующий? Чья сейчас очередь? Ну, а следующей пусть у нас будет гражданка по имени Марина и по фамилии Божейко, ещё одна закадычная подруга (и тоже без кавычек) моей якобыматери, с которой она (псевдомать), случалось, и в буквальном смысле этого определения иногда заливала за кадык, когда Божейка приходила к нам в гости. Про эту Божейку в самом начале сразу скажу, чтобы не забыть, что её старшая сестра Фаина где-то в 1991-м году, когда я училась в 10-м классе, эмигрировала из Минска в Израиль. Я её один раз видела, когда мы с мачехой приходили к Божейкам в гости; с собой Фаина забрала также сына Диму и дочь Анжелику, их я тоже видела, они оба по возрасту гораздо старше меня. Но вот младшая сестра этой самой Фаины, мачехина закадычница Марина Божейко, о которой здесь пойдёт речь, в Израиль почему-то никогда не рвалась, по крайней мере, я об этом не слышала. Скорее всего, ей, как и мачехе, запрещали помышлять об этом её хозяева – масоны из КГБ СССР (и иже с ними), Божейка «нужна была здесь». Она долгие годы (всю жизнь) исполняла их подлые «мелкие поручения», о которых я буду сейчас рассказывать.
Чтобы вы могли составить себе её портрет, напишу, что данная «бойчиха невидимого фронта» по возрасту была примерно мачехина ровесница, имела слегка восточное лицо, была маленького роста, полноватой, по семейному положению была разведённой и жила с двумя детьми в халупе из досок на окраине Минска. Эту её избушку на курьих ножках я видела собственными глазами, и не один раз, потому что в детстве и подростковом возрасте не одиножды была там в гостях, меня таскала туда мачеха. Наверное, раньше в этом строении держали коров или свиней, а потом разобрали в нём стойла и поселили туда евреев, по причине вечного жилищного кризиса в этой Нищей Стране. В халупе, как я уже сказала, кроме Божейки проживали двое её детей, старшим был сын Женя, а младшей – дочь Оля. Про эту Олю у меня тоже сохранились воспоминания. Вот с неё-то я и начну.
Короче, вот такая тяжёлая история. Мы с мачехой пришли в очередной раз к Божейке в гости. Как-то так получилось – конечно же, по заранее разработанному чекистами сценарию – что обе старшие провокаторки (Божейка и моя мачеха) куда-то вышли, то ли на кухню, то ли даже вообще вышли прочь из халупы, а я и эта Оля остались в комнате одни. Мне в тот год было примерно 13 лет, а Оле где-то шесть или семь. Эта самая Оля сразу же стала предо мной кривляться: как-то так жеманиться, кокетничать, ёрзать, жаться и т.п. Мне всё это страшно не понравилось, потому что лесбийских наклонностей у меня нет, но, так как я была у неё в гостях, то, соблюдая хорошие манеры, я смолчала, сделала вид, что всё нормально. Так продолжалось довольно долго, эта надрессированная Оля всё кривлялась и кривлялась, а потом в свои семь лет сделала следующий финт, исполнила свой, так сказать, коронный номер. Слушайте и представляйте себе сцену. Сидя в старом продавленном кресле, Оля якобы нечаянно роняет на пол конфетку и затем, перегибаясь через подлокотник, начинает её доставать. Она опускает корпус вниз, при этом колени у неё остаются в кресле; потом, якобы для равновесия, она вертикально к потолку задирает одну ножку; её платье скатывается вниз, ОБНАЖАЯ ЯГОДИЦЫ И ПРОМЕЖНОСТЬ, всю тазобедренную область. Голова у неё получается внизу, у пола, где она шарит рукой конфетку, а голая задница и задранная к небу голая нога – наверху. Такое вот непристойное и порнушное зрелище.
Я прямо вспыхнула. Первым моим желанием было двинуть ей в эти её бесстыжие половые губы, выставленные мне напоказ, врезать по ним изо всех сил. Не знаю уж, каким усилием воли я сдержалась. Однако нестыдливая Оля как будто этого и ждала (вместе с её хозяевами), шарила конфетку долго-долго, не торопясь; и всё это время её бесстыжие еврейские прелести, на которых даже ещё не начали расти волосы, находились у меня перед глазами. Наконец, минуты через три, она выпрямилась, снова села в кресло и с гаденькой - гаденькой улыбкой стала рассматривать меня. Я, наверное, от гнева покраснела как кумач, сидела красная и насупленная, настроение у меня было полностью испорчено. А ещё через несколько минут в халупу вошли обе старшие еврейки. Всё как по нотам в КГБ, не правда ли?
Мне стало больно не только от того, что меня провоцируют на грязь, но и от того, что я мгновенно вспомнила, что меня саму в прошлом году, в так называемом «летнем лагере» 75-й школы, вот так же бесстыдно обнажали. Наверно, вы помните, я писала об этом выше по тексту в главе «Стриптизёрша поневоле». Я сразу подумала, что и моя промежность вот так же красноречиво красовалась перед глазами других людей, как сейчас Олина перед моими, и мне стало очень горько и стыдно, будто надо мною вновь надругались. Я сидела, понурившись и опустив голову, а бесстыжая и наглая еврейка СЕМИ ЛЕТ ОТРОДУ тем временем с гаденькой усмешечкой поглядывала на меня, как бы желая знать: отчего это я так расстроилась?
Не знаю, зачем чекисты организовали этот спектакль? Хотели пришить мне педофилию лесбийского толка, что ли? Девочке тринадцати лет предъявить такое обвинение? Или просто хотели попить кровушки, напомнив, как в прошлом году меня голую принудили раздвинуть ноги перед мальчиками? Надо же, какая подлость! Хороша же и Божейка, не возражавшая, что её СЕМИЛЕТНЯЯ дочь сыграла в таком грязном порноспектакле! Хорошая же она мать, ничего сказать! Не менее хороша и моя мачеха, «голубокровное» мурло, сознательно притащившая меня в этот грязный сарай, прекрасно зная, какое представление мне там приготовили её хозяева! Ну как вот это всё простить им, скажите мне, добрые люди?! А вы бы простили?..
Кстати, про эту подлючую Олю можно ещё добавить, что выросла она шлюхой. Мачеха через годы рассказывала мне, что Божейка в её присутствии спрашивала у дочери: «Оля! Ты с таким-то спала? А с этим ты спала? А с тем-то ты спала?», а потом совала ей контрацептивы. Мачеха сидела рядом и наблюдала за этой сценой (если, конечно, не врёт). А года четыре назад я слышала про эту Олю, что она уехала в Голландию, наладила там связь с местной еврейской общиной и устроила себе распрекрасную жизнь. Даже нашла какого-то молодого голландца и вышла за него замуж. Интересно, как она его окрутила? Тоже конфетку на пол роняла, а потом ногу задирала? Он что, никогда не видел этого места?
Тем не менее, факт есть факт: вышла замуж за иностранца. Вот так. Учитесь. Из коровника да в особняк, знай евреев. Наверное, всё же соплеменники - каббалисты из тамошней агентуры КГБ помогли, их вклад был решающим. Помнят про её заслуги. А как же!
Тяжело мне писать эту книгу, если бы вы только знали! Сразу всё вспоминается, вся эта мерзость и грязь, бесконечная, бесконечная грязь, грязь и грязь! Боже мой! Ну какая же грязная страна эта Белоруссия! Ну какая же она грязная, посмотрите, добрые люди! Как же она до сих пор ещё не утонула-то в этом своём грязном месиве?!..
Сама Божейка, когда приходила в нашу квартиру, держалась со мной долгое время подчёркнуто приветливо, всё дарила улыбки от уха до уха. Так продолжалось примерно до того времени, пока мне не исполнилось 23 года, около этого. А с этой даты она почему-то стала держаться со мной надменно и даже враждебно, словно ей кто-то что-то нашептал на ушко. Более того, с этого времени она начала почему-то настойчиво интересоваться моей личной жизнью, образно выражаясь, лезть мне в душу грязными руками. Её – странное дело! – почему-то вдруг ОЧЕНЬ остро стал интересовать вопрос (как в детстве палачиху Остапкович, помните, я писала), КТО, КТО же будет моим мужем, ЗА КОГО же это я выйду замуж, словно от этого человека весь мировой кагал ждал каких-то больших для себя неприятностей. Опять воняет Каббалой и хрустальными шарами, чувствуете? Чувствуете запашок характерный? И что уж эти нелюди увидели в этих своих проклятых шарах, из-за которых искалечили мне жизнь? Потерю власти в России, что ли? Возвращение награбленного? Почему их лечат, я одного не могу понять?
Однажды вечером Божейка по своей привычке пришла к нам в гости, мне тогда было примерно 26 лет, уселась за накрытый для гостей стол, за которым сидели также мачеха, я и порщик - папа, и начала требовать от меня выйти из-за стола и пойти на некую «встречу одноклассников». Причём говорила настойчивым и решительным голосом, словно была моей начальницей или родной матерью. Меня, помню, это тогда крайне возмутило: пришла ко мне домой и меня же из него гонит, как лиса зайца. Какое ей дело до моих еврейских одноклассников, которые всю школу унижали меня и оскорбляли, тысячу раз назвав «дурой» и «недоразвитой»? Которые первых три школьных года ещё и ежедневно избивали меня ногами? И с такими встречаться? Она сама бы на моём месте захотела с такими встречаться? Не помню, писала я или нет, они даже выпускной вечер устроили без меня, не захотели, чтобы я была на общей фотографии, и для этого сознательно заломили сравнительно высокую цену за участие в торжествах, которую «папуля», конечно же, отказался платить. А у них у всех деньги, естественно, нашлись. Это всё сознательно было организовано, именно чтобы избавиться от меня, я уверена в этом. Им не хотелось в такую минуту, какая бывает один в жизни раз, продолжать предо мной выплясывать, и одноклассники, я так понимаю, упросили чекистов организовать им выходной. И с такими снова встречаться? Чтобы они снова начали кривляться и опять меня на что-нибудь провоцировать, презренные гэбэшные наймиты? Они же ничего другого в жизни не умеют делать, это их главная профессия – выплясывать по сценариям КГБ! Зачем же снова давать им такую возможность?
Конечно, всё очень просто с этим «вечером одноклассников». Божейка требовала от меня «встречи» с провокаторами, потому что сама была провокаторкой. Точно такой же чекистской наёмницей, как и те мерзавцы и мерзавки, с которыми я училась в школе. Вот и всё, вот и весь секрет. Всего лишь.
Другой случай. Однажды Израилевич в очередной раз прислал любимой подруге – моей мачехе – фотографии из Америки. Божейка опять пришла к нам в гости, мачеха завела разговор об Израилевиче (со вздохом), и Божейка захотела эти фото посмотреть. А мачеха перед этим зачем-то отдала их мне. Здесь в скобках можно вставить вопрос: для кого же он в действительности их присылал? Кого спецслужбы так яростно тянули на Запад? В-общем, отдала их мне, поэтому, когда Божейка захотела на них взглянуть, мачеха попросила меня их принести и показать этой Бабе Яге без метлы. Я встала и пошла за ними в свою комнату, но неожиданно для меня фотографий в том месте, где я их оставила (в тумбочке стола) не оказалось. Я перерыла всю тумбочку – безрезультатно. Я вернулась, извинилась и сказала, что фотографии куда-то пропали. Однако Божейка стала настаивать их принести, якобы я намеренно не хочу ей их показать, я вспыхнула, в итоге получился скандал.
А примерно через полгода эти фотографии нашлись. На том же самом месте.
Я всю жизнь удивлялась мелочности, пакостности и вот какой-то школярской гадливости чекистов. Это только один пример, таких ничтожных «спецопераций» были сотни! Ну много ли дала им эта «спецоперация с фотографиями»? Так уж они много с неё поимели? Ну, испортили мне вечер – и дальше что? Или у них зарплата зависит от того, сколько крови они у меня выпьют, я не понимаю? Или они просто таким способом показывают свой национальный характер, сочиняя «спецоперации» в соответствии с национальным менталитетом? Что они получили в результате всего этого, скажите мне? Вот эту книгу? Чтобы люди, прочтя её, ещё больше их ненавидели и ещё хуже к ним относились?
Конечно же, это либо мачеха, либо Дурно Пахнущий Еврей (который папа) вытащил заранее фотографии из моей тумбочки по приказу своего кагэбэшного начальства, и мерзавка Божейка прекрасно знала, что их не окажется на месте. Данная подлость понадобилось чекистам для того, чтобы искусственно создать конфликтную ситуацию и под её предлогом наговорить мне гадостей. Это, надо так понимать, одно из проявлений национального характера евреев, неукоснительно выполняемая линия поведения в отношении их ритуально - каббалистических жертв: изводить их и изводить, отравлять и отравлять им жизнь, еженедельно, ежесуточно, ежеминутно, каждый день, каждый час, каждый миг. Прав был Даниил Андреев, когда писал, что их когтистый и шерстистый Иегова просто - напросто нуждается в чьих-то страданиях, для него это, представьте себе, этакая своеобразная пища («гаввах» по андреевской терминологии), а белорусские каббалисты, по всей видимости, каким-то образом выиграли тендер на поставку этого «гавваха» в его поганое логово. Какой отвратительной чертовщиной несёт, ну правда же, каким-то катакомбным сатанизмом, чувствуете? И это в КГБ?.. И ЭТО В КГБ?!!!.. Вот это страна так страна!.. Вот это гниль так гниль!.. Какой ужас!!!..
Ещё вспоминается случай. Когда мне было 18 лет, мачеха однажды привязалась ко мне с просьбой связать Божейке макраме на дверной проём, якобы Божейка сама её об этом просила. Я начала ей объяснять, что это немалая работа – связать вручную макраме таких размеров, тогда мачеха якобы от Божейки стала предлагать мне деньги – сумму в белорусских тугриках, в пересчёте что-то около тридцати долларов. Я посчитала, что это не та сумма, из-за которой стоит трудиться целый месяц, а то и два; поэтому выдумала какую-то уважительную причину и отказалась. Однако этим дело не кончилось, не думайте. Спустя какое-то время Божейка по своей привычке опять пришла к нам в гости, и, когда увидела меня, подняла крик и ругань, возмущаясь моим отказом вязать ей это злосчастное макраме. Словно это была вменённая мне обязанность, а сама я являлась профессиональной рукодельщицей и специалисткой по плетению из нитей. Божейка кричала, а моя еврейская мачеха с наслаждением наблюдала за этой сценой и неописуемо гаденько улыбалась. Вот такие они, евреи, в быту. А потом ещё жалуются на антисемитизм и всеобщую к себе ненависть. Почему их называют «умными», я удивляюсь? Если бы они были «умными», разве бы они сеяли к себе ненависть собственными руками? Разве они не поняли бы за две тысячи лет отторжения и гонений, откуда этот антисемитизм возникает?
Сразу после моего окончания школы, в июле 1991-го года, был ещё один интересный момент, о котором мне хотелось бы здесь рассказать. В июле месяце того года, в его первой половине, чекисты подготовили мне сюрприз: по предложению моего семитского папы я поступала в минское Медицинское училище и, конечно же, с треском провалилась. Это случилось потому, что меня там уже ждали, и о том, что меня там ждут (причём ждут с сюрпризом), сам подлец - папа распрекрасно знал. В этом училище на вступительных экзаменах мне поставили двойку за диктант по белорусской мове, но не потому, что я наделала орфографических ошибок, а за «неразборчивый почерк». Уговаривая меня подать туда документы, подлый вонючка лишь озвучил желание его хозяев, заранее вырывших мне там яму – и это у него получилось. Результат, как говорится, не заставил себя ждать. Я провалилась и в итоге потеряла год; вместо того, чтобы приобретать специальность, необходимую для выживания в этой нелёгкой жизни, я целый год просидела дома, сочиняя, когда находило вдохновение, разные дурацкие стишки да ещё занимаясь от скуки декоративно – прикладным искусством, проще говоря, вышивкой. С сентября, правда, и по май я в тот год посещала также курсы по подготовке к поступлению в минский Педагогический институт (два раза в неделю по вечерам), однако эти курсы абсолютно ничего не дали мне в плане личностного развития, потому что изучала я на них всё ту же никому не нужную, никуда неприложимую и нигде не востребованную, искусственную и коряво-деревенскую «белорусскую мову», будь она неладна. Только время потеряла, целый причём год. Но рассказывать я сейчас собираюсь не об этих курсах, а о том, что случилось за полтора месяца до них, сразу же после моего т.н. «провала в Медучилище». На мой взгляд, это было нечто из ряда вон выходящее. Вот послушайте, дорогие друзья.
Итак, сразу же после того, как мне влепили двойку за диктант по злосчастной мове, мачеха объявила всем своим домашним, в том числе и мне, что собирается – вы представляете? – собирается ехать ТОРГОВАТЬ В Польшу, на срок 10 дней, якобы с целью «подзаработать». Как будто ей было мало основной её работы на заводе шестерён и кагэбэшных приработков в разных подлых спецоперациях. Я была в крайней степени удивлена, можно сказать, стояла с раскрытым ртом. Я ведь хорошо знала несусветную лень этой еврейки; как я уже писала, из-за своей страшной лени она в пору моего детства превратила нашу квартиру в натуральный свинарник, делая в нём влажную уборку примерно ОДИН РАЗ В ГОД, НО НЕ КАЖДЫЙ ГОД. А между этими эпохальными мероприятиями она обходилась стареньким веничком, похожим на собачий хвост, и тоже не чаще раза в квартал, примерно так. С нетерпением ждала, когда я вырасту, чтобы взвалить все эти уборки на меня. И вдруг – вы представляете?! – поездка! В Польшу! На базар! Пыльный и грязный! С тяжёлыми чемоданами!.. Вот это да!.. Вот это трудолюбие!..
--
Тем более это было удивительно, что данная породистая дщерь народа Израилева не один раз во всеуслышание заявляла (причём громким голосом), что ПРЕЗИРАЕТ стоять на базаре и НИКОГДА не сможет работать продавцом, потому что это НИЖЕ ЕЁ ДОСТОИНСТВА, да-да. Базар – это для грузин и прочей разной небритой черноты, по её мнению; ну, ещё для деревенских тёток, разве что. Но никак не для интеллигентных евреев – руководителей этой страны. Что?!.. Еврей на базаре?!.. Да это нонсенс!.. Окститесь, граждане!..
И, тем не менее, не обращая внимания на моё остолбенение, мачеха предъявила нам всем на обозрение большой кожаный чемодан, который был доверху набит самыми разными копеечными предметами из пластмассы: какими-то детскими пенальчиками, футлярчиками, мыльницами, ещё какой-то пластмассовой мелочёвкой – и всё это в большом количестве. Кроме того, словно заботясь о достоверности своей затеи, мачеха предъявила лично мне под нос какой-то документ со своей на нём фотографией, объявив, что это ни что иное как виза в Польшу. Мне, как женщине, бросилось в глаза, что на нём была приклеена самая гадкая из мачехиных фотографий, с выпученными глазами и растрёпанной причёской, из-за которой её угловатая голова приняла форму конуса основанием вверх – в-общем, такая фотография, которую не жалко выбросить. А на следующий день, тёплым и ласковым июльским утром, мачеха по-дорожному оделась, взяла в руки этот чемодан с ерундой, крякнула и, хитренько - прехитренько хихикая, вышла из квартиры. Глаза у неё при этом лукаво улыбались, а широкое курносое лицо с тяжёлой челюстью просто-таки сияло, словно она ехала не стоять в Польше на пыльном и шумном базаре, а валяться на пляже где-нибудь в районе Хайфы, поплёвывая на море. < >