Время шло к полуночи. Приближалось ночное кормление, и мое второе незаконное свидание с малышкой.
Соседки начали готовиться: раздевались, омывались, наряжались косынками, и одногрудыми «амазонками» рассаживались на койках.
На сей раз в очередь за обмыванием грудей я не встала: все равно мне не кормить.
Пока палата ожидала тележку с детьми, одногрудая Васка наклонилась ко мне и вполголоса спросила:
– Кстати, ты помнишь, сколько уже должна мне?
– Конечно, – шепотом отозвалась я: – Четыре рубля.
– Это почему же четыре?!
– А сколько?
– Сама прикинь.
Я принялась считать, загибая пальцы:
– Рубль за первое свидание, плюс проценты, итого – два. Рубль за это свидание, плюс проценты, итого – четыре.
– То, что удваиваешь тариф, верно, – одобрила она. – Только с тебя еще рубль за звонок мужу с поста.
– Как?!
– Как-как? – передразнила она. – В раскоряк! А ты думала, что постовая и впрямь разрешила позвонить за твои красивые глаза?
– Да, я так подумала, ведь лекарство мне необходимо, а в роддоме его нет.
– Ну, ты точно ножками вперед родилась! – зашлась Васка. – Да хоть зенки бы у тебя на лоб повылазили, никому до этого дела нет! Никто не позволил бы тебе позвонить бесплатно. Усекла?
– Но, Васка, – пришибленно глянула я на нее, – когда ты успела ей рубль втюхать?
– Когда-когда? Пока ты зенками перед ней хлопала, я рубль ей в карман опустила. А теперь давай сама! Сейчас твою привезут, ты в карман нашей доброй знакомой благодарность положи.
– А если у меня не получится?! – струхнула я.
– Получится, – заверила она.
– А если кто заметит?!
– А ты постарайся, чтоб никто не заметил!
– Вааска! – взмолилась я. – Пожалуйста, не вынуждай меня делать это… Я не умею, боюсь!
– Ну, уж нет, учись! – как отрезала она, пихнув мне в руку бумажный рубль. – Вот, держи, завтра вернешь шесть.
Я судорожно зажала рублевую бумажку в кулаке и тайком припрятала ее под бедро…
Знакомая «стюардесса» вкатила тележку в палату и приступила к переправке малышей на руки матерей.
Теперь свою дочурку среди других кулечков на тележке я признала сходу: темноволосыми кудряшками она выделялась среди лысоватых, светловолосых и рыжеватых малышей.
Наблюдая за раздачей, я волновалась – еще не привыкла к захватывающей дух встрече с ребеночком. Подобное, восторженно-щекочущее чувство должно быть знакомо золотоискателю, неожиданно наткнувшемуся на несметное сокровище.
Имелся и другой повод для волнения: мне предстояло всучить «стюардессе» деньги, а я еще никогда в жизни не давала взятку.
Несколько раз я мысленно прокрутила сцену вручения денег «стюардессе». И каждый раз терпела фиаско: то промазывала мимо ее кармана, и рубль медленно падал, кружась осенним листом, то он сразу вываливался из моей дрожащей руки, то кто-то из соседок замечал дачу взятку, и поднимал крик…
«Стюардесса» поднесла мне ребенка, когда уже все соседки с упоением возились со своими младенцами. Встала, прикрывая меня от палаты своим «фюзеляжем».
Я вынула рубль из тайника и неуклюже впихнула его ей в карман.
Она глянула и остолбенела: рубль застрял на полпути, кончик его предательски торчал из кармана.
Я беспомощно заморгала, но «стюардесса» изловчилась одним пальцем отправить рубль вглубь кармана и с любезной улыбкой подала мне дочь.
Я вздохнула с облегчением: первый опыт по даче взятки прошел почти успешно.
– Не будите девочку, – вполголоса велела «стюардесса». – И помните, кормить вам запрещено!
«Зверей кормить запрещено!» – мелькнула в голове надпись на клетках зоопарка…
Закончив раздачу, «стюардесса» покинула палату.
Я бережно обняла дочурку и снова принялась ее разглядывать, радуясь, что она спит и не видит неприглядного лица своей матери.
Малышка была в новом наряде: плотно запеленована только ниже груди, а сверху на ней была одета бесцветная, застиранная распашонка с наглухо зашитыми рукавчиками. В таком одеянии она могла свободно шевелить ручками.
Один рукавчик оказался с дырочкой по нижнему шву, и я не устояла перед искушением просунуть туда палец, чтобы потрогать ручку малышки.
В рукавчике распашонки нащупала какой-то предмет. Что это?
Посомневавшись, расковыряла дырочку дальше по шву, чтобы ручка малышки была доступна для осматривания.
Запястье ее было обвязано бинтом, и сперва я испугалась, что дочурка ранена. К бинту прикреплялась бирка из небольшого куска клеенки, на которой значилась надпись:
Девочка 11.01.1982
329
168
На бирке обозначался пол и дата рождения ребенка, но что означала дробь – осталось загадкой.
Мне припомнилось, что в ночном кошмаре "дородового", у хористок под управлением мерзостного дирижера, с шей свешивались шнурки с такими же пронумерованными кусочками прорезиненной ткани!
А еще подумалось: схожими бирками помечают покойников в морге! Только вешают их им не на руки, а на ноги, и даты на них противоположны дню рождения…
Вспомнились и горькие кадры фильма о детях-узниках концентрационных лагерей фашистов: на худеньких, истощенных ручках, чуть выше запястья, им татуировали номерные знаки вместо имен...
И здесь, в роддоме, детей тоже пронумеровывают! Навешивают им ярлыки, точно тавро скотине…
У моей доченьки еще нет имени (ведь я ждала мальчика!), а номерной знак уже имеется! Присвоен, как очередной детальке, выпущенной с заводского конвейера.
И за эту «детальку» кто-то решает, когда ей есть, пить, и в какие одежки облачаться.
Решают и за матерей! За всех матерей страны решают, в застенках какого акушерско-гинекологического заведения, и в какой позе рожать! Когда кормить или не кормить собственное дитя! Как использовать сцеженное молоко, и как часто контактировать с новорожденным!
Неужели даже ехидна, отряда клоачных, в воплощенном материнстве полноправнее человека, обреченного по чьему-то разумению рожать принародно, на глазах посторонних, по большей части бесчувственных людей, а затем терзаться необоснованной разлукой с младенцем! Лишь он появится на свет, уже отлучен…
И в детском отделении младенцы отчаянно голосят, надрываются криком, тщетно призывая мать, которая может услышать дите сердцем, но не может прийти и утешить! И денно и нощно там, под кураторством медсестер, беспомощные и беззащитные существа соревнуются друг с другом в силе душераздирающего плача, пока не устанут и, наконец, замолкнут от бессилия...
Кто придумал, внедрил и навязал женщинам эту антигуманную технологию коммунальных родов – конвейерный процесс выхода готовой продукции в виде пронумерованных детей?!
Я заходилась безмолвным протестом. Ну, погоди, доберусь до тебя, бессердечный вседержитель общественной родильни! Дай только срок, и ты узнаешь, что под шкурой безропотной овцы притаился отважный санитар леса!..
Сквозь сон малышка вдруг сжала мой палец – будто поприветствовала. Я склонилась над ней, с нежностью покрывая поцелуями ее ручонку и шепча:
– Прости, прости меня… за такой день рождения...
В палату вернулась «стюардесса», принялась изымать у матерей насытившихся малышей и грузить их в тележку.
Мамочки провожали детишек до транспорта грустными глазами.
С такой же печалью в далекой африканской реке бегемотиха наблюдает, как кровожадный крокодил поедает ее несмышленого детеныша, осмелившегося отплыть на недозволительное расстояние. Наблюдает, не предпринимая даже попытки отбить своего детеныша! Казалось бы, что стоит ей, рекордсменке по ширине пасти среди наземных, сомкнуть свои мощные челюсти на шее зубастого хищника и спасти бегемотика от неминуемой гибели?! Но она лишь беспомощно моргает глуповатыми глазками и хлопает поросячьими ушками…
Сейчас, сейчас «стюардесса» подойдет и отнимет дочь у меня, трусливой бегемотихи!
– Давайте девочку, – последовало улыбчивое "стюардессы".
Я буркнула:
– …Не дам.
– Что? – переспросила «стюардесса».
– Не дам! – выпалила я, тут же испугавшись собственной храбрости.
– Что значит не дам? – последовало без улыбки.
– Не дам – значит не дам!
Я трепетно прижимала к себе дочь, исподлобья поглядывая на карман «стюардессы». Ах, если бы у меня еще имелись деньги, я выкупила бы у нее свою малышку на всю ночь! На все оставшееся время в роддоме! На всю жизнь!
«Стюардесса» настойчиво протянула руки, но мы с малышкой решительно отвернулись.
Она процедила:
– Вы нарушаете порядок... Будут неприятности… Лучше отдайте ребенка.
Я упрямо покачала головой.
«Стюардесса» обернулась на Васку, и они озадаченно переглянулись.
Васка пробуравила меня негодующим взглядом, а «стюардесса» заговорила громко, нарочито привлекая внимание палаты:
– По какому праву нарушаете порядок?! Вы что, особенная?! Что за капризы?! Отдавайте ребенка! Почему все должны вас ждать?!
Глупая, она полагала, что мои сосёстры по палате поддержат ее!
Глупая, она не понимала, что все матери мечтают неотлучно находиться возле своих малышей!
Сейчас, сейчас они тоже восстанут и заполучат своих детей!
Я окинула соседок взглядом. Все неодобрительно молчали, а кто-то сказал:
– Не задерживайте медсестру!
Вмешалась и Васка:
– Отдай ребенка!
Я бросила на нее молящий взгляд:
– Но, Васка… я не могу. Хоть ты пойми меня…
– Отдай, не нарушай режим!
Я смотрела на нее букой...
Какой-то малыш в тележке закряхтел, всхлипнул и разразился нестерпимым плачем. Неожиданно его подхватил соседний, и следующий за ним. Возникла цепная реакция, и вот уже все детишки заголосили, широко открывая беззубые рты, сливаясь, словно сирены перед воздушным налетом, в единый сигнал тревоги и повергая матерей в ужас.
Соседки заерзали на койках, тревожно привставали, словно гусыни вытягивали шеи, заглядывая на тележку.
«Сирена» набирала мощь.
Пока «стюардесса» раздумывала, как поступить с упрямой овцой, одна мамочка не выдержала неистового плача ребенка, сорвалась с койки и кинулась к тележке.
– Это мой… мой кричит! – будто оправдываясь, оглядывалась она на «стюардессу».
– Сейчас же вернитесь на место! – скомандовала та.
Мамочка на миг притормозила, но материнский инстинкт взял свое, и она, подскочив к тележке, стиснула с нее своего крикуна.
Другие соседки тоже повскакивали с коек.
Не выдержала и Васка, метнулась к тележке, гневно бросив мне на ходу:
– Что творишь, а?!
Потеряв всякий контроль над ситуацией, «стюардесса» наблюдала, как тележка с детьми становилась пустой.
Но вот она опомнилась, бросилась в центр палаты и, растопырив руки-ноги в стороны, точно вратарь, готовый к отражению атаки, закричала:
– Стоять! Всем оставаться на местах!
Воспользовавшись замешательством, она кинулась возвращать детей на тележку, отрывисто приговаривая мамашам:
– Дайте… дайте сюда! А теперь – на место!.. На место!
В общей суматохе, вернув своего сына, Васка подлетела ко мне с перекошенным лицом:
– Ты что, с ума сошла?! Нарваться хочешь?! Сейчас же верни ребенка!
– Не отдам! – глядела я на нее исподлобья.
Она пыхтела мне в лицо, сжимая кулаки:
– Послушай, не будь падлой! Не подставляй человека! Она тебе доброе дело сделала, ребенка доставила, а ты…
– Плевать мне на нее!
– Здесь не только она в деле… – шипела Васка.
– Плевать на всех!
– На всех плевать – слюней не хватит! – брызнула она слюной мне в лицо.
– А я у тебя в долг возьму! – огрызнулась я.
Она, было, задохнулась:
– Верни ребенка! Ты меня подставляешь! Сечешь?!
– При чем здесь ты? – упорствовала я.
– А кто тебя свел с этой нашей знакомой? – басовито цедила она. – Забыла?! И если ниточка потянется, до разборок дойдет, то и до меня докопаться могут. А мне это на хрена?! Все тихо должно быть! И ты сейчас же отдашь свою, или…
Она приблизила свое лицо вплотную к моему и угрожающе потрясла указательным пальцем под самым моим носом – так, что, глядя на него, у меня скосились глаза.
– …Или что? – дрогнул мой голос.
– Или больше в твою сторону головы не поверну, рядом на очко не сяду! Усекла?! – плюхнулась на свою койку, махом перевалила ноги на другую сторону и презрительно выставила мне спину.
Через минуту-другую в палате восстановился порядок: голосящие малыши были возвращены в тележку, их матери покорно разошлись по местам.
«Стюардесса» вновь возникла у моей койки.
– Ребенка, живо! – потребовала она тоном, не терпящим возражений.
Я глянула на спину глухой отчужденности Васки и сдалась. Бережно вручила свою малышку «стюардессе», шепнув:
– Прости меня…
Она фыркнула:
– Поглядите на нее, еще и прощения просит!
«Поднос» с детьми отчалил...
В угрюмой тишине палата приступила к сцеживанию. Только Васка сидела недвижимо, опершись кулаками в матрас и воинственно выпятив локти в стороны.
Закусив губу, я тихонько позвала ее:
– Васка!
Она не шелохнулась. Я позвала еще раз.
В ответ она взяла с тумбочки миску и начала сцеживаться.
Я еще и еще раз пыталась дозваться:
– Васка, Васка, обернись, пожалуйста…
Она не откликалась.
– Ваааска! – отчаянно заныла я. – Не сердись на меня, я больше так не буду! Прости, пожалуйста, я все-все сделаю, лишь бы ты не сердилась…
Ее плечи чуть заметно дрогнули, и я продолжила скулить:
– Ваааска, миленькая, пойми, я не хотела отдавать дочь, но ведь послушалась тебя, отдала «стюардессе».
Ее спина шевельнулась и приглушенно полюбопытствовала:
– …Какой еще стюардессе?
– Ну, этой нашей доброй знакомой, – залепетала я, чувствуя, что Васка поддается. – Она когда детей раздает, улыбается, как стюардесса, подающая пассажирам чай.
Плечи Васки передернул неслышный смешок, а я, безмерно радуясь, что она оттаивает, наклонилась еще ближе к ее спине:
– Да, я не хотела отдавать… но ты же сама говорила, что здоровое отрицалово в каждом должно быть. Ты сама учила меня не быть овцой! Вот я и…
Ее спина наэлектризовалась. Васка резко обернулась и смачно плюнула мне в лицо:
– Да пошла ты на х.., дура!
Продолжение:
http://www.proza.ru/2010/06/07/425