Жимолость

 
Жимолость раскидистая пушистая, усеянная синими длинными колпачками-ягодами увлекала сердце мое в свою аллею с самого первого дня. Плоды на разных кустах отличались немного по вкусу. Все кислые, но одни с горчинкой другие с сахарком. Я попросила Бога, чтоб выпало мне послушание собирать ее и он ответил: «Ты погоди, ты приготовься».
Мой первый вечер в монастыре начался со службы. Трехчасовой. Я тогда уже твердила себе: что ты надела безумная, зачем приехала сюда. С дороги сложно отстоять не приседая всю литургию.
Матушка
Меня спасла настоятельница монастыря. Меня подвели к ней, чтоб я получила благославение на проживание в монастыре. Она посмотрела на меня, впериваясь в самую душу. Видимо заинтересовавшись мной, сказала что поговорит со мной еще. И точно на третий час сама подошла, увела к скамейке и стала расспрашивать меня обо всем. О самом главном. О том зачем я городская молодая вполне довольная всей своей жизнью женщина сорвалась и приехала в монастырь.
-Бог не приводит в монастырь никого случайно, ты знаешь это? - ее голос был хриповатым, твердым, но за его непоколебимостью была доброта иного порядка, чем глупое сопереживание всякому.
Я отметила про себя, что у нее естественно красные губы, что для ее возраста редкость. Маленький аккуратный рот открывался, чтобы вылить на меня слова, звучащие ответом на мои вопросы последних лет.
-Если на тебе предназначение служить Богу, то с этим шутить нельзя. С Богом не шутят.
Она перебирала маленькими аккуратными пальцами с круглыми ногтями четки и в этот момент машинально выкинула указательный палец и будто пригрозила им.
-Ты кем работаешь?
-Экономистом.
-Значит считаешь хорошо. Торговать можешь.
-Могу, - я заулыбалась.
-Смотри, - она указала мне взглядом на высокую стройную монахиню, зашедшую в храм, крестившеюся на входе.
-Это наш казначей. По-вашему бухгалтер. А это, - к нам приближалась мать Валентина. - Наша благочинная, она два года выполняла миссию в Сингапуре, знаешь где это?
Мое сердце заныло. Я всегда боялась, что монашество это заточение в одном единственном уголке на земле, а тут Бог послал другой ответ...
Когда стали читать Богородицу, она сказала мне подняться. В женских монастырях особо чтят матерь Божию.
После службы мне стало тоскливо. Я была одна среди незнакомых мне людей далеко от дома.  Люди, окружавшие меня говорили со мной по-русски, но так чудно их мировозренние, что будто и не на родном языке была их речь.
«Благослови» слышно и тут и там. Это вместо приветсвия.
 «Господи, Иесусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного» - нужно произносить, желая войти в келью монахини. В ответ нужно дождаться «Аминь».
Мне потом объяснили, что моя тоска и страх и неспокойствие — это все было от бесов, желавших помешать мне спастись.
-Если за простым смертным гонится один бес, то за монахом сто один, - без тени сомнения говорила матушка. -Тут в святом месте бесы действуют намного сильнее. Их цель свернуть кающихся с истинного пути и уничтожить Божью обитель.
Я внутренне улыбнулась ее словам. Мне показалась будто я в сказку попала. Это ощущение толи сказки толи путешествия во времени не оставляло меня до конца моего паломничества. Еще я подумала, что она могла бы мне заменить при необходимости семью. Точнее не заменить, а восполнить внутреннюю пустоту, если бы я решилась уйти в монастырь. Так наверное и было с остальными монахинями.

Жимолость мне выпала на второй день. Он был жарче первого и я с благодарнсотью думала о том, что самая сложная и грязная работа на грядках выполнена накануне. Я была одна в саду. Как я и хотела. Птицы заливались веселыми песнями. Небо яркое почти безоблачное покрывало куполом огромный сад, поле с посевами и на пригорке монастырь. Мне и в раю не хотелось оказаться тогда. Мне нравилось, что все именно так как есть: земля пыльная, крапива между кустов жгучая для босых ног, а солнце палящее. Когда усталость накатывала, в этот момент случался обед, помазание или ужин и отпускали с послушания. И то, что спину ломило от труда мне тоже нравилось не сразу, а под вечер, когда я засыпала.
Я вспомнила  в саду как мы приехали с родителями и нас отправили обедать. Мама смущалась, а я знала, что за этим угощением стоит чей-то труд (монахинь, послушниц, паломников, сельчан), но для того и трудятся люди, чтобы приехал человек и удивился благодати, щедрости и доброте монастыря и шевельнулось что-то в душе его.
Монахини трудятся безостановочно, прерываясь на молитвы и трапезы, но без фанатизма. Устанут, начнут молиться или запоют псалмы. Молоденькие монахини улыбчивые, шутят много, болтают. Лица светлые и наивные как у детей.
-А сколько тебе лет? Откуда ты к нам? Работаешь? Училась?
Такая наивность и доброта не может быть наигранной. Слишком сложно трудиться и сохранять приветливость без Божьей помощи.
Я спрашивала себя, смогу ли жить в соответсвии с заведенным в монастыре распорядком дня: утреннее правило, служба, завтрак, послушания, обед, послужания, служба, послушания, сон. Кажется у них нет ни минуты подумать о себе, о своей цели в жизни, тем более нет времени ее достичь. Я спрашиваю себя, почему если я так боюсь не достичь своей цели, не двигаюсь к ней. И отвечаю себе: я не знаю где моя цель, а если и знаю, то она конечна во времени и пространстве. Каждый шаг к цели означает для меня приближение к старости и смерти. Убегая от собственных страхов потерять молодость  и жизнь в целом, я просто ничего не делаю, но время то идет. Цель монахинь – служение Богу. Их время отдано ему. Каждый день их приближает к цели. Смерть условна. Им не жалко времени, потому что оно бесконечно.
К жимолости  я приноровилась не сразу. Ягоды мягкие, лопаются между пальцев пока срываешь, а если слегка птряхивать ветку и будто щекотать ее по всей длине рукой, то спелые плоды сами падают в блюдце. Вдали шумел лес и почему то напоминал мне море. И голос говорил мне: «Все, что хотела ты, я давал тебе и все это с тобой в твоей памяти. И красивые места, что ты посетила и праздники, что ты справляла и мужчин, которых любила. Любила взаимно и безответно. Все это было. Все это с тобой».
Жимолость рвала до вечера до полного изнемозжения и уже роптать хотела, но...всему своя цена, любому исполнению желаний.
Хотелось мне по лесу погулять, что окружал монастырь и к реке сходить, но не пускали, следили за мной. И я у Бога попросила, чтоб выдалась возможность. Он благословил на третий день. Раньше бы не оценила. Все верно.
Я шла меж сосен по траве. Солнце разогревая шишки и травы, наполняло теплый воздух благоуханием. Глядя в небо я вдруг увидела все ярче, пронзительнее, острее чем обычно. Благодатью это зовется...
И Господь спросил меня:
«Неужели кто-то даст тебе больше счастья чем я?»
Я молчала в ответ от страха и сомнений, но аргументов против не имела. Ветер налетевший на сосны, заволновал их макушки. И шум тот показался мне осуждающим меня.
 Жимолость поначалу рвала одна, а как скучно мне стало, Господь послал других на это же послушание. В монастыре Бог слышит наши мысли сразу и никого там этим не удивишь.
-Паломники интересуются, накормят ли их вареньем из жимолости, - сказала одна и девушек, живущих в монастыре дольше меня.
Ее подруга, бойкая румяная девчонка ответила:
-Ежели вкусное что получится, то матушка своим оставит, а ежели ерунда какая то, получат паломники то, что хотят.
Я улыбнулась. Без обиды и возмущения. Вообще улыбаться хотелось в монастре иногда просто так.
Мария
С этой девушкой я познакомилась еще на первой службе. Матушка нас свела, хотела поселить вместе, но закружилась, забыла. Ей 24. Мне с первого взгляда она показалась замкнутой, фанатичной, некрасивой девушкой. С батюшкой раскланивалась подобострастно. Я в нее не поверила. Посчитала недалекой и внушаемой.
Но именно ее я спросила  том, как происходит исповедь, нужно ли заранее о ней договариваться, о чем говорить батюшке и других вещах, которые я стеснялась узнать у монахинь, опасаясь их недоумения и недовольства.
-Ты не стесняйся. Ведь главное это не кто и что подумает тут о тебе, а то что ты приехала сюда помолиться. Ты делаешь это для себя. Делаешь так как можешь и умеешь. Господь видит.
Мне полегчало от ее слов. Ее тона, ее взгляда. Я стала присматриваться к ней.
-Исповедь пройди.
-Думаешь? Я не знаю, какими словами рассказывать свои грехи.
-Расскажешь как время придет. Как сердце подскажет, так и будет верно.
Исповедь
Якоже блудницу Иисусе мой, избавил еси многих согрешений: тако и мене Иисусе Христе мой избави, и очисти оскверненную душу мою, Иисусе мой...
Я помню как поднимаю голову и вижу вокруг себя батюжку, двух монахинь и матушку-настоятельницу. Я на коленях на холодном полу. Другие тихо, быстро и незаметно отчитывались за грехи одному священнику, а  я чем прогневала их всех? Тем, что захотела уехать наутро следующего дня не дождавшись причастия. Не разрешили. Убедили поборть себя.
После исповеди мне захотелось вымыть полы в храме. Такое безотчетное желание раскаяшевшейся грешницы. Меня не удивило, что на следующий день матушка благословила всех на работы в храме и что мне достались полы.
Причастие
На причастие одела новый сарафан. В душе был праздник. Службу в этот день отстояла без усилий. Причащал священник. Держал в руках золотую чашу. По бокам стояли две монахини, держали ткань, которой утирали губы. По левую руку его стояла матушка. Ее присутствие придало ритуалу большую важность и торжественность для меня. А отойдя водой запить святое тело Христово, я почувствовала дрожь, слезы и Свет, разлившийся вокруг...
Шелковые ленточки, связанные сзади на голове монахинь мне нравились особенно. Мой взгляд всегда падал на них, когда я глядела вслед уходяшим инокиням. Они как венки на голове невест Христовых. И длинные черные рукава из под которых не видно ладоней как крылья...
Каждый вечер, читая молитвы «на сон грядущим» под сосной на скамейке, я смотрела на черные купола монастыря на фоне голубого неба и чувствовала что они, как головы монахинь, так близки святому и светлому.
Господь все продолжал спрашивать меня о том, что я надумала. «Ну хорошо»,  - говорил он. «Выбирай жизнь в миру. Пошлю тебе и любовь и детей. Но будет ли путь твой, который кажется тебе понятнее и привычнее, проще?».
Варенье из жимолости вышло неплохое, я пробовала пенки. Только их поставили в столовую для паломников.
Матушка недовольна была моим скорым отъездом, но благословила и завещала молиться Божьей матери.
Мария же напротив прощалась легко. Напоследок открылась, разговорилась со мной.
-Да и я тоже не всегда знаю, что хочу. То замуж выйти и родить, то встречаться то с одним, то с другим.
-Но здесь то хочешь быть?
-Хочу.
Она уже две недели жила в монастыре и несмотря на ежедневные звонки родителей, их просьбы вернуться, уезжать не хотела. В день моего отъезда к ней должен был приехать брат с отцом. Я волновалась за нее немного. За ее решимость.  Я вообще заметила по себе и другим, что верущие люди хотят чтоб кто-то (но только не они) уходил в монастырь молиться за всех нас. Так и меня выпытывали хочу ли  это сделать и видя мои сомнения разочарованно молчали.
-Я теперь понимаю, что монашество это большой подвиг и труд. Я же слабая пока...
-Все слабые. Думаешь как святые все терпели? Сами. Без Божьей помощи никто ничего терпеть не сможет. Ты поэтому не забывай молиться.
-Да. Хорошо. Светлый ты человечек, Маша.
-Обычный я человек.
-Прощай.
 -Может еще увидимся.
Ее слова о том, что мы увидимся стали для меня самими теплыми и заветными за все дни. В них для меня надежда на спасение...

Дорога была трудной, с пересадками, с приключениями. Но я знала, что доберусь до вечера домой, ведь за руку меня держал сам Господь...