Борис шел от гаража, увидел старушку с сиренью. Представил, как Соня счастливо задохнется. Купил большую охапку бордовой – душистой, махровой, по виду тяжеловесной. И веточку белой – младшей. Он всегда покупал обеим. Сонечка выбрала себе отдельную маленькую вазу. Сама наполняла ее, сама отмеряла длину стебля и ревниво следила, чтобы все сказали:
- Борисовна, так нечестно! Почему у тебя всегда лучше?
Цветы Борис покупал стихийно, когда цеплялся глазом. Вспоминал время, когда не мог ничего купить. Так хотелось зарабатывать много, чтобы Соня не бренчала копейками. Еще до свадьбы в какой-то выходной они заехали на рынок, и он поежился, глядя, как она уверенно шла к самым дорогим прилавкам – пустит по ветру!.. Он что-то, скрепя сердце, купил, от чего-то отговорил. И подумал: она понимает, где плохое, где хорошее, но совсем не понимает цены. С зарплатой вручил тетрадь:
- Поздравляю, Соня, теперь ты - казначей! Из этой княжеской суммы вычти квартплату, бензин, порошок-мыло, что останется – на хлеб и зрелища.
И она считала, считала…Не жаловалась, решала задачу. А он потихоньку тянул из свадебной суммы, отложенной на поездку к родителям и всякие непредвиденности, чтобы сходить в театр или кино. И мечтал зарабатывать приличные деньги, чтобы Соня шла на рынок и покупала. Не металась по пустым магазинам с его тощим кошельком. Когда почувствовал, что карман, наконец, позволяет, закинул Сонечку к брату, и они поехали на базар. Купили мясо, творог, молодой кавказский сыр, вышли в овощные ряды. И Соня совсем потеряла голову, зажигаясь от миражей, рождающихся при виде перцев и синеньких, и настоящих южных помидоров, и маленьких огурчиков, и сугробов зелени, которую можно было не делить на неделю на супчики, а просто есть с сыром… Он брал пакеты у торговцев и не хотел остановить ее вопросом – мы съедим все это? Это был их праздник, долгожданный, заслуженный…
Соня открыла дверь и посмотрела растроганно. И зарылась лицом. Младшая повертела свою веточку и спросила:
– Это альбиносовая? Самая редкая?
- Борисовна, реже только аленький цветочек! Ты понюхай, даже пахнет по-другому.
Сонечка нюхала свою веточку, мамину охапку, закрывала глаза… Потом выдохнула и сказала :
– Да-а! Совсем по-другому.
Борис стоял под душем, улыбался, потом вспомнил, как на работе сцепились из-за отпусков. Леша сказал:
- Что вы ссоритесь – все равно Боря все лето отдувается. Ты же, как всегда – в сентябре? Бархатный сезон на Средиземном море? Или уже в школу Сонечке?
- Леш, у тебя чужие дети, как грибы! В сентябре пять только.
- Это, значит, сколько ты женат? Семь лет?
- Ну, вроде того…
- Так, первый кризис, Борька! Стреляешь уже по сторонам, признавайся.
- Алексей Васильич, не говори глупостей! – Сима повысила голос, не любила Лешу за то, что его романы с медсестрами вносили хаос в ее монастырский устав.
- Сима моя Соломоновна, что Вы его выгораживаете! Сорок лет юноше, бес в ребро. Это я Вам из копилки личного опыта достаю.
- Жениться тебе надо, старый греховодник, а не копилку копить! Не отделение – гарем Алексей Васильича…
Борис ушел под привычную перепалку Симы с Лешей. Подумал – а Леша прав. Я действительно стал замечать женщин. И даже…завел на кафедре невинный флирт с Лидией Анатольевной. Хотя почему флирт? Просто приятно смотреть на роскошную женщину. Приносить ей кофе, подавать пальто, встречаться глазами. Приходить в институт приятно. А Соня – это другое. Родное, неотделимое.
Когда Сонечка была маленькой, Соня иногда засыпала с ней днем. Ее надо было укачивать, сама в кроватке не засыпала. Испортила ли ребенка «сумасшедшая» мать или ребенок с таким характером уродился, но Сонечка чувствовала себя хорошо только на руках. «Это не ребенок, это казни египетские!» – говорил Борис, когда задремавшая на руках Сонечка, не успев коснуться подушки, морщилась и заливалась слезами. Соня садилась на кровать укачивала-укачивала и засыпала сама. Если удавалось придти пораньше, он не звонил, открывал тихонечко. Заходил и смотрел, как они спят – его красный крест и полумесяц. Сонечка с раскинутыми ручками и Соня, обогнув ее серпом. Смотрел, и ему казалось - обе родились от него, вот так вместе. Соня спала очень чутко, сразу открывала глаза, он, молча, рукой останавливал, надевал домашнюю одежду, мылся, залегал с другой стороны. И ловил миг, когда младшая проснется, увидит его, загулит, засуетится, потянется и сразу от счастья надует ему сквозь ползунки на живот.
Сейчас Сонечка спала в своей комнате. Ее все равно надо было укачивать – читать книжки или рассказывать сказки. Борис следил исподтишка, как пробегают по ее лицу тени страха и восторга. Как в отчаянные моменты она прижимает к себе куклу, и брал ее руку. И читал, сидел рядом, пока не засыпала.
Соня тоже читала перед сном, и он, укладываясь, говорил:
- Всё, изба-читальня закрывается, гаси свет, ребрышко, иди на место.
Она ползла к нему, искала ухом сердце, потом начинала пересчитывать ребра. Он смеялся, ловил ее руку: Взрослая ты женщина уже, Соня, что ты там надеешься найти.
Однажды ему приснилась Лидия. В полумраке какой-то чужой спальни она была улыбчива и ласково-спокойна. И ослепительно роскошна без одежды. Она угадывала каждое движение и пила его ласки медленно, со вкусом, чуть придерживая его. Борис проснулся ошалелый, взмокший. И, глядя в Сонин безмятежный затылок, похолодел от своего свинства. Потом, постепенно просыпаясь, с облегчением выдохнул. И целый день крутил головой и хмыкал, когда в памяти всплывали какие-то детали.
Борис открыл дверь и чуть не опрокинул Сонечку, она топталась в коридоре, схватила за руку.
- Пойдем, маме плохо!
Соня лежала на кровати, поперек, лицом в покрывало. И плакала. Беспомощно, безутешно.
Она гнала картинку, но та возвращалась, и перед глазами вставало, как он ломал еще мокрые ветки, весь пятнистый от солнца, пробивающегося сквозь кусты. И читал стихи. Марек часто читал стихи, бросал ей мячик и ждал – поймает, не поймает. Она ловила и делала пас.
Сердце прыгало, как детский мячик,
Я, как брату, верил кораблю,
Оттого, что мне нельзя иначе,
Оттого, что я ее люблю.
Все мешалось в майском головокруженье – дождевые капли, поцелуи, разжеванные горьковатые звездочки сирени…Их желания…
- Что ты загадала, Зося? Скажи или я сам угадаю…
- Нет-нет, не скажу! Не сбудется…
Соня плакала, нанизанная на острый прут, как животное, на ровном месте свалившееся в яму - прямо на страшное острие. Плакала и не верила, что она может плакать, счастливая, любимая, любящая женщина. Что в каком-то темном углу сидит этот зверь и вдруг набрасывается и утаскивает ее за дверь. Которую она захлопнула. Не было за ней сиреневого мая. Там была пропасть, холодная и страшная – без дна. Соня запрещала себе подходить к этой двери. И только когда видела, как два юных профиля по-птичьи тянутся друг к другу, умирала от боли, как будто у нее внутри разом разрывались все сосуды.
Сонечка присела на корточки перед кроватью, пыталась поднять ее голову, заглянуть в лицо.
- Мама, ты ударилась? Что случилось?
«Какое счастье, – проплыла вялым облаком мысль – ребенок не знает других причин для слез…»
- Папа, посмотри ее, у нее что-то болит!
- Наверное, это аллергия на сирень, Сонечка. Так бывает - насморк, слезы…Типичная сенная лихорадка.
Помолчав, спросил:
- Соня, я выброшу сирень?
Она не могла говорить, но качала головой: Нет!
«Я не хочу отдавать нашу сирень. Почему ты не дашь мне руку, не вытащишь меня…»
Борис сел рядом, повернул ее, подтянул к себе.
- Ну, все, все! Успокойся. Пойдем умоемся. Все обедать хотят. Плакса у нас мама, да, Соня?
- Плакса, плакса, - повторяла Сонечка, залезая к ним прямо в тапках.
Ночью Борис спросил:
- Что это было, Соня?..
- Я не знаю…Что-то навалилось, тяжелое, тоска… Может, предчувствие?.. Если ты обманешь меня… Я возьму Сонечку…
- Я тебе возьму Сонечку! Можно подумать, ты мне двадцать Сонечек родила, что одну можешь взять! Помнишь, я сидел с тобой ночью в больнице, и ты сказала – Я отпускаю тебя. Помнишь, я сказал, Нет, Соня, так легко не отвертишься. Я тебя не отпускаю. Не нужна мне рядом с Сонечкой чужая тетенька. Ты нужна мне, ты одна.
Потянулся, взял с тумбочки ее шкатулку, вытащил ключик.
- На! Иди, попробуй - открой им шкаф. Или дверь, или буфет. Понимаешь?
Дневник. Вырванные страницы.