В субботу с утра лил дождь, и Жаворонковы на дачу не поехали. А перед обедом раздался звонок. Трубку сняла жена.
- Сергей, это тебя, - сказала она слегка удивленно, появившись на пороге его кабинета.
Сергей Сергеевич сказал «Да?» и услышал незнакомый женский голос:
- Алло, это Сергей? Сергей Жаворонков?
- Да, к вашим услугам. С кем имею честь? – спросил он строго. Жена все еще стояла в дверях.
- Уф-ф, здравствуй, Сережа. Это Лена Зозулина из Тайгинска. Помнишь ли такую?
- Лена? Ленка! Конечно помню! Как не помнить, – засуетился Сергей Сергеевич. Левая бровь на лице жены удивленно поползла вверх. – Ну, как ты? Где? Все там же? Замужем? Дети?..
- Нет, не замужем. Но все там же, - коротко посмеялась собеседница. – Вот что, Сережа. Я тут решила проявить инициативу... В общем, приглашаю тебя на встречу одноклассников «Двадцать лет спустя». Сбор у школы, у нашей школы. В полдень, второго июня – это суббота. Открытку я тебе послала. Ну, как, приедешь?
- М-м-м-м... Здорово, конечно... Хочу, очень хочу приехать... А кто еще будет?
- Да практически все. Я уже всех обзвонила – тебя последнего разыскала. Пока что только Антон Покровский отказался – говорит, у него отпуск в Египте запланирован, уже группа сформирована. Ну и пусть едет к своим сфинксам, правда? А ты-то приедешь?
- Знаешь, Лен, мне трудно сейчас однозначно сказать... Надо на службе поговорить, дома посоветоваться... Но буду стараться, ладно?
- Да, похоже, ты мало изменился, - вздохнули за три тысячи километров. – Ладно. Получится – приезжай, будем ждать. Не получится – хотя бы дай знать, что не можешь приехать. Тебе будет где остановиться-то?
- Конечно... У меня же там сестра... Двоюродная...
- Ну, вот и хорошо. До свидания. Целую. Привет жене.
- До свидания, – промямлил Сергей Сергеевич и застыл с трубкой в руке. Из нее доносились короткие гудки.
- И... что же это такое у нас было? – первой нарушила молчание жена.
- А... Это Ленка была... Ленка-Зося, - очнулся Сергей Сергеевич.
- Кто?
- Лена Зозулина, одноклассница. По прозвищу Зося. Отличница, тургеневская барышня... После института вернулась домой в Тайгинск, там и осталась, кажется, местной библиотекой заведует... Вот придумала собрать одноклассников – двадцать лет спустя...
Повисла пауза.
- А что – и съездил бы, - вдруг устало произнесла жена. – Ты и сестру давно повидать хотел. И на могилках побывать... И к моей маме заедешь по пути. Всем вместе-то у нас в этом году опять не получится из-за катькиных экзаменов...
Теперь уже Сергей Сергеевич ошарашенно уставился на свою половину.
* * *
Ленка Зозулина (или почему-то Зося) была длиннющей, худющей, сутулой и нескладной. Ее многолетняя подружка и неизменная соседка по парте Танька Карелина по прозвищу Таха – полной и пухлой пышкой-толстушкой. Вместе их как только не называли: Пат и Паташонок, Штепсель и Тарапунька, Дон Кихот и Санчо Панса... Если не знать их обеих много лет, с первого класса, то меж ними можно было отыскать множество различий, но никак не сходство. Объединяла же этих двух девчонок, выражаясь возвышенно, их приближенность к миру прекрасного.
Ленка росла без отца. Кто был ее отцом – не знал никто в поселке. Они с матерью жили в кирпичной двухэтажке в самом центре заводского поселка - между Домом Культуры и школой. Поселок хотя считался частью западносибирского городка Тайгинска, но находился от него в некотором отдалении, и «комбинатовские» всегда подчеркнуто отделяли себя от «городских». Почти половину маленькой двухкомнатной квартиры Зозулиных занимал старинный громоздкий шкаф с книгами. Еще почти столько же места – кабинетный рояль, принадлежавший когда-то зосиному дедушке, а также Ленкина виолончель, с которой ее трижды в неделю можно было видеть на автобусной остановке - ездила в город в музыкальную школу. На остальном пространстве размещались сама Ленка и ее мама. Мать вела в той же музыкальной школе класс фортепиано и руководила самодеятельным хором в заводском доме культуры.
Но если у Ленки-Зоси всё было как-то понятно и логично, то у Таньки-Тахи - ровно наоборот. Большая семья Карелиных(родители, бабушка с дедушкой, сама она с младшим братом) занимала просторный бревенчатый дом на улице Карла Маркса - центральной улице заводского поселка, неподалеку от Зосиного дома. Отец Тахи был директором мясокомбината, мать чем-то заведовала – кажется, овощной базой. Комнаты были уставлены новой югославской мебелью, увешаны репродукциями картин в покрытых бронзовой краской багетных рамках и дорогими коврами. В гараже отдыхал «Москвич». В хлеву всегда кто-то чавкал и хрюкал. За домом плодоносил огород и буйно кустилась картошка. Однако яблочко изрядно откатилась от яблони - Таня росла натурой возвышенной, всерьез увлекалась живописью, занималась в изостудии районного дома пионеров и считалась там самой перспективной ученицей.
Обе подружки зачитывались «чистой» поэзией, собирали пластинки Рихтера и Ойстраха, были без ума от Вана Клиберна, вырезали из журнала «Огонек» репродукции картин Пикассо и Дега и ненавидели Робертино Лоретти. При этом совершенно ни перед кем не задавались и часто выступали заводилами классных вечеринок, походов на речку и групповых побегов с уроков, за что снискали общую любовь и уважение. Явных врагов у них не было, а вот антипод был, и звали его Тася Крохина. Это был единственный человек в их классе, у которого не было прозвища. Если Таську когда-нибудь и называли не по фамилии, то не иначе, как «Тася-комсорг», что считать прозвищем, конечно же, было нельзя. Ибо это было не прозвище, а сущая правда.
Крохина под стать фамилии была маленькой, изящной и довольно колючей, неизменным общественным лидером и заводилой. Карьеру функционера Тася начинала с командира октябрятской «звездочки», продолжала председателем совета пионерского отряда, потом - комсоргом класса. На школьных литературных вечерах, которые время от времени устраивала неутомимая словесница Нина Владимировна, Тася читала стихи Багрицкого и Рождественского. На пионерских сборах, а затем на комсомольских собраниях клеймила не столько двоечников и прогульщиков, сколько «пассивных и равнодушных». Собрания, слеты, смотры, конкурсы, олимпиады и всевозможные чемпионаты были ее подлинной стихией.
Когда Жаворонков тринадцать лет спустя после окончания школы впервые увидел знаменитый фильм «Чучело», то был поражен: миниатюрная «Железная Кнопка» была просто списана с Таськи – даже внешне. Этакая русская версия Жанны д’Арк или жеактриса Жанна Болотова бонсай. Он даже поймал себя на том, что начинает в уме перебирать варианты: когда же это Ролан Быков успел побывать в их дыре?
У Сергея в альбоме хранилась фотография – их 9-й «Б» на городских соревнованиях школьных отрядов гражданской обороны. Двухдневные сборы на территории пионерского лагеря завершились смотром-конкурсом, где их класс, которому выпала честь представлять всю школу, занял первое место. Они тогда бегали по полосе препятствий, вытаскивали пострадавших из «горящего дома» (его роль исполнял сарай, рядом с которым зажгли дымовую шашку), оказывали помощь «раненым». Завершилось все смотром строевой подготовки и парадом.
Командовал отрядом учитель труда Иван Иваныч – оказалось, что он еще и старший лейтенант запаса. Маленький, меньше любого девятиклассника, неказистый, лысоватый и весь какой-то неприметный, нескладный, он вдруг преображался, когда оказывался перед строем. Будто и ростом сразу выше становился, и стать откуда-то появлялась, и выправка, и глаза вспыхивали молодецки, и голос звенел:
- Отря-а-а-ад, сми-и-ир-на-а-а! Р-р-равнение-е нале-е-е-е-во!
Вот он, на фотографии - в центре. Рядом Тася-комсорг, комиссар отряда – «хвостики», строгий взгляд. Они с Иван Иванычем одинакового роста, и вдвоем держат завоеванный тогда кубок. Все одеты в униформу – откуда районо ее только откопало? Не иначе, как с базы спецодежды: черные комбинезоны и черные же береты – ни дать, ни взять испанские фалангисты... Только на берете у каждого красный крестик (мамы пришивали), а на левой руке белая повязка тоже с красным крестом.
Вот сам Сергей Сергеевич. Точнее, Серега Жаворонков, или «Серый». Командир звена. Специально стоит так, чтобы было видно нашивку на рукаве, повыше повязки с крестом. Рядом высоченный акселерат Юрка Ваганов - «Юрай», Вот Лешка Иконников – «Икона». Улыбчивый компанейский парень, заядлый футболист. Его дружок, тоже футболист Лева Шумович – «Левонтий». Валерка Пряхин – «Тунец». Мужик важный и серьезный, настоящий жиртрест, ходит вперевалку, но лицо хранит значительное. Его полная противоположность Антон Покровский – «Голик», просто вешалка.
У одного Серого никаких отклонений, все в меру, всего понемногу, как и должно быть у человека разумного и взвешенного – с самого несознательного детства. Твердый «хорошист», в меру зубрила, в меру лентяй. Футбол он почему-то не любил, предпочитал гандбол – он тогда только в моду входил и назывался «ручной мяч». Наверное, потому ему больше нравилась эта игра, что площадка поменьше, не так много бегать приходится. И дрался он редко. Можно сказать, почти совсем не дрался, что в условиях Тайгинска казалось просто невероятным. Но если Жаворонков соглашался на драку, так только наверняка – зная, что точно выйдет победителем. Во всех остальных случаях стремился уладить дело миром, и это ему почти всегда удавалось.
Вот Зося с Тахой - как всегда рядом. Смотрят в объектив чуть насмешливо. У Ленки забавные короткие косички торчат из-под берета, у Таньки челка набок, будто у Че Гевары...
Этот снимок фотограф Дома пионеров сделал сразу после вручения кубка. Потом был общий костер. Пели «Гренаду», «Бригантину» и «Картошку», которая «пионеров идеал». Танцевали – под баян вездесущего учителя пения Николая Ивановича Подберезина и под пластинки Юрия Гуляева с Майей Кристалинской. В полночь объявили отбой, и все разошлись по спальным корпусам.
Отправив «детей» спать, наивные взрослые переместились в столовую отмечать окончание сборов. «Дети», в свою очередь, собрались в одной из спален. Откуда-то появилась гитара, стол мигом завалили немудреной снедью, которой каждого снабдили заботливые родители, а под кроватью Иконы обнаружилась сумка с портвейном. За нею еще накануне снаряжали гонцов в ближайшее сельпо. Братание с соперниками из других школ затянулось до утра. И почти до утра же все менее стройное пение под баян доносилось и из столовой.
На той вечеринке Зося и Таха не на шутку рассорились с Тасей-комсоргом. Началось с того, что Тася решительно разнесла гитарный репертуар, который исполнялся тогда в спальне. Понятно, оставшись одни, «Гренаду» с «Бригантиной» уже не пели. Впрочем, слезливые дворово-тюремные песенки про сына-убийцу и отца-прокурора - тоже. Тихо тянули про синий троллейбус, про туман на Смоленской дороге, про парня, которого надо взять с собой в горы, да про цветы на нейтральной полосе. А Зося попросила у мальчишек инструмент, и вместе с Тахой на два голоса они очень красиво вывели «Это было у моря, где ажурная пена...»
Тут Крохина встала, тряхнула хвостиками и громко отчеканила из Маяковского:
«Брось!
Забудьте,
Плюньте
И на рифмы,
И на арии,
И на розовый куст,
И на прочие мерехлюндии
Из арсенала искусств.
Кому это интересно,
Что – «Ах, вот бедненький!
Как он любил,
И каким он был несчастным…»
Мастера,
А не длинноволосые проповедники
Нужны сейчас нам...»
Не забыла при этом добавить, что вот как раз про таких, как разные там Северянин да Есенин, и написал поэт-гигант. Но можно не сомневаться, что сегодня он то же самое сказал бы про всяких там бардов из подворотен с их белогвардейскими причитаниями.
Карелина поинтересовалась: а внимательно ли читала уважаемая комсорг лирику столь почитаемого ею поэта? И не задумывалась ли, отчего это великий поэт взял, да и пустил себе пулю в сердце – не стал ли он сам, часом, жертвой безответной любви? На что Крохина посоветовала ей почаще прислушиваться к разуму, чтобы не дать бесконтрольным гормонам окончательно заглушить его и без того слабый голос. Высказывание прозвучало в присутствии мальчишек, причем, иные встретили его довольным ржанием, Таха с Зосей ни на шутку обиделись и сочли за лучшее прекратить общение с «оборзевшим представителем власти»...
* * *
Господи, как давно, как далеко, будто и не с ним все это было... В машине по дороге в аэропорт, в самолетном кресле, в автобусе-экспрессе, в храпящем купе он всё пытался представить себе будущую встречу. И не мог. О судьбах некоторых одноклассников кое-что знал, конечно. Вроде как Таха попыталась поступить на художественный факультет московского текстильного – почти единственная возможность в то время попасть на учебу в столицу, но, вроде, не удалось ей попасть в престижный вуз, а что было дальше – не знает. Голик, помнится, поступал на биофак, Юрай – в лесотехнический...
Сам он после школы ухитрился благополучно завалить вступительные экзамены в политех и сходил на два года в армию, где служил в «интеллигентных» ракетных войсках и дослужился до старшего сержанта. После дембеля сходу был принят на тот же факультет, который отверг его раньше. Отучившись, распределился не на производство, а в отраслевое управление. Женился на бывшей однокурснице, один за другим родились у них двое детей – дочь и сын. Через пять лет с повышением уехал в другую область. Еще через пять – в одну из союзных республик, уже начальником управления министерства. Семья переезжала вместе с ним.
Звонок Зоси выбил Сергея Сергеевича из привычной размеренной колеи. Нет, отпуск ему полагался, и на службе никаких проблем не возникло. Дома тоже. Этим летом у них с женой никак не получалось съездить отдохнуть вместе – отчасти потому что у старшей предстояли сначала выпускные экзамены, затем вступительные. Поскольку поступать она хотела не иначе, как в московский вуз, то весь свой отпуск супруга вознамерилась посвятить поездке в столицу вместе с дочерью. Между тем, необходимость навестить родные места, посетить множество живущих там дальних родственников, самой близкой из которых была двоюродная сестра, привести в порядок могилки родителей – все это назрело давно, и давно не давало ему покоя, так что, традиционно мудрое решение жены позволяло разом преодолеть несколько проблем. Договорились, что тещу, живущую в областном центре, Сергей удостоит визитом на обратном пути – иначе он не поспевал к обозначенной Леной дате.
Но дело было не в этой неожиданной поездке. Жаворонков вообще-то был легок на подъем – к этому его приучила полная командировок, и часто внезапных жизнь советского управленца. Однако, человек прагматичный, рациональный, весьма осторожный и в меру открытый эмоциям, Сергей Сергеевич всегда предпочитал больше смотреть вперед, нежели оглядываться по сторонам и, тем более, всматриваться в прошлое. А тут… Приближающая встреча с одноклассниками настраивала на какой-то странный, непривычный лирично-задумчивый лад, и в памяти постоянно всплывали лица мальчишек и девчонок, звучали голоса, вспоминалось смешное, грустное, даже обидное – всякое, но все казалось теперь умильно-трогательным, словно подернутым какой-то романтической дымкой.
Почему-то вдруг вспомнился выпускной – последний вечер, когда они собирались все вместе. В одном из классов накрыли столы. В большом коридоре второго этажа, который обычно использовался как актовый зал, устроили танцы под радиолу. Впервые ученики чокались с учителями – правда, либерализм администрации не пошел дальше шампанского. Что, само собой, вовсе не мешало выпускникам и выпускницам то и дело кучками уединяться во дворе и принимать на грудь кое-что покрепче, а заодно и покурить.
Впрочем, вечер прошел вполне достойно. Никто не напился, что не раз бывало на прежних сходках-вечеринках, и даже традиционная прогулка в центр, на городскую площадь к кинотеатру «Россия» обошлась без ежегодной драки с «городскими». До площади надо было шагать километров пять. Шли вместе, взявшись под руки, Левонтий с Иконой по очереди бренчали на гитаре, остальные пели – что попало, и романтическую про «зеленое море тайги», и дворовую про «девочку в туфельках». И даже Тася Крохина больше не возмущалась и не язвила, а пела вместе со всеми.
Жаворонков оказался рядом с Леной. Было свежо, она едва заметно прижималась к нему, и он чувствовал, как прохладная кожа на ее обнаженной до плеча руке вся покрывается пупырышками. Он и теперь, двадцать лет спустя, почему-то помнил эти пупырышки, а вот то, как на ее плечах оказался его пиджак, вспомнить не мог. И ведь не было больше ничего, совсем ничего не было, ни после, ни потом, никогда... Просто они стояли у ее подъезда, и она, скинув пиджак с плеч, оглянулась у двери и как-то странно на него посмотрела. Ну, совсем не так, как раньше. Так на него еще ни одна девчонка не смотрела...
«А кто-нибудь когда-нибудь еще так смотрел на меня?» - вдруг подумал он, засыпая под стук вагонных колес.
* * *
Поезд пришел в его родной город в половине седьмого утра. Он давно не был в Тайгинске, и, передвигаясь по просыпающимся улицам, узнавал полузабытое и отмечал новое. Фонтан перед Домом культуры закатали асфальтом – а сколько тут назначалось встреч, свиданий, дуэлей и братаний! Нет больше бревенчатого магазинчика, выкрашенного в зеленый цвет – тут собирался народ постарше, пил разливное «плодово-выгодное», которое продавщица тетя Оля наливала в граненые стаканы из трехлитровых банок. И драки тут бывали посерьезнее, с выдернутыми из забора штакетинами, а то и с ножами. Теперь на месте деревянного уродца – уже по-другому, по-современному уродливое кирпичное строение с пустой витриной и вывеской «Продуктовый магазин “Сказка”». Улица Карла Маркса (кстати, не переименованная, вон и табличка!), казавшаяся когда-то длинной, прямой и широкой, теперь выглядит узкой, вихляющей и совсем короткой...
Была трогательная встреча с двоюродной сестрой, поцелуи и слезы, сбивчивые и путанные взаимные исповеди о себе, житье-бытье, о близких, потом и сами близкие – точнее, дальние родственники пожаловали, поспешили поскорее увидеть столь редкого гостя, потом подтянулась и другая родня, и было долгое шумное застолье, раздача немудреных гостинцев, потом все вместе пошли проведать каких-то деда с бабкой, и застолье продолжилось уже в каком-то другом доме, а когда они с сестрой вернулись домой, то засиделись у печки-голландки – как в детстве когда-то. У Сергея Сергеевича не было родных братьев и сестер, и двоюродная, которая была старше на семь лет, оставалась, пожалуй, самым родным ему человеком – разумеется, после жены и детей.
Наутро было воскресенье, да еще разница во времени - он едва не проспал. Сестра разбудила его и напомнила о предстоящей в полдень встрече. Наскоро побрившись и позавтракав долгожданными драниками – специально для него нажарила! - он вышел из дома.
Рейсовый автобус привез его почти к самой школе. Однако, лишь войдя в калитку школьного двора, увидел своих. В центре Зося – он сразу ее узнал, да она, кажется, совсем и не изменилось. Только вместо всегда вздернутых кверху косичек – стильная короткая стрижка. В пожилой женщине, стоявшей рядом, он обнаружил их классную руководительницу Алевтину Семеновну. В худеньких, полных, ухоженных и постаревших женщинах он одну за другой узнавал прежних девчонок – голенастых, худеньких, глазастых, с торчащими косичками и сползающими гольфами, застенчивых и задиристых. И они узнавали его, обнимали, целовали, смахивали слезинки... Почти ни с кем он не виделся все эти годы.
- Приехал все-таки? Ну, молодец. Сейчас все остальные подтянутся, будем решать, что делать дальше, - шепнула ему Зося.
- Наши мальчики как всегда опаздывают, - вздохнула Алевтина Семеновна. Она преподавала математику, всю жизнь отличалась пунктуальностью и всегда очень страдала от чьей-либо несобранности.
- А где Таха? – спросил Сергей Зосю.
- Приехала, вот-вот подойдет.
Первым из парней появился Лёха Икона. Сергей его сразу узнал: тот же русый чуб на лбу, та же открытая улыбка сильного и немного стесняющегося своей силы парня. Они обнялись. Лешка никуда не уезжал из города. После школы три года отслужил на флоте, вернувшись, устроился рабочим на местный комбинат. Теперь бригадир наладчиков. Женат на Светке Кругловой – «Помнишь? На класс старше нас училась?». У них трое детей. Живут как раз напротив школы – «Тебя увидел, и прибежал, а так не торопился...».
От Юрая, чья двухметровая фигура выросла в воротах следом, только его рост и сохранился. Все называют его не иначе, как по имени-отчеству. Юрий Иванович Ваганов с прошлого года – директор того же комбината.
Левонтий появился на новеньких «Жигулях», весь сияющий, как надраенный пятак: замшевый пиджак, массивные золотые часы, пухлая барсетка… Лёва Шумович – самый популярный в городе зубной техник.
Тунец тоже подкатил на машинке. Только и машинка, и он сам выглядели как-то потусклее. Фланелевую ковбойку некстати украшал «ленинский» галстук в горошек. На лацкане пиджака скучного коричневого костюма рядом с вузовским «поплавком» красовался депутатский значок. Пряхин – директор местного учебного заведения с громким названием «техникум МОД». Именно так, большими буквами, потому что «МОД» означает всего лишь «механическая обработка древесины».
Таху Сергей узнал не сразу. Ее трудно, очень трудно было узнать в располневшей, весьма дорого, но довольно безвкусно одетой женщине. Она улыбнулась, рассмеялась – и Жаворонков отметил, что рот ее полон золотых зубов. Однако улыбка и смех каким-то непостижимым образом остались прежними. Она заговорила, и голос ее, прежний тахин голос, прозвучал с незнакомыми оттенками – слегка визгливыми и одновременно чуть хрипловатыми. Так говорят работники торговых баз... Он не ошибся: Татьяна Карелина в свое время не смогла поступить в Московский текстильный и стать модельером. Окончила местный торгово-экономический и теперь действительно заведует торговой базой в соседнем областном центре.
«Яблоко откатилось назад к яблоне», - подумал он.
Последней появилась невысокая, но очень стройная моложавая женщина со строгой прической. Обведя сборище придирчивым взглядом, она звонко выговорила:
- Ну что, начнем собрание?
- Таська! – разом крикнули все.
И Серый узнал, что Тася-комсорг живет в том же городе, что и Таха, где служит помощником прокурора.
После неизбежных сюсюканий стали решать, что же делать дальше. Не особо оригинальничая, решили собраться за общим столом. Как и в прежние годы, оставалось решить три вопроса: где, когда и по какой сумме сбрасываться. Но за дело взялась Крохина, и скоро все оргпроблемы были решены.
Условились, что через три часа все встречаются на даче Ларки Клюковой («Клюквы»), в прошлом довольно разбитной девахи (даже Жаворонков как-то ухитрился поцеловаться с нею «на спор»), ныне – директора комбинатовской столовки, неимоверно толстой и неопрятной тети. Как «работник общепита», Клюква должна была и стол обеспечить, а взносы потребовались довольно умеренные – провинция!
- Ну, счастливо вам пообщаться, ребятки, - попрощалась со всеми Алевтина Семеновна и тихо побрела по тротуару. Почему-то никто не попытался удержать ее.
- Еще месяца нет, как мужа схоронила, - шепнула Сергею Зося.
Он помнил мужа классной. Он был не то геолог, не то изыскатель, ходил в кирзачах с «ушами», в штормовке и с полевой сумкой, все время куда-то надолго уезжал, а когда приезжал, и они с Алевтиной Семеновной вместе показывались на людях, то оба выглядели очень счастливыми. Как-то Серый побывал у них дома и увидел очень скромную мебель, множество книг по всем стенам и большой портрет Хэмингуэя на стене. «Почему Хэмингуэй, а не Эйнштейн – ведь она не литератор, а математик?» - посетила его тогда очень глупая мысль.
С важным видом сел в авто и отчалил Тунец. Вся его фигура, преисполненная достоинства, словно говорила: рад бы с вами, да положение не позволяет...
Сделав всем двусмысленный жест (с одной стороны, многообещающий, с другой – прощальный), удалился Ваганов. Сергей удивился было, почему это директор расхаживает пешком, но вспомнил, что тому полагается половина служебного коттеджа, который находится совсем неподалеку (вторую половину занимает главный инженер).
Лева-Левонтий галантно предложил подвезти всех желающих на место предстоящего действа. В конце концов в машину к нему сели трое: Зося, Таха и Тася.
«Вот то, чего никак не могло бы случиться раньше!», - подумал Сергей. Он уже собирался забраться в ту же машину, то Лёха решительно оттащил его.
- Пойдем ко мне, посидим, а к вечеру вместе уедем, - решительно заявил Икона.
В небольшой чистой квартирке они были вдвоем – остальные Иконниковы летом живут на даче. Сергей не помнил, чтобы прежде в их городе вообще употреблялось слово «дача»: несколько речек, большая река, тайга со всех сторон, вокруг озера, полно грибов, ягод, рыбы – какие еще дачи нужны?
- А вот увидишь, - загадочно сказал Лёха, наливая в граненые стопки продукцию местного спиртзавода и ставя на журнальный столик, за который они присели, миску с квашеной капустой, тарелку с толстыми ломтями домашнего сала и хлебницу с тоже толсто нарезанным пышным хлебом «деревенской» выпечки. – У нас тут, знаешь ли, многое изменилось…
После графинчика, который они незаметно усидели с Иконой, ноги несли Сергея Сергеевича не слишком уверенно, перед глазами все слегка туманилось, но в душе пели трубы. Пора было ехать.
- Как же ты машину поведешь? – запоздало встревожился он.
- Да как всегда, - невозмутимо ответил Лёха.
И оба захохотали.
Через полчаса на старенькой, но ухоженной «восьмерке» они подъезжали к Озеру Белых Лилий.
Именно такое, поэтичное название этого красивого лесного озерка с кувшинками вспомнилось Сергею. Хотя названий у озера было несколько. Конопляное – в честь зарослей дикой конопли, через которые надо было пробираться, чтобы попасть к воде. Тогда и конопля еще под запретом не была, и мак свободно цвел у каждого на грядке. Еще называли озеро совсем не поэтично – Больничное. В честь подсобного хозяйства работников персонала районной больницы, которое находилось поблизости. Были и другие названия, которые он просто не помнил.
Зато помнил, как они мальчишками бегали туда, чтобы искупаться в чистой озерной воде – всего-то пяток километров лесом. В четвертом классе они выбрались на озеро вдвоем с Антоном Покровским. С собой захватили по бутылке кефира – редкость тогда была в этих краях, местный молокозавод только что выпустил в продажу первую продукцию… Возвращались уже в сумерках. У моста через речку Каратунку, где всегда плескались и мал, и велик, никого не было. И тогда они, наконец, решились сделать то, что раньше не решались – прыгнуть с моста в воду. До этого момента они лишь завистливо смотрели, как это делают парни постарше…
И прыгнули. Серый «рыбкой», а Голик «солдатиком». Чуть раздвинул ноги в прыжке, и слегка отбил себе кое-что, вынырнул с дурашливым воплем «О, мои муди..!» Но, надо полагать, всё обошлось тогда без особых последствий – Сергей слыхал, что у Антона растут четверо детей.
«Восьмерка» подскочила на бревнах того самого моста и покатила по лесной дороге. Через четверть часа они подъехали к озеру. Узнать его было нельзя. Ни буйных зарослей конопли, ни камыша, ни струящихся к берегу узких тропинок, ни сосен, отражавшихся в воде – как термитниками озеро было окружено дачами. Одно-, двух- и трехэтажные дома-уродцы столпились вокруг него в несколько рядов. На крохотных – в шесть, а то и в четыре сотки – участках здесь навозводили деревянные и кирпичные терема, рядом с которыми те же термитники показались бы образцом архитектурного вкуса… В общем, пропало озеро.
К одному такому терему они и подъехали. Там уже собрались и продолжали собираться все. Дальнейшее вырисовывалось в памяти не слишком отчетливо. Запомнился длинный стол на веранде, покрытый клеенкой. Тарелки с зеленой надписью «Общепит» и алюминиевые столовские вилки. Огромный таз с винегретом, большой чугунок вареной картошки и гора жареных карасиков – фирменный деликатес его родных мест - на пластмассовом подносе. И тосты – один за другим. Пили все тот же спирт и домашнюю настойку хозяйки – «смородиновку».
Наконец, дали слово ему, он было начал отказываться, но все шумели, настаивали, чтобы он говорил. Он встал, его качнуло. Он обвел всех глазами и вдруг почему-то начал хвастать. Его понесло – он рассказывал о том, как его ценят на службе и какие ответственные задачи приходится ему решать, как ему трудно было достичь сегодняшних вершин, и какая у него замечательная семья… Когда он добрался до собственной зарплаты, кто-то крикнул:
- Серому больше не наливать!
И все засмеялись. Тост он закончил, воздев кулак к плечу, подобно немецкому антифашисту, и продекламировав:
- Я счастлив, что я – этой силы частица!
Еще запомнилось, как, оборвав какой-то свой рассказ, Таха вдруг резко бросила:
- Я бы еще кое-что интересное вам поведала, если бы не некоторые прокуроры за этим столом…
- Да уж, за одним столом с прокурорами торгашам лучше молчать, - тут же парировала Крохина. И наступила неловкая тишина…
Они пьянели, обнимались, кто-то из женщин всплакнул. Без конца вспоминали прошлое, учителей, сверстников, друг друга, себя, какими они были, как одевались, что говорили, что вытворяли, как сбегали с уроков на речку, как собирались по праздникам... Вспомнили, как в девятом девчонки решили на 23 февраля устроить мальчишкам застолье, наделали винегрета и налепили манты, да не рассчитали со спиртным, и весь снег во дворе у Карелиных уделали красными пятнами – тошнило-то всех винегретом, не иначе... А мальчишки в ответ на восьмое марта тоже устроили девчонкам застолье, и заказали в «Домашней кухне» два огромных торта которые Сергей с Юраем тащили к Юраю домой. Он жил в частном доме в соседней деревне Каратунка, и надо было преодолеть по скользкой железной лесенке большой ров, по дну которого проходила железная дорога, а на улице было минус двадцать и все обледенело, но они каким-то чудом все же дотащили оба торта в целости и сохранности. А само застолье получилось в точности таким же, как и 23-го февраля, с той только разницей, что на сей раз многие девчонки тоже хорошо выпили... Но было весело, очень весело, да, действительно было весело и беззаботно, как может быть только в девятом классе, когда даже до выпускных экзаменов еще целая вечность...
Запомнилось, как Леха-Икона, чья дача была поблизости, приволок двустволку и устроили торжественный салют. Хотели еще открыть стрельбу по опустевшим бутылкам, но женщины разом запротестовали и отняли у них ружье.
Запомнилось и то, что не хотелось вспоминать. Как он подсаживался к Зосе, шептал ей на ухо что-то о пупырышках на коже и еще какие-то пошлости и норовил погладить по коленке. А она отстранялась, смеялась, просила его успокоиться, почему-то обращаясь на «вы»...
Они сидели на веранде, закрытой сверху старой маскировочной сеткой. Комаров, тучами роящиеся под гирляндами лампочек, отгоняли дымом сигарет. Когда стемнело, сквозь сетку стали видны звезды – яркие и большие, все те же звезды его детства.
Он не помнил, как добрался до дома сестры. Кажется, Левонтий его довез – он не пил за столом. Утром жутко мучался похмельем с «сушняком» - неизбежное следствие неумеренного употребления гидролизного спирта. Сестра смеялась и отпаивала его настоем чайного гриба – каким-то чудом экзотическое пойло 60-х сохранилось в этой глуши. Еще через сутки он отбыл в областной центр – чтобы несколько дней пожить у тещи.
И трясясь в душном купе, и позже, в самолете он все думал о том, что не надо было ему ездить на эту самую встречу «Двадцать лет спустя». И пусть бы лучше девчонки оставались в его памяти такими, какими были до этой дурацкой встречи – юными и голенастыми, а мальчишки – быстрыми и веселыми. Пусть бы Таха оставалась романтической художницей, а Тунец – добродушным компанейским увальнем. Зачем ему надо было увидеть их такими, какими они стали? Для чего? Какая новая истина ему открылось, кроме банальной «время безжалостно»?
И – то, в чем он сам боялся себе признаться – точила его еще одна мыслишка: а каким теперь они запомнят его? Они все... И Ленка-Зося...
Жене так и сказал: не стоило ездить. Она поняла и больше ни о чем не спрашивала.
Больше он никого из них не видел. Списался с некоторыми, в том числе, с Леной, еще лет пятнадцать спустя, когда в Интернете появился сайт «Одноклассники». Лена сообщила ему, что Левонтий ушел из жизни – не перенес второго инфаркта.