«Иной раз в наших местах задаются такие характеры, что, как бы много лет ни прошло со встречи с ними, о некоторых из них никогда не вспомнишь без душевного трепета».
Николай Лесков.
Случилось это под Новый год. Я даже точную дату могу назвать: 21 декабря 1970 года. Вообще-то зарплату должны были выдавать днем раньше – 20 декабря. Потому все сотрудники советской милиции получали ее всегда в один и тот же день – 20 числа, раз в месяц. Но 20 декабря в том 1970-м году пришлось на воскресенье. Зарплату конечно могли выдать и в пятницу, 18-го, но кто-то умный в руководстве МВД СССР рассудил здраво, что не стоит создавать предпосылки к тому, чтобы многомиллионная армия сотрудников советских органов внутренних дел могла начать провожать уходящий год слишком рано. И зарплату приказано было выдать в понедельник, 21-го. Согласитесь, есть в таком рассуждении железобетонный трезвый резон: ведь понедельник куда менее подходит для старта загула, нежели пятница, не так ли?
И – Бог знает! – произойди выдача зарплаты тремя днями раньше, может, мы и не встретились бы с самым удивительным сторожем из всех сторожей, которых мне удалось увидеть в своей жизни. Но случилось все именно так, как случилось – ни больше, ни меньше.
В отдел охраны я попал сразу после окончания школы. После того, как провалился на вступительных экзаменах в университет. Поступал я на физический факультет, избрав своей будущей специальностью астрономию. Но срезался уже на втором экзамене, на математике.
От армии мне, вроде бы, светила отсрочка – хотя отец и мать продолжали работать, но по возрасту оба были пенсионерами, и официально я считался единственным сыном нетрудоспособных родителей.
Разумеется, я тут же решил, что вернусь домой, устроюсь на работу и буду упорно заниматься весь год, чтобы по весне ехать поступать уже наверняка. Один мой родственник предложил мне работу – в отделе охраны при местном ОВД. Там было подразделение, отвечающее за обслуживание систем сигнализации. Целыми днями электрики расхаживали по магазинам, аптекам, складам. По его словам, чувствовали себя вольготно и имели достаточно свободного времени – ну, хотя бы, для того, чтобы заниматься и готовиться в вуз... Обещал поговорить с начальством обо мне. Не знаю, стал ли довод о возможности готовиться в вуз решающим, или же сама по себе экстравагантность предложения сыграла роль, но я с готовностью согласился.
Встреча с начальником отдела охраны майором Кривокорытовым была запоминающейся. Старый опер, где только и кого ни ловивший на своем веку, к пенсии сделался глуховат – меня предупредили, чтобы говорил с ним погромче. Слух он будто бы потерял где-то в Средней Азии, где болел малярией. Лечили, разумеется, хиной, от которой, как известно, глохнут...
Беседа наша закончилась неожиданно. Серафим Алексеевич предложил мне работу техника. Это была административная должность – мне предстояло стать старшим над всеми электриками. Я засомневался – справлюсь ли? Ведь мне было всего семнадцать, любой из троих мужиков годился мне в отцы. У них стаж, практика, жизненный опыт, наконец, а у меня?..
- А у тебя десять классов, - сказал, как отрубил майор.
Увы, самым образованным из всех троих моих подчиненных был мой родственник – восемь классов плюс полгода в техникуме, который быстро бросил. Самый почтенный из коллег пребывал в предпенсионном возрасте и имел неполные пять классов.
- Будешь вести себя с подчиненными твердо – все получится, - напутствовал меня Кривокорытов. – Только не кричи на них так, как сейчас на меня кричал.
Но, как выяснилось в дальнейшем, слышал он действительно плохо.
Я оказался в весьма двусмысленном положении. С одной стороны, мне надо было учиться у этих мужиков, что я и делал. Они показывали мне нехитрые приемы своей работы – например, как прокладывать тонкую волосяную проволочку по краю стекла на окне, промазывая сначала стекло тонким слоем клея ПВА, затем уже поверх проволочки – быстросохнущими белилами. Краска высыхает и натягивает проволочку. Если кто-то попытается разбить, выдавить или вырезать стекло – пойдет трещина, которая неминуемо порвет её. Цепь разомкнется, реле включит сигнал тревоги.
Одна беда – не слишком-то надежна такая система. Особенно зимой, когда на улице трещал мороз, а в помещении нещадно топили, окна начинали «потеть», влажность и резкие перепады температуры быстро выводили ее из строя. Каждое утро в журнале дежурного по отделу появлялись сообщения о ложном срабатывании охранной сигнализации – иногда на десятках объектов. Мне предстояло распределить эти заявки между электромонтерами, и это наряду с учетом их занятости и некоторыми другими контрольными функциями составляло административную часть моей работы.
То есть, мне надо было одновременно учиться и руководить своими учителями. Ситуацию в какой-то мере нивелировало то обстоятельство, что зарплату мне все-таки положили минимальную – 80 рублей в месяц. Электромонтеры получали вдвое больше.
Майор Кривокорытов время от времени сажал меня в коляску своего мотоцикла и вез на какой-нибудь объект. Там он представлял меня «Мой зампотех», и мне надо было с видом специалиста-технаря осматриваться вокруг и делать какие-нибудь умные замечания, типа: «А почему у вас форточка открыта? Держите закрытой, там же датчик!». Или: «А эта дверь вообще открывается когда-нибудь? Время от времени открывайте ее – чтобы наши датчики не заржавели!»
Начальник посматривал на меня одобрительно, однако через пару недель он вдруг поймал меня в коридоре:
- Что ж ты не сказал, что тебе восемнадцати нет? Я же не имел права тебя на работу принимать – милиция все-таки...
- Как? Я же...
- Ну ладно, ладно. Не сказал, и пусть. И никому не говори, понял?
Слышал он действительно неважно. Впрочем, до восемнадцатилетия мне оставалось всего два с половиной месяца.
Отдел охраны находился в центре города, недалеко от маленькой площади где располагался сам ОВД и напротив него – отделение Госбанка. Городишко наш был весь деревянный, кирпичные здания наперечет. Вот и наш отдел размещался в большой бревенчатой избе. Внутри были устроены кабинеты начальника и его заместителя, большая комната, где сидели бухгалтерия и инспектор по кадрам. Самым просторным помещением была Ленинская комната, в углу которой стояли мои стол и шкаф. Еще у электриков была собственная кладовка.
В просторном дворе располагался большой сарай, где хранились сапоги, валенки, полушубки и прочая охранная амуниция. Под навесом лежали штабеля дров – помещение отапливалось двумя печками-голландками. Дрова привозили с лесокомбината – круглые березовые чурки. Их кололи какие-то небритые личности. У одного из них я как-то стрельнул сигаретку, но тут же нарвался на замечание от одного из своих подчиненных:
- Зачем мужика-то обжимаешь?
Оказалось, для колки дров из милиции специально приводили арестантов – или, как их называли, «суточников». Тех, кто отбывал административное наказание – как правило, за хулиганство и, как правило, по десять-пятнадцать суток. Летом эти мужички кололи у нас дрова, зимой чистили снег.
Зимой светает поздно и темнеет рано. Добравшись из поселка до города на рейсовом автобусе, я шел по улице Средней к месту своей работы. Под ногами скрипел утренним морозцем снег. Вдоль дороги тянулись двухметровые сугробы. Было темно. Фонарей у нас и так-то было негусто, а за пару часов до рассвета их и вовсе выключали – экономика должна была быть экономной, хотя в те годы Брежнев еще не произнес эту свою знаменитую фразу. Большой рубленый дом уютно светился окнами, из трубы шел дым. Отворяясь, дверь выдыхала облако пара - внутри было щедро натоплено дармовыми дровами. Рождалась полная иллюзия того, что идешь не на службу в грозное подразделение органов внутренних дел, а домой, в тепло и уют... Потом наступал короткий зимний день – пасмурный или солнечный, он все равно казался лишь недолгим переходом из одних сумерек в другие.
Таким вот кратким зимним днем я и познакомился с самым необычным сторожем на свете.
* * *
Сторожей в нашем отделе охраны работали десятки, может быть, около сотни. Раз в месяц – 20-го числа – большинство их можно было увидеть всех вместе. В этот день все сотрудники органов внутренних дел СССР получали зарплату.
Это был очень разношерстный народ. Мужчины и женщины от среднего до совсем уж преклонного возраста. Многие в телогрейках – ничего не попишешь, в этом универсальном наряде щеголяло больше половины населения наших зэковских мест. Но многие в полушубках, а некоторые даже в хромовых – именно такие получила минувшей осенью наша заведующая хозяйством, и выдавали их самым лучшим и заслуженным. Полушубки были настолько хороши, что даже сам Кривокорытов выбрал себе один и носил, нацепив на него майорские погоны.
Вообще, чтобы представить себе этот столь необычный контингент, надо еще раз оглядеться на месте. Городок с пятьюдесятью тысяч населения, состоящий из поселков, разбросанных по берегу большой уральской реки. Ближайший крупный город – Тюмень, соседний областной центр, до него сотня километров. К югу – Сибирский тракт, к - северу бескрайние Гаринские болота, из которых как раз и берет начало это река. Дальше – тайга, до самого Приполярья. Со времен ГУЛАГа зон вокруг понатыкано – немерено! Население в окрестных лагерях и колониях и сейчас значительно больше, чем в городе. А кто живет в городе? Да не меньше половины тут тех, кто отсидел, да здесь и остался. Обжился, работать устроился, семью завел...
Работы много. Лес валят и сплавляют в основном каторожане. А в городе – переработка, большие и малые предприятия. На лесокомбинате лес распиливают на всякие там доски и рейки. На фанерном распускают на шпон и клеят из него фанеру. На гидролизном заводе из опилок и щепок гонят древесный спирт, который тут не только основной напиток, но вроде как твердая валюта – на все случаи жизни. Рабочих профессий всегда не хватает, особенно на тяжелых да на вредных работах – например, на сырьевых биржах, где сплавленные по реке бревна вытаскивают из воды баграми, или в клеевом цехе фанерного.
Тяжкий труд, невеликий заработок – двести рублей в месяц считалось завидным доходом. Кто ж в сторожа-то пойдет, на шестьдесят, максимум на восемьдесят? Ведь подчас надо ночи на трескучем морозе проводить – у нас иногда ниже пятидесяти столбик термометра падал? Да еще в таких краях, где «лавку взять» ради выпивки с закуской – все равно, что обычному фраеру в ближайший гастроном прогуляться? Трудно, но все-таки можно представить себе тех, кто нанимался к нам в отдел сторожами. Да туда не всех и брали!
Мне запомнилась сцена, которую я наблюдал в кабинете Кривокорытова. Сидит напротив него невзрачный такой мужичок в давно порыжевшем полупальто-«москвичке» довоенного образца, с потухшим взглядом за стеклами подвязанных бельевой резинкой очков. На вопросы отвечает односложно.
- Какая у вас основная профессия? – спрашивает майор.
- Бухгалтер.
- Сколько сидели?
- Двадцать пять.
- За что?
- За хищение.
- К сожалению, у нас нет для вас работы, - вздыхает Серафим Алексеевич.
Мужичок безразлично пожимает плечами – мол, все понятно, иного и не ожидал. Встает. Сгорбившись, но с истинно зэковским достоинством, как-то особенно спокойно и независимо идет к двери. У двери останавливается полуоборачивается в сторону хозяина кабинета и, глядя куда-то на печку, так же с достоинством, небрежно произносит:
- До свидания.
И выходит. Слышно, как за дверью он начинает кашлять – негромко, но натужно, удушливо...
Майора можно понять: все-таки сторож – хранитель материальных ценностей.
Совершенно особой категорией были сторожа-«надомники».
Дело в том, что системы сигнализации, которые мы обслуживали, не были тогда никак централизованы. Они не выводились ни на какой единый пульт. Каждая система была автономной. Звонок-сирена с лампочкой-мигалкой могли разбудить всю округу. Ружья выдавались только тем сторожам, которые охраняли что-то большое и серьезное – например, продуктовые или промтоварные склады. Обычный же магазинный сторож обходил несколько объектов – это могли быть один или несколько магазинов, аптека, киоски – вооруженный безобидным милицейским свистком. Услышав вой звонка-сирены, он спешил «на сработку», свистя на бегу. Вскоре свист сменяла не менее громкая брань - «сработка» оказывалась ложной. Так происходило больше, чем в 90 процентов случаев.
Кстати, вывести из строя подобную систему было совсем не сложно. Достаточно было обрубить электрические провода, идущие от столба, и обесточить объект.
Но существовали аппараты, которые назывались «Иртыш». Обычно они устанавливались в небольших магазинчиках в так называемом «частном секторе» - то есть, в районах индивидуальной застройки. Магазин оборудовали датчиками, «шлейф» от которых вел в соседний дом, где стоял аппарат. С хозяином договаривались заранее. Всегда находился кто-то, готовый получать «лишнюю» зарплату за то, чтобы в его доме стояла небольшая черная коробочка, которая могла зазвонить ночью. К тому же, в дом такого сторожа еще и телефон ставили, что у нас считалось роскошью и привилегией больших начальников.
Как ни странно, такая система оказывалась намного эффективнее обычных наших устройств сигнализации. Прежде всего, потому, что грабитель не успевал никуда убежать – он и не догадывался, что о проникновении в магазин уже известно сторожу, что тот уже вызвал наряд милиции... и попадался с поличным.
Рассказывали, что незадолго до моего прихода в охрану один только что освободившийся после долгой «отсидки» уголовник решил поживиться в отделенном магазинчике на отшибе спецпоселка – так называли большой окраинный поселок, где прежде селили политических ссыльных. Действовал вполне профессионально – через окно или дверь не полез. Забрался на крышу, разобрал печную трубу и спустился внутрь. Поскольку изнутри труба была предусмотрительно обмотана сигнальным проводом («заблокирована»), то «Иртыш» в доме по соседству исправно сработал. Сторожиха вышла, увидела блуждающий свет в окошке (грабитель подсвечивал себе зажженной газетой) и вызвала милицию.
Наряд долго не мог проникнуть в магазин – дверь оказалась заваленной изнутри. Ни на какие обращения к нему забаррикадировавшийся человек не реагировал. Когда с молитвой про себя и «бога матерью» вслух милиционеры взломали дверь и ворвались в магазин, то застали грабителя в полном бесчувствии. Он спал, свернувшись калачиком, на широком прилавке, усыпанном огрызками белого хлеба, краковской колбасы и пряников. Две пустые поллитровки валялись на полу, третья, початая, аккуратно стояла рядом со спящим. На лице его цвела безмятежная, полная счастья улыбка.
- Понял, что сейчас повяжут. Дай, думаю, хоть бухну да похаваю по-людски, - объяснил грабитель следователю наутро.
Но «надомников» было не слишком много. В большинстве своем сторожа несли службу как и положено – под дождем и снегом, короткими летними и бесконечными зимними ночами стерегли то, что называлось «народным добром». И раз в месяц, 20-го числа, стекались к нам в контору за скудным заработком.
* * *
Итак, это было в декабре, в канун Нового года. В отдел набилось особенно много народу. Кто-то курил на крыльце, кто-то грелся у печки в коридоре, кто-то просто сидел у стены – привычно, по-зэковски, на корточках. Дверь то и дело отворялась, кого-то впуская или выпуская. Я вышел из своего уголка в Ленинской комнате в коридор и лицом к лицу столкнулся с нестарым еще худощавым мужчиной в валенках, ватных штанах и телогрейке. Под мышкой он держал обыкновенную серую солдатскую шапку-ушанку, в руках – несколько купюр. Лицо его выражало нескрываемое удовлетворение жизнью, хотя живые черные глаза смотрели трезво, ясно и умно.
- Ну все, будет Новый год. Будет рождественская индейка и подарок в чулке, - подмигнул он мне.
Речь его показалась мне необычной и интересной.
- Ну, до Нового года еще дожить надо... Может, не откладывать, сейчас праздновать начать? – спросил я его.
И вдруг он посерьезнел.
- Сейчас нельзя, - сказал почти сердито.
- Что так?
- Сейчас нельзя, - еще сердитее повторил он. – Сегодня вечер свободный, и хозяйки дома не будет – к дочери в Тобольск уехала...
- Так что мешает?
- А то! – не сказать, чтобы он рассердился, но заговорил как-то даже торжественно. – Поскольку никто не мешает, я должен работать. Вот! – и поднял вверх указательный палец.
- Мастерите что-то? – поинтересовался я.
- Можно и так сказать, - развеселился он. – Пойдемте, покурим и поговорим... Угостите сигареткой?
Мы вышли на крыльцо и закурили мою «Стюардессу». В то время дрянные болгарские сигареты по 35 копеек за пачку считались наиболее приличными и не самыми дорогими (хотя и не дешевыми).
- Вы читали О.Генри? – затянувшись, спросил он.
- Ну, в общем, да... То есть, нет... Фильм смотрел! – не очень уверенно выпалил я. Вопрос застал врасплох: в школьной программе у нас из всей американской литературы значилась только «Хижина дяди Тома». В маленькой заводской библиотеке вроде бы стояла на полке книжка с таким именем, но уверен в этом я не был, потому что обычно спешил мимо, к полке научной фантастики. Зато фильм Леонида Гайдая «Вождь краснокожих» прошел в нашем ДК почти с аншлагом.
- Ха! Фильм,.. - он сокрушенно помотал головой. – Ну, так слушайте. Жил-был такой человек. Звали его... Ох ты, Господи... Ну, неважно. В общем, был он бухгалтером в одной крупной конторе – фирме по-ихнему, по-американски... И случилась в той фирме ревизия. Всё, как у нас: приехали ревизоры, все перевернули, пересчитали... Ну, посудите сами - с ревизорами-то ведь работать надо, так? В ресторанчик поужинать пригласить, в портфельчик рыбки копченой тихонько сунуть, бутылочку спир... то есть, этого, ихнего виски туда же, ну, и вообще... Да видно пожадничал тамошний директор, или там президент этой... фирмы. А, может, просто вредные попались ревизоры, ни на какой кобы... на этом, как его... мустанге к ним не подъедешь, такие тоже бывают. Короче, насчитали они недостачу. Большую и серьезную. А директору, или там президенту на себя-то ее брать неохота, правда ведь? Он же не для того воровал, чтобы его за это посадили. В общем, свалил он все на бухгалтера. Вот, говорит, кто расхищал. Мы ему доверили наши материальные ценности, а он... Не оправдал, одним словом. Ну, и тащат, значит, бухгалтера в суд. А суд – что суд? У нас и то, а уж там... В общем, вникать не стали. Бац – и в цугундер. Пятерик, понятно? Я бы сказал, легко отделался... Может, еще по одной?
Запалили еще по «Стюардессе».
- Вот, значит, сидит наш бухгалтер в ихней американской тюрьме, смотрит, как солнце всходит и заходит, - продолжает свой рассказ мой собеседник. - И тоскует, разумеется, по воле. Кто ж по ней не тоскует-то – будь ты американец, русский, или вовсе папуас какой-нибудь? Воля всем мила, да не всем она доступна... А пуще всего тоскует он не по жене даже, она у него вроде как баба стервозная была, так он от нее, можно сказать, отдыхал. А вот за дочку очень переживает. Как она там? Кто ей сказку на ночь расскажет? Кто косичку заплетет? Ведь выйдет – она уже большая будет, забудет своего папку-то... И весь он в этих мыслях. А тут Новый год подходит, а перед ним – Рождество, у них ведь все наоборот, не как у нас... И вообще Рождество у них главнее Нового года, все его празднуют, подарки друг другу дарят, в чулки их засовывают – будто бы ночью этот их Санта Клаус, американский Дед Мороз подложил... Вот и думает наш бухгалтер: а как же так его дочка на Рождество без подарка останется? Встанет утром, полезет в свой чулок, а там – пусто... У всех подарки, а у нее – ничего... Заплачет, расстроится... Можно еще вашу вкусную?
- Так вот, – прежде, чем прикурить, он тщательно разминает сигарету. – Мысль о том, что его дочь останется на Рождество без подарка, была для бухгалтера просто невыносима. Но что он мог поделать? Подозреваю, американская тюряга – не наша зона, да и вообще не так у них все, не по людски... Из ихней-то тюрьмы он вполне мог заказать ей подарок, чтобы доставили точно в срок, все в лучшем виде... Но для этого что нужно? Правильно, денежки. А их-то у него как раз и не было. Он же растратчик, расхититель, понимаете? А откуда у растратчика деньги? У нас так он вообще под конфискацию угодил бы. И пятериком бы не отделался... Может, зайдем внутрь, холодно что-то...
Мы вошли в коридор и приткнулись у голландки.
- В общем, придумал он, как выкрутиться! – торжествующе произнес рассказчик. – Попросил бумагу с карандашом и три дня что-то писал в камере, сидя за столом. Все наверное думали – жалобу катает, на апелляцию подавать хочет... Но он позвал надзирателя, что-то долго ему говорил, потом отдал исписанные листы. И что вы думаете? В Рождественскую ночь Санта Клаус принес-таки дочке бухгалтера подарок – замечательную куклу в таком же синеньком платьице, какое носила и любила сама девочка. А в каком-то популярном журнале был опубликован рассказ, на гонорар от которого как раз и был куплен этот замечательный подарок. Именно его и писал три дня наш узник. Рассказ назывался «Рождественский подарок» - про то, как некий зэк придумывает, как ему поздравить с рождеством свою дочку. И пишет рассказ… Понимаете? Правда, своим опозоренным именем он подписывать его не стал. Он вспомнил какую-то ковбойскую песенку, где постоянно звучало «О, Генри!». Так и родился писатель О.Генри.
Мой собеседник сделал эффектную паузу.
- Ладно, пора мне. Заболтался что-то. Боюсь только, что и в самом деле напьюсь, и поработать сегодня не успею...
- А что вы пишете-то?
- А вы не поняли? – хитро прищурился он. – Ладно. Одолжите-ка еще одну сигаретку – на прощание...
* * *
Прошло четыре месяца, но мы с ним больше так и не встретились. А в мае меня все-таки забрали в армию, и больше я уже не вернулся в свой родной город. Об одном до сих пор жалею: что не догнал его тогда, не спросил, как зовут, не напросился пойти к нему домой и почитать то, что тихо и тайком, для себя одного творил этот абсолютно неприметный человек – сторож в глухом таежном городке, взявший себе за образец жизнь такого далекого американского писателя. Ведь американцы для нас тогда были, пожалуй, подальше, чем сегодня — инопланетяне.
Молод я был еще. Глуп. И недостаточно любопытен...
Москва, 2008 год.