Борис Бляхин был ударником производства, общественником и примерным семьянином.
Почти сорок лет он проработал в одном и том же цехе на Уралмаше в одной и той же бригаде коммунистического труда. Бригада всегда – из пятилетки в пятилетку, из года в год, из квартала в квартал, из месяца в месяц – выполняла не только план, но и повышенные социалистические обязательства. Была такая странная штука, называлась «соцсоревнование» - то есть, «социалистическое соревнование». Каждая бригада брала на себя обязательства и старалась их перевыполнить, перегнав все другие бригады. Соревновались между собой не только бригады, но и участки, цехи, заводы, целые отрасли, а также районы, города, области и республики. Уральские металлурги соревновались с туркменскими хлопкоробами, чукотские оленеводы с эстонскими рыбаками, а новосибирские ученые с харьковскими милиционерами. И все всегда и везде перевыполняли не только планы, но и повышенные социалистические обязательства. При этом экономика почему-то все равно называлась «плановой».
Ни разу Борис не пропустил субботника или воскресника, и ни разу не отлынил от дежурства в добровольной народной дружине. Примерно раз в три недели, надев на рукав красную повязку с белыми буквами «ДНД», он вместе с товарищами из цеха прохаживался по вечерним уралмашевским улицам. Товарищами, как правило, были женщинами - мужики дежурства в «ДНД» не очень-то жаловали. Борис Бляхин шагал по улицам рабочего поселка – или, как писала заводская многотиражка, «соцгорода» - в окружении двух-трех внушающих уважение работниц своего цеха, и вся уралмашевская шпана при виде такого патруля должна была сломя голову разбегаться по подворотням.
И разбегалась! Пройдут годы, на новом уралмашевском кладбище выстоятся ряды огромных лабрадонитовых плит с нанесенными на них изображениями крепких бритоголовых парней в спортивных костюмах и кроссовках «adidas» - в полный рост. Но это будет еще лет этак через двадцать, а тогда, в застойные семидесятые, гангстерских войн с закатанными в асфальт конкурентами, с гремящими по ночам автоматными очередями и взрывами, казалось, ничто не предвещало. Потенциальных же нарушителей общественного порядка на улицах Уралмаша вполне мог распугать патруль дружинников (точнее, дружинниц) с красными повязками на рукавах.
Уралмаш - действительно город в городе. Построенный перед войной, он потихоньку разрастался безликими панельными многоэтажками, сохраняя в своем облике что-то от каждого пережитого им пласта времени.
На центральной площади имени Первой Пятилетки - бывшая гостиница «Мадрид», названная так когда-то в честь испанских антифашистов. Рядом - знаменитое ПТУ №1 имени Николая Кузнецова – когда-то легендарный разведчик якобы начинал свой трудовой путь именно тут. Самоходка на пьедестале у проходной – образец военной продукции завода.
Саму проходную надо было видеть в восьмом часу утра. Со всех улиц и улочек, радиально выходящих на площадь имени Первой Пятилетки, ручьями, речками и полноводными реками стекается народ. Площадь заполняется до отказа и постепенно мелеет по мере того, как втягивает ее в себя завод – подобно тому, как мелеет блюдце в руке у кустодиевской купчихи. Ни дать, ни взять – море, снимок из космоса. К середине 90-х это море высохло – совсем как Аральское. Буровые установки и шагающие экскаваторы, произведенные на станках 30-х годов, оказались никому не нужны. От моря осталась лужа.
Но тогда, в шестидесятые, семидесятые, да и в восьмидесятые все еще было как надо. И Борис Бляхин день за днем превращался в каплю, вливавшуюся в мощный поток, как сквозь плотину прорывавшийся через проходную на территорию гигантского завода. Узкие проходы, турникеты, охранницы в синих гимнастерках и беретах, у каждой на кожаном ремне – кобура, а в кобуре настоящий наган с настоящими патронами... Тысячи раз прошел Борис через эту проходную, и всего лишь единожды – не смог... Но до этого тоже пока что было далеко.
Надо сказать, в семье у Бориса тоже всё было нормально. То есть, совсем нормально. Жена Надя работала в одном с ним цехе. Две дочери-погодки исправно посещали сначала уралмашевские ясли, затем заводской детский сад, а затем местную школу «с математическим уклоном». Потом они вырастут, окончат один и тот же – финансовый – вуз, будут работать в Сбербанке и носить длинные норковые шубы. Длиннее той, что была у мамы – как-то папа купил ей доху с тринадцатой зарплаты.
Как семьянин он обладал разве что одной-единственной, не то, чтобы плохой, а - специфической мужской привычкой, гипотетически не слишком приятной для тех, кто делил с ним малогабаритную двухкомнатную квартиру. Ну, почему, скажите, так любят мужики на полчасика, а то и больше застрять на унитазе с книжкой или газетой – будто нет им другого более удобного места? Или чувствуем мы себя более защищенно и независимо на одном квадратном метре изолированного пространства со спущенными штанами?
Борис был невысоким мужчиной с крупным лицом – всегда немного обиженным, немного недоумевающим, но в целом вполне довольным жизнью и своим владельцем. На лбу, над левой бровью у него красовалась круглая, будто нарисованная родинка, которая делала его лицо слегка кокетливым. Лицо выглядело чуть моложе его, а жена Надя, трудолюбивая непоседа – чуть старше. Она казалась очень мудрой женщиной, этакой всеобщей матерью. Матерью не только своих дочек, но и самого Бориса. Потому что у самого Бориса матери не было, как не было и отца. Он был детдомовский.
Борис знал, что потерял родителей в войну. Когда она началась, ему было лишь четыре года, и он совсем ничего не помнил о том времени. Иногда во сне приходило какое-то неясное воспоминание – неуловимое, лишенное зрительного образа, звука, Ощущение. Чувство бесконечно доброго тепла и абсолютной защищенности, будто кто-то или что-то окружает его, подхватывает, поднимает и несет куда-то, защищая от всего и вся. И он припадает к этому бесконечно большому и растворяется в нем весь, без остатка...
Он не смог бы даже сказать, насколько часто снится ему этот сон, состоящий из одного-единственного мимолетного чувства. Может, он снился ему раз в месяц. А может – раз в год. Но всегда – был ли он худым недокормленным сиротой, подростком-фэзэушником, парнем, вернувшимся из армии, или уже взрослым мужиком – всегда после этого сна Борис просыпался в слезах. Этот сон был его страшной тайной.
В конце 80-х задули ветры перемен, и однажды Бляхин встретился с давним знакомым – Алексеем Козловым. Когда-то они работали в одном цехе и даже в одной бригаде, но Козлов учился на вечернем отделении юридического института, а когда закончил, то поступил на службу в областное управление КГБ. Жить продолжал в своей квартире на Уралмаше, и связь со старыми друзьями не прерывал. Вот и в тот раз они как обычно встретились за столом у их общей знакомой Ларисы Сазановой – крановщицы из сорок первого. Она была заводилой в их компании и любила по всякому поводу собирать всех друзей и подруг за своим немудреным столом – несмотря на то, что самой было нелегко в одиночку без мужа поднимать двух дочерей.
Мало-помалу их сходки-вечеринки все больше стали походить на девичники. По никем так и не объясненной причине мужики-уралмашевцы один за другим уходили – по большей части от рака или от инфаркта - и оставляли своих жен вдовами, хотя и работали все, как правило, вместе...
На том застолье, посвященном дню рождения хозяйки, Борис и Алексей оказались едва ли не единственными мужиками. К тому времени Козлов уже дослужился до полковника, из простых оперов - до начальника отдела кадров, а незадолго до выхода на пенсию его назначили главой областной комиссии по реабилитации жертв политических репрессий.
- Боря, разговор есть, - шепнул Козлов Бляхину в первый же момент встречи, чуть задержав в своей ладони ладонь Бориса.
После четвертой (или уже пятой?) рюмки они вышли на балкон подышать – оба не курили.
- Вот что, Борь, скажи: у тебя фамилия своя, или в детдоме придумали? – помолчав, спросил Алексей, глядя с высоты девятого этажа на суетящийся, подобно муравейнику, троллейбусный парк внизу.
- Своя, вроде, - пожал плечами Борис. – А... что?
- Да вот, понимаешь... Взгляни-ка, - и Козлов достал фотографию.
На очень старом, похоже, еще довоенном снимке была изображена семья: мужчина, женщина и ребенок. Мужчина в двубортном светлом костюме, рубашке с длинным воротничком на пуговках и полосатом галстуке. На женщине простое светлое платье, роскошная коса короной уложена вокруг головы. На коленях у нее малыш в матроске с надписью «Варяг» на бескозырке. Женщина очень красива. Малышу годика три, он смотрит в объектив, удивленно приоткрыв ротик. Бескозырка надета слегка набекрень, и над правой бровью ребенка можно разглядеть небольшую круглую родинку. У мужчины крупное, но какое-то детское лицо...
- Кто это? – неожиданно хрипло спросил Борис. Он вдруг почувствовал, что стремительно трезвеет, что не помешало, однако, балкону закачаться под ногами.
- Семья замнаркома Бляхина Петра Борисовича. Из бывших. Его отец до революции крупным заводчиком был, сбежал за границу. А сын – он еще тогда на инженера выучился – остался и согласился служить новой власти. Служил рядовым «спецом», мастером, начальником цеха, главным инженером, директором завода – в общем, по всем ступеням прошел. Считался редким специалистом и талантливым руководителем. Выдвинули в наркомат – начальником отдела, управления... Он бы и дальше пошел, да происхождение подкачало. Перед самой войной репрессировали и расстреляли. Супруга Наталья Сергеевна угодила в АЛЖИР... Слыхал про такой? В Казахстане был лагерь, назывался Акмолинский Лагерь Жен Изменников Родины, сокращенно «АЛЖИР». Там она и сгинула – в первую же зиму умерла от воспаления легких. А вот с сыном неувязочка вышла – война началась, не до тонкостей было. В общем, должен был малыш в специальный интернат попасть для «ДВР» - «детей врагов народа», а получилось так, что сдали его в обычный детдом, который потом эвакуировали на Урал...
- Как звали мальчика?
- Борисом. Борис Петрович Бляхин – в точности, как тебя, Боря... И год рождения тот же. Что у тебя в метриках о родителях-то сказано?
- Ничего... Прочерки …
- Что ж, может быть, это тебя и спасло... Будешь документы менять? Только ты подумай хорошенько, ладно? Сказать «нет» всегда успеешь. Времена теперь другие, а где-то там, за кордоном твои родственники живут, и не такие уж дальние – ведь туда вместе с отцом и младший брат Петра Борисовича уехал. Глядишь – какое-нибудь наследство свалится через Инюрколлегию...
В общем, вышел на балкон подышать сырым октябрьским воздухом один Борис Бляхин, а к столу вернулся совсем другой. Но никто, кроме Козлова, ничего не заметил. То, что молчал Борис за столом – так он и прежде особой болтливостью не отличался. Да и не особо поговоришь, когда вокруг тебя семь женщин тараторят... То, что раз за разом подливал себе в рюмку, да хлопал одну за другой – тоже укрылось от женских взглядов, тем более, что сами женщины в тот вечер от мужчин не отставали. Только в отличие от них Борис не пьянел, и сидел за столом трезвый как стеклышко.
И – сгинул прежний Боря Бляхин, не стало его. Место прежнего доброго, открытого и немного наивного человека занял совсем другой - мрачный и замкнутый. Казалось, что изнутри его постоянно что-то грызет. Он редко шутил, часто отвечал на вопросы невпопад или совсем не замечал, когда к нему обращались. Он похудел и на глазах постарел.
Супруга Надя, которой он в тот же день вечером рассказал о разговоре с Козловым, догадывалась, что причиной его непонятной депрессии стал именно этот разговор, но что именно сбило его с рельсов? Неотвязные мысли о том, что государство, которое он привык боготворить, на которое самоотверженно трудился всю свою жизнь, оказалось убийцей его родителей? О том, что жизнь его могла сложиться совсем не так, как сложилась? О богатых родственниках, которые живут где-то за океаном, не подозревая о его, Бориса, существовании? О том, что жизнь, казавшаяся простой и понятной, как устав ВЛКСМ, вдруг оказалась куда более сложной и запутанной штукой? Она пыталась поговорить с ним, но, чуть только касалась больной темы, он замыкался в себе и уходил от разговора.
Документы Борис менять не стал, и новые данные о своем происхождении узаконить не спешил.
Сон, так сладко мучивший Бориса Бляхина всю предыдущую жизнь, почему-то перестал ему сниться. И стало как-то пусто внутри себя. Совсем пусто...
От Нади не укрылось, что Борис начал потихоньку выпивать. Не с мужиками после смены – такое-то и раньше бывало. Ну, зайдут в пивную, примут по паре кружек, может, добавят потом бутылочку-другую беленькой... Подобные «мероприятия», как называл их Борис, случались совсем нечасто, обычно с получки – да и то не с каждой. Придя домой «под шафэ», Боря обычно дурачился, вел себя трогательно и смешно, веселил девочек, Надо и вскоре мирно засыпал на диванчике... Нет, теперь все было по-другому. От него почти все время пахло спиртным. Время от времени им вдруг овладевали приступы внезапной агрессии, и тогда он мог запустить в нее тем, что попадалось под руку. Девочки боялись его в такие минуты и запирались в комнате.
Кончилось тем, что Надя с девочками стали жить в одной, большой комнате, а Борис – один в маленькой.
Как-то он заснул в туалете, и домашние около двух часов не могли достучаться до него и попасть в отхожее место.
Надя вышла на пенсию в сорок пять – «по горячей сетке», то есть, как работница, занятая на очень вредном производстве. Борису предстояло трудиться еще пять лет, чтобы выйти на пенсию по той же «горячей сетке». Девочки одна за другой окончили школу и поступили учиться на факультет банковского дела и финансов.
Шел последний год работы Бориса на Уралмаше. В тот день он отправился в утреннюю смену, но уже через час вернулся домой.
- Не пустили, - только и сказал жене.
Она поняла: на проходной тормознули Бориса и не пропустили на территорию завода. Стойкий запах спиртного наконец-то сделал свое дело – в стране шла все еще продолжалась антиалкогольная кампания.
Примерный ударник Бляхин превратился в злостного прогульщика.
Ночью, встав по малой нужде, дочка не смогла попасть в туалет. Ее сестра и мать проснулись, все вместе принялись барабанить в дверь, но оттуда не доносилось ни звука.
Когда ослабевший шпингалет наконец соскочил, и дверь распахнулась, они увидели Бориса. Он сидел на своем любимом месте – на унитазе, шею сдавливал брючный ремень.
После похорон Лариса Сазанова по обычаю помыла пол в комнате, где он жил в последнее время. Она попросила мужчин отодвинуть диван. Под диваном обнаружилась россыпь пробок от водочных бутылок.
В тот же год приказал долго жить и прежний «Уралмаш» - некогда славный флагман советского тяжелого машиностроения.
Софрино, январь 2007 года.