Оскар, или адвокат пороков

 
      
      Москва
      2003

      
Those who find ugly meanings in beautiful things are corrupt without being charming.

O. Wilde, «The Picture of Dorian Gray» 1

   
      
ВСТУПЛЕНИЕ



Глава 1

«Флориан» - Странная пара - Визитка лорда -
Аукцион - Обед с моллюсками
      
      
      Когда я имел неосторожность познакомился с ним, то первое, что поразило меня до глубины души, было его изумительное внешнее сходство, причем не с одной, а сразу с тремя личностями, которых давно уже нет в живых, но чьи старые фотопортреты по-прежнему смотрят на нас со страниц необыкновенно притягательных своей ненавязчивой многозначностью книг. Эти же портреты с некоторых пор заняли положенные им места на стенах моего сумеречного, но зато уютного рабочего кабинета. Я имею в виду, безусловно, трех писателей и поэтов, один из которых был англичанином Льюисом Кэрроллом, другой ирландцем Оскаром Уайльдом, а третий, как ни странно, датчанином Хансом Кристианом Андерсеном. То же слегка одутловатое лицо, тот же умный взгляд прозрачных глаз, наивный и глубокий, а главное - та же старомодная прическа с прямым пробором и младенческой кудрявостью локонов, прикрывающих всегда невидимые уши. Стоит ли говорить, что я нисколько не удивился, когда, мягко, но уверенно пожимая мне руку, он с грустной улыбкой представился:
      - Оскар Доджсон2.
      Происходила эта изменившая всю мою дальнейшую жизнь встреча неподалеку от царящего над площадью Сан-Марко остроконечного пенала башни Кампанилы, под кровом знаменитого кафе «Флориан», излюбленного места встреч мировой литературной богемы XIX века. Признаться, я сам заглянул туда, влекомый желанием вдохнуть воздух, которым в свое время дышали здесь и Байрон, и Пруст, и Уайльд, и Диккенс и...
      Одним словом, Венеция, промозглый январский вечер, далекий стук гондол о деревянный причал, обжигающий пальцы стакан душистого грога и мысли о сиживавших в умиротворяющем тепле этих расписанных нежными оттенками стен давно почивших людях - все это настраивало мое одинокое il dolce fa niente3 на лирический лад, и потому появление здесь, в атмосфере вечной прелести тлена и смерти воплощения не одного, а целых трех гениев отжившей свой век литературы в первый момент показалось мне почти естественным.
      Правда, если быть до конца откровенным, когда в тот вечер он появился во «Флориане», я обратил внимание вовсе не на него, а на его спутницу. Это была среднего роста крашеная блондинка лет двадцати пяти одетая как и большинство итальянок в зимнюю пору: тяжелая дорогая шубка сверху и не менее дорогие, но совершенно неуместные изящные лаковые туфельки на острых каблучках. Прямые волосы перехвачены на затылке черной тесьмой в длинный хвост. Во взгляде - что-то знакомое, в повадках - нездешнее. Так обычно выглядят красивые русские девушки, успевшие привыкнуть к европейской жизни и даже набраться того, чего в наши дни лишены от рождения - пароды. Сказать, что она была хороша собой, значило не сказать ничего.
      Тут я перехватил взгляд старой итальянки, за которой украдкой наблюдал с того момента, как сам вошел сюда и занял местечко на диване за крохотным столиком возле высокого окна. Старость, лишенная дряхлости, спокойствие, неторопливость движений, полное погружение в себя делали ее в моих глазах любопытнейшим объектом для изучения. Я легко представил себе, сколько событий прошло перед ее глазами за те годы, которые она провела, быть может, именно здесь, в этом историческом для меня кафе, чинно подливая себе в кофе горячее молоко из кувшинчика, потягивая из бокала красное вино и лишь изредка перебрасываясь несколькими фразами с услужливо навещающим ее официантом.
      Появление юной женщины вывело старую венецианку из задумчивости, и я увидел, что она улыбнулась. У меня даже возникло ощущение, что так открыто и одновременно испуганно может улыбаться человек, заглянувший на склоне дней в альбом семейных фотографий и увидевший себя в далеком детстве. Когда пара села у того же окна напротив меня, старуха молча поднялась, положила под блюдце несколько аккуратно сложенных купюр, кивнула официанту и, прямо держа спину, покинула «Флориан».
      Спутник девушки положил рядом с собой на диван длинный серый плащ и старомодный зонт-трость, оставшись в приталенном твидовом костюме и небрежно повязанной алой косынке, выглядывающей из-под расстегнутой на две верхние пуговицы белоснежной рубашки. Девушка шубку не сняла. Я не мог не обратить внимание на то, как красиво смотрятся скрещенные под столиком ее длинные, обтянутые блестящими чулками ноги.
      Между тем господин, примечательная внешность которого уже бросилась мне в глаза, казалось, вовсе не интересовался своей прелестной компаньонкой. Вместо этого он равнодушно заглянул в лежащую перед ним книжечку меню, поднял взгляд на полусогнутую фигуру выжидающего официанта, пожал плечами, положил меню перед девушкой, заметил меня и приветливо кивнул. Я не нашел ничего лучшего, как ответить ему тем же. О моем существовании, однако, сразу же забыли, поскольку девушка довольно громко зашептала, что ей тоже все равно и что она по-итальянски не понимает. Интуиция меня не подвела и в этот раз: возмущение было высказано на чистейшем московском русском.
      - Ты плохо себя ведешь, - с сильным английским акцентом оборвал ее господин. - Если жмут туфли, иди босиком, но помалкивай. Я всегда отдаю новую обувь разнашивать, ты же знаешь. Закажи что-нибудь покрепче и расслабься - до гостиницы рукой подать.
      Слушая его речь, я уже рисовал в своем воображении картину, как юная капризная студентка приезжает на рождественские каникулы к дальнему далекому родственнику, может быть, к двоюродному деду - эмигранту первой волны - в Лондон, и оттуда они вместе совершают сказочный вояж по Европе, заканчивая его в зимней Италии. В возрастном отношении их разделяло никак не меньше сорока лет.
      В конце концов заказ был сделан, официант удалился, и мне пришлось делать вид, будто я не понимаю ни одного слова из того, о чем вела разговор эта интересная пара.
      - Завтра ты будешь иметь возможность провести все время в гостинице. Я наказываю тебя.
      - Ну и ходите один по этому мокрому городу, если вам так нравится! Я буду спать и смотреть телевизор...
      - Не думаю. Спать - может быть, но телевизор я выключу, а тебя посажу на наручник. Ты разве не заметила, какая тяжелая у нас кровать? Настоящий ампир. К тому же, я запру всю твою одежду.
      - Я замерзну...
      Мне стоило большого труда отвлечься на черную гладь окна. На Венецию уже опустилась ночь, превратив его в зеркало, через которое просматривались только шары фонарей на Сан-Марко. Зато сейчас я по-прежнему мог видеть спину вернувшегося с заказом официанта и поменявшихся местами странного господина с девушкой.
      То, о чем они говорили, могло звучать как неловкий розыгрыш, однако я был готов поклясться, что в слова они вкладывают всю серьезность. В таком случае, если разговор их не подвох и не игра, то мне оставалось сделать вывод, что, во-первых, они едва ли родственники, скорее, любовники, как бы неуместно это ни прозвучало, во-вторых, у них, похоже, одна постель на двоих, что подтверждает первое предположение, а в-третьих, им не чужды определенные пикантности интимных отношений, причем она предпочитает держать некоторую дистанцию, обращаясь к нему на вы.
      Когда спина официанта перестала прикрывать от меня в зеркале окна соседний столик, я понял, что господин смотрит в мою сторону. Причем не на меня сидящего, а на меня смотрящего. Наши взгляды в стекле встретились.
      - Anything peculiar outside? - поинтересовался он, вновь как будто забывая на время о своей собеседнице. - Snowing?4
      - I hope not, - ответил я, продолжая некоторое время поддерживать иллюзию увлеченности внешним миром и раздумывая о том, как мне теперь выкручиваться. - It’s been a pretty clear day today, isn’t it?5
      - Yeah, pretty much so, indeed. - Он пригубил такой же как у меня стакан, отчего я сделал вывод, что ему тоже принесли грог, и наконец повернулся, сочтя дальнейшее общение боком верхом неприличия. - Have you been here for a while? 6
      Он улыбался. Вежливый иностранец, пожалуй, типичный англичанин, умеющий поддерживать беседу ни о чем. Собственно, поддерживал беседу я - он ее начал.
      - I arrived last Saturday. Just for a week, you know. They give you a good week-end discount on air tickets.7
      - And where are you from?8
      Это был тот самый вопрос, которого я ждал. Его задают все, всем и всегда. И тем не менее сейчас я не был готов на него ответить. Признаться, что я из Москвы, значило расписаться в том, что я знаю их маленькую тайну. На носителя английского языка я могу сойти в какой-нибудь третьей стране, в той же Италии, например, но только не в разговоре с человеком, для которого он, судя по выговору, явно родной. На худой конец я всегда мог солгать, выдав себя за датчанина и боясь только того, чтобы мой собеседник не оказался датским моряком из какого-нибудь портового ютландского городка, говора которого не разобрать и со словарем.
      В этот момент нас отвлекли. Девушка встала, бросив на меня при этом более чем равнодушный взгляд и скорчив хорошенькую гримаску в адрес своего пожилого поклонника, после чего смело, хотя и чуть прихрамывая, отправилась, по всей видимости, на поиски туалетной комнаты.
      - Можете не отвечать, я и так догадался, что вы из России, - снова поднес стакан к губам мой собеседник и хитро прищурился. - Не переживайте, не по вашему английскому. Я бы сказал, он у вас не настолько безупречен, чтобы не принять вас за англичанина. Вот у меня русское произношение никак не выходит. Nice meeting you, Oscar Dodgeson9.
      И мы скрепили наше неожиданное знакомство рукопожатием, о котором я уже упоминал в самом начале.
      - Но как вы все-таки поняли? - Я не стал скрывать своего удивления. Обычно за границей посторонние принимают меня за кого угодно, только не за русского. Здесь же попадание было моментальным.
      - Более того, - улыбнулся Оскар, - я могу также предположить, что не вы разведчик и не из органов. Там, насколько мне известно, худо-бедно, но все же учат своих людей, как избегать разоблачения. Вы сделали две ошибки. Во-первых, вы слишком убедительно игнорировали нашу беседу с моей попутчицей. А во-вторых, так долго смотреть в окно не имело смысла: там же ничего не видно.
      Тон Оскара был вполне добродушным и откровенным, однако я мог в свою очередь предположить, что у него или в биографии не все гладко, или повадки наших шпионов - его профессиональный интерес. Хотя, судя по моим отрывочным сношениям в русской, а тем более советской эмиграцией, тема «неусыпного отеческого ока» всем им по-своему близка.
      Но Оскар Доджсон эмигрантом не казался и не был. Оставаясь при этом человеком крайне проницательным. Уловив ход моих мыслей, он запустил руку под левый борт пиджака и, поискав что-то несколько мгновений, вынул и протянул мне белоснежную визитную карточку, на одной стороне которой очень четко, скромно и лаконично значилось: Oscar, Lord Dodgeson of Stirlingshire, Lawyer10. Никакого адреса, только телефон, вероятно, мобильный. Карточка должна была по всей видимости производить на получателя впечатление, что ее владелец не нуждается в более подробном представлении, а те, кто не знают его по имени, что ж, shame on you11. Не будучи в состоянии не ответить вежливостью на вежливость, какой бы неуместной она ни выглядела в этот неурочный час, я открыл записную книжку и с облегчением обнаружил, что мои собственные визитки не остались в гостинице. Одну из них я передал лорду Доджсону, который с не меньшим интересом изучил ее, как принято у людей светских, и поинтересовался, действительно ли я писатель. Это недоверие, признаться, несколько меня уязвило, и я готов уже был взять свои слова относительно светскости моего собеседника обратно, когда тот поспешил загладить оплошность, пояснив:
      - Я хотел спросить, что именно вы пишите: романы, рассказы, статьи?
      - Иногда романы, но главным образом путевые заметки. Я много путешествую.
      - The thing is, - перешел он зачем-то на английский, - that I am looking for a talented person who would have be able and kind enough to write down some of my life experiences which are of quite queer nature12.
      С одной стороны, мне, разумеется, польстило сиюминутное попадание в разряд «талантливых», но с другой, я несколько поперхнулся словом «queer», которое в силу своей многозначности могло подразумевать и «странность», и «подозрительность», а кроме того, взятое вне контекста, означало на английском сленге «гомосексуалиста».
      - Well, sounds interesting...13 - только и успел ответить я, потому что в этот момент к нам присоединилась еще более похорошевшая спутница лорда Доджсона.
      Обо мне как-то сразу забыли. Я с некоторым удивлением заметил, что мой собеседник не только нас не представил, но и как будто даже постарался скрыть от девушки полученную визитную карточку. При этом он заговорил с ней по-прежнему довольно громко, явно не смущаясь моего слуха.
      - Все в порядке, Алеся? Бумаги хватило? А то эти итальянцы экономят на ней хуже твоих соплеменников. Я тут подумал, что мы могли бы отправиться завтра в Коррер14, - он указал рукой направление, - и больше никуда не ходить до самого вечера, когда нас ждут у Контарини15.
      - А мне туда обязательно идти? - и здесь закапризничала Алеся, глядя мимо меня на входную дверь.
      - Я же обещал, что ты будешь первым лотом на аукционе. Не упрямься, тебя ждет хороший процент со сделки. Ну что, в гостиницу?
      Вместо ответа она оставила недопитую чашку с остывшим кофе на столике, изящно встала и направилась к выходу.
      Лорд Доджсон поднялся следом, перебросил через руку плащ, браво цокнул об пол концом зонтика и, почти по-приятельски кивнув мне, неторопливо двинулся следом.
      С улицы пахнуло морской свежестью и запахом мокрого камня. Странное знакомство, которому было суждено во многом изменить мою жизнь, состоялось. Я стал обладателем визитной карточки английского лорда, выдававшего себя за адвоката, и воспоминания, которое в ту ночь не давало мне уснуть до самого утра.
      Как ни странно, мысли мои вновь все чаще возвращались к загадочной красавице, привезшей в Венецию свои капризы и пока необъяснимую манеру общения с пожилым англичанином, открыто выставлявшим ее легкомысленной содержанкой. Упоминание об аукционе, который должен был состояться на следующий день, и девушка в роли первого лота, если только я не ослышался, - все это могло возбудить и возбуждало во мне самые противоречивые мысли.
      Ранним утром я отправился через мост Риальто на рыбный рынок, а оттуда неспешно прошел лабиринтом безлюдных улочек до восточной части района Сан-Поло и заглянул в собор Фрари, чтобы очередной раз поклониться треугольному надгробью на могиле Кановы слева от входа и поразмышлять в тишине хоров перед алтарем с «Успением Девы» Тициана.
      В обед пищу духовную сменила пища земная, вернее, морская, поскольку, подчиняясь рыбному настроению, я зашел полакомиться в «Тратторию алла Мадонна», на удивление оживленный ресторанчик в непосредственной близости от Риальто. Мелко нарезанный угорь, приготовленный в легком томатном соусе с вином и чесноком на закуску, классический brodo di pesce, сдобренный шафраном в лучших традициях венецианской кухни в качестве супа, довольно острые спагетти со свежими морскими моллюсками под соусом «чилли» и вкуснейшая порция тирамису с большой чашкой каппучино на десерт скрасили мне около полутора часов непринужденного наблюдения за посетителями и снова навели на мысли о моих вчерашних знакомых. Виной ли тому была острота моллюсков или сладость тирамису, однако я никак не мог отделаться от ощущения чего-то запретного в словах, поведении и всем облике этой внезапно встретившейся мне пары. Когда я выходил через арку на набережную Рива дель Вин и направлялся мимо праздно сидящей под редкими лучами солнца публики в сторону отеля «Леон Бианко», где, как известно, останавливался Фенимор Купер, мне показалось, что за предстоящую неделю я непременно еще, быть может, не раз свижусь с таинственным лордом и его капризной субреткой, однако судьбе было угодно, чтобы наша следующая встреча произошла в совершенно ином месте и при совершенно других обстоятельствах.
      
_______________
















ЧАСТЬ I - МОСКВА


Глава 2
      
О порнографии - Dominazione16 - Страшное
подозрение - Костер
      
      
      В жизни иногда бывают случаи, когда нас посещает некое ощущение, которое мы обычно склонны приписывать нашей интуиции, однако, раз появившись, оно не дает ростков и остается лежать в принявшей ее почве, выжидая своего часа. Порой этот час так никогда и не наступает, и тогда мы либо говорим, что интуиция нас обманула, либо и вовсе забываем свое первое чувство приобщения к сокровенному.
      Выражаясь более простым языком, венецианское знакомство зародило во мне странное ощущение, которое я мог бы назвать нервным возбуждением, посещавшее меня впоследствии всякий раз, когда я возвращался мысленно к образу светловолосой девушки в шубке и жмущих туфельках. На двое уже стоял июнь, я давно вернулся в Москву, успел почти месяц прожить в Вене, снова вернулся, но все это время те или иные ассоциации нет-нет да и заставляли меня воображать себя сидящим в кафе «Флориан» и прислушивающимся к беседе за соседним столиком. Заметив это, я стал прислушиваться к себе и очень быстро осознал, что характер ассоциаций не позволяет спутать приступы возбуждения ни с чем иным, кроме довольно заурядной похотливости, или, выражаясь более художественным языком, порочности.
      Хотя многие литературные и кинематографические произведения, где фоном происходящего так или иначе оказывается Венеция, этот вечно умирающий город, затрагивают темы не только и не столько философские, сколько амурные, причем зачастую в гондолах и дворцах, выходящих окнами на Канал Гранде, разыгрываются сцены вполне порнографического толка, сам я всегда переживаю в этих удивительных рукотворных декорациях не сбывшейся сказки лишь светлые декадентские чувства и почти никогда - эротические. Мне думается, что атмосфера Венеции выше заурядности плотских утех и куда как более располагает к созерцательности и обращению в себя, нежели к физической расточительности. На подсознательном уровне она является для меня полной противоположностью, к примеру, Польши, которая, кажется, вся пропитана здоровой сладострастностью и желанием сорвать узы одежд...
      Именно поэтому до возвращения в Москву я не думал об Алесе, как о чем-то реальном и телесном, причем ее образ причудливо переплетался с образом ее спутника, или, как он сам выразился, «попутчика», оставаясь в большей степени связанным с загадочностью и недосказанностью. Разочарование от не повторившейся встречи слегка бередило мои мысли, но не чувства. Впервые она предстала передо мной в совершенно ином свете, кажется, в кабаре, располагавшемся на одном из переулков, примыкавших к Грабену17, где в просторном зале из зрителей был только я да скромная семейная пара, ушедшая через полчаса после начала представления. На сцене же, перед пустым залом, сменяя одна другую, по очереди выступали три или четыре танцовщицы, весь нехитрый номер которых сводился по сути к обычному стриптизу. Неординарность же происходящего заключалась как раз в отсутствии публики, контрастирующим с полной самоотдачей исполнительниц. В Амстердамском районе красных фонарей, к слову сказать, подобные заведения не знают отбоя от туристов, школьников и скучающих особ обоего пола, хотя исполнительницы плясок со свечами и любовных сцен явно не перетруждают себя на их потребу. Как бы то ни было, наблюдая за стройной девушкой, так ни разу и не распустившей свои красивые волосы, собранные в тугой узел, и изящно танцующей в одних пуантах по широкой сцене, за ее нежной полной грудью, плавно колышущейся на худенькой грудной клетке в такт грациозным прыжкам и пируэтам, я невольно подумал о далекой Алесе. Это не была тоска по чему-то несбывшемуся, скорее, предвкушение недостижимого. Чаще всего дар провоцировать подобную «тоску» называется у нас не совсем понятным мне словом «сексуальность», которое при обратном переводе с английского оказывается уж совершенно непонятной «половитостью». Между тем дар этот так же редок, как ощущение счастья, и присущ людям, в моем случае, женщинам, вне зависимости от их внешних данных. Не приходилось ли вам испытывать неуютное замирание сердца при виде гибко потягивающейся на скамейке осеннего парка девушки, лица которой вы даже не видите, потому что она далеко и не смотрит в вашу сторону, зато вам мгновенно, как при вспышке фотокамеры, виден весь ее облик, в котором при более внимательном рассмотрении нет ничего примечательного, и все же сочетание небрежно распущенных по плечам прядей, поворота головы, поднятых вверх слабых рук с длинными пальцами и смело вытянутых прямо под колеса пролетающих мимо велосипедов ног в черных обтягивающих брюках приводит вас в состояние неописуемого трепета и восторга? Если да, вы понимаете о чем я говорю. Если нет, я могу только позавидовать тому, что вам еще предстоит это пережить...
      Упоминавшееся выше «предвкушение непостижимого» вновь буквально пронзило мой мозг, когда я вставил в видеомагнитофон только что купленную с рук в Филевском парке кассету, сел в кресло и нажал «play».
      Для непосвященных я готов пояснить, что на территории означенного парка существовала, существует и, по всей видимости, будет существовать всегда подпольная торговля всевозможной видеопродукцией, как выражаются российские средства массовой дезинформации, «мировой порнографической индустрии». Эта деятельность проистекает там - да и не только там - вне зависимости от погоды, наличия или отсутствия воскресного рынка, фамилии или национальности московского мэра, текущего курса рубля и прочей ерунды. Порнография была есть и будет товаром востребованным. Правда, она тоже бывает разной, поскольку обязана потакать как массовому, так и изощренному вкусу. Или вкусу утонченному. Последнее, как я не раз обнаруживал, относится и ко мне, поскольку обычные фильмы, в которых запечатляются заурядные совокупления двух людей, получающих за это большие деньги, наводят на меня скуку. Коль скоро кому-то может быть небезынтересна эта тема, замечу, что если отбросить значение «порнография» как определение качества чего бы то ни было, будь то плохой роман или очередной закон очередного правительства, и оставить значение этого слова как определение жанра, дозволяющего говорить о совершенно естественных нуждах каждого человека, открытое выражение которых запрещено присущей любому обществу с двойной моралью, замешенной на религиозном снобизме, называемом еще «пуританством», итак, если рассматривать жанр как таковой, то в нем определенно можно найти весьма интересные и незаурядные примеры. Не углубляясь в дебри существующих направлений, я бы отметил то, где эротизм достигается отнюдь не двигающимися во весь экран или на каждой странице слитыми в деланном экстазе половыми органами, а самой ситуацией, в которой оказываются исполнители воли режиссера или писателя. Это примерно то же, как если сравнивать ощущение при виде совершенно обнаженной девушки, загорающей на жарком пляже, и той же девушки, осторожно идущей по лесу или среди руин старинного дома в одной только шляпке и туфлях на высоком каблуке. Первое вполне естественно и потому почти не возбуждает, тогда как второе возбуждает исключительно, причем именно своей неестественностью. Таким образом мой выбор в этом тонком предмете останавливается, в частности, на том, что относят к так называемому «садомазохизму». Когда воочию просматривается зависимость одного от другого, неравенство, подчинение, покорность, деспотизм обличенные в позу, одежду или слово. Когда есть не любовь, но нерв, не экстаз, но надрыв. Когда кому-то становится от радости больно, а другому радостно - от боли. При этом даже спутниковое телевидение почему-то старается избегать подобных тем, показывая по большей части заурядные «пляжные» варианты18. Поэтому иногда, почувствовав желание новых ощущений, я и прибегаю к помощи переписчиков краденых фильмов более необычной тематики.
      Так было и в тот день. Патлатый продавец, затянутый в кожаные доспехи на слишком блестящих заклепках, узнав меня, понимающе кивнул и вытащил из стоящей тут же спортивной сумки два блока видавших виды кассет, подписанных, вероятно, его же неровным почерком.
      - Все новое, - заверил он, предвосхищая мой вопрос.
      Я бы на его месте не делал столь поспешных заключений, поскольку некоторые названия были мне безусловно знакомы. Тем не менее одна кассета привлекла мое внимание своим дурацки банальным названием: «Тренировка непослушной девочки». Я еще подумал, что следовало бы перевести не «тренировка», а «воспитание», поскольку предположил, что в оригинале фильм называется как-нибудь вроде «Training of a naughty girl».
      - Это о чем? - небрежно поинтересовался я, уже зная, что наверняка куплю, вне зависимости от ответа.
      - Сам не видел, но говорят, что классный.
      - Качество как?
      - Как обычно - если что, приносите, поменяем.
      И вот я запустил кассету, заранее решив, что если сразу пойму, что чепуха, промотаю по своему обыкновению на скорости, уберу в шкаф и оставлю до тех времен, когда снова навещу Филевский парк. Однако ожидания мои более чем оправдались. Прежде всего меня приятно удивило то, что заглавные титры пошли вовсе не на английском, а на итальянском языке. Я даже подумал, что мне подсунули не тот фильм, который я покупал, однако оригинальное название «Dominazione» все же обещало «тренировку» и уж наверняка неравенство.
      С первых же кадров я позабыл все свои предыдущие рассуждения. Перед камерой была она, Алеся, там самая девушка с белым хвостом, только теперь она была не в шубке и не в туфельках, а в подчеркивающим ее стройную фигурку джинсовом костюме и коротких сапожках. Она не играла какую-либо роль, не бросала реплики, а просто шла на меня и, не останавливаясь, проходила мимо, за кадр. Потом зрители уже видели ее в некоем средиземноморском особняке, в богато обставленном кабинете, стоящей перед массивным столом. На ней все тот же костюм. Она виновато и слегка испуганно смотрит прямо в камеру, то есть на своего невидимого собеседника, который резким тоном за что-то ее отчитывает. Авторы фильма избрали типичный сегодня прием почти документальной съемки, когда все действие показывается от лица всегда остающегося за кадром оператора. Иногда перед объективом появляется только его рука, чтобы принять участие в происходящем. Так в первой сцене эта рука, принадлежащая, судя по седым волосам на тыльной стороне ладони, явно немолодому мужчине, поднимает со стола стакан с водой и одним махом выплескивает его прямо в лицо девушки, которая даже не успевает зажмуриться. Мокрая и чуть не плачущая, Алеся опускается на пол, оползает стол, и зрители видят, как ее затылок склоняется над кажущимся далеким с такой высоты ботинком оператора. На протяжении последующих двух с лишним часов девушке приходится претерпевать одно унижение за другим. Причем непередаваемое ощущение сопричастности не покидало меня все это время, поскольку, кроме главной и единственной героини, да еще неведомого человека за камерой, в фильме не было ни одного актера. Все происходило по-настоящему или, по крайней мере, так выглядело. Вот она приходит на какую-то ночную дискотеку, переполненную народом, откликается на призыв ведущего, поднимается на сцену и на виду у всех исполняет стриптиз, причем исполняет вынужденно, то и дело поглядывая на камеру, наконец, раздевшись полностью, тут же на сцене надевает одни только сапожки и в них спускается в неистовствующий пьяный зал, начиная ластиться к первым же попавшимся мужчинам. Объектив нагоняет ее, она испуганно оглядывается, оператор что-то недовольно кричит, забиваемый шумом публики и оглушительной музыкой, и вот уже Алеся на четвереньках ползет между расступающимися в восторге зрителями, трется об их ноги, кое-кто даже слегка пинает ее в бок, некоторые женщины с хохотом нагибаются и шлепают ее ладонями по ягодицам, а она все ползет и ползет... Порою мне самому казалось, что я схожу с ума от смешанного отвращения, трепета и желания, причем меня ни на мгновение не покидала мысль, что это не просто девушка с экрана, а живой человек, рядом с которым я сидел и внешней неприступностью которой восхищался. Теперь же от неприступности не осталось и следа. В одной из наиболее безобидных сцен Алесю прямо из автомобиля, остановившегося на автостраде, выводят в красивый осенний лес, в котором недавно прошел дождь, и она раздевается прямо на узкой тропинке и идет дальше крадучись, прячась за деревьями и кустами, оставив всю одежду лежать там же, на мокрой траве, а потом оказывается, что лес больше похож на парк, кое-где сквозь листву видны прогуливающиеся и сидящие на лавочках тепло одетые люди, при желании они могут оглянуться и увидеть странную голую девушку, одновременно скрывающуюся от них и пытающуюся показать оператору, на какой риск она отваживается. Местами она приседает на корточки, обнимает себя руками, стараясь согреться, но камера гонит ее дальше, заставляя оглядываться и виновато улыбаться. Потом она ложится навзничь, а все та же седая рука долго мнет ее упругие груди с тугими сосками, то и дело ускользающие с экрана, чтобы зрителю были видны соседние кусты и происходящая за ними жизнь. Я все ждал, когда же произойдет настоящий половой акт, но был приятно удивлен тем, что все шло по, я бы сказал, «некоммерческому» сценарию. В одной из сцен Алеся идет по берегу моря, и оператор приказывает ей, судя по всему, отдаться группке расположившихся неподалеку пикником молодых людей, смахивающих своими физиономиями на водителей-дальнобойщиков. Когда она подходила к ним, оставив оператора подсматривать из-за кустов, я не мог отделаться от ощущения того, что это и в самом деле застигнутые врасплох отдыхающие, а не подставная массовка, как то часто бывает в фильмах о «сексе в публичных местах». Раздевшись, она легла прямо на песок ногами к пикнику и, разведя в стороны колени, долго ласкала себя. Я ожидал, что вот сейчас кто-нибудь подойдет к ней и начнется лихая групповая сцена, однако мужчины оставались сидеть на своих местах, и для меня это стало лишним доказательством реальной незапланированности происходящего. Другие «актеры», если их тоже можно так назвать, появились только во второй части фильма, посвященной теперь уже унижениям не через эксгибиционизм, а через самые настоящие издевательства. Как и прежде, поначалу Алеся остается наедине с оператором. Она в типичной для подобных сцен комнате, увешанной всевозможными плетками, наручниками, кожаной одеждой, цепями и т.п. С первого же кадра она висит в самой что ни на есть беспомощной позе, подвешенная, как на качелях, за запястья и щиколотки к потолку. Разумеется, совершенно голая. Для начала оператор вооружается кожаной лопаткой и долго шлепает ее по ягодицам и стройным ляжкам. Потом берет длинный прут и сечет девушке подошвы ног. Звук постоянно включен, никакой лишней музыки, никаких разговоров, только слышны взвизгивания прута и истязаемой. Наконец как будто удовлетворившись, палач вводит узкую рукоятку прута в анальное отверстие Алеси и забывает его там на время, переходя к ее бледному запрокинутому лицу. Здесь впервые зритель видит его короткий член со вздувшимися венами и пурпурной головкой, которую девушка послушно облизывает и сосет. Заканчивается эта сцена крупным планом: по-прежнему перевернутое женское лицо, искаженное болью, и мужская ладонь, наносящая по нему звонкие пощечины. Дальше - больше. Трое мужчин в масках ведут Алесю в лес, где уже приготовлена глубокая яма. Девушка полностью раздевается и встает в нее. Ее зарывают по самую шею, так что над землей теперь видна только ее голова. С этого момента и на протяжении не менее пятнадцати минут все трое глумятся над несчастной самым омерзительным образом: приводят в ужас, разведя неподалеку костер, отжимаются на руках прямо над ней, заставляя подставлять открытый рот напряженным членам, перемежая это с вливаниями туда же содержимого бутылки «Stolichnaya», напускают безобидную маленькую собачку, которая не находит ничего лучше, как помочиться ей на ухо, подавая тем самым идею всей компании, отчего последние кадры этой сцены превращаются настоящую оргию испражнений, достойную пера печально знаменитого маркиза. После этого зрелища я ясно ощутил, что уже не вижу в поруганной Алесе той соблазнительной девушки, память о которой жила во мне до сих пор. Она казалась слишком покорной всему, что бы с ней ни происходило, чтобы вызывать сочувствие. Как известно, уступка насилию провоцирует не просто новое насилие, а насилие удвоенное, утроенное. На протяжении всего фильма напряжение от сцены к сцене неуклонно нарастало, позволяя предположить в качестве гранд финале все, что угодно. Признаюсь, мне самому стало не по себе, когда я увидел, как рука оператора сначала намыливает и сбривает безопасной бритвой волосы в распахнутой на краю ванны промежности, а потом девушка послушно сидит на стуле, ничем не связанная и вольная в любой момент вскочить, но она этого не делает и ждет, пока новый незнакомец в маске острыми ножницами не сострижет сначала ее замечательный хвост, и примется брить ее дальше, превращая в уродливую лысую куклу. Чудовищная метаморфоза завораживала. Трудно представить себе состояние женщины, когда ее вот так тщательно и неторопливо лишают, может быть, самого важного, что у нее есть, а тем более если это молоденькая девушка и если она красива. Была красива... На крупном плане отчетливо видно, как ей сбривают даже брови... Но и это, оказывается, еще не все. В кадре появляются ножницы, которыми безжалостно отрезаются длинные ресницы. Теперь голое, лысое, покорное существо не вызывало ничего, кроме брезгливости и страха. Мне неимоверно захотелось выключит телевизор, чтобы не видеть этого ужаса и омерзения. Автор добился желаемого: от сопереживания несчастной в самом начале чувства зрителей дошли до той кульминационной точки, когда хотелось крикнуть оператору: «Да не показывай ты эту гадость! Убери ее с глаз долой!» Признаюсь, я испытал облегчение, когда в последних кадрах камера лишь изредка выхватывает бегущую по какому-то саду голую пленницу, преследуемую тремя мужчинами с полицейскими дубинками. Из-за их спин видно, как она безуспешно пытается уклониться от града их ударов, спотыкается, падает, пытается подняться, съеживается от боли, а преследователи, как заведенные, взмахивают над нею своими черными орудиями.
      Когда экран погас и полетели «мушки», я еще долго не мог прийти в себя, не понимая, где я и что это было. Пришлось вскипятить себе кофе, выключить видео, вынуть кассету и снова сесть в кресло. Меня не покидало ощущение, что все это происходило на самом деле. А потом я понял, что это вовсе не ощущение, что все виденное мной - реальность, задокументированная бесчувственной пленкой. Никакого фильма не было - была лишь детальная хроника событий, имевших место в неизвестных мне местах, но зато со знакомым мне человеком. Даже если бы я не знал Алесю, не сидел с ней за соседними столиками во «Флорине», я мог был с полной уверенностью сказать, что ничего подобного нельзя сыграть просто так, что простота съемки не допускала никаких маломальских спецэффектов, что волосы действительно состригались и сбривались, чтобы уже больше никогда не вырасти, что дубинки были настоящие, что я собственными глазами видел проступающие на голом теле синяки и кровоподтеки...
      Я бросился к видео и снова вставил кассету. Усевшись прямо на ковер, еще раз просмотрел последние несколько секунд. Сомнений не оставалось. Первый раз я был на стороне мучителей, мне самому хотелось, чтобы они поскорее избавились от этой ничтожного, жалкого подобия женщины. Теперь же, выпив кофе и сделав паузу, я осмыслил увиденное и уже не мог избавиться от чувства, что на моих глазах совершилось не что иное как самое обыкновенное убийство. Вот опять то место, где из-за ритмично нагибающихся спин видно распростертое на траве тело. Удары дубинок обрушиваются на шею, плечи и бока, однако девушка не вздрагивает и не шевелится. Это длится одно мгновение, но это мгновение последнее. После него всплывает титр, свидетельствующий, что фильм был снят в текущем году и что копирайт принадлежит некой фирме «KaNOVA».
      Что-то здесь было не так. Не помню, какие мысли нахлынули на меня в тот момент, но одно сделалось мне очевидно наверняка: это не фильм, не выдумка, в нем не было актеров, все, что происходило, все, что я видел, происходило на самом деле, ее действительно избили, уничтожили, убили.
      Вытянувшись на ковре, я посмотрел в белый потолок, на круг лепнины над люстрой.
      Я внезапно подумал о том, что, быть может, из всех, кому приходилось видеть этот фильм, я один постиг завуалированный в нем смысл. Для других она могла остаться забавной выдумкой сценариста и оператора. Выдумкой, каких много ходит по свету. В плохом качестве. Многократно переписываемых с кассеты на кассету. Почти без звука, почти без резкости, в плохом освещении, с нелепыми и неуклюжими актерами.
      Я в буквальном смысле схватился за голову. Не означало ли это, что и на этих, других кассетах, запечатлены тоже реальные события, а не игра на камеру безобидных садомазохистов? Ведь неизвестно, не воспринял бы я точно таким же незаинтересованным образом «Dominazione», если бы не следил со всем вниманием за главной героиней только потому, что сразу же узнал в ней реальную девушку.
      Уже стемнело, когда я закончил просматривать извлеченные на свет из давно забытых ящиков много лет назад купленные фильмы. Во многом моя догадка получила свое подтверждение. Все зависело от того, какими глазами созерцать происходящее на экране. Протыкаемые иглами груди, оттянутые щипцами языки и половые органы, растяжения на дыбе, удары по любым частям тела не только плетками, но и палками - все это и многое другое сплеталось теперь в бесконечный хоровод чьих-то настоящих, а не выдуманных болей, позора, мук и отчаяния.
      Ночь я провел беспокойно. Заснул уже под утро. Когда проснулся, помнил только фрагмент посетившего меня сна: пустынная площадь Сан-Марко, жарко полыхающий огненным столбом костер перед арками одноименной базилики и беззвучно кричащая в нем нагая ведьма...
      
_________________
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
Глава 3
      
По следу - Нечаянное знакомство - Пропажа -
Подведение первых итогов - У столба
      
      
      Для решения загадки, которая, в принципе, таковой не являлась, поскольку едва ли кто-нибудь, кроме меня, мог подумать, что девушку действительно убили, но тем не менее я все же называл путаницу моих тогдашних чувств загадкой, распутать которую я теперь хотел не столько ради установления некой истины, которая и без того была очевидна, сколько ради самоуспокоения, одним словом, для решения загадки у меня в руках находились всего две зацепки. Идти по пути поисков таинственной фирмы «KaNOVA» я не собирался, понимая их бесполезность. Едва ли людей, занимающихся производством видеоматериалов подобного рода, можно отыскать по телефонному справочнику, будь то в Италии или где-нибудь еще. Таким образом, это вариант я в расчет не принимал и оставил его на крайний случай.
      Во-вторых, существовала визитная карточка человека, с которым я видел Алесю в последний раз. После размышлений я все же пришел к выводу, что начинать поиски с нее было бы поспешностью, поскольку я не только был совершенно не уверен в том, что лорд Доджсон действительно оказался последним ее спутником, но и понятия не имел, чем на самом деле эта Алеся занималась в жизни.
      Может быть, думал я, наблюдая в окно за собирающимися дождевыми тучами и понимая, что сегодня я, пожалуй, останусь без трансляции футбольного матча между Манчестером и Тоттенхэмом, может быть, она работала в каком-нибудь итальянском бюро эскортных услуг и скрашивала одиночество таких господ, как лорд Доджсон, меняя их каждую неделю. Конечно, маловероятно, чтобы в Италии работала девушка, пусть даже выдающейся внешности, не знающая итальянского, но ведь в наше время он мог пригласить ее из любой другой европейской страны и не только.
      В-третьих, существовал продавец, у которого я эту кассету купил. Если даже он не знает, что на ней, то может, если постараться, вывести на тех, кто ее переписывал, кто покупал оригинальную копию и т.д. Путь тоже не из легких, зато никуда не нужно звонить или ехать, а нужно только вести честную игру и не произвести впечатления шпика из органов.
      Наконец, последняя, четвертая возможность заключалась в том, чтобы все-таки постараться расслабиться и не предпринимать никаких действий вообще. Девушка могла быть жива здорова, а ее мазохическая смерть - произойти только в моем воспаленном воображении. Однако, привыкнув доверять своей интуиции и зная, что не успокоюсь, пока не добьюсь хоть какого-нибудь решения, я отбросил этот вариант так же, как и первый.
      Было воскресенье, торговля в Филевском парке приходилась на оба выходных, а потому я, уже не рассуждая и торопясь, чтобы успеть к вечернему футболу, направился в места моих вчерашних прогулок.
      Продавец стоял на том же месте, что и намедни, только сегодня он пребывал в легком подпитии. Меня он, разумеется, не узнал, зато узнал кассету и сделал обиженный вид, решив, что я приехал ее менять. Я поспешил его успокоить и объяснил, что все значительно проще: меня интересуют подобные фильмы, и я бы хотел переговорить с теми людьми, которые их тиражируют. Уже сказав это, я почувствовал, что ошибся: продавец меня понял, но понял по-своему - мой вопрос исключал его интерес в этом деле. Я должен был обязательно покупать фильмы у него, иначе сам он ничего с оказываемой мне услуги не имел. Пришлось выкручиваться, и я заявил, что интересуюсь не столько покупкой, сколько продажей, и имею, что предложить для тиражирования. Продавец посмотрел на меня скептически, смачно отхлебнул из бутылки с пивом очередной глоток, вытер рукой неровно зарастающий подбородок и без труда придал лицу рассеянный вид, показывая, что разговор закончен. Судя по всему, я зря тратил время.
      И тут, как это обычно случается в самую критическую минуту, меня тронул за локоть невзрачного вида человечек лет тридцати с небольшим, невысокого роста, в светлой рубахе с короткими рукавами и потертых джинсах. Следуя привычке обращать внимание на окружающих, я давно заметил его среди толпившихся поблизости не то продавцов, не то покупателей, одним словом, праздных созданий, которых в русской литературе принято называть «зеваками». Мне даже показалось, что он с интересом прислушивается к нашему негромкому разговору. И вот выяснялось, что интуиция вновь меня не подвела.
      - Что вас интересует? - прямо начал он, отводя меня чуть в сторону от себе подобных и норовя заглянуть мне в глаза.
      Я не люблю, когда со мной начинают секретничать на улице, справедливо ожидая в подобном поведении любого подвоха, однако мой новый знакомый чем-то неуловимым отличался от самопальных коммивояжеров, торгующих втридорога из-под полы тем, что можно купить в любом магазине. Он смотрел на меня теперь открыто и прямо, не отводя взгляда и только заговорчески улыбаясь.
      - Так что вас интересует?
      - Но вы же слышали наш разговор, не так ли?
      - Слышал, но не слушал, - забавно наморщил он нос и чихнул, едва успев прикрыть рот кулаком, в котором сжимал набитый, вероятно, кассетами плотный целлофановый пакет белого цвета с рекламой каких-то сигарет. - Извините... Нда-с, лето называется... Эротику ищите?
      Я не перестаю умиляться тому, как люди смешивают причины со следствием, путают форму и содержанием, а в целом - страшным образом упрощают свою и без того не слишком изысканную речь. Начиная с безобидного «ну, я пошел в ванну», хотя «в ванну» можно разве что сесть или в крайнем случае встать, тогда как уходят на самом деле «в ванную», то есть в ванную комнату, и заканчивая совершенно идиотским по своей многоликой безликости словечком «кино», которое смотрят, в которое ходят, которое покупают, которое снимают и так далее и тому подобное. Несчастное слово «фильм» уже почти не вспоминается, а те два, что безбожно слились в вышеозначенном «кине», то есть «кинотеатр» и «картина» вообще вышли из употребления.
      То же, увы, касается и излюбленной мною тематики. На подсознательном уровне все прекрасно понимают, что такое эротика; на словах же определить не может никто, что само по себе вполне приемлемо, однако это обстоятельство порождает в свою очередь множество разночтений, вроде того, что только что было озвучено моим новым собеседником.
      - Нет, эротику не ищу. И даже любви не ищу, - серьезно ответил я, чем поставил его в затруднительное положение, и добавил: - А вот кое-какими порнографическими фильмами интересуюсь.
      Мужчина просиял, оживился и еще раз приподнял свой пакет, давая понять, что мы говорим об одном и том же. Я поспешил охладить его пыл.
      - Но только совершенно определенными...
      Он весь обратился в слух.
      - Вчера я купил здесь фильм, который относился к так называемому жанру «садо-мазо». - Понимающий кивок. - Но это оказались не дешевые немецкие поделки со свиноподобными «укротительницами» и вялыми усатыми «рабами», где ничего толком не происходит, а только демонстрируется бижутерия на интимных местах да резиновые распашонки. - Снова кивок, на сей раз сопровождаемый одобрительной улыбкой. - Фильм, как ни странно, итальянский, в основном просто унижения, но очень реалистично, как бы скрытой камерой, а под конец несколько довольно жестоких сцен, причем мне даже показалось, что не понарошку. Вот такого плана я и ищу.
      Собеседник выдержал паузу, улыбка постепенно потухла, он бросил взгляд на свой явно потерявший в его глазах привлекательность пакет, огляделся по сторонам, со вздохом снова взял меня под локоть и ненавязчиво потянул в сторону метро.
      - Идемте. Здесь вы такого все равно больше не найдете.
      Я, разумеется, никуда просто так идти не собирался. Хорошо, конечно, когда люди умеют быстро сходиться с себе подобными и после второй фразы уже считают тебя своим корешем, но я предпочитаю держаться от таких подальше, предчувствуя, что ничего путного от подобных знакомств не получится. Мы остановились, не сделав и двух шагов.
      - У вас, я вижу, весьма эстетический подход ко всему этому хозяйству, - заговорил собеседник, показывая свою проницательность и знание вопроса. - Предполагаю, что вам будет трудно угодить, но можно все же попробовать. Единственно, за что не берусь отвечать, так это за качество. Но сюжеты на тему того, что вы описали, в наличие имеются.
      - На самом деле, качество - вещь немаловажная, - заметил я. - Тот, о котором я говорю, конечно, видно, что переписан, но определенно недавно снят. Всякого старья мне не нужно.
      - А французы? - поинтересовался он как бы на всякий случай.
      Я почувствовал, что имею дело с человеком действительно знающим предмет: в самом деле, под «французами» им скорее всего подразумевались довольно простенькие, но зато по-настоящему эротические фильмы 70-х годов, эдакое ретро, совершенно по нынешним меркам скромные и обладающие именно тем, что не хватает этому жанру - ситуативности, ракурса, одним словом, того, о чем я рассуждал в начале предыдущей главы.
      Уточнять я, правда, не стал. Вместо этого мне пришло в голову задать ему еще более конкретный вопрос:
      - Раз уж вы так во всем этом разбираетесь, скажите, вам что-нибудь говорит такое название студии или фирмы, как «Канова»? Пишется «KaNOVA»...
      Собеседник задумался, потом как-то странно на меня посмотрел и, понизив голос, поинтересовался:
      - А вы, случаем, не из органов?
      - Тот же самый вопрос я вправе задать и вам, если хотите. Нет, я не из органов, как, собственно, надеюсь, и вы. Делать им больше нечего, как только заниматься безобидными видеопиратами.
      - Не всегда безобидными, - поправил он меня и насупился, словно что-то припоминая. - Компания, о которой вы спрашиваете, например, совсем недавно привлекалась Гаагским судом по делу о похищениях людей в странах Европе. Правда, вина ее так и не была доказана. Тем более, что саму фирму, насколько мне известно, найти тоже так и не удалось.
      - Но она существует? - поинтересовался я, придав голосу полнейшее равнодушие, хотя внезапное откровение собеседника меня потрясло.
      - Не знаю. Слышал про нее только потому, что интересуюсь подобными вещами, да и в Интернете пару раз попадались за их подписью объявления о поиске моделей. Но сразу скажу, что фильмов их у меня нет. К сожалению, поскольку, говорят, вещицы стоящие. А вас именно они интересуют?
      - Может быть. А может, и нет. Какого плана фильмы мне нравятся я вам уже обрисовал.
      Наступила очередная пауза, означавшая с моей стороны, что дальнейший беспредметный разговор я считаю лишенным всякого смысла. Собеседник это хорошо понимал, однако тоже не торопился со встречными предложениями. Наконец, убрав руку с пакетом за спину, он спросил, посмотрев в сторону:
      - Вы, кажется, говорили тому юноше, что вам самому есть что показать. Вы снимаете?
      - Скорее, записываю. У меня на крыше стоит тарелка, - пояснил я, радуясь тому, что на всякий случай заранее заготовил подобное объяснение.
      - Ну, этим добром сегодня уже никого не удивишь, - несколько разочарованно протянул мой знакомый. - Там одно старье крутят.
      - Не скажи, - вступился я за европейских порнографистов. - Уже этого года фильмы появляются.
      - Давайте сделаем так, - прервал он меня. - Думаю, в принципе, у нас могут быть общие интересы. Я знаю кое-каких людей, которые, вероятно, вас заинтересуют. Вы мне дайте ваш контактный телефон, а я вам до конца недели перезвоню и тогда договоримся о встрече. Меня, кстати, Александром зовут.
      Я продиктовал Александру свой телефон, разумеется, мобильный, и направился обратно в метро, а он остался поджидать кого-то возле входа в парк.
      Дождь в это день все-таки зарядил, так что весь вечер я провел в чтении книг и невеселых размышлениях о том, правильно ли поступил, доверив свой тайный интерес незнакомому человеку. Правда, чем чаще возвращался я мысленно к обстоятельствам нашей встречи и подробностям разговора, тем сильнее становилось моя убежденность в том, что все это произошло не спроста, иными словами, как говорится, «на ловца и зверь бежит». Ничем, кроме как моей интуицией, не подкрепленное чувство, что Александр рано или поздно позвонит и окажет какое-нибудь невнятное мне пока воздействие на дальнейшее, не покидало меня до самого конца следующей недели. Когда же в пятницу я понял, что ошибся и только зря потратил время, рассчитывая неизвестно на что, телефон в кармане халата залился возбужденной трелью. Нажимая кнопку для ответа, я уже знал, что это он.
      - Привет, - сказал Александр, Бог знает когда успевший перейти на «ты». - Не отрываю?
      Я посмотрел на проснувшуюся от звонка девушку, имени которой до сих пор не знал, и ответил, что, мол, меня нет, не отрывает.
      - Тогда записывай.
      И он продиктовал мне какой-то адрес. Чиркнув его на подвернувшимся под руку клочке бумаги, я поинтересовался, что все это значит.
      - Там нужно быть послезавтра, в воскресенье, в восемь вечера. И прихвати с собой десятка два баксов. Не пожалеешь.
      Далее следовали частые гудки, означавшие, по всей видимости, что я и без того достаточно много знаю. Мне так, правда, не казалось.
      Между тем, безымянная девушка села на диване, на котором заснула под одной только простынкой, соскользнувшей теперь с ее продрогшего тела на ковер, поежилась, заметила меня, кивнула как старому знакомому, и махнув рукой, поплелась в ванную. Ожидая, пока она соберется и покинет меня, я делал вид, будто увлеченно смотрю телевизор. Шли новости. Продолжая думать о предстоящей встрече, я почти не следил за происходящем на экране, когда в спортивном блоке дали короткое сообщение о турнире по гольфу, устроенному в благотворительных целях где-то в Шотландии. Примечательно было только то, что участниками турнира стали не спортсмены, а всевозможные голливудские знаменитости во главе с недавно награжденным очередным «Оскаром» Шоном Коннори. После наиболее примечательного попадания в лузу камера скользнула по радостным зрителям. На какое-то мгновение, всего на мгновение мне показалось, будто я вижу среди них не кого-нибудь, а самого что ни на есть лорда Доджсона, моего венецианского собеседника, который хохотал громче всех и прижимал к себе маленькую черноволосую женщину с живыми глазами испанки и точеным профилем греческой богини страсти. Вероятно, режиссер хотел выхватить из толпы именно ее, а ее спутник попал в кадр случайно, однако вся эта череда странных совпадений - Шотландия, мысль о кинематографической фигурке, одноименный ей адвокат, о котором я последнее время часто вспоминал, и эта женщина, полная противоположность той, судьба которой не давала мне покоя - привела меня в полугипнотическое состояние сдержанной эйфории. Я не вышел из него даже тогда, когда в прихожей хлопнула дверь, свидетельствуя о том, что меня наконец оставили в одиночестве.
      Блок спортивных новостей повторялся каждые полчаса, и я надеялся вскоре удостовериться в том, что не обознался, однако в следующий раз о гольфе не было ни слова. Мне оставалось только надеяться на свою зрительную память и на то, что она меня в очередной раз не подвела. Хотя, подумал я уже поздним вечером, смешивая в чашке коричневую кофейную пудру со сгущенным молоком и доливая кипятка, какая, собственно, разница, подвела она меня или нет? Мало ли на свете людей, похожих на Оскара Доджсона и готовых тратить время на созерцание одной из скучнейших игр на свете? И мало ли кому захочется взять с собой жену-испанку, или гречанку, или даже не жену, а, к примеру, помощницу по адвокатской практике, или... Одним словом, логика подсказывала, что ничего примечательного не случилось. Однако логика не всегда оказывается нашим лучшим советчиком, и потому я прислушался к внутреннему голосу, а тот вкрадчиво, но оттого не менее настоятельно рекомендовал мне согласиться с тем, что я вольно или невольно оказывался втянутым в причудливую вереницу событий, доходить или не доходить до конца которой зависело исключительно от меня.
      Вспомнив о листке с заветным адресом, я пошарил в карманах халата, но кроме телефона, пыли и нескольких свалявшихся ниток там ничего не оказалось. Похолодев от уверенности в том, что пришлая девица невзначай захватила его с собой, я бросился к столу, где незадолго перед этим она собирала свои пожитки, нашел там только забытое ею резиновое колечко не то для волос, не то еще для какой-то ерунды, да карандаш, которым, собственно, и делал столь важную запись. В ванной тоже было пусто, если не считать черно-красного скомканного полотенца, которое я в сердцах тут же запихнул в стиральную машину.
      Воскресная встреча отменялась. Нагнать девицу я уже не успевал. Звонить в агентство, откуда она ко мне поступила, можно было попробовать, но я даже не знал, как ее зовут, а обращаться к некой телефонистке с просьбой проверить наличие в сумочке той белобрысой красавицы, что выезжала тогда-то и тогда-то по такому-то адресу, мятой бумажки прозвучало бы по меньшей мере странно.
      Не находя себе места от злости на самого себя, на случайную гостью и на проституцию как явление в целом, я со вздохом опустился прямо на ковер и тут увидел, что пропавший было листок преспокойно лежит под столом, слегка прикрытый одной из ножек. Странно, однако мне казалось, что под стол я уже заглядывал...
      Но самым удивительным в тот вечер было вовсе не исчезновение и последующее возвращение записки. Свидетелем настоящего чуда под названием «случайное совпадение» я стал, когда, подобрав листок и как следует его рассмотрев, обнаружил, что нужный мне адрес записан не только моей рукой, но и незнакомым женским почерком на оборотной стороне. Там же был и телефон, правда, без указания имени его владельца.
      История начинала одновременно еще сильнее запутываться и проясняться. Когда позвонил Александр, я схватил первое, что попалось под руку. Им оказался листок, выпавший, по всей видимости, из сумочки моей гостьи. На котором она предварительно пометила тот же адрес, будучи, вероятно, тоже приглашенной, причем очень даже может быть, что не просто так, а на роль участницы какого-нибудь непотребного действа. Хотя, кто знает, относилось ли в данном случае определение «просто так» ко мне самому, или же и я удостаивался некой определенной роли. Как бы то ни было, пока наши роли поменялись: листок с адресом похитила не она у меня, а вовсе даже я у нее. И я не мог не быть этим вполне доволен.
      Возвращаясь к пословице «на ловца и зверь бежит», я лишний раз убедился в правильности постановки вопроса. Достаточно захотеть чего-то, только не просто захотеть, а мобилизоваться, настроиться на цель, пройти несколько шагов к ее достижению, и вот уже все вокруг начинает подчиняться твоей воле, видоизменяться, подстраиваться и в конце концов превращаться в зримый результат. Если этого не происходит, значит, ты просто не так или не на то настроился. Кроме физических, в нашей жизни существуют не менее твердые бытийные, или событийные, законы, тесно переплетающиеся с психологией, но не подвластные ей. Отличие их от зримой всеми нами природы заключается в том, что их нельзя вычислить, проверить или описать. Их можно только непосредственно ощутить и либо отмахнуться как от «случайности», либо начать обращать внимание, фиксировать в сознании, и тогда с течением времени это само собой превращается в веру. Тут я вовсе не имею в виду религию, которая на поверку оказывается в чистом виде идеологией, направленной на удовлетворение корыстного стремления к власти и извлечение заурядной коммерческой прибыли. Я говорю о той естественной возникающей у любого здравомыслящего человека вере, на которой впоследствии строится весь паразитирующий аппарат церкви и постоянно редактируемых канонов.
      На ночь глядя я подвел некоторые итоги первой стадии этого, возникшего почти на пустом месте, но начавшего прямо на глазах разрастаться расследования. Лорд Доджсон жив-здоров и поменял свою спутницу на полню противоположность той, с которой я имел несчастье впервые его встретить. Студия или фирма «KaNOVA» довольно широко известна в узких кругах (даже некоторым интересующимся в России) в связи с делом о похищении людей. Послезавтра мне предстоит встретиться с кем-то, кто может пролить свет на происходящее в мире «садо-мазо», причем я уже знаю еще одного человека, зачем-то приглашенного туда же. Кроме того, в моем распоряжении оказался беспризорный телефон, которым никто не мешает мне при желании воспользоваться.
      Последняя мысль заставила меня повременить со сном. Включив компьютер и вставив диск с телефонной базой МГТС, я ввел в строку поиска сем цифр номера и лишний раз удостоверился в неисповедимости путей Господних: в строке ответа появился уже известный мне адрес. Ответственным квартиросъемщиком по нему значилась некая Софья Кузьминична Прибылова, что, собственно, в наше время мало что дает, поскольку обновление базы давно уже не поспевает за скоростью, с какой теперь меняются хозяева московских квартир. Так что имя этой женщины я запомнил лишь на всякий случай.
      Оставшуюся часть ночи я провел спокойно. Заснул сразу, как лег. Когда проснулся, вспомнил только конец посетившего меня сна: носатый человек в черном плаще размахивается длинным кнутом и свищет им по белой спине привязанной к толстому деревянному столбу голой девушки с короткой мальчишеской стрижкой...
      
_____________
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
Глава 4
      
Поиски - Порка голых девушек - Двойная жизнь -
Из засады
      
      
      Район Ленинского проспекта всегда вызывал во мне некоторое отвращение. С недавних пор он начал считаться, на мой взгляд, совершенно необоснованно, престижным, хотя на самом деле более неудобное место для повседневной жизни в смысле удаленности от какой бы то ни было станции метро, обилия портящих воздух машин и дороговизны редких здесь продовольственных магазинов трудно найти даже в таком хаотичном городе, каким является Москва. По вечерам же ко всему этому добавлялось еще и ощущение полнейшей заброшенности и дикости, поскольку с наступлением сумерек встретить здесь прохожего - большая редкость. Хотя бы в силу только что перечисленных обстоятельств. Вся жизнь здесь как будто переносится с безлюдных улиц за грязные окна квартир и в шальные автомобили. Отданный на растерзание вечным ветрам, разгоняющим между серыми домами удушливые выхлопные газы, этот район не превращается в заброшенную промзону исключительно благодаря тупому апломбу понаехавших сюда провинциальных нуворишей и иностранных гастролеров.
      Нужный мне дом прятался где-то между Ленинским и улицей Вавилова. Свернув на улицу Бардина, я смело двинулся дальше дворами, но в наступающей темноте скоро заблудился, к счастью, довольно быстро это осознав. Часы, между тем, показывали всего без четверти восемь, так что времени на поиски у меня было почти предостаточно. Другое дело, что, как я и предполагал, никого из местных жителей поблизости не было видно и спрашивать дорогу оказывалось не у кого. Сориентировавшись же предварительно по подробной карте Москвы еще дома, я нужного мне строения найти так и не смог и понадеялся на то, что мир не без добрых людей. Меня ждало разочарование.
      Дважды обойдя вокруг полуразрушенной детской площадки и интуитивно понимая, что заветная цель моего путешествия где-то рядом, я пропустил мимо себя серую «Волгу», притормозившую в нескольких метрах впереди, возле наглухо закрытых дверей подъезда, который я до того принимал за служебный вход в помещение расположенного с противоположной стороны дома винного магазина.
      Поравнявшись с «Волгой», я был остановлен распахнувшейся задней дверцей, из-за которой выскользнула сначала длинная женская нога в чулке и сапожке на высоком каблуке, а следом за ней - и сама девушка, одетая не по погоде во что-то меховое и пушистое. Остановившись, я выжидал, пока она выберется наружу, деловито хлопнет дверцей и, поправив ремешок черной сумочки, болтающейся на плече, уверенно двинется в сторону неприветливого подъезда.
      Приятно удивившись, я поспешил следом за ней, правда, на некотором отдалении. Удивление мое было вызвано тем, что я почти без труда узнал в незнакомке свою давешнюю гостью, записка которой по-прежнему лежала у меня в кармане.
      Заметив, что она возится с кодовым замком на стене справа, я приостановился, не желая лишний раз бросаться ей в глаза, а когда она наконец успешно распахнула створку и шмыгнула внутрь парадного, успел подставить ногу и не дать двери снова закрыться: ни о каком коде таинственный Александр мне не сообщал.
      Уже в парадном я услышал сверху ее частые шажки по лестнице и присмотрелся к номерам квартир. Номера начинались с 69-го, мне нужен был 84-й, на лестничную клетку выходило по три квартиры, следовательно, действительно, мой путь лежал на пятый этаж. Кое-что все-таки совпадало.
      За спиной лязгнули створки железного лифта, и под ноги мне бросилась мерзкая шавка на поводке, ведущая на прогулку свою пенсионного вида хозяйку. Дама подозрительно покосилась на меня из-под нелепой черной шляпки и гордо поспешила следом за поводком на улицу. Я же занял ее щедро и дешево надушенное место в обшарпанной кабине, закрыл дверцы, нажал пятую снизу кнопку и только тут подумал о том, что невольно заманившая меня сюда девица почему-то поднимается на пятый этаж пешком вместо того, чтобы спокойно дождаться лифта. Нельзя сказать, чтобы эта неувязка меня сильно смутила, тем более что кнопка уже была нажата, и я медленно плыл вверх. Правда, когда лифт, наконец, тряхнуло, и он замер, я не стал спешить выходить наружу, а чуть замешкался, и это позволило мне заметить через прорезь окошка, как слева закрывается мощная, обтянутая черным кожзаменителем дверь. Номера на ней, конечно, не оказалось, зато на соседней значилась цифра 83. Из этого я сделал вывод, что до сих пор все складывается как нельзя лучше. Во всяком случае, я не заблудился.
      Позвонив, я стал невольно готовиться к тому, что говорить. Если Александр забыл упомянуть код подъезда, он также легко мог упустить из виду какое-нибудь кодовое слово или нечто в этом роде, отчего все мое сегодняшнее мероприятие грозило срывом и тщетно потерянным временем.
      - Кто там? - послышался из-за двери раздраженный мужской голос.
      Я глупо уставился на выпуклый глазок, тщетно соображая, как правильно себя назвать, чтобы не сглупить ни перед невидимым хозяином, и перед приникшими, вероятно, к замочным скважинам, соседями, но тут дверь сама собой открылась, и мне с порога протянул руку сам Александр.
      - Я тут нынче за привратника, - пояснил он, вводя меня вместе с рукопожатием внутрь. - Проходите, раздевайтесь, разувайтесь, привыкайте.
      Ожидая оказаться в типичном колодце заставленной вешалками и обувью прихожей, я был снова приятно удивлен тем, что в квартире, судя по всему, недавно сделали капитальный ремонт с полной перепланировкой и сносом всех лишних перегородок и стен. По-прежнему узкий предбанник сразу же распахивался в перпендикулярную ему просторную залу, радовавшую глаз ковровым покрытием и белыми стенами. Скудность мебели, вернее ее почти повсеместное отсутствие, подтверждала мою догадку относительно новизны обстановки.
      Не успел я как следует осмотреться и только лишь присел на корточки, чтобы развязать шнурки, как рядом со мной возникла довольно молодая, совершенно невзрачного вида женщина в длинном платье, в котором я впоследствии узнал обыкновенный домашний халат. Женщина смотрела на мою коленопреклоненную фигуру сверху вниз и радушно улыбалась. Улыбка у нее была располагающей, хотя и несколько тревожной.
      - Здравствуйте. Милости просим. А вы, простите...
      - Света, я тебе про него говорил, - поспешил ответить за меня Александр, вышедший тем временем на лестничную клетку и с кем-то там уже беседующий.
      - Понятно, понятно, - закивала Света, и тревога на ее лице как будто рассеялась.
      Я встал. Теперь она смотрела на меня снизу вверх, оказавшись ниже среднего роста и к тому же обладательницей черного парика с челкой, которого я до сих пор не заметил. Очевидно, она набросила его на себя только что.
      - Вы у нас сегодня первый, - добродушно подтвердила Света мои опасения в том, что я невольно застиг хозяев врасплох. Бросив взгляд на часы, я убедился в том, что еще только без пяти восемь. - Не обращайте на меня внимания, проходите вон туда, налево, там диван, присаживайтесь, сейчас все остальные подтянутся. Тапок у нас, к сожалению, нет, - добавила она, нагибаясь и отставляя мои ботинки куда-то в сторону. - Проходите, проходите.
      Диван и в самом деле стоял слева, в самой глубине длинной залы. Он был черным и кожаным, каким следует быть дивану, особенно если он является единственным предметом мебели на всем обозримом пространстве. Обозревать же было практически нечего. Позади дивана находилось занавешенное шторами окно; справа - приоткрытая дверь в другую комнату, вероятно, спальню; слева за стеклянной дверью виднелся кухонный стол и белый бок холодильника; прямо передо мной, метрах в пяти-шести, плотно закрытая дверь в еще одну комнату. Опередившая меня девица могла скрыться только там, подумал я и сел в упругий угол дивана. Тут только мой взгляд упал на то, что почему-то поначалу не произвело на меня должного впечатления.
      Справа от дальней двери, вдоль всей стены до прихожей протянулось нечто вроде вешалки, на которой вместо одежды висели в беспорядке плети, наручники, лопатки, наножники, кожаные браслеты с замками, цепи, черные кожаные маски, ремни с металлическим пряжками и еще много всякой всячины, ни названий, ни способов применения которой я не знал.
      Кроме того, присмотревшись, я обнаружил в потолке, ровно на середине ширины комнаты нечто вроде блока, состоявшего из сложной системы больших и маленьких колес, между которыми была продета довольно толстая веревка, тянувшаяся по потолку к другому блоку, вделанному в стену над вешалкой, и спускавшаяся до пола.
      Пока я с интересом разглядывал все эти пикантные приспособления, стали собираться гости. Сначала я слышал звонок в дверь, потом приглушенный голос Александра, потом наступала пауза, означавшее ритуал снятия обуви, и наконец на ковровое покрытие комнаты ступал очередной посетитель. Кто-то, увидев меня, невозмутимо сидящего на диване, приветливо кивал, кто-то не обращал внимания и опускался прямо на пол сбоку от дивана, кто-то, наоборот, протягивал руку и представлялся по имени. Последних было меньшинство. Всего же через четверть часа нас собралось человек пятнадцать. Приходили в основном по одному, хотя были и две парочки: юноша с девушкой лет двадцати и почти пожилая чета. Судя по всему, кроме меня, все остальные были здесь завсегдатаями. Преобладали мужчины. Три дамы, включая означенных выше, сели ко мне на диван, оставив место еще только для одного зрителя, после чего я решил, что в конце концов мне придется галантно пересаживаться на пол, однако этого не понадобилось, так как последним к нам подсел спутник юной девицы, а все остальные женщины почему-то предпочли предложенные Александром стулья. Мужская же часть импровизированного зрительного зала преспокойно расположилась у нас в ногах, на мягком покрытии.
      Последующее живо напомнило мне далекие школьные годы, когда подобным же образом люди собирались на просмотры почти запретного тогда видео. У нашего учителя из подпольной, точнее, подвальной, секции каратэ был некий друг, который одним из первых в Москве каким-то чудом приобрел видеомагнитофон, и мы иногда вместо тренировки дружно ехали к нему в гости смотреть старенькие гонконгские фильмы о кунг-фу, о Брюсе Ли, о монастыре Шаолинь и прочую чепуху, казавшуюся нам тогда чуть ли смыслом жизни. За все это нужно было, разумеется, платить, и с нас перед началом просмотра собирали по три рубля, потому что считалось, будто вырученные деньги идут на приобретение новых фильмов и поддержание в исправном состоянии техники. Помню, мы страшно завидовали малолетнему сынишки хозяина квартиры, имевшему возможность приобщаться ко всей этой роскоши бесплатно и каждый день, а не раз в месяц, как удавалось нам.
      - Ну что, похоже, все в сборе, - подытожил Александр, в очередной раз возвращаясь из прихожей в сопровождении последнего гостя, которым оказался долговязый парень с одутловатым лицом не совсем, как мне показалось, нормального человека. - Сегодня нас даже больше, чем обычно. Что, само собой неплохо, однако предупреждаю сразу, что на всех масок не хватит.
      Смысл этой фразы я понял чуть позже, а для начала нам было предложено собрать, как выразился Александр, «на чай». Мои соседи стали рыться в сумочках и карманах, извлекая кто рубли, кто доллары. На всякий случай я шепотом поинтересовался у девушки справа, сколько.
      - Десять, как всегда, - так же шепотом ответила она и улыбнулась моей простительной неосведомленности.
      Александр между тем молча пересчитал нас глазами, кивнул одному из сидевших на полу гостей, который напомнил, что за ним числился долг с прошлого раза, ловко отделил доллары от рублей, сунул их висевшее на шее подобие кисета из кожи и стал раздавать с оставшейся суммы сдачу.
      Его действия настолько отвлекли меня, что я не заметил, как поперек комнаты, примерно в шаге от дальней двери откуда ни возьмись возникла низенькая койка на колесиках и покрытая черной простыней. В остальном она походила на специальные носилки, которыми пользуются врачи скорой помощи. Впоследствии я понял, что койку выкатила из-за незамеченного мною прежде прохода налево, где, по-видимому, пряталась еще одна комната, и поставила прямо под потолочным блоком хозяйка. Сама она, уже неизвестно когда успевшая наложить на лицо довольно выразительный грим, создававший вместе с черным париком образ обаятельной вампирши, юркнула за дверь напротив.
      Александр тем временем вышел из кухни с треножником, на котором была закреплена старенькая, но хорошая полупрофессиональная камера фирмы «Грюндиг». Точно такая же была в свое время и у меня, так что я знаю, что говорю. С современными цифровыми камерами она не сравнится, но все же вполне сносно записывает в режиме S-VHS, хотя и не всегда снимает адекватно при слабой освещенности. Все мы с интересом наблюдали, как он устанавливает треногу сбоку от зашторенного окна позади нас и выворачивает глазок таким образом, чтобы ему издалека был виден крохотный черно-белый экранчик. Черный шнур питания он подключил к удлинителю, вилку которого унес в спальню. Вернулся он оттуда опять не с пустыми руками, а с полосатым целлофановым пакетом.
      - Кому нужна маска? - поинтересовался он и вынул из пакета черную кожаную полоску с прорезями для глаз и шнурками.
      Нас, охотно поднявших руку, оказалось больше половины. Примечательно, что ни одна из женщин нужды в анонимности, похоже, не испытывала. Мне же совершенно не улыбалась перспектива пусть даже случайно попасть в объектив камеры, которая будет запечатлевать нечто, связанное с плетьми, цепями и медицинской койкой.
      - Ну что, начинаем? - громко не столько спросил, сколько объявил Александр и протянул руку к красной кнопке записи.
      Почти в то же мгновение достававшаяся до сих пор закрытой дверь перед нами приоткрылась, и первой в комнату вступила преображенная хозяйка. Об изменении внешности я уже упоминал; теперь же она сменила и халат, переодевшись в высокие сапоги на тонких каблуках, брюки в обтяжку, короткую куртку на больших сверкающих заклепках и перчатки по локоть. Все это было, разумеется, черным и кожаным.
      Обойдя вокруг койки, Света повернулась к двери, два раза хлопнула в ладоши, и следом за ней в проеме появилась странного вида девушка. Собственно, вся ее странность заключалась в черной кожаной маске с воротником, закрывавшей полностью ее голову и имевшей отверстия только для рта и носа. Прорезей для глаз не предусматривалось. Таким образом маска не столько скрывала личность ее обладательницы, сколько нас, зрителей, от нее самой.
      Кроме черной маски на девушке ничего не было.
      Выставив вперед руки и сделав два неловких шага, она наткнулась коленями на край койки, наклонилась и осторожно взобралась на нее, замерев ненадолго на четвереньках, лицом к нам, потом села на бок, повернулась и легла лицом вверх.
      Хотя вся эта сцена заняла не более минуты, поскольку, по всей видимости, здесь не было принято устраивать смотрины и услаждать особенно придирчивых зрителей стриптизами, я успел достаточно хорошо рассмотреть тело будущей жертвы экзекуции (в неотвратимости которой сомневаться не приходилось). И был удивлен. Мне казалось, я все еще помню стройную, хотя и несколько полную в определенных местах фигуру моей позавчерашней подружки. Зная, что именно она опередила меня на подступах к квартире, я был вправе ожидать увидеть все те же чуть узковатые плечи, мягкие на ощупь и похожие на пирамидки груди с легко возбуждающимися сосками, овальный, несколько выступающий гладкий живот, обрамленный широкими округлыми бедрами, со слегка выдающимся наружу пупком и почти гладкий треугольный лобок, вся растительность на котором тщательно сбривалась, отчего становились отчетливо видны двойняшки чуть оттянутых вниз половых губ. Между тем на койке сейчас вытянулась женщина, я бы сказал, спортивного телосложения, узкобедрая, с тонкой талией, сильным животом, подчеркнутым рельефными мышцами, и хорошо развитыми плечами. Пока она шла, становилась коленями на койку и ложилась, груди ее, большие и отвисшие, хотя и не дряблые, а скорее напоминающие уставшие под собственной спелой тяжестью плоды, плавно вздрагивали и покачивались в такт движениям, мягко стукаясь дружка о дружку, а теперь растеклись по грудной клетке в стороны и расплющились, но сохранили твердость торчащих вверх двумя столбиками бурых сосков. Чуть коротковатые, как у большинства женщин, но стройные и сильные ноги напряглись и вытянулись вдоль койки, а в том месте, где они присоединялись к туловищу, выше некрасиво, но чувственно выступающих костей таза, теперь топорщилась густая гривка жестких каштановых волос.
      Произошедшая метаморфоза могла иметь только одно объяснение: девушек для истязаний несколько, по меньшей мере две, и все они в ожидании своей очереди скрывались в запертой комнате. Для меня это сейчас не имело ровно никакого значения. Чем больше, тем лучше, пусть даже здесь не принято выступать перед публикой с демонстрацией себя во всех подробностях. В сущности, столь любимые мною стриптизы можно созерцать в других местах...
      Между тем Света тоже не тратила время даром и уже привязала, точнее, пристегнула щиколотки девушки узкими ремнями с пряжками к углам койки. Проведя ладонью по ногам будущей жертвы, она прошла в изголовье и стала с такой же тщательностью связывать ее послушно вытянутые назад руки.
      Зрители внимательно наблюдали за происходящим. Я покосился на Александра. Он стоял в углу и то и дело поглядывал на работающий «Грюндиг». Когда Света покончила с приготовлениями и отошла в сторону, давая нам возможность оценить ее искусство бандажа, Александр не выдержал, попросил прощения у сидящих на полу гостей и решительно пробрался к камере, чтобы уже не выпускать ее из рук до конца представления. Ему определенно хотелось, пользуясь случаем, поработать с планами и запечатлеть происходящее не только в целом, но и в деталях.
      Голая девушка лежала смирно и только тяжело дышала. Создавалось впечатление, будто дальнейшее развитие событий для нее в диковинку, а не подчиняется строгому сценарию. Мне подумалось, что если так оно и есть, то это даже интереснее. Странно было только то, что она лежит на спине, а не на животе, как то больше соответствовало бы предстоящей порке. В неотвратимости которой я не сомневался, поскольку Светлана уже выбрала черную семихвостую плетку и водила ею по груди и животу привязанной.
      Не отрываясь от представления, я машинально проделал в уме нехитрые подсчеты и пришел к выводу, что оказался свидетелем почти филантропического самовыражения его участников. Пятнадцать человек, сложившись по десятке, обеспечивали всего сто пятьдесят долларов, пусть даже наличными, свободными от налогов, которые теперь предстояло разделить между хозяевами квартиры, идущими на определенный риск, хотя бы и в свое удовольствие, и несчастными жертвами истязаний, которых, как я уже заметил, ожидалось не менее двух. Конечно, можно было предположить, что подобные собрания устраиваются, к примеру, каждый вечер, а также учесть потенциальный доход от продаж записываемых в процессе экзекуции кассет, и тем не менее я теперь взирал на происходящее не без некоторой доли жалости. Особенно к распростертому на койке телу, потому что в этот момент Светлана размахнулась плеткой и приступила к главной части программы.
      Больше всего меня поразило то, с какой небрежностью и силой она наносит удары. Обычно подобные игры, будь то в жизни или даже на видео, заключались в не более чем символических похлопываниях и пошлепываниях, нацеленных скорее на унижение объекта порки, нежели на причинении ему действительно болевых ощущений. На мой взгляд, столь популярный сегодня на Западе садомазохизм вообще грешит излишней символичностью, делающей его в действительности почти полным синонимом фетишизма. На первый план таким образом выходит атрибутика, а не эмоции. Не скажу, что это плохо или некрасиво, однако то, за чем я наблюдал теперь, трогало меня значительно больше, чем созерцание красиво затянутой в кожу попки, по которой не больно прохаживается дорогая и почти никчемная каучуковая лопатка с резной ручкой из слоновой кости.
      Девушка изнывала под плетью. Первые несколько ударов она еще сдерживалась, потом стала громко охать, а когда Света, переложив орудие из правой руки в левую, звонко хлестнула ее поперек дрожащего живота, из-под маски вырвался истошный крик отчаяния. Никто вокруг меня как будто не обратил на него ни малейшего внимания. Все наблюдали за тем, как Света выдерживает паузу, несколько раз проводит рукой по ушибленному месту, унимая боль, и начинает медленно разворачивать койку таким образом, чтобы девушка оказалась лежащей к нам раздвинутыми ногами.
      - Что надо сказать? - впервые подала голос Света.
      - Спасибо, госпожа... - вторила ей девушка со слабым вздохом, больше похожим на всхлип.
      - Теперь ты будешь считать вслух каждый удар. Поняла?
      - Да, госпожа...
      Как мужчина я всегда отношусь к женскому телу с некоторым трепетом. Особенно к красивому телу. Некрасивое, будучи женским, вызывает у меня отвращение, способное пересилить все остальные чувства, но если оно пропорционально сложено и соответствует приятной внешности, я не представляю, как можно пытаться его уничтожить. А Света, тем временем направила все свои помыслы, похоже, именно на уничтожение. Пользуясь тем, что мы теперь отчетливо видим поросшую густыми волосами промежность ее жертвы, она стала хлестать плеткой так, чтобы всякий раз удар самыми кончиками приходился точно посередине слегка приоткрытых губок. Самое удивительное было то, что содроганиями и криками наказуемая не забывала выполнять полученный приказ и исправно считала:
      - Одиннадцать... двенадцать...
      Вскоре она замешкалась, получила еще удар, сбилась со счета и чуть не в голос разрыдалась от отчаяния. Потому что теперь ей предстояло начинать все сызнова.
      Экзекуция стала походить на марафон. Сверившись с часами, я не поверил глазам: было уже без десяти девять. Стало быть, порка продолжается не менее получаса. В какой-то момент внимание мое притупилось, сделалось чуть ли не скучно наблюдать за извивающимся голым телом и слышать жалобный плач, однако еще через некоторое время само собой открылось второе дыхание, и я почувствовал, что в монотонности происходящего скрывается нечто более ценное, нежели просто голое тело, черная плетка и неутомимая рука хозяйки. В какой-то момент мне даже показалось, что я чисто умозрительно понимаю состояние привязанной к койке девушки, для которой не прекращаемая боль постепенно превращается в источник дьявольского наслаждения. Она не может избежать ударов, она не принадлежит себе, она чувствует устремленные на нее взгляды и вынуждена отдаваться непредсказуемости чужой воли, но за всем этим стоит то, что сделало для нее участие в собственном наказании чем-то вроде наркотика, без которого она уже не мыслит своего существования.
      Впоследствии я улыбался, припоминая эти размышления, поскольку в них, скорее всего, было больше патетики, чем правды. Признаться, я всегда грешил тем, что идеализировал других людей, особенно мне незнакомых. Ну кто сказал, что скрывшая лицо под сплошной кожаной маской девица предается размышлениями о смысле жизни, а не просто с большей или меньшей охотой исполняет то, за что ей платят хоть какие-то деньги? Конечно, грустно думать, что подавляющее большинство нам подобных идут на те или иные действия, следуя лишь животным инстинктам и в лучшем случае полагая, будто ими управляет страстное сердце. Ссылаться в вопросах любви и ненависти на чистую работу ума считается у нас чуть ли не зазорным. Хотя именно в ней, в работе ума, а не сердца, на мой взгляд, и заключается не только главное отличие homo sapiens19 от эдакого homo faciens, да простят мою вольность малочисленные знатоки латыни, но и причина глубочайших противоречий в восприятии многообразия мира разными людьми.
      В награду за то, что девушка наконец справилась с заданием и исправно досчитала до двадцати пяти, Света повесила плетку обратно на стенку, распустила ремни на ногах и руках, снова развернула койку боком к нам и... приказала подопечной лечь на живот. Я лишний раз с удовольствием отметил женственную отвислость полных грудей, в следующим момент расплющившихся о черную простынь. Жертва опять вытянулась в струнку. Александр заглянул в окошко камеры, проверяя, много ли еще пленки. Света вооружилась длинной тонкой розгой и, несколькими взмахами вспоров для острастки спертый воздух комнаты, принялась методично сечь по извивающейся спине и не менее беззащитным ягодицам. В отличие от плетки, причинявшей боль, но не оставлявшей следов, розга довольно быстро превратила податливую кожу в алую сетку. Девушка теперь при каждом ударе уже не плакала, а визжала, умоляя пощадить ее, как будто только сейчас до нее дошел смысл происходящего. Я же опять получил возможность удостовериться в том, что присутствую не на подчиненной строгим правилам игре доморощенных садомазохистов, а на настоящей экзекуции, где жертва, однажды согласившись на порку, уже не имеет права остановить ее по собственному желанию.
      Кое-кто из зрителей начали перешептываться. Собственно, они могли бы говорить и громко, поскольку крики избиваемой заглушали сейчас все шумы. Я удивился тому, что в дверь до сих пор не позвонили переполошенные соседи. Двое молодых людей встали и осторожно удалились на кухню. Вероятно, покурить и перевести дух. Едва ли для того, чтобы снять возбуждение. Одна девушка прошмыгнула в прихожую, но не ушла, а скоро вернулась и заняла прежнее место. Впоследствии я узнал, что там находился так называемый «совмещенный санузел».
      Как ни странно, момент окончания порки я пропустил. То, что она закончилась, дошло до меня только тогда, когда я увидел, что девушка, уже развязанная, тяжело садится на койке спиной к нам, соскальзывает на пол, оползает койку на четвереньках, тыкается головой в подставленную ногу Светы и понятливо лижет ее сапог, символизируя благодарность за пережитое. Никто не аплодировал. Все было по-прежнему буднично и просто. Александр выключил камеру, давая ей передохнуть, вынул кассету, и удостоверился в том, что места на ней еще предостаточно. На часах было двадцать минут десятого.
      Проводив девушку в маске до комнаты и снова плотно прикрыв за ней дверь, Света отодвинула койку за угол и обратилась к устало потягивающейся публике:
      - Для тех, кто пришел сегодня в первый раз, хочу объявить, что на этом первая часть нашего показа закончена. Кто хочет, может с нами проститься, для остальных же мы скоро продолжим.
      И она тоже удалилась в запретную комнату.
      Я увидел, как несколько человек потянулись к выходу. Сам я, разумеется, никуда пока уходить не собирался, однако понимал, что на всякий случай необходимо выяснить, что именно ожидается.
      Мой сосед по дивану только пожал плечами и признался, что сам здесь впервые. Его юная спутница тоже была не в состоянии пролить свет на дальнейшие события и ограничилась милой улыбкой. Тогда я сказал, чтобы мое место не занимали, встал размять затекающие ноги и подошел в прихожей к разговаривающим о чем-то с уходящими Александру.
      - Ну что, понравилось? - поинтересовался он, уже зная по моему виду, каким будет ответ. - Остаешься еще или как?
      - Именно на эту тему я и хотел проконсультироваться. Что предполагается?
      - Будет еще одна девочка. Света будет ее пороть не больше получаса, после чего этим сможет заняться любой желающий. За отдельную плату, разумеется.
      - И чего все это будет стоить? - уточнил я, предчувствуя всю ошибочность своих первоначальных расчетов.
      - За второе отделение - опять десять. За участие - по договоренности. Кроме того, если интересует, можно оставить заявку на видео, я завтра будут делать копии. Вся программа стоит пятнашку.
      - Хорошо, подумаю, - кивнул я и на всякий случай сразу протянул Александру оставшиеся десять долларов.
      Я всегда исхожу из принципа, что лучше все и сразу, чем неизвестно когда и по частям. Очень может быть, что завтра мне вся эта оргия покажется сплошным занудством, хотя может быть и так, что, напротив, захочется опять сюда прийти и снова все пережить. Но, как показывает практика, первое очарование при повторном соприкосновении уже не производит должного впечатления и часто оборачивается разочарованием. В моем случае так произошло, например, с лондонским «Реймонд Ревю Бар», первое посещение которого показалось мне чудесным откровением: такого смелого и в то же время художественного выступления по-настоящему интересных внешне и пластичных девушек я не видел нигде - ни в Бангкоке, ни в Париже, ни в Амстердаме. Во второй раз с той же программой выступали танцовщицы похуже, причем для пущей пикантности разбавленные двумя бычками-мужчинами. Наконец, в третий раз, я откровенно зевал и посматривал на часы в ожидании окончания представления, которое теперь само по себе случилось примерно на четверть часа раньше, а разгуливающих по сцене неказистых девиц спасали разве что высокие каблуки да все те же красивые наряды. Остается лишь добавить, что произошла эта метаморфоза за какие-нибудь три с небольшим года. Конечно, не за два дня, но вырождение из превосходного в посредственное было слишком разительным, чтобы не тронуть меня за живое.
      Теперь, зато, я был уверен в том, что второй жертвой окажется моя недавняя гостья. Я постарался припомнить, как она вела себя, когда отрабатывала у меня положенное вознаграждение, однако ничего особенного из памяти не извлек. Девушка честно делала свое дело, не подыгрывая, как это делают, искусственно распаляясь, дешевые актерки из порнофильмов, и не превращаясь в мертвую куклу наподобие тайских нимфеток. Правда, против подбадривающих шлепков по ягодицам она возражать не стала. Но этого обстоятельства было недостаточно, чтобы приписать ее к лагерю мазохисток. Тут всегда важно поведение мужчины: какой бы феминисткой и недотрогой женщина ни была, если со знанием дела указать на отведенное ей место и, главное, не опасаться получить отпор, из нее в процессе любовной игры можно при желании веревки вить. Возражений от несогласных со мной я жду по адресу электронной почты borgiak@mail.ru...
      Примерно через четверть часа, если не раньше, все, кто остался, уже сидели на своих местах и ждали продолжения. Александр снял камеру с треноги и теперь наблюдал за происходящим из-за порога кухни, держа камеру на плече.
      Первой через порог таинственной комнаты осторожно переступила новая голая девушка. Остальным она с первого взгляда могла показаться все той же, которую пороли в первом отделении, чему способствовала, вероятно, та же самая черная маска, скрывающая всю голову, тогда как я мог только порадоваться своей проницательности: бесспорно, это была никто иной как моя позавчерашняя девушка по вызову. На сей раз маска составляла не всю ее одежду: на ней были довольно изящные черные туфельки, а щиколотки и запястья стягивали кожаные браслеты из черной кожи с металлическими колечками. Кроме того, поверх нижней части маски, прикрывающей шею и плечи, был надет черный кожаный ошейник, тоже снабженный кольцом впереди. Несмотря на упомянутые туфли, двигалась девушка на четвереньках, почти ползком, и при этом очень опасливо, боясь ненароком задеть что-нибудь длинной и блестящей металлической тростью, которую держала ровно посередине зубами. С обеих концов трость заканчивалась кольцами с продетыми в них маленькими золотистыми замочками.
      Оказавшись точно под свисающей с потолочного блока веревкой, девушка была остановлена хлопком в ладоши. Вышедшая следом за ней Света, снова прикрыв дверь (за которой я успел угадать в темноте, на фоне залитого лунным светом окна контуры женской фигуры), наклонилась и потянула металлическую трость на себя, вынуждая тем самым девушку подняться на ноги. Теперь уже всем стало видно, что это новый персонаж разворачивающейся перед нами драмы.
      Оставшись стоять, девушка выпустила трость изо рта, Света присела на корточки и, звонко шлепнув подопечную по ляжкам, скомандовала:
      - Ноги шире!
      Как я и предполагал, через минуту трость была пристегнута обеими концами к браслетам на щиколотках. Открывая и закрывая замочки, Света пользовалась ключом, который висел у нее на поясе.
      Поддерживая девушку, чтобы та не потеряла равновесие и не упала, она потянула за веревку и ловко продела ее в кольца на скрещенных запястьях. Потом отошла к стене и торжественно натянула веревку с обратной стороны блока до такой степени, что девушка почти повисла на другом ее конце с поднятыми над головой руками, демонстрируя свою полнейшую беззащитность.
      Прочно обвязав веревку вокруг специальной скобы в стене, Света не без гордости взглянула на результат своих трудов и повернулась к нам.
      - Теперь я предоставляю возможность любому из здесь присутствующих побрить моей рабыне лобок, - серьезно объявила она и сделала паузу.
      В наступившей тишине мы услышали, как девушка, запрокинув черную голову, шепчет что-то вроде «пожалуйста, не нужно...». Не знаю, действительно ли ее не поставили заранее в известность о том, что ее ожидает, или эта сценка была рассчитана на то чтобы лишний раз возбудить публику, однако она возымела свое действие: в воздух взметнулось несколько рук, и желающие стали называть быстро увеличивающиеся цифры, из чего я сделал заключение, что начался торг.
      - Пять!
      - Восемь!
      - Десять!
      - Пятнадцать!
      Закончили на сорока пяти. Победителем оказался пожилой господин в очках, чья спутница по-прежнему сидела на моем диване. Торопливо поправив на глазах маску, он вынул из нагрудного кармана своей джинсовой рубашки сложенные, очевидно, заранее, деньги и вручил их Свете. Та, поблагодарив, упорхнула в прихожую и почти тотчас же вернулась с синим тазиком, бритвенным станком и баллончиком с пеной. Поставив тазик между широко расставленных ног девушки, она передала бритву и баллончик мужчине и тот первым делом выдавил горку пены себе на ладонь, после чего присел на корточки и принялся наносить пену на и без того практически голый лобок. Маленький пучок волос словно специально для такого случая был сохранен только в самом верху.
      - Не видно! - нервно зашикали некоторые зрители.
      Господин в очках раздраженно оглянулся, посмотрел на нас, на Александра, делавшего ему знаки из-за камеры, и неохотно подвинулся вправо, продолжая водить ладонью между женских ног и превращая низ живота в белый кремовый торт. Покончив с намыливанием, он окунул руку в тазик, прополоскал в нем бритву и приступил собственно к бритью, которое заняло минуты три, не больше, но зато за ним последовал неторопливый ритуал омовения, после чего перед нами предстал идеально гладкий порозовевший холмик. Словно спохватившись, мужчина снова выдавил на ладонь пены, снова подложил руку под живот девушки и повторно намылил промежность, делая теперь упор на скрытое от нас пространство между подрагивающих ляжек. Опустившись на колени и сделавшись похожим на вооруженного крохотной киркой шахтером в забое, он принялся орудовать бритвой вдоль приоткрытых губок.
      Я покосился на его спутницу. Та лишь напряженно наблюдала, стараясь скрыть не то смущенную, не то ироничную улыбку.
      На мой взгляд, все это развлечение с бритьем женских прелестей сорока пяти долларов не стоило. Правда, выигравший его попытался оправдать свое поспешное капиталовложение, однако, когда минут через десять он возвратился к нам, картинно причмокивая и улыбаясь, я счел, что это не более чем хорошая мина при плохой игре. Хотя, быть может, он действительно дорвался до любимого фетиша, ради которого ему не было жалко никаких денег. Чтобы проверить эту догадку, мне не хватало самого малого - взглянуть на достоинства его подруги. Чего я ни при каких обстоятельствах делать не собирался...
      Оказалось, что сбривание лишних волос - единственное новшество, допущенное по отношению ко второй девушке. Дальнейшее весьма походило на предыдущий эксперимент: как Александр и предупреждал, Света потратился еще добрых полчаса, меняя орудия порки и по очереди проверяя их на прочность о ягодицы и спину несчастной, растянутой между полом и потолком жертвы. И снова монотонность происходящего больше действовало на подсознание, нежели на эстетическое восприятие. Когда я уже стал незаметно засыпать, Света в последний раз взмахнула плеткой и предложила отдать ее очередному победителю очередного аукциона. На сей раз «цирюльник» не проявил никакой активности, подтверждая тем самым мою догадку о своей зацикленности на удалении лобковых волос. Зато нашлось немало других желающих перещеголять хозяйку в древнем искусстве флагелляции. Не берусь уточнять, было ли их в конечном итоге пять или шесть, но то, что истязания агонизирующего тела продолжались еще никак не меньше часа, факт, мною зафиксированный. Когда девушка, устав сдерживаться, начала кричать от боли, Света, вместо того, чтобы лишить новоиспеченного палача права вершить одному ему известное правосудие, сняла со стены другую плетку и заставила несчастную закусить ее толстую рукоять, как кляп или, еще точнее, как соску, помогающую капризному ребенку отвлечься. Экзекуция была прервана только раз, когда Александр сообщил, что у него кончилась пленка и он просит минутный перерыв на перезарядку. Все же остальное время девушку охаживали розгами, плетками и бичами от души, не жалея не только кровоточащих ягодиц и спины, но и бедер, живота и едва заметных грудей, обозначенных лишь выступами каменных от возбуждения сосков. Особенно отчаянные, среди которых почему-то преобладали нежные с виду девушки, норовили нанести хотя бы несколько ударов по развилке длинных ног, отчего их жертва взвывала и поджимала колени, грозя рухнуть на пол вместе с потолочным блоком. Чего, однако, не происходило.
      В итоге я пришел к выводу, что стал свидетелем довольно выгодного предприятия: за вечер бюджет Светы, Александра и двух девиц пополнился в общей сложности без малого четырьмястами пятьюдесятью долларами, если не считать тех ста или чуть больше, которые были оставлены по окончании представления в виде задатка за кассеты. Разумеется, нельзя при этом забывать и о некоторых издержках, как то, к примеру, невозможность во всяком случае второй из жертв на протяжении по крайней мере недели заниматься своим основным делом ввиду «нетоварного вида». Хотя, кро знает, может быть именно выезд ко вызову и служил для нее дополнительным приработком...
      Из квартиры я выходил последним. Александр выглядел усталым, но довольным. Протягивая мне руку на прощанье, он сказал:
      - Если возникнет охота, приходи еще. У нас подобные тематические вечера проводятся каждое воскресенье. В следующее будет обязательно. - И опережая мой вопрос, добавил: - Девочки все время новые. Света тоже иногда приглашает своих подруг, работающих в роли «госпожи».
      - Света молодец, - кивнул я. - Жена?
      - Сестра, - усмехнулся он, отчего мне стало непонятно, шутит он или говорит серьезно. - Дорогу запомнил?
      - У меня адрес записан.
      - Записок лучше не храни. А то мало ли что. Своих-то мы всех знаем, зря лишнего никому не скажут, но всегда имеет смысл перестраховаться.
      Я пообещал Александру быть «своим» и с легкой душой вышел на прохладный воздух улицы.
      Стояла влажная ночь. Недавно прошел дождь, так что асфальт под ногами был черным и мокрым, а с густых крон деревьев во дворе капало.
      Как я уже упомянул, квартиру я покидал последним, если не считать по-прежнему прятавшихся в закрытой комнате девушек. В лифте я спускался тоже один, но вот на улице, прямо возле подъезда мне на глаза попалась знакомая фигура: мужчина лет тридцати, почти с меня ростом, темноволосый, с выразительной тонкой бородкой и глубоко посаженными неприятно-внимательными глазами. Странно, но мне казалось, что он ушел еще во время перерыва после первого отделения. Запомнил же я его потому, что во внешности этого человека было что-то от Достоевского, каким его иногда изображают, когда хотят подчеркнуть ненормальный блеск во взгляде и некий эпилептический антураж. Здесь я, разумеется, имею в виду наше извечное и непреодолимое стереотипное мышление. Одним словом, если отказаться от пришедшего мне невольно на ум образа Федора Михайловича, то оставалось сравнить не слишком приветливо кивнувшего в мою сторону мужчину с эдаким «чеченцем в штатском». Без повязки на голове и в обыкновенной рубашке и джинсах вместо потрепанного тренировочного костюма. Черная сумка через плечо. Хотя, как я сказал, стоял он прямо возле подъезда, вспоминая эту мимолетную встречу позднее, я все же пришел к выводу, что, выходя на улицу, увидел его вовсе не сразу, а лишь когда он как будто выступил навстречу мне из тени деревьев. В пальцах он крутил зажженную сигарету.
      Кивнув ему в ответ, я с независимым видом прошел мимо и направился через детскую площадку в сторону улицы Бардина. Моя вторая половина осталась там, за дверью под номером 84, и мне совершенно не хотелось, чтобы кто-нибудь, кроме меня самого, знал об этом здесь, где живет первая половина моего «я». Не из скромности и не из чувства самосохранения, но потому что я не считаю важным афишировать на каждом углу, чем я интересуюсь, чем занимаюсь и чем бы хотел заниматься. Так что в душе я рассчитывал со стороны курящего у подъезда незнакомца на молчаливую солидарность. Если бы я только знал тогда, насколько оказался прав в своих ожиданиях!..
      Свежий воздух, если можно так выразиться, привел меня в чувство. Я осознал, что в какой-то момент оказался настолько под воздействием сочетания монотонности и необычности происходящего, в душной комнате, среди таких же, как и я, изображающих полную невозмутимость личностей, что невольно утерял связь с реальностью. Нечто подобное происходит, когда долгое время находишься в ночном клубе или на дискотеке и так приспосабливаешься к грохоту, что перестаешь его замечать до тех пор, пока не выходишь на улицу, чтобы обнаружить, что уши заложены и не слышат даже проносящихся рядом машин, а воздух пьянит не хуже всего того, что ты до сих пор пил.
      Давно остановившиеся часы на фонарном столбе показывали пять минут четвертого. Остановившись, чтобы свериться со своими собственными, я понял, что на самом деле думаю совсем о другом. О совпадениях. О записке с дважды упомянутым адресом одной и той же квартиры. О девушке, возникшей вновь именно тогда, когда я окончательно заблудился. Наверное, мне просто захотелось проверить, насколько далеко может завести подобная череда цепляющихся одно за другое событий, начавшихся таким же влажным вечером в далекой от Москвы Венеции.
      Я повернул назад. Убыстряя шаг и стараясь держаться подальше от тусклого света фонарей, во второй раз зашел во двор. Хотя чеченской фигуры у подъезда видно не было, я не стал к нему приближаться, а облюбовал скамейку под козырьком подъезда в доме напротив.
      Бросив взгляд наверх, я подумал, что вижу в распахнутом окне силуэт курящего Александра, а радом с ним другой, женский, вероятно, Светы. Они о чем-то разговаривали. Александр то и дело выглядывал во двор, как будто сплевывая через подоконник. Через некоторое время я понял, что ошибся: знакомая мне квартира находилась на пятом этаже, а окно было открыто на четвертом. Что ж, обознался, с кем не бывает!
      На самом деле меня гораздо больше интересовала, как я теперь начал осознавать, либо моя (чуть не сказал «собственная») девушка по вызову, либо ее большегрудая коллега. И та, и другая, подобно мне, не могли не жить двумя жизнями, и я, всячески отстаивая свое бесспорное право на анонимность, хотел в то же время украдкой проникнуть под чужую вуаль и узнать, кем же были в этой действительности те, кому доставляло удовольствие оставаться безликими куклами, которых били, насиловали и унижали на потребу публики в действительности другой, почти фантастической. Примерно то же желание движет большинством из нас, когда мы идем по ночной улице и стараемся украдкой заглянуть в освещенные окна темных домов, чтобы увидеть, кто и чем живет в этих похожих на наш собственный, но неведомых нам мирах. Кто-то из нас этим ограничивается. Кто-то даже не переживает, если занавески на окнах оказываются задернутыми - не одно, так другое окно окажется открытым, пусть не спальня, но гостиная и уж наверняка маленькая кухня, на потолке которой чаще всего краснеет абажур в виде половинки сочного помидора. Однако есть и те, кто всегда хочет идти дальше, кому недостаточно видеть склонившуюся над плитой женщину в фартуке или расхаживающего по той же кухне ее дородного мужа в поношенной майке, неряшливо заправленной в старенькие тренировочные штаны. Они вооружаются биноклями, подзорными трубами, иногда даже - дорогостоящими телескопами, дающими неудобно перевернутое изображение, и подолгу приникают любопытным оком к этим мощным орудиям незаметного подглядывания, позволяющим им становиться свидетелями самых разных жизненных сцен, о которых обычные обыватели, потребители общедоступных благ просто не догадываются, будучи ограниченными шорами так называемой морали. Хотя, бывают и противоположные примеры. Однажды, живя в Дании в деревенском домике моих друзей, я вечером задернул шторы в спальне, что мне сразу же было поставлено на вид, поскольку выяснилось, что «у нас не принято подглядывать в окна, а если ты их закрываешь, это может быть воспринято как оскорбление, поскольку ты тем самым говоришь, что тебе есть, что скрывать». В тот раз я, разумеется, спорить не стал, но про себя подумал, что на самом деле таким образом оправдывается не скромность, а всеобщее право на любопытство. Правда, если никто нарочито от тебя не прячется, действительно, интерес к подглядыванию постепенно должен изживать себя. Хотя бы потому, что все постоянно осознают свою открытость и просто не допускают того, ради чего другие стали бы за ними наблюдать...
      Уверен, что если поднять личные дела людей, занимающихся скопофилией (иначе говоря, вуаеризмом) по долгу службы, то есть всевозможных оперативников, у большинства из них обнаружились бы признаки склонности к подглядыванию еще в детском возрасте. Или же наоборот, начав заниматься вуаеризмом по необходимости, многие переняли эту привычку как профессиональную болезнь и оказываются подвержены нездоровому интересу тайному изучению окружающих и в повседневной жизни. Прав ли я в своих подозрениях, мы едва ли когда-нибудь узнаем.
      Сам я, как мне кажется (не правда ли, чудесная, обтекаемая формулировка!), не принадлежал и не принадлежу ни к тем, ни к другим. О своей безучастности ко взрослым играм т.н. правоохранительных органов я уже имел счастье признаться в разговоре с лордом Доджсоном. Но будь вы хоть лордом, хоть последним чинушей, если вы раз дали себе поблажку и, выбрав в толпе прохожих самого неприметного с первого взгляда человека, пошли за ним на некотором расстоянии, постепенное вхождение в настоящий раж охотника вам обеспечен. Возбуждение ваше будет расти по мере того, как вы начнете все больше и больше узнавать об объекте своего почти праздного интереса: куда он заходит по дороге, с кем перебрасывается несколькими фразами, каким транспортом пользуется, наконец, где живет и тому подобные никчемные мелочи, слагающиеся в некую картину, с одной стороны, цельной, а с другой, по-прежнему совершенно чуждой вам жизни. Однажды я таким образом стал невольным свидетелем трагического дорожно-транспортного происшествия, в котором избранный мною объект преследования имел неосторожность погибнуть, но это уже другая история.
      Тем временем на пороге наблюдаемого мною подъезда произошло движение, и через свет горящей под козырьком лампы прошла фигура с собачкой на поводке. Фигура была в шляпе, и эта деталь позволила мне безошибочно узнать в ней ту самую пожилую даму, с которой я столкнулся, когда собирался сесть в лифт. Собачонка противно тявкнула, и парочка пошла по освещенной стороне двора в сторону улицы.
      Почти сразу же следом за дамой из подъезда вышла еще одна женщина. В сапожках на высоких каблуках и пушистой шубке. С сигаретой в руке. Я насторожился. Остановившись под лампой и посмотрев на свое запястье, где у нее по всей видимости были часики, она сунула руку в сумочку и вынула маленький мобильный телефон. Открыв крышку и нажав одну кнопку, поднесла к уху и стала ждать. Дорого бы я дал, чтобы оказаться не там, где находился в этот самый момент, а поблизости от девушки, в темных кустах... среди которых, если мне не изменяло зрение, я теперь мог различить притаившуюся мужскую тень.
      Почему я раньше его не замечал? Или я все-таки ошибаюсь, и это тень самой девушки? Но нет, тень пошевельнулась, и мне стала видна попавшая на свет джинсовая брючина. Видна, правда, только мне, потому что девушка в это время повернулась к кустам спиной и застыла, прислушиваясь к трубке.
      Еще только увидев курившего у подъезда «чеченца», я сразу понял, что он ждет кого-то. Потом мне пришло в голову, что он, вероятно, приятель одной из двух «рабынь» и терпеливо дожидается, пока все разойдутся, чтобы проводить ее, причем, скорее всего, именно ту, которую истязали в первом отделении, поскольку свидетелем одинокого приезда второй, то есть «моей», я был сам, а значит, едва ли ее здесь кто-нибудь знал, кроме хозяев. Этот вывод теперь нашел свое подтверждение в поведении обоих: девушка звонит кому-то, кто, очевидно, должен был ее встретить и не встретил, а «чеченец» продолжает довольно странным образом прятаться в соседних кустах, будто обнаружение его связи с точно такой же «послушной куклой», как эта, настолько уж сильно может уязвить его самолюбие. С какой тогда стати он стал бы попадаться на глаза мне и даже кивать, зная, что еще не все зрители вышли из квартиры? Или я каким-то образом застал его врасплох?
      Девушка отняла трубку от уха, захлопнула крышку и уже на ходу сунула телефон обратно в сумочку. Не оглядываясь и не озираясь по сторонам, она уверенной походкой, совсем не вязавшейся с характером той роли, которую она недавно играла, направилась тем же путем в сторону улицы Бардина, каким перед ней проследовала дама с собачонкой, а до них - я. Там она наверняка намеревалась поймать какого-нибудь частного извозчика и побыстрее вернуться домой. Поспешить за ней? Запомнить номер машины, которая ее подберет, и попробовать пуститься в погоню на другой? Или напроситься в попутчики, чтобы уж точно знать, куда она поедет? Но попутчиков такие опытные девицы да еще в такое неподобающее время не любят. Она наверняка предпочтет уступить первую же остановившуюся машину мне, а сама отойдет подальше. Хотя, с чего я взял, что она настолько опытная? Может быть, она стала работать по вызову совсем недавно, а до этого была пай-девочкой и никогда не приходила домой позже девяти вечера. Чего только ни бывает на свете! Предполагать я был волен все, что угодно, однако время уходило, а вместе с ним и девушка.
      И тут я заметил, что тень из кустов тоже пропала.
      Дальше события начали развиваться со всей стремительностью, на которую только можно рассчитывать в такую пору и с таким ограниченным количеством участников. Из дверей подъезда вышла вторая женская фигура, в скромной юбке, облегавшей узкие бедра, и кофточке, под которой угадывалась приятных размеров грудь. Если меня не подвела интуиция, сейчас должен появиться стеснительный «чеченец» и они вместе уйдут восвояси. Тогда мне не останется выбора, и я поспешу вдогонку за первой девушкой, чтобы разыграть нелепого и совершенно безопасного попутчика, воспользовавшись тем, что в квартире она была в маске без прорезей для глаз и потому не могла меня видеть.
      Разве?
      Но ведь она имела возможность наблюдать за зрителями хотя бы через замочную скважину, наблюдать, когда мы только еще собирались перед началом, и уж наверняка во время первого отделения. Кроме того, за всеми своими умными рассуждениями я совершенно упустил из виду тот простой факт, что она не может не узнать меня как своего позавчерашнего клиента и по меньшей мере удивиться такому странному совпадению.
      Не успел я прийти в отчаяние, подавленный стечением обернувшихся против меня обстоятельств, как понял, что вторая девушка уже сошла с крыльца и неторопливо двигается в противоположную сторону, то есть к улице Ляпунова. И что никакого «чеченца» рядом с ней нет.
      Последнее обстоятельство настолько меня смутило, что я не сразу оценил все прелести моего теперешнего положения. Девушка одна. Она не знает меня. Она либо действительно смела, либо неопытна, хотя ей, судя по телу, уже не так мало лет, либо прирожденная фаталистка, что помогло ей стать безропотной «рабой». Либо все вместе, помноженное на знание здешних мест, если она не первый раз сыграла роль подопытного кролика, что вряд ли. Однако об этом я подумал позже, когда уже принял решение и осторожно последовал за ней в самую темень двора, где хулиганы, вероятно, перебили все фонари. А в первое мгновение я попытался выяснить, куда же подевался странный незнакомец. Ведь если он в самом деле поджидал «мою» девушку и сразу не вышел из кустов ей навстречу, а продолжал прятаться, это могло означать, что у нас со ним на удивление много общего. Я успел только заметить, как скрылась за гаражами торопливая шубка.
      
      
____________________


Глава 5

Зрелость - Ночное знакомство - Самозванец -
Спокойной ночи
      
      
      Женщина шла метрах в двадцати от меня. Я не отпускал ее от себя и не приближался. Я вовсе не хотел быть обнаруженным, во всяком случае, раньше времени, или, напротив, потерять ее из виду. Последнего, впрочем, едва ли следовало ожидать, поскольку, несмотря на отсутствие фонарей, она шла неторопливой, но уверенной походкой и очень целенаправленно. По всему было понятно, что она хорошо знает дорогу и ничуть не опасается темноты. Кроме того, кофта на ней была светлая, при дневном свете, наверное, розоватая или голубая, и оттого издалека заметная.
      Меня гораздо больше смущало сейчас другое: мы были совершенно одни. Безлюдный даже днем, теперь этот «престижный» район вымер целиком и полностью, отчего у меня даже возникло ощущение, будто я участвую в погоне за привидением через пустынное кладбище.
      Она бросила взгляд по сторонам только перед тем, как пересечь улицу Ляпунова. Я остановился, чтобы позволить ей в одиночку преодолеть более или менее освещенное пространство, чем, правда, увеличил расстояние между нами почти вдвое.
      Со спины моя незнакомка производила впечатление не просто женщины, а женщины в возрасте. Тут я говорю именно о впечатлении, потому что именно оно труднее всего поддается разбору на причины и следствия. Темные, довольно коротко стриженные волосы, прямые, едва доходящие до плеч. Простенькая, наверняка вышедшая из моды кофточка, имевшая, как я теперь мог видеть, скорее желтоватый оттенок. Темно-коричневая, чуть ниже колен замшевая юбка с коротким разрезом сзади. Чулки, тоже темные, во всяком случае гораздо темнее телесного цвета, облегавшие сильные и я бы даже сказал красивые икры, сужавшиеся до тонких щиколоток и переходившие в лакированные туфли почти без каблуков. Почему же я решил, что она уже не молода? Вероятно, во-первых, потому, что я все-таки видел ее обнаженной и мог по структуре кожи, по морщинкам на груди и животе определить, что она во всяком случае не девочка. Во-вторых, если сравнить ее наряд хотя бы с нарядом той, которая удалялась сейчас в противоположную от нас сторону, легко было сделать предположение о том, что она не имеет или возможности, или желания, или того и другого заботиться не просто о поддержании своей внешности, но о следовании за зигзагами неуловимой моды, чем утруждают себя более юные особы, получая от этого иногда главное удовольствие в жизни. На мой собственный взгляд, одета она была безупречно и уж куда более стильно, чем ее молодая коллега в шубке и сапожках, однако именно это нежелание бросаться в глаза делало ее пусть не великовозрастной, но зрелой. У таких женщин обычно уже есть дети и уже нет мужей.
      Я видел, как примерно посередине проезжей части дорогу ей пересек синего цвета жигуленок. Сперва она обратила на него не больше внимания, чем стоит обращать на любую потенциально смертельно опасную машину, то есть как на судьбу, которую при желании можно избежать, но потом между ней и машиной что-то произошло, она повернула голову, чуть присела, как в реверансе, и помахала ей вслед рукой. В машине было темно, однако я различил три силуэта, один из которых делал в ответ прощальные знаки. Очевидно, это никто иной как моя знакомая успела поймать попутку и теперь выруливала с улицы Вавилова на Ленинский. Больше ни в одну, ни в другую сторону машины не проезжали, и женщина беспрепятственно продолжила свой путь в тень домов на противоположной стороне. Потратив время на выжидание, я теперь ускорил шаг, почти бегом пересек дорогу, юркнул за металлический угол гаража и... чуть не сбил мою новую знакомую с ног. Она стояла полубоком ко мне, вжав голову в плечи, и как будто до сих пор не решив, что делать: бежать, звать на помощь или сопротивляться. Тем не менее во взгляде ее я увидел скорее не страх, а любопытство. Любопытство обреченного на казнь, которого до последнего мгновения волнует вопрос, каким именно образом палач намерен взяться за свое дело.
      У женщины был по-восточному красивый разрез глаз и резко очерченные длинные крылья темных бровей. Это обстоятельство меня приятно удивило, поскольку в душе я был готов к тому, что окажется совершенно невзрачной, и не заинтересует меня. Когда она заговорила, голос ее зазвучал с мягким, очевидно, армянским акцентом.
      - Что вам от меня нужно? Почему вы преследуете меня?
      То, что она не закричала сразу, не бросилась прочь, а осталась стоять на месте, глядя на меня снизу вверх и терпеливо дожидаясь ответа, лишний раз убедило меня в том, что я как никогда близок к своей цели, если не дам случаю ускользнуть сквозь пальцы. Я медленно поднял левую руку и со всей осторожностью, но уверенно, положил сзади на шею моей собеседницы. Женщина съежилась еще сильнее, и взгляд ее красивых раскосых глаз сделался взглядом загнанного зверька.
      - А без маски вам значительно лучше, - сказал я.
      Я видел, что она не сразу меня поняла, а когда поняла, замешкалась с ответом. Я смотрел на нее, не снимая руки и лишь слегка сжимая на тонкой шее большой и указательный пальцы.
      - Я вас не помню, - наконец, вымолвила она, опуская глаза и продолжая как-то странно прикрывать ладонями кофточку на груди, как будто больше всего боясь, что я ее ударю.
      - А я и не сомневаюсь в том, что из вас могла бы получиться превосходная раба, не та, конечно, что выступает перед случайной публикой и дает себя пороть за небольшие деньги, а та, что предана своему настоящему хозяину, знающему ее истинную цену.
      В жизни мне редко приходилось видеть, чтобы у людей, как в книгах, от изумления открывался рот. Однако после моих слов произошел именно тот случай. Женщина на минуту потеряла дар речи, потом снова подняла на меня глаза, начала прищуриваться, собираясь недоверчиво улыбнуться или даже рассмеяться, но тут возымела свое действие моя левая рука, по-прежнему покоящаяся у нее на теплом загривке. Женщина прикусила язык и как-то сразу почувствовала, что с ней не играют. В это мгновение я бы мог назвать ее хорошенькой, если бы не морщинки под красивыми глазами, выдававшими возраст.
      - Вам же нравится чувствовать на себе мою равнодушную руку. И вы смело ходите одна по ночному городу.
      - Я рядом живу... - попыталась она меня перебить.
      - Это что, приглашение? - усмехнулся я. - Вот видите, вы уже меня не боитесь. Вас привлекает моя дерзость, не правда ли? Ведь, наверное, не каждый вечер к вам подходят возбужденные мужчины, кладут вам вот так руку на холку и предлагают стать вашим хозяином? Как вас зовут?
      - Лана...
      Этот ответ прозвучал как согласие со всем тем, что я наговорил раньше. И она это тоже понимала. Мы некоторое время молча смотрели друг на друга. Тем самым я хотел дать ей возможность свыкнуться с мыслью, что так просто ей от меня не избавиться. И самой принять решение, к которому я ее подталкивал. Карие глаза Ланы блестели, когда она изучала мое чуть-чуть более напряженное, чем ему следовало быть, лицо. Потом медленно повела плечом.
      - Уберите руку, - тихо попросила она.
      Я позволил ладони скользнуть по спине, по бедру и, наконец, оставить женщину в покое. Лана повернулась на каблуках и беспрепятственно пошла дальше, в темноту. Оставшись стоять на месте, я уже почти потерял ее из виду, когда она оглянулась и слегка изменившимся голосом окликнула:
      - Ну так как, вы идете?
      Трудно сказать, что именно я испытал, когда услышал ее слова. Вероятно, все, что угодно, кроме удивления. Если мне удавалось в точности следовать своей интуиции, она редко меня подводила.
      - А ну-ка вернись сюда! - негромко ответил я, не двигаясь и не меняя позы.
      Она снова выступила из темноты, покорная внезапной твердости моего приказа, замешкалась, осознав всю его необоснованную грубость, и наконец сделала еще два шага навстречу, остановившись передо мной на расстоянии вытянутой руки.
      - Ближе.
      Потупившись, она послушно сделала третий шаг. Со стороны эта картина могла восприниматься как причудливая игра двух взрослых людей. Собственно, таковой она и являлась. Не стану же я по-настоящему звать к себе чужую женщину так, будто она моя собачка, а она - реагировать на зов постороннего мужчины, самозванца, самовольно присвоившего роль ее хозяина. Конечно, это была всего лишь игра.
      - Никогда больше не веди себя так, будто тебе безразлично, рядом я или нет. Поняла?
      - Да. Хорошо. - Лана посмотрела на меня, и морщинки в уголках ее больших глаз заиграли в сдерживаемой улыбке. - Пойдемте?
      Я снова положил ей руку на то место, где ее худенькая шея переходила в плечи и слегка сутулящуюся спину, и почувствовал под пальцами нежные косточки позвонков. Мы медленно пошли мимо гаражей вглубь нового двора, такого же безлюдного и плохо освещенного, как первый.
      - Сколько тебе лет? - сказал я скорее для того, чтобы поддержать линию разговора, поскольку примерно догадывался об ответе.
      - Тридцать три... скоро будет. - Она помолчала. - Старая?
      - Не то слово! Просто древняя! Удивительно, как тебя не перешибли плеткой. Ты давно знаешь Свету?
      - Она моя бывшая школьная подруга. Так что да, давно. Вместе ездили в пионерские лагеря, то от ее, то от моих родителей. Там-то и начались наши невинные забавы. А теперь, сами видите, для меня это по-прежнему больше забава, а для нее - почти единственное средство к существованию.
      Странно было слышать, чтобы подобное признание звучало почти с гордостью.
      - А вы тоже ее знаете?
      - Не совсем: меня пригласил ее муж.
      - Саша-то? Он не муж, а брат. Муж ее уже лет пять как оставил.
      Снова гордость в голосе, означавшее, вероятно, что Лана считает замужество подруги, а может быть, и замужество вообще, обычной женской ошибкой. Мне наш незатейливый разговор доставлял удовольствие тем, что я легко разгадывал чувства моей собеседницы. Да и легкий акцент ее нравился мне все больше.
      - Его в конце концов достало увлечение Светы всякими сдвинутыми клиентами, которые звонили ей по объявлению в разных газетах и приезжали в гости на сеансы порки, когда она изображала госпожу, а они ее рабов. Как будто сам он мог ее обеспечить! Она, конечно, тоже не права: если любишь мужа, нельзя над ним так издеваться. Вот он и сбежал. Как раз перед тем, как в газетах ужесточили правила приема объявлений и заодно стали появляться бритоголовые мальчики с наездами. Пришлось Свете свой подпольный бизнес подобру-поздорову закрыть. А тут брат, то есть Саша, из Зеленограда в Москву решил перебраться. Она его на всякий случай к себе и прописала: все-таки мужчина в доме. И вот они уж года два как на пару устраивают сеансы типа сегодняшнего. Вам, кстати, понравилось?
      Я покосился на нее. Ожидая моего ответа, Лана покорно шла рядом, опустив голову и глядя себе под ноги. Я большим пальцем слегка пощекотал ей шею.
      - Довольно занятно. И часто тебя приглашают?
      - Почти каждое воскресенье. Правда, мне иногда приходится ей отказывать, когда нужно с ребенком куда-нибудь сходить или по дому что-нибудь делать. Раньше я вообще отказывалась, пока Саша ни разорился на ту маску, в которой ты меня видел. Не хочу, чтобы меня узнавали на улицах. Да еще теперь на этих дурацких видеокассетах...
      - А кто была вторая девушка?
      - Обыкновенная путана, кажется, из Жуковского. Ее тоже Саша где-то подцепил. Думаю, сегодня был ее первый и последний раз.
      - Почему?
      - Ну вы же видели, как ей досталось. На заднице живого места нет. Не знаю, как она еще в машину села. Чуть со Светой не разругалась. Ей даже больше пришлось заплатить, чтобы лишнего не сболтнула. Я никогда не позволяю никому, кроме Светы, ко мне притрагиваться.
      - А мне?
      Она замедлила шаги и посмотрела на меня исподлобья. Сказала серьезно и тоном скорее утверждения, чем вопроса:
      - Но ведь вы же не будете спрашивать моего разрешения?
      - Не буду, конечно, - с улыбкой ответил я и погладил большим пальцем по щеке. - И как ее звали?
      - Осторожно, тут у нас всегда после дождя лужа образуется. Давайте в обход.
      Я отпустил Лану, и она пошла, расставив, как канатоходец руки, по узкому бордюру тротуара. На другом конце остановилась, подождала меня, подождала, когда я снова по-хозяйски положу на нее руку, и продолжала:
      - Лола. Во всяком случае так она назвалась. Но я думаю, это ее проститутская кличка, какие у них есть у всех. А почему вы спросили? Имена коллекционируете?
      - Да нет, просто вот думаю, чем «Лола» отличается от «Ланы».
      - Тем, что это мое настоящее имя.
      Судя по резкому тону, я ее обидел. Мы пошли дальше молча, миновали еще одну лужу, протиснулись по выложенной плитками тропинке между ряда гаражных ракушек и вышли к единственному подъезду двенадцатиэтажной башни. Возле мокрой лавки Лана остановилась.
      - Вот здесь я и живу. Между прочим, вы так и не представились...
      - Константин, - не моргнув глазом, слукавил я.
      - Спасибо, Костя, что проводили. Спокойной ночи.
      Нет, разумеется, я был не вправе рассчитывать на то, что меня вот так сразу пригласят в дом, накормят ужином и уложат спать. Любая женщина хочет, чтобы ее воспринимали как вполне порядочную. Тем более что по пути Лана неоднократно нарочито пренебрежительно подчеркивала свое отличие от «путан», как она выражалась, то есть, девиц легкого поведения, вроде ее подруги Светланы или все той же Лолы. С другой стороны, если бы я твердо решил продолжать игру, то вошел бы к ней и без приглашения. Интуитивно я догадывался, что на самом деле она не стала бы в этом случае спорить, по крайней мере, скандалить, и что своей внезапной скромностью они лишь проверяет меня. Именно поэтому я почувствовал необходимость вежливо уступить. Пока уступить. Рыбак тоже никогда не станет резко дергать за удочку, видя, что начинает клевать. Напротив, он уступает жертве, предоставляя ей время и пространство, чтобы она могла заглотнуть наживку как следует. И ловцы душ человеческих прекрасно отдают себе отчет в справедливости этой проверенной веками тактики.
      - Мне тоже было приятно познакомиться. Кстати, продиктуй-ка мне свой телефон.
      Лана с готовностью назвала длинный ряд цифр федерального номера. Я тут же внес их в список своего мобильного телефона, и со словами «А теперь проверим!» нажал кнопку набора. Через несколько секунд что-то противно затренькало, Лана сунула руку под кофточку, сняла с пояса мигающую зеленым огоньком трубку и протянула мне вверх экранчиком, на котором высветился мой собственный номер.
      - Убедились? - сказала она с улыбкой. - Не стану же я обманывать своего хозяина.
      Ее последняя фраза звучала в моем сознании, пока я темными закоулками выбирался на уже совершенно сухой Ленинский проспект и по нему возвращался к одноименной станции метро. Мне хотелось надеяться на то, что Лана произнесла ее искренне. Во всяком случае, у меня теперь был телефон с именем. Когда двери полупустого вагона захлопнулись и поезд тронулся, я уже точно знал, чем займусь в этот вечер.
      
      
____________________




Глава 6

Разговор - Прогулка по лесу - Ужин у турков -
Дитя рабыни - Если нет розг - Репортаж -
В западне?
      
      
      
      - Вечер добрый, Лана. Не отрываю? Это Константин.
      Как говорится, не поступай с людьми так, как не хочешь, чтобы они поступили с тобой. Ненавижу слышать в телефоне голоса, особенно женские, которые радостно сбивчиво заводят беседу и не представляются, полагая, вероятно, что у меня либо абсолютный слух, либо уж их-то я не могу не узнать.
      - Здравствуйте, Костя. Нет, не отрываете. Я как раз про вас думала.
      Интересно, что это? Лесть? Желание понравиться? Привычка отвечать в подобных случаях? Голос был мягкий и чуть даже более вкрадчивый, чем следовало ожидать. Как бы то ни было, главное, что меня узнали и расположены продолжать разговор.
      - И что же ты про меня думала?
      Мне нравилась эта взаимно поддерживаемая разница в обращении. Лана слышала мое нарочитое «ты» и тем не менее отвечала неизменным «вы», то есть «Вы».
      - Что вы не похожи на многих мужчин, которых я знала.
      Она могла бы сказать «знаю», но не решилась задевать моего самолюбия. Понимающая женщина. Это делает ее еще более привлекательной партнершей.
      - Ты не обиделась на меня, что я ушел?
      - А на вас можно обижаться? Разве вы не вольны поступать, как вам хочется?
      - Не люблю быть навязчивым.
      - Однако вот вы же позвонили, хотя не прошло еще и часа.
      - Нет, час уже прошел.
      - Хорошо.
      - В чем ты?
      - Что? Я на кухне...
      - Нет, я имею в виду, что на тебе одето?
      - ... домашний халат.
      - Еще что?
      - Больше ничего.
      - Сними его.
      - Тогда подождите.
      Стало слышно, как она кладет трубку на что-то твердое, наверное, стол. Скрипнули ножки табуретки по линолеуму.
      - Сняла...
      - Тебе так больше нравится, чем в халате?
      - Если честно, то все равно, потому что в квартире стоит жара, а из окна даже не дует. А вам?
      - Мне нравится, что ты послушна.
      - Я ведь стараюсь... Вы, конечно, наглый, Костя, - продолжала она после короткой паузы, - но меня это по-своему возбуждает.
      - Что ты делаешь завтра?
      - Если вы хотите встретиться, то я смогу только после семи вечера.
      - В шесть.
      - Нет, правда, только после семи. Куда мне приехать?
      - Почему бы мне не приехать к тебе? Я уже почти знаю, где ты живешь. Или ты живешь не одна?
      Она подумала, прежде чем ответить.
      - Не совсем одна. У меня есть ребенок. Дочка. Вы удивлены?
      Нет, мне стало просто как-то неприятно. Чувство было странным, отдаленно напоминающим ревность. Но разве мог я рассчитывать на то, что наши отношению будут совершенно идеальными? Кроме того, я живо представил себе, какие положительные стороны могут быть у подобного оборота событий. Как там у Набокова: «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел». Или еще лучше: «Lolita, light of my life, fire of my loins». Почему считается, что только после опубликования этого романа люди стали выявлять среди себе подобных признаки влечения к девочкам нежного возраста? Или если бы Набоков сделал героиней мальчика, никто бы не удивился, зная многовековую церковную традицию? Итак, в сущности, первый, то есть второй мой шаг почти неожиданно открыл еще более широкую перспективу развития сюжета. И совсем даже не неприятную, как подумалось мне сначала.
      - Вовсе нет. Разве что тем, как хорошо тебе удалось сохранить фигуру.
      - Это было уже давно, да и роды оказались легкими. На самом деле кое-где подтяжки все-таки заметны. По крайней мере сейчас я разглядываю их в зеркале.
      - А сейчас она где?
      - Спит.
      - И как ее зовут?
      - Извините, что забыла о вашей страсти коллекционировать имена. Только не ждите, что я назвала дочку Лолитой. Она у меня совсем другая. Ее зовут Ярослава.
      - В каком смысле твоя Ярослава «другая»?
      - Костя, у меня сейчас возникает ощущение, что я напрасно вам не солгала и не ответила, будто живу одна-одинешенька. Тем более, что если уж вы так настаиваете, то мы можем завтра встретиться у меня. Вы, мне кажется, слишком откровенны в своем интересе к моей дочери.
      - Неужели тебе не нравится, когда ею интересуются? Тем более что ты первая заговорила про Лолиту.
      Она замолчала. Я первым нарушил воцарившуюся тишину.
      - Предлагаю для начала встретиться на нейтральной территории.
      - Тогда говорите во сколько и куда мне подъехать.
      - В семь. Метро «Молодежная». Выход к кинотеатру «Брест». На платформе перед эскалатором.
      - Это же другой конец Москвы! - Лана рассмеялась. - Ничего себе «нейтральная территория»!
      Меня ее возражения мало интересовали. Настоящая раба должна любить, когда хозяин находит время и повод ее воспитывать.
      - Ну так приедешь?
      - Конечно...
      Голос ее прозвучал с приятной для слуха хрипотцой. Я представил себе, как она сидит сейчас голая сидит на табуретке посреди кухни и пристально рассматривает в зеркале свои затвердевшие соски, которые непроизвольно мнет между мальцами. Интересно только, где у нее на кухне нашлось место зеркалу?
      - Как мне одеться?
      - На твой вкус. Единственное, что я бы предпочел, так это чтобы ты постаралась не надевать белья.
      - Никакого?
      Она была как будто немного разочарована.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Я бы хотела надеть колготки или хотя бы чулки.
      - Пожалуйста. Это не имеет значения. Под бельем я подразумеваю не чулки, а трусики с лифчиком.
      - Но только учтите, что моя грудь без лифчика может показаться вам низкой...
      Она откровенно кокетничала со мной, доведенная всем этим разговором до той стадии, когда все тепло, все соки тела собираются внизу живота и не позволяют мыслить складно. Вероятно, мое воображение на сей раз ошибалось: она трогала не груди или не только их.
      - Перейди-ка в ванную.
      - Что?..
      - Возьми с собой трубку, зайди в ванную и наполни ванну.
      - Сейчас...
      Она прекрасно поняла, чего я хотел. И хотела того же. Это было очевидно по той торопливости, с какой пауза в разговоре сменилась звуком закрывающейся двери, щелчком замка и шумом воды из обоих кранов.
      - Наполняется.
      - Не жди, садись в нее.
      - Вы ужасный...
      Оставшуюся часть фразы она не договорила. В трубке что-то пискнуло и все разом смолкло. Я чертыхнулся и снова набрал ее номер.
      - Абонент отключен или временно недоступен, - ехидно сообщила мне безликая дама.
      Она издевалась надо мной весь остаток вечера, пока я не бросил отчаянных попыток узнать, чем же закончилось для Ланы мое несуразное предложение. Невозможность сделать это обуславливалась либо тем, что в трубке кончился заряд аккумулятора (но тогда она могла бы сразу же включить его на подзарядку), либо телефон банальным образом упал в воду. Оставалась, конечно, вероятность того, что Лана сама прервала связь, потревоженная дочерью или устав от разговора.
      Наутро я первым делом повторил попытку. На сей раз ответ был озвучен по-английски:
      - The number you have dialed is temporarily blocked20.
      Разумеется, мне надо было не терять вчера время, обсуждая тонкости понимания женского белья, а взять у нее обычный телефон. Моего же она не знала и не могла бы дать о себе знать, даже если бы хотела. В чем я теперь несколько сомневался. Единственной возможностью удостовериться в том, потеряна ли Лана для меня окончательно, было дождаться семи часов и явиться на место нашего свидания. Что я и сделал. Правда, я настолько нервничал и сомневался в положительном исходе, что не стал прихватывать с собой всего того, о чем непременно позаботился бы, если бы был уверен в обратном: наручников, ошейника с поводком и плетки с рукояткой в форме мощного негритянского члена. Чтобы потом было не так обидно все это вынимать из пакета обратно. Зато я взял с собой книгу, чтобы было чем коротать ожидание. Стоя перед бегущими вверх ступеньками эскалатора я, однако, не мог прочесть ни строчки. Так велико было мое отчаяние при виде отползающей от заветной семерки минутной стрелки. Лана не появлялась. Обычно в подобных случаях опоздание на пятнадцать минут считается нормой. Но в семнадцать минут восьмого я не выдержал, захлопнул никчемную книгу и вступил на эскалатор. У меня еще оставалась надежда на то, что мы разминулись и теперь Лана ждет меня на улице. Я увидел ее в следующее же мгновение. Она спускалась по лестнице вниз, на платформу. Заметив меня, просияла и помахала рукой.
      - Поднимайся, - хмуро бросил я, отворачиваясь и продолжая движение.
      Она сначала устремилась было вспять, потом поняла, что выход обратно закрыт, и засеменила до конца лестницы. Потом я уже увидел ее улыбающейся, чинно и медленно выплывающей из-под металлического прибоя эскалатора. Одета она была точно также, как накануне: нежно-желтая кофта, замшевая юбка. Только теперь из-под воротничка кофты выглядывал ярко-красный платок, придававший ей некоторую элегантность да вместо туфель без каблуков были туфли на шпильках.
      - Ты зря на каблуках, - заметил я вместо приветствия и спрятал книгу в пакет.
      - Почему?
      - По лесу будет неудобно ходить.
      - Но вы же не говорили, что мы пойдем в лес...
      Она не отказывалась идти со мной в лес. Делала вид, будто нисколько моим предложением не удивлена. Я положил руку ей на шею и повел к тяжелым стеклянным дверям.
      - Что случилось с телефоном?
      Мы вышли на оживленную даже в это время площадь вокруг станции и пошли между палатками в сторону кинотеатра, бывшего для меня символом моего детства. Тогда еще только-только начинал свою спортивную жизнь Гребной канал, а Крылатское считалось московскими выселками.
      - Извините, что так получилось, - сказала Лана. - Я забыла вовремя заплатить, и меня отключили. Вы очень сердитесь?
      - А ты бы хотела, чтобы я сердился? У меня и так будет немало поводов тебя наказать.
      Я провел руками по ее спине. Застежка лифчика не прощупывалась.
      - Я оделась, как вы сказали, - не без доли обиды заметила Лана. - Я в одних колготках.
      Обойдя «Брест», мы свернули с Ярцевской на Оршанскую улицу, вдоль которой раньше не одно десятилетие лежал обширный пустырь, застроенный теперь некрасивыми панельными домами и двухэтажным кубиком первого «Рамстора».
      - А я ждала вас на улице, - начала оправдываться Лана, видя, что я по-прежнему хмурюсь.
      - Кажется, я четко сказал, чтобы ты была на платформе. Я ждал больше четверти часа.
      - И вы теперь меня никогда за это не простите? Ну Костя, не будьте же ребенком! Что мне для вас сделать, чтобы заслужить прощенье? Я и так из-за вас все дела бросила.
      Она посмотрела на меня и улыбнулась. Она точно знала, что я играю с ней.
      - Ты слишком активно напрашиваешься на порку, Лана.
      - Вовсе нет. Мне бы очень не хотелось думать, что вы позвонили мне вчера только затем, чтобы пригласить сегодня в лес и там, на природе, избить. Во всяком случае, мне это будет неприятно.
      Вместо ответа я поднял к лицу женщины ладонь, повернул тыльной стороной и дождался, когда она ее поцелует. Губы у Ланы были теплые и сухие. На коже остался едва заметный след помады. Мы молча пошли дальше, не обращая внимания на удивленно оглянувшуюся нам вслед парочку с коляской.
      На улице Академика Павлова мы свернули налево, миновали ряд из трех старых домов красного цвета и необычной архитектуры, построенных, говорят, еще немцами по их же проектам, и вышли к стадиону, сразу за которым и начинался лес. Я посмотрел на Лану. Она шла осторожно, чтобы ненароком не запачкать туфли, поскольку кое-где еще не высохли вчерашние лужи, а земля была сырой. Однако при этом в ее движениях чувствовалась уверенность человека, который знает куда и зачем идет. Ни страха, ни сожаления она явно не испытывала. Я уже раньше имел возможность обратить внимание на то, что когда женщине за тридцать, особенно, когда у нее есть ребенок, ее отношение к жизни меняется в пользу размеренности и какой-то успокоенности. Не знаю, чем именно эта успокоенность вызывается: может быть, уверенностью в своих силах, может быть, напротив, определенным фатализмом, когда кажется, что все главное осталось позади, а то, что впереди, делается почти безразлично. После тридцати женщины определенно смелеют. Или от опыта, или от безысходности. Тем более интересно ставить над ними всевозможные опыты, на которые они идут, подобно Лане, отчаянно (поскольку в душе им хочется пережить новые ощущения, вырваться из утомительного круга приевшихся житейских проблем) и спокойно (поскольку они думают, что знают, чем все может кончиться).
      Здешний лес всегда отличался безлюдностью. Раньше даже грибы в нем можно было собирать, начиная с самой опушки. Потом пришло время бурного строительства, местами были проложены асфальтовые дороги, к северо-востоку снесли деревню Черепково и на ее костях возвели своеобразный Пентагон - кардиологический центр. В результате лес неприветливым и чересчур цивилизованным. Правда, я вовсе не собирался по нему теперь гулять и тем более рассказывать о его достопримечательностях Лане.
      - Раздевайся, - сказал я, когда мы прошли несколько сот метров вглубь по вытоптанной множеством ног дороге и свернули на заросшую кустами орешника тропинку.
      - Полностью? - спросила она, останавливаясь и берясь обеими руками за подол кофточки, собираясь стащить ее через голову.
      - Нет. Полностью будет неинтересно. Сними чулки.
      - Колготки, - поправила она и стала закатывать юбку, чтобы добраться до резинки.
      - Нет, не так.
      Я вернулся к Лане, встал за спиной и расстегнул пуговку, а следом за ней и молнию. Она только успела поддержать юбку, чтобы та не упала на траву. Поддерживая ее на весу и переступив через нее по очереди обеими ногами, Лана осталась стоять в туфельках, колготках и кофте. Трусиков на ней действительно не было, и я с интересом рассмотрел приплющенный полупрозрачным капроном темный треугольник волос под животом. Кофточка была довольно короткая и едва прикрывала ямку пупка.
      - Снимать? - переспросила Лана, неловко переминаясь с ноги на ногу и не зная, что делать с юбкой.
      Я кивнул. Она все-таки предусмотрительно оглянулась по сторонам, присела на корточки, зажала юбку подмышкой и одним движением спустила колготки по бедрам, через колени, до самых щиколоток. Так, как будто собиралась тут же на месте справить нужду. Не обращая на меня внимание, словно занималась самым важным в жизни делом, разула одну ногу, стянула с нее тонкую ткань, снова аккуратно надела туфлю и повторила всю операцию в другой ногой. Выпрямилась, комкая снятые колготки в кулаке. Теперь она была обнажена ниже пояса.
      - Нравится? - поинтересовался я, протягивая ей руку и забирая колготки вместе с юбкой.
      - Надеюсь, не замерзну, - спокойно, почти буднично ответила Лана, и сделала несколько шагов, будто проверяя, что изменилось.
      Мне ее спокойствие было несколько неприятно. Я ожидал пусть не робости и несговорчивости, но хотя бы жеманства и возбужденных хихиканий, чем девушки обычно сопровождают подобные забавы. Лана же просто сделала так, как хотел я. Что ж, тогда нет смысла напускать на себя игривость и мне.
      - Пошли.
      Мы двинулись по тропинке дальше. Женщина шла впереди, чтобы я мог видеть ее светлые, трущиеся дружка о дружку ягодицы. На ягодицах еще виднелись следы вчерашних розг.
      - Комары, - предупредила она меня через некоторое время, шлепая себя ладонь по бедру.
      - Если искусают, встанешь дома под душ и все сразу пройдет.
      - Так просто?
      - А ты что, не знала? Самое надежное средство. Ну-ка постой.
      Она остановилась, не поворачиваясь. Я приблизился и с размаху шлепнул ее по правой ягодице. Шлепок получился звонким и мог бы привлечь внимание окружающих, если бы таковые оказались в это время поблизости. Лана только наклонилась, выпячивая попку, чтобы мне было удобнее. Я ударил ее еще сильнее, но она даже не пикнула. Тогда я обогнал ее и пошел дальше первым.
      Таким образом мы гуляли по лесу не меньше получаса. Комары и в самом деле лютовали. Собственно, сдался именно я. Лане досталось даже больше, чем мне, однако она стоически выносила укусы и только не переставала шлепать себя по ляжкам и коленям.
      - Если бы вчера не прервалась связь, мы бы лучше подготовились, - заметил я, выводя свою спутницу на асфальтовую дорожку, идущую вдоль высокий серых плит забора, за которым начиналась территория не то института, не то какой-то ведомственной больницы. - Про комаров я, честно говоря, совсем забыл, хотя сам их терпеть не могу. Зато я бы взял плетку и наручники, чтобы пристегнуть тебя к какому-нибудь дереву или к этому же забору, например.
      - И вы бы меня оставили? - хотела знать Лана, отряхивая кофту, но не предпринимая ни малейших попыток прикрыться.
      - Почему бы и нет? На некоторое время. С тобой так раньше никогда не поступали?
      Она отрицательно мотнула головой, явно не желая об этом говорить. Вероятно, предполагая, что я специально провоцирую ее на признание, которое самому мне могло показаться неприятным - эдакий мужской мазохизм, когда вызываешь к жизни чувства, которых на самом деле хотел бы избежать. Здесь она ошибалась. Если ожидая ее в метро и представляя себе, как все будет, когда она в конце концов приедет, я, признаюсь, испытывал к Лане нечто больше, чем просто интерес естествоиспытателя, то теперь, когда ожидание и первая проверка воли остались позади, как женщина, точнее, как потенциальная любовница она меня больше не занимала. К счастью, не произошло и противоположного: Лана по-прежнему нравилась мне как довольно своеобразная личность и не вызывала отвращения. Я подумал, что случаю было угодно, чтобы накануне я увязался именно за ней, а не за Лолой. С той бы я наверняка давно уже распрощался...
      - Сними кофту.
      Когда Лана разделась, оставшись в одних туфельках, я пожалел, что не взял с собой фотоаппарата. Заходящее солнце позолотило ее кожу и красиво затенило все мелкие изъяны, все же заметные теперь, при ближайшем рассмотрении. Поправляя волосы, она подняла локти, повернулась ко мне полубоком, продемонстрировала в выгодном свете свои большие, подтянувшиеся вверх груди. Как и любая женщина она была не уверена в их прежней привлекательности и старалась при возможности показываться в выигрышном ракурсе. Я не стал объяснять ей, что мне эти детали неважны. Я и в самом деле первостепенное внимание уделял женским ногам и ягодицам, а о груди вспоминал лишь тогда, когда было о чем вспомнить. С ногами же у Ланы было все в порядке, тем более сейчас, когда она стояла передо мной на высоких каблуках. Я забрал у нее кофту, и мы пошли рядом, полностью одетый мужчина и нагая женщина, одни, среди закатного леса. Поднявшийся ветерок отгонял комаров, и Лана шла теперь почти горделиво, не делая никаких лишних движений.
      - Вы спрашивали, нравится ли мне? - сказала она через несколько минут, словно выходя из задумчивости. - С вами - да.
      - Значит, все-таки опыт в подобных прогулках уже был? - усмехнулся я.
      - Нет, ходить голой по лесу, где тебя в любой момент могут увидеть, мне еще, честно говоря, не приходилось. Но сейчас мне приятно. И я бы даже хотела, чтобы нас кто-нибудь заметил. Может быть, за нами подглядывают?
      - Не хочу тебя разочаровывать, но думаю, что нет.
      - А что бы вы сделали, если бы нам попался какой-нибудь грибник?
      - Это зависело бы от тебя. - Я снова положил руку ей на шею, заставив перейти с гордого шага на почти подобострастное семениние. - Люди обычно смущаются больше, чем те, кого они по идее застают врасплох. Ты никогда не видела, как проходит акция каких-нибудь любителей нудизма, когда, например, девушка голышом садится на велосипед и в таком виде начинает кататься по улицам города? Кроме полицейских, вынужденных набрасываться на нее по долгу службы, все остальные прохожие и проезжие ведут себя более чем чинно. Когда все открыто и просто, голая женщина вызывает не эрекцию, а скорее симпатию.
      - Интересно у вас получается, - улыбнулась Лана. - Может быть, мне до самого метро теперь не одеваться?
      - Сначала мы зайдем в «Рамстор» перекусить.
      Разумеется, вскоре я разрешил ей одеться. В обратном порядке. Только колготки отдавать в конце концов передумал и сунул к себе в пакет. Лана не возражала. Мы вернулись в город той же дорогой, только пошли не по улице Оршанской, а свернули чуть раньше, на Партизанскую.
      В «Рамсторе» все было как всегда: праздно шатающиеся с деловым видом люди, пришедшие сюда словно лишь затем, чтобы показать окружающим и самим себе, сколько денег они могут потратить за один раз; привыкшие к подаркам и отвыкшие от родителей дети, не догадывающиеся о том, что некоторые мамы готовят еду дома, а не скармливают своим чадам резиновые гамбургеры и пиццы, потому что это быстрее и не требует работы мысли; облагодетельствованные богатыми детьми старенькие дедушки и бабушки с толстыми внуками, довольные тем, что могут быть щедрыми и добрыми за чужой счет; бледнолицые прыщавые подростки, непроизвольно пародирующие сумасбродствами в одежде своих чернокожих сверстников из Гарлема и делающие так не только от отсутствия вкуса, но и за неимением ничего лучшего, потому что воспринимают это веяние опосредовано, через таких же оболтусов из Европы. Людей по-настоящему деловых здесь нет. Появление человека в костюме и галстуке свидетельствует о том, что он работник одного из расположенных вокруг магазинчиков, скорее всего, представитель охраны. Кое-кто  заезжает сюда «извне» в будние дни перед самым закрытием, а по выходным сливается с общей толпой обывателей.
      Все это я прокомментировал лишь затем, чтобы объяснить, чем был обусловлен мой выбор места для короткого ужина: полная невероятность встретить кого-нибудь из знакомых, который пришлось бы знакомить с моей спутницей и тем самым терять столь лелеемую мною анонимность. В любом же ресторане или каком-нибудь уютном кафе в центре города я чувствовал бы себя весьма принужденно, рискую каждую минуту увидеть знакомое лицо. Тем более что в ресторан я вести Лану не собирался. Еще в какой-нибудь очень дорогой, где можно было бы уединиться в отдельной комнате и там заставить ее, например, есть из тарелочки, поставленной на пол, у моих ног, это куда ни шло, но для первого свидания, когда шла рекогносцировка, имело смысл не сорить деньгами и приучать «рабу» к скромности.
      Сделав положенный полукруг по закутку второго этажа, где размещались все прилавки компаний, предлагавших быстрое питание, мы остановили свой выбор меню с более или менее настоящим мясным блюдом и салатом. Из «Макдональдса» Лана прихватила себе молочный коктейль и купила мне горячий шоколад, то есть какао.
      - У меня такое чувство, - призналась она посреди нашей скромной трапезы, - будто все знают, что под юбкой я голая.
      - В таком случае, я наверное тебя удивлю, если скажу, что под одеждой они тоже все голые.
      - Ну вы же понимаете, что я имею в виду... Особенно мужчины. Они на меня так и косятся.
      - Мужчины всегда косятся, - улыбнулся я. - Смотреть прямо им мешают переполняющие их скабрезные мысли или присутствие жены. Если же кто-то смотрит на тебя открыто, то скорее всего он тебя не замечает, а просто задумался о своем.
      - Может быть, вы и правы, но я еще никогда не чувствовала себя такой раздетой.
      - Это плохо?
      - Это интересно.
      Я вспомнил, как однажды, когда занимался фотографией, пригласил одну любительницу острых ощущений попозировать мне обнаженной на природе, куда мы добирались, разумеется, на метро. Предварительно я, конечно, попросил ее не надевать ничего обтягивающего и не поддевать лишнего белья, чтобы не оставалось следов от одежды. Потом она точно также призналась мне в том, что по пути ей казалось, будто все мужчины в поезде реагируют на исходившие от нее флюиды. Думаю, женщины слишком сильно полагаются на свою хваленую интуицию, а на самом деле склонны пребывать под чарами приятных заблуждений.
      - Как у тебя со временем? - поинтересовался я, когда порхнувшая мимо нашего столика девушка в переднике наконец оставила нас без пустых подносов с использованными салфетками.
      - Как вы скажете. - Лана загадочно мне улыбнулась, пряча рот за стаканом с коктейлем, поскольку игнорировала соломинку. - Или я вам уже надоела?
      - Пока нет. Тем более что мы еще ничего серьезного не предприняли. Просто нашу сегодняшнюю встречу можно было бы воспринимать как ознакомительную и отложить ее продолжение, если надо, на более удобное время.
      - Давайте не будем ничего откладывать, Костя. После той прогулки, что вы мне устроили по лесу, я должна как следует встряхнуться. Знаете, я ведь, как любая восточная женщина, довольно легко возбудима и воспринимаю все не на подсознательном, а на физическом уровне. Тем более что мне кажется, что мы с вами хотим одного и того же...
      Глядя на нее в этот момент, я подумал, что ошибся в своем выборе и что она намекает вовсе не на то, чего на самом деле хотел я, а на то, чего явно или неявно добиваются многие женщины, оказавшись наедине с достаточно дерзким собеседником.
      - Итак, Лана, чего же мы хотим?
      Я ждал, что она ответит иронично, мол, вот я вас и поймала, вот я и увидела в ваших глазах испуганные искорки, вот вы и попались!
      - По-моему, сегодня я заслужила крепкую порку...
      Нет, я не ошибся.
      - ... и мы могли бы заехать, например, к вам, чтобы вы меня как следует выпороли своей плеткой.
      Мне показалось, я чувствую под столом прикосновение ее голой ноги. Взгляд красивых глаз Ланы тоже стал другим, влажным, с поволокой.
      - Может, это было бы и удобнее, - согласился я, - но все же предлагаю поехать к тебе.
      - Боитесь, я узнаю, где вы живете, и буду вас потом шантажировать?
      - Не только. Я предпочитаю, чтобы хозяин знал о своей рабе все, а она о нем ничего. Или почти ничего. Ты должна испытывать удовольствие не только от стыда, но и от беспомощности что-либо изменить. Ты готова к такой постановке вопроса?
      - Я-то готова. - Она внимательно посмотрела на меня, но жжение от комариных укусов заставило ее отвлечься и с некоторым остервенением почесать ногу. - А вы готовы к тому, что у меня дочь?
      - Об этом обстоятельстве я не забываю со вчерашнего вечера. Твоя Ярослава знает, чем занимается ее мать?
      - А вы как думаете?
      - Сколько ей лет?
      - Двенадцать. Вполне уже большая девочка.
      - Через год ты ее почти не узнаешь.
      - Что вы говорите?! - Лана всплеснула руками и улыбнулась. - Откуда такой опыт? У вас тоже, надо полагать, есть дети?
      - Ты же сказала, что готова к тому, чтобы подчиняться и не задавать лишних вопросов. - Я поднялся из-за стола. - Поехали.
      Лана пожала плечами, сунула последнюю салфетку в опустевший стакан и покорно последовала за мной.
      Не стану подробно описывать весь наш обратный путь от «Молодежной» до «Ленинского проспекта». К счастью, был уже десятый час, и пассажиров в метро стало уже значительно меньше, чем когда я в половине седьмого только еще ехал на свидание. Тем не менее на дорогу с двумя пересадками ушло больше сорока минут. Стоя на последнем эскалаторе, поднимавшем нас из-под земли в город, я спросил:
      - И как же ты все-таки намерена объяснить дочери мое вторжение?
      Лана, стоявшая на ступеньку выше и приподнимавшая обеими руками подол юбки, чтобы я мог беспрепятственно нежить ее густую гривку на лобке, запрокинула голову и тихо рассмеялась.
      - Предоставьте это мне. И тогда ничего объяснять не придется. Только для этого я поднимусь первой, а вам позвоню, когда она уснет.
      - Снотворное?..
      - Ну а почему бы и нет? Если я даже буду кричать, до утра она не проснется. А ведь я буду кричать?
      - Вчера ты вынесла порку стоически.
      - Зачем зря развлекать посторонних? - Лана отстранила мою руку, одернула юбку, повернулась и первой сошла с эскалатора. Оглянувшись через плечо, добавила: - Другое дело, когда развлекаешься сама. Надеюсь, вы мне в этом поможете.
      Всеми своими словами, интонациями, взглядами и даже походкой Лана теперь провоцировала меня, раздражала, вызывая к себе непреднамеренную злобу. И прежде всего тем, что тонкой игрой легко перехватывала инициативу. Получалось, как будто не я настиг ее вчера в темноте двора, а она сама выследила и подстерегла меня. Как будто не ей предстоит извиваться под моими ударами, а мне трудиться изо всех сил, чтобы удовлетворить ее извращенное желание боли. Это не входило в мои планы, но получался замкнутый круг, и я не мог добиться одного, не сделав другого. Тем более что препираться и, фигурально выражаясь, «хлопать дверью» было уже поздно - мы шли к дому Ланы.
      Сегодня дорога показалась мне значительно короче. Так обычно бывает, когда не ищешь некое место, которое то ли рядом, то ли далеко, а идешь к заранее известной точке и можешь не продумывать каждый следующий шаг. Большую часть пути мы прошли по Ленинскому проспекту. Я поинтересовался, каково Лане здесь живется. Она не сразу поняла мой вопрос, а когда я поделился своими сомнениями относительно удобства местоположения и искусственной дороговизной магазинов, только пожала плечами.
      - Мы тут уже давно живем. Дочка здесь родилась. Наверное, я просто привыкла. Хотя вы правы, по вечерам тут очень тоскливо и безлюдно. Правда, сегодня не знаешь, что лучше: когда люди вокруг, или когда ни души. Честно говоря, тут я чувствую себя как-то спокойнее.
      - Это я еще вчера заметил по твоей походке.
      - Ну вот видите! Воздух, конечно, прямо скажем, так себе, но зато дом у нас в глубине двора, квартира на десятом этаже, так что вполне тихо. Здесь, на самом проспекте, я бы, разумеется, жить не стала. Будь он хоть десять раз престижным.
      Наконец мы свернули во двор и вскоре уже стояли перед знакомым мне подъездом.
      - Сделаем так, - сказала Лана, поворачиваясь и удерживая меня за руку. - Сколько сейчас?
      - Без двенадцати десять.
      - Я поднимусь одна. Яра уже, наверное, меня ждет, чтобы лечь спать. На ночь она пьет сок, и я дам ей в нем снотворного.
      - Только не переборщи.
      - Что же я, враг собственной дочери? Нет, конечно. Перезвоните мне через четверть часа. Хорошо?
      - Этаж, ты говоришь, десятый, а квартира?
      - Сорок третья. Неужели вы думаете, я привела вас сюда, чтобы оставить? Не будьте таким наивным, Костя.
      «Костя» остался сидеть на разноцветной деревянной скамейке перед подъездом, а Лана помахала рукой и скрылась в парадном. Не могу сказать, чтобы я испытывал какое-нибудь волнение или трепет при мысли о том, что должно было произойти. По той легкости и охотности, с какой женщина подчинялась моим желаниям, я уже мог сделать вывод, что сложностей морального порядка между нами не возникнет. Несомненно, мне было бы интереснее превозмогать ее сопротивление и обращать нерешительность в смущенную покорность, но разве не я, можно сказать, взял ее накануне штурмом, без обиняков изложив, что мне от нее надо? И разве моя вина в том, что я не встретил отпора? А уж почему - в силу собственного наглого обаяния или ее врожденной порочности, - неужели это так важно? Да, для меня это было важно. Я не искал легких побед. Но ведь и перспектива поражения в равной степени была бы мне неприятна. Хорошо рассуждать, когда все уже позади и остается только пользоваться результатами проделанного. И как же бывает обидно, когда именно в эти мгновения на тебя нисходит скука, и вместо того, чтобы во всю мощь радоваться жизни, ты начинаешь заниматься никчемным самокопанием! Говоря по правде, к подобным метаморфозам я имел неосторожность привыкнуть. Такова была моя натура. Была и есть, несмотря на все те злоключения, речь о которых еще впереди. А тогда я просто сидел на скамейке, смотрел в черную пустоту ночного двора и понимал, что совершенно не хочу подниматься в чужую квартиру, где из-за меня сейчас вершится несправедливость по отношению к маленькой девочке. Однако по истечении условленного времени я все же позвонил.
      - Сейчас я не могу с вами говорить, - ответил Ланин голос. - Перезвоните через десять минут.
      Перезвонив через девять минут, я сказал, что ухожу.
      - Костя, Костя! Подождите! Ну что вы так сразу ерепениться начинаете! Я же вас предупредила. Поднимайтесь давайте! Она, кажется, спит.
      В подъезде пахло кошками. Кабина лифта была сплошь исписана автографами местных идиотов. Пластмассовая кнопка десятого этажа оплавилась после многочисленных инквизиторских пыток огнем и нажималась неохотно. Дверь в общий тамбур оставалась гостеприимно приоткрытой. Заметив справа звонок под сорок третьим номером, я вошел внутрь и сразу увидел стоявшую одной ногой на половичке Лану. Она успела переодеться и была теперь в домашних тапочках и халате. Показав взглядом на двери соседей, она поднесла палец к губам и отшатнулась внутрь квартиры. Про себя я сделал вывод, что если Лана встречает меня на пороге, значит, не хочет, чтобы я звонил, то есть снотворное, или чем она там пользовалась, не возымело еще должного действия.
      Прихожая оказалась типично маленькой, правда, из нее через застекленные двери просматривалась гостиная, но платяной стенной шкаф слева и зеркальная галошница справа создавали ощущение тесного тоннеля.
      - Разувайтесь, - сказала Лана уже спокойным голосом и закрыла за мной входную дверь. - Там есть тапки большого размера.
      В квартире стоял специфический запах чужой жизни. Тапки, большие, мужские, действительно, нашлись. Лана с загадочной улыбкой наблюдала за мной из-за угла коридора.
      С некоторых пор, точнее, с тех самых, когда лет пять назад обзавелся собственной квартирой, я терпеть не могу все эти угловатости и тесн(ты типовых московских квартир. В них нет ни пространства, ни воздуха, одни стены и двери. Правда, благодаря идентичности планировки в них всегда знаешь, где что расположено. Поэтому, когда Лана предложила пройти на кухню, я не стал ждать, пока она покажет мне дорогу и свернул мимо нее в закуток, куда выходили две двери раздельного санузла с медными табличками, изображающими писающего мальчика и поливающую себя из лейки безгрудую девочку с бантиками, и откуда продолжение коридорного извива вело во вторую, и последнюю, комнату. Здесь же была и дверь на кухню. Конечно, застекленная и распахнутая. Войдя, я сел на деревянный, похоже, самодельный, диванчик между окном и холодильником. Для этого нужно было отставить табуретку и пробраться за покрытый зеленой клетчатой клеенкой столик на худеньких ножках.
      - Она уже спит, - сказала Лана, кивая в сторону продолжения коридора и не понижая голоса. - Мне кажется, она почувствовала, что я что-то затеваю, и не стала канючить, когда я предложила ей выпить витаминок. Одна из таблеток была снотворным.
      - А мне-то ты зачем все это рассказываешь? Это твое личное дело. Меня твоя дочка, а тем более ее мнение, мало интересует.
      - Напрасно вы так говорите, Костя, - совершенно не обидевшись моему грубому тону, заметила она. - Хотите я вам ее покажу?
      - Кого? Девочку твою? Лана, не ты ли меня давеча попрекала Набоковым?
      - Да ну, бросьте! Что я, уж и похвастаться не могу? - Она поманила меня пальцем. - Не пожалеете.
      Пришлось мне снова выбираться из моего диванного заточения, однако то, что я увидел, когда прошел следом за Ланой в маленькую спальню, оборудованную под детскую, и заглянул через ее плечо, стоило всех моих неудобств.
      В свете слабого ночника, на голубой пышной подушке, под бело-голубым одеяльцем на боку спала нимфа. Длинные прямые волосы каштановым водопадом стекали с подушки и почти доставали до мехового коврика на полу. Тонкая голая рука с изящными пальчиками лежала поверх одеяла и гладкая кожа ее отливала легким загаром. Однако, если все это можно было не только заметить, но и постараться описать словами, то впечатление, которое производило личико спящей, я бы предоставил воображению читателя. Красивый алый рот, прямой нос с мерно приподнимающимся в такт дыханию крылышком ноздри, высокие скулы, длинные трепетные ресницы, плавный изгиб резко очерченной брови - и все это крохотное, миниатюрное, почти кукольное. Как если бы Господь Бог взял за эталон тихо улыбающуюся рядом со мной Лану и решил подправить и без того почти совершенные черты ее восточного лица. Таково было мое первое ощущение. Сказать же вслух я мог только одно:
      - Чудо...
      - Ну вот, а вы не хотели мне верить! - Гордая мать обошла меня и села на край постели. Спящая не пошевельнулась. - Она у меня умница и красавица. Ходит на художественную гимнастику. Плаванием занимается. Вот, взгляните, какая фигурка!
      И она, не дожидаясь моего согласия, откинула одеяло. Я чуть не закричал, боясь, что сейчас на моих глазах будет нарушено волшебство мгновения, чары спадут и дитя проснется. Однако этого не произошло. Девочка чуть пошевельнулась, повернулась на спину и осталась лежать в тонкой шелковой рубашке, доходившей ей до колен. Лана с любовью погладила ладонью худенькие щиколотки дочери и, захватив пальцами край подола, медленно, но уверенно стала задирать рубашку, как будто и в самом деле обращалась с куклой.
      - Посмотрите, какая она у меня гладенькая! - сказала она, целомудренно прикрывая ладонью маленький, чуть выступающий робким холмиком лобок и низ живота, открытого теперь до крохотной лунки пупка. - Ребенок еще, а ноги вон какие сильные! - Ладонь показала, куда я должен смотреть, проделав весь путь от острой шишечки тазовой кости до аккуратного колена. - Тренеры говорят, что из нее мог бы выйти толк, если бы я отдала ее в гимнастику в самом детстве. А то теперь она уже слишком взрослая, чтобы заниматься ей серьезно. Но я даже рада этому. Пусть ходит на тренировки в свое удовольствие. Большой спорт нам не нужен. - Наклонившись, она поцеловала девочку в лобик. - Зато на нее сейчас обратила внимание одна тренерша по теннису. Говорит, у ребенка есть данные. А вот что я люблю больше всего. - С этими словами Лана осторожно взяла девочку за плечо и перевернула на живот. - Моя любимая попочка!
      Дорого бы я дал, чтобы сейчас поменяться губами Ланы, целующей по очереди нежные дольки шелковистых маленьких ягодиц! Тем не менее внешне, как мне казалось, я хранил полнейшую невозмутимость. Оправив рубашку и подтянув одеяло, Лана встала с постели и погасила лампу.
      - Не будем мешать. Завтра ей утром в школу. Идемте.
      Мы вернулись на кухню. Если всем этим спектаклем Лана преследовала цель меня возбудить, то она своего добилась. Глядя на нее теперь, я представлял себе, какой она сама была в далеком детстве. Без этих морщинок, с длинными волосами, без макияжа. Как бы я ни относился к ней теперь, зная о ее маленьких пороках, я не мог не сознаться в душе, что окажись мы знакомы лет на десять раньше, мне доставило бы сказочное удовольствие увидеть в ней свою любовницу. Теперь же она как будто даже охотно шла ко мне в руки, а я, вместо того, чтобы просто радоваться, погружался в рефлексию. Хорошо еще, что наши нынешние взаимоотношения не предполагали интимной близости, а то я того и гляди мог бы в самый ответственный момент оконфузиться. Постоянная «мыслительная деятельность» помешала бы. К счастью, от меня ждали иного.
      - Не хотите чего-нибудь перекусить, выпить? - поинтересовалась Лана, подходя к холодильнику и замирая перед полуоткрытой дверцей.
      - Пожалуй что нет, - ответил я. - Есть уже поздно, а пить я не хочу никогда.
      - Не перестаю удивляться вашей тотальной положительности! - улыбнулась она, доставая из холодильника недопитую бутыль шампанского и вазу с ледяным виноградом. - А я вот выпью для храбрости. Надеюсь, вы не будете возражать.
      Я неопределенно пожал плечами и угостился тремя виноградинами. Лана налила в пузатый, то есть совершенно не подходящий по форме бокал шампанского и, присев напротив меня, стала втягивать в себя маленькими глотками. Я следил, как ходит маленький кадык на ее тонком горле.
      - Мне нравится сочетать удовольствие и боль, - заметила она, перехватив мой взгляд.
      Я отвернулся.
      - Может быть, перейдем в гостиную? - предложила Лана. - Заодно там вы сможете подобрать орудия пыток.
      Пытать я никого не собирался. Однако послушно последовал за ней в большую комнату, опять-таки типичную для среднего московского обывателя: застекленный шкаф-стенка во всю стену, раздвигающийся стол у окна с дверью в лоджию, ковер на полу, у противоположной стены - укрытый покрывалом диван, при желании раскладывающийся в широкую односпальную или узкую двуспальную кровать, телевизор-двойка, увенчанный, как шапочной, телефоном на специальной салфетке, торшер в углу, рядом с ним - глубокое кресло под таким же точно покрывалом, что и диван. Я прошелся вдоль стенки, машинально заглядывая за стекло на плотные ряды книжных корешков и витринно расставленные сервизы. С нескольких цветных фотографий мне улыбалось лицо довольно известного сейчас режиссера и актера. На одной он обнимал Лану, на другой сидел в стоящем за моей спиной кресле, держа на коленях голубоглазую Ярославу.
      - Знакомый? - небрежно поинтересовался я.
      - Муж, - так же небрежно ответила Лана и добавила после паузы: - Вы как будто удивлены?
      - Немного, - соврал я, не зная наверняка, удалось ли мне скрыть некоторую дрожь в голосе. Личность знаменитости меня нисколько не интересовала, однако то обстоятельство, что я несколькими минутами раньше имел удовольствие лицезреть его голенькую дочку, а сейчас собираюсь собственноручно выпороть жену, показалось мне, мягко выражаясь, чересчур пикантным. - И где же он теперь изволит быть?
      - В Венеции. Опять какой-то шедевр снимает. - Лана опустилась в кресло и поставила бокал на подлокотник. - Надеюсь, вы не будете по этому поводу волноваться, Костя. О том, что он вернулся, мы всегда узн(ем из новостей, так что никаких неожиданностей не предвидится. - Она снова отпила шампанского. - А если серьезно, мы с ним уже почти год не живем вместе. У него своя квартира, у меня своя - вот эта. А фотографии я не убираю ради Ярославы, которая по-прежнему очень к нему привязана. Вот, пожалуй, и все, что вам следует знать, я думаю.
      По тону ее голоса мне сразу стало понятно, что Лана, скорее всего, оказалась в роли обиженной жены, которой изменяют и которая в конце концов нашла свой способ мести. Если так будет продолжаться дальше, то через некоторое время она того и гляди присоединится к череде модных в наше время душевных стриптизерок, пишущих целые романы о своих переживаниях в постелях известных и лишь в этом повинных мужчин. Не оказаться бы только и мне упомянутым рядом с ними!
      Между тем до меня дошла странная подоплека сказанного. Совершенно не связанные одно с другим события, совершенно разные, незнакомые люди, но снова речь идет о кинематографе, более того, о съемках в Венеции - городе, где началась эта новая для меня полоса какого-то бесцельного поиска в моей жизни. Совпадение, конечно, однако из тех, что наводят на определенные размышления.
      - Чем вы предпочитаете пороть своих рабынь?
      В своем воображении она уже рисовала себя в числе моего многочисленного гарема!
      - Как я уже сказал, своего инструментария я, к сожалению, не прихватил, так что придется обходиться тем, что есть у тебя.
      - У меня много чего есть, - пропела Лана, гибко восставая из кресла и подходя ко мне вплотную, чтобы хитро заглянуть в глаза и открыть откидывающуюся створку одной из лакированных створок «стенки».
      В подобных отделениях обычно устраивают импровизированные бары, благо установленное сзади зеркало выгодно удваивает количество предлагаемых бутылок, рюмок и фужеров. В данном же случае оно удваивало и без того многочисленные разноцветные коробочки, пакетики и вовсе оставленные без упаковки предметы, которые в современных интим-магазинах принято называть «игрушками». Обнаружив все это богатство, Лана скромно отошла, предоставляя мне право выбора.
      - Вообще-то, - заметил я, вынимая из глубины шкафа ставшую уже классикой черную кожаную плетку с рукояткой в форме возбужденного фаллоса, - мы с тобой допустили один досадный промах. Не догадываешься, о чем я?
      Лана стояла в шаге от меня, возле кресла, положив согнутое колено на его подлокотник, крутила в пальцах пустой бокал и вопросительно молчала.
      - Когда мы гуляли по лесу, - продолжал я, - ты должна была сама для себя сорвать хворостин. Так делали на Руси крепостные девки, когда барин хотел их наказать. Кстати, там было множество кустов орешника. Из него розги получаются отменные. Скажи, что тебе жалко.
      - Мне жалко. - Она насупилась. - Мне, правда, жалко. Почему вы тогда про это не вспомнили? Я бы почувствовала себя сегодня вашей крепостной.
      - Снимай халат.
      Лана отошла к телевизору, поставила на него бокал, повернулась ко мне лицом и развязала поясок. Халат сам соскользнул с опущенных плеч на пол и остался лежать вокруг ног. Лана переступила через него, оставив под ним обе тапочки. Теперь она была босая и голая. Я сел на ее место в кресло. Рукоятку плетки повернул концом вверх и упер основание в подлокотник. Крепко сжал в кулаке.
      - Подойди.
      Она приблизилась и замерла, переводя взгляд с черного члена на меня.
      - Садись.
      Она сразу поняла, что я имею в виду, но подчинилась не сразу. Вместо этого она сперва присела на корточки перед креслом и начала аккуратно, со всех сторон, облизывать кожаный ствол. Я не мешал ей, тем более что мне было приятно: иногда ее язычок соскальзывал с члена на мои пальцы, так что получалось, будто она не только готовит себе насест, но и целует мне руку. Наконец, удовлетворенная результатом, она выпрямилась и, не отрывая от меня помутневшего взгляда, расставила ноги и стала медленно насаживаться на своеобразный кол, как живой, блестевший ее собственной слюной. Рукоятка имела в длину сантиметров двадцать. Лана приняла ее всю и теперь сидела горячей влажной промежностью на моем кулаке.
      - Руки! - прикрикнул я, когда она попыталась ухватить меня за плечо, чтобы сохранить равновесие. - За голову!
      Она в изнеможении улыбнулась, но не посмела ослушаться. Положила обе ладони на затылок, запрокинула лицо к потолку и осторожно заерзала бедрами, словно надеясь, что ствол может войти в ее чрево еще глубже. Вскоре у меня заныл кулак, и я велел ей остановиться. Не осознав причины, она подумала, будто я по своей прихоти решил лишить ее возможности самоудовлетворения, и тихо промолвила:
      - Я почти никогда не кончаю...
      Если ей показалось, что я хочу растянуть ее удовольствие, то она ошибалась. Меня это признание нисколько не занимало. Я отпустил рукоятку и резко выдернул кулак. Лана по инерции села еще глубже, так что на подлокотнике теперь лежали только тонкие кожаные язычки плетки. Я поднял взгляд на ее лицо. Глаза ее были прикрыты, пальцы впились в волосы, ноздри возбужденно раздувались. Трудно было поверить в то, что она только что сказала мне правду. Хотя я был склонен ей верить. Чаще всего до сексуальных экспериментов особенно охочими оказываются именно те женщины, которые не могут получить ожидаемое удовлетворение обычным путем. Исключений сколько угодно, но правило никто не отменял.
      Мне пришлось выдумывать ритуал порки по ходу дела. Сначала в шкафу была найдена никогда не использовавшаяся по назначению, хотя и давно купленная клеенка. Ее как раз хватило на то, чтобы полностью прикрыть разложенный во всю свою мягкую ширь диван. Потом я отвел Лану в ванную и там тщательно натер от шеи до самых щиколоток подсолнечным маслом, не имевшим запаха и плохо впитывавшимся в кожу. Бутылка опустела на треть. Лана была заинтригована и почти довольна, испытывая некоторые неудобства лишь оттого, что все это время ей приходилось удерживать в себе скользкую рукоятку. Я заранее предупредил, что если она ее выронит, то мне придется воспользоваться другим отверстием. Оставаясь во многом обыкновенной женщиной, Лана восприняла мою угрозу серьезно и постаралась, чтобы этого не произошло.
      Из ванной я отвел ее обратно с гостиную и толкнул на диван. У нас уже был заготовлен моток толстой белой бечевки, об истинном предназначении которого Лана рассказывать почему-то отказалась. Я и не настаивал. Гораздо важнее для меня было то, что мотка вполне хватило на связывание двух веревок, заканчивающихся симметричными петлями, вроде тех, которыми стреноживают лошадей. Петли были надеты на запястья и щиколотки женщины, сама она легла животом на клеенку, в складках которой сразу же стало скапливаться стекающее с тела масло, а ноги и руки развела широко в стороны. Мне оставалось только перекинуть веревки через высокое изголовье и изножье дивана-плахи. Теперь она если и могла пошевелиться, то подняться или поменять позу - только если я приду ей на помощь.
      Сознаюсь, у меня мелькнуло соблазнительное желание оставить ее лежать в таком причудливом виде и выйти из квартиры. Может быть, выйти, а может быть, уйти вообще, чтобы на крики ее через несколько часов прибежали переполошенные соседи. Или работники службы спасения - если я окончательно обнаглею и захлопну за собой дверь. Правда, она тоже могла предвидеть такую перспективу и отказаться звать кого-либо на помощь. Но тогда бы Лану обнаружила наутро ее собственная дочь, и это придавало ситуации в моих глазах еще большую пикантность: предстоял разговор и объяснение. А в двенадцать лет, тем более девочка, уже во многом не ребенок. Она имеет право задавать вопросы. Мать же обязана на них отвечать.
      Улыбаясь подобным мыслям (в ожидании расправы Лана уткнулась лицом в клеенку, и я мог чувствовать себя свободным на выражение любых эмоций), я заглянул в оставленный открытым «бар». Из орудий наказания там остался только тонкой черный кнут (я бы даже сказал «кнутик»), каким жокеи на скачках, мягко выражаясь, подбадривают своих скакунов. Мой «скакун» безропотно ждал, равнодушный к моему окончательному выбору. Я подумал, стоит ли применять к Лане кляп: красный пластмассовый шарик на кожаной ленте - шарик вставляется в рот, а лента застегивается на затылке.
      - Кричать будешь? - спросил я.
      - Конечно. Если позволите.
      - Не позволю. Получится слишком пошло. Предпочел бы, чтобы ты в кровь искусала себе губы, но смолчала.
      - Как прикажете.
      Она смотрела на меня через плечо и уже заметила, что я держу в руке. По ее взгляду я понял, что она все-таки рассчитывала не на кнут, а на более безобидную плетку. Но плетка была уже при деле, розги мы забыли срезать в лесу, так что ничего лучшего не оставалось. Лана отвернулась и приготовилась терпеть.
      Как водится в подобных случаях (а я почему-то уверен в том, что похожие сцены - не редкость спален и гостиных, а вполне обычная практика интимных отношений между двумя достаточно доверяющими друг другу взрослыми людьми), спешить я не стал. Еще раз вернулся к разглядыванию семейных фотографий и обратил особо пристальное внимание на ту, где на коленях отца была запечатлена дочь Ланы.
      Девочке на ней было лет одиннадцать. Длинненькая, с худыми загорелыми ногами, едва прикрытыми короткой белой юбочкой, короткой настолько, что видна промежность трусиков, правда, таких же беленьких, а потому почти незаметных, в оранжевой майке с продольными зелеными полосками, что лишний раз подчеркивало отсутствие даже слабых признаков груди, с изящными кукольными плечиками, растянутыми в задорную улыбку губами и синими глазами, почти серьезными под задорной челкой. Руки знаменитого отца покоились на подлокотниках, и мне показалось, что он это делает специально, словно стесняясь обнять едва начавшую взрослеть дочь. Повторяю, мне это только показалось, но показалось даже как-то чересчур навязчиво. Я невольно увидел в нем своего противника. Глупо, конечно, и он (на фотографии) понимал это, поскольку обладал бесспорным правом родства. Я же был и всегда буду посторонним. Если вообще буду. Хотя, собственно, о чем это я?
      Лана нетерпеливо елозила по сверкающей маслом клеенке. Она заметила мой интерес к семейным портретам, хотела что-то по этому поводу сказать, но, увидев, что я повернулся и подхожу к ней, передумала и отвернулась.
      Взмахнув по-дирижерски кнутом, я сразу же дал ей почувствовать, что шутить не намерен. Удар получился даже сильнее, чем я предполагал. Сказалось долгое отсутствие практики. Лана завыла, поперек дрожащих ягодиц легла розовая и быстро продолжающая темнеть полоска, я отдернул руку и сразу же хлестнул наискосок, получив вытянутую в длину букву Х. Точнее, Х, поскольку была еще сотворенная природой расщелина между ягодицами. Таким образом у женщины не оставалось времени на то, чтобы почувствовать мою первую робость как палача. Она решила, что такова моя манера: первый удар - самый сильный. Собственно, в этом был свой резон, как говорится. Хороший зачин важен всегда и во всем. В отношениях между людьми он обычно называется «первым впечатлением» и служит своеобразным камертоном, по которому удобно проверять весь последующий тон общения. Некоторые, правда, считают, будто важнее не то, как начать, но чем закончить. Тоже правильно. Память - вещь избирательная. Пощечина на прощанье запоминается лучше дежурного поцелуя.
      Лана сдержала слово и все время, пока я истязал ее кнутиком, выла в губы. Про плетку, воткнутую между ног, она сразу забыла. В какой-то момент я нагнулся и медленно вытянул черный ствол наружу. Наградой мне был стон облегчения. Оставив плетку лежать на клеенке (не давать же ее Лане обсосать, как то часто делается в тошнотворных фильмах), я погладил ладонью наряженную ногу, проверив прочность петли, провел вдоль позвоночника, помял плечи, вернулся к ягодицам, раздвинул их и потыкался кончиком рукоятки кнута в стянутую дырочку ануса. Я вовсе не хотел вторгаться в него, но по тому, как Лана постаралась расслабить все мышцы, заключил, что она предчувствует именно это и морально готова.
      Мне всегда казалось, что если девушка допускает мужчину до этого отверстия (которое я считал и считаю самым интимным на всем ее теле, хотя, быть может, я ошибаюсь, и найдутся противники и противницы такой точки зрения), тем самым она без слов сообщает ему, что целиком и полностью отдает себя в его власть. Конечно, ей стыдно. Но если стыд преодолим, если следующий шаг приносит нечаянное удовольствие, она безропотно следит за своими ощущениями и ждет первых признаков запретного вторжения - головокружения, боли и восхищения (чужой дерзостью).
      - Нравится? - поинтересовался я, оставляя кнутик нагло торчать из вновь напрягшегося анального отверстия и выпрямляясь.
      - Да.
      - Считай, что это стебелек цветка.
      - Да, ромашки.
      Я подобрал с телевизора пульт и нажал кнопку. Нужно было отвлечься. А заодно решить, стоит ли продолжать. Сел в кресло, положив ногу на ногу, и стал переключать каналы. Голое блестящее тело лежало между мной и экраном.
      - Больно?
      - Немного. - Она пошевельнулась, проверяя, и повернулась ко мне лицом. - Вы не хотите меня развязать?
      - Нет.
      - А если я захочу в туалет?
      - Мне все равно. У тебя есть клеенка. - Не найдя ничего интересного, отложил пульт. - А ты уже хочешь?
      Лана промолчала, предоставляя мне возможность угадать самостоятельно. Угадывать я не стал. Вместо этого встал, склонился над изножьем дивана и освободил веревку. Не ноги, а только веревку. Перешел к изголовью и проделал то же самое с руками. Видя, что женщина остается покорно лежать на животе, взял за плечи и насильно перевернул на спину. Она заохала и захихикала. Я забыл вынуть кнут.
      - Потерпишь, - сказал я.
      Она снова раскинулась, как на распятье, и я вернул веревки на прежнее место.
      Если распластанная на животе голая женщина вызывает сочувствие и всем своим видом говорит о том, что лежать в такой позе вынуждена, то та же самая поза на спине производит впечатление распростертых объятий, веселого гостеприимства и полнейшего приятия происходящего.
      Она ждала, когда я возобновлю порку, и старалась угадать, что пострадает на сей раз. Я же оказался безоружен. Браться за рукоятку плетки я теперь брезговал. Кнутик был вставлен в попку и придавлен ягодицами. Похоже, он неплохо себя чувствовал. В итоге я усмехнулся, наклонился и потрепал Лану по густой шерстке в паху. Она постаралась приподняться навстречу моей руке бедрами, но я грубо вдавил ее обратно в диван.
      - Лежи смирно.
      И начал, как мне показалось, довольно болезненно шлепать ладонью по потерявшим форму грудям. Если женщина уже рожала, я считаю, что в подобном обхождении нет ничего зазорного. Ребенок прикладывался к ее соскам. Если родится еще один - хорошо. Если нет, то свои кормящие функции женщина благополучно выполнила. Бить же по груди девушку или девочку я не могу физически. Рука, что называется, не поднимается. Пощипать, поиграть с ней - любимое занятие, но если под «битьем» понимаются чувствительные удары, которые в процессе нанесения вовсе не так приятны, как легкое жжение после, я на это не отваживаюсь.
      Груди Ланы мягко катались по скользкой от масла грудной клетке. Соскам было так больно, что они не могли даже как следует напрячься. Кожа вокруг них покраснела и пошла пунцовыми пятнами. Зрелище, надо заметить, не слишком красивое, но зато результаты трудов видны воочию.
      Когда женщина попыталась через силу улыбнуться, я влепил ей две звонкие пощечины - по обеим щекам. Она закусила губу. Я поднес к ее рту ладонь тыльной стороной. Поняв мое желание, она безропотно ее поцеловала.
      Я продолжал издеваться над ее желеобразной плотью.
      Женские груди, если они полные, всегда хороши, когда их обладательница держится прямо или нагнулась вперед. Если же она лежит на спине или тем более на боку, я стараюсь их не замечать вовсе. Вероятно, именно поэтому я предпочитаю груди небольшие, которые не меняют формы в зависимости от положения тела. Хотя, конечно, главное - отнюдь не груди, а венчающие их соски. В идеале они должны быть двумя длинненькими упругими столбиками, напоминающими живые наперстки. Также очень важен ареол соска. Здесь, как всегда и во всем, важна мера. Большой, расплывающийся ареол говорит об отсутствии способности возбуждаться. Существует другая крайность, когда из груди торчит только бутон, а весь ареол можно накрыть обручальным колечком. Это пикантно, но не более. Желательно, чтобы диаметр ареола равнялся трем длинам бутона. Формула моя собственная, однако здесь и далее (как и ранее) высказываются исключительно субъективные точки зрения. Сомневаюсь, правда, что бывают точки зрения «объективные», но для порядка не могу этого замечания не сделать.
      Занявшись Ланой, я только отложил пульт в сторону. Телевизор же остался работать с приглушенным звуком. Мельтешня на экране отвлекла мое внимание от созерцания покрасневшего лица добровольной пленницы. Судя по заставке, начиналась передача криминальной хроники. Я подобрал пульт, сделал звук погромче и вернулся в кресло.
      Смотреть телевизор, где показывают искореженные автомобили, пожары и обездушенные трупы через причудливый ландшафт голого женского тела, да еще лоснящегося подсолнечным маслом, занятие упоительное.
      - Вчера во дворе дома тридцать три на Поварской улице было обнаружено тело молодой женщины. В кармане одежды убитой найдены документы на имя Елены Цесарёвой, проживающей в городе Жуковском...
      При упоминании Жуковского Лана встрепенулась и стала внимательно смотреть на экран, где оператор скользил камерой по месту убийства: подъезд дома, редкие, ни о чем не подозревающие прохожие, скамейки, ракушки гаражей, помойные баки.
      - Цесарева нигде не работала. Оперативники предполагают, что девушка промышляла в этом районе проституцией. Судмедэксперты установили, что смерть могла наступить между десятью и двенадцатью часами ночи...
      Камера наконец уперлась в лежащую между двух баков женщину, как принято говорить, «в неудобной позе». Лица ее не показали, но мы с Ланой и без этого уже давно поняли, кто это.
      - Кроме колото-резаных ран на теле убитой обнаружены следы побоев. Есть версия, что убийство было совершено в другом месте, а на Поварскую девушку привезли уже мертвой. Опрос возможных свидетелей пока ничего не дал. Ведется следствие.
      Машина съемочной группы помчалась дальше, демонстрирую на весь экран радостную рекламу спонсоров.
      - Лола? - спросил я.
      - Судя по всему, - ответила женщина, голос которой показался мне сейчас незнакомым.
      Настроение продолжать нашу игру моментально пропало. Я освободил Лану от веревок. Она не спешила идти в ванную мыться. Села посреди скользкой клеенки и взяла себя за виски. Остановила взгляд на мне.
      - Как они сказали - «вчера найдено»? То есть, получается, сразу после того, как мы с ней расстались. Ужас!
      У меня на этот счет водились собственные соображения, но я оставил их при себе. Гораздо интереснее было выяснить, что знает обо всем этом Лана.
      - Так ты все-таки была с ней знакома?
      Она бессильно повалилась на клеенку, закинула руки за голову, вытянулась. Глядя в потолок, ответила:
      - Да нет, как видишь, даже настоящего имени ее не знала. «Лола». Почему «Лола»? Надо будет Светке позвонить, она-то наверняка в курсе событий. Кстати!
      Я наблюдал, как Лана спрыгивает с дивана и торопливо набирает на телевизоре знакомый мне номер. Некоторое время прислушивается.
      - Никто не берет трубку... Может быть, очередной «сеанс». Они в это время телефон обычно отключают. Ладно, перезвоню попозже.
      - Ты так беспокоишься, будто у нас с тобой нет алиби, - улыбнулся я.
      - А по-твоему это очень забавно? - Она впервые за два дня обратилась ко мне на ты. - К убийствам я тоже уже привыкла, но когда такое происходит с человеком, которого ты только что видела живым и здоровым, не знаю, как у кого, а у меня портится настроение.
      - И мурашки по коже, - добавил я, подходя к ней и кладя руки на плечи.
      - Не знаю, - мотнула она головой и добавила, потупившись: - Искупайте меня.
      Пока я намыливал ее в ванной, мочил и натирал шампунем волосы, слипшиеся от масла, окатывал шипящими струями из гибкого душа и вытирал большим полосатым полотенцем, Лана на глазах приходила в себя. Она уже реагировала на легкое жжение в ягодицах, кокетничала по этому поводу и норовила поцеловать мне руку. Помогая ей надеть махровый халатик, я чувствовал, что сам возбуждаюсь и хочу взять ее теперь по-настоящему. Но не стал, поскольку находил особенное удовольствие в сдерживании примитивных инстинктов. Еще в древнем Китае (если только «древность» такового не придумана историками-мифологами) считалось, что на каждые десять соитий с женщиной у мужчины должно происходить одно семяизвержение. В противном случае женщина способствовала не стимуляции его жизненной энергии, а ее бесцельному растранжириванию. Не знаю, как насчет энергии, но морально я всегда чувствовал себя лучше, если мне удавалось перебороть первое желание и «сохранить» себя на будущее.
      Мы снова сидели на кухне, и Лана разливала по чашкам с кофейным порошком кипяток.
      - Сколько вам сахара?
      - Не беспокойся, я сам положу.
      - Вы чем-то расстроены?
      - «А по-твоему это очень забавно?», - ответил я ее же словами.
      - Зачем вы ёрничаете? - чуть обиделась Лана, ставя чайник на керамическую плитку, служившую подставкой, и садясь напротив. Халатик то и дело распахивался, она ловила его и прикрывала грудь. - Мне до сих пор как-то не по себе. Может быть, Светка уже закончила? - предположила она, протянула руку и взяла с холодильника трубку радиотелефона. Бегло нажала нужные кнопки. Подержала трубку над ухом, пикнула на прощанье и отложила обратно на холодильник. - Заигралась.
      - А может быть, у нее сейчас как раз с Петровки люди сидят. И телефон теперь прослушивается.
      - Неудачная шутка, - рассердилась Лана и обожглась горячим кофе. На всякий случай подошла к окну и выглянула за занавеску. - Жаль, отсюда их подъезд не виден.
      - Ничего страшного, - заметил я, предусмотрительно дуя в свой стакан. - Я сейчас уже скоро тронусь, вот по дороге и посмотрю, нет ли там вражеских мигалок.
      - Вы хотите уходить? - спохватилась она, как будто до сих пор пребывала в полной уверенности, что я останусь еще минимум на месяц. - Не переночуете? Метро все равно не работает.
      - Не метро единым жив человек. Существуют такси.
      Лана обиделась и, думая о чем-то своем, проговорила:
      - Это особенно остроумно звучит теперь, после того, что случилось с Лолкой...
      - А кстати, что, по-твоему, случилось с Лолкой? - Я успел забыть о своем намерении не покидать мою рабыню прежде, чем узнаю от нее что-нибудь стоящее. - Мне кажется, это она была вчера, то есть позавчера, в том жигуленке, который чуть не сшиб тебя по дороге домой.
      Дверь на кухню была распахнута, и ответить Лане помешал странный звук, донесшийся из гостиной. Как будто что-то с разбегу наткнулось на твердую преграду. Вероятно, в моем взгляде было столько неподдельного удивления, что Лана прыснула.
      - Не бойтесь, это кассета перемоталась.
      - Кассета?
      Извращенное воображение сразу же нарисовало яркую картину того, как наши с Ланой забавы записываются скрытой камерой. Зачем? Продемонстрировать ненавистному мужу-изменнику?
      - В видике была кассета. Наверное, когда вы включали телевизор, то с непривычки нажали на запись. Теперь кассета кончилась и промоталась к началу. Она всегда стукает, когда останавливается. Техника-то корейская...
      Не отрывая взгляда от удивленно улыбающейся Ланы, я выбрался из-за стола и поспешил проверить озарившую меня мысль. Так и есть: из под погасшего экрана телевизора торчал черный бок кассеты. Когда Лана зашла в гостиную, я ждал, чтобы запись снова отмоталась почти до самого конца.
      - Что это вы задумали такое интересное? - Теперь на правах хозяйки она села в кресло.
      - Если ты права, то я бы хотел еще раз просмотреть фрагмент с места убийства.
      - Зачем? Вас это вдохновляет?
      Тупая самка, она могла думать только о своем! К счастью, я уже успел вымести на ней всю свою злобу, которую периодами испытывал ко женскому племени в целом и к отдельным его представительницам особенно - свидетельством тому являлась полосатая задница Ланы, не позволявшая ей сейчас ровно сидеть даже в мягком кресле.
      - Да, очень вдохновляет, - рассеянно ответил я, остановил кассету, нажал на «пуск» и обнаружил, что промотал лишнего. - Так ты вчера ей делала приветственные знаки?
      - В жигулях-то? Они на меня чуть не наехали, но Лола сидела в них такая радостная вся, махала мне рукой и сыпала воздушными поцелуями.
      - Воздушными поцелуями? Ты же говорила, что вы с ней до этого дня как будто не были знакомы. С чего это ей перед тобой воздух целовать, как ты думаешь?
      Между тем я отыскал-таки начало репортажа, и мы оба помолчали, просматривая уже знакомые кадры. Кстати, я обратил внимание на то, что в первый раз ошибочно услышал адрес: «дом тридцать три». Теперь женский голос отчетливо произнес «тридцать пять».
      - Я и сама удивилась, - ответила Лана, когда я - теперь уже на быстрой скорости - стал снова возвращаться к началу записи. - В ее тогдашнем положении ничего веселого не было. Тем более что незадолго до этого я была свидетельницей ее скандала со Светкой.
      - Ты ей помахала в ответ. Я видел.
      - Невольно. А что еще остается делать, когда тебе почти незнакомый человек строит рожи и улыбается, как старой подруге? В смысле «давнишней подруге». Кажется, я тогда подумала, что, мол, село - оно и есть село: ее плеткой, а она все улыбится.
      - Добрые же у тебя, однако, мысли! - усмехнулся я. - Не обратила внимание, кто был в машине, кроме нее?
      Лана подняла левую бровь и посмотрела на меня с явным подозрением. Выдержав многозначительную паузу, поинтересовалась:
      - Вы, случайно, не из органов, Костя? Уж больно фразы у вас гладкие получаются. Просто следователь с Петровки какой-то.
      - Как ни странно, ты не первая, кто задает мне подобный вопрос. Правда, в прошлый раз мой собеседник подразумевал несколько иные «органы». А что, приходилось общаться с Петровкой?
      - Да нет, Бог миловал. Так вы...
      - Не имею ни малейшего отношения. Частным сыском не занимаюсь тоже. Но по жизни привык обращать внимание на всякие мелочи и совпадения. Или «так называемые» совпадения. Поэтому мой вопрос настолько же может показаться «профессиональным», насколько он просто «по существу».
      Лана пожала плечами. Улыбнулась.
      - Вас, мужчин, иногда бывает просто не понять. Вам как будто больше всех надо. Интересно, это природное или приобретенное?
      - Природное. Ты так и не ответила.
      - Был ли в машине кто-то еще? Разумеется. Водитель.
      - Внешности его не запомнила случайно? Прости за штамп.
      - Да нет, запомнила в общих чертах. - Она минуту подумала. - Белобрысый, кажется. Скорее молодой, чем старый. В руль прямо-таки вцепился. Я еще подумала, что на таком далеко не уедешь. Правильно: а потом уже решила про Лолку, что она «село».
      - Понятно. - Я краем глаза продолжал следить за экраном. - И больше с ними никого то есть не было?
      - То есть нет, - кивнула Лана.
      - Замечательная история. Ты обратила внимание, что труп ее по-прежнему был одет так, как она вышла от твоей подруги?
      - Обратила. В этом разве есть что-то подозрительное? Думаю, мы бы с вами едва ли узнали ее, если бы не эта дурацкая шубка в разгар лета.
      - Логично. Какие у тебя еще есть соображения по этому поводу?
      - Никаких. Мало ли кому не понравилась проститутка. Сумасшедший клиент попался. Сутенер переборщил. По-моему ужасен сам факт, а кто это на самом деле сделал - разве это принципиально? Каждый день кого-то убивают. Проститутку убить проще.
      Я не стал спорить. Выключил телевизор и приготовился раскланяться.
      - Уже?
      - Ярославе привет передавай.
      - Обязательно.
      Лана вышла следом за мной в прихожую. Смотрела, как я надеваю свои видавшие виды бразильские ботинки.
      - Надеюсь, вы не очень разочарованы, - сказала она, шутливо пожимая мне руку.
      - Надеюсь, тебе тоже понравилось.
      - О, не то слово! - Прищурилась. - Вы позвоните?
      - Зависит от того, как ты будешь себя вести. Муж-то все-таки скоро вернется?
      - Я же говорила, что это вас не должно волновать, Костя. К нам с вами, если вы захотите, его возвращение не будет иметь ни малейшего отношения. Я, например, ничего не имею против прогулок по лесу.
      На прощанье я распахнул на ней халатик, осмотрел с головы до ног и поманил в тамбур. Она проводила меня до лифта. Здесь пахло дешевыми сигаретами, как будто кто-то курил на лестничной клетке, однако голосов слышно не было. Двери лифта плавно съехались, скрыв стоящую теперь в одних домашних тапочках Лану. Халатик она держала в руке. Нет, в ее паталогическом бесстыдстве что-то определенно было!
      На улице было свежо и не пахло ни сигаретами, ни блудными кошками.
      Зевнув, я направился к Ленинскому ловить попутку. Снова улица Ляпунова, хорошо освященная, но пустая.
      Здесь мы оба видели погибшую в последний раз. Точнее, здесь ее видела Лана. Интересно, когда мы только что просматривали запись репортажа, заметила она то же, что заметил я? Внутренний голос удержал меня от того, чтобы задать ей этот вопрос. Я еще не знал почему, но что-то в поведении Ланы - в том, как она сначала искренне испугалась сообщению об убийстве своей знакомой, а потом дважды с явной брезгливостью назвала ее «селом» и проституткой - показалось мне если не подозрительным (в чем я мог ее заподозрить?), то фальшивым. Женщины вообще существа неискренние, но в моем случае речь шла о неискренности иного характера.
      Честно говоря, я думал поделиться с Ланой своими соображениями по поводу увиденного до тех самых пор, пока она ни сказала, что, кроме убитой девицы, в машине был только водитель. С одной стороны, у меня не было оснований ей не верить: жигуленок проехал прямо мимо нее. С другой, сам я точно помнил, что рассмотрел в салоне не два, а три силуэта. Зрительная память у меня не отменная, но хорошая. Когда приходилось в свое время учить наизусть английские тексты, многократным прочтением добивался того, чтобы буквально «видеть» перед собой страницу, и тогда в течение последующей недели, отвечая на уроках, просто «считывал» текст, как с экрана, абзац за абзацем. Признаться, меня покоробило то, что я неправильно расслышал номер дома на Поварской - между тридцать третьим и тридцать пятым существует большая звуковая разница, что говорит о моей невнимательности. И потому Лана тоже могла оказаться права. Но когда я сейчас заново проигрывал весь эпизод с синим жигуленком, то за стеклами мне мерещились три головы и одна поднятая в прощальном жесте рука. Как бы то ни было, даже если права Лана, а я фантазирую и галлюцинирую, в телевизионном репортаже я дважды увидел то, к чему в конце концов не стал привлекать ее внимания.
      Место убийства снимали среди бела дня, по крайней мере, утром, когда рассвело. Труп лежал на виду у всех, кто в этот час проходили по Поварской и вместо того, чтобы сразу выйти на Новинский бульвар напротив Американского посольства, сворачивали во двор. Для разнообразия «зрительного ряда» оператор несколько раз снимал притихший двор и редких прохожих. На одном из планов я отчетливо различил (и при пересмотре убедился, что не обманулся) того самого типа с выразительной бородкой и близко посаженными глазами-буравчиками, которого заприметил в тот вечер у подъезда Светиного дома и даже окрестил «чеченцем». Не знаю, заметила ли его Лана. Не знаю, заметила ли она, что его заметил я. Знала ли она вообще о его существовании? Скорее всего, да, поскольку видела всех своих зрителей, и вопрос заключался лишь в том, чтобы запомнить их лица. Во всяком случае я не стал делиться с ней результатами просмотра столь удачно сделанной записи.
      Врожденная подозрительность подсказывала мне, что при желании можно сгустить краски и нарисовать совсем хмурую картину последовательности событий. Причем хмурую именно для меня. Лана видит через стекло машины, с кем уезжает Лола (но мне об этом почему-то не говорит, предпочитая обманывать). Она видит то же, что увидел при просмотрах пленки и я: подозрительного субъекта с бородкой (и снова молчит, хотя при отсутствии у нее злого умысла я был бы вправе ожидать от нее - хотя бы при повторном просмотре - реакции типа: «Смотрите, смотрите, вон тот был вчера у Светки!). Более того, если она умышленно не сказала мне о попутчике Лолы, если она умышленно не привлекла мое внимание к неуместному зеваке, но при всем при том поняла, что я его тоже вижу, что ж, между ними не может не быть какой-то связи. А хуже всего: в случае, если эта связь существует, Лане ничего не стоит сообщить своему визави о том, что его вычислили. И тогда я оказывался в незавидной роли сыщика (любителя), который в одночасье становится объектом преследования (т.е. жертвой). Ощущение не из приятных.
      Переходя на другую сторону улицы Ляпунова, я отыскал в уставшем за день постоянных переживаний (приятных, неприятных и очень приятных) мозгу мысль, которая успокоительно шепнула: «Не все так плохо, как кажется. Ты многое придумываешь из того, чего нет и никогда не было. Расслабься. Никто тебя не ищет. Лана действительно не видела в машине никого, кроме девушки и белобрысого водителя, потому что с того места, где стояла в этот момент не могла видеть место второго пассажира. Ты тоже прав, людей в машине могло быть трое, хотя не факт, что третьим был именно «чеченец», а не кто угодно другой из случайных попутчиков. Даже если в репортаже ты видел того же самого человека, что стоял и курил у подъезда накануне, неважно, совпадения в жизни случаются еще и не такие. Кроме того, это мог быть все же не он, а кто-то очень на него похожий. Ты же сам говорил о типе внешности «чеченца» (а не о «чеченском» типе, что не одно и то же). Заплати налоги и спи спокойно».
      Однако вместо этого я предпринял нечто иное. Номер телефона с записки я предварительно перенес в память мобильника, так что сейчас мне не составило труда его найти и нажать. Ни с Александром, ни тем более со Светланой и общаться не собирался. Просто хотел проверить, действительно ни у них никто не подходит. Пока набирался номер, взглянул на часы. Начало второго. Нормальные люди, тем более в будний день, уже спят. А вежливые так поздно не звонят.
      После третьего же гудка трубку сняли.
      - Алло, - сказал нисколько не заспанный мужской голос.
      Я нажал отбой, остановился и призадумался.
      «Сеанс», как выражалась Лана, закончился. Кстати, поздновато для подобных развлечений (об этом я подумал только сейчас; когда Лана полчаса назад сделала свое предположение, я счел его вполне вероятным). Если вообще «сеанс» имел место. И если Лана набирала тот же телефон, что и я. Едва ли мы звонили в разные квартиры. Если Лана действительно куда-то звонила. Когда трубка работает тихо, всегда можно сделать вид, будто слушаешь пустые гудки. Итак что же, я оказался обманутым собственной «рабыней» и жертвой заговора? Влез не в свое дело? Угрожаю страшному синдикату убийц и маньяков? Усмехнулся невесело. Жизнь моя, иль ты приснилась мне...
      Ловить машину на злосчастной улице Ляпунова я все же не стал. Дошел до Ленинского и сразу почувствовал себя почти в безопасности. Хотелось спать. Водитель, согласившийся меня подвезти до дома (почти, потому что на всякий случай я попросил его притормозить за квартал, сделав вид, будто мы уже приехали), и в самом деле оказался белобрысым. Дорогой я размышлял о том, что если хочешь отвести подозрения от кого-нибудь чернявого, то невольно сваливаешь все на такого вот светловолосого.
      
      
___________________
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

Глава 7

Размышленья на разные темы - Nanny -
Кукольное гостеприимство - Еще одна визитка

      
      Не обладая хорошей памятью - о чем, видимо, именно поэтому постоянно упоминаю, - я, кажется, не упустил в предыдущем повествовании ничего существенного. Даже рассуждения о сути происходящего остались почти такими, какими были в те не слишком приятные (или, напротив, слишком приятные) для меня минуты. Объяснение тому весьма буднично: я сразу стал все записывать. Не в форме дневника, разумеется, от которого я с ужасом отказался еще в ранней юности, когда исправно строчил целый год, изо дня в день, буквально насилуя свою волю и сознавая, что занимаюсь полнейшим идиотизмом. Сейчас тот дневник хранится в сейфе, и я достаю его лишь в ночь на первое января, чтобы в одном-двух абзацах отразить те основные события, которые каким-то образом повлияли на мое бытие за истекший год. Нет, тетрадь, которую я завел, вернувшись из Венеции, стала пристанищем буквально стенографических записей не по дням, а «по мыслям». Не могу сказать, что мыслей не хватало для плодотворного занятия излюбленным хобби - сочинительством, но все же до того момента я неоднократно ловил себя на раскаянии оттого, что под рукой нет какой-нибудь крохотной записной книжки. До Венеции я однократно прибегнул к помощи подобного средства в Лондоне, когда захватил с собой в Национальную галерею неказистый, а главное - не разлинованный (обожаю все в клетку, и ненавижу - в линейку!) блокнотик из гостиницы и к концу дня заполнил его весь, причем не только стенограммой впечатлений, но и идеями для новых романов и поиска биографий. В шкафу у меня с некоторых пор поселился даже дорогущий японский крошка-диктофон, однако все робкие попытки пристраститься к нему и стать похожим на незабвенного героя «Твин Пикс» ни к чему меня не привели. Общаться с самим собой я могу исключительно через бумагу (или виртуальный лист компьютера), но никак не голосом. Мысль, произнесенная вслух, потеряна. Свято в это верю. Теперь со мной всегда (если я куда-то еду, а так - дожидается дома) увесистая записная книга, которую мне презентовал один известный писатель из Копенгагена и которую я именно в силу этого обстоятельства ни на что не меняю, храня как память (писатель полгода назад умер, и я теперь переписываюсь с его изумительной дочерью - наследницей всех его духовных и материальных богатств, коих немало). Хотя на самом деле мне хочется закупить сразу несколько маленьких записных книжек - эдаких пустых томиков в прочном и красивом переплете, - чтобы в конце концов получилась не толстенная энциклопедия, как сейчас, а собрание разноцветных сочинений, причем ручной работы и в единственном экземпляре: надо же оставить что-нибудь потомству, что можно будет потом, через много лет продать на аукционе «Сотби» и выручить целое состояние!
      Одним словом, за фактическую достоверность происходящего со мной и вокруг меня я могу ручаться. Кстати, это замечание важно еще и потому, что до сих пор любой здравомыслящий человек мог подвергнуть правдивость моего рассказа сомнению, сославшись на обилие важных для развития сюжета совпадений. На это я возражать бы не стал, а предложил бы просто повнимательней относиться к событиям нашей жизни. Если задаться целью хранить их не в голове, а на бумаге, как теперь делаю я, чтобы всегда иметь возможность вернуться вспять и попытаться отыскать причины пожинаемых нами сегодня следствий, вот тут-то скептиков и ждет достойная оплеуха: внимательному взгляду непременно открываются скрытые связи, приводящие от реальных поступков к тому, что иногда, действительно, хочется назвать «совпадением», чтобы не скатываться до (или не подниматься до) мистических спекуляций.
      Вторым средством усовершенствования нашей памяти (особенно путевой) является фотография, но о ней речь пойдет позже.
      Пока же я захлопнул книгу, отложил чернильную ручку с золотым пером, откинулся на кожаную спинку послушно откинувшегося следом за мной кресла и посмотрел в окно. Хотелось уехать куда-нибудь в Италию, поселиться в маленькой Лукке и проводить дни, чинно прогуливаясь по живописному крепостному валу, до сих пор определяющему границы этого уютнейшего из городов. В окне же была многострадальная Москва, истерзанная наивным народом с его неарийскими вождями, и ее незавидная судьба напоминала мне сейчас мою собственную. Заложник нездорового любопытства! Частный детектив в лучших традициях Дойла, берущийся - даже когда никто не предлагает - за путаные дела ради искусства, но обделенный товариществом доктора Уотсона и гастрономической поддержкой миссис Хадсон. Похоже, тебе самому вот-вот сядут на хвост, и твое эгоистическое развлечение, начавшееся на пустом месте и столь многообещающе, превратится в лихую гонку на выживание.
      Апатия довела меня до того, что я начал мысленно рисовать психологический портрет Ланы, желая проверить, может ли она быть моим врагом. Положительный результат этого эксперимента означал, что дверь ее дома для меня отныне закрыта и я больше не увижу ни ее, ни ее дочку. Не в том смысле, что она никогда меня к себе не пригласит, скорее, напротив, она будет рада продолжить наши игры и при случае познакомить со своей спящей красавицей. Просто если угрозу почувствую я сам, то весь путь от метро «Ленинский проспект» до ее дома покажется мне дорогой на Голгофу, а делать то, что мне не нравится, я стараюсь избегать. Прислушиваясь к себе, я понимал, что пока этого отвращения во мне еще нет (как в случаях отравления, когда нужно представить все, что ел накануне, чтобы вызывающая наибольшее омерзение еда и оказалась виновницей мучительной агонии). Таким образом, даже если некоторые факты говорили против Ланы, в душе я пока что им не верил и был «обманываться рад». Собственно, никаких реальных фактов у меня в книге «жалоб и предложений» отражено не было. Сплошные, как говорится, эмоции.
      С момента нашей последней встречи (она же по сути первая) прошло два дня. Все это время я не возвращался к истории с Ланой, отвлекшись на довольно крупный проект в Интернете, который разрабатывал с одним своим франкфуртским партнером. Он как раз сообщил мне по электронной почте, что наконец-то получил мой компакт-диск с фотографиями художественно раздетых моделей, и мы взялись за обсуждение общей концепции и зрительного ряда будущего альбома. Проект обещал быть если не слишком денежным, то во всяком случае весьма прибыльным: в отличие от настоящего издательства, когда приходится нести уйму издержек, связанных не только в распространением книг, но и с их хранением, публикация книги или альбома в Интернете в сущности позволяет авторам потратить силы, время и деньги один раз, чтобы потом только считать выручку. Произведение создается в единственном экземпляре, вывешивается в глобальной «сети», максимально широко (или же просто прицельно) рекламируется и дело по сути сделано: покупатели расплачиваются кредитками через специальную биллинговую компанию (получающую за свои услуги фиксированный процент), а вся оставшаяся сумма поступает в заранее оговоренной пропорции на счета компаньонов. В любом случае это не только значительно удобнее, но и выгоднее, нежели быть автором вещи, предназначенной для продажи через магазины. Едва ли кто-нибудь из издателей согласится делиться с тобой половиной чистой прибыли, каким бы популярным писателем (или фотографом, как в нашем случае) ты ни был. Скажи спасибо и за пятнадцать процентов, дружок. А нам еще детей кормить, сотрудником зарплату выдавать, за склад и бумагу платить, так что держи уж лучше что дают...
      Двухдневный перерыв позволил мне вернуться к рассуждениям о Лане и иже с ней на свежую голову. Отсутствие каких бы то ни было событий могло свидетельствовать о том, что мои первые опасения напрасны, и смелые похождения кота в сапогах обошлись без последствий: никто не караулил меня во дворе, никто не дышал в затылок в метро, к сюжету в криминальной хронике ни само телевидение, ни газеты, ни Интернет не возвращались, так что стала создаваться иллюзия, будто все это мне просто приснилось. Был, правда, один шальной утренний звонок на мобильный телефон, когда мужской голос сказал с южным акцентом «алло», и на мое эхо ответил «я ошибся» и скрылся в гудках, но подобные звонки раздаются сплошь и рядом, так что, запомнив его, я не придал ему особого значения. Лана не звонила да и не могла, поскольку номера своего я ей так и не дал. Венецианский ее муж с экранов телевизоров временно пропал, так что судить о времени его возвращения я не мог. Хотелось ли мне увидеть Лану? Поначалу совсем не хотелось. Она слишком многое мне с собой позволила, притупив инстинкт первооткрывателя. Загадка была уничтожена уже тогда, когда она разделась в лесу. Все последующее стало лишь развитием одной темы. «Должна быть в женщине какая-то загадка» - не просто слова глупой песенки. В Лане загадка не состоялась. Так я во всяком случае думал на следующий день, после описанных ранее событий, когда меня отвлекла и увлекла работа с Интернетом. Под вечер, однако, я вспомнил о ее существовании с некоторой ностальгией и подумал даже справиться о самочувствии. И все же не стал. Ничто до сих пор не подтвердило, но и не развеяло моих вполне основательных подозрений. Я решил выждать.
      На исходе второго дня я решил позвонить Александру. Трубку сняла Светлана, я не сразу сообразил, что могу поговорить с ней, поскольку мы немного знакомы, и позвал Сашу. Тот удивился, узнав меня.
      - Ты откуда мой телефон знаешь? - прозвучал не слишком вежливое приветствие.
      - Ты мне сам давал.
      - Разве?
      Он был сух, сдержан и встревожен. Для проформы я поинтересовался, когда будет следующее представление.
      - Это тебе лучше Светку спросить. Слушай, давай я тебе ее дам, с ней и поговори, а то я тут немного занят.
      Я услышал, как, не дожидаясь моего согласия, он зовет сестру. Та громко его послала, заметив при этом «твои друзья - ты и разговаривай», но трубку все-таки взяла. Я представился.
      - Как же, как же, помню, - с наигранным добродушием сказала Света. - Вы еще одну мою девочку так хватили, что она чуть не сорвалась с веревки.
      Света явно принимала меня за другого. Я даже знал, за кого: один из зрителей, действительно, добравшись до кнута, разнервничался и стегнул Лолу слишком сильно, отчего та под общий смех взвизгнула и завертелась юлой. Что ж, это было мне на руку: по крайней мере брат с сестрой останутся под впечатлением, что им звонили разные люди.
      - Кстати, как она поживает? - бросил я.
      - Кто?
      - Ну, эта самая девушка. Не сильно я ее?
      - В самый раз. Так что вы хотели узнать?
      - По поводу следующего дня. Я бы еще двух приятелей привел.
      - А приятели проверенные? - В ней уже боролась жажда лишних денег и необходимость строгой конспирации. - Времена сейчас опасные пошли. Лучше недобрать, чем перебрать. Вы ведь меня понимаете?
      - Конечно. Кстати, - решил действовать наудачу я, - вы слышали, что одну из тех девушек все-таки убили?
      Воцарилась пауза. Можно было подумать, что Света шокирована новостью и растеряна, однако я подозревал, что она судорожно собирается с мыслями, думая, удивляться или сознаваться.
      - Откуда вы знаете?
      - Да тут в новостях показывали. Сказали «Елена Цесарёва из Жуковского».
      - А вы что, ее знали?
      Один ноль в мою пользу! Будь Света попроворнее, она именно сейчас могла бы одной фразой откреститься, сделав вид, что я обознался и что на самом деле ее девушек звали, к примеру, Наташа Королева и Кристина Орбакайте. Вопросом же своим она все это перечеркнула и лишний раз подтвердила слова Ланы.
      - Нет, не знал, но мы с ней вместе поднимались в лифте, и я запомнил ее по шубке. Кто бы, интересно, это мог быть?
      - Не представляю. - Она снова замялась. - Ну, вы меня этим сообщением просто сразили. А я и не в курсе. Вот ведь как бывает. Ну, дела... Говорила же ей, дурехе, чтобы завязывала с проститней своей! Никого еще панель до добра не доводила. Жуть какая... Это когда, сегодня говорили?
      - Да нет, вчера. Вы думаете, ее свои же кокнули?
      - Ничего я не думаю, - спохватилась Света, и в голосе ее отчетливо зазвучало нетерпение. - Ментам каким-нибудь не дала, они и пришили. Знаете что, перезвоните нам дня через два, а лучше - в конце недели, где-то в пятницу, тогда я по поводу следующего раза буду больше знать. Ну это надо ж!
      И она повесила трубку.
      Заварив кофе, я сел на балконе делать записи в «книге жалоб и предложений». С тех пор, как я живу один, балкон в моей квартире перестал служить складом самых ненужных вещей, от которых избавиться раз и навсегда не позволяет избавиться малодушие. Теперь самодельный шкаф, где хранились банки с прокисшим вареньем, старые лыжные ботинки, плитка, оставшаяся после ремонта, сухие краски в консервных банках, ржавые коньки и прочее накапливающееся с годами барахло, был разобран и вместе со всем своим содержимым, а также треснутыми лыжами и ящиком из-под картошки, был благополучно препровожден на свалку, и на его месте с наступлением весеннего тепла появлялся аккуратный раскладной столик. Рядом со столиком ставилось слегка потерявшее прежний лоск итальянское офисное кресло на куриной ножке с колесиками. Оставалось балкон только застеклить, однако самому мне было заниматься этим лень, да и стекло имеет тенденцию быстро пачкаться в нашей московской альтернативе воздуху. А потому я проявил смекалку и пока вышел из положения тем, что натянул по всему периметру балкона леску - от поручней до самого верха - и пустил по этому подобию теннисной ракетки несколько наиболее неприхотливых вьюнков. Не скажу, что получилась оранжерея, но поскольку балкон мой висит над двором, закрытым со всех сторон домами, сильные ветры ему не страшны, сверху его закрывает другой балкон, и создается впечатление, будто при желании через листву вьюнков можно разглядеть внизу сине-белые волны ласкового Тирренского моря. Верхнего света на балкон я проводить не стал, а ограничился удобной выносной настольной лампой, при которой сейчас делал свои записи «по горячим следам».
      Знали ли мои знакомые об убийстве? Судя по всему, да. Хотя Александру я звонил первый раз (если не считать проверочного звонка той ночью, но мы не разговаривали, так что он не в счет), и можно было предположить, что он пребывает в подобном взвинченном настроении всегда. Его звонок мне, когда он сообщал адрес, тоже получился весьма лаконичным. Неудовольствие по поводу того, что кто-то чужой (то есть я) обладает его домашним номером, конечно, вызывало некоторые подозрения, однако и здесь я очень хорошо его понимал. Собственно, мобильным телефоном я сам только для того и обзавелся, чтобы не иметь точной «привязки к местности», а вовсе не затем, чтобы повесить на себя «коровий бубенчик» и быть доступным всякой твари везде и всегда. Хобби Александра требовало недюжинной конспирации, а я знавал людей, занимавшихся значительно менее недозволительными вещами, которые просто не подходили к телефону, если предварительно ты не позвонил им и не повесил трубку после второго гудка; тогда при втором заходе они, как правило, оказывались дома. Я давно убедился в том, что у всех свои причуды и что при желании и некоторой доли фантазии любого человека можно счесть крайне подозрительной личностью. Таким образом пока против Александра у меня никаких весомых заключений не находилось.
      Реакцию Светланы тоже можно было трактовать по-разному. Кроме «попадания на крючок» с именем убитой, все остальное в нашем диалоге прошло с ее стороны вполне гладко (я же был, разумеется, просто неподражаем!). Паузы были уместны, дрожь в голосе неподдельна, даже неумение откреститься от знакомства с некой Еленой Цесаревой («Кто такая? Я знаю только Лолу». Правда, тогда бы напрашивался вопрос, а почему она решила, что я имею в виду именно Лолу, а не Лану, например? Нет, если уж он действительно хитра, то сказала бы, наверное, просто, что никаких Лен Цесаревых не знает) говорило о том, что и во всем остальном она оставалась искренна. Может быть, да, а может быть, нет. Конечно, я не мог не заметить, как изменился ее тон к концу нашего короткого разговора, когда ее предположение относительно нелицеприятной роли «ментов» прозвучало излишне вульгарно, если предположить, что Лола была ее хорошей знакомой. По крайней мере, способствовавшей неплохим приработкам. Хотя «хорошей» она могла, кстати, и не быть: ведь по словам Ланы девушка появилась у Светланы первый раз. Переживать предстояло как раз таки Александру, ее где-то нашедшему. Так что опять я попадал мимо цели. Психоанализ в свежести ночного балкона с ароматным горячим кофе и при неяркой лампе был весьма интересен, но ничего толком мне не давал, кроме очередного упражнения для ума. Вырисовывалось слишком много следствий при полном отсутствии побудительных причин.
      Более того, я почему-то был с самого начала уверен в том, что передо мной рассыпали кусочки мозаики, которые, если напрячь воображение, обязательно должны сложиться в рациональную картину. Лирическая атмосфера тихого балкона (нарушаемая лишь залетными комарами) и постепенно смолкающие звуки города позволили мне расслабиться и посмотреть на все с другой точки зрения. Ведь кусочки, принимаемые мною за единое целое, могли на самом деле быть фрагментами разных картин и всякое искусственное их собирание приведет в лучшем случае к нарочитому сюрреализму а-ля бесталанный Дали. Света с Александром порют и снимают девочек, Лана с упоением обманывает мужа и растит нимфетку, «чеченец» рыщет по подворотням, Лолу зарезали или задушили пошлые отеллы в милицейской форме - четыре правдоподобные и нигде не пересекающиеся истории, которые происходят сплошь и рядом и связаны именно так, а не иначе только через меня, их наблюдательного наблюдателя. Окажись я вне игры, никто бы не подумал связать все эти фрагменты вместе, чтобы получить подобие детективного сюжета, в котором главные действующие герои известны, а преступник и его сообщники выглядывают между строк. Отпив кофе, я нашел себе подходящее оправдание: в подобных случаях принято искать виновников произошедшего, то есть отвечать на вопрос «Кто?». Меня же больше интересовал ответ на детский вопрос «Почему?». Почему маньяки убивают людей, которых заведомо встречают в первый и последний раз в жизни? Почему некоторые женщины послушно ложатся под плеть или не имеют ничего против короткого интимного свидания с посторонним мужчиной, который думает, что платит деньги за свое удовлетворение, а на самом деле - за возможность их унизить? Почему маленькое неразвитое существо с зачатками тела волнует нас порой сильнее, чем изысканная фотомодель? Почему, наконец, это именно так, а не иначе?
      На балконе становилось прохладно. Выключив и захватив с собой лампу, я перешел в комнату. В сводке погоды дождей сегодня не обещали, однако я уже давно взял за правило прогнозам не верить, а смотреть на градусник и на небо. Предсказание погоды, на мой взгляд, сродни предсказанию судьбы. Если человеку сказать, что с ним произойдет, то это уже никогда не случится на самом деле, поскольку станет его прошлым. Ознакомившись с гороскопом на будущий год и попытавшись запомнить возможные вехи, ты впоследствии убеждаешься в том, что все складывается иначе. Зато, если свериться с тем же гороскопом за прошедшую неделю, частенько думаешь: «А ведь правда!».
      До отхода ко сну оставалось еще несколько часов. Режима я себе никогда не устанавливал, предпочитая прислушиваться к потребностям организма, однако слишком хорошо знал, что если засижусь позже трех ночи, потом лучше не ложиться вовсе.
      По телевизору кипели страсти вокруг бюджета, принятого до падения цен на нефть (Почему бы нам в дополнение к нефти ни продавать на экспорт валенки, в ту же, допустим, Канаду или Скандинавию, где люди нуждаются в теплой обуви и привыкли считать деньги? Капиталовложений значительно меньше, а прибыль значительно больше. Предварительно договориться с какой-нибудь голливудской студией, чтобы герой очередного блокбастера весь фильм ходил только в русских валенках, и растущий объем продаж на годы вперед обеспечен. И не по две тысячи пар в год, как на внутреннем рынке, а по два миллиона, и не по десять долларов, а по двести десять, чтоб ценили наши традиции! Глядишь, бюджет и поправится), так что я сразу переключился на спутник. Приютившиеся в конце длинного списка программ порноканалы крутили одни и те же прошлогодние «новинки». Преобладали, как всегда, французы, подкупающие отсутствием сумасшедших американских презервативов (каково увидеть в них оргию античного императора!) и довольно естественными (то есть без резиновых грудей и морщинисто-молодящихся лиц) старлетками из Будапешта и Праги. Раздражали только кочующие из фильма в фильм французские самцы, слегка разбавленные испанцами и редкими соплеменниками упомянутых старлеток. Принято считать, что мужчины-актеры (и то и другое, вероятно, следовало бы взять в кавычки, однако я все-таки воздержусь) получают гонорары меньше женских, но разве это должно означать, что лезть в кадр они должны соответственно больше?
      Один из шедевров как раз заканчивался, член героя успел в замедленной съемке извергнуться за лицо улыбающейся в объектив героини, и по стоп-кадру поползли занудные титры. Я же успел помыть чашку (ненавижу оставлять грязную посуду), а когда вернулся в комнату, там уже шел шведский полудокументальный калейдоскоп снятых любительской камерой сцен. Девушки были местные, ворковали и стонали они по-шведски, однако все до одной оказались на удивление фигуристыми и симпатичными Обычно шведы не церемонятся, и складывается впечатление, что они, как и немцы, набирают состав прямо с улицы или с соседних рынков - из числа торговок кислой капустой (сравнение не слишком удачное за неимением подобного продукта в указанных «цивилизованных» странах, зато отражающее суть проблемы). Особенно выделялась та, что играла своеобразное связующее звено: она приезжала по вызову и принимала участие во всех сценах без разбору, будь то семейная пара, компания мужчин или сугубо женский коллектив. Дважды она успела выступить на сцене стрип-клуба - один раз с обычным танцем «а теперь сниму вот это», другой раз с сеансом мастурбации в ритме диско. Заканчивалось действо ее идиллическим возвращением в родное лоно и объятия не то мужа, не то возлюбленного, судя про продолжительности ласк и открытости рта, гораздо более ей приятное, чем все предыдущие аттракционы.
      С позволения сказать «сюжет» фильма навел меня на мысль, которая почему-то не приходила мне в голову раньше. Вероятно, в силу своей простоты. Если меня занимают подробности жизни путаны Лолы, могущие пролить свет на причины ее гибели и связь с видеопроизводством (если таковая имеется), почему бы не попробовать выяснить их через ее непосредственных коллег? Ход, конечно, не стопроцентный, но лучше, чем ничего. Дама на телефоне могла только принимать звонки. За ней не было никакого многоэтажного публичного дома; все девушки жили по своим квартирам и только выезжали на вызовы; они не знали и никогда не видели друг друга, встречаясь только в том случае, если клиенты заказывали сразу нескольких прелестниц, но не факт, что мне пришлют именно ту, которая занималась с кем-то имитацией любви в компании Лолы или Елены Цесаревой. И тем не менее я решил попробовать.
      Набрав номер «агентства досуга для взрослых», я поначалу попал на частые гудки. Время было подходящее, работа шла полным ходом. С пятой попытки мне ответила усталая тетка с интонациями сотрудницы службы эмиграции в Израиль. В Израиль я никогда не эмигрировал (по причине отсутствия желания и невозможности поменять гены всех своих пращуров - русских православных священников), однако почему-то полагал, что говорить там должны именно так. Виной тому, очевидно, был забавный американский (иначе говоря, еврейский) сериал «Nanny», героиня которого служит эдакой крайне эмансипированной молодой нянькой в семье богатого и тоже нестарого бизнесмена, но поскольку дети давно не дети (с такой-то нянькой!), ей приходится главным образом нянчиться с их родителями, гостями родителей, родителями гостей и т.п. Ее манера говорить называется по-русски «гундосить». Она гундосит все: нравоучения детям, признания в любви хозяину, колкости жене и импозантному дворецкому, мысли вслух и душевные излияния подругам. Если бы от ее реплик зрители то и дело не скатывались под стол, ее можно было бы счесть занудой. В ее исполнении фраза «Я люблю тебя!» воспринимается не иначе как «Уйди, противный!». Обтягивающие свитера и короткие плиссированные юбки довершают картину производимого ею хаоса в умах потрясенных окружающих.
      - Вам беленьких или черненьких?
      - А какие остались?
      - Остались и беленькие и черненькие. Вы что, не хотите выбрать?
      - Я предпочитаю выбирать по ногам.
      - Чем длиннее, тем лучше? Какой у вас, однако, неожиданный вкус, молодой человек.
      - Почему вы решили, что я молодой?
      - Пусть это будет моей тайной. Так беленьких?
      - Хорошо.
      - Или черненьких?
      - Мне вообще-то всего одну.
      - Так бы и говорили. Тогда что ж, беленькую?
      - Да. И с длинными ногами.
      - Записываю. Какой размер предпочитаете?
      - Чего именно?
      - Бюстгальтера, разумеется.
      - А вы и бюстгальтерами торгуете?
      - Лифчик прилагается к девушке, молодой человек. Какой вы, однако, несообразительный. Или вас это не интересует?
      - А я смогу отказаться, если мне не понравится?
      - А как вы думаете, я вас расспрашиваю, чтобы вы потом отказывались?
      - Ну, мало ли...
      - У нас работают только самые лучшие девушки. Кстати, у всех московская прописка.
      - Предпочитаю с жуковской.
      - Есть и такие. Записываю адрес. Диктуйте.
      Позабавленный разговором с телефонной сводней, я выключил телевизор и отправился принимать душ, хотя предполагаемая близость с будущей гостьей, действительно, стояла в моей нынешней иерархии интересов на предпоследнем месте. На последнем стояла ее прописка.
      Идеально было бы прямо с порога осведомиться, знакома ли девушка с Лолой Цесаревой, и если нет - вежливо распрощаться, а если да - продолжить разговор в более непринужденной обстановке. И чтобы никто не ставил меня «на счетчик». Увы, «надежды юношей питают». Я же был не просто не юношей: я был клиент.
      Не прошло и часа, как в дверь позвонили. Говоря по правде, я ожидал нечто подобное тому, что было разыграно, когда ко мне в свое время пожаловала сама Лола: крупный сопровождающий с непроницаемой подмосковной физиономией, рыскающие взгляды по комнатам в поисках притаившихся компаньонов, вялое подобие одобрительной улыбки и пожелание хорошо провести время. Мол, плати, старик, да не забывай, кто тут главный.
      На пороге стояла миниатюрная статуэтка.
      В первый момент я, признаюсь, решил, что девушка спешила на праздник и ошиблась квартирой. Яркая косынка, обтягивающая кофточка, узкие брючки, высокие каблуки и улыбка с пол-лица. Живые карие глаза смеются из-под густого козырька светленькой челки.
      Я как-то сразу понял, что мне совершенно безразлично, знает ли она Лолу, Лану, Свету или еще кого-нибудь, включая лорда Доджсона. Никакой физиономии со счетчиком позади нее тоже не маячило. Чудеса случаются не только на Новый Год.
      - Здравствуйте!
      - Вы ко мне?
      Она сунула мне под нос листок бумаги с моим адресом, убедилась в том, что я прочитал и скомкала в кулачке.
      - Теперь это надо будет выбросить или сжечь, чтобы не оставлять ненужных улик. Я могу пройти?
      Я посторонился. Девушка проскользнула в квартиру и стала топтаться на коврике, всем своим видом показывая, что разуваться не собирается. Вероятно, ей были дороги те пять-шесть сантиметров, которые дарили ей туфельки. Таких ядреных ягодиц я не видел давно, пожалуй что, с поездки в Бразилию. Неужели все это еще и можно раздеть?
      - Куда у вас можно пройти?
      Обычно, так с порога спрашивают «А где у вас больной?» участковые врачи, чем выдают себя с головой, поскольку первым их вопросом должно все-таки быть «А где у вас можно помыть руки?».
      - Пройти можно куда угодно, - признался я, не в силах оторваться от созерцания живой Барби (не дешевой китайской, а холеной американской). - Можете не разуваться.
      Она оглянулась на меня через плечо, и я подумал, что сейчас услышу язвительное замечание по поводу моей галантности или чистоплотности. Мне только улыбнулись.
      - У вас тут уютно, - послышалось уже из гостиной. - А ванная где?
      «Хорошая медсестра», подумал я и бросился все объяснять и показывать. Особенно девушку заинтересовала посмертная гипсовая маска Пушкина.
      - Все-таки он был африканец, - заключила она и таким же тоном добавила: - С расценками вы знакомы? За час деньги вперед. Все что потом - потом.
      Падение на бренную землю не было болезненным. Хотя часть чуда сделала ручкой и упорхнула через распахнутую балконную дверь. Девушка не ошиблась квартирой и не спешила на праздник. Праздником была она сама.
      Получив часть гонорара (поскольку я не предполагал, что одним часом все ограничится), она пошарила в своей незаметно маленькой сумочке и бросила на стол разноцветную гирлянду презервативов.
      - Оплатите сейчас или после?
      - Зачем это?
      Мое простодушное непонимание, зачем для наслаждения статуэтками нужны какие-то елочные украшения, было встречено в прагматизмом поколения «пепси».
      - Без этого у нас ничего не получится.
      Я не стал говорить ей о том, что она путает презерватив с виагрой. Многие известные мировые компании зарабатывают на послепродажном обслуживании своих клиентов гораздо больше, чем непосредственно на продуктах. Возраст и внешность не выдавали в моей гостье профессионалку, однако подход к делу у нее был поставлен на высшем уровне.
      - Этого хватит? - поинтересовался я, выкладывая рядом с презервативами несколько сотенных и чувствуя себя шальным кутилой.
      - Лучше, чем ничего, - сказала девушка, не притрагиваясь к деньгам и продолжая осматриваться. - Кстати, предлагаю перейти на ты.
      - Да мы уже на ты, - любовался я ее узкими бедрами. - Как мне тебя называть? Барби?
      - Нет, только не Барби! Барби меня называют все. - Она уронила сумочку в кресло и посмотрела на себя исподлобья в зеркало, поправляя челку. - Еще, правда, меня называют Снегурочкой, но это зимой. Вообще-то я Карина.
      Открыв дверь в ванную и включив там свет, она убедилась в исправной работе кранов и душа и принялась проворно раздеваться, аккуратно складывая одежду на стиральную машину.
      - Если хотите посмотреть, как я моюсь, можете не закрывать дверь, - сообщила она, как будто у меня был какой-то выбор.
      Я даже не заметил, что она по-прежнему обращается ко мне на вежливое вы.
      - Тебе налить чего-нибудь? Шампанского? Чая?
      - Только не шампанского! А сок у вас есть какой-нибудь? Только холодный.
      - Есть морс. Клюквенный.
      - Все равно. А то что-то мне жарко.
      Ну просто актриса Малого театра! Откуда ей могло быть жарко? Вот если бы она пожаловала ко мне зимой, когда начинается сумасшедший отопительный сезон и на батареях можно жарить яичницу, я бы ей еще поверил.
      Когда я вошел в ванную со стаканом клюквенного морса, Карина уже сидела на корточках в медленно поднимающейся воде и выдавливала себе на ладошки синие закорючки шампуни. Волосы она собрала в пучок на затылке и от этого показалась мне совсем ребенком.
      За моей спиной раздался сдавленный писк мобильного телефона.
      - Дайте-ка мне мою сумочку, - сказала девушка, подставляя кончики пальцев под струю из крана.
      Она не ошиблась. Звонили именно ей. Стряхнув капли, она извлекла телефон и просто-напросто его отключила.
      - Положите ее обратно, чтобы я потом не искала. Давайте ваш морс.
      - Ну как, достаточно холодный?
      Я стоял в шаге от нее и смотрел, как она пьет: маленькими глотками, взяв чашку в правую руку, держась левой за мокрый край ванны и сохраняя равновесие на корточках.
      - В самый раз! Спасибо. - Протянула пустую чашку и облизала губы. - Я быстро.
      - Можешь не спешить, - благосклонно отозвался я, а сам подумал: «Дитя природы».
      Она села на попку и вытянула под водой загорелые ножки. Я почему-то вспомнил о дочери Ланы. Вспоминал и наблюдал, как Карина намыливает, словно взбитыми сливками, маленькие грудки с клюковками сосков.
      - Ты занималась гимнастикой?
      Озорной взгляд из-под челки.
      - Откуда вы знаете? То есть, я хотела сказать, откуда ты знаешь? Очень накаченная?
      - Нет, не очень. В самый раз. Занималась?
      - В детстве.
      Иными словами, переводя с женского языка на общечеловеческий, «бросила совсем недавно». В самом деле, у нее были красиво развитые широкие плечики и рельефные мышцы по всему телу. Только кисти рук с трогательной сеточкой вен напоминали о том, что передо мной не ребенок, а сформировавшаяся женщина. Забавно было видеть контраст между взрослыми длинными пальцами с немного хищными ногтями и ласкаемой ими почти детской грудью.
      - Только не спортивной, а художественной. До сих пор на шпагат сажусь: и продольный и поперечный.
      Внутренний голос, усыпленный эстетическим зрелищем, проснулся и подсказал, что можно делать первый выстрел.
      - Похоже, у вас в агентство специально подбирали бывших гимнасток.
      - Это почему же?
      Рука Карины нырнула под воду и соскользнула по животу в заповедное пространство между выпрямленных ног, а глаза смотрели на меня по-детски спокойно и вопросительно.
      - Да приходилось мне тут кое с кем из ваших встречаться. Только та была больше на бегунью или гандболистку похожа: уж больно ноги сильно развиты. Но она тоже уверяла, что занималась гимнастикой. И тоже художественной. Лола, кажется. Не знакома? Вообще-то ее, кажется, Леной зовут.
      - Это не такая... - И девушка в общих чертах описала мою бывшую знакомую.
      - Совершенно верно.
      - Никогда не приходилось слышать, чтобы Лолка гимнастикой занималась. - Карина по очереди вынимала из-под воды блестящие ноги и намыливала коленки. - Она тебе понравилась?
      Я бы очень хотел услышать в ее голосе нотки ревности, но их не было. Только детский интерес. Зато подоспело время для второго выстрела, на сей раз не наступательного, а оправдательного.
      - В каком смысле «понравилась»?
      - Ну, в прямом, разумеется. Как женщина.
      - Не знаю, - сказал я, стараясь сохранять серьезность. Получилось, по-моему, неплохо. - Мы с ней ничем таким не занимались.
      От удивления обе коленки были моментально утоплены под островами пены, а Карина схватилась за края ванны и села, восхищенно моргая.
      - А чем же вы тогда занимались? За жизнь что ли говорили?
      - И за жизнь тоже. Ей было безразлично, за что получать деньги. Надеюсь, тебе тоже.
      - Безразлично? Не скажите! - Девушка смотрела на меня с опаской, что-то украдкой ища взглядом по сторонам и одновременно старясь не выпускать из поля зрения меня, присевшего на табурет.
      Я рассмеялся. Постарался, чтобы смех не получился зловещим.
      - Ты о чем таком подумала, Карина? До сих пор ты ничего как будто не боялась, а тут вдруг с лица спала. Почему тебя так смутило предположение, что я не сплю с проститутками?
      Она сделала движение, чтобы встать. Я положил ногу на ногу, всем своим видом показывая, что не собираюсь ей мешать. Подумав мгновение, она осталась сидеть в воде, отпустив края ванны и прикрыв обеими ладонями груди. Ждала продолжения. Старалась улыбнуться.
      - Не стану утомлять тебя долгими повествованиями о моих философских взглядах, но просто эротика и секс для меня не одно и то же. Мне кажется, что и ты приехала не ради секса. У тебя ведь наверняка есть мужчина?
      - Есть... - неохотно, но честно кивнула она.
      - В таком случае, я прав, и ты занимаешься этим ради независимости и от него и от кого бы то ни было на свете. То есть ради денег. Даже если сама себе в этом не всегда признаешься. Просто третьего не дано. А если тебя уязвило слово «проститутка», не думаю, что его следует лишний раз табуировать, скрывая за столь популярными нынче «путанами» и «ночными бабочками». Я не знаю значения входящих в него корневых слов и согласен, что звучит оно не слишком приятно, но уж что делать, если твое занятие так у нас называется. Согласна?
      Гипноз псевдонаучного потока речи действовал. Карина кивнула. Я не останавливался на достигнутом.
      - Мне никогда еще не приходилось встречаться с проституткой, которая бы любила свою работу. Ты понимаешь, что я имею в виду. В интервью озабоченным журналистам она всегда будет говорить, что ей нравится зарабатывать деньги не меньше, чем получать половое удовольствие, но я считаю это враньем. Если уж в тебе проснулась самка, ты пропустишь через свою постель легионы, но едва ли станешь требовать за это иной награды, кроме собственного удовольствия. Прекрасно, если ты умеешь настраиваться на любого клиента и не испытывать отвращения от его повадок, слов и специфического запаха, однако сомневаюсь, что тебе будет постоянно вести на горячих самцов и обходительных джентльменов. До первой крови, как говорится. Когда в какой-то момент станет больно и стыдно, продолжать начатое тебя заставят только деньги.
      Я видел, что Карина расслабляется, хотя слушает меня по-прежнему внимательно. Как и любой девушке, в душе ей было приятно, что взрослый человек разговаривает с ней в серьезном тоне.
      - А потому, если предоставляется возможность поменять на некоторое время рутину будней и за те же деньги заняться чем-нибудь другим, менее обременительным и скучным, любая проститутка скажет «да» и будет только рада.
      Карина покраснела. Скорее всего, как я и предполагал, она никогда не думала о себе как о проститутке. Что угодно, только не это. Только не быть на одном уровне со всеми. За плечами среднее образование, а может быть, и высшее, а ее тут ставят на место безмозглых, тупорылых телок, умеющих только сопеть, когда забит рот, и стонать, когда заткнуты две другие дырки. Она же гимнастка!
      - У тебя красивое тело, очень выразительное, - резко сменил я тему и заметил, как девушка встрепенулась, выходя из задумчивости. - Лола мне тоже понравилась, но ты нравишься мне больше. Ты как будто создана для того, чтобы быть обнаженной. Тебе нравится показывать свое тело?
      Карина насупилась. Руки она давно опустила под воду на живот, и оставшиеся без защиты грудки смотрели на меня искрящимися бусинками сосков.
      - Ты никогда не выступала в стриптизах?
      Уголки ее губы стали снова растягиваться в улыбку.
      - Выступала.
      - А фотографам позировала?
      - Нет.
      - Странно. Такое тело стоит сберечь для истории. Я бы с удовольствием тебя поснимал. Жалею, что Лола отказалась.
      - Почему вы... почему ты все время спрашиваешь про Лолу? Позвонил бы сразу ей.
      Я наклонился, опустил руку под воду и успокаивающе погладил Карину по тонкой щиколотке. Она не отдернула ногу.
      - А ты разве даешь свой прямой телефон тому, кто тебе понравится?
      - Даю, конечно. А что в этом такого? Не всю же жизнь мне на чужих работать. С моим мужчиной я живу не всегда, так что могу себе позволить встречаться с кем хочу и когда хочу. И вообще я предпочитаю составлять свою собственную клиентскую базу.
      Так выражаются секретарши, прошедшие короткие курсы делопроизводства. Я уважительно хмыкнул.
      - А у тебя Лолин телефон есть?
      - Есть. Но я тебе его не дам. Если она сама тебе не дала, значит, на то были причины.
      - Действительно, причина была: я не спросил.
      Мои пальцы уже преодолели весь путь вдоль ноги до бедра и отважно топтались на твердом лобке. Карина согнула колени и развела их в стороны, насколько позволяла ванна. Это был немой призыв к более смелым ласкам, и я не преминул им воспользоваться. Ножки табуретки противно скрипнули, когда я подался вместе с ней вперед. Ввел указательный палец в мягко расступившуюся норку. Карина смотрела на меня напряженно, с некоторым вызовом. Руки подняла и заложила за голову, чтобы не мешать.
      Я нисколько не хитрил, когда признавался в том, что она нравится мне больше Лолы. И вовсе не потому, что на самом деле Лола не нравилась мне вовсе. Упоминание о том, что у Карины есть более или менее постоянный мужчина, не больно, но все же кольнуло мое самолюбие - первый признак того, что я сделался неравнодушен к девушке. Оставалось только не дать этому просыпающемуся чувству собственника пустить корни, чтобы не наделать глупостей. Хотя хотелось.
      Сейчас она была похожа на маленькую нахохлившуюся мышку, которую наглый котяра зажал в норке и пугает вытянутой лапой. Мышке одновременно страшно и приятно от сознания того, что такой большой и грозный противник обратил на нее внимание и теперь собирается то ли полакомиться, то ли поиграть.
      Действия моего пальца никоим образом не отражались на ее лице. Она не закрывала глаз и продолжала взирать на меня из-под едва заметно вздрагивающих ресниц.
      - Нравится?
      - Нравится. Почему ты перестал меня расспрашивать о Лоле?
      - Ты интереснее.
      Это все равно, что сказать пусть даже самому плохому артисту после его очередного никчемного выхода на сцену, будто он был неотразим. Даже если артист сам прекрасно знает, что убог и закомплексован (а это известно ему не хуже режиссера), он с радостью поверит этой чепухе. Так же и женщины. Обвиняя мужчин в неумении или нежелании делать им комплименты, они не понимают, что мужчины привыкли высказываться по существу, то есть если причин делать комплимент просто нет, они их и не делают, тогда как достаточно было бы произнести любую глупость о внешности собеседницы, и та с наслаждением проглотит ее, охотно приняв за чистую правду, и взглядом попросит добавки. У комплиментов должны быть не причины, а потребности, как в работе писателя - не ожидание дуновения ветреной музы, а постоянная охота на нее с силком и гончими.
      - В каком смысле «интереснее»?
      Ну вот, сапожник снова оказывался без сапог! Взялся учить других отпускать комплименты, а сам даже эпитета подходящего подобрать не может. Позор!
      - Ты красивее, сексуальнее, эротичнее - все это я как фотограф, писатель и просто наблюдательный человек называю «интереснее». А больше всего мне нравится, что за свое купание ты не берешь с меня отдельную плату.
      Карина прыснула и свела колени. Я послушно извлек из нее осчастливленный палец и выпрямился на табуретке. Она сделала попытку встать.
      - Тебя сполоснуть?
      - Спасибо. Я уж как-нибудь сама.
      Я передал ей гибкий шланг душа и стал следить со своего места, как она блаженствует под теплой струей, поворачиваясь, приседая, набирая в рот воды и пуская тонкие фонтанчики в противоположную стену и на себя, по очереди поднимая руки, демонстрируя гладкие подмышки, окатывая искрящейся водой живот и бока, проверяя пальцами, не осталось ли мыла между крепенькими ягодицами - одним словом, тратя нарочито больше времени, чем обычно требуется на то, чтобы как следует ополоснуться. Несомненно, мое скромное присутствие ее приятно возбуждало и вызывало желание нравиться. Значит, еще не все потеряно, улыбнулся я про себя, имея в виду свою внешность и возраст. Хотя, раскатывать губы, конечно, не стоило, поскольку дело я имел все же не с бескорыстной пляжной знакомой и не с филантропически настроенной любительницей острых ощущений: меня развлекали за мои же деньги.
      Последнее соображение заставило меня пересмотреть избранную тактику легкого флирта. Протянув руку, я по-хозяйски привлек Карину за колено к краю ванны, встал, отстранил со щеки намокшие пряди и поцеловал в послушно приоткрывшийся рот. На губах остался сладковатый привкус жвачки. Отпущенная, девушка снова стала обливать себя из шланга, делая вид, будто ничего не произошло. Тогда я повторил поцелуй, на сей раз с некоторой небрежностью притянув к себе двумя пальцами за сосок. И вновь ни малейшего возражения. Правда, ответила на поцелуй она лишь с третьего раза, когда я приподнял ее на ладони, просунутой между прохладных ляжек, и поискал в ароматной ротике влажный язычок.
      - А ты классно целуешься, - призналась она, когда я так же внезапно оставил ее в покое и с сознанием выполненного долга опустился на ревниво скрипнувшую табуретку.
      «Ей еще на школьные утренники да новогодние елки ходить», подумалось мне, «а она все туда же, во взрослые игры играет».
      - Сколько тебе лет, прелесть моя?
      - Восемнадцать. То есть, уже девятнадцать. - Струи все также растекаются по загорелому телу, как будто не было тщательного процесса смывания пены две минуты назад. - Недавно исполнилось.
      Глаза из-под челки смотрят озорно и одновременно вызывающе: уж не хочет ли забавный дядя прочесть ей лекцию о вреде половой распущенности и о важности хорошей учебы? Нет, дядя не хотел.
      - Таким образом, вероятно, ты по гороскопу Близнецы, - предположил я и попал в точку.
      - А ты что, может, и гадать умеешь? - восхитилась на свой лад Карина.
      - Да нет, просто приходилось с твоим знаком общаться. Знакомый тип. Неплохой, кстати.
      - А ты кто?
      - Имеет значение?
      - Ну-у, мне интересно. - Губки надулись, бровки насупились. - Скорпион?
      - Почти. Давай я тебя вытру и пойдем из ванной. А то простудишься.
      - Не простужусь.
      Она перешагнула через эмалированный край и покорно стояла по стойке смирно на холодных плитках пола, позволяя оборачивать себя в большое банное полотенце и растирать, как заботливые родители растирают посиневших детей, с неохотой выбравшихся на их зов из проточных вод Москвы-реки. Пользуясь тем, что девушка скована по рукам, как маленькая египетская мумия, я еще раза два поцеловал ее в запрокинутое лицо. Она засмеялась, сверкая белыми зубками. Полотенце упало на пол. Никто не стал его поднимать. Я взял Карину за руку и вывел из ванной на ковер гостиной. Оставив ее стоять посреди комнаты, присел на диван и откинулся на удобную спинку.  Только тут она ощутила некоторую неловкость и невольно прикрыла ладошкой низ живота. Переминаясь с ноги на ногу, посмотрела на меня, улыбнулась и резко отдернула руку.
      - Как мне лучше встать? Так?
      Она изящно заложила обе руки за голову, повернулась ко мне полубоком и соблазнительно поставила одну ногу на мысок, согнув в колене.
      - Или так?
      То же самое, только другим боком.
      - Или так?
      Повернулась спиной, выпрямила ноги, отвела плечи назад, взялась обеими руками за ягодицы и дерзко их раздвинула, демонстрируя обрамленное морщинками крохотное отверстие ануса. Оглянулась через плечо и хихикнула, зная наверняка, какое производит впечатление. Не я первый, не я последний.
      - Еще?
      Я пожал плечами.
      Карина села на ковер, лицом ко мне, уперлась руками в пол и широко расставила ноги. Подумала и прикрыла розовые лепестки одной ладонью. Прищурилась.
      - Ах да, я и забыла, что ты различаешь эротику и секс. Интересно, как? И значит ли это, что сегодня ты не в настроении?
      - Не в настроении для чего? - Я положил ногу на ногу. - Убери-ка руку.
      - Не в настроении заниматься сексом. - Ладонь безропотно вернулась в положение упора. Лишившиеся прикрытия лепестки как будто трепетали. - Так эротично?
      - Весьма. Надеюсь, мой маленький каприз тебя не очень разочаровывает?
      - Да нет, напротив. Так мне даже интереснее (отомстила моим же словечком). Сегодня мне уже довелось достаточно поработать. Ты третий. Можно в коем-то веке и расслабиться (а это уже месть, как говорится, по полной программе; скорее всего, нагло обманывает, но все равно неприятно).
      Не смыкая колен, Карина перелегла на локти, потом - на спину. Вытянула ноги. Разметала руки. Стала похожей на привязанную к дивану Лану. Смотрела в потолок.
      - А тем двум ты свой телефон дала?
      - Нет, кажется.
      - А мне дашь?
      - Да, кажется. Если попросишь.
      - А они что, не просили?
      - Просили.
      - И все-таки не дала?
      - А зачем? Мало ли кто меня о чем просит. Так и буду я всяким маньякам свой телефон раздавать. Вот еще!
      - Кстати о маньяках! Часто попадаются?
      - Бог миловал. - Она оторвала ноги от ковра, сложила вместе, медленно подняла вверх и сделала «березку». - Нечего мне больше делать, как приключений искать. - «Березка» перешла в перевернутый шпагат. - Я только к хорошим мальчикам езжу.
      Карина явно собралась продемонстрировать мне весь арсенал своих гимнастических упражнений. Я с интересом наблюдал, как она из положения лежа встает на мостик и, переступая руками и ногами, переворачивается все в том же мостике лицом вниз, ложится и начинает по-мужски отжиматься, касаясь ковра кончиками обеих сосков, животом и лобком.
      - Но тех двух ты все-таки назвала маньяками. Почему?
      Она ответила не сразу, фантазируя.
      - Потому что они хотели трахнуть меня одновременно. А я терпеть не могу такие штучки. Пожала им на прощанье члены, вернула деньги и ушла.
      - Прямо так и вернула? - изобразил я некоторое удивление.
      - А что, по мне не скажешь? - Карина уже опять лежала, теперь на боку, как Даная, положив руку под голову, и делая махи одной ногой вверх, не доставая до уха самой малости. - Никому не отдам свою попочку на растерзанье!
      - Так уж и никому! А как же молодой человек?
      - Недостоин.
      - Мало платит? - Я понимал, что моя ирония находится на грани дозволенного и что Карина в праве в любой момент обидеться. Но мне хотелось ее подразнить, а заодно определить собственные рамки дозволенного.
      - Ничего не платит. Разве что за квартиру. Но ему можно: я его люблю.
      - В самом деле?
      - По-своему, конечно. Он же не знает о том, чем я занимаюсь.
      - А познакомились вы, полагаю, в районной библиотеке.
      - Почти. Я выступала на сцене, а он пригласил меня за свой столик. В следующий раз пришел с друзьями, и я танцевала перед ними в VIP-зале. А потом пригласил жить к себе с условием, что я завяжу со стриптизом.
      - И ты, разумеется, завязала.
      - Разумеется. - Она перевернулась на живот и стала поднимать ноги, напрягая ягодицы и спину. - Чего ни сделаешь для любимого человека! Но я думаю, что мы скоро расстанемся.
      - Изменяет, негодяй?
      - Да нет, просто чувствует, что я все меньше и меньше от него завишу. Телефон я уже сама себе оплачиваю. Квартиру подыскиваю - не возвращаться же к родителям.
      - Наверное, на горизонте появляются новые варианты? - предположил я. - Близнецы ведь не могут подолгу с одним партнером засиживаться. Им нужно, чтобы весь мир был у их ног, причем постоянно.
      Карина хихикнула и села, поджав под себя колени.
      - Я еще морса хочу.
      Я пошел на кухню наливать. Она последовала за мной, босая, голенькая и вся в мурашках, поскольку из открытых окон веяло ночной свежестью. Остановилась рядом и, глядя, как я наполняю новую чашку (первая так и осталась в ванной), вкрадчиво положила ладошку мне на брюки, пониже ремня.
      - О! Такой сильный!
      - Это не то, что ты думаешь, моя радость. - Я повернулся к ней и вручил чашку. Карина приняла ее, но ладонь не убрала. - Тебе не холодно?
      Она сделала несколько глотков, поставила чашку на стол и медленно присела на корточки. Поднимая к ремню руки в молитвенном жесте, сказала:
      - Давай только ты не будешь больше со мной спорить...
      Минут двадцать спустя я, опустошенной, но посвежевший, вышел из душа и вернулся в спальню, где Карина делала вид, что спит, лежа на спине поверх смятого одеяла и зарывшись лицом в подушку. Мне почему-то вспомнилось полотно Гогена, на котором он запечатлел в подобной позе вывезенную им в Европу таитянку. Разница заключалась лишь в том, что любовница Гогена была запечатлена им, как обычно, по-детски схематично, квадратно и, честно говоря, совершенно безыскусно, тогда как моя новая знакомая даже теперь, после утраты накопленного за несколько дней запала, казалась мне прелестным воплощением самой смелой мечты любого мужчины. Будь она чуть посдержаннее да поскромнее, цены бы ей не было. Но она еще слишком юна, чтобы чувствовать некоторые тонкости идеального поведения любовницы. Вот и сейчас она знала, что я на нее смотрю, и так положила ноги и прогнула спину, чтобы мой взгляд не мог не соскользнуть в уютную ямку между ягодиц и ляжек, в которой виднелись нежные дольки промежности.
      Ребенок играл в свои игры.
      Я запахнул полы халата и сел на край постели. Погладил гладкую, чуть влажную спину, легонько пошлепал по попке.
      - А твой мужчина тебя никогда не бьет?
      - Пусть только попробует! - Она ожила и легла на бок, лицом ко мне.
      - Что, даже играючи?
      - Ну, это зависит от моего настроения.
      - А сейчас ты в настроении?
      - Нет. А ты хочешь меня побить? - Сжала кулачки и показала язык. - Я могу дать сдачи.
      Я изобразил испуг, взял ее кулачки в свои и без усилий разложил на кровати, перевернув девушку на лопатки. Поцеловал между грудок.
      - А вот я люблю девочек шлепать. Но только если они не сопротивляются. Если это им в удовольствие. Не хочешь?
      - Нет, спасибо. - Она посерьезнела. - Тебя, похоже, Лолка так настроила.
      - Это почему же?
      - А ты не в курсе? Она у нас спец по этой части. Я слышала, будто где-то даже фильмы с ее участием ходят, в которых ее секут настоящей плеткой. Представляю! Вот тебе бы с ней на эту тему поговорить.
      - А ты с ней когда-нибудь вместе работала?
      - На выездах что ли? Пару раз. По-моему, ничего особенного. Не знаю, что в ней мужики находят. Я бы даже красивой ее не назвала. Наверное, все той же покорностью берет. Ты тоже так считаешь?
      Карина смотрела на меня в ожидании ответа. Улыбалась одними губами. Глаза были задумчивыми, с поволокой.
      - Мне так почему-то не показалась. Девица, как девица.
      - Значит, ты ей чем-то не очень понравился, - предположила девушка. - А может быть, наоборот. Потому что она даже мне как-то призналась после выезда, что мечтает найти себе настоящего господина, для которого стала бы послушной рабой. Прямо так и сказала.
      - С чего это вдруг такая откровенность?
      - Да я ее спросила, какого рожна она перед клиентами как последняя дура выдрючивалась: ноги им лизала, по большому у всех на виду ходила, даже мочиться на себя позволила. За деньги, конечно, я понимаю, но меня чуть не вырвало. Да и было бы ради кого, а то попались какие-то малолетки, мои ровесники. А она говорит, ей там один мальчик понравился, хозяин квартиры. Хотела ему угодить. Чума! Не признаю таких.
      - А сама ты тем временем чай, небось, пила? - усмехнулся я.
      - Почти угадал.
      - Интересная у тебя, однако, жизнь.
      - Да уж куда интереснее! А ты что думаешь, я этим всегда что ли заниматься буду? На хрена мне такие радости! Нет уж, у меня другие цели. Пусть всякие другие дуры, вроде Лолки, себя не уважают, наркотой балуются и господ на свою жопу ищут. Я денежек скоплю, независимость получу, Иняз закончу и выйду замуж за какого-нибудь Ромео из Вероны. Поди плохо!
      - Так ты у нас в Инязе учишься? - на сей раз искренне удивился я.
      - Certo, caro! Parlate Italiano?21
      - Molto poco, purtroppo. Come va?22
      - Какая прелесть! Va bene23. Ты что, итальянский знаешь?
      - На таком уровне, я все языки знаю. Даже на суахили могу в любви объясниться.
      - И как это будет?
      - Nakupenda?
      - И все? - Она рассмеялась.
      - Зато откровенно.
      - Я надеюсь.
      - Значит, в Италию мечтаешь отчалить?
      - Почему бы и нет? Я там уже несколько раз была, понравилось, даже очень, климат по мне, люди веселые, язык вот осталось подучить и вперед. А ты чем занимаешься?
      - Да вот, как видишь, девчонок порчу.
      - Я серьезно!
      Она села на кровати и обняла меня за плечи. Чмокнула в щеку.
      - Жалеешь, что я не итальянец?
      - Немного.
      - Ничего, зато у меня там много хороших знакомых есть.
      - Правда?
      - А то! Если поделишься телефончиком, может быть, составлю протекцию.
      Игривые глазки Карины загорелись. Мои храбрые итальянские ответы позволяли думать, что я и здесь ее не обманываю. Она соскользнула с кровати, выбежала из спальни, вернулась с сумочкой и достала из нее пачку визиток. Протянула мне одну. На визитке, помимо маленькой фотографии хозяйки, значилось буквально следующее: Karina Pavloff, Model, http://pavloff.h1.ru, katia666@mail.ru и далее номер мобильного телефона.
      - А кто эта дьявольская Катя с числом Зверя?
      - Никто, просто так. Ты еще спроси, действительно ли я родственница легендарной балерины.
      - А что, действительно?
      - Ну, разумеется. По мне разве не видно? - Она снова забралась на кровать и свернулась калачиком. - У тебя, кстати, тут тоже хорошо, уютно. Ты неженат?
      - Ну, разумеется. По мне разве не видно?
      - Перестань! - Она со смехом шлепнула меня по руке. Взгляд упал на стенные часы. - Мне пора.
      В общей сложности она провела у меня два с половиной часа. Пока Карина одевалась, я положил перед ней плату за два: с учетом предварительной оплаты первого часа получалось кое-что и «на чай». Девушка, не моргнув глазом, взяла зелененькие купюры, свернула в трубочку и убрала в потайное отделение сумочки. Неужели я думал, будто она гордо откажется? Работа есть работа. Даже если в охотку. А бесплатно работают разве что на субботниках. Едва ли Карина хотела бы сейчас касаться этой темы. Поэтому я ограничился только тем, что сказал:
      - Услуга за услугу, красавица.
      - А? - Виляя попкой, она заправляла майку в брючки и застегивала молнию.
      - Дай-ка мне все-таки телефон Лолы, если не против.
      - Понравилась идея обзавестись рабыней? - Предо мной уже стояла прежняя Барби, насмешливая, дерзкая и хорошенькая. - Но только не говори, что это я тебе его дала.
      И она продиктовала номер, считав его с экрана телефона. Потом набрала какой-то другой и сказала:
      - Я освободилась. Подъезжай.
      Я проводил ее до лестничной клетки. Пожелал успехов. Согласился, если что, непременно звонить. Лолке при встрече тоже привет передам. А она пусть не тратит время и итальянский учит.
      На прощанье мы не поцеловались.
      
      
____________________
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
Глава 8

Промежуточные итоги - Что такое хорошо и что такое плохо - Снова
визитная карточка - О пользе кофе - Братские узы - Половина «Нежности» - Несколько слов о современной мифологии


      Собственно, ничего нового, кроме номера никому больше не принадлежащего телефона, я не узнал. На что боролась, на то и напоролась. Склонность к покорности, жажда боли, зависимость от наркотиков - все это не предвещало иной развязки. И все-таки мне очень даже повезло. Карина могла не знать о Лоле вообще. Они оказались своеобразными подругами по цеху. Лола могла оказаться «тихим омутом». Она же откровенно посвящала Карину в свои переживания. Не ждал же я того, что Карина назовет мне имя убийцы и расскажет, где его найти. Кстати, а для чего мне? Ведь не собирался же я его на самом деле разыскивать и выводить на чистую воду, сдав в милицию. Пусть сами ищут. Мы не в Америке и не в Европе, где сознательные граждане друг на друга «стучат» и не краснеют, поскольку для них это норма поведения. Убийц у нас тоже не жалуют, но и милицию не меньше. Тем более что права могла оказаться все та же Светлана, чье подозрение немедленно пало именно на «ментов».
      Таким образом получалось, что основным результатом моего предыдущего свидания было само свидание. Я познакомился с очаровательной девушкой и даже снискал ее взаимное расположение. Если забыть об обстоятельствах нашего знакомства и двигавших нами мотивах, получалась замечательно трогательная история. А почему, кстати, нужно непременно забывать о мотивах? Разве не сделал я в процессе свидания приятного открытия на предмет того, что меня вполне устраивает роль «покупателя услуг», когда объект «покупки» не нуждается в дополнительных объяснениях тех или иных моих поступков, потому что они предопределены уже самой ситуацией: я хотел видеть ее голенькой, и она раздевалась, я хотел ее поцеловать, и она не имела права мне отказать. Разумеется, мне было радостно обманывать себя, думая, будто в некоторой степени я обязан подобной реакцией собственному обаянию, а вовсе не щедрости (мне и правда не слишком свойственной). Однако, сидя на следующее утро на балконе, занося впечатления от нашей встречи в записную книгу и лишний раз проигрывая в уме диалоги и жесты, я с довольно чистой совестью пришел к выводу, что доля искренности во всем этом все же присутствовала.
      Особенно удачной мне показалась идея, несмотря на слабые протесты, запечатлеть Карину на фотографии. То есть не совсем на фотографии, поскольку я вот уже некоторое время пользовался не обычной, а цифровой фотокамерой, и таким образом понятие «фотография» представлялось мне вторичным. Первичным же была «картинка». Картинка становилась фотографией только когда пропускалась через принтер. Действие это было совершенно второстепенным - бумага, увы, недолговечна, - и вместо него я чаще просто переносил картинки из камеры в главный свой компьютер, а из компьютера - на компакт-диск, где они и хранились, дожидаясь своего часа.
      На том снимке, о котором идет речь, Карина была застигнута почти врасплох в спальне. Она стояла в одних туфельках между кроватью и окном и заглядывала за штору. Сторонник чистого света, я был вынужден прибегнуть к помощи вспышки, однако кадр получился удачный, ничего, как то случается, не расплющилось, взгляд в сторону являлся залогом отсутствия «красных глаз», а неожиданность мгновения не повредила изяществу позы.
      При повторном более внимательном просмотре слегка удивляло только почти полное отсутствие груди, превращенную казусом светотени в почти прямую линию с едва заметным порожком соска, но я-то знал, что в действительности у девушки эта деталь в полном порядке, а самой ей я снимок не показал. Хотя поначалу она попыталась даже возмутиться тому, что я тиражирую ее неповторимую внешность, не заручившись на то специальным разрешением. По сути она была, конечно, права, но я не собирался на этом снимке ни наживаться, ни шантажировать ее, а оттого, что он окажется в моей частной коллекцией, которую никто не видит, никому хуже не будет. В конце концов Карина махнула рукой, задобренная потоком комплиментов и нежных поцелуев.
      Я не кривил душой, когда говорил ей, что она создана позировать обнаженной. Далеко не всем девушкам это идет на пользу. Не слишком требовательные фотографы рады порой уже тому, что кто-то соблаговолил перед ними раздеться, и щелкают затвором, не жалея времени и пленки, а в результате получаются не то что неэротичные, но отвратительные белотелые раскоряки, лишенные стиля, выразительности и загадки. В разговорах на подобные темы я постоянно подчеркиваю, что самое прекрасное произведение Природы - обнаженная девушка. И что самое гадкое и мерзкое ее произведение - обнаженная девушка. Если предмет, то есть модель, призван вызывать восхищенное преклонение своей недостижимостью, но при этом абсолютно среднестатистичен (выражаясь иначе, пошл), трудно придумать что-либо более отталкивающее. Скромность не позволяет мне развить эту мысль и заявить, что зачастую вина в этом не только наглой девицы (пусть «моделью» назовет ее кто-нибудь другой), но и фотографа: за годы моего увлечения этим жанром я пришел к выводу, что при соблюдении некоторых основополагающих принципов способен даже для невзрачной особы подыскать наиболее выигрышный ракурс и освещение (боковой свет, маскирующий поворот головы, расстановка ног и перенос центра тяжести, кадрирование выше колен и т.д. и т.п.), отчего у последней могло даже возникнуть обманное чувство, будто достойный кадр - ее собственная заслуга. Помнится, мне однажды попалась натурщица, недавно пережившая довольно непростые роды и по собственной безалаберности не позаботившаяся о том, чтобы избавиться от их последствий: жутких складок и подтяжек на самых видных местах - на грудях и животе. Это открытие в последний момент перед съемками настолько шокировало меня, что последовавшие за этим часа два стали одними из самых тяжелых в моей практике: у девушки были совершенно чудесные, немного болезненные глаза, очень хорошие, длинные и пышные волосы и, в принципе, весьма красивые формы тела, но чтобы одновременно скрывать шрамы и демонстрировать прелесть полных грудей с большими сосками или невинное отсутствие трусиков при наличии красивой треугольной поросли в паху, когда в кадр лезут чудовищные морщины, мне пришлось попотеть в прямом и переносном смысле. Да, конечно, и ей надлежало быть послушной, в нужный момент растягивать кожу живота пальцами или сдавливать разглаживающиеся от этого груди предплечьями, но в то время еще не было столь удобных теперь компьютерных программ по редактированию фотографий, и снимки (по крайней мере мною) делались набело. Когда же я, выполняя данное обещание, встретился с моей бедной моделью неделю спустя и передал ей на суд две пачки фотографий, из которых они с сестрой хотели выбрать себе несколько штук «на память», она пришла в неописуемый восторг, забрала с моего позволения практически все и сообщила, что теперь-то наверняка отправится на встречу с каким-то западным фотографом, приехавшим за «натурой» в Москву и печатавшим свои призывные объявления рядом с моими в одной популярной тогда бесплатной газете. Я не стал ее отговаривать. Но пожалел и ее и тем более фотографа. «Когда б вы знали, из какого сора...».
      Карина подходила для этих целей идеально. У нее было не красивое, не сексуальное, а именно выразительное безупречное тельце и природное умение его показывать. Наличие второго и отсутствие первого порождает необоснованную наглость и бесстыдство и не вызывает ничего, кроме сожаления. Наличие первого за неимением второго порождает неуклюжесть и вызывает жалость.
      Занося теперь в записную книгу данные Карины с ее визитки, я обратил внимание на то, что раньше только отметил как данность - ее фотографию. Похоже, размещать на визитках собственный портрет стало с некоторых пор входить в моду. Видеть подобные нововведения на деловых визитках мне доводилось лишь однажды, у некоего прибалтийского бизнесмена, заглянувшего в Данию, но для представительства более частного характера деятельности фотографии использовались, если не сплошь и рядом, то часто. Сам я вынес на ту визитку, где основное мое занятие значилось как «photographer», одну из своих давнишних, ставших для меня «классическими», фоторабот - на черно-красном фоне обнаженная в шляпе, полубоком на стуле, спиной к зрителю. Кстати, наличие у Карины исключительно латинских надписей говорило не только о географической нацеленности ее активности, но и, быть может, об использовании того же самого компьютерного редактора, которым пользовался для домашнего приготовления визиток и я - «Pictire It!» от Майкрософта. Проще простого: выбираешь фон и ориентацию (книжную или альбомную), вставляешь в уже подготовленные формы текст и дизайн (вовсе не обязательно фотографию, поскольку прилагается большой архив рисунков, значков и т.п.), и получаешь на одном листе восемь-десять карточек, которые важнее всего ровно вырезать, чтобы в дальнейшем они не производили впечатления самопальности. Если вставить в принтер добротную плотную бумагу потолще, лучше глянцевую, результат буквально превосходит ожидания. И печатать можно ровно столько, сколько тебе нужно, а не вести счет на сотни, в которых потом уже ничего нельзя изменить и приходится зачеркивать на глазах получателя то устаревший телефон, то сменившийся адрес, а то и еще что-нибудь.
      На самом деле обо всем этом я упоминаю здесь лишь для того, чтобы объяснить появление на визитке (по-прежнему воспринимаемой многими как нечто официально и потому обязательно серьезное и заслуживающее доверия) совершенно частной фотографии да еще сделанной со вспышкой явно на какой-то вечеринке. Что касается Карины, то она, как ни странно, действительно получилась весьма удачно - лицо чуть повернуто в сторону, смеющиеся глаза смотрят в камеру, игриво вздернутый носик, приникшая к торчащей из бокала полосатой соломинке трубочка алых губ. Но только сейчас меня интересовало вовсе не это. При всей миниатюрности фотографии в кадр живым фоном случайно попадало несколько полуобрезанных, не очень четких лиц, однако, присмотревшись, я издал удивленное восклицание: из-за головы Карины в камеру заглядывал вездесущий «чеченец».
      Как обычно говорится в подобных случаях, я не поверил своим глазам. Теория вероятностей трещала по швам: такого просто не могло быть. Выходило так, будто стоит мне подумать о человеке, как его физиономия начинает мелькать повсюду. Это уже не «на ловца и зверь бежит», а «ловец бежит от зверя». Причем тщетно.
      Пригляделся повнимательней. Очень похож. Те же глаза (вернее, левый глаз), та же бородка (вернее, ее половина). Можно ли его с кем-то спутать? В принципе, можно. Внешность, как я уже отмечал, типическая. При желании меня самого нетрудно принять за выходца с Кавказа. Но только разве что при желании. У меня желание отсутствовало. В душе я надеялся, что видел этого загадочного человека на видеозаписи в последний раз.
      Человек-призрак?
      Вечный Жид?
      Многосерийный Горец?
      Черт подери, у меня, похоже, постепенно начинают сдавать нервы! О мистике интересно читать в книгах, но когда она просачивается в твою повседневную жизнь и занимает все пространство, становится не до книг.
      Три шестерки в электронном адресе тоже мозолили глаза.
      Кстати об адресе. Тут ведь еще была дана ссылка на Каринину домашнюю страничку. Обычно подобные Карине девушки весьма продуктивно пользуются Интернетом и пусть несколько наивно, зато вполне откровенно рассказывают о себе, о своих увлечениях, о своих запросах. Кто-то таким образом воплощает заветную мечту эксгибиционистки и во всех возможных и невозможных ракурсах демонстрирует себя всему свету. Кому-то анонимность и общедоступность Интернета позволяет, не выходя из дома и не тратясь на рекламу, заниматься индивидуальной трудовой деятельностью, привлекая клиентов «уютной обстановкой» и готовностью выполнить любое желание.
      Не долго думая, я включил компьютер, послушал некоторое время немузыкальные переливы модема и вскоре вышел на необозримые просторы «мировой паутины». Так и есть: по указанному на визитке адресу открывалась примитивная страничка с душевным стриптизом моей недавней знакомой, разделившей все утлое пространство отведенных ей килобайт на три рубрики: «Моя история», «Мои фотографии» и «Мои друзья».
      Заглянув для начала в «Мои друзья», я обнаружил там розовую пустоту, ссылку обратно на начало просмотра и высвечивающий жалкую трехзначную цифру счетчик в самом низу экрана. Можно было сделать предварительный вывод о том, что 1) друзей у Карины, прямо скажем, негусто и 2) что новых посетителей заходит сюда в час по чайной ложке. Я всегда удивляюсь тем хозяевам Интернет-страничек, которые тупо держат на виду почти пустые счетчики, не понимая, что тем самым демонстрируют полную свою заброшенность. Конечно, после взрыва мыльного пузыря электронного предпринимательства и всеобщей покупательской импотенции трудно ожидать прежней посещаемости - сто пятьдесят-двести посетителей в сутки для некоммерческого проекта уже весьма неплохо, - однако если посещаемости нет вовсе, то зачем, спрашивается, это лишний раз показывать?
      Оставив «Фотографии» на десерт, я отправился читать «Мою историю» и на три минуты погрузился в чтение изъеденного грамматическими ошибками англо-русского текста о возрасте, росте, размерах и увлечениях Карины. Сама она сидела тут же, на краю бассейна, в симпатичном купальнике, с мокрыми волосами и призывно улыбалась. Если бы я начал мое с ней знакомство именно с этой фотографии, едва ли оно имело бы столь успешное во всех отношениях продолжение. В частности, я узнал, что Карина очень любит «dansing»24, что она объездила чуть ли не полмира - то есть побывала на Кипре и в Египте, что ей нравятся итальянские мужчины - а также, разумеется, кошки и попугаи, и что она бегло изъясняется на двух языках - английском и итальянском. В качестве доказательства осведомленности о традициях буржуазной поп-культуры и легкости владения языком Шекспира, она обозначила свой возраст ребусом «8teen»25, одновременно спекулируя на всем известной привлекательности его окончания, взятого отдельно26.
      Наконец, я перешел к альбому, в котором оказалось на удивление много довольно симпатичных фотографий. Как ни странно, Карина не обманула меня, когда призналась, будто никогда не позировала обнаженной. Все снимки были вполне «приличными», и только на двух она представала в расстегнутой (но не распахнутой) мужской рубашке, под которой определенно ничего не было. На некоторых я узнал сосново-песчаное побережье Лимасола с синими волнами и белыми пятнами вместо неба (кто же снимает в безоблачную погоду!), на других - опасных верблюдов с раскаленного плато Гизы (забраться на их грязные спины стоит копейки, но вот спуститься - целое состояние!).
      Мой «чеченец» присутствовал на трех фотографиях.
      Одной была та, которую Карина использовала при изготовлении визитки. Ничего нового, только формат больше и полоски на соломинке можно без труда пересчитать.
      На другой компания друзей была снята на улице, судя по всему, где-то в парке, поскольку фоном угадывались аттракционы. Это мог быть и парк Горького, и Сокольники. К аттракционам я не подходил с самого детства, а потому не берусь судить наверняка. «Чеченец» был явно частью компании, состоявшей из трех хохочущих девушек и четверых молодых людей. Он сидел сбоку, ближе как раз к Карине, которая показывала «ласточку» на железном разноцветном бочонке, смахивающем на обычный пень, и смотрел не то на ее расставленные в стороны руки, не то на полотнище неразборчивого флага, полощущегося на противоположном краю кадра. Никого, кроме этих двоих, я не узнал.
      Третья фотография была сделана на берегу какого-то пруда, вероятно, в Подмосковье, потому что на переднем плане чернело пятно костра, вокруг которого кипела оживленная деятельность: кто-то ломал об колено сучья, кто-то помешивал в котелке, кто-то возился с магнитофоном и только Карина в этот момент решила позировать фотографу. Получилось опять-таки довольно неплохо, особенно ее стройные ноги в засученных выше щиколоток джинсах, испачканных и в нужных местах разодранных. «Чеченец» (которого я, похоже, скоро начну упоминать без кавычек) находился там, где ему и следовало быть - у костра. Сидел по дурацкой традиции тех, кого мы раньше называли «нацменами», на корточках и тыкал в угли ножом. Меня почему-то всегда раздражают мужчины, которые где угодно могут сидеть и сидят на корточках. Как будто справляют нужду. Им, кажется, предложи удобную лавку, они и на нее сначала встанут ногами, а потом присядут на корточки. Ни на снимающего, ни на Карину «чеченец» не смотрел, но зато был отчетливо виден его запоминающийся профиль.
      Поскольку все фотографии были выложены на одну единственную страницу (непрофессионализм дизайнера сказался и в этом), мне не составило большого труда сравнить их персонажей и прийти к выводу, что, кроме самой Карины, одной из девушек (по-видимому, близкой подруги) и «чеченца», все остальные присутствуют от силы на двух снимках, а чаще - не повторяются вовсе. Это было тем более странно, что внешне «чеченец» был явно взрослее остальных и мог при других обстоятельствах сойти за эдакого пионервожатого в одном из старших отрядов. Что же между ним и Кариной общего?
      На часах было еще только пол-одиннадцатого, так что мой звонок скорее всего разбудит девушку, ушедшую от меня каких-нибудь восемь часов назад. Я не думал, что ей именно сейчас угрожает опасность (фотографиям-то уже не меньше года, а она по-прежнему жива-здорова) и решил не торопиться. Вместо этого оставил дверь на балкон распахнутой и пошел заваривать кофе.
      Пристрастие к кофе у меня возникло довольно поздно. С детства я терпеть его не мог за горечь, предпочитая сладкий чай с тремя-четырьмя ложками сахара. На место все расставила Дания, где я однажды купил билет в задрипанный кинотеатрик, где в пяти или восьми зальчиках крутили порнофильмы. Причем билет этот давал мне право входить и выходить из помещения в течение целых суток с момента покупки. Дело было днем, фильмов показывалось море, и я понял, что для того, чтобы их пересмотреть все («все или ничего!» - чем не девиз?) мне нужно как минимум дня два. До вечера народу в залах было немного, но постепенно стало прибывать. За стойкой бара, через которую нельзя было не пройти, входя с улицы, появилась средних лет дама почему-то с голой грудью. Вероятно, для привлечения к стойке мужчин (женщин, кстати, среди публики почти не было, кроме двух-трех случайных немецких туристок, вероятно, лесбиянок). Между тем я чувствовал себя здесь уже совсем по-домашнему, контролеры меня узнавали и любезно кивали, когда я возвращался, перекусив чего-нибудь в соседних забегаловках или просто глотнув свежего воздуха, и постепенно мысль моя оформилась в план дальнейших действий. До утра я досижу, потом, благо жилище мое не слишком далеко (в Дании, а тем более в Копенгагене после Москвы - все под боком), схожу на несколько часов поспать, а днем, до окончания действия билета, последний раз пройду через контролеров, чтобы остаться до тех пор, пока ни сойду с ума, пока меня ни выгонят или пока фильмы ни станут повторяться. Первым резоном я просто бравировал, поскольку ни тематика фильмов, ни их количество не могли сказаться на моей тренированной психике; второй был маловероятен (иначе я не стал бы тратить время на сон и готовиться к последнему «погружению»), так как я заметил, что внутри залов посетители никогда не проверяются на наличие действующих билетов, а появление местного служки с маленьким фонариком связано исключительно с уборкой мусора; таким образом я настроился продержаться до последнего фильма. Печеньем и сладостями я запасся заранее, благо сумки не обыскивали и не отбирали, а питье в виде кофе из стоящего на стойке бара аппарате с одноразовыми пластмассовыми стаканчиками больше привлекало, чем отпугивало, поскольку предлагалось всем посетителями бесплатно и, как я быстро убедился, в любых количествах. Сахар из сахарницы-перевертыша тоже не учитывался. Как пошутил кто-то из моих тогдашних датских друзей, «В отличие от социализма, где есть не все, но все дешево, при капитализме есть все, а кое-что вообще бесплатно». Признаться, от первого же стаканчика кофе меня безудержно потянуло в сон. Глядя на пирамидки грудей маячившей за стойкой барышни (судя по внешности, дочки или внучки той, что была здесь вчера), я поспешил налить себе еще стаканчик, сдобрил его сахаром, выпил почти залпом и понял, что чудо свершилось: спать я больше не хотел. Не помню, сколько раз я возвращался к заветной кофеварке, сколько раз слегка осоловело пялился на прыгающие передо мною в накуренном полумраке соски, но когда во всех залах фильмы стали наконец повторяться и я в последний раз прошел мимо клюющей носом девицы, слабо кивнувшей на прощанье, мне было весело и хорошо. Теперь я знал способ продления жизни, пусть даже в ущерб сновидениям. Не знал я только о том, что кофеин тормозит пищеварение и препятствует правильному усвоению съеденного, о чем предупреждает на последних страницах второго тома Фрэнк Хэррис (скандально известный - или неизвестный - английский редактор, довольно близкий приятель Уайльда, Черчилля-старшего, Бернарда Шоу, и многих иных великих деятелей искусства и политики). На какое-то время я, действительно, был вынужден практически совершенно от кофе отказаться, поскольку начал ощущать, будто вся еда превращается во мне на долгое время в неперевариваемый кол (тогда я пил по шесть-восемь чашек заварного кофе в день, благо в офисе стоял опять-таки бесплатный аппарат), но впоследствии удачно перешел на растворимый вариант и остаюсь ему верен по сей день. Два больших стакана кофе - первый со сгущенным, второй просто с сахаром - с разницей в полтора часа утром пробуждают меня почти на весь день.
      Кем бы мог приходиться Карине мой таинственный знакомый незнакомец? Друг, сват, муж, брат? Попасть на три кадра случайно обычный прохожий не может. Должна быть причина. Тем более, если остальные статисты постоянно меняются и почти не повторяются.
      День обещал быть жарким. Я широко распахнул все окна все окна на кухне и в гостиной, но скоро понял, что это ничего не изменит: с улицы шел теплый воздух. К счастью, моя квартира выходит на восток только одним боком, который в свою очередь прикрывается соседним домом, так что летом солнце заглядывает в окна только с девяти до десяти - когда замедленным прыжком Джеки Чана преодолевает провал между нашими крышами. Остальные окна смотрят на север, и вечер всегда прохладен и неярок.
      Я задернул занавески, мастеря иллюзию прохлады, а на самом деле не выпуская комнатную свежесть, создаваемую кирпичными стенами.
      Что же мне ей сказать? Собирай вещи и срочно ко мне - за тобой охотится убийца? А если не охотится? А если не убийца? Да и если бы хотел ее поймать, возможностей, похоже, была у него масса. Почему-то не воспользовался. Почему? Выжидает? Чего? Боится? Кого? Если не выжидает и не боится, но до сих пор не воспользовался тем, что лично знаком, то может пойти на сближение в любой момент...
      Я решительно набрал номер.
      - Абонент отключен или временно недоступен.
      Набрал еще раз. Кажется, соединился.
      - Алло, - сказал после четвертого или пятого гудка не проснувшийся женский голос. - Я вас слушаю, говорите.
      А разве я выдержал такую длинную паузу? Может быть, кофе не успело подействовать?
      - Карина, привет. Разбудил?
      - Алло, кто это?
      Я назвался. Последовал вздох. Я представил себе, как девушка откидывается на подушки и смотрит на часы сбоку, на тумбочке.
      - Ты что, уже созрел?
      - В каком смысле?
      - Мы ведь совсем недавно расстались. Я еще сплю.
      - Извини. Я тут зашел к тебе на сайт и подумал, что мне необходимо с тобой снова встретиться и кое о чем переговорить.
      - Говори.
      - Лучше, с глазу на глаз.
      - Это меня пугает. - Она зевнула.
      - Дело довольно срочное. Карина, в двух словах, речь идет о твоей безопасности.
      - С каких это пор?
      - У меня есть одно нехорошее подозрение на этот счет, только я не могу сейчас все тебе рассказать, поскольку сам еще ничего толком не знаю. Но происходят нехорошие вещи, и мне бы не хотелось держать тебя в неведении.
      Говоря с ней, я понимал, что она не воспринимает меня серьезно и если и размышляет о причине моего поспешного звонка, то относит это на счет подыскивания повода для новой встречи. Признаюсь, подобная перспектива играла немалую роль в моем нынешнем правдоборческом настроении.
      - Я никуда сейчас не поеду. У меня сегодня куча дел. Если есть что сказать, говори, не тяни резину.
      - Хорошо. Тебя сейчас кто-нибудь слышит?
      - Нет, я одна в квартире, если именно это тебя интересует. - Приготовилась выслушать мое сбивчивое признание в любви.
      - У тебя есть брат?
      Пауза свидетельствовала о том, что мой первый выпад оказался полной неожиданностью.
      - Почему это тебя интересует?
      - Есть или нет?
      - Нет. К чему ты клонишь?
      - Я уже сказал, что побывал у тебя на сайте и просмотрел твои фотографии. Там на некоторых запечатлен человек, который вызывает у меня некоторые подозрения.
      Тут я подумал, что мне не хочется рассказывать ей раньше времени о том, в чем я его подозреваю. Намекни я ей, что знал о смерти Лолы, когда просил вчера дать мне ее телефон, и Карина может по меньшей мере обидеться, а то и решить, что я ее разыгрываю или, еще хуже, самого принять за маньяка. Это в мои планы не входило. Стоило попытаться выведать у нее максимум интересующей меня информации и при этом не сказать лишнего. Не оставляя Карине времени на собственные логические построения, я продолжал:
      - Человек примерно лет тридцати, с бородкой и близко посаженными глазами. Он у тебя на трех фотографиях. Ты его знаешь?
      - Это Юра, мой брат.
      - Брат? Ты же только что меня уверяла, что братьев у тебя нет.
      - Двоюродный. С ним что-то случилось?
      Странно, с какой легкостью я угадал соединяющие их родственные узы. Теперь нужно было вести себя еще осторожнее. Для меня самого родственники ограничиваются кругом тех людей, с которыми я живу или жил с детства. Троюродные или двоюродные не в счет. Я знаю об их существовании, и этого вполне достаточно. Судя по голосу, Карина придерживалась иной точки зрения.
      - Ровным счетом ничего. По крайней мере, насколько мне известно. Просто он очень похож внешне на одного человека, которого мне в последние несколько дней пришлось заподозрить в нехорошей махинации.
      - Что случилось? - повторила она.
      - Скажи пожалуйста, твой Юра знает, чем ты занимаешься?
      - Шутишь что ли! Он бы меня убил.
      В самое яблочко! Ножом. В такси. А потом выбросил бы на свалку.
      - А ты его знаешь? - спохватилась Карина, смекнув, вероятно, что дала мне возможность себя шантажировать.
      - Нет. Не беспокойся. Я даже не собираюсь с ним встречаться. Мне только нужно кое-что уточнить. Как ты думаешь, он мог быть знаком с твоими подругами по работе?
      - То есть?
      - Например, с Лолой.
      - Почему ты об этом спрашиваешь?
      - И все-таки...
      - Нет, почему ты спрашиваешь?
      Я дал припереть себя к стенке. Всячески этого избегал, но не сумел выкрутиться. Сказать сейчас правду значило почти наверняка потерять реальную ниточку к разгадке. Не сказать - то же самое, плюс лишние подозрения, которые могут обернуться против меня же.
      - Карина, я не сыщик, не детектив, не кэгэбэшник...
      - Надеюсь.
      - ... наша с тобой встреча была для меня, быть может, приятнее, чем для тебя, и я, как ты, наверное, чувствуешь, был бы не прочь, то есть, хотел бы ее продолжить. И уж конечно я заинтересован в том, чтобы у тебя все было, как говорится, нормально, без проблем. Мне почему-то кажется, что ты мне доверяешь...
      - Немного.
      - ... и я бы хотел кое о чем тебе при случае рассказать. Чем раньше такая возможность представится, тем будет лучше. Тебе вовсе не обязательно снова приезжать ко мне, если не хочешь. Называй любое другое место. Кафе, ресторан - любое, где достаточно много народу, чтобы ты чувствовала себя со мной комфортно, если еще в чем-то подозреваешь. Ни один маньяк не сознается, что он маньяк, но я не маньяк, как ты выразилась, так что предлагаю тебе выбор места и времени. Желательно, сегодня.
      - Немножко неожиданное предложение. У меня и в самом деле дел море. Я не знаю...
      - Я не приглашаю тебя на свидание. Про ресторан или кафе я сказал к слову. Не хочешь там, скажи тогда где. Мне нужно не больше получаса.
      - Дай подумать.
      Кажется, она была слегка разочарована. Или мне только того хотелось?
      - Что сегодня?
      - С утра была пятница.
      - Сейчас одиннадцать...
      - Согласен.
      - Значит, уже открыли...
      - Ты о чем?
      - Да нет, я тут просто прикидываю, куда кидаться.
      Я представил, как она лежит голенькая под одеялом и потягивается, положив трубку возле уха на подушку. Или уже шлепает по спальне в домашних тапочках, отшатываясь от зеркал и направляясь в ванную.
      - В общем слушай, я придумала. Тебе долго до метро «Проспект Мира» добираться?
      - Пять минут - на кольцо сел и через четверть часа я там. Когда-то я там квартиру снимал.
      - Значит, район знаешь? Знаешь забегаловку «Рокки II» возле выхода с кольцевой?
      - Это та, что возле «Фламинго»?
      - Нет, к «Фламинго» надо переходить через трамвайные пути на перекрестке, а «Рокки» по эту сторону, до путей. Представляешь себе?
      - Вполне. Там еще ювелирный рядом.
      - Именно. Значит, знаешь. Предлагаю там и встретиться.
      - Когда?
      - Скажем, через час, например. Кто приходит первым, занимает столик. Правда, в это время проблем быть не должно.
      - О’кей. Узнаешь меня по цветку в петлице.
      - Постараюсь. Ну все, до встречи. А то у меня уже батарейка садится.
      Подбирая наиболее соответствующий моменту одеколон из затейливой батареи флаконов на старинном комоде, оставшемся мне в наследство от давно почтивших в славе предков, я подумал о том, как интересно, что за последнюю неделю мне удалось назначить свидание двум девушкам (женщинам) на следующий же день после мимолетного с ними знакомства. Если отбросить в сторону те обстоятельства, при которых оба знакомства имели место, со стороны могло показаться, что я набил на этом руку и успешно не волочусь за каждой юбкой, а заставляю каждую юбку волочиться за собой, во всяком случае, «клевать» на меня. Но в действительности это далеко не так. Звонку в агентство, после которого ко мне теперь уже давным-давно пожаловала Лола, то есть Елена Цесарева, предшествовало немало времени, когда не-то я обходил женщин стороной, не-то они чурались меня, но только засыпал и просыпался я всегда в одиночестве. Нет, мне не было грустно и уж тем более одиноко, иначе я без особого труда поменял бы размеренный ход своей, как принято называть беззаботное состояние счастливого мужчины, «холостяцкой» жизни, и что-нибудь бы да придумал. Затворничество в уютной компании собственных мыслей полезнее еженедельных походов по магазинам и ответов на не требующие их вопросы. Садясь за компьютер в предвкушении творческих флюидов, не нужно закрывать дверь (я ее, тем не менее, всегда закрываю плотно, до щелчка в замке), телефонные звонки предсказуемы, поток наличности легко прогнозируем, шкафы не пучит от лишних вещей, а в ванной пахнет только тем шампунем, которым пользуюсь я. Недостатки есть, но с ними привыкаешь не бороться, а обращать себе во благо: хотя особого разнообразия в тарелке изо дня в день не наблюдается, приготовление еды занимает минимум времени; посещение магазинов не избежать, но оно подгадывается под какой-нибудь более важный повод или сочетается с чем-нибудь более приятным; а главное - за моим бытием никто не наблюдает. Я могу позволить себе ходить, в чем попало, ложиться спать, когда хочу, не закрывать дверь в ванную и уж конечно - в уборную, ковырять до блаженного одурения в носу и делать еще массу приятных гадостей, без которых жизнь превращается в сценическое действо на глазах критических зрителей из переполненного партера.
      Когда я через час вошел в «Рокки», никакой Карины там еще не было. Да и не только ее. Зал представлял собой улочку с расположившейся слева длинной стойкой бара и вольерами столиков - справа. Все деревянное, в стиле американского кантри. Даже с утра сонные официантки полулежат на стойке. Бравурная музыка в зале не соответствует картинке на экране работающего здесь же телевизора. Полный разброд и шатанье. Дойдя до конца «улицы», обратил внимание на щиток, преграждающий проход на лестницу вверх: «2-й этаж закрыто до 17:00». Не больно-то и хотелось. За неимением конкуренции долго решал, какой столик выбрать. Все столики огорожены подобием деревянного забора, выполняющего функцию спинок для сидений, то есть, таких же деревянных лавок, выставленных подковой. Выбрал столик у высокого окна, но так, чтобы видеть входящих.
      Поверхность стола закрыта прожженным в некоторых местах сигаретой плексигласом, под который всунуты вырезки из модных журналов. Вероятно, лакированные бока машин, летающие пачки сигарет и голые спины ногастых моделей способствуют пищеварению. В этом мне еще предстояло убедиться.
      Минут через пять, не раньше, подошла официантка, по виду - дочь солнечной Монголии. С широкого лица на меня, сквозь меня, за меня взирали лишенные выражения подкрашенные щелки глаз.
      - Что будете заказывать?
      - А меню у вас есть?
      - Ах да, конечно.
      На возвращение с коричневой папкой ушло еще минут пять.
      - Когда выберете, подойду.
      - Нас будет двое.
      - Хорошо.
      Почему двое - это хорошо, она уточнять не стала. Пожав плечами, я взялся за изучение меню, поглядывая в сторону входа.
      Карина появилась с пятнадцатиминутным опозданием, что я считаю для девушек вполне приемлемым. Сегодня на ней было простенькое платье до колен, оставлявшее руки и плечи голыми. Я смело предположил, что под платьем на ней тоже ничего нет.
      - Привет. Давно ждешь? Уже заказал что-нибудь?
      Она села напротив, улыбнулась, достала из сумочки пачку «Вога», накрыла ее зажигалкой и посмотрела по сторонам.
      - Не густо. По вечерам тут обычно не протолкнешься. Сплошная английская речь. Моя карьера в свое время здесь и началась - иностранцев множество.
      - А братец твой Юра, значит, ни о чем не догадывается...
      - Послушай, при чем тут он? Ты обещал рассказать...
      Не успел я ответить, как нас отвлекло появление официантки.
      - Что-нибудь выбрали?
      При виде нее мне захотелось есть.
      - Половину «Нежности», - сказал я, для убедительности тыкая пальцем в раздел «Салаты». - Делаете?
      - Делаем.
      - И половину «Сталлоне». Я правильно понял, что это из свинины?
      - Правильно.
      - А целая порция большая?
      - Два куска, ну, вот, примерно так. - Нарисовала на столе периметр невидимой тарелки.
      - Нет, тогда все-таки половину. Что ты будешь?
      Этот вопрос я должен был задать, разумеется, в первую очередь. Карина сделала вид, будто не заметила моей бестактности. Заказала какой-то коктейль и турецкий кофе. Официантка забрала папку с меню, покосилась на мою спутницу, вероятно, узнавая ее, и горделиво удалилась.
      - Пойду помою руки, - сказал я. - Не знаешь, где тут у них?
      - Слева от стойки до конца по коридору.
      Чтобы не терять время, она стала закуривать. Я задержался и подержал ей зажигалку - запоздалая галантность.
      Туалет, действительно, оказался в конце коридора. По дороге путь мне пересек грустный негр со шваброй. Мне стало приятно: всегда хорошо, когда человек на своем месте.
      - Теперь давай поговорим серьезно, - сказал я, вернувшись и протискиваясь за стол, но котором уже стояли коктейль, салат и корзинка с хлебом. - Итак, ты думаешь, что твой брат не догадывается о том, чем ты занимаешься в свободное от учебы время и не вхож в круг твоих подруг?
      - Ты обещал рассказать, что происходит. Что все это значит?
      - Расскажу непременно. Это в наших с тобой общих интересах. Но только сначала я бы все-таки предпочел устроить тебе маленький допрос. Всегда остается надежда на то, что я ошибаюсь.
      - Так ты не знаешь наверняка, о чем говоришь? - Она была разочарована.
      - Если я выложу тебе мое видение ситуации, ты наверняка не поверишь, так что лучше нам сначала пофантазировать вместе.
      - Да ладно, приступай. - Поднятая бровка означала крайний скептицизм.
      - Насколько хорошо ты знаешь своего брата? Двоюродного, если не ошибаюсь?
      - Честно говоря, сейчас не очень, хотя одно время мы были довольно близки.
      - То есть?
      - Он твой ровесник, старше меня намного, и в детстве - моем - у нас с ним не могло быть никаких общих интересов. Я только знала, что он женился, живет на другом конце Москвы, и видела его всего пару раз, когда он заезжал к своему дяде, то бишь моему отцу. Потом мы узнали, что он благополучно развелся, выгнал изменившую ему с другом жену и живет теперь один. Я к тому времени подросла - это было года два назад, - и он снова стал к нам наезжать, как считали мои родители, чтобы развеяться. Он придерживается довольно строгих правил, но очень добрый. Имей в виду, что я его люблю - как сестра, - так что всякой клеветы не потерплю.
      - А откуда те фотографии, что я видел на твоем сайте? Те, на которых и он. Насколько я могу судить, в ресторане, в парке и возле какого-то пруда.
      Карина рассмеялась, спохватилась, что кофе может остыть, и отхлебнула из крохотной чашечки. Поправила челку. Сладко затянулась и продолжала, выпуская струйку дыми из уголка губ:
      - Это не пруда, а Москва-река. Мы всей компанией в прошлое лето ездили в Серебряный бор на шашлыки. В ресторане - это на моем прошлом дне рождении. Кстати, Юра платил за всех в пополаме с моими родителями. Мне эта фотка так понравилась, что я ее даже на визитку свою прилепила. Ну, ты видел.
      - А парк?
      - На теперешнем ВВЦ. На следующий день после дня рождения.
      - Странно. Я думал, где-то в Сокольниках. ВВЦ я должен был бы узнать.
      - Ну, теперь ты все знаешь, так что выкладывай свою историю.
      Я доел «Нежность», вытер вилку салфеткой, демонстративно отставил тарелку в сторону и изобразил трубача, запрокинув горлышко холодной диетической колы. Из бутылки всегда получается вкуснее, чем из стакана.
      - Значит, все фотографии годичной давности и сделаны примерно в одно и то же время. А сейчас ты с братом часто видишься?
      - Последнее время нет. Раньше он к нам раза два в месяц заезжал. Не томи, выкладывай!
      - А сам он где сейчас живет?
      - Не скажу, пока не объяснишь, в чем дело.
      - В районе Ленинского или поблизости от Американского посольства?
      Она удивленно посмотрела на меня.
      - На Новинском бульваре. Посольства из его квартиры не видно, но вообще-то да, рядом. А зачем спрашивать, если знаешь?
      Оттягивать развязку дальше я не видел смысла. Подошедшая официантка забрала пустую тарелку, поставила передо мной аппетитную порцию свинины с жареной картошкой, заменила пепельницу, скомкала почти не использованную салфетку и поинтересовалась, не желаем ли мы чего-нибудь еще. Карина ответила, что нет, спасибо, и воззрилась на меня в ожидании ответа.
      - Ты смотришь по вечерам криминальную хронику?
      Она отрицательно мотнула головой, уже испуганная предчувствием.
      - На днях там показали труп нашей с тобой общей знакомой Лолы. - Брови моей собеседницы пошли вверх одновременно. - И так получилось, что в толпе зевак я видел твоего брата.
      - Лола? Убита? Что за ерунда! Кем? Зачем? Я что-то ничего не понимаю... При чем тут Юра?
      - Не нервничай, пока мы говорим только о моих догадках.
      - Каких еще догадках?!
      - Тебе случайно не знакома женщина по имени Лана? - И я описал внешность моей знакомой.
      Карина отрезала:
      - У него никого нет.
      - Откуда такая уверенность? Ты бывала у него дома? - Вопрос был праздный, потому что я уже знал с ее слов, что Американское посольство из его квартиры не видно.
      - Бывала. Он живет один. Как ты, кстати. Кто такая эта твоя Лана?
      - Во-первых, не нервничай.
      - Я не нервничаю. Я возмущена.
      - Вижу. Потерпи. Между прочим, отчасти ты сама виновата в том, что я сейчас тебя с таким пристрастием допытываю. Ведь ты же сказала, что если брат узнает, чем ты занимаешься, он тебя убьет.
      - Я пошутила. Постой-ка, уж не хочешь ли ты сказать, что это Юра...
      - ...еще ты только что описала его, как очень доброго, но придерживающегося строгих правил.
      Карина явно хотела бы вскочить из-за стола и убежать из ресторана, но ей не хватило сил. Она так и осталась сидеть, понурая и съежившаяся. Только смотрела теперь на меня диким волчонком.
      - Описала, - буркнула она. - Но в обратном порядке.
      - Не имеет значения. Значение имеет теперь то, что я тебе расскажу. Наш вчерашний разговор подтвердил мои подозрения. Суди сама. После того, как я познакомился с Лолой, меня пригласили на одну частную вечеринку. Тебе приходилось слышала о том, что в Москве есть квартиры, где снимают всякие подпольные видеофильмы?
      - Разумеется. С малолетками?
      - В данном случае речь шла о девушках, которых порют. Одной из двух участниц была как раз Лола. Вижу, что ты не удивлена.
      - На эту тему мы вчера, кажется, говорили.
      - Вот именно.
      - А мой брат...
      - Он был среди зрителей. - Я следил за выражением лица Карины. Было ощущение, что она меня не слышит. - Потом, в перерыве, он ушел. Второй раз я увидел его только поздно ночью, когда все закончилось и мы стали расходиться. Он стоял у подъезда и кого-то явно поджидал. Кстати, скажи, у вас нет никаких кавказских корней?
      - Корней? - Она очнулась, рассеянно взглянула на меня и потянулась за новой сигаретой. - Дедушка был из Дагестана. Какие проблемы?
      - Никаких. Так вот, поведение его показалось мне довольно странным, и я стал наблюдать.
      - Ты сумасшедший?
      - Считай, что так, хотя получается, что не очень. Когда Лола вышла, я точно видел, что он пошел за ней. Как будто прятался, чтобы не попасться ей на глаза. Потом они вместе проехали по соседней улице на попутке. Из этого я делаю вывод, что либо они друг друга знали изначально, либо успели познакомиться. Третий раз я увидел его через день, в вечернем репортаже, где рассказывали, что нашли тело убитой накануне Елены Цесаревой. Нашли ее в одном дворе на Поварской. Заметь, недалеко от посольства США. Твой брат был среди зевак. Причем толпы как таковой не было, так, несколько прохожих. Я не мог его не узнать. Наконец, я вижу его на твоих фотографиях, уже зная, что ты была знакома с Лолой. А вот теперь скажи, что прикажешь мне думать?
      - Мистика какая-то...
      - Я о том же. Однако объяснение все же должно прилагаться. Как ты считаешь?
      - Должно. - Она посмотрела по сторонам. - Закажи мне еще коктейль. Можно покрепче.
      Пока я привлекал внимание монголки и заказывал, кроме коктейля, нам обоим еще по кофе (только себе, разумеется, я попросил хороший стакан американского с сахаром), Карина о чем то думала и механически курила.
      Когда официантка отошла, она сказала:
      - Юра не при чем.
      - Охотно тебе верю. Я тоже склонен полагать, что на свете существуют десятки, если не сотни похожих друг на друга как две капли воды людей. И все-таки мне не хотелось держать тебя в неведении относительно моих подозрений, которые ты пока не развеяла и развеять, кажется, не можешь. А потому считай, что я действую в твоих же интересах и заранее предупреждаю о возможной опасности.
      - От кого? От Юрки? - Девушка попробовала рассмеяться, но отчаянно закашлялась. - Не смеши...
      - Прекращай-ка ты курить эту ерунду, Карина.
      - Ты мне еще указывать будешь, что мне делать, а чего нет! - Она сверкнула влажными от слез глазами. - Защитник нашелся! Да пошел ты!
      - Я догадывался, что ты не только красивая девочка, но и очень вежливая. Защищать я тебя не собираюсь. Курить можешь, хоть до посинения, которое, кстати, уже намечается. Но разговор наш так оставлять нельзя, мы должны прийти какому-то общему знаменателю.
      - Какой еще такой «знаменатель» тебе нужен? Нет «знаменателя», как ты не понял! - Она развела руками и чуть не задела уже поставленный перед ней новый бокал. - Он все эти дни дома был.
      - Да? А почему ты мне недавно говорила, будто вы не видитесь.
      - Я не говорила, что мы не видимся. Я говорила, что мы видимся реже. Но он был дома, потому что болел, я знаю.
      - Откуда?
      - Мы перезванивались.
      - То есть ты хочешь сказать, что в прошлое воскресенья разговаривала с ним в период с восьми вечера до часу ночи, причем по его домашнему, а на какому-нибудь мобильному телефону?
      - Наверное.
      - Что значит «наверное»?
      - Я не помню... Кажется, разговаривала.
      - Но, вероятно, это с таким же успехом могла быть и суббота, да? - Я сочувственно вздохнул, пригубливая кофе.
      На Карину было больно смотреть. Она затоптала бычок в пепельнице, взяла чешку с блюдца и откинулась на жесткую спинку сидения.
      - Да. - Отпила, не отрывая губ, посмотрела в сторону, перевела взгляд на меня, отпила еще и спросила: - Что ты предлагаешь мне делать? Кажется, ты говорил, что не связан с ментурой?
      - Не связан. Если уж совсем честно, то меня гораздо больше интересовало происходящее перед камерой или то, чем мы с тобой занимались вчера, но когда начинают происходить странные события, я невольно обращаю на них внимание и пытаюсь найти объяснение. Откровенно говоря, ты мне стала чем-то симпатична, это одна из причин нашего сегодняшнего свидания, а с другой стороны, я понял, что ты со всем этим каким-то образом связана и можешь либо слушаться меня и пролить свет, либо наделать глупостей и попасть в неприятность.
      - Только давай не будем о том, что я должна тебя слушаться! Я не маленькая.
      - Разумеется. Ты большая. Поэтому я и сказал «можешь», а не «должна». Кстати, осталась еще одна тема, которую я пока не затронул. Ты мне говорила, что не знаешь девушки по имени Лана?
      - Повторить?
      - Не обязательно. Имей в виду, что я исхожу из того, что тебе сейчас обманывать меня нет никакого резона, если только ты сама не связана с убийством подруги, в чем я сомневаюсь. Поэтому я беру твои слова на веру. И задаю другой вопрос: а знакома ли ты с некой Светланой, у которой есть брат по имени Александр?
      - Я знакома со многими Светланами. У многих из них могут быть братья. Многих братьев могут звать Александрами.
      - Попробуем разобраться. Когда ты говоришь «со многими», это означает «сто», «десять», «две»?
      - Пятак.
      - Пятак?
      - Пятак.
      - И все из тех, что зарабатывают телом?
      - Почему же? Не обязательно. Или ты думаешь, что у меня все знакомые чокнутые? Я, кажется, еще учусь в институте да и со школьными подругами многими вижусь.
      - Ну-ну, к чему такое самоуничижение! Просто с той Светланой, которую имею в виду я, ты едва ли могла учиться в одном классе. Она тебя лет на пятнадцать старше. Раньше занималась тем, что печатала объявления в газете, рекламируя услуги «госпожи» для всяких озабоченных «рабов».
      - Такой не знаю.
      - А сейчас они с братцем занимаются изготовлением и продажей видео с порками.
      - Нет, я же говорю, что не знакома с такими.
      - Хорошо. То есть плохо. Потому что я надеялся понять, каким образом твой Юра вошел в их круг. Я имею в виду, круг посетителей, разумеется. Ты говорила, что года два назад он развелся?
      - Если ты намекаешь сейчас на то, что все это время он пользовался услугами проституток, то я не могу этого отрицать. Я за ним не следила, а он мне не докладывал.
      - А как же строгие правила?
      Карина посмотрела на меня вопросительно. Заметила, что я любуюсь ею и невольно смутилась. Промолчала.
      - А чем он вообще занимается? Где-то работает?
      - Ответь пожалуйста, зачем тебе все это нужно?
      - Я тебе уже говорил. Если мои опасения имеют под собой почву, а они-таки, похоже, имеют, тебе может угрожать опасность. А мне бы этого не хотелось.
      - Спасибо, конечно, за заботу, но в телохранителях я не нуждаюсь: сама за себя постою.
      - Ни ты, ни я не знаем пока причин происходящего. Повторяю, твой брат может быть ни в чем не виноват, может, я просто с кем-то его путаю, но если нет, я не берусь судить о том, что привело его на съемки к Свете, в одну попутку с Лолой и, наконец, к убийству Лолы с последующим посещением места казни.
      - Почему ты сказал «казни»?
      - Не знаю. - Я действительно не знал. - Наверное, вспомнился какой-то из американских фильмов, где насильник и убийца оправдывает свои действия высокой идеей избавления общества от соблазнительных путан. Твой брат, случайно, не священник?
      Карина впервые за последнее время улыбнулась. Спрятала пачку с оставшимися двумя сигаретами в сумочку. Щелкнула зажигалкой и несколько мгновений смотрела на пламя.
      - Во-вторых, - продолжал я, - мне интересно докопаться до истины, как бы пафосно это ни прозвучало. Не буду вдаваться в подробности, но мне стало известно о том, что существует некая западная киностудия, кстати, в известной тебе Италии, которая снимает порнофильмы с участием, в частности, девушек из России, причем в конце фильма этих девушек как будто убивают. Очень может быть, что не «как будто». И девушки, похоже, об этом знают с самого начала.
      - Бред, - сказала Карина.
      Пламя между тем погасло, она попыталась его вернуть, но зажигалка отказывалась давать искру.
      - Черт, кончилась!
      С отвращением бросила зажигалку в пепельницу. Посмотрела по сторонам. Натолкнулась на мой смеющийся взгляд.
      - Ты что, надо мной издеваешься?
      - Ничуть. Если ты насчет убитых девушек, то у меня дома даже кассета с записью есть. Могу показать, сама убедишься. Кстати, на ней твоего Юры нет.
      - Так, может, ты сам все и подстроил? Сидишь тут и рассказываешь мне, как тебя забавляют истории с порками и казнями проституток. Может, мне именно тебя и следует опасаться больше других?
      - Почему же ты не бежишь? Еще кофе?
      - Нет, спасибо, не хочу описаться.
      - Так почему же ты не боишься?
      - А у меня есть возможность от тебя убежать?
      - Ну, если мы с твоим Юрой действуем заодно, то нет. А если во всем виновен один из нас, у тебя остается шанс. Вопрос по-прежнему заключается в том, чтобы правильно выбрать сторону. - Я перестал улыбаться и продолжал серьезно: - Мне не хочется тебя обманывать и говорить, будто я умею читать чужие мысли. Но я вижу, что мой предыдущий рассказ зародил в тебе кое-какие сомнения. Вероятно, мыль о том, что двоюродный брат может быть причастен к убийству, не помешает тебе поначалу крепко спать по ночам и не заденет совесть, однако сомнения заставят тебя либо завязать с твоим хобби, либо страх будет расти и расти до тех пор, пока ты...
      - Чего ты добиваешься? Чтобы я пошла и заявила на Юру в милицию?
      - Боже упаси! Если он виноват, его там вообще специалистом по вышибанию денег из «мамок» сделают. Такой ценный кадр! Нет, не смеши меня. Мне просто кажется, что мы могли бы помочь друг другу, оказать, так сказать, взаимную услугу. В любом случае в результате ты либо узнаешь, что я наводил на твоего брата поклеп и имя его ничем не запятнано, либо будешь начеку и не попадешь в беду сама, если опасность исходит от него. Я же докопаюсь до некой истины, доберусь до тех, кто делает видеопособия для маньяков, а заодно проведу все это время в приятном общении с тобой. Чем не причина!
      - А бабок тебе на меня хватит? - Карина прищурилась и стала похожа на забавного котенка. - Или ты ждешь, что я соглашусь на бартер?
      - А ты считаешь, что «приятное общение с тобой» сводится для меня к постельным радостям? Я вот и сейчас с тобой общаюсь, и мне приятно.
      - Но платить-то за коктейли тебе, красавчик.
      Я расхохотался, чем привлек внимание уже заполнявших зал посетителей. Прямота собеседницы определенно мне импонировала. Не говоря уж о внешности. И причастности к загадке. Одним словом, я считал, что игра во всех отношениях стоит свеч.
      - Раньше Юра работал в одной коммерческой фирме. Итальянской.
      Мне сразу же расхотелось смеяться. Посмотрел на Карину. Она играла пустой зажигалкой.
      - Был там менеджером по продажам. Торговали дорогими винами. Когда от него ушла Алеська, бросил работу, год ничего не делал. Сейчас, насколько я знаю, работает на Кунцевском кладбище. Могилы роет. Поэтому, собственно, реже наведываться к нам стал. Стыдится, наверное. Мои его не укоряют, они у меня люди вполне современные, но он всегда был очень гордый и теперь мучается. Почему ты на меня так опять смотришь?
      Я так и не научился скрывать свои мысли. А их у меня сейчас было превеликое множество. До сих пор я предполагал, что круг замкнулся, однако, получалось, что я не мог и предположить, что он способен замкнуться еще (же. Подобное ощущение возникает еще и тогда, когда пытаешься что-то вспомнить, и ответ мелькает в голове, но его никак не удается как следует зафиксировать, чтобы разглядеть. Головоломка складывалась в картинку, но получаемая в результате фигура выходила вовсе не такой, какой представлялась вначале. Невнятная, сумеречная и почти матовая, по мере складывания она загоралась неожиданно яркими красками, создавая впечатление неуместности и нарочитости.
      - Как, ты говоришь, звали бывшую его жену?
      - Алеся.
      - Ты знаешь, где она сейчас?
      - Понятия не имею. А ты?
      - Все это очень, очень странно. - Я потер лоб и попытался сделать глоток из давно уже пустой чашки. - Мне даже не хочется больше тебя ни о чем пока расспрашивать. Например, как эта Алеся выглядела.
      - Ты и ее что ли знал?
      Я не видел смысла в том, чтобы отвечать на ее вопросы. Равно как и задавать свои. Требовалось подтвердить (или рассеять, что вряд ли) подозрения и попробовать призвать на помощь логику. В спокойной, тихой обстановке.
      - Ты можешь прямо сейчас поехать ко мне? Я тебе кое-что покажу, а ты скажешь, прав я или ошибаюсь.
      Карина посмотрела на свое запястье.
      - Нет, прямо сейчас не могу. Я, кстати, опаздываю на вторую пару. Мне нужно бежать.
      Я взметнул руку, призывая официантку для расчета. Карина уже сидела на уголке скамьи, готовая встать и оставить меня одного. Странно, что мое предложение ее сразу не заинтриговало.
      - Когда мне тебе позвонить?
      - А что ты хочешь мне показать?
      Нет, все-таки любопытство в голосе чувствовалось.
      - Фрагмент одного фильма. Если мои подозрения оправдаются, ты убедишься в том, что иногда фантазии правильнее называть интуицией. В любом случае, будь сегодня очень аккуратной. И никому не говори о нашей с тобой встрече.
      - Сейчас же перезвоню Юре и все ему расскажу.
      - Вот и я о том же. Так когда ты заканчиваешь учебу?
      - После пяти я освобожусь, но мне еще нужно будет по делам съездить. Слушай, я побежала, ладно?
      - Не отключай телефон.
      Проводив ладную фигурку взглядом, я остался дожидаться официантку. Она не спешила, и у меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить о только что услышанном. Записная книга оказалась при мне: я зачем-то сунул ее в пакет вместе с доперестроечным изданием «Молота ведьм», который по привычке не тратить время зря читал в метро. Ручка тоже была на месте - вставлена в корешок. Так что когда официантка наконец явилась на мой зов, она застала меня погруженным в «общение с листом» и совершенно позабывшим о том, что хотел уходить. Мой вид привел девушку в странное возбуждение, но я успокоил ее, заказав еще кофе и попросив вместе с ним подать мне окончательный счет. Теперь я был предоставлен самому себе еще на полчаса.
      Хотя вслух я допускал сомнение относительно того, что Каринин Юра и мой недобитый «чеченец» есть одно и то же лицо, уверен я был в обратном, то есть в их абсолютном тождестве. Особенно теперь, когда появилась новая фигура, точнее, когда давнишнее действующее лицо обрело новою плоть. Я имел в виду Алесю. С нее началась эта история и мой интерес к лорду Доджсону, ею же пока весь этот круг и замыкался.
      Я схематично восстановил все то, что мне теперь было известно о Юре-чеченце.
      Моего возраста. Живет на Новинском бульваре. Раньше работал в итальянской коммерческий фирме. Был женат. На Алесе (до окончательного опознания Кариной она оставалась лишь тезкой моей венецианской знакомой, хотя я уже догадывался о положительном исходе эксперимента). Далее, по всей видимости, два события совпадают либо по времени, либо одно непосредственно связано с другим: Алеся бросает его (наверное - с фирмачом, наверное - с итальянцем, может быть - с самим лордом Доджсоном), и он теряет работу. По крайней мере, уходит из фирмы и почему-то переквалифицируется из продавцов в гробовщики. «Могилы роет», как выразилась Карина. Вскоре Алеся погибает на съемках «Dominazione». Дальнейшие действия Юры-чеченца опять-таки подпадают под двойное толкование: совершенное им убийство подмосковной путаны - либо месть за гибель бывшей жены, либо символическое излияние ненависти на весь женский род за свое унижение. В таком случае правомочно ждать продолжения. Муж мстящий должен добраться до всех остальных виновников смерти любимого существа. Муж обиженный тоже не должен останавливаться на достигнутом: гулящих девиц на улицах Москвы и объявлений в газетах и Интернете о соответствующих услугах предостаточно, следовательно, грядущие сводки криминальной хроники обещают быть насыщенными сообщениями о найденных в подворотнях женских трупах. Перспектива рисовалась в обоих случаях занимательная. Смахивало на сценарий примитивного американского триллера. Или на краткий пересказ сочинения на тему «Как я стал маньяком». Не забыть спросить Карину, слышала ли она что-нибудь про лорда Доджсона!
      По дороге домой я пытался читать «Молот ведьм», но страницы расплывались, я их перелистывал, не видя, и продолжал напряженно рассуждать.
      Даже если Алеся - та же самая, все могло оказаться совершенно по-другому. Юра-чеченец никого не убивает, а старается защитить. Но не успевает. Не уберег жену. Не уберег Лолу. С горя заболел. Хотя нет, заболел он, по признанию Карины, во время последнего убийства. Собственно, все это предположение звучало диссонансом и было откровенно «притянуто за уши». Я уже не мог представить себе брата Карины невиновным. Предвзятость? Интуиция? Да какая разница? К концу поездки я начал понимать, что моя история все еще набирает «критическую массу», когда по-прежнему не ясно, «сдуется» ли она через мгновение, как мыльный пузырь, или обернется мощным взрывом, о разрушительной силе которого я пока не имею ни малейшего представления. Последующие события должны были пролить окончательный свет на события предыдущие. Без них все мои теории и голливудские сценарии повисали в воздухе. Как минимум, оставалось найти подобающие роли для Светланы с ее братом (пока они рисовались мне эдакими сводниками с большой дороги, хотя в итоге могли оказаться связующим звеном между уходом Алеси от Юрия и ее злосчастным участием в фильме) и для Ланы (с дочерью или без, с мужем или без; мужа тоже не хотелось сбрасывать со щитов, поскольку в его пользу было только то, что он знаменит, то есть должен дорожить своим положением, и как будто не имеет с женой ничего общего, кроме маленькой Ярославы; зато против него была его профессия киношника и география - Венеция, Италия).
      «Цезарий же приводит пример, как изменение местопребывания спасает от инкубов, и рассказывает о несчастной дочери священника, обесчещенной таким демоном, от боли помешавшейся и перевезенной ее отцом в другую местность, после чего демон-искуситель покинул ее, но убил из мести ее заботливого отца. У Цезария говорится также о той женщине, к которой по ночам часто являлся инкуб и беспокоил ее своим соблазном, и которая из-за этого предложила одной набожной подруге лечь в постель вместо нее. Эта подруга провела ночь, полную известного беспокойства, тогда как другая, раньше упорно искушаемая, проспала совершенно спокойно. Вильгельм замечает, что инкубы являются чаще всего женщинам и девушкам, обладающим красивыми волосами. Это происходит потому, что такие женщины больше заняты тщетой заботы о своих волосах»27.
      Что заставило меня прочесть этот абзац с вниманием? Уж наверное не приводимое имя Цезарий, созвучное фамилии покойной Елены. Не знаю. Может быть. История с подменой? На самом деле погибнуть должна была Лана, а погибла Лола? Смелая гипотеза (правда, здесь уже больше от породистого английского детектива, чем от американских пустышек). Упоминание красивых волос? Ни у той, ни у другой они не отличались завидной пышностью. Лана вообще стригла их довольно коротко. На мой вкус красивые волосы были у Ярославы и у Карины. Кстати, и у Алеси, но она теряет их в жестокой сцене в конце фильма. Нет, ерунда какая-то!
      - Вы сейчас выходите? - спросили у меня за плечом.
      В ответ и покосился назад и кивнул.
      Для пущей острастки сзади должен был бы сейчас оказаться брат Карины или лорд Доджсон. Чтобы не было никаких отвлекающих моментов. Сюжет развивается и развивается строго к одному ему ведомой цели. Никаких лирических отступлений. Краткость - сестра таланта. Карина - сестра Юрия. Светлана - сестра Александра. У кого нет братьев и сестер, тот ни при чем. Трагедия моей истории - трагедия семейный уз. Король Лир, раздающий свое царство. Но в юности он был Гамлетом, и теперь оно никому не нужно. Амортизация. Пусть даже земля амортизации не подвержена. Значит, царство не земля, а недвижимость и добавочная стоимость. «За брэнд», как говорится.
      - Так вы не выходите?
      - Выхожу, - повторил я вслух и понял, что поторопился, потому что моя станция была через одну.
      Поезд шел по Кольцевой линии, был самых разгар буднего, причем летнего дня, и я невольно поражался количеству праздно перемещающегося по метро народа. Подобное столпотворение еще куда ни шло зимой, когда наиболее разумные автомобилисты ставят свои машины на сезонный прикол и переходят на предсказуемый (пока что) транспорт, чтобы не тратить время в снежных заторах и разбирательствах, кто кого помял. К тому же, мне казалось, что нормальные люди стараются проводить летние месяцы если не на Канарских островах, то уж во всяком случае на даче, у реки, подальше от жарких асфальтов и душных туннелей подземки. Не тут-то было.
      Вытолкнувшись на перрон «Краснопресненской», я обогнул колонну, «заметая следы своего конфуза» от возможных наблюдателей (терпеть не могу, когда посторонние замечают мои оплошности, пусть даже такие, как выход не на той станции), и направился в хвост поезда. Вагоны уже тронулись, но еще не успели набрать ход, и в окне одного мне привиделся зачарованный облик юной девы - вылитой копии маленькой Ярославы с домашней фотографии, где она сидит на коленях знаменитого отца. Если это действительно была она, то никто из взрослых ее как будто не сопровождал.
      Как назло, следующий поезд по какой-то причине задерживался. Невольное приключение вывело меня из состояния задумчивости, и я больше не возвращался к мысли о Карине и ее брате. Вместо этого я стал рассматривать озабоченно вглядывающихся в черноту туннеля пассажиров. Постепенно их становилось все больше и больше, и когда поезд наконец подошел они уже стояли в два ряда. Причем с таким видом, будто опаздывают на работу. Что едва ли соответствовало истине. Дверцы распахнулись, и два потока - выходящий и входящий - столкнулись грудями ровно между дверей. Обе волны искренне считали, что уступить должны именно ей. Из вагона поднажали. Помогло давление, накопленное в замкнутой емкости. Входящая волна была во мгновение ока разбрызгана по колоннам, а когда с шумом собралась к новому штурму, двери уже закрывались. Внутрь вагона удалось попасть только самым отчаянным. Я был не из их числа. Я вообще стоял в стороне и перелистывал «Молот ведьм»:
      «...По закону никто не может быть присужден к смертной казне, если он сам не сознался в преступлении, хотя бы улики и свидетели и доказывали его еретическую извращенность...»28.
      Ну, сознаться-то, допустим, всегда можно заставить.
      «...Пусть судья не спешит с пытками. Ему надлежит прибегать к ним лишь тогда, когда дело идет о преступлении, за которое полагается смертная казнь...»29.
      Вот вам и жестокая инквизиция! Если только она действительно имела место в том виде, в каком ее принято описывать сегодня: несчастные красавицы-колдуньи, похотливые в своей брутальности монахи, изгнания дьявола, жаркие костры на площадях и тому подобные прелести средневековья. Если только она не отражала происходившую на самом деле во то время борьбу между двумя направлениями одной религии - исконным христианством, радостным и разнузданным, которое победившее лютеранство назвало «язычеством», отодвинув в никогда не существовавшее прошлое, и новым, «правильным» христианством, ратовавшим за религиозную дисциплину и аскетизм веры. Едва ли второе могло бы когда-нибудь победить первое (да и победило ли?), если бы Европу не захлестнули эпидемии тяжких болезней (в частности, венерических), бороться с которыми было действеннее всего кострами. А уж переписать историю всегда можно задним числом. Как то было, например, с так называемыми концентрационными лагерями второй мировой, в крохотных печах которых «погибло» столько человек, главным образом семитов, разумеется, что если бы это действительно когда-нибудь произошло, печи вынуждены были бы топиться и поныне, поскольку даже на солидной поленнице дров индусский труп сгорает полностью вовсе не за несколько секунд; само же человеческое тело горючим веществом не является, как бы ни доказывали обратное обвинители нацизма; по утверждению Юргена Графа, в крематории Базеля сожжение одного трупа длится около часа, во Фрайбурге - полтора часа; если верить «свидетелям» нацистских зверств, то в Освенциме - на все уходило четыре минуты; «Суперсвидетель Миклош Ньизли, чей бестселлер появился на четырех языках и был издан четырежды, сообщает, что 46 муфелей крематория в Биркенау ежедневно перерабатывали по 20 тыс. трупов. (Согласно тому же Ньизли, по 20 тыс. евреев в день убивали газом, а еще 5-6 тыс. расстреливали или сжигали живьем). В таком случае на каждый муфель приходится по 435 трупов в день и процесс сгорания должен был идти в 18 раз (!) быстрее, чем в современных крематориях. Скромнее высказывается Гесс. У него приходится по 133 трупа на муфель, т.е. в 5 раз больше, чем это могло бы быть в 1996 году. Карло Маттоньо пишет по этому поводу: «Очевидцы» хотят нам внушить, что крематории Освенцима-Биркенау были независимы от законов природы, были дьявольскими сооружениями и не подчинялись известным законам химии, физики и теплотехники»30. Сегодня трудно что либо доказать (как за неимением заслуживающих доверия памятников средневековой письменности, так и из-за опасения «случайно» попасть в аварию на пустынном шоссе), однако кто знает, может быть, так называемых «ведьм» сжигали исходя из тех же самых норм элементарной санитарии, что и тела умерших от недоедания и холода несчастных заключенных концентрационных лагерей (ведь перешедшие в наступление союзники приложили немало сил, чтобы уничтожить средства коммуникации между немецким тылом и зависимыми от внешнего снабжения «душегубками»).
      На столь безрадостные размышления меня, видимо, навело зрелище человеческого моря, расфасованного по вагонам. Чувствовать себя его частью я не привык и в другое время плюнул бы на все и выбрался в город, но до «Киевской» было уже рукой подать, и проявлять малодушную гордость просто не имело смысла. Следующим поездом в туннель уехал и я.
      
      
_______________________
      
      
      
      
Глава 9

Антиобщественник - Неожиданная идея -
Лолита против Ярославны - Согласие - Семейные связи



      Предыдущую главу пришлось оборвать на полуслове, поскольку в противном случае рассказ мой о событиях тех дней грозил удлиниться еще страниц на сто, в которых я подробным образом описал бы свои ощущения от путешествий по хваленой московской подземке. Собственно говоря, я ничего против нее не имею и уж конечно предпочитаю любому наземному виду транспорта, но именно там происходит такое «единение людей», от которого меня периодически разбирает желание выхватить пистолет и начать пальбу. Вероятно, я не отваживаюсь на подобный подвиг лишь потому, что изначально знаю: никаких патронов на моих любимых сограждан не хватит. Вопрос о том, есть ли у меня, что «выхватывать», я предусмотрительно опущу.
      С другой стороны, посвятить лишнюю сотню страниц описанию моей органической нелюбви к роду человеческому в лице тупорылых пассажиров, вооруженных сумками, полными вонючего лука и чеснока, коробками с изначально бракованными корейскими телевизорами и весело поскрипывающими тележками, норовящими незаметно шмыгнуть под ноги в самый неподходящий момент, было бы не лишено смысла, поскольку многие из причин, втянувших меня в калейдоскоп стремительно разворачивающихся событий, а также мотивов, побуждающих продолжать кружиться в их засасывающей воронке, вместо того, чтобы попытаться вырваться на скучный, но безопасный берег, проистекали как раз от моего пока что пассивного индивидуализма. Известно, что толпа никогда не является собранием воедино множества индивидуумов. Их элементарное сложение не дает сумму, а приводит к образованию новой субстанции, причем зачастую кардинально отличной по своему характеру от слагающих ее частей. Чтобы не подвергаться разрушительному воздействию коллективного «бессознанья», я вынужден надевать на себя виртуальный ящик и таким примитивным образом абстрагироваться от происходящего вокруг. Броня ящика то и дело трещит по швам, поскольку идти среди моих соплеменников и оставаться ими не задетым в переносном, а тем более в прямом смысле, еще сложнее, чем «жить в обществе и быть свободным от общества», по словам, кажется, гражданина Горького (который был еще и Пешковым от слова «пешка», а вовсе не «ферзь»). На самом деле, жить в обществе и быть от него свободным не только можно, но и необходимо, а если не получается по хорошему, то от общества следует избавляться радикальными методами. Общество портит отнюдь не только писателей, делая их своими крепостными, но удел писателей тем показателен, чем очевиднее их естественная потребность в обратной реакции: общество есть толпа, а толпа заслуживает не вежливых подношений, а в крайнем случае - брезгливой подачки. Уподобляясь из соображений безопасности многим, индивидуальность теряет свою единственную ценность - независимость мысли, дающую право быть выше. Если не получается возвыситься (толпа ведь растет не только вширь, но и ввысь), имеет смысл просто отойти в сторону, причем не оглядываясь, чтобы не превратиться в очередной соляной столб.
      Итак, сотня страниц подобных рассуждений была благополучно сокращена. Я как будто догадывался, что все описанные ранее происшествия являются не более чем зачином моей главной истории, которая тогда только начиналась. Так что свободные листы под твердой обложкой мне еще понадобятся.
      Закончив свою малую борьбу за независимость в лабиринтах московского метро, я вырвался на свободу улицы и поспешил домой. Мобильный телефон у меня на поясе давно уже загадочно молчал, автоответчик в кабинете был нем (я всегда включаю его, когда ухожу), так что никаких экстренных дел на сегодня не предвиделось. До обещанного звонка Карине оставалось несколько часов.
      По дороге я прикупил арбуз и теперь первым делом уложил его в ванную и пустил на его полосатый бок тугую струю ледяной воды (которая летом никогда по-настоящему ледяной не бывает), чтобы побыстрее насладиться живительной прохладой сочных потрохов. Пока арбуз остывал, я проверил готовность заветной кассеты и некоторое время решал, какой именно эпизод продемонстрировать Карине. Поскольку основной моей целью было не столько удивить или испугать ее, сколько убедиться в личности «той самой» Алеси, я не стал усложнять себе задачу и, не мудрствуя лукаво, перемотал кассету на самое начало, где девушка показана почти такой, какой я помнил ее по Венеции.
      Как я и опасался, даже после получаса купанья в ванной разрезанный пополам на кухонном столе арбуз по-прежнему хранил внутри себя солнечное тепло. Холодной была только кожура. Попробовав одну дольку и убедившись в принципиальной его съедобности, я убрал обе половинки арбуза в холодильник до прихода Карины. Вымыл рот и руки и позвонил Лане.
      - Я думала, вы про меня забыли, - сказала она, безошибочно узнав меня по первому же «Привет!».
      - Чем занимаешься?
      - Вас вспоминаю.
      - Я так и думал. Как дочка? Проснулась?
      - Уехала к подружке.
      - Кстати, кажется, я видел ее в метро. Она «Краснопресненскую» проезжает?
      - Очень может быть. А у вас там очередное свидание было?
      То ли она зачем-то изображала игривую ревность, то ли ей и в самом деле нечего было больше делать, кроме как подозревать меня в бесконечных изменах. Я предпочитал первую версию.
      - Ничего не болит?
      - Только душа. Хочу снова в лес.
      - Розги резать?
      - Ну, разумеется.
      Разговор не получался.
      - Я тебя от чего-то отвлекаю?
      - Нет, напротив, я принимаю ванну и мне вполне досуг с вами беседовать. Тем более что не каждый день выпадает такое счастье. Вы уже нашли убийцу?
      Тон развязный, но интерес как будто неподдельный.
      - Почти. Во всяком случае мне уже известно его имя.
      - Да? И какое же?
      - Юрий.
      - Уж не Гагарин ли?
      - Скорее, Долгорукий.
      Она издала короткий смешок, и я отчетливо услышал плеск воды. Не скрою, мне было приятно сознавать, что моя собеседница лежит сейчас голая в ванной и думает, что бы эдакое ответить. Я представил себе ее тело, и мне снова захотелось протянуть руку и грубо ухватить за прохладное вымя груди...
      - Какие вести от мужа?
      - Как обычно, никаких. Похоже, вы больше меня за него переживаете. Послушайте, Костя, считайте, что его нет. Иначе я буду жалеть о том, что по слабости характера пригласила вас к себе домой.
      - Нет, жалеть тут тебе не о чем, поскольку иначе я не познакомился бы с твоей Ярославой. Пусть даже заочно.
      - Вы опять меня пугаете. - По ее голосу этого не слышалось. Голос был явно доволен жизнью. - Она ведь еще маленькая для вас. Я не позволю вам развратить моего ребенка.
      - Ни в коем случае.
      - Костя, что вы задумали?
      - О, это долгая история! Например, в следующий раз мы отправимся в лес все втроем. Причем не где-нибудь на Молодежной, а уедем за город, подальше, где нет ни одной живой души...
      - Далеко же нам придется ехать!
      - Там вы обе разденетесь и...
      - Ярослава боится комаров еще больше моего.
      - Я натру вас обеих лосьоном. Ее мы отпустим собирать ягоды, а я тебя тем временем привяжу к дереву и от души высеку. Когда Ярослава вернется, ты будешь нашим столом для поедания ягод.
      - Столом, пахнущим лосьоном от комаров.
      - Да, пожалуй, ты права. В таком случае натирать тебя я не буду. Кстати, можно выбрать опушку леса, где постоянно дует и комаров нет. Согласна?
      - А что будет делать Ярослава?
      - Уроки учить. Между прочим, у них ведь сейчас, вроде бы, каникулы. Почему она дома сидит?
      Мне показалось, что телефон отключился: такая наступила тишина. Просто-таки «кромешная». Всего на какое-нибудь мгновение, но оно легло четким рубежом между всем предыдущим и последующим.
      - А как вы думаете, Костя, почему я пошла к Светлане? Наверное, не от хорошей жизни, как вам кажется?
      - Денег нет?
      - А у кого они есть? Да еще когда добрый муженек подался в «новые Тарковские» и периодически забывает, что у него на родине остались кое-какие долги. - Неподдельная злость в каждом новом слове. - Мне, как вы слышите, неприятно об этом говорить, но я скажу: у меня нет возможности отправить дочку за город. Понимаете?
      Почему-то мне не было жаль Лану. Более того, после этой короткой исповеди она стала мне почти противна. Как противны бывают попрошайки на улицах, которым не подаешь не из скупости, а из брезгливости. Нет, я и раньше не думал, будто она ходит на сеансы видеопорки потому, что «бесится с жиру» или со скуки. Но мне изначально импонировало то, что в наших с ней отношениях она проявила полнейшее бескорыстие и ничем не намекнула на то, что за ее рабское послушание я должен расплачиваться звонкой монетой. И это было совершенно правильно, потому что только в таком случае я был морально готов идти на расходы, водить ее по ресторанам, дарить подарки и даже «давать на чай». Этого пока не было, но это могло произойти после второго или третьего свидания. Уж себя-то я знал. А вот теперь у меня в голове назойливо закрутилось одно-единственное слово - содержанка. Сперва я воспринял его по-женски негативно, как нечто вольно или невольно унижаемое, корыстное и одновременно бесправное. Но то женский взгляд. Предвзятый и отчасти завистливый. К счастью, феминистки хоть и горластее обычных женщин, последних все же численно больше, следовательно, в конечном итоге их более сдержанное мнение оказывается определяющем. Мужчинам же обретение в собственное пользование содержанки гарантирует по меньшей мере удобство: наличие под рукой инструмента удовлетворения (причем не только низменных инстинктов, но и отчасти возвышенных, филантропических) при полном контроле над расходами с возможностью их прогнозирования. В любом случае содержать содержанку куда приятнее, чем содержать жену. Содержанка в силу своей зависимости есть существо благодарное. Только что брошенная Ланой фраза доказывала, что попавшая в положение содержанки жена - существо всегда недовольное. Но ведь в моем случае разговора о женитьбе не идет. Я ничего не теряю, если позволю себе пофантазировать.
      - Понимаю. У меня даже есть кое-какие на этот счет идеи. Твоя Ярослава стесняется посторонних мужчин?
      - Как и любая девочка в ее возрасте.
      - В ее возрасте девочки в посторонних мужчин обычно влюбляются.
      - Вы так называете то, о чем они и понятия не имеют. Костя, к чему вы все время клоните?
      - Пока ни к чему. Пока я просто думаю. Но предлагаю и тебе заодно подумать о том, что будет, если мы все втроем проведем неделю-другую в каком-нибудь скромном подмосковном пансионате.
      - Не говорите ерунды!
      - Отчего же? Тебе это ровным счетом ничего не будет стоить. А девочке твоей как-никак - отдых и развлечение. Познакомится с ровесниками, загорит, как следует.
      - А как вы предлагаете ей это объяснить?
      Вопрос означал ничто иное, как принципиальное согласие.
      - Ничего объяснять не придется. Я же не говорю о том, чтобы отправиться куда-нибудь в Сочи или на Кипр. В пансионате мы можем вообще поселиться в разных номерах и «случайно» познакомиться, скажем, за завтраком. Дочка твоя ничего и не поймет. Да ей и не до нас уже будет.
      - Вы ее не знаете. Она даже сегодня утром у меня взяла да и спросила: «Мама, а кто к нам вчера приходил?».
      - Надеюсь, ты честно призналась, что Карлсон?
      - Ну, конечно! Кстати, Ярослава его терпеть почему-то не может.
      Я хотел сострить, что, мол, порядочным девушкам едва ли может понравиться такой фрукт, который чуть что - и в окошко, но вовремя притормозил. На живца ловилась солидная рыбешка, которую обидно будет спугнуть. Рыбную ловлю я признаю только в промышленных масштабах, однако азарт охотника мне понятен и приятен.
      - Короче, Лана, готовь чемоданы. Считай, что это приказ.
      - Что должна ответить рабыня?
      - Наверное, «слушаю и повинуюсь».
      - Слушаю и повинуюсь, мой господин. Когда вы намерены уведомить меня о своем окончательном решении?
      - Еще не знаю. Скоро. Когда захочу.
      - А теперь я могу продолжить купание?
      - Несомненно.
      И я об колено задвинул защитную панель телефона. Готово! На пустом месте родилась превосходная идея. Йес! Мы будем играть в Набокова. Надоевшая мамаша брякнется под колеса автомобиля. Безутешная дочка оросит слезами жилетку своевременного друга. Друг будет сдержан, но наблюдателен. В него нельзя не влюбиться. Его преступная страсть заразна. Он знает, что хочет, и хочет, что может. Он думает и действует, действует и анализирует, слушает и слышит. У него большие сильные руки и высокий профессорский лоб. Боже, как же все интересно складывается на этом свете!
      Следующие полчаса я посвятил тому, что распечатал глянцевую фотографию Карины. Большую, на весь лист формата А4. Принтер позволял делать ее совершенно не отличимой от фотографии обыкновенной не только благодаря отменному качеству, но и за счет возможности устранения белой окантовки. Из принтера выбралась голенькая Барби, в одних туфельках и безгрудая, но очень соблазнительная и хорошенькая. На мой взгляд, гораздо лучше той, что демонстрировалась на сайте.
      Мне не только хотелось, чтобы Карина увидела себя, когда придет ко мне. Глядя сейчас на ее изображение, я подспудно сравнивал ее с той, какой она могла быть лет шесть-семь тому назад, пока не познала своего женского могущества. Я сравнивал ее с невинной прелестью Ярославы.
      Трудно найти более неподходящего имени для девочки. Я вообще с подозрением отношусь к тем людям, которых родители нарекли именем, свойственным противоположному полу. Не верю в мужественность Евгениев или Валентинов, не верю женственности Александр и Ярослав. Еще Ярославна, плачь которой включен в хрестоматию по русской литературе, куда ни шло. Но это уже из области сопоставления Олега и Ольги, то есть из другой оперы. Одна маленькая согласная, о существовании которой вспоминаешь разве что во время насморка да и то лишь потому, что она начинает звучать даже в тех словах, в которых ее отродясь не было, а какая разница в восприятии! Кстати, имя Ярославна дочери Ланы могло бы вполне подойти. В нем угадывается что-то гибкое, нежное и изящное. Даже лучше Лолиты. Ло-ли-та скачет на одной ножке, сосет леденец и пышет рыхловатым американским здоровьем. Яросла-а-авна тягуча, вкрадчива, по-русски осаниста и по-своему эластична. Лолиту достаточно посадить на коленку, покачать, и вот она уже смеется, она твоя. Ярославну всякий раз нужно завоевывать. Она сама как маленький воин - в просторной льняной рубахе до пола, под складками которой до поры до времени спрятан острый меч. И обязательно длинная, до пояса, русая коса. Которая перед купаньем складывается змеиным кольцом на ее аккуратной макушке.
      О чем это я? От созерцания обнаженной Карины, замершей перед окном, и от мыслей о недоступной (пока недоступной, но сколько томления в этом двусложном «пока»!) девочке Ярослав(н)е мое естество ожило и пришло в легкое возбуждение. Интересно, что я буду чувствовать, когда (точнее, если) окажусь с Ланой и ее дочкой под одной крышей на несколько дней? Об этом не хотелось даже думать. Это было примерно то же самое, что читать лекции в младших классах какой-нибудь датской гимназии, где от обилия хорошеньких куколок рябит в глазах и забываются умные слова.
      Желая во что бы то ни стало отвлечься, чтобы раньше времени не сорваться с тормозов - во всяком случае до появления Карины, - вынул из стопок журналов последний номер «Туризма и отдыха» и вышел проветриться на балкон. Проветриться не получилось. Вьюнки не пропускали солнце, создавая живительную тень, но и почти не продувались. Было ощущение, что сидишь в парнике. Как на мадридском железнодорожном вокзале Аточа, где в старом здании теперь разбит зимний сад (что в корне неправильно, поскольку сад не только не зимний, но самый что ни на есть тропический, с пальмами, платанами и крохотными черепахами).
      Предложений провести свободное время на родной природе было предостаточно. Собраны они, конечно, были скромно в конце журнала, однако ненавязчиво привлекали забытой мелодией названий и смехотворностью расценок. Среди Кижей, Соловков, Пелеха и Костромы в глаза сразу же бросился Юрьев-Польский (почему не Юрьев-Чеченский?), а за ним потянулась вся идея Золотого Кольца. Пять дней, сем городов, трехразовое питание, все ночевки во Владимире - чем не маршрут для девочки-подростка (интересно, они еще пишут сочинения на тему «Как я провела лето»? Надо будет не забыть спросить), ее одинокой мамы и озабоченного мужчины (он же писатель, он же бескорыстный спонсор)? Разнообразие впечатлений и ощущений прилагается. Как будто даже лучше, чем сидеть на одном месте в скучном санатории.
      Я заглянул в комнату свериться с часами. Четыре. Звонить рановато.
      Хотя возникают и обязательные пикантные сложности. Можно разыграть знакомство в пути, сесть рядом в автобусе (нет, едва ли, поскольку обычно сиденья расположены парами, и девочка непременно захочет быть с мамой). Или наоборот, до конца поездки делать вид, будто между вами нет ничего общего. На это Лана точно не пойдет: ей, авантюристке, не может не захотеться продолжить играть роль рабыни, пусть даже тайной. Да и с Ярослав(н)ой мне грех не познакомиться. Но если держаться за «недосказанность», возникает риск оказаться в номере с подселением. Или не возникает?
      Позвонил по указанному в рекламе телефону. Любезная дама охотно пояснила, что индивидуальное заселение предусмотрено, правда, сейчас разгар сезона, и многое будет зависеть от количества людей в группе, а также от заполненности гостиницы. Стопроцентных гарантий нет, но что-нибудь придумать всегда можно. Главное - оплатить тур пораньше, тогда почти наверняка удастся договориться. Кстати, следующий отъезд в ближайший понедельник. Да, три места пока есть.
      Я поблагодарил и подумал, что «почти наверняка» меня в данном случае никак не устраивает. При столь неопределенном положении вещей правильнее и надежнее поручить Лане провести взрослую беседу с дочерью на тему доброго знакомого дяди, который все четыре ночи будет жить у них в номере. А еще лучше, не он у них, а они у него. Дядя богатый и может позволить себе трехместный номер. Не покажется ли девочке подобная постановка вопроса более понятной? Если она с матерью достаточно близка, то наверняка покажется. В любом случае выбор оптимального подхода к проблеме остается на совести Ланы. Мое дело предложить и объяснить. Поскольку характера Ярослав(н)ы я не знаю, мне позволительны самые крамольные идеи. В крайнем случае всегда можно отказаться. Теперь дело за малым - поделиться с моей рабыней возникшими соображениями, обговорить план действий, заручиться положительным ответом и поспешить с наличностью в агентство.
      - Домылась? - поинтересовался я, когда Лана сняла трубку.
      - А я никогда не была грязная. - Похоже, мой звонок пришелся кстати и обрадовал ее. - Что-то больно быстро вы про меня вспомнили. Есть новости?
      - Ты с Ярославой своей когда-нибудь по Золотому Кольцу каталась?
      - По Золотому Кольцу? Нет, с ней нет. С мужем когда-то давно на машине галопом, кажется, проезжали. А что?
      - Да вот предлагают тут три путевки. - Я положил на колено раскрытый журнал. - Семь городов. На автобусе с гидом. Четыре ночи: все во Владимире. Завтраки, обеды и ужины включены. Выезд в понедельник. У тебя есть какие-нибудь неотложные дела на следующей неделе?
      - Если поискать, то всегда найдутся, но пока как будто нет. Костя, вы серьезно?
      - Более чем. Готов сегодня же выкупить путевки, если ты скажешь мне свои и Ярославины данные с отчествами и фамилиями, хотя насчет данных Ярославы у меня есть некоторые предположения. Остался один маленький нюанс: как мы будем расселяться? Сразу делаю предложение: вместе. Тогда встает вопрос: что подумает твоя дочка?
      Мой монолог застал Лану врасплох. Она хмыкнула и помолчала, собираясь с мыслями.
      - Экую вы мне задачку задали, господин мой хороший... А по отдельности вы, конечно, не согласны?
      - Почему же! - Внутренне я уже торжествовал, поскольку рубеж приятия моего предложения в целом был преодолен без сучка и задоринки. - Я и об этом подумал. Но честная женщина из агентства не может мне гарантировать, что у меня будет отдельный номер, без храпящего соседа.
      - Так, понятно. А вам, конечно, хочется, чтобы мама с дочкой верой и правдой служили вам по ночам грелками?
      - Что-то вроде того.
      - И как вы это себе представляете?
      - Довольно эротично. А если серьезно, то я понятия не имею, к чему ты успела приучить свою дочь. Шокирует ли ее, если ты ей скажешь, что вы будете ночевать в номере «дяди Кости», или нет, мне, как ты понимаешь, неведомо. Только ты можешь об этом судить.
      - Ну, «дядя Костя» ее шокирует определенно. Она в такие игры не играет. Она знает, что ее мама иногда нравится мужчинам, но только не «дядям». Меня она давно уже держит за свою подружку, так что друзья мамы - ее друзья. Возраста она пока не понимает. Так что готовьтесь быть партнером по утренним пробежкам, танцам, подтягиванию на турнике и просмотру мультиков. А еще вам нужно будет много всего интересного рассказывать, чтобы она с вами не раздружилась. И воспринимать ее нужно всегда не как девочку, а как мальчика. Иначе она может обидеться. В остальном - ручной ребенок.
      - А отец?
      - А что отец? В смысле рассказать все ему? Не расскажет, если я попрошу, а вы понравитесь. Мы же с ней подружки. А у подружек всегда есть свои тайны.
      - Хотя, честно говоря, я совершенно не представляю, как тебе это все удастся, но положусь на твой опыт. - Тем самым я подспудно намякал на то, что подозреваю о ее прежних увлечениях, свидетельницей которых могла быть ее дочь. - Похоже, нам осталось только договориться окончательно. Итак, я могу сегодня же делать заказ и проплачивать нашу поездку? Я правильно понял?
      - Скажем так: в принципе - да. Но только позвольте уж мне сперва, чтобы не поставить вас в неловкое положение, переговорить с Ярославой и потом вам перезвонить окончательно. Какой там, вы говорите, маршрут намечается?
      - Сначала Сергиев Посад, то бишь бывший Загорск. Оттуда Александров, Суздаль, Владимир, Боголюбово, Иваново, потом Палех, Юрьев-Польский и Переславль-Залесский. Основная база будет во Владимире. Выезжаем рано утром в понедельник, приезжаем - под вечер пятницы. Кормить нас будут три раза в день, так что никаких забот. Ярославе скажи, что «дядя Костя» научит ее фотографировать.
      - Непременно. Только забудьте вы этого дурацкого «дядю». Просто Костя. Я перезвоню.
      - Хорошо. - Я спохватился: - А ты знаешь мой телефон?
      - Но ведь вы мне его сейчас дадите?
      Я продиктовал, хотя не скажу, что с большим удовольствием. Не столько потому, что мне не хотелось, чтобы она беспокоила меня во время предстоящего свидания с Кариной, сколько потому, что по-прежнему не доверял ей до конца. Но ведь и у меня сейчас должен появиться сильный козырь, спохватился я.
      - Скажи мне на всякий случай ваши полные имена и даты рождения. Мало ли, может быть, спросят. А потом я могу забыть.
      Лана послушно продиктовала. Сама она неожиданно оказалась Русланой Сергеевной Андреевой.
      - Ты что, решила не брать фамилию мужа?
      - Нет, конечно. А зачем? В молодости я сама подумывала податься в актрисы, а ассоциация с уже тогда известной киношной фамилией казалась мне чересчур пошлой.
      - Интересные у тебя представления о пошлости.
      - Да уж какие есть. Кроме того, у меня, как видите, и девичья фамилия довольно звучная. Правда, на самом деле артистов в нашем роду никогда не было.
      - Может быть, еще будут.
      - Может быть.
      - Между прочим, я тут как-то подумал, что Ярославу следовало бы назвать Ярославной. Более по-русски, если можно так выразиться.
      - А вы знаете, что я так в начале ее и назвала. Но когда в метрику вносили, паспортистка ошиблась и вместо Ярославны записала Ярославой. Я только дома уже потом заметила. Хотела идти ругаться, но все как-то само собой получилось, муж не стал настаивать да и имя, вроде бы, тоже такое русское есть, так дочурка Ярославой и осталась. Я вижу, вы про нее уже думаете?
      - Лана, ты странная женщина. Как же мне про нее не думать, если ты сама мне ее во всей красе давеча продемонстрировала?
      - Ладно, об этом мы еще поговорим. А пока спасибо за предложение, я вам постараюсь, как только смогу, перезвонить. Удачи, Костя.
      Закончив разговор, я вновь посмотрел на часы. Можно было звонить Карине. Телефон оказался «отключен или временно недоступен». Все еще на лекции, подумал я и уединился на балконе.
      Вынужденная пауза нисколько меня не смущала. Напротив, я был рад разграничить свои приятные переживания, вызванные разговором с Ланом и ее предварительным согласием, и предвкушением встречи с Барби. По сути, все мои текущие планы являлись отнюдь не самоцелью, а лишь удобным поводом пощекотать себе нервы. Разумеется, мне было совершенно безразлично, понравится ли Лане поездка по Золотому Кольцу и будет ли она благодарна мне за то, что я предоставил ей возможность «проветрить» дочку, «застрявшую» в пыльной и жаркой Москве. Вся идея изначально была сплошной авантюрой. Полтора дня шапочного знакомства, взрослеющая дочь, живой муж, а тут предложение провести чуть ли не неделю под одной крышей да еще Бог знает где. Разглядывая с балкона двор, я подумал, что на подобные шаги женщины могут пойти разве что от отчаяния. Отчаянная женщина - дело опасное. Особенно когда по статусу ей полагается быть покладистой домоседкой, хотя, возможно, я просто ничего не понимаю. Это похоже на любовь. Я абсолютно уверен в том, что влюбляемся мы вовсе не в реального человека, а в тот образ, который рисует нам при взгляде на него наше собственное воображение. Проблема возникает, когда оказывается, что одно не соответствует другому. И виноватыми оказываемся мы сами, поверившие в безупречность нашей фантазии. Поэтому с некоторых пор я предпочитаю если и делать выводы, то недалеко идущие и при этом не обольщаться. Поскольку в жизни не все и не всегда выходило по-моему, тем ценнее было мое нынешнее чудесное равновесие между желаемым и действительным, грозившее, как я чувствовал, в любой момент превратиться в злополучный штопор.
      Повторный звонок Карине снова не дал результата. Не скажу, что я занервничал, но мне сделалось слегка грустно. Я терпеть не мог быть навязчивым и вместе с тем еще больше не любил, когда меня по той или иной причине игнорировали. Ведь я специально просил ее не отключать телефон. С другой стороны, правда, она не обещала освободиться и быть в моем распоряжении сразу после пяти, ссылаясь на какие-то дела, а если эти дела требовали, чтобы она пользовалась метро - вот и простейшее объяснение отсутствия надежной связи. Мобильный - еще не значит «всегда и всюду», а скорее «кое-где и кое-как».
      Поэтому, когда я, выдержав почти часовую паузу, повторил попытку и услышал задорный Каринин голос, сообщивший: «А я уже приехала», что сопровождалось громким звонком в дверь, мне было почти все равно.
      - Почему ты мне не звонил? - поинтересовалась девушка, входя в прихожую и по-хозяйски разуваясь на табуретке.
      Я не мог не заметить, что она каким-то образом успела переодеться, и теперь вместо утреннего простенького платья на ней были моднючие шелковые шаровары до щиколоток и полупрозрачная воздушная рубашка на выпуск, через которую во всей красе просматривался беленький лифчик. От девушки исходил дурманящий аромат корицы с миндалем. Волосы распущены по плечам, взгляд из-под челки озорной и нисколько не напоминающий о том испуге, который я зародил в нем своими недавними подозрениями. Ощущение было такое, как будто Карина пришла ко мне после успешного свидания с любовником, не утомившим, а лишь разогревшим ее женское начало.
      - Дорогая моя, я звонил. Я звонил и около пяти в после, как ты и сказала. Но твой замечательный телефон постоянно отключен.
      - Это из-за метро.
      - Я так и понял.
      - Ну, и где твой фильм? Показывай давай.
      Она гордо прошествовала мимо меня прямо ванную, давая возможность по достоинству оценить свой новый наряд. Поинтересовалась из-за приоткрытой двери:
      - У тебя твой морс еще остался?
      - Морса нет, но могу поставить чай. Или кофе.
      - Лучше чай. Очень пить опять хочется.
      Пока я колдовал над чайником, Карина вышла из ванной и уселась в кресло перед телевизором, поджав под себя ноги. Мгновение назад мне хотелось обладать ею, грубо, как вчера, и вот уже желание сменила волна платонической нежности к милому домашнему созданию. Неужели поза в состоянии изменить ауру человека?
      - Как поучилась?
      - Как всегда. Задолбали преподы.
      - Не поздновато для учебы-то?
      - У нас же сейчас сессия. Вот и приходится ходить на всякие факультативные подготовительные занятия. Только ты мне зубы не заговаривай: давай чай и показывай свой фильмец. Времени мало.
      - Ты с сахаром пьешь?
      - Ну разумеется! Кто же от сахара отказывается!
      - С Юрой своим не созванивалась?
      - У тебя иногда вопросы - в массы мимо кассы. Или это я на дуру похожа?
      - Ты же знаешь, что всех красивых женщин мужчины считают дурами.
      - То есть, это был с твоей стороны комплимент?
      - Конечно. Осторожно, он горячий.
      - Остудить надо было, умник.
      Карина подула на стакан, осторожно попробовала и поставила на ковер остывать. Я между тем включил телевизор и запустил кассету.
      - Много показывать не буду, фильм длинный, главное, чтобы ты узнала или не узнала главную героиню.
      Карина некоторое время молча наблюдала за идущей ей навстречу девушкой с белым хвостом, одетую в джинсовый костюм и короткие сапожки. Когда действие перенеслось в кабинет богатого средиземноморского особняка и неизвестный плеснул водой в доверчиво подставленное лицо, я нажал на кнопку стоп-кадра и вопросительно посмотрел на собеседницу. Та, по-прежнему молча, подняла с ковра свой стакан, но не повторила только что виденную сцену, а стала жадно пить, не сводя взгляда с экрана.
      - Ну что, это та самая Алеся? - наконец поинтересовался я, словно напоминая, зачем она здесь.
      Карина протянула мне пустой стакан и кивнула.
      - Покажи дальше.
      - У тебя же мало времени.
      - Покажи!
      Я снял запись со стоп-кадра, переставил стакан на обеденный стол и сел на диван наблюдать за реакциями моей непредсказуемой гостьи. Несмотря на завидное самообладание и внешнее равнодушие, я все же чувствовал, что она пребывает в состоянии шока. Производимые с героиней фильма действия как будто не тревожили ее, она просто смотрела на экран, но неподвижный взгляд свидетельствовал о том, что она больше думает, чем видит.
      - Ты можешь предположить, каким образом Алеся туда попала? - снова постарался я ее отвлечь.
      - Что? - Карина словно очнулась и впервые заметила мое присутствие. - Что ты говоришь?
      - Я спрашиваю, в курсе ли ты, как Алеся попала в Италию. Фильм-то итальянский.
      - Это я уже заметила. - Она вытянула ноги и полюбовалась изящно напедикюренными ноготками. - Нет, понятия не имею. Я и видела то ее пару раз, пока Юрка с ней жил. Но мадам была, действительно, эффектная, так что ее не забыть. Юрке вообще на дамочек везло.
      - В каком смысле?
      - Ну, ты сам прекрасно знаешь, как это у некоторых мужиков получается. До этой Алеси у него всегда одни только крали были. Как будто собственное модельное агентство. Дуры, конечно, как ты говоришь, зато внешне - что надо. Почти все выше го. Но никогда о женитьбе речи не заходило. Я сама удивлялась, как ей удалось его охомутать. А главное - зачем? Уж ей-то в синих чулках засидеться совершенно не угрожало.
      - То есть обстоятельства их знакомства тебе неизвестны?
      - Совершенно. Ты опять за свой допрос?
      - И долго они вместе прожили?
      - Меньше двух лет, кажется.
      - А разошлись когда?
      - Да прошлой осенью и разошлись. Я потому и запомнила, что из Италии как раз в начале октября вернулась, когда мне отец рассказал.
      - А что произошло?
      - Ничего не произошло, как обычно. Юра мне потом тоже толком ничего не говорил. Хотя я интересовалась, потому что давно его таким в воду опущенным не видела. Обычно он своих дамочек бросал. А тут, судя по всему, она его. Мужская гордость задета, сам понимаешь. Была, вроде бы, какая-то ссора, Алеська использовала ее как повод уехать, что называется, к подруге да так и не вернулась.
      - И он ее больше не видел?
      - Чего не знаю, того не знаю. А ты-то сам где ее повстречал?
      - В Венеции. Этой зимой. С каким-то пожилым господином. Потом вернулся в Москву, купил кассету, а тут опять она. Вот ведь как бывает. Еще чая?
      - Нет, хватит с меня, спасибо. А что за господин?
      Похоже, мы незаметно менялись ролями.
      - Понятия не имею. Дело было в одном кафе, они сидели за соседним столиком, и я просто слышал, как он называет ее по имени.
      - Вот уж точно - мир тесен.
      - Мне, кстати, показалось, что товарищ с ней был не итальянец, а скорее англичанин. По крайней мере разговаривал он с ней по-английски.
      - Значит, успела где-то выучить. Насколько я помню, при Юрке она языков не знала. Товарищ-то ничего?
      - Да как тебе сказать, по-моему, больше на сказочника Андерсена смахивает.
      - Жуть какая!
      - Почему же жуть? Весьма импозантный. Пусть красотой не блещет, зато явно не из бедных. Или ты мужчин иным аршином меришь?
      - Вообще-то, вас лучше не аршинами, а саженями мерить. Н-да, удивил ты меня, однако, своим фильмом. - Карина встала с кресла и прошлась по ковру, бросая взгляды на развешенные по стенам фотографии. - И какие по этому поводу ты сам делаешь выводы?
      - А разве сестре может быть приятно слышать о подозрениях против ее родного брата?
      - Во-первых, не родного. Во-вторых, в последнее время мы с ним не слишком ладим. Он на весь свет дуется, все у него кругом виноваты, кладбищенский юмор, ну и все такое. Так что при мне можно говорить смело.
      Я встал с дивана, пересел в кресло и протянул Карине руку. Та взяла ее и позволила усадить к себе на колени. Девушка была тяжеленькая и теплая.
      - Потому-то я тебя так подробно и расспрашиваю, что по моей теории, если она верна, всем тем, кто так или иначе был связан с неудачным браком твоего Юрия, может грозить опасность. Собственно теория была у меня давно, но сейчас, когда я узнал, что тут фигурирует еще и Алеся, она несколько видоизменилась и существует примерно в следующей форме. - Я положил ладонь на живот Карине. - Не хочешь раздеться?
      - Я же сказала, что забежала ненадолго. Нет, продолжай.
      - Мы не знаем предысторию знакомства Юрия с Алесей, однако можем предположить, что за женой твоего брата уже тогда тянулся хвост знакомств и связей, соответствующих ее броской внешности. Поначалу Юрию это могло даже льстить, и он постепенно вошел в круг общения Алеси. К сожалению для круга. Потому что знакомые проявляли настойчивость, Алеся «ковала железо» и очень может быть, что согласилась на какое-нибудь предложение, не слишком понравившееся мужу.
      - Ты уж больно подробно пытаешься придумать то, чего наверняка не знаешь.
      - Это всего лишь гипотеза. Считай, что я утрирую, сгущаю краски, выбрасываю лишние эмоции. Допустим, Алесю свели с людьми, которые занимаются производством порнофильмов. У тебя, вероятно, тоже не возникло ощущения по тем первым кадрам, что ты видела, будто Алесю буквально заставили сниматься. Нет, она производит впечатление актрисы вполне добровольной. Согласна?
      - Скорее, да.
      - Ну так вот. Это означает, что подобная перспектива была понятна и Юрию. Возможно, он устроил ей скандал, провел «разбор полетов», мы не знаем, но мы знаем, что в конце концов они расстались. И Алеся перебралась в Италию, где я мельком ее видел. Юрий же пошел, как ты говоришь, копать могилы на кладбище. Весьма вдохновляющее занятие для покинутого мужа. А теперь подумай и скажи мне сама, захочется ему после всего это мстить тем людям, которые так или иначе приложили руку к побегу Алеси?
      - Что ты имеешь в виду? - Карина уже все прекрасно понимала, но не хотела в этом признаваться.
      - Ну, например, могло же такое случиться, что Лола была в числе ее знакомых. Может быть, даже «коллег». Ты возьмешься это отрицать?
      - Нет, но я с трудом себе это представляю.
      - Это уж твоя проблема. С трудом, но все же представляешь. А Юра твой, допустим, знал наверняка. И не простил. И если это действительно он, и если убийство сойдет ему с рук, то не простит и остальных, кого считает причастным. Кстати, есть вероятность, что ему самому «посчастливилось» увидеть этот вот фильм, случайно, как и мне, а там, между прочим, в самом конце легко складывается впечатление, что бедную Алесю просто-напросто убивают. Тогда с его стороны это может разрастись из мести жене в месть за жену. И тут уже попахивает международным терроризмом. Юра скопит деньги и отправится чихвостить всю итальянскую братву. Это, конечно, потруднее, чем с подмосковными проститутками разбираться, но элемент внезапности, как говорится, и здесь на его стороне. Как тебе нравится подобная картина?
      - Совсем не нравится.
      - Мне вот тоже. Именно поэтому я очень надеюсь на то, что ты рассказала мне все, что знаешь, и ничего не спутала и не забыла.
      - Кажется, нет.
      В голосе Карины уже не было прежней уверенности. Мне не хотелось думать, что ей есть, чего бояться, однако когда мои подозрения оказались облеченными в словесную форму, она явно забыла про свою прежнюю игривость и призадумалась.
      - Как ты, наверное, успела понять, - продолжал между тем я, стараясь одновременно воспользоваться ее некоторым замешательством и отвлечь от невеселых дум, - я вовсе не намерен делиться своими соображениями с милицией или кем-то еще. Тебе я их поведал лишь затем, чтобы на всякий случай предупредить, а заодно почерпнуть взамен дополнительный сведений. Так что беспокоиться тебе если и нужно, то только о себе. Как ты считаешь, есть у твоего брата хоть малейший повод думать, что ты тоже в чем-то виновата?
      - Послушай, хотя все это звучит чертовски интересно, не нужно думать, что ты своими умозрительными построениями вышел на след страшного убийцы. - Карина освободилась от моих навязчивых объятий и встала. - У тебя хорошо работает логика, но у меня есть моя собственная интуиция, а она подсказывает мне, что все не так просто, как ты себе представляешь.
      - По крайней мере, тот психологический портрет брата, который ты сама нарисовала, в мою гипотезу укладывается, увы, превосходно.
      - Допустим. С твоей точки зрения. А вот с моей он во всей этой истории выглядит, как тряпка. Собственно, наш с ним нынешний разлад во многом и произошел оттого, что он почувствовал во мне именно это к себе отношение.
      - Ты сказала ему, что он тряпка?
      - Что я, дура что ли! Не сказала я ничего. Но подумала. Потому что он и есть тряпка. Когда у него с разными девицами все само собой получалось, ходил гоголем, никого вокруг не замечал. А тут жену, можно сказать, из-под носа увели - и он хоть бы хны, смирился, голову повесил, всех винить стал, кроме себя, разумеется. Если вдруг окажется правдой то, что ты тут нафантазировал, я, может быть, его даже зауважаю.
      - Смотри только, чтобы тебе самой щепкой не попало. Знаешь, что бывает, когда лес рубят?
      - Догадываюсь. - Карина бросила взгляд на часы над холодильником. - Слушай, мне пора. Если у тебя все, спасибо за предостережение, но я побежала. О’кей?
      - Будем считать, что о’кей. Хотя я не уверен, как, наверное, и ты. Давай сразу договоримся, что о нашей беседе никому ни слова. Если что, звони.
      - А я что, знаю твой телефон?
      - Сейчас узнаешь. - Я быстро написал номер на листке бумаги, сложил и протянул девушке. - Имени не подписываю. На всякий случай. И убедительно рекомендую от греха подальше просто запомнить, но никогда не вносить в память телефона. О нашем знакомстве не должен знать никто. Кстати, на следующей неделе меня может не быть в Москве, но телефон, думаю, работать будет. Так что звони.
      Карина уже приготовилась открывать входную дверь, когда я остановил ее за плечо, развернул к себе, поцеловал в удивленные губы и протянул десять долларов.
      - Это еще за что?
      - За поцелуй.
      - Оставь свои глупости при себе, - улыбнулась она, как будто не обидевшись моей мальчишеской выходке. - Или ты решил, что я все делаю только за деньги? В таком случае, десятки мало, потому что ты больше получаса со мной разговаривал, держал на коленях да еще лапал за живот.
      Мне ничего не оставалось, как сунуть деньги обратно в карман.
      - Постой-ка! Я тут еще кое-что важное вспомнил. Задержись на две минутки.
      - Ну что еще?
      Карина отпустила ручку двери и внимательно посмотрела на меня. Грустная Барби.
      - Хочу просто уточнить несколько имен и фамилий. Для профайла, так сказать. Как тебя по батюшке?
      - Игоревна, а что?
      - А фамилия?
      - Это обязательно?
      - Весьма желательно.
      - Ну Сабурова.
      - И Юрий тоже Сабуров?
      - Никогда об этом не думала, но раз он сын брата моего отца, то, похоже, да.
      - Так, с этим, кажется, разобрались. Ты не знаешь, Алеся поменяла свою девичью фамилию, когда выходила за него замуж?
      - Чего не знаю, того не знаю. И уж ее девичьей фамилии не знаю тем более, так что можешь не спрашивать.
      - Понятно. Теперь еще раз про старое: Светлану и Александра точно никаких не знаешь? Подумай только внимательно. Брат с сестрой. Живут на задах Ленинского. Содержат нечто вроде притона. Фильмы эротические снимают. Саша иногда околачивается в Филевском парке, на месте бывшей Горбушки. Ничего не говорит?
      Карина покачала головой. Ей не терпелось со мной распрощаться и уйти.
      - Тогда последнее - Руслана Андреева.
      - Что «Руслана Андреева»?
      - Не слышала такого имени?
      - Про Андреевых не слышала, а Русланой из всех моих знакомых звали только сводную сестру Юрия, правда, я ее не знаю и никогда в жизни не встречала, но помню, что в детстве очень смеялась, когда кто-то про нее упомянул, поскольку прочла «Руслана и Людмилу» и точно знала, что у женщины такого имени быть не может.
      - И ты не знаешь, где она, кто она?
      - Да я и родственников-то своих не всех знаю, а ты спрашиваешь совсем про какую-то «седьмую воду на киселе».
      - Ты же говоришь, твоя Руслана - сестра Юрия.
      - Я сказала «сводная». Досталась, так сказать, его отцу от второго брака, кажется. Больше я точно ничего не знаю, не пытай.
      - Ну хоть живет-то она где, в Москве?
      - Не знаю. Может быть.
      - А дети у нее есть?
      - Да что тебе эта Руслана далась! Откуда я знаю! Если хочешь, могу дать тебе телефон Юры, сам у него все и расспроси.
      - А кстати, дай, если не жалко, - встрепенулся я. Такой простой вариант как-то не приходил мне в голову. - Мобильный?
      - В том-то и дело, что у него нет мобильного, но есть домашний. Только обещай мне теперь ты, что не выдашь меня.
      - Не волнуйся. Я и звонить-то, честно говоря, ему не намерен, но иметь телефон про запас - ты просто умница, Карина!
      - Кто бы сомневался! Записывай.
      И она продиктовала мне довольно легко запоминающийся номер (я привык запоминать цифры по ассоциациям, а тут получалось проще простого: суммы первых трех цифр и двух пар последующих равнялись десяти). Памятуя о собственном ей совете, я воспользовался краешком завалявшейся в прихожей газеты. Не знаю, ушла ли Карина после этого с чистой совестью и надеждой, что я эту газету обязательно затеряю или, не глядя, выброшу вместе со следующей порцией помойки, но сам я поступил более благоразумно, и вскоре телефон под именем «Юрий Сабуров (?)» благополучно перекочевал из газеты не только в память моего мобильника, но и в специальную записную книжку, в которой я архивировал всех своих знакомых и незнакомых и которую никогда не выносил из квартиры.
      Чувствовать себя стоящим в кратере вулкана, который вот-вот должен проснуться, с одной стороны, довольно забавно, поскольку это щекочет нервы и приводит в тонус, а с другой, страшно до отвращения, потому что ты слишком хорошо понимаешь - чуть зазевался, и тебя в два счета поглотит огнедышащая лава. Однако именно такое ощущение было у меня, когда я вышел на балкон и сел суммировать только что полученные сведения. Если Чехов призвал не вешать в первом акте ружье, коль скоро ему не придется выстрелить в последнем, то в моем случае ружье палило еще при закрытом занавесе. Совпадений оказывалось до глупости много. Как будто я с некоторых пор жил в замкнутом пространстве, населенном исключительно теми, кто имел самое прямое отношение к происходящим со мною событиям. О том, что подобное возможно в жизни, я имел до сих пор самое расплывчатое представление, но теперь когда неправдоподобное стало частью повседневности, постарался расслабиться и ничему не удивляться. Тем более что многое по-прежнему оставалось результатом моих собственных домыслов. Пусть даже не досужих.
      Хуже всего для меня было, конечно, то обстоятельство, что я собрался провести почти неделю в обществе, хоть и сводной, а все же сестры предполагаемого убийцы. Руслана - имя слишком редкое, чтобы оно оказалось у двух разных женщин, так или иначе вовлеченных в одну и ту же историю. Тем более что еще раньше у меня возникло опасливое подозрение о связи Ланы и «чеченца». Карина лишь подкорректировала его, превратив Лану из любовницы в родственницу по отцу. Хотя, кто знает, одно другому тоже ведь не мешает. Пришел же он зачем-то к Светлане посмотреть, как будут расправляться с сестрой. Не мог не знать, что она там будет. Может быть, Лана его и пригласила. Резонный вопрос: зачем? Уж инцест, так по полной программе? Чушь какая-то...
      Зато благодаря участию Карины я теперь знал с полной определенностью, что ее брат не мог не быть причастен к убийству на Поварской. Прямых улик, конечно, не появилось, однако то обстоятельство, что в круг действующих лиц, причем в самой непосредственной близости от Юрия, отныне вовлечена канувшая в Лету Алеся, лично для меня все расставляло по местам. Как любой сыщик-дилетант, я считал себя непогрешимым в скоропалительных и ничем почти (кроме череды небывало удачных совпадений) не подкрепленных выводах. Дуракам, как говорится, везет. Дураком я себя, правда, считал довольно редко. Следовало бы переиначить пословицу на нечто вроде: «Умным тоже иногда везет». В любом случае всякие попытки взглянуть на себя сейчас со стороны (инструментом чего и призвана была служить моя записная книга) ни к мукам совести, ни к сомнениям не приводили. Я был логичен, я был убедителен, я был прав.
      Потом мне вспомнилось, что теперь у меня есть такая замечательная вещь, как номер «чеченского» телефона, и осознание этого немаловажного факта произвело на меня действие валерьянки: суета моих мыслей замедлилась, и я постепенно успокоился. Я представил себе, что бы было, если бы еще в самом начале этой запутанной истории лорд Доджсон не поделился со мной своей визитной карточкой. Наверное, я бы уже давно отправился в Англию и рыскал там в поисках его и его спутницы (или спутниц). Обладание же возможностью свободного «доступа к телу» позволяло мне не только не беспокоиться, но и фактически его игнорировать. Подобное происходит с жителями богатого на достопримечательности города, которые, в отличие от жадных до новых впечатлений туристов, не спешат в расположенные под боком музеи и галереи - никуда они не денутся, как-нибудь на досуге зайдем и т.п. - и так никогда не осуществляют задуманного. Много ли ленинградцев ни разу не было в Эрмитаже? Или москвичей в Кремле? Больше, чем мы думаем, я почти уверен.
      За окнами, между тем, снова стало смеркаться.
      Если мне не изменяла память, Лана обещала сама мне перезвонить и рассказать, как у нее прошли предварительные переговоры с «царевной Ярославной». Как бы ни поджимало время, сам я звонить ей первым больше не стал ни при каких обстоятельствах. Я уже знал достаточно много (надеюсь, что не слишком много), чтобы в конце концов перестать торопить события и позволить им разворачиваться естественным образом. Возникшее было желание обладать Ланиной дочерью поулеглось (как физически, так и ментально) после общения с Кариной: я уже не просто подбирался к славной, ни о чем как будто не подозревающей девочке, а нагло запускал руку в целую большую семью, вот-вот грозившую при подобных темпах разрастись до размеров среднего муравейника.
      С другой стороны, я, конечно, ждал этого звонка. Будучи по природе человеком собранным и организованным, я всегда предпочитал сначала «сделать дело», а уж потом «гулять смело». Одна неделя, очень может быть, ничего не решает, но чтобы успеть попасть в понедельничную группу отъезжающих, необходимо было подать и оплатить заявку уже сегодня. Вряд ли завтра.
      Чтобы чем-нибудь себя занять и не тратить драгоценное время (увы, не все его ценность понимают), я перезвонил в агентство и у все той же вежливой дамы уточнил, как их найти. Оказалось, ближайший ко мне офис располагается на Проспекте Мира, в торце здания, смотрящего на площадь перед Рижским вокзалом. При удачном стечении обстоятельств я мог добраться до него наземным транспортом минут за двадцать. Правда, «удачного стечения» не предвиделось, поскольку, по меткому выражению одной радиостанции, наступало время «собирать пробки». Тем не менее удобство и скорость метро не перевешивали чашу весов в свою пользу: я полностью зависел от мобильного телефона, а он у меня был не настолько силен, чтобы принимать сигнал в каменном подземелье тоннеля. Идея же заключалась в том, чтобы постепенно двинуться к Рижскому вокзалу, а по дороге продолжать ждать звонка Ланы. Если она не позвонит, следующая неделя пропадает (а вместе с ней, может статься, и вся задумка), но если все-таки успеет, я уже буду во всеоружии, то есть на месте.
      Почти так и получилось. Посматривая на часы, я уже приближался на молчаливом «частнике» по Сущевскому Валу к повороту на Проспект Мира, когда телефон у меня на поясе взорвался радостными позывными. Водитель скептически покосился на меня в зеркало заднего обзора и увидел, как я выдергиваю крышку и подкладываю трубку к уху, уже зная по высветившемуся на экране номеру, кто это.
      - Все в порядке, - сказала Лана.
      Так буднично, как будто речь шла о походе в магазин.
      - Что она сказала? - Лана понимала, о ком я, а шоферу слышать лишнее не полагалось.
      - Она в восторге.
      - В каком смысле?
      - В самом что ни на есть прямом. Сказала даже, что я молодец, раз у меня такие друзья. Я уже слышала, как она хвастает по телефону подружке, что поедет с мамой по Золотому Кольцу. Особенно ей почему-то хочется посмотреть на Иваново.
      - Город невест? Не рано ли?
      - Ей кто-то рассказывал, что там можно увидеть, как ткут на ткацких станках, а она у нас любительница всего, что кроится и шьется.
      - Понятно. Я сейчас, кстати, уже недалеко от агентства. Ты будь на телефоне на случай, если они станут задавать какие-нибудь подробные вопросы, вроде номера паспорта и тому подобного.
      - Думаешь, нас не поселят вместе?
      - Между прочим, хорошо что напомнила! Ты с ней эту тему обсудила? Какое размещение мне просить?
      - Она считает, что друзья для того и нужны, чтобы с ними дружить, а значит и жить вместе. Такой ответ вам подходит?
      - Вполне. Лишь бы потом она кому не следует не проговорилась.
      - Это разве ваши заботы?
      - Надеюсь, что нет.
      - Ну что, я у вас хорошая рабыня?
      - Пока да. - Я рассмеялся. - Буду звонить.
      - Здесь что ли? - Водитель вырулил на Проспект Мира и сразу же притормозил перед высоким крыльцом, увешанным рекламными табличками.
      - Да, спасибо, - согласился я, не без труда разглядев среди надписей нужное мне название.
      - Счастливо отдохнуть, - пожелал он на прощанье, и я подумал, что дорого бы дал, чтобы его слова сбылись. Собственно, дешево и так уже не получалось.
      В конторе меня встретили радушно. Оба менеджера - молодые девушки среднестатистической наружности - были свободны, однако обязанности между ними были распределены таким образом, что заниматься со мной стала крашеная блондинка. Крашеная брюнетка периодически отвечала на звонки и рассказывала о том, какие замечательные условия ждут их клиентов в трехзвездочной гостинице на Кипре. Мне подумалось, что есть повод явиться сюда еще раз, где-нибудь через годик, только уже с Ярославной и без Ланы. Дружить, так с толком.
      Оформление путевки и подписание контракта прошло без сучка и задоринки. Наблюдая за тем, как блондинка выводит в нужных местах раз продиктованные мною имена и фамилии, я с грустью вспомнил те времена, когда не расписанных людей не селили вместе. Сейчас от меня не потребовали даже паспорта. Возможно, должное впечатление произвела выложенная на стол уже в самом начале разговора пачка денег (по телефону меня успели предупредить, что «условные единицы» агентство принимать не решается, так что пришлось по пути поменять четыреста долларов, которых, кстати, хватило за глаза), однако я и в этом сомневаюсь. Просто никому ни до чего сегодня не было дела. Правда, в какой-то момент блондинка оторвалась от своей писанины и поинтересовалась, сколько лет девочке. Узнав, что двенадцать, хмыкнула про себя, пососала кончик ручки и выразила вслух опасение, мол, не возникло бы проблем на месте, то есть во Владимире, где нравы еще не всегда соответствуют современным традициям.
      - А какая разница? - наивно удивился я. - Мы живем вместе с тех пор, как Ярке исполнилось пять. И ничего.
      - Кто же их знает, - вздохнула девушка, продолжая заполнять пропуски в контракте. - Я же вас все-таки в трехместную комнату записываю. Лишь бы вдруг не придрались.
      - Не придерутся, - подала голос брюнетка. - Ты разве не помнишь, как мы месяца два назад точно также оформляли несемейную пару, где оба были неженаты и у обоих было по несовершеннолетнему ребенку. И ничего, никаких проблем.
      - Ну, я тоже, конечно, думаю, что ничего страшного не случится.
      - А нельзя ли как-нибудь заранее уточнить, чтобы не попасть с этими кретинами в дурацкую ситуацию? - не слишком вежливо поинтересовался я.
      Брюнетка охотно стала куда-то звонить, довольная, что нашелся повод самолично занять телефон и не отвечать за входящие звонки.
      - Алло! Клавдия Ивановна? А где Клавдия Ивановна? Да, подожду. - Улыбка в мою сторону, призывающая к пониманию и снисхождению. - Клавдия Ивановна? Здравствуйте, Клавдия Ивановна. Это Татьяна из Москвы. У нас тут клиент к вам оформляется, то есть, семья, родители и ребенок двенадцати лет. Родители не расписаны. Не будет на регистрации разговоров?
      Клавдия Ивановна что-то отвечала, брюнетка внимательно ее слушала, кивала мне и продолжала держать на лице улыбку. Мне показалось, что приводятся доводы не в мою пользу. Как вскоре выяснилось, на самом деле Клавдию Ивановну интересовало отнюдь не наше родство, а то, что на сегодняшний день остался один четырехместный номер и два трехместных, но один без телевизора, а в другом барахлит холодильник, однако к понедельнику народ должен как будто разъехаться и номеров станет больше.
      - В крайнем случае, - заметил я, - барахлящий холодильник можно поменять с тем, что работает в комнате с телевизором.
      - Ну, в общем, да, - согласилась брюнетка, и улыбка ее стала еще более вызывающей.
      Тем временем блондинка попросила меня вписать в контракт свои паспортные данные. Моя копия, как водится, осталась заполненной только ею. Почему-то считается, что клиент при желании может недостающие записи внести на досуге сам. Может-то может, но что если я возьму и дома впишу данные другого человека. Если тот потом подаст на компанию в суд, чья копия будет иметь больше веса?
      На самом деле, меня это нисколько не интересовало. Гораздо полезнее было узнать, что автобус с определенным номером отходит в понедельник от площади Красных Ворот аж в половине восьмого утра. Столь ранний отъезд объяснялся тем, что нам предстояло по пути во Владимир, где нас ждал ночлег, посетить сразу и Сергиев Посад, и Александров, и Иваново. В Иваново полагался обед. На прощанье блондинка сообщила, что гостиница у нас будет скромная, но хорошая, не в самом Владимире, а в самом настоящем лесу, и это, несомненно, настоящая экзотика на свежем воздухе. Наконец, обе девушки пожелали мне счастливого пути и выразили надежду, что я от них еще не раз отправлюсь отдыхать всем семейством. Например, на Кипр.
      - А на Кипр с дочерью не моей жены вы меня пошлете? - съехидничал я уже на пороге.
      Ответом мне были поднятые брови и непроизвольные утвердительные кивки черно-белых головок.
      
      
____________________
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

Глава 10

Холостяцкие радости - Марина - О «работе»
с обнаженной натурой - Познание тела - Воскресная
прогулка по лесу
      
      
      
      Неправильно полагать, будто жизнь холостяка синонимична беззаботному существованию эдакого эгоиста, отгородившегося, как ниппелем, от всего раздражающего и допускающего под свою ракушку исключительно благоприятные эмоции. Моего здорового цинизма будет явно недостаточно, чтобы утверждать и обратное; скорее я соглашусь с тем, что настоящий холостяк (то есть не жертва безотцовщины и материнского воспитания или не полный идиот, а продукт, как теперь принято выражаться, не заладившейся в семейном отношении судьбы или, что чаще, собственного мировоззрения) оказывается в действительности зажат между Сциллой и Харибдой, то есть окрыляющим чувством творить с собой, что угодно (иначе говоря, что приятно), вне зависимости или вопреки общественному мнению, с одной стороны, и «нечистой совестью» (а именно аппендиксом все того же общественного мнения, которое неуклонно заставляет обращать внимание на людей вокруг и видеть биологическую необходимость продолжения рода или, изъясняясь более интеллектуально, давать новые побеги фамильному древу). Ибо таков я.
      Не скрою, моя совесть-Харибда большую часть времени преспокойно почиет и больно ранит исподтишка лишь в редкие моменты внезапного пробуждения, вызванного, вероятно, нехваткой йода в организме, тогда как балом круглые сутки правит удовольствие-Сцилла, подающая стойкие импульсы в самые отдаленные закоулки упивающегося ежедневной свободой мозга.
      Надвинувшиеся выходные принесли с собой квинтэссенцию торжества последней. В предвкушении понедельника и осознавая масштабность проделанной на истекшие несколько дней работы по установлению тайных и явных связей между отдельными личностями моего самопроизвольно возникшего мирка, я решил провести их, как обычно, совмещая приятное с полезным.
      Вечером пятницы я набрал номер телефона, против которого в моей картотеке значилась некая Марина. Собственно, она была не некая, а совершенно конкретная, двадцати с небольшим лет, в меру стройная, в меру худенькая, в меру скромная и вместе с тем не чурающаяся авантюрных предложений вроде того, которое я ей сделал несколько дней тому назад, когда пригласил на импровизированное «собеседование». Дело в том, что мне в очередной раз понадобилась новая модель для моих фотоэкспериментов. Вообще в картотеке телефонов знакомых и не очень знакомых девушек у меня содержалось предостаточно, однако за давностью лет многие из этих знакомств, не будучи постоянно возобновляемы, позабылись, некоторые были использованы вполне достаточно, некоторые сами собой отпали за ненадобностью. Одним словом, как настоящий вампир-коллекционер я находил более вдохновляющим для моего творчества не тасование уже известных мне лиц, а непрерывный (по мере сил и возможностей, разумеется) поиск свежей крови. Что проявлялось в довольно регулярном гулянии по различным сайтам знакомств в Интернете и рассылке абсолютно честных предложений тем девушкам, которые, как мне казалось, вовсе не зациклены на собирании восторженных писем от несуществующих поклонников (случаи бывают разные, но в большинстве своем по нашей отечественной сети рыщут озабоченные студенты и осоловевшие от безделья клерки средней руки), а просто развлекаются в надежде среди моря чепухи в один прекрасный день выловить что-нибудь более или менее достойное их феминистического внимания. Девушки в сети - закоренелые феминистки. Либо мальчикообразные подростки, либо недавно бывшие ими и чуть-чуть подросшие студентки сугубо технических и некоторых творческих вузов. Исключения из этого правила всегда в чести, но их по определению мало и они на вес золота. Конечно, меня интересовали только жемчужины и алмазы, пусть даже не ограненные.
      К последним относилась и Марина, которая поместила на общей доске объявлений свой любительский портрет, едва различимый сквозь пелену густого дыма, испускаемого ее озорной сигаретой в длинном мундштуке. На мой написанный «под копирку» призыв откликнуться «в случае, если есть желание попробовать себя в роли обнаженной фотомодели» она ответила в тот же вечер «желанием попробовать» и без лишних проволочек снабдила послание номером мобильного телефона (какая неожиданность!). Обычно даже в случае понимания смысла предложения и высказывания принципиального интереса виртуальные соискательницы пытаются максимально оттянуть этот жест доброй воли и всячески стараются либо выяснить «куда тебе можно перезвонить?», либо втягиваясь в бесконечную переписку. Когда это происходит, я быстро выхожу из игры, поскольку слишком ярко представляю себе, как на другом конце сети сидит эдакий гадкий утенок (не обязательно, кстати, девочка), который прячется за привлекательной фотографией полюбившейся модельки из какого-нибудь подросткового журнала или со страниц все того же Интернета.
      Действительно, с Мариной мне, вполне можно сказать, повезло. На мое озвученное по телефону предложение встретиться она ответила заинтересованным «Когда и где?», предоставляя мне право выбора и давая тем самым понять, что готова быть зависимой (зависимость и покорность характеризует почти всех девушек, желающих побыть в роли модели, даже если они и не отдают себе в этом отчета; по-видимому, их врожденный эксгибиционизм идет рука об руку с другим «измом», получившим свое полную форму по имени небезызвестного Захер-Мазоха). Я же, как всегда, повел себя по-джентльменски и заявил, что лучше всего для первой встречи использовать нейтральную территорию, а посему выбор времени и места за ней. Марина согласилась встретиться со мной буквально в тот же день перед «Макдональдсом» в начале (или в конце) Арбата. Обещала если и опоздать, то совсем ненадолго. Добавила, что на выложенной в Интернет фотографии она моложе на год и что за это время перешла на короткую стрижку. А кроме того, ее будет довольно легко увидеть в толпе по «боевой раскраске». На мой вопрос: «И в чем же она заключается?», Марина охотно пояснила, что выкрасила прядь на челке в огненно-алый цвет и теперь «семафорит по полной программе». В «полной программе» я несколько разочаровался, когда увидел свою избранницу, выходящую из-за угла дома со стороны Смоленской площади и неторопливо следующую вдоль здания некогда престижной закусочной в ожидании, что ее окликнут. Прядь и в самом деле была неестественно яркой, однако никакого потрясения я от ее созерцания не испытал. Прядь как прядь. На темных волосах смотрится довольно пикантно и только. Вообще же я в первый момент почувствовал, что несколько обманут в своих ожиданиях (которых у фотографа, впервые идущего на встречу с неизвестной моделью, по хорошему быть не должно, ибо слишком велик риск разочарования). Кажется, я уже упоминал, что отношусь к девушкам с короткой стрижкой с некоторым предубеждением. Мой фетиш - не только длинные ноги, но и волосы. При желании их можно собрать в красивый узел на затылке, обнажив изящные формы головки (чему по идее и должна служить короткая стрижка), но будучи распущенными по плечам они придают всему облику первородное женственное очарование, и это для меня как фотографа дорогого стоит. С длинными прядями можно играть, их можно заплетать, расплетать, поднимать, укладывать, ими можно прикрывать изъяны фигуры, добавлять в нужных местах тени и достигать множества иных дорогих моему сердцу и взгляду эффектов. Если же стрижка изначально короткая, остается уповать на выразительность лица. К счастью, в случае Марины выразительное лицо с красивым росчерком бровей и тонкими линиями носа и губ было следующим, что бросилось мне в глаза. Я согласился на этот компромисс, справедливо решив, что лицо важнее, тем более что большинство моих прежних моделей оказывались таковыми именно за счет длины волос, так что определенное разнообразие моей коллекции образов совсем не помешает.
      Мы уединились здесь же, в открытом баре в двух шагах от «Макдональдса» и провели отведенные мне Мариной полчаса в легкой беседе, отмеченной полным взаимопониманием. Марина не жеманничала, но несколько раз очень хорошо улыбнулась, честно отвечала на вопросы о семейной жизни (с мужем недавно рассталась, детей нет, живет одна в собственной квартире, купленной родителями), о причинах, побудивших ее согласиться на мое предложение (попробовать себя в новом качестве и немного заработать, что никогда не лишне), о пожеланиях (чтобы было красиво, а не пошло; чтобы, прежде чем выставлять фотографии в Интернете, я согласовывал их с ней), пролистала все принесенные мною журналы, в которых были мои ранние публикации, и осталась довольна всем увиденным и услышанным, о чем откровенно призналась и на прощанье пожелала скорее приступить к работе.
      И вот теперь я нашел досуг позвонить ей во второй раз (причем уже не по мобильному, а по доверительно продиктованному домашнему телефону), чтобы договориться о съемках на следующий же день.
      Сначала включился автоответчик, который спокойным Марининым голосом сообщил, что ее, увы, сейчас нет дома, но что можно оставить для нее сообщение, а уж она в свою очередь обещает перезвонить. Не успел я произнести первых слов приветствия, как трубку подняли.
      - Я дома, - призналась Марина. - Просто иногда специально оставляю автоответчик. Как дела?
      - Ты еще не передумала позировать?
      - Нет. Но ты давно не звонишь, и я, честно говоря, решила, что тебе не подошла.
      - Обознатушки. Ты свободна завтра?
      - А завтра у нас что?
      - Суббота, кажется.
      - Могу. Во второй половине дня. Не высыпаюсь я последнее время что-то.
      - Знакомая история. Для тебя вторая половина когда начинается?
      - А куда нужно приехать?
      - Я предлагаю первую съемку провести у меня в четырех стенах. Будем называть ее ознакомительной. За шедеврами гнаться не будем, но если получатся - хорошо. Так что на «Багратионовскую» сможешь подъехать.
      - Так мы соседи! Я на Кутузовском живу. Около арки.
      - Очень мило. Так во сколько ты сможешь? Чтобы успеть выспаться, быть свежей, но и так, чтобы не слишком поздно.
      - Можно в два. Могу и в час, если надо.
      - Тогда в полвторого.
      - Пойдет. Где встретимся?
      - Чтобы тебе не искать, подходи лучше к метро. Я там недалеко обитаю. Встречу, пойдем ко мне.
      - У какого выхода. Там их, насколько я знаю, два.
      - Как если выходить из последнего вагона из центра.
      - Все, поняла. Что тащить с собой?
      - Тащить ничего не надо. Возьми только то, в чем тебе было бы самой интересно. Главное - не забудь туфли. Есть на высоком каблуке?
      - Я очень высокие не ношу. Есть на среднем.
      - Бери их.
      - Есть еще сапожки.
      - Можешь захватить, но необязательно. Поскольку, как я сказал, это будет нашим первым знакомством, мне важнее увидеть, как ты выглядишь в естественном виде. Прихвати лучше какие-нибудь короткие маечки, если есть, чем короче, тем лучше.
      - Белье брать? У меня есть замечательный пушистый лифчик, розовый.
      - Прекрасно. Обязательно прихвати. Пожалуй, все. Значит, договорились?
      - В половине второго я буду у «Багратионовской» перед выходом из последнего вагона из центра.
      - Только не на платформе, а уже на улице.
      - Ну да, естественно.
      Надо ли говорить, что на следующий день, в субботу, я проснулся в приятном возбуждении. Вся аппаратура была проверена и заряжена накануне. Лампы вынуты из шкафа и расставлены по комнатам, где я намеревался испытывать мою новую натуру. На одном треножнике победоносно сверкал серебристыми боками цифровой фотоаппарат, на другом, попроще, - его старшая сестра, видеокамера. Я всегда старался совмещать фотографирование с фрагментами видеозаписи под тем предлогом, что буду впоследствии просматривать, как девушка двигается, и таким образом определять наилучшие ракурсы и рождать новые идеи. В действительности, я редко возвращался к этим записям, которые делал почти так же немотивированно, как коллекционер, пополняющий свое собрание не из надобности, а в силу выработавшейся привычки. Честно говоря, я и сделанные фотографии не просматривал по несколько месяцев, а вспоминал о них лишь тогда, когда начинал нуждаться в свежих материалах для разрастающихся Интернет-проектов.
      То, ради чего устраивались эти съемки, заключалось не в результате (его я со временем научился достигать практически экспромтом, не утруждая себя сложными композиционными построениями и связанной с этим тяжелой «работой»), а в самом процессе, который давал мне непередаваемое ощущение с одной стороны, свободы, а с другой, полного контроля над своими эмоциями и инстинктами. Подобный подход родился у меня совершенно инстинктивно, хотя фотографировать обнаженных моделей я начал именно в том возрасте, когда подобный род искусства служит не столько самовыражением, сколько благопристойным поводом добиться запретного. Каков будет ответ, если сказать красивой незнакомой девушке: «Разденься, пожалуйста, я хочу на тебя посмотреть. Руками обещаю не трогать»? Думаю, даже самая отчаянная и бесстыдная повертит пальцем у виска, надует губки и скроется за горизонтом. А если сказать то же самое, но при этом добавить: «Я тебе заплачу»? Эффект, пожалуй, будет достигнут больший, однако останутся только бесстыдные. Зато если перефразировать предложение и сказать (я имею в виду, разумеется, не фразу, а тот смысл, который она должна в себе нести) нечто вроде: «Ты такая прекрасная, что будет преступлением не запечатлеть тебя обнаженной для истории», останутся не только эксгибиционистки, но и утонченные ценительницы искусства, причем зачастую не рассчитывающие на материальное вознаграждение за труды. Наконец, последним вариантом можно считать предыдущую фразу, осторожно совмещаемую с вопросом об оплате. Именно осторожно, поскольку, хотя, с одной стороны, «я тебе заплачу» наверняка прибавит желающих поучаствовать и представит тебя самого в выгодном свете - эдаким художником-филантропом, достаточно богатым и щедрым, чтобы нравиться подстраивающимся к общей очереди девушкам, с другой стороны, некоторых потенциальных кандидаток она рискует отпугнуть как раз своей меркантильностью. У нас в народе пока еще не искоренилось столь ценное качество, каким является ощущение несовместимости настоящего искусства и денег. Искореняется с каждым днем, но не искоренилось. Мне кажется. Более того, некоторый опыт научил меня одному очень важному неписанному правилу. Почему-то считается, будто фотографы обязательно спят со своими моделями. То есть, занимаются с ними любовью. Вопрос лишь один: до или после сеанса. Такого мнение масс. Другого массы не признают и не понимают. Если художник не любит натурщицу как мужчина, он получает ярлык «голубого» и точка. Спрашивается, почему? Полагаю, в силу вульгарности этих самых масс, пусть даже они состоят из неглупых личностей. Культура восприятия обнаженного тела низводится до циничного высказывания вслух и заинтересованного взгляда украдкой. Один мой хороший знакомый, к примеру, блистательно разбирался в итальянской живописи, будто не замечая того, что красота человека в эпоху Ренессанса передавалась не столько через духовное, сколько через физическое. При этом он фыркал и сыпал грубостями, если на глаза ему попадалась фотография из какого-нибудь эротического журнала, коллекцию которых я скапливал у себя в кабинетном книжном шкафу. Трудно принять это за нечто иное, как не за двойную мораль, прижившуюся и в нашем, и в любом другом обществе. Сам же я придерживаюсь того нераспространенного мнения, что объект (пусть даже обнаженный) искусства (пусть даже как повода) и объект плотского желания имеют право соединяться лишь в рациональном уме фотографа и ни коем образом - в его жизни. Последнее позволительно допускать только когда потенциал модели уже исчерпан и расставаться с ней не жалко. Поскольку, раз перейдя в разряд любовниц, девушка навсегда теряет свою платоническую прелесть недоступно-чужой натурщицы. У меня это происходит почему-то именно так. Теперь я лишний раз подумаю, прежде чем обнаружить свой мужской интерес какой-нибудь заранее подготовленной «неосторожной» фразой или охотно подыграть, уловив встречное движение. Обнаженная доступность девушки и возможность изначально видеть «товар лицом» с некоторых пор оказывают на меня сдерживающее действие, которое, как я сам не раз убеждался, одновременно озадачивает и весьма импонирует моделям. Где-то в глубине души, они, конечно, видят себя в роли жертвы (отсюда их природная склонность к упоминавшимся эксгибиционизму и мазохизму), но мужчина не спешит нападать на них, он постоянно рядом, он не выпускает их из поля своего слегка рассеянного зрения, временами он даже смотрит сквозь них, что их несколько задевает, и все же они признательны ему за то, что, видя в них красивых женщин, он остается любознательным созерцателем, а не превращается в большого ребенка, попавшего в бесхозную лавку сладостей. Уничтожение стереотипов приводит к знаменательным результатам. Во всяком случае, тебя запоминают. Впоследствии это может оказаться самым существенным результатом.
      Признаться честно, воплощение подобной тактики в жизнь давалось мне поначалу ой как нелегко. Много лет мечтать о том, что в один прекрасный день предстает перед тобой во всей красе, а ты сам себя уже сковал рамками приличия и из последних сил изображаешь сосредоточенность исключительно на световом решении и композиции - каторга. Это если один раз. А если танталовы муки повторяются каждый день на протяжении целой недели? Потому что ты взял в конце концов отпуск и успел предварительно переговорить с шестью девушками, ни одна из которых не отказалась попробовать себя в роли модели в жанре «ню». Если каждый день ты собираешь аппаратуру и едешь через всю Москву на окраину, где тебя ждет специально снятая для этих целей частная квартира, непригодная для жилья по причине тараканов, но вполне пригодная для того, чтобы провести в ней пять-шесть часов наедине с совершенно голой сверстницей, покорно исполняющей все твои команды и спокойно принимающей одобрительные пошлепывания по упругой попке. Взявшись за гуж в понедельник, отмену очередного сеанса в следующее воскресенье ты воспринимаешь как манну небесную, втайне опасаясь, что за истекший срок утерял всю свою мужскую силу и больше уже никогда не сможешь как следует возбудиться в присутствии нагой не-модели. Нужно, чтобы прошло еще немало времени, прежде чем к тебе возвратится способность ощущать вкус еды, после столь обильного пира. Когда же это наконец происходит, ты облегченно вздыхаешь и даешь себе зарок избегать нервных перегрузок и ни за что не фотографировать больше двух разных девушек в неделю.
      К утру той субботы, о которой здесь идет речь, все описанное выше уже стало историей. За годы проб и немногочисленных, но все-таки ошибок я научился не только неплохо фотографировать и выгодно выставлять свое творчество на продажу, но и достойно руководить всеми сопряженными с этим, в принципе, нехитрым занятием процессами. От прошлых переживаний осталось лишь милое моему сердцу волнение в предвкушении нового общения, новых форм, новых снимков. Любопытно, что по мере их накапливания (как в моей памяти, так и в памяти компьютера, где они архивировались в длинные столбики ничего не значащих названий файлов, с которых теперь на меня смотрели неизвестно кем ставшие нагие барышни - на диванах, в прихожих, в ваннах, на стульях и пуфиках, на крышах домов, в руинах, в лесу, на балконах) волнение перед очередной встречей не притуплялось: оно навязчиво сосало под ложечкой и мешало как следует завтракать (если сеанс назначался на утро) или обедать (если на день), и лишь увидев ту, которой решил посвятить несколько последующих часов, я успокаивался и снова становился мудрым и добрым фотохудожником.
      В ожидании назначенного времени я позвонил Лане и сообщил подробности понедельничного отъезда. Подспудно я ожидал, что она нет-нет да и упомянет про загадочное убийство своей знакомой, однако этого не происходило. Лана как будто совершенно об этом забыла. Я решил напомнить, но не в лоб, а опосредовано.
      - Как там поживает твоя Светлана? Больше работы не предлагала?
      - Не знаю. Честно говоря, я с ней с тех пор не общалась.
      - Странно. Вы же, кажется, большие подруги.
      Я прислушивался, чтобы не пропустить изменения в голосе: полагал, что моя навязчивость будет раздражать Лану. Не тут-то было.
      - Подруги, да, но я не настолько от нее зависима, как вы могли подумать. Обычно это она мне звонит первой и предлагает подработать. Пока не звонила. Наверное, хватает новых кадров.
      - Или нет повода, - подсказал я. - Интересно, она знает о случившемся?
      - Это вы насчет той девушки? Кстати, я совсем забыла. Действительно, надо будет Светке позвонить, предупредить, чтобы была аккуратнее.
      - Почему?
      - Да потому что она по жизни никого и ничего не боится. Когда еще частной практикой занималась, водила к себе всякую шваль, в смысле всяких непонятных личностей. Хорошо еще, что она изображала хозяйку, а представьте, что могло бы произойти, если бы ее амплуа заключалось в покорности. Да ее бы на другой же день до смерти забили.
      - Откуда такая уверенность?
      - А вы думаете, все такие сдержанные, как вы? Однажды даже на сеансе один тип так распоясался, что Сашке с помощью кое-кого из зрителей пришлось выставлять его в три шеи. К счастью, жертвой его припадка была не я, а другая. Он ее чуть груди не лишил, сволочь.
      - Что и говорить, веселые воспоминания.
      - Уж какие есть. А вы что же ей не позвоните? Вы ведь, кажется, еще тогда собирались.
      - Пару раз звонил, но никто не снял трубку, а один раз было постоянно занято.
      - Может, у них там и правда что-то не так? Лучше, я думаю, в таком случае, не торопить события и выждать, пока Светка сама не объявится.
      На том и порешили. Лана обещала не опаздывать, много лишний вещей не набирать и быть послушной рабыней. Весь этот разговор произвел на меня весьма умиротворяющее впечатление. Подозрения о том, что она каким-то образом связана с Юрием, постепенно рассеивались. Если они родственники, я обязательно это выясню, но что касается предположений о существовании заговора (против девочек той же Светланы или против меня, неизвестно откуда появившегося и теперь вмешивавшегося в ход вещей), то они начинали представляться мне почти не обоснованными и уж во всяком случае преждевременными.
      Еще раз перепроверив аппаратуру и убедившись, что все работает и включается, я заметил, что то ли часы сделали внезапный рывок вперед, то ли я неверно оценил время, когда проснулся: часовая стрелка замерла между двенадцатью и единицей. Я же собирался заранее перекусить, чтобы оставшуюся часть дня больше не отвлекаться по пустякам. Иногда, правда, я практиковал, напротив, очень размеренный график, разбивая сеанс съемки на два этапа, между которыми устраивалась продолжительная пауза с выходом в какое-нибудь ближайшее кафе. Обычно, в подобных случаях моей моделью оказывалась девушка, с которой мы хорошо знали друг друга и которой мне самому хотелось сделать приятное. Кроме того, совместные трапезы сближали и позволяли затронуть различные немаловажные темы, как правило, опускаемые во время «работы» (я употребляю слово «работа» и преднамеренно заключаю его в кавычки по причине того, что, с одной стороны, как я уже говорил, для меня это не более чем забава, отдых и хобби, а с другой, сама девушка должна воспринимать позирование не как развлечение - тем более развлечение меня, ее единственного зрителя, - но как определенный труд, связанный с неудобствами, напряжением внимания и усталостью). Марина пока подобного обхождения не заслужила. Да и впечатление на меня она произвела человека, готового браться за предложенное дело, доводить его до конца и лишь потом, может быть, давать себе слабинку. Я определенно не был ей неприятен, но не был и настолько симпатичен, чтобы заставить думать о чем-либо еще, кроме нескольких часов интенсивных съемок с последующим вручением гонорара и деловым расставанием до следующего раза, ежели такой вообще представится. В чем я не сомневался, поскольку готовился предложить встретиться и на следующий день, то есть в воскресенье, тоже. Помешать этому мог только какой-нибудь существенный изъян фигуры, но я любил полагаться на свою интуицию, а она подсказывала мне, что Марина хоть и не лучше, зато ничуть не хуже остальных моих моделей.
      К «Багратионовской» я подошел за минуту до назначенного времени, чтобы увидеть Марину, бодрым шагом приближавшуюся по улице Барклая со стороны Кутузовского проспекта. В толпе спешащих за дешевой китайской аппаратурой москвичей и гостей столицы она производила впечатление плывущего против течения сигнального буйка, то скрывающегося в пене волн, то выныривающего вновь своей яркой головкой.
      - Решила вот прогуляться, - улыбнулась она снизу вверх и оглядываясь как будто только сейчас почувствовала интерес к происходящему вокруг. - Не опоздала?
      Я галантно взял у нее тяжеловатую кожаную сумку и заверил в том, что все идет по графику.
      - Похоже, ты чего-то много набрала? - заметил я по дороге. - Неужели пушистый лифчик такой тяжелый.
      - Там еще лежат туфли и одно красивое платье, которое я хочу намочить.
      - То есть?
      - Ну, сняться в мокром платье, чтобы оно облепляло тело.
      - Попробуем, но должен предупредить, что как раз сегодня утром у меня, похоже, отключили горячую воду.
      Действительно, утром я был неприятно удивлен тем, что принимать ежедневный душ мне пришлось с помощью таза и разогреваемой в чайнике воды. И это при том, что официально профилактическое отключение планировалось на конец месяца.
      - Ничего страшного, - заверила меня между тем Марина. - Я тебе не рассказывала, что иногда зимой люблю купаться в проруби? Холод меня не берет.
      - Похвальное качество. Сделаю сегодня из тебя генерала Карбышева.
      Не уверен, знала ли Марина о подвиге легендарного генерала, но на лице ее появилось выражение самодовольствия. Сегодня она была почти не накрашена и понравилась мне меньше, чем на первом свидании.
      - Макияж прихватила?
      - Конечно. Не хотела гримироваться утром. Надеюсь, у меня будет время восполнить этот пробела?
      - Непременно. Ты же, кажется, у нас профессиональный визажист?
      - Я у нас профессиональный стилист, - весело поправила девушка.
      - Есть существенная разница?
      - Стиль - это не только лицо.
      - Емко. То есть ты специалист широкого профиля?
      - В каком-то смысле.
      - А вот здесь я и обитаю.
      Мы поднялись ко мне в квартиру, и я отметил, что Марина совершенно не тушуется и уж тем более не боится. Вероятно, она стеснялась перспективы раздеваться перед посторонним мужчиной, и борьба со смущением вынуждала ее мобилизовать и все остальные резервы.
      Я провел ее в гостиную, сразу включил свет в ванной комнате, продемонстрировал отсутствие горячей воды и предложил выложить на диван все то, что она захватила с собой из одежды.
      - А пока ты лучше разденься полностью, чтобы разгладились рубцы и можно было скорее приступить к съемкам.
      - Ты же сказал, что у меня есть время, - напомнила она, послушно расстегивая молнию на джинсовой юбке и косясь в сторону ванной.
      - Совершенно верно. Но следы от одежды иногда очень долго не проходят, и тебе потом самой будет обидно видеть их на красивых фотографиях.
      Марина пожала плечами и стала расстегивать пуговицы на рубашке.
      - У меня в этом смысле хорошая кожа, - заметила она, оставаясь в темно-синих трусиках и лифчике, но не останавливаясь, а закладывая руки за спину и берясь за замочек. - Так в чем ты хочешь меня снимать?
      Я бросил взгляд на диван, по очереди поднял и покрутил несколько коротких разноцветных маек, вынул из целлофанового пакетика обещанный бюстгальтер с прелестными меховыми чашечками розового цвета (соответствующих трусиков почему-то не было, но они и не требовались), разложил на коленях длинное узкое платье, шелковое, темно-бордовое, несколько кожаных и металлических поясков, один слишком маленький, чтобы застегиваться на талии, и служащий, вероятно, своеобразным ошейником, и туфли, изящные, черные, на вполне высоком каблуке и ремешках с серебряными пряжками.
      - Да тут все можно потихоньку перепробовать, - вынес я свое авторитетное заключение и заметил, что Марина уже стоит передо мной совершенно голая. - Пока ты гримируешься, я перенесу твою одежду в спальню, потому что этот диван нам еще понадобится для съемок. Не холодно?
      - По мне так у тебя даже жарко, - призналась девушка, вынимая из-под расстеленного платья прозрачный несессер с пудрами, румянами, кисточками и прочей женской чепухой и прямо босиком направляясь в ванную.
      Она двигалась неспешна, как бы предоставляя возможность рассмотреть себя, а заодно привыкая к новому ощущению обнаженности и раскованности. Я сразу же отметил, что мой любимый ракурс - портрет со спины - в данном случае будет не самым выигрышным: у Марины оказались чуть широковатые бедра (по-женски красивые, просто я предпочитаю мальчишески узкие) и потому не совсем упругая попка, с пышными ягодицами, но без подчеркивающих мышечную форму ямочек. Это сужало круг возможностей, однако являло занятный контраст с короткой стрижкой, чем я и намеревался теперь воспользоваться. Я не успел пока как следует рассмотреть груди и живот, но отметил темную и густую растительность под ним, чем на первом этапе удовлетворился.
      Один-единственный раз в моей практике мне пришлось буквально уговаривать девушку раздеться сразу и полностью. Вернее, двух девушек одновременно. Очевидно, именно в этом и скрывалась загвоздка. Молоденькие подружки прекрасно знали, что их ожидает и что от них требуется, но почему-то не смогли себя перебороть и долго капризничали, отчего я почувствовал себя не в своей тарелке и уже подумывал о том, чтобы прекратить эту взаимную пытку. Когда девушка приходит одна, с ней всегда проще договориться. А лучше всего, не договариваться, не просить, не объяснять, но напустить на себя вид полной отрешенности, отдать команду и как ни в чем не бывало завести разговор на совершенно другую тему. Как то прекрасно получилось с Мариной. Модель должна с самого первого шага твердо уверовать в то, что меня занимает вовсе не ее обнаженность, которая не более чем естественна, а нечто вне ее, будь то настроение, детали одежды, взгляд или все вместе. И действовать здесь нужно прямо, твердо и резко. Никаких поблажек в виде халатов или возможности раздеться за закрытыми дверьми (хотя в некоторых случаях приходится идти на уступки). Лучше, когда тот же халат удается заслужить: ты сперва разденься при мне, не сопротивляйся, если я начну тебя поощрительно гладить по спине или даже по ягодицам - я ведь не более чем фотограф, почти что доктор, - а уж потом я сам, быть может, предложу тебе чем-нибудь укрыться, подчеркивая тем самым свои благие намерения. Бывали случаи (признаться, довольно нередкие), когда девушка в процессе «работы» настолько успокаивалась и свыкалась со своей наготой, что я смелел и признавался в удовольствии, получаемом от ощущения ее доверия ко мне. Когда это происходило, я мог откровенно попросить ее не спешить одеваться и в таком виде попить со мной чаю, просмотреть получившиеся снимки или просто понежиться на диване. И постепенно выяснялось, что это еще больше сближает нас как модель и фотографа, потому что я вдруг становился ей более понятен, превращаясь из упомянутого подчеркнуто холодного доктора в охочего до своеобразных эротических аттракционов мужчину.
      Марина вышла из ванной и как ни в чем не бывало села на диван, чтобы убрать несессер. Теперь я мог в полной мере оценить ее мастерство как стилиста. Вернее, все-таки визажиста. Глаза ее приобрели дополнительную выразительность, губам добавилась чувственная припухлость, кожа лица стала ровной и чуть розоватой на скулах. Девушка усиленно делала вид, будто собственная нагота кажется ей вполне обыденным явлением.
      Я предупредил, что хочу некоторое время поснимать ее на видео. Возражений не последовало. Мне даже не пришлось объяснять, для чего. Надо так надо. Некоторое время она просто сидела на диване, плотно сомкнув колени и положив на них руки с красивыми длинными ногтями фиолетового цвета, и чуть напряженно смотрела в объектив, пока я брал крупный план и рассматривал ее лицо.
      - Теперь надень-ка туфли.
      Она на мгновение забыла о моем присутствии и стала обуваться. Я медленно прохаживался вокруг, запечатлевая то ее голую спину, то проворные пальцы, то тонкие щиколотки, заключаемые в черные колечки ремешков. Когда с туфлями было наконец покончено, я отошел подальше от дивана, сел на ковер и, не сводя взгляда с выносного экранчика, сидящая в котором девушка казалась теперь задумчивой куклой, скомандовал:
      - Встань и пройдись на меня. Потом повернись и вернись обратно.
      Она могла подумать, будто меня интересует ее походка. Ну и пусть думает. На самом деле я уже только придерживал камеру направленной в одну точку (пусть снимает, что видит!), тогда как сам наблюдал уже не за экранной Мариной, а за живой, немного взволнованной и постепенно приближающейся ко мне в одних туфельках.
      Ноги все-таки чуть коротковаты, хотя она и на каблуках. Придется пользоваться проверенной хитростью и делать большинство снимков чуть выше колен. При подобной композиции любая, даже самая кривоногая девушка смотрится безупречной. К тому же ляжки у Марины вполне длинные, особенно в сравнении с икрами, так что при желании можно создать впечатление идеальных пропорций. Бедра, как я уже отмечал, широковатые, но зато узкая талия, задающая хорошую форму.
      - Ну-ка задержись так. Стой смирно и пока не поворачивайся.
      Да, если подрезать ляжки, скажем, до середины, ширина каждой из них будет сопоставима с шириной талии и таким образом создастся красивый эффект женственных, но сильных бедер.
      - Перенеси вес тела на одну ногу, а вторую расслабь и чуть согни в колене.
      Совершенно верно: под кожей в нужных местах начинают проступать мышцы, и ложится рельефная тень. С этим все в порядке. Так, теперь что у нас тут с лобком? Мысок темных волос отпущен довольно высоко, зато аккуратно выбрит по краям. Внизу, напротив, укорочен настолько, что видны чуть вытянутые дольки губок, сжатые бедрами. Весьма пикантно. С одной стороны, присутствие волос на лобке подчеркивает женственность и обнаженность, с другой, гладкая выбритость губок и промежности ассоциируется с детскостью и невинностью. Мне не нравилось, когда одно время девушки взяли манеру начисто выбривать всю растительность под животом, отчего выигрывали несколько лет внешне, но теряли законченность внутреннего восприятия. Наверное, кому-то мои рассуждения покажутся странными, однако, как я отмечал выше, волосы моделей давно уже превратились для меня в своеобразный фетиш, и неоправданное отсутствие их я подчас воспринимаю как невосполнимую потерю. Примерно на длину лобковой поросли от ее верхнего края располагался маленький пупок, аккуратный, слега вытянутый вертикально и глубокий. Это далеко не главная деталь женского тела, однако, когда пупок плохо завязан и выглядывает наружу, на нем не хочется останавливать взгляд, тогда как сам он слишком навязчиво бросается в глаза. Значительно приятнее иметь дело с крохотной, как у Марины, дырочкой, всегда заполненной тенью. Такой пупок придает всему животу вид законченности. Сам живот был у Марины нежный и плоский, но лишенный спортивной рельефности, какую я мог наблюдать, к примеру, у той же Карины. Едва заметная впадина, в которой лежал пупок, разделяла его сверху вниз на две равные части и заканчивалась холмиком лобка. У некоторых девушек, особенно восточного типа, эта впадина в той или иной степени оказывается поросшей темной растительностью; у Марины она была гладкой и становилась заметной, собственно, лишь когда в нее падала боковая тень. Узость талии, я уже отметил, так что теперь мой взгляд поднялся сразу к двум спелым грудкам, увенчанным довольно большими розовато-бежевыми сосками.
      - У тебя и в самом деле детей никогда не было?
      - Нет, а что, заметно?
      Я промолчал, рассматривая две нежно-округлые, чуть отвисшие грушки, покоящиеся на худенькой грудной клетке. Сколько я в них ни всматривался, следов растяжек мне, действительно, так и не удалось заметить. Вопрос же мой был вызван скорее стереотипным представлением о том, что если девушка не рожала, грудки у нее должны быть конусообразными и высокими. Ничего подобного в природе, разумеется, не наблюдается, так что я был изначально не прав, тем более что, как я когда-то признавался, грудь в женщине занимает меня меньше всего. Другое дело - соски. Они обязаны быть выразительными. Выпуклыми. Твердыми. Идеально, когда радиус ореола равен длине бутона. Но это редкость. Я имею в виду бутоны сосков, похожие на маленькие пальчики или карандашные головки с удобными ластиками. От таких бутонов на ореолы очень живописно падает тень, делая соски сродни природным солнечным часам-близняшкам. Не говоря уж о том, что их одно наслаждение брать в рот или мучить всевозможными бантиками и прищепками. Бутоны Марининых сосков не отличались выдающейся длиной, но все же выступали на добрые полсантиметра и тень от них приятно возбуждала. Кроме того, на самих ореолах виднелись крохотные бугорки, вроде безобидных прыщиков, которые делались тем отчетливее, чем сильнее напрягались под объективом фотоаппарата соски. Марина не могла не чувствовать, с каким вниманием я знакомлюсь с ее телом и, думаю, ей это было небезразлично. Она немного сутулилась, и оттого зауживала и без того не слишком широкие плечи. Плечи, однако, были у нее красиво развиты и при правильном ракурсе недостаток выправки компенсировался выразительностью предплечий и глубоких ключиц.
      При всем моем критическом настроении, видом анфас я остался доволен. Разрешив Марине продолжить путь, я дождался, когда она почти приблизится ко мне, повернется и сделает несколько шагов обратно. Здесь я снова ее остановил. Просто так, на всякий случай, поскольку уже имел возможность сделать выводы относительно ее вида со спины. Более внимательное изучение линий позвоночника, боков и ягодиц не заставило меня изменить первоначальное мнение: линия позвоночника невыразительна, спина практически лишена подчеркивающих теней в силу своей легкой сутулости, задница женственна, но и тяжеловата.
      - Присядь как есть на корточки.
      Действительно, в этой позе, когда ягодицы натягиваются и заметно заостряются, впечатление несколько меняется в пользу модели, но это свойственно всем девушкам, и Марина едва ли скажет новое слово в галереи моих образов, если я начну фотографировать ее с такого ракурса.
      - Оставаясь на корточках, повернись ко мне лицом.
      Неловко переступая черными туфлями по паркету, Марина с грехом пополам развернулась и выжидательно воззрилась на меня.
      - Не сжимай так сильно колени. На самом деле лучше вообще разведи их как можно шире в стороны.
      - Это мне не нравится, - призналась она, но спорить не стала.
      Боковой свет не давал как следует рассмотреть, что происходит у нее сейчас в промежности, однако я и без того понял, что подобные излишества не для Марины. «Джентльменский», если можно так выразиться, набор поз предназначался явно не для нее, а для модели с данными Карины, когда на девушку интересно смотреть даже в пошловато-журнальном исполнении, то есть когда поза принята по трафарету, принятому в там называемом «мире эротической фотографии» - на корточках, на четвереньках, на спине с раскинутыми в стороны ногами и т.п. Марину имело смысл запечатлевать без лишних изысков, чтобы ее неподготовленность не сравнивалась с профессионализмом глянцевых див, а была органичной частью самого образа. Привыкнув видеть у себя именно «девушек с улицы», зачастую озабоченных своими комплексами и не до конца уверенными в привлекательности, тем более обнаженной, я чувствовал себя теперь вполне ловко и постарался передать это спокойствие Марине. Некоторые из изложенных выше наблюдений я просто-напросто высказал вслух, дав тем самым понять, что, во-первых, никого не обманываю и вижу определенные недостатки, во-вторых, четко знаю, как сделать их незаметными на фотографиях, если она будет меня слушаться, и в-третьих, что у нее есть целый ряд неоспоримых достоинств, которые мы с ней не имеем права не выставить в самом выигрышном свете. Марину подобный подход нисколько не уязвил (здоровый критицизм вообще идет девушке на пользу, а если не идет, то, как говорится, «кривого могила исправит»). Она, конечно, ожидала от меня чего-то иного, но, с другой стороны, какая ей по большому счету разница, если за все ее достоинства и недостатки было уже заплачено (я вручил конверт с оговоренным гонораром еще когда она разувалась в прихожей, так что априорное приятие всего последующего было мною наглядно продемонстрировано)?
      Я велел ей снова встать на ноги и поднять руки над головой. Камера тем временем отслеживала поведение грудок, которые потянулись следом и слегка расплющились, а соски стали овальными. Для отвода глаз я попросил девушку, не опуская рук, повернуться вокруг своей оси. Про разочарование ее спиной и попкой я, разумеется, не проронил ни слова и теперь делал вид, будто по-прежнему ими заинтересован. У меня есть ощущение, что если на первом месте для любой девушки стоит озабоченность грудью, то следом идет твердая уверенность в привлекательности своих пусть даже дряблых ягодиц. Рассеивать ее я собирался ни при каких условиях. Любая модель должна пребывать в сладком самообмане относительно того, что нравится фотографу. Иначе ее неприязнь отразится на снимках и на их количестве.
      Когда Марина опять стояла ко мне лицом, я сказал, чтобы она показала мне свои грудки, приподняв их на ладонях. Забавно было наблюдать, как девушка, которая наверняка привыкла ласкать себе и в более интимных местах долгими одинокими ночами, делает вид, будто эта часть ее тела ей не принадлежит, а является просто неким предметом, дотронуться до которого - все равно что взять из лукошка яблоко или спелую грушу, каких там еще много. Она сложила ладони чашечками и подложила их под груди, сделала, как ей велели, послушно и бесчувственно.
      - Так?
      Еще бы не так! Но почему модели в большинстве своем столь холодны и чопорны? Потому ли что я общаюсь с непрофессионалками? Или это обратная сторона их тщательно скрываемого во время съемок стыда? Или таков один из немногих запретных плодов, который они предпочли бы не открывать перед посторонним?
      - Сожми их немного.
      Фиолетовые ногти нежно впились в мягкую кожу полных мешочков. Зажатые между мальцами соски подались вперед. Марина пристально взирала на меня, ожидая дальнейших указаний. Я приблизился, не отрывая глаза объектива от ее левой руки, которая, как мне показалась, держит грудь изящнее правой. Держит до тех пор, пока я прохожу мимо и усаживаюсь в кресло напротив дивана.
      - Теперь давай посмотрим, что ты принесла.
      Оживившись, Марина принялась по очереди брать из сложенной на диване кучки предметы и, поглядывая на свое отражение в зеркале, примерять. Я с удовольствием отметил, что стоит ей отвлечься и забыть о наготе, как движения ее становятся естественными и раскованными, а выражение порозовевшего лица одухотворенно задумчивым.
      Сначала были продемонстрированы несколько коротенький маек, одна из которых пришлась мне особенно по вкусу, поскольку оказалась ко всему прочему еще и полупрозрачной. Прикрывая одеждой только грудь, Марина как будто переставала чувствовать себя обнаженной. Мне не раз приходилось отмечать, что женщины в момент опасности, застигнутые врасплох, прячут именно груди, а вовсе не то, что мы, мужчины, сочли бы основным «срамным местом». Не берусь судить почему, но происходит именно так. Я же считаю верхом пикантности, когда модель позирует голой ниже талии. И чем больше надето сверху, тем лучше. Марина не оказалась исключением. Натянув через голову очередную майку, она готова была крутиться передо мной, как в примерочной комнате, ничуть не беспокоясь по поводу того, что назойливо соблазняет меня своей густой порослью под животом, крепкими бедрами, прохладными ягодицами и ехидным пупком. То же самое произошло и тогда, когда майки сменил очаровательный розовый лифчик, в котором ее грудь стала выглядеть соблазнительно необъятной. Длинные тесемки, тоже, разумеется, розовые, она перекинула через шею и завязала крестом на талии, неожиданно превратившись в чувственную кошечку. Уголки ее алых губ сами собой растянулись в томной улыбке.
      - Ну как?
      - Превосходно! Обязательно надо будет сделать серию снимков в нем.
      - А в майках?
      - Непременно. Что там еще осталось? Платье, которое мы намочим?
      - Я тут еще прихватила несколько вещиц по мелочи. Лифчик пока снять?
      Я кивнул. Розовые чашечки упали на диван. Марина подняла руки к затылку и замкнула на шее блестящий ремешок, который сама же окрестила «ошейником». Это побудило меня поинтересоваться, как она относится к так называемым «фетишистским» фотографиям, где модели зачастую приходится разыгрывать роль посаженной на цепь или скованной по рукам и ногам мазохистки. Марина ответила, что не имеет в принципе ничего против, если в результате получатся красивые снимки. Традиционное замечание. В дополнение к ошейнику она повесила на бедра поясок из больших металлических колец, выгодно подчеркнувших треугольник волос. Снова все это сняв, расправила на диване платье, подняла за подол и начала забираться внутрь, извиваясь всем телом. Платье было узкое, и мне не слишком понравилось, однако я промолчал на этот счет и только спросил, может ли она стянуть его через бедра. Марина призналась, что, увы, ширина бедер не позволит ей это сделать. Платье застегивалось сзади на молнию. Плотность материала наводила меня на сомнения относительно того, удастся ли сделать интересные кадры, если даже его намочить. Тем не менее я привык иногда идти на компромиссы и делать снимки, желанные самой модели. В конце концов, мой вкус тоже не безупречен, точнее, он не отражает мнения большинства. Сколько раз мне приходилось сталкиваться с ситуациями, когда фотография, получившаяся случайно или просто в результате брака и которую я собирался уничтожить, оказывалась наиболее удачной по мнению редактора какого-нибудь журнала! Если бы я предлагал на продажу только то, что нравилось мне, едва ли меня бы покупали с такой же охотой, как тогда, когда я выношу на суд «ценителей» буквально все, что есть.
      Когда Марина снова оказалась совершенно голой и замерла возле дивана в нерешительности, я смело приблизился к ней и потрогал пальцами правый сосок. Продолжая при этом снимать, разумеется, поскольку мои действия должны были восприниматься как часть процесса. Она не помешала мне и не выразила своего недовольства ни единым восклицанием. Сосок был податливым и упругим. Я взял его в щепотку и слега оттянул.
      - Не больно?
      Марина промолчала. Отпустив сосок, я подложил ладонь под ту же грудь и попробовал на вес. Грудь была нетяжелой. Приподнимаясь, она плющилась и принимала форму ладони. Подобные манипуляции с ее левой сестричкой вызвали у Марины приступ смущения. Она втянула голову в плечи, поежилась и попятилась от меня.
      - Не надо...
      Я не стал расспрашивать девушку, поскольку сам уже догадался о том, что соски и груди у нее обладают обостренной чувственностью. Вот почему она так неохотно их трогала. Что ж, излишняя навязчивость в этом вопросе с моей стороны могла только помешать делу. Я же рассчитывал на то, что происходящее - только начало.
      Видя, что я оказался тем, за кого себя выдавал, и не преследую ее по комнате, Марина успокоилась и поинтересовалась, когда же мы начнем сниматься. Это означало, что нацеленной на нее все это время камеры она просто не замечала. Придя фотографироваться, она была уверена в том, что оправдает полученный гонорар только перед фотоаппаратом. Чудесная наивность!
      Велев ей оставаться на месте, я выключил камеру, сходил за вторым треножником, поправил лампу и принялся священнодействовать. При этом Марине не приходилось делать ничего, кроме как стоять перед диваном и внимательно слушать и исполнять мои нехитрые пожелания, сводившиеся к тому, куда смотреть, каким образом сложить руки, о чем думать и как повернуться к свету, чтобы максимально выигрышно залить себя боковой тенью.
      Работа в свое время с пленочными фотоаппаратами приучила меня к экономичности. Обычно, если модель не раздражала меня однообразием и не заставляла мечтать о том, чтобы все это скорее закончилось (редкие, но имевшие место случаи провала надежд), а, напротив, вдохновляла, оставляя после из последних сил оттягиваемого расставания ощущение неудовлетворенного до конца голода (самое важное ощущение после съемки, свидетельствующее об удаче, а главное - о перспективе), моя коллекция пополнялась шестью полноценными пленками по тридцать семь кадров в каждой. Компьютеризованный, полностью автоматический «Олимпус» служил мне верой и правдой, позволяя сосредотачиваться на композиции и выполняя за меня всю техническую часть. Обмануть его иногда могла разве что какая-нибудь блестящая деталь в наряде модели, вроде сережки или бус, которая, попадая в кадр, расстраивала резкость. Во всем же остальном он был безупречен. Любопытно, что упомянутые шесть пленок получались и за четыре часа съемок и за полтора. Я так никогда и не заметил, как же это происходит. Вероятно, во всем важен настрой. Обычно я люблю никуда не торопиться и часть времени уходит на разговоры и совместные передышки, когда девушка, сама того не зная, наслаждает меня одним только своим пребыванием в состоянии обнаженности. Однажды модель, на очередную встречу с которой я возлагал большие надежды, поскольку съемки должны были состояться в лесу (куда назавтра я намеревался свозить и Марину), не ограничилась тем, что опоздала почти на полчаса, но и сходу заявила, что опаздывает на внезапно назначенное важное для нее свидание, так что в нашем распоряжении чуть больше полутора часов. За это время мне предстояло проехать с ней до конечной станции метро, углубиться в лес, найти подходящие места, получить удовольствие от процесса и в целости и сохранности доставить обратно. Трудно описать мое отчаяние, когда я был на грани отмены всего мероприятия за неимением смысла его даже начинать. Тем не менее я решил рискнуть и в результате, когда вернулся через каких-нибудь два с небольшим часа домой, с изумлением вынул из целлофанового пакета все шесть отснятых пленок. Цейтнот мобилизует и позволяет творить чудеса. Правда, впредь подобных экспериментов я старался избегать, заручаясь словом моделей о количестве располагаемого ими времени. Разговор же на эту тему я завел к тому, что для некоторых профессиональных фотографов мои шесть пленок - детский лепет: они такое количество отщелкивают за полчаса, а потом пытаются выбрать из почти неотличимых друг от друга кадров тот единственный, ради которого все как будто и затевалось. Мне приходилось общаться с редакторами, которых подобный подход просто бесил. Вместо того, чтобы приносить в журналы готовую серию снимков, а желательно не одну, они с восторженным трепетом выкладывали две-три фотографии и ждали, что их назовут гениями. Я же считаю, что если фотограф ищет удовольствия в результатах работы, он либо слеп и глуп, либо обречен на сплошные разочарования. Удовольствие можно получать только от процесса. Результат многолик и никоим образом не однозначен. И здесь сам фотограф ни в коем случае не должен выступать судьей своего творчества. Что же касается меня, то от «Олимпуса» я со временем отказался в пользу цифровой «Сони», которая в домашних условиях позволяла вообще не думать о количестве потраченных пленок за неимением таковых. При наличии включенного компьютера весь отснятый материал сразу же переносился из памяти фотоаппарата на жесткий диск, память вычищалась и можно было начинать снимать сызнова. За один присест у меня получалось отснять порядка восьмидесяти кадров максимального разрешения (количество зависело от «тяжести» получаемых файлов, которая в свою очередь зависела от количества попадаемого в кадр света), а таких «присестов» за один сеанс получалось не менее трех, что в итоге приравнивалось в тем же шести-семи пленкам. При этом происходил разительный выигрыш в качестве (на то она и цифровая запись), времени (не нужно сдавать пленку в проявку, резать по шесть кадров и пропускать через сканнер, который постоянно приходится оберегать от попадания пыли) и удовольствии (в силу первый двух выгод, сводящих на нет всю дополнительную техническую работу).
      - Поздравляю с боевым крещением, - обратился я к Марине, когда она под вечер получила возможность одеться. - Ну что, не было страшно?
      - Да нет, с тобой просто. - Она улыбнулась. - А что ты говорил о завтрашнем дне?
      - У тебя будет время?
      - Эти выходные у меня оба свободны.
      - Просто я считаю, что сниматься в четырех стенах довольно, пора выбираться на природу, благо на улице держится тепло. Смелости хватит?
      - А что, ты собираешься снимать меня прямо на улице? - Марина хитро прищурилась, запихивая в сумку шуршащий пакет с туфлями.
      - Нет, конечно. Ты знаешь такое место в Москве, которое называется Лосиный Остров?
      - Слыхала.
      - Это обыкновенный лес, притом вполне цивилизованный, с асфальтовыми дорожками для прогулок, удобными тропинками, правда слегка заросший, но зато там есть и широкие поля с высокой травой, и прикрытые ею же опушки. Я там неоднократно фотографировал, и получалось очень даже неплохо. А еще там есть совершенно сюрреалистическое место - почти достроенное, но давно заброшенное огромное здание, почти превратившееся в руины. Кажется, оно планировалось как корпус ведомственной больницы при президенте или что-то в этом роде.
      - Интересно.
      - Вот и я о том же. Согласна?
      - Говори когда и куда подъехать, а уж я сориентируюсь.
      - В двенадцать не рано? Я хочу побольше светового дня застать и чтобы не слишком спешить.
      - Хорошо. Где?
      - Давай я буду ждать тебя на «Комсомольской» радиальной у первого, то есть головного вагона как ехать в сторону Сокольников.
      - Давай. В двенадцать буду. Что с собой брать? - Деловито повесив сумку на плечо, Марина стояла теперь в прихожей возле двери, всем своим видом показывая, что провожать ее до метро, как я намеревался, вовсе не стоит.
      - Да ничего особенного. Выбери то, что легко распахивается и снимается и в этом прямо и приезжай. Если есть, например, легкое платье с пуговицами на всю длину, будет в самый раз. Посмотри что-нибудь короткое типа курточки, которую можно просто набросить сверху. Лучше всего, если ты изначально не станешь поддевать белье, чтобы не оставалось следов. Ни трусиков, ни лифчика. Сможешь?
      - Постараюсь. - Она дружески кивнула и потянула за ручку. - Я все поняла. Завтра в двенадцать встретимся. Счастливо.
      Я помог Марине открыть дверь и поблагодарил за доверие. Стоило скорее благодарить за приятно проведенное время, но я справедливо опасался, что подобную интерпретация может быть неверно истолкована. Она ушла, оставив в квартире свой неуловимый запах да капли воды на паркете - следы мокрого платья. Марина осуществила-таки свою мечту сняться в нем, но для этого ей пришлось продемонстрировать чудеса выдержки и героизма, поскольку горячей воды так и не дали, и она несколько минут стояла в ванне, снося обливание из ледяного душа. Добровольное самоистязание девушки немало меня порадовало как исполнителя, хотя она выдержала пытку стоически и даже заметила, что летом холодная вода редко бывает по-настоящему холодной в отличие от зимнего периода. У меня не осталось ни малейших сомнений в том, что она способна с таким же успехом купаться в проруби.
      Остаток субботы прошел в праздном безделий и чтении «Венеры в мехах» неправильно толкуемого обывателями Леопольда фон Захер-Мазоха.
      К перенесенным в компьютер фотографиям я больше не возвращался, как обычно, позволяя им вылежаться до лучших времен, чтобы потом оценить критическим взглядом и привести в божеский вид, то есть перевернуть некоторые в вертикальное положение (странным образом те снимки, которые были изначально сделаны вертикально, в компьютере оказывались лежащими на боку и их приходилось «поднимать»), кое-где поправить цветопередачу и... да вот, собственно, и все. Ретуширования фотографии, сделанные «на цифре», разумеется, не требовали.
      Подспудно я ждал звонка Ланы. Мне все еще казалось, что она передумает (иначе говоря, одумается), извинится за доставленные беспокойства и откажется от участия в поездке. Я живо представлял себе, как прихожу в понедельник утром к автобусу и на перекличке объявляю, что еду один, а «семья осталась дома». Положение, не спорю, дурацкое, но зато я буду обречен до конца поездки ловить на себе сочувствующие взгляды. Или, напротив, заинтересованные, если в группе вдруг окажется какая-нибудь одинокая тоскующая дама. Нет худа без добра, решил я в конце концов и не стал торопить событий. Признаться, мне просто не верилось в благополучный исход задуманного плана. Снова все выходило уж больно легко, как во сне.
      Правда, это сопоставление сейчас было не совсем верно, поскольку как раз на протяжении двух последних ночей мне снился, прямо скажем, далеко не легкий сон, отягощенный вариантами: я сдавал экзамен. В первую ночь это был экзамен по русскому языку, причем о том, что он настает, я догадался в самый последний момент, когда уже успел наделать немало небрежных ошибок в столь же небрежно предложенном учительницей тексте. Когда же я спохватился и попытался взяться за дело, как следует, выяснилось, что время закончилось. Во вторую ночь декорации изменились: другая учительница, другой, такой же незнакомый мне класс, экзамен по английскому. Трех учениц учительница отпустила, буквально не спрашивая, поставив им не то «зачет», не то «отлично», и тем обиднее было мне оказаться следующим в ее списке и начать читать и переводить какой-то средневековый текст с листа. Причем напечатан он был в моей книжке не только очень неразборчивым, весьма далеким от современного шрифтом и кишел незнакомыми старыми формами орфографии, как если бы вышел из под пера Чосера31, но в типографии при работе над ним явно не хватило краски и потому слова едва читались. С грехом пополам я прорывался через него, смущаясь собственной неловкости и уворачиваясь, как от пуль, от подсказок всезнающих одноклассников. Только уже проснувшись я понял, что корпел над переводом буквально по наитию, не имея возможности даже открыть словарь, тогда как все вокруг меня были обложены вспомогательной литературой.
      «Бог любит троицу» - и в ночь с субботы на воскресенье мне снова приснился экзамен: третья, невидимая или незапоминаемая учительница, опять новый самоуверенный класс, новый предмет - литература, судя по вопросам, всемирная. На сей раз я прекрасно знал, что дело серьезное, хотя не помню, чтобы визиту в аудиторию предшествовала какая-нибудь подготовка. Но меня снова подвела рассеянность. Я даже удивился, как легко и быстро справился с заданием, после чего долго ждал, когда закончат писать мои странные одноклассники и раздастся освободительный звонок. И только перед самой его трелью я вышел из состояния радужного безделья, чтобы осознать весь масштаб своей глупой ошибки: оказалось, что я сделал лишь одно задание, а их в листе с вопросами было около десяти. То, что суть заключалась в том, чтобы из трех-четырех вариантов ответа выбрать правильный (как это часто делается в западных вузах), почти ничего не меняло: времени не хватало даже на механическую расстановку галочек наобум.
      Таким образом в потустороннем мире меня эти дни подстерегали сплошные провалы. Я надеялся на верность присказки «где убавится, там и прибавится», очень рассчитывая на то, что в реальной жизни мне повезет куда больше. В разряд пророческих сны не попадали ни в коей мере: учиться я перестал несколько лет назад, когда довольно успешно получил диплом Магистра Бизнеса и Администрирования в одном американском колледже. Тем не менее мысль о возможном срыве завтрашней поездки не давали мне покоя и в воскресенье.
      В двенадцать часов Марины на платформе еще не было. Я расстроился и предположил, что полоса везенья наконец закончилась и это первое тому подтверждение. Мимо колонны, возле которой я стоял, текли потоки людей, не догадывавшихся о моих намерениях. Иногда мне бывало не по себе при мысли, что кто-нибудь в транспорте или среди прохожих обладает телепатическими способностями и догадывается, о чем я в тот или иной момент думаю. Не потому, что опасался быть уличенным в неблаговидных помыслах, но потому, что превыше всего ценил свою асоциальность. Жизнь постороннего человека всегда представляется нам пошлой в своей упрощенной суетливости и предсказуемости, разительно отличаясь от нашей собственной, полной эмоций и треволнений. Если в силу своего житейского успеха мы лишены чувства зависти к ближнему, его бытие не вызывает у нас ничего, кроме в лучшем случае равнодушия, а по большому счету брезгливости. В собственных глазах мы всегда оказываемся многоплановыми героями на сцене, окруженные заурядными статистами с их пустыми репликами и маскарадной безликостью.
      Она появилась с десятиминутным опозданием, мило раскрасневшаяся, запыхавшаяся и извиняющаяся.
      - Перед самым выходом мне позвонили и просили завтра быть не к вечеру, а с самого утра. Все планы насмарку! Давно ждешь?
      - Ерунда. Садимся, пока двери не закрылись.
      Я подтолкнул Марину в вагон и отметил, что одета она сегодня идеально: средней длины легкое льняное платье, туфли-шлепанцы и кожана курточка на ладонь выше пояса.
      - Меня только куртка смущает, - призналась она, перехватив мой взгляд. - Не по сезону.
      - Пустяки. Очень даже по сезону. А в сумке у тебя нынче что?
      Марина для наглядности расстегнула молнию я ткнула пальцем в целлофановый бок пакета.
      - Только короткие сапожки. Тебе, наверное, понравятся. Я уже поняла, что ты любишь все короткое. - Улыбнулась.
      Я хотел было сострить, что да, все, кроме ног, но спохватился и промолчал. Поезд уже грохотал по туннелю и приходилось разговаривать, почти прикладываясь губами к уху.
      - Ты без трусиков?
      - Как ты и просил. Странное ощущение. Как будто все мужчины только на тебя и смотрят. Может быть, они и правда чувствуют?
      - Не думаю. Хотя, кто знает? Покажи-ка платье. До конца не расстегивается?
      - Нет, как видишь, только до пояса. Но я могу его при необходимости стоптать и снова быстро надеть.
      - А курточка и в самом деле прелестная!
      - Давай я ее пока все-таки сниму. Жарковато.
      В отличие от вчерашнего дня Марина уже тщательно загримировалась, и мне не было бы неприятно, если бы нас заметил сейчас кто-нибудь из моих знакомых. Всегда приятно оказываться в обществе хорошенькой девушки. Тем более без малейшего признака нижнего белья, пусть даже об этом наверняка знаешь только ты.
      За ничего не значащей беседой, суть которой я уже и не помню толком - что-то относительно ее нынешней работы на телевидении, - мы миновали все станции красной линии и вышли вместе с последними пассажирами на конечной, «Улице Подбельского». Марина призналась, что оказывается здесь впервые. Девушка нравилась мне все больше. Однажды приняв решение, она уже ни за что не сходила с пути. Так и со мной: дав согласие на съемки, она не задавалась лишними вопросами и не капризничала, а полностью передавала инициативу в мои руки и с готовностью следовала за мной, пусть даже в совершенно неизвестном для себя направлении.
      Я же знал это направление даже слишком хорошо. Сначала несколько кварталов по Ивантеевской (она же почему-то улица Подбельского), потом под прямым углом направо, в 3-й проезд Подбельского и дальше, никуда не сворачивая, через железнодорожное полотно и мимо складов мясоперерабатывающего завода - в просторный и безлюдный массив Лосиного Острова, где гуляющие встречаются лишь по выходным да праздникам, но зато полным-полно останков сожженных кем-то легковых автомобилей. Когда-то давно я снимал в этом районе уютную однокомнатную квартирку в сталинской еще пятиэтажке, куда ко мне не захаживал никто, кроме двух-трех милых девушек, пожелавших, также как и Марина, испытать себя в роли обнаженных фотомоделей. Тогда еще в здешней округе стояло несколько приготовленных к сносу старых домов, и мы прекрасно проводили теплое весеннее время в съемках среди облезлых обоев и живописно прорастающих прямо на балконах зеленых кустов. Благодаря буйной растительности (а я считаю этот район Москвы одним из самых нетронутых с точки зрения природы) с улицы нас можно было заметить только если очень внимательно присматриваться. Помню, какое трепетное волнения от ощущения соприкосновения с прекрасным охватывало меня, когда с одной из них мы набрели на торцевую комнату, выступавшую из дома в форме трехгранной беседки, с тремя высокими окнами во всю стену и полом, сплошь заваленным бумагой, кирпичами и досками. Осторожно ступая длинными ногами, чтобы не напороться на весьма возможный среди этого бедлама ржавый гвоздь, моя натурщица послушно отошла к дальнему подоконнику, медленно, чтобы я успевал щелкать затвором, и принимая красивые позы, сняла с себя платье и в одних туфельках на высоких каблуках стала прохаживаться по комнате, словно зачарованная нимфа в покинутом всеми замке. Мы тихо переговаривались, одновременно прислушиваясь к любым подозрительным шорохам, и если я получал наслаждение от ее доверчивой беззащитности и уязвимой наготы (через пустые рамы окон то и дело врывались порывы ветра и я не видел, но догадывался, что ее кожа покрывается мурашками), то девушка отчаянно упивалась своим бесстыдством. Толстая платформа туфель дважды спасала ее от подлых гвоздей, но она всякий раз забавно ойкала и дергала ногой, пытаясь высвободить прилипшую к месту ступню. Я жалел только о том, что не имею права заставлять ее ходить по столь ненадежному полу босиком. Мне бы хотелось соединить в одном кадре дряхлость обветшалого здания и нежность юной плоти. Вместо этого получилась трогательная и одновременно забавная серия, на которой девушка представала в не только в красных туфельках, но и в довольно несуразных черных носках. Интересно, что позднее эту серию купил у меня один британский журнал, посвященный натуризму, то есть нудизму. Причем изначальное пожелание главного редактора (строгой английской дамы, олицетворявшей собой двойную мораль поствикторианского общества) сводилось к фотографиям, на которых модель представала бы без всего (иначе какая же это чистая, «натуральная» нагота, когда на модели что-то еще надето?). Однако в вышедшей в свет окончательной версии журнала моя девушка была представлена полной противоположностью того, что обычно публиковалось на его страницах: в туфлях, носках, перчатках, иногда при всем при том в короткой маячке да еще с пистолетом в руках. До сих пор ума не приложу, что заставило редакторшу столь радикально изменить своей основополагающей концепции. В любом случае эта противоречивая серия была благополучно опубликована среди обычных репортажей с пляжей, кишащими обрюзгшими телами, повисшими крохотными членами распоясавшихся на старости лет мужчин и плоскими задами вневозрастных англичанок, правда, как водится, никакого гонорара я за свои труды так с журнала и не стребовал: редакция благополучно закрылась, и экземпляр с моими шедеврами я получил лишь много месяцев спустя через аудиторов, занимавшихся утряской последних формальностей. А дом с замечательной комнатой остался теперь только на моих фотографиях да на коротенькой любительской видеосъемке, где по экрану, как заведенная кукла, медленно расхаживает голышом худенькая длинноногая и длинноволосая модель.
      Кажется, именно эту историю или нечто вроде нее я и рассказывал теперь Марине дорогой, чтобы хоть как-то скрасить время. Вспомнил я и о том случае, который произошел здесь со мной за несколько дней до переезда. Ночью мне приснилась подвешенная под уздцы к черному потолку лошадь. Лошадь дико ржала и металась, потому что прямо на моих глазах превратилась в огненный столб пламени, странным образом не разогнавшей окружающей тьмы. Весь следующий день я провел в настороженном ожидании какого-нибудь происшествия, поскольку сон оказался настолько ярким, что не мог не быть пророческим. Поэтому, когда под вечер я пешком возвращался с работы от метро по Ивантеевской улицы и, не доходя нескольких шагов до перекрестка с Бойцовой, увидел, как выруливающий из-за кустов жигуленок подрезает мчащийся мне навстречу мотоцикл, после чего они оба с визгом врезаются в застывший на светофоре другой жигуленок и все это месиво, включая кувыркающегося в воздухе паренька с мотоцикла и его воспарившую выше всех попутчицу, как в замедленной съемке, летит прямо мне под ноги и чудом останавливается не более чем в двух метрах от моей потрясенной фигуры, я не удивился и только подумал о том, что огненная лошадь предназначалась, по-видимому, не мне. Когда через полчаса приехала милиция, а еще минут через десять скорая помощь, я с несвойственным мне упорством продолжал оставаться на месте аварии и даже добровольно дал свидетельские показания. Все это время пострадавший парень стонал и не мог подняться, вероятно, сломав ногу, а его спутница, окруженная сердобольными зеваками, вообще не подавала признаков жизни. Когда милиция и скорая разъехались, мы все стали обмениваться мнениями по поводу случившегося, и я узнал, что оба подростка были в дупель пьяны, причем на девице не было даже царапины, а пошевельнуться она не могла, потому что спала сноп праведницы. В полете, наверное, укачало, шутили развеселившиеся женщины, разгоняя по домам своих таких же любопытных детей. Я до сего дня не знаю, чем закончилась вся эта история, но по тому, что недели через две меня повесткой вызвали к какому-то следователю давать более серьезные показания по нарисованному от руки плану перекрестка и направлениям движения «транспортных средств», я сделал вывод, что последствия оказались серьезнее, чем нам тогда показалось. Сам следователь на мои расспросы отвечать отказался и только намекнул, что если с девицей все как будто в порядке, то парень так легко не отделался и потому, собственно, и ведется следствие. Когда еще через некоторое время мне снова позвонил уже другой следователь, я пожалел, что ввязался в это дело, и никуда больше не поехал. А про себя подумал, что если вопрос по-прежнему открыт, то парня скорее всего так и не откачали. Но теперь и его судьба, и судьба подрезавшего его водителя были мне глубоко безразличны.
      Поднявшись по каменистой насыпи к железнодорожным путям, я осмотрелся и предложил начать съемку прямо здесь. Марина послушно шла за мной, пока я перешагивал через рельсы и направлялся влево, к перекошенному бетонному забору с ржавыми металлическими воротами. Ворота были вечно открыты. За ними, вероятно, когда-то располагался склад под открытым небом, а сейчас все пространство представляло собой обычную свалку. Марину подобный фон нисколько не смутил. Смутил он меня. Тем, что в нем чувствовалась посторонняя жизнь. Я не большой любитель риска. Если его можно избежать. Поэтому всякий раз, собираясь фотографировать девушек не в запертой на все замки квартире, а на природе, я первым делом должен убедиться в том, что нам никто и ничто внезапно не помешает. Я сторонник камерности в творчестве и если иду на определенный эпатаж, то лишь тогда, когда он оправдан и не несет для меня в себе дискомфорта. Велик был соблазн оставить Марину прямо на рельсах, но окружающее пространство - близость военной части, гаражей, забора - угрожало подвохом, и потому я решил скрыться от посторонних глаз на этой самой свалке, которая теперь казалась мне не столь безопасной: отовсюду слышались шорохи, а из противоположных ворот, обращенных к лесу, в нашу сторону уже направлялся какой-то человек. По всей видимости шел он по своим делам, а вовсе не по наши души, однако его присутствие красноречиво свидетельствовало о том, что покоя нам здесь ждать не придется.
      - Нет, - сказал я. - Мне тут не нравится. Пойдем-ка дальше.
      Марина равнодушно пожала плечами, и мы двинулись вверх по проезжей дороге, которая сворачивала вправо и переходила в Пермскую улицу с расположенными на ней двумя заводами-тесками - мясным и молочным. Перейдя шоссе, по которому с завидным оживлением сновали в обе стороны грузовые машины, мы вошли в подозрительно притихший лес, где дышалось уже гораздо легче и где о цивилизации напоминали только извилистые асфальтовые дорожки.
      Пройдя буквально несколько шагов, я попросил Марину остановиться. Мне приглянулся нависший над тропинкой куст орешника, сквозь зеленые листья которого красиво просвечивало солнце. Обнаженное тело хорошо смотрится на любом фоне, так почему не выбрать для начала зеленый? Я оглянулся на Марину, озабоченно поправлявшую челку (девушкам постоянно нужно держать перед собой зеркало, но, увы, подобной роскоши в лесу не предусматривалось и им приходилось доверять моему взгляду), поставил в траву сумку с аппаратурой и достал фотоаппарат.
      - У тебя хорошее зрение?
      - Не жалуюсь, а что?
      - Твоя задача состоит в том, чтобы смотреть за меня и говорить, если кто-нибудь появится. Я же буду смотреть на тебя, то есть в противоположную сторону.
      - Нет проблем. Что мне делать? Уже раздеваться? - Она взялась за пуговицы на вороте.
      - Только не совсем и не сразу. Постепенно. Я буду говорить.
      На двух снимках я запечатлел Марину полностью одетой. Самое оправданное в подобной ситуации, когда действуешь экспромтом и не очень хорошо знаешь модель, вынудить ее исполнить очень медленный, практически по стоп-кадрам, стриптиз. Это и разнообразит планы, и заодно выстраивается в целую законченную серию, которую всегда можно с успехом использовать для разных целей. Марина же, наделенная от природы вполне фотогеничной внешностью, нуждалась в том, чтобы ею командовали, поскольку недостаточно хорошо знала себя и не обладала способностью опытной модели показывать свое лицо и тело в наилучших ракурсах. Общаясь главным образом с любительницами, я привык к такому условию, но заранее ставил свое: девушка должна слушаться меня беспрекословно и, что принципиально, не проявлять тогда уж никакой инициативы. Иногда, особенно в начале моих опытов, мне попадались милые девчушки, которые охотно соглашались, что им удобнее быть ведомыми чутьем фотографа, а на деле демонстрировали полнейшую самостоятельность: стоило мне найти удачный ракурс и попросить их замереть, как они начинали ерзать, сдувать падающие на глаза локоны, переминаться с ноги на ногу и приводить меня в тщательно скрываемую ярость. Потому что я, сказав «замри!», имел в виду, что до следующей команды она будет смотреть в одну и ту же точку и постарается даже не моргать. Откуда ей было знать, что я наконец-то поймал у нее в глазу искорку от лампы, а без нее все ее нежные формы теряют прелесть и превращаются в обычный набор женских отличительных свойств. Я, конечно, утрирую, но не настолько, чтобы не вспомнить конкретных случаев.
      Марина, к счастью, была девушкой достаточно взрослой и понимала мои слова вполне буквально. После вчерашней сессии она уже знала, что ничего лишнего я в момент съемки не говорю, а то, что говорю, требует неукоснительного исполнения. На раздевание на фоне орешника ушло чуть меньше десяти минут и порядка сорока кадров. Сначала я думал оставить девушку в одних туфельках, но потом решил, что лучше ей избавиться и от них и получил парочку красивых снимков, на которых она была запечатлена в неловкой согбенной позе пытающейся расстегнуть ремешки. Круглая спина и опущенные плечи подчеркивали ее наготу и делали позу жалкой и трогательной. Едва ли ей самой они бы понравились, однако сегодняшние результаты она вообще вряд ли должна была увидеть.
      Раздевшись полностью и замерев на несколько секунд, Марина снова поспешно оделась. На шоссе справа от нас, закрытого кустами, постоянно слышались рыки моторов и людские голоса. На нашу тропинку, между тем, никто так и не вышел. Когда девушка поравнялась со мной и пошла рядом, я заметил, что она возбуждена. Не думаю, что появление в самый ответственный момент посторонних ее бы порадовало, но сознание подобной вероятности явно будоражило ей нервы.
      - Ну как? - поинтересовалась она, став после первого раздевания более словоохотливой.
      Я молча продемонстрировал несколько кадров на цветном экране, служившем в моей камере видоискателем.
      - Здорово! А тебе-то самому нравится?
      - Не то слово! - Я улыбнулся. Не буду же я вдаваться в подробности и пояснять, что на самом деле мне больше нравится ее покорность, чем сиюминутный результат, который в принципе не может быть однозначно признанным удачным или нет.
      Мы перешли через последний след транспортной цивилизации, улицу Лосиноостровскую, и направились вглубь леса по широкой асфальтированной дороге, названия которой я тогда не знал, но сейчас, сверяясь с картой, нахожу под странным именем «Бумажной просеки». Вероятно, когда в свое время здесь делали просеку, было доподлинно известно, на что именно пойдут спиленные деревья. Иного объяснения я подобрать не могу. Слева остались ворота на территорию не то пансионата, не то лечебницы. На площадке перед ними, как всегда, стояло несколько машин, доставивших посетителей. Дальше они проехать не могли при всем желании, поскольку года два назад здесь появилась красноречивая земляная насыпь, пропускавшая только пешеходов вроде нас да велосипедистов, которых мы до сих пор не видели, но которые колесят в этих местах постоянно, о чем я знал наверняка, поскольку сам одно время относился к их числу.
      В полукилометре впереди нас уже маячил залитый солнцем просвет. Там была настоящая просека, широкая, больше напоминающая поле, по которому тянулись линии высоковольтных передач. Туда-то я и держал теперь путь, предполагая использовать для своих замыслов и высокие, в человеческий рост заросли болотной травы, и живописность березовых опушек, и само пространство просеки, позволявшее издалека видеть приближение посторонних. Поглядывая на Марину, я невольно представлял на ее месте Лану, которую можно было бы не только фотографировать, но и по-хозяйски изводить сладострастными желаниями. Интересно, думалось мне, познакомься я при аналогичных обстоятельствах с Мариной, согласилась бы она играть роль моей рабыни? В ком из нас, тем более в женщинах, нет какой-нибудь сумасшедшинки? Задача в том, чтобы ее правильно угадать и должным образом использовать. Без сноровки тут не обойтись, а сноровка приходит с опытом; опыт же сопряжен с ошибками, но именно перспектива ошибки нас и пугает еще до того, как мы сделаем первый шаг. В конечном счете все остаются на своих местах, и ничего ровным счетом не происходит. Вопрос: имеет ли смысл рисковать? Ответ, как огненная заповедь на адских вратах: «Каждому свое».
      Я снова остановился и предложил Марине повторить недавнюю сценку, только на сей раз посреди дороги, по которой мы шли. Она с готовностью передала мне свою сумку и замерла в сторонке в ожидании команд, когда откуда ни возьмись стали один за другим появляться велосипедисты, причем с обеих сторон. Мы стали переговариваться, выжидая, когда они минуют нас и скроются из виду. Те, что ехали со стороны завала, быстро пронеслись мимо на своих гоночных серебристых оленях и растаяли за просекой. Те же, что двигались им навстречу, оказались компанией мальчишек, которые не столько крутили педали, сколько ржали и громко перебрасывались словечками на своем только им понятном сленге, и потому ждать, пока они уберутся восвояси пришлось значительно дольше. Я решил этим неудобством воспользоваться. Заметив, что мальчишки не оборачиваются на нас и почти ничего вокруг не замечают, увлеченные обсуждением очередной компьютерной игры, я скомандовал Марине, чтобы она повернулась к ним спиной и быстро расстегнула платье. Таким образом получились вполне примечательные кадры, на которых фоном служила не только аллея и выстроенные вдоль нее березы, но и нерезкие спины удаляющихся велосипедистов. Снимать платье полностью Марина не стала. То есть она была к этому готова, однако я, продолжая краем глаза наблюдать за шумной компанией, успел обратить внимание на то, что у завала мальчишки притормозили, некоторое время постояли, обсуждая, куда двинуться дальше, и в конце концов повернули обратно.
      - Запахивайся. Пойдем, - сказал я, убирая аппарат.
      Марина оглянулась через плечо, поняла, чем вызвана моя поспешность, рассмеялась и засеменила следом за мной.
      До просеки мы дошли без неожиданностей. Мальчишки так нас и не обогнали, вероятно, свернув куда-нибудь в лес. Зато, не снижая скорости, навстречу нам пронеслись уже знакомые гонщики. Я мог им только посочувствовать. Любя покататься, причем в хорошем темпе и долго, я в свое время тоже слишком быстро исколесил весь Лосиный остров (до Кольцевой дороги), чтобы ощутить его ограниченность и потерять интерес к подобным прогулкам. Единственное место, где мне удавалось накататься вдоволь, была далекая маленькая Дания, на переезд через которую с западного Эсбьерга до Копенгагена на востоке у меня однажды ушло всего два полных впечатления дня. Вообще-то по прямой ширина Дании составляет порядка трехсот километров, но я по пути заезжал к одному своему другу по переписке, а это был крюк еще километров в сто, так что крутить педали пришлось по десять-одиннадцать часов в день со средней скоростью километров двадцать в час. И при этом наслаждаться желтыми, предосенними ландшафтами, уютными ухоженными хуторками, крохотными безлюдными городками и чистейшим воздухом. Задача довольно сложная, но, как выяснилось, вполне выполнимая, если учесть, что большая часть пути проходит по равнине. Неудобство лишь в том, что при встречном ветре создается ощущение, будто пробуксовываешь на одном месте, а ноги предательски наливаются свинцом. Зато прекрасный повод заняться аутотренингом и погрузиться в марафонскую медитацию.
      - Я схожу в кустики, - будничным тоном сообщила Марина и нырнула в высокую траву справа от дороги. - А тут еще довольно мокро, - поведала она, вернувшись через несколько коротких минут и подозрительно оглядывая свои туфли. - Как будто дождь недавно прошел.
      Мне не понравилось то, как запросто и бестрепетно она справила нужду. Естественно, я не мог ожидать, что она начнет робко мяться и отпрашиваться, и, вероятно, ее поведение было совершенно оправданным, однако меня оно все-таки несколько покоробило. Спрашивается, что страшного, если тебя не стесняются? Разве не этого ты добиваешься, приучая к себе вчерашнюю незнакомку? Да, этого, но хочется, чтобы стеснялись. Парадокс художника? Вот если бы я ее попросил попозировать мне, сидя на корточках и выпуская под себя коротенькую желтую струйку, и она бы с готовностью или неохотой согласилась, тогда меня бы сейчас не одолевали сомнения. Тогда я воспринял бы это как дань моей скромной персоне, как знак доверия и акт послушания. Вероятно, чтобы не задаваться теперь этими неприятными вопросами, мне стоило сразу же сказать ей об этом, мол, нет, не ходи пока в свои кустики, давай выберем укромное местечко вместе и я сфотографирую, как ты это делаешь. Отказалась бы Марина? Очень может быть. Стоило попробовать? Несомненно.
      Я отвлек себя от подобных размышлений тем, что решил обязательно испытать все это на Лане, когда мы окажемся в гостинице посреди владимирского леса. Ждать оставалось не так уж и долго, до завтрашнего вечера. Если вообще мы туда когда-нибудь доберемся, разумеется.
      - А вообще-то мне здесь даже нравится! - призналась ни с того ни с сего Марина, пока мы шли по продолжению асфальтовой просеки и слушали жужжание неведомого электричества в струнах высоковольтных передач. - Тихо, никого, и ветер дует.
      Она раскинула руки и попыталась изобразить безголовую Нику, венчающую ныне одну из лестниц Лувра (более юное поколение сравнило бы ее, вероятно, с героиней фильма «Титаник», когда та, влюбленная, стоит на носу корабля и застывшей птицей мчит навстречу ветрам и заблудшему айсбергу). Покосилась на меня улыбающимся глазом, и я без труда прочел в нем желание, которого там, вполне вероятно, и не было. Я оглянулся. Мы уже достаточно много прошли после поворота, так что если с той стороны появятся пусть даже велосипедисты, Марина успеет укрыться или на худой конец юркнуть в высокую траву справа.
      - Раздевайся.
      - Целиком.
      - Да и побыстрее.
      Она скинула с себя все и осталась в одних туфельках.
      - Платье не выпусках из рук, пусть развевается.
      Она поняла и повыше подняла руку с одеждой.
      - Ноги вместе. Так, снимаю. Теперь, наоборот, расставь пошире. Хорошо.
      - Там кто-то идет, - заметила за моей спиной Марина, однако не сделала даже движения, чтобы прикрыться.
      - Спрячься-ка пока, - сказал я и повернулся.
      Из-за поворота направо, куда нам скоро тоже предстояло свернуть, неторопливо выходила пожилая пара с собакой. Марина уже вопросительно смотрела на меня из зарослей травы, не зная, что делать дальше.
      - Накинь лучше платье, - посоветовал я. - Нет, постой. - Пара не пошла в нашу сторону, а пересекла асфальт и стала пробираться невидимой отсюда тропинкой по холмикам глины. - Опасность миновала, продолжаем.
      Марина выбралась обратно на дорогу и обнаружила, что ветер прекратился. Я запечатлел ее еще несколько раз с разных сторон, с одеждой в руке, совершенно голой, с сумкой на плече, в одной кожаной куртке, и обратил внимание на то, что израсходовал ровно половину свободного пространства аппаратной памяти. А мы еще не добрались до цели нашего путешествия. На дне моей сумки лежал, правда, заветный «Олимпус» с тремя резервными пленками, но мне уж больно не хотелось снова ввязываться в историю с проявкой и последующим сканированием. Мне почему-то казалось, что ограниченность в объеме материала должна мобилизовать мою художественную фантазию и привести к более интересным результатам. С другой стороны, зная себя, я был морально готов пожертвовать мнимым успехом творца ради успеха коллекционера. Когда еще мне представится возможность так свободно фотографировать в этих местах обнаженную модель? Может быть, через неделю, может быть, через год. Но это уже будет не совсем то и уж во всяком случае, скорее всего, не Марина. Так что carpe diem32 и не следи за тем, сколько осталось! Вся жизнь осталась, но и она завтра будет позади.
      Обязательным антуражем для съемок я еще считал близлежащие березовые опушки, отделенные, как упоминалось выше, от дороги, по которой мы теперь шли, высокой травой. Трава настолько густо и мощно разрослась, что не рискнул требовать от Марины, чтобы она последовала за мной напролом. Вместо этого мы интеллигентно дошли до нового поворота, откуда пять десять назад выходила пожилая пара, и свернули - по-прежнему по асфальту - направо. Впереди сразу же замаячил корпус некой ведомственной больницы и глухие, вечно запертые ворота.
      - Это что там? - удивилась Марина, не готовая увидеть среди лесной глуши подобных признаков городской архитектуры.
      - Туда нам и нужно. Вернее, нам нужно будет свернуть еще раз налево, не доходя до ворот. То, что ты видишь, больница, причем с этой стороны вход всегда, насколько я знаю, закрыт, а с противоположной, откуда мы потом выйдем, его довольно строго охраняют. Но меня больше интересует недостроенное здание слева, которое пока за деревьями не видно. Настоящий сюр. Раньше оно все было заколочено, но теперь в него можно попасть со всех сторон. Не знаю, понравится ли тебе, но я от него каждый раз прихожу в восторг. Но сначала давай еще немного поснимаемся в лесу.
      Я за руку помог девушке сойти с асфальтовой дороги через канаву на живую землю леса и повел ее в обратном направлении, параллельно только что пройденному пути, по опушке. Пальцы у нее были холодными и чуть влажными. Мы остановились на просторной, но уютной поляне, посреди которой стояли три березы. Точнее, стояли две, а третья надломилась почти у самых корней и лежала на боку, упираясь в траву черными голыми ветками. Я взял Марину за плечи и помог снять куртку. Мне захотелось поухаживать за ней. Когда я расстегивал на ней платье, она покорно стояла, опустив руки по швам и глядя мимо меня. Оставив ее уже в который раз за сегодняшний день в одних туфлях, я отступил на несколько шагов и полюбовался моей натурой. Она же внезапно смутилась, как будто впервые почувствовала себя по-настоящему обнаженной передо мной. Непроизвольно прикрыла ладонями груди и поежилась, хотя на поляне не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Я вооружился видеокамерой. Марина ждала. Нажав кнопку записи, я сказал:
      - Разуйся.
      Она присела на корточки. Я приблизился к ней, продолжая снимать. Опущенный затылок, покатая спина с грядой мелких позвонков, сердцевидная дуга натянутых ягодиц. Не дожидаясь моей команды, встала, сделавшись меньше ростом на высоту каблуков. Смущенно улыбнулась. Я уже дважды обошел ее, глядя на монитор камеры, в котором проплывали то ее плечи, то повисшие грудки, то темный кустик волос под линией втянутого живота. Босиком она чувствовала себя еще более неловкой. Не обращая на это внимания, а если откровенно, то наслаждаясь этой неловкостью, я приказал ей задумчиво пройтись предо мной по поляне. Она сделала короткий круг и вернулась, рассеянно играя только что сорванной травинкой.
      - Нет, этого мало. Пройди по всей поляне. Прямо по периметру.
      Марина была вынуждена отойти от сложенной у моих ног одежды метров на пять-шесть. Это делало ее совершенно зависимой от моей доброй воли. Ведь я мог теперь оставить ее здесь одну, забрав с собой и туфли, и платье с курточкой, и сумку. Конечно, она знала мой адрес. То есть, адреса она не знала, но могла бы при желании найти дорогу от «Багратионовской». Наверное. Некоторым моим моделям было достаточно раз пройтись со мной этой дорогой, чтобы больше не просить встречать их у станции метро. Другие предпочитали именно второе, причем постоянно, как будто я вел их к себе домой с завязанными глазами. К какой породе относилась Марина, я не ведал, но предполагал, что с ориентированием у нее все в порядке. Бросать ее тут я, разумеется, не собирался, но мне нравилось сознание этой возможности.
      Девушка теперь описала полный круг, даже чуть больше, и не стала ко мне подходить, остановившись у ствола одной из берез. Я продолжал снимать. Если бы у нее были длинные волосы, то сейчас передо мной предстала бы настоящая русалка. Ноги ее почти до колен скрывала зеленая трава. В контрасте с ней кожа голых ляжек казалась розовой. Выше пояса ее тело отливало белизной, если не считать потемневших от напряжения и ставших совсем бурыми сосков. Обняв ствол одной рукой она смотрела сначала на меня, потом себе под ноги, потом снова на меня.
      - Повернись спиной.
      Тяжелые ягодицы словно просили, чтобы по ним прошлись розгами, которые в большом количестве можно было нарезать прямо здесь.
      - Не холодно?
      - Нет.
      - Взберись-ка на ствол.
      Новое задание заставило Марину замешкаться. Она подступила к поваленному дереву и некоторое время его изучала, чтобы не поранить босые ступни. Потом ухватилась обеими руками за толстые нижние ветки, уперлась ногой в белую шершавую кору и отчаянно подтянулась. Ей довольно легко удалось сесть на стволе на корточки и осторожно, сохраняя зыбкое равновесие, встать. Наблюдать за ней было смешно и грустно. Возбуждения от облаченной в движение наготы я не испытывал.
      - Почему ты все время снимаешь меня на видео? - поинтересовалась Марина, поворачиваясь лицом в мою сторону. - Хочешь фильм снять? Ты же говорил, что тебя интересует только фотография.
      - С точки зрения конечного результата, да. Но некоторые ракурсы лучше видны на видео. Когда я потом отсматриваю полученный материал, у меня появляются новые идеи. Так что ничего зря не делается.
      Если Марина меня и не совсем поняла, то наверняка уловила главное: я намерен снимать ее и в будущем. А это означало для нее новые гонорары. Больше вопросов не последовало. Между тем я все-таки отложил камеру, вернее, поставил ее на маленький треножник, чтобы она продолжала снимать наши действия в автоматическом режиме, и включил фотоаппарат. Марине пришлось еще несколько минут ползать по стволу, прятаться за ветки, садиться на корточки, на четвереньки, боком, даже верхом, ложиться на спину и в конце концов почувствовать себя настоящей мартышкой. Я не высказал этого сравнения вслух, чтобы не оскорбить ее самолюбия, но кадры получались именно из области «В мире животных». При этом девушке удавалось поддерживать сосредоточенную серьезность на лице, что превращало всю сцену в забавный фарс. Не могу сказать, что мне понравилась ее пластика и то, как выглядела фигура вообще, но естественность контраста между наготой, неловкостью и лицом производила замечательное впечатление.
      С березы Марина спустилась несколько подавленная. К счастью, я знал, с кем имею дело, и потому мог позволить подобные эксперименты. Окажись на ее месте модель, мнящая себя на большом подиуме, думаю, здесь бы нашему сотрудничеству и пришел досрочный конец. Издевательство есть издевательство. Только некоторые против него восстают и либо ломаются, либо уходят, а некоторые терпят, опускают голову и постепенно приспосабливаются. Мне хотелось верить, что Марина принадлежит ко второй группе. Никто не знает, как повернется жизнь, но иметь в архиве телефон модели, готовой позировать где и как угодно, всегда ценно. Даже если им так и не придется воспользоваться.
      Как всегда в подобных ситуациях, у меня на мгновение возникло ощущение, будто Марину слегка коробит именно то, что я стараюсь не обращать на нее внимания как на женщину. Иногда мне и в самом деле кажется, что при всей своей видимой недоступности девушки рассчитывают на более фривольное с собой обращение со стороны фотографа. Может быть, «рассчитывают» не совсем удачное слово, но суть невольно возникающего конфликта остается той же. Некоторые честно признавались мне, что им, наоборот, приятно, что я не распускаю рук. Надеюсь, они говорили правду. Тем не менее, когда однажды я набрался смелости предложить одной хорошенькой модельке, у которой был муж и ребенок, позвонить мне, когда ей будет просто скучно и захочется чего-нибудь необычного, она воспользовалась случаем чуть ли не на следующий же день. И это при том, что к женским угодникам и сердцеедам ни по внешности, ни по обхождению я себя отнюдь не отношу. Всему виной воспетая и поруганная женская предрасположенность к легкой измене. Феминистки обвинят меня в шовинизме, но дело в том, что мужской измены как таковой нет: мужчины не изменяют своим партнершам, они их меняют.
      Оставалась самая сложная часть программы: руины. Во-первых, до них еще нужно было добраться. Правда, как выяснилось чуть позже, задача эта в последнее время значительно упростилась. Раньше ворота на стройку были закрыты, и приходилось проникать за высокий деревянный забор сквозь неудобные, стихийно возникающие проломы в досках (не лезть же уважаемому фотографу с моделями через забор!). Сразу за забором начинались густые кусты, и один раз мне так не повезло, что я одной ногой почти по пояс провалился в какую-то скважину, заполненную водой, к счастью, не очень грязной. Как и все в жизни, забор имел и положительную сторону: просто так снаружи за него никто не проникал, кроме сумасшедших, вроде меня, искателей эстетики декаданса. По крайней мере за все те несколько приходов сюда я не встретил на территории стройки ни одного постороннего. Были праздно шатающиеся, были даже любопытные, втихаря подглядывавшие за одной моей девушкой через забор, но никто не попадался мне внутри. Теперь же, подойдя к воротам, мы обнаружили, что их, собственно, не существует. Одна створка была распахнута, другая снесена в петель и исчезла. На глиноземе отпечатались следы трактора. Все несколько этажей странного здания зияют дырами окон и дверей, преграждавшие прежде вход в него стальные решетки сорваны, тишину нарушает уже не лай собак, как несколько лет назад, а залихватское пение птиц. Решеток не стало еще в прошлый раз, но ворота стояли до последнего. Поучительно наблюдать, как не сразу, постепенно, но неуклонно приходит в запустенье оставленная людьми на полдороге масштабная стройка. Сначала ее консервируют, заваривают стальными прутьями не только все многочисленные подъезды, но и внутренние переходы, оставляют охрану в виде плодящихся собак, одним словом, красноречиво показывают, что дом не брошен и работы будут продолжены с той же точки. Однако ничего не происходит месяц, год, к концу второго замолкают собаки, на третий невидимые руки ломают прутья, выбивают чудом уцелевшие стекла, к концу четвертого сюда уже может беспрепятственно войти любой.
      Обо всем этом я задумался на обратном пути к метро, а в тот момент мне было просто радостно сознавать, что хотя бы на некоторое время эта огромная импровизированная студия в моем полном распоряжении. Марина сразу поинтересовалась, нет ли здесь бомжей, уж больно удобное для них место. Я честно признался, что прошлым летом их видел, но только снаружи. С целью дополнительной безопасности я предложил прежде всего подняться на верхних этаж, исходя из соображения о том, что если кто-нибудь вздумает за нами последовать, то мы его вовремя услышим, тогда как пребывание на уровни земли нас с «гостями» в равное положение. До конца я в правоте своей уверен не был, однако Марина меня безропотно послушалась.
      Для того, чтобы представить себе здание, о котором идет речь, можно взять за образец корпус любой городской поликлиники, пристроить к нему в форме подковы еще два таких же, переместить все это в центр полудикого леса, выбросить всю меблировку, сбить краску со стен, взломать полы, высадить окна и двери и в таком виде отдать на растерзание дождям и ветрам. Триумф безвременья. Рай для поклонников упомянутого декаданса. Идеальный фон для любой модели уже потому, что ее нагота, какой бы идеальной или безобразной она ни была, теряет на нем свою самоценность: взгляд зрителя отвлекает такое количество неожиданных деталей, что девушка вольно или невольно предстает лишь фрагментом большого сюрреалистического полотна. Сегодня этим фрагментом предстояло быть порядком подуставшей за наше не столько долгое, сколько насыщенное путешествие Марине.
      Поднявшись по грязным ступеням ближайшего подъезда, который с натяжкой можно было назвать таковым ввиду отсутствия козырька да и самой двери, мы вошли в прохладную тишину длинного коридора. Весь пол вокруг и впереди был завален ржавыми трубами, колотым кирпичом и полусгнившими досками. Свет проникал из вытянувшихся двумя рядами пустых дверных проемов справа и слева. Получался своеобразный квадратный туннель с высоким потолком и уходящим во тьму противоположным концом.
      - Иди за мной и не попачкай туфли, - сказал я, что со стороны Марины следовало бы воспринимать как тонкое издевательство.
      - Постараюсь, - ответила она, осознавая свою беспомощность.
      По коридору мы добрались до лестничного пролета слева. Напротив лестницы находился короткий лабиринт переходов и комнат, заканчивающийся тем самым входом, через который я проникал внутрь здания все прошлые разы и откуда можно было ждать постороннего вторжения. Я прекрасно помнил, как прошлым летом на этой самой лестнице уже почти закончил дощелкивать пленку, стоя пролетом выше, когда раздетая по пояс (снизу, разумеется) модель подняла ко мне испуганное лицо и призвала прислушаться, а потом во всю прыть устремилась вверх как раз вовремя, чтобы не попасться на глаза компании бомжей, уже входившей через лабиринт в коридор, в котором сейчас стояли мы с Мариной. Тогда все обошлось, и нас не заметили. Я очень рассчитывал на то, что обойдется и в этот раз.
      Единственным недостатком заброшенной больницы (где-то я прочел, что недостроенное здание планировалось как дополнительный корпус к уже существующим на соседней территории, причем строительство велось под эгидой президента России) было преобладание в нем тени над светом. Даже в солнечный день нужно было изловчиться, чтобы найти достаточно освещенное пространство. Поэтому до сих пор большинство сделанных здесь снимков запечатлевало девушек на фоне разбитых окон.
      - Раздевайся, - сказал я.
      - Что, прямо тут? - удивилась Марина.
      - На лестнице. Будем подниматься на верхний этаж.
      Поеживаясь от внезапно охватившего ее холода (в коридоре и на лестнице ветерок дул постоянно да и серые кирпичи стен как будто оттягивали тепло), Марина торопливо сбросила куртку, расстегнула до пояса платье, переступила через него и замерла, не зная, куда положить снятую одежду. Я взял у нее только платье.
      - Куртку можешь опять надеть.
      Она с удовольствием послушалась и начала медленное восхождение. На всякий случай она одной рукой, вернее, только пальцами держалась за ржавые перила. Я поднимался следом, держась на почтительном расстоянии и иногда приказывая остановиться и принять какую-нибудь естественную позу.
      - Дальше? - спросила Марина, когда мы добрались до второго этажа.
      - Да, поднимемся сразу на самый верх, а там сориентируемся.
      Следуя за полуголой девушкой, я вспоминал, как на ее месте была другая, высокая, стройная блондинка с маленькими грудями и длинными ногами, такая же послушная и вместе с тем независимая, готовая в процессе съемки снимать и надевать все, что угодно, однако раз и навсегда отказавшаяся демонстрировать на фотографиях свою далеко не девственную (по ее же рассказам) промежность. У нее была хорошенькая попка с аккуратными ягодицами и красивый широкий лобок, поросший коротко побритыми волосками, но она никогда не становилась в такую позу, чтобы можно было увидеть, как там поживают ее губки или дырочка ануса. Когда я встретил ее впервые, она была слишком юна, чтобы задумываться об этом, и в кадр попадали все ее прелести, но с течением времени требования ее стали меняться, и последний раз она позировала мне здесь почти с неохотой. У нее не было мужа или постоянного любовника, ради которого ей захотелось бы жертвовать своим увлечением, но зато было, как она выражалась, «свое дело», маленькое модельное агентство, питомицы которого не предназначались для работы в эротической отрасли, а исключительно для хождения по подиуму, и их хозяйке перестала улыбаться перспектива быть узнанной потенциальными клиентками в костюме Евы. Не прибегая к просьбам и ухищрениями я, тем не менее, именно на этой лестнице все же сумел поймать ее в смелом ракурсе, когда она, переступив через ступеньку, выполнила мою команду и выпятила назад попку. В уютной ложбинке внизу ягодиц обозначилась чуть сжатая ляжками заветная сдвоенная «пельмень» (сами девушки, как я слышал от одной, терпеть не могут это слово применительно к внешним губкам своего влагалища, однако оно прекрасно отражает схожесть форм), тщательно выбритая и припухшая, а над ней, как точка над «i», чернело сморщенное отверстие чистенького ануса. Сегодняшняя моя модель, Марина, ни о каком «своем деле» не помышляла, и потому руководствовалась не перспективами, а сиюминутными ощущениями.
      - Прогнить вперед и оставь назад попку, чтобы я увидел снизу твою промежность, - сказал я.
      - Боюсь, получится некрасиво, - ответила она, выполняя инструкцию и оглядываясь через плечо.
      - Не бойся. Но смотри не на меня, а вперед, как будто продолжаешь подниматься. Хотя нет, давай ты и на меня тоже посмотришь. Да, вот так, в этом что-то есть. Молодец.
      Судя по отсутствующему взгляду, Марине было все равно. Она немного ожила только когда мы взошли на четвертый этаж и здесь лестница оборвалась новым коридором.
      - Куда дальше?
      Я молча обогнал ее, невзначай задев ладонью голое бедро, и свернул налево. Память мне не изменила: через несколько шагов мы вышли на новую лестницу, откуда можно было либо спрыгнуть на крышу более низкого крыла (назовем его для удобства «северным»), либо подняться этажом выше и оказаться таким образом в верхней точке «центрального» корпуса. Здесь мы сделали короткую паузу, я оставил наши сумки на ступеньках, аккуратно выбрался наружу, отошел по плоской крыше шагов на десять в сторону и, предварительно оглядевшись по сторонам, стал фотографировать, как Марина стоит в проломе белой стены на фоне голубого неба с ватными барашками облаков. На переднем плане высилась горка красных расколотых кирпичей. На такой высоте макушек деревьев видно не было, и создавалось ощущение будто девушка застигнута врасплох где-то на уровне земли. Стараясь говорить как можно тише, я отдавал короткие команды и щелкал затвором. Никаких «открытий» я явно не сделал, но подозревал, что с точки зрения композиции и особенно цветового решения буквально все кадры получились безупречными. Особую надежду я возлагал на последний, сделанный как бы из-под Марины, сидящей на корточках на самом краю лестничной площадки; она запрокинула голову, так что выше остроконечных грудей образовывалось пустое место, а колени широко раздвинула, отчего все внимание зрителя приковывалось к блестящим розовым складкам ее влагалища, красиво отороченного, как каракулем, крохотными жесткими локонами; были видны выглядывающие из-за края серой плиты мыски туфель с запачканными подошвами, далекие перекрытья потолка и уголок почти белого неба.
      Оставшиеся тридцать с небольшим кадров я сделал на последнем этаже, среди просторного, неизвестно для чего предназначавшегося зала, заваленного, как и все вокруг, колотыми кирпичами, жестяными трубами и кусками арматуры. Кроме того, пол здесь был сантиметров на десять усыпан слоем песка, что еще больше сковывало движения Марины. Мы нашли большое окно, вернее, то место, которое когда-то было стеной и из которого теперь во всю ширь и высь открывался вид на настоящую больницу и окружающий лес. К счастью, девушка не боялась высоты, а потому позволила запечатлеть себя сидящей на корточках спиной к зеленой бездне. При виде сверху создавалась причудливая картина задумчивой голой фигурки на краю непонятно чем образованного обрыва. Несколько неплохих снимков получилось среди жестяных труб малинового цвета. Осталось лишь добавить, что для последней серии Марина переобулась в короткие сапожки, до сих пор несправедливо нами обоими забытые.
      Признаюсь, наблюдая за усталыми движениями Марины и бесстрастностью ее лица, я подозревал, что все это наиграно. Моя привычка не доверять стереотипам заставляла меня обращать внимание на иные признаки душевного состояния. Я видел, что за все время нашего нахождения в руинах соски Марины ни разу не расслабились. Они съежились и топорщились, как две перевернутые остриями вверх кнопки, а кожа грудей, не всегда при этом покрытая мурашками, указывала на то, что напряжены они не только от холода, но и от внутреннего желания. Мне даже казалось, что с минуты на минуту Марина, как девушка из дешевого романа, произнесет сигнальную фразу типа «Я тебя возбуждаю?». После которой, при положительном ответе, мы должны будем слиться в упоительном экстазе объятий. Особенно отчетливо я представил себе подобный оборот событий, когда объявил съемки успешно завершенными и разрешил ей как следует одеться. При этом я снова взял наизготовку видеокамеру и стал снимать, как она, голая и даже немного вздрагивающая, не то от слабого ветерка в коридоре, не то от усталости, не то от волнения, достает из сумки черные трусики и лифчик. Я остановил ее руку. Она подняла на меня грустные глаза. Я обошел вокруг нее, запечатлевая в последний раз ставшую совершенно сутулой спину, красивые ключицы, скошенные перспективой ягодицы, положил ладонь под прохладную правую грудь, потрогал большим пальцем пуговку соска, легонько надавил и потер, словно призывая еще сильнее напрячься. Впервые Марина уклонилась от моей ласки. Она пролепетала нечто вроде «Не нужно...» и нагнулась, по очереди продевая ноги в растянутые кольца трусиков. Она не заметила, как я усмехнулся, поскольку истолковал эту ее реакцию в пользу своего подозрения: она хотела, но боялась себе в этом признаться, боялась переступить грань дозволенного. Я же не стал продолжать экзекуции. Я подумал, что сиюминутная слабость не принесет того удовольствия, ради которого стоило бы рисковать дальнейшими отношениями. Причем не только и не столько с самой Мариной. Я поймал себя на мысли, что как женщина она мне безразлична. Таких как она насилуют в подъездах, потому что она ничем не отталкивает и не привлекает; отсутствие крайностей делает ее идеальной жертвой; ее не жалко мучить и не противно трогать. Она просто объект, в котором можно найти все необходимое, когда тобой движет слепая страсть и когда нет времени на восторги и разочарования. Она все стерпит и промолчит. Интересно, сколько мужчин входило в нее, кроме бывшего мужа? Неужели они все ей нравились? А она им? Я опять увлекся тем, что моделировал чужой мир, исходя из сугубо субъективной оценки, но кто мог сказать, что я не имею на это права?
      - Который час? - спросила Марина.
      - Двадцать пять минут четвертого. Всего три часа прошло. Ты куда-то опаздываешь?
      - Нет, просто интересуюсь. Мои часы вчера остановились, теперь придется искать, где батарейки поменять.
      Обратно мы пошли через территорию больницы. Выяснилось, что между ней и заброшенной стройплощадкой уже возникли фургончики, в которых жили кавказского вида молодые люди, не похожие ни на врачей, ни на строителей. По-видимому, здесь затевалось какое-то новое «дело». На всякий случай, чтобы не вызывать подозрений, я поинтересовался у них, пройдем ли мы насквозь, они беззлобно согласились, и на этом наша встреча закончилась. Дальше нужно было миновать широкое, отдаленно напоминающее сквер, пространство, у дальней оконечности которого, слева, торчала из-за деревьев круглая кирпичная башня, которую я называл «крематорием». Что это было на самом деле, я не знал, но когда башня начинала дымить, то дымила по-черному. Марина мое предположение опротестовала и в свою очередь выдвинула гипотезу, что там может находиться обыкновенная прачечная. Пока мы шли к противоположном воротам, оставляя справа указатели на «центральный» и «детский» корпуса, я подумал о том, что как-нибудь стоит воспользоваться видимой малочисленностью пациентов и попробовать поснимать девушку непосредственно здесь, среди настоящих домов и полускрытой жизни. Будет ли это снова Марина, я сомневался, но, в отличие от нее, мысль показалась мне перспективной. У ворот дежурили два старичка. Они недоверчиво покосились на нас, однако промолчали. Вот если бы мы шли в противоположном направлении, дурацких вопросов было бы не избежать: «А вы к кому?», «А из какой палаты?». Знаем, проходили. Важен не ответ, а его тон. Небрежное «К Иванову в четырнадцатую» - с каменной миной и почти не останавливаясь - производило на бывших гэбистов должное впечатление. Но я подметил, что вратари с богатым прошлым и нищим будущим от раза к разу меняются, и потому предпочитал во избежании лишних разговоров видеться с ними уже на выходе.
      На обратном пути по лесу нам дважды попались частично обгорелые, частично проржавевшие кузова казненных кем-то легковых автомобилей. Причина их появления здесь оставалась для меня загадкой, тем более что то были не иномарки, а один остов принадлежал вообще запорожцу. Запорожцы не угоняют. На запчасти их тоже не очень-то пустишь. Разве что украсть на пять минут, чтобы покататься и бросить. Но кузова были совершенно пустые: ни мотора, ни кресел, ни колес. Значит, все это кто-то заботливо забрал и увез или же, наоборот, оставил себе, а здесь выбросил только консервную банку. Причем не просто выбросил у дороги, а честно протащил вглубь леса, куда и обычной-то машине не забраться, не говоря уж о бесколесой. У Марины тоже никаких убедительных теорий на этот счет не возникло.
      Когда мы подходили к метро, у меня на поясе зазвонил телефон. Это была Лана.
      - Не отвлекаю?
      - Уже нет. Что случилось?
      - Ничего. Решила вот узнать, изменилось ли что-нибудь у вас насчет завтрашнего.
      - А что у меня могло измениться?
      - Ну, может, вы еще кого-нибудь нашли.
      - Разве я похож на человека, который так быстро меняет свои планы?
      Я на всякий случай притормозил перед подземным переходом, чтобы не обрывать связь. Мимо прогрохотал синий трамвай. Марина, видя, что я задерживаюсь, показала пальцем на то место, где обычно носят часы, помахала мне рукой и побежала вниз по лестнице. Я решил, что ей не захотелось становиться невольной свидетельницей интимного разговора, а возможно, ей это было даже отчасти неприятно. Как бы то ни было, я облегченно вздохнул: возвращаться вместе почти до дома и развлекать спутницу пустыми разговорами меня совершенно не радовало.
      - Вы похожи на человека, у которого этих планов слишком много, чтобы он всех их помнил.
      - Как царевна Ярославна?
      - Сидит у туалете. Что-то в своем дурацком «Макдональдсе» съела. А я вас уже не интересую?
      - Но ты же уже взрослая девочка и не ходишь по дурацким «Макдональдсам», так что с тобой подобный конфуз едва ли может случиться.
      - Я хочу, чтобы вы меня отстегали... Боюсь, я не дождусь завтрашнего утра...
      - Придется дождаться. - Я улыбнулся подошедшей ко мне девушке, раздававшей на пару с подружкой в рекламных целях пачки новых сигарет, и помотал головой. - Лучше переведи свою энергию на сборы, чтобы завтра не оказалось, что половину нужных вещей вы все-таки умудрились оставить.
      Не знаю, обиделась ли Лана моему сухому тону, но я решил, что выбрал его верно. Негоже приучать женщин к тому, что ты готов ублажать их всякий раз, когда готовы они. Если хотят взаимности, пусть подстраиваются.
      - Так значит, завтра на Красных Воротах в половине восьмого? - переспросила она.
      - Да, только на площади перед метро, у автобуса. - Я продиктовал номер. - Думаю, что тронется он едва ли раньше восьми, но зато едва ли будет много опоздавших. Если я приду раньше, где места занимать?
      - Это ты насчет Ярославы? Думаю, ей все равно. Со мной она обычно старается поближе к водителю сесть, чтобы вперед смотреть, а когда их с классом куда-нибудь возят, то подальше назад, чтобы хулиганить. Так что выбирайте на свой вкус. Лишь бы сам автобус был хорошим.
      - Посмотрим. Ну ладно, не будем радовать наших провайдеров лишними центами, закругляемся и до завтра.
      - Не смею больше надоедать моему занятому хозяину, - грустно рассмеялась Лана и первой нажала отбой.
      Я поспешил за Мариной, но ее уже на платформе не было.
      
      
__________________
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

ЧАСТЬ II - ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО

Глава 11

Автобус - О чем говорят, когда говорить не о чем - Хозяин - Феи и эльфы - Поцелуй - Нужда - Матери и дети - Золотые Ворота Владимира

      
      Поклонник ранней весны или поздней осени, я все же готов любить и лето за то, что на улице рано делается светло. В шесть часов утра, завтракая на балконе тарелкой кукурузных хлопьев, залитых жирным молоком, и пробуждая себя к предстоящему путешествию большим стаканом растворимого кофе, я странным образом не испытывал сонливости, хотя проспал в ту ночь не более пяти часов. Прохладный ветерок не мог ввести меня в заблуждение относительно грядущей жары. Синоптики накануне обещали на сегодня двадцать восемь градусов, и я лелеял несбыточную мечту оказаться в автобусе с задраенными окнами и включенным кондиционером, какие позволяют туристам выжить, например, на переезде из Бангкока в Патайю или из Порт-Саида в Каир. К счастью, я знал, что это только мечта, а потому нисколько не огорчился, когда, выйдя в четверть восьмого из высоких дверей метро и пересекая Каланчевскую улицу, увидел, что условленный номер принадлежит обыкновенному, правда, довольно чистому «Икарусу».
      - По «Золотому кольцу»? - поинтересовался я на всякий случай у группки молоденьких девушек, стоявших чуть поодаль.
      - Мы не знаем, - хихикнули они, чем привели меня в некоторое замешательство, пока я не сообразил, что имею дело с посторонними.
      Площадь Красных Ворот даже в столь неурочное время являла собой место встреч и свиданий. Повсюду были люди с рюкзаками, детьми, велосипедами, неподъемными сумками. Сказывалась близость трех вокзалов. Приглянувшиеся мне было девушки ждали кого-то другого.
      Слегка разочарованный (отчего бы это?), я уже более осмотрительно приблизился к автобусу, пытаясь вычислить руководительницу группы. Одна уверенно жестикулировавшая дама показалась мне соответствующей кандидатурой, но когда я с ней заговорил, она смогла лишь подтвердить, что группа во Владимир собирается именно здесь, а путевок пока никто не спрашивал. Подбежавшая к ней маленькая девочка лет пяти и назвавшая ее почему-то «мамой», сделала облик дамы еще менее официальным. Я поблагодарил за информацию и решительно вошел в заднюю дверь автобуса.
      Как ни странно, все лучшие места поблизости от водителя оказались заняты: справа над спинкой кресла торчала лысая голова какого-то молодого человека со склонившейся к его плечу попутчицей, слева резвился пожилой дедок, развлекавший задумчивую внучку младшего школьного возраста, которая подняла подлокотник и сидела боком, свесив ножки в проход. Приставания дедушки интересовали ее меньше, чем моя подмигивающая одним глазом персона: мне показалось, что места сразу за ними свободны, и я хотел заранее войти в доверие к маленькой соседке. Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что на обоих сиденьях уже лежат чьи-то наглые авоськи, и я был вынужден несолоно хлебавши ретироваться обратно в арьергард.
      Здесь выбор оказался куда больше. Подняв первым делом крышку вентиляционного люка, чтобы заручиться притоком свежего воздуха, когда автобус тронется, я разделил свою ношу на две части - компактный, но вместительный рюкзачок и солидную сумку с фото- и видеоаппаратурой (которую в Бразилии во избежании инцидентов в местным населением мне приходилось оставлять в номере гостиницы, а ходить по улице с невзрачным полиэтиленовым пакетом) - и занял ими два сидения слева, прямо напротив задней двери. Сам же я примостился позади высоких, снабженных даже прилепными салфетками спинок на длинном и довольно мягком «диване», рассчитанном на шестерых не слишком толстых пассажиров. Обычно пассажиры не жалуют эти места, считая их «галеркой», откуда плохо слышно речи гида и где всегда трясет. Популярны они оказываются разве что у студенческих группах, поскольку сюда может набиться целая компания и здесь можно валять дурака, сохраняя относительную независимость от чинно сидящих в индивидуальных креслах попутчиков. Мой расчет был просто: либо Лана с благодарностью сядет впереди меня вместе с дочкой, либо мы сможем разместиться рядом все вместе. В любом случае я сохранял за собой возможность беспрепятственно вытягивать ноги и не тыкаться всю дорогу коленями в жесткую спинку.
      Люди между тем все прибывали. Те, что стояли и курили поблизости от автобуса, пока мало меня интересовали, так как теперь я уже не было уверен в их сопричастности к нашему маршруту. Присматривался я только к тем, которые, озабоченно помалкивая или угрюмо здороваясь, протискивались в двери и шли вперед (если входили через задние) или назад (если через передние) в поисках стекол почище да сидений помягче. Интересно, почему всегда происходит как, что тот, кто предпочитает сидеть сзади, входит спереди и наоборот? Почему просто не войти и не остановиться? Зачем это никчемное движение с потерей времени и нервов? Или автобусы сами так устроены, что меняют заряд вошедшего в них пассажира на противоположный и заставляют делать не то, что он собирался изначально?
      На подножке задней двери появилась уже знакомая мне «дама-мама», подталкивающая вперед расшалившуюся дочку. Малышка споткнулась о верхнюю ступеньку, шлепнулась на четвереньки и горько расплакалась. Дама-мама чертыхнулась, подхватила чадо в охапку и понесла (разумеется, вперед) успокаивать. Проследив за ее перемещением, я понял, чьи авоськи лежали позади дедушки с внучкой. Вскоре следом за ним (разумеется, через заднюю дверь) устремился нагловатого вида пацан лет двенадцати в пока еще чистеньких тренировочных штанах и белой майке с красной эмблемой некогда непобедимых «Чикаго Буллс». Пренебрежительно взглянув на всхлипывающую малышку, он что-то сообщил даме-маме и бросился обратно, со всего маха столкнувшись с еще одной дамой, чем-то неуловимым похожей на первую.
      - Славка, кончай гоняться, надоел уже, - на едином выдохе прикрикнула женщина, хватая мальчишку за плечо своей толстенной пятерней и ощутимо встряхивая. - Куда опять помчался?
      - Тетя Клава сказала в дорогу «пепси» купить. Ма, пусти, я вон только к киоску тому сбегаю, я моментом. Женька ревет, пить хочет.
      Последний аргумент сыграл свою роль, и пальцы разжались. Славка опрометью выскочил из автобуса и помчался тратить «тетины» деньги, зажатые в кулак. Его мамаша, подозрительно покосившись на меня и сразу же позабыв о моем существовании, проплыла дальше, объясняя на весь автобус, что ничего вообще-то покупать не нужно, поскольку она накануне предусмотрительно наварила морса, который спрятан в одной из сумок, только она не помнит в какой именно. Маленькую Женьку ее громогласное появление привело в чувства и заставило забыть обиду. Теперь она с интересом наблюдала, как ее грузная родственница (если только «тетя Клава» была действительно тетей), пропихивает свои телеса между поскрипывающими сидениями. Внучка с дедушкой, напротив, как будто приуныли, не то от упоминания о вкусном домашнем морсе, которым их явно не снабдили в дорогу, не то от осознания незавидного соседства, и я стал видеть исключительно их застывшие затылки.
      Пока Славки не было, по коридору навстречу мне успели беспрепятственно пройти две смазливого вида девицы лет по двадцать с небольшим, обе крашеные, одна под пепельную блондинку, другая - под вороную брюнетку, простолицые, но с апломбом великих куртизанок, от каких тают наивные иностранцы, полагая, что именно под такой оболочкой и скрывается загадочная русская душа. Оболочка и в самом деле была не лишена пикантности: обтягивающие скромные, но выразительно остренькие формы одинаковые футболки «от Версаче» (черненькая на блондинке, беленькая на брюнетке) и коротенькие джинсовые юбки, достаточно при этом длинные, чтобы хотелось под них заглянуть.
      - А, у вас тут занято, - констатировала «брюнетка», останавливаясь возле меня и тем самым демонстрируя второе правило поведения в автобусе: сесть на те места, которые уже облюбовали другие.
      - Увы, - кивнул я, разглядывая торчащие из-под футболки бусинки сосков.
      - Зоя, иди сюда, тут хорошо, - позвала «блондинка», деловито усаживаясь на сиденья над правым задним колесом, ближайшими в двери, и первым делом задергивая занавеску, чтобы не попасть на солнце. Потом она откинулась на спинку, лениво повернула голову, взглянула на нас краем глаза и повторила: - Зоя.
      Не успела та послушаться призыва подруги, в салон с бутылкой наперевес ворвался Славка, опередив простецкого вида мужичка средних лет, сплошь обвешанного фотоаппаратами, видеокамерами, мобильными телефонами и пейджерами. Мне даже показалось, что сейчас он начнет распродавать все это добро, прогуливаясь по автобусу, как продают в поездах шариковые ручки, клей «Момент» и подтаявшее мороженое. Трудно было предположить, для чего одному человеку может сразу понадобиться столько аппаратуры. Славка протиснулся между ним и поручнем, отпихнул бутылкой растерявшуюся Зою и с торжествующим криком бросился к давно забывшем о его существовании мамашам. Человек-оркестр что-то буркнул себе под нос, замешкался, пропуская вперед себя Зою, сказал мне «Здрасьте» и плюхнулся на «диван» рядом перевести дух. Здесь он переждал пока следом за ним в автобус поднимется новая пара: безвозрастная особа женского пола, вся пухлая, в ямочках, с тупым поросячьим лицом, но в спортивном костюме, и вдвое толще ее господин в промокшей от пота белой рубашке с короткими рукавами и засаленным воротником, вытирающий носовым платком сверкающий лоб и рыжую окладистую бородку. Они шли налегке, и я сообразил, что водитель уже открыл дверцу багажного отделения. Когда пара проследовала вглубь салона, заняв места справа, через две спинки от облегченно вздохнувших подруг, мой сосед зачем-то извинился и поплелся подыскивать себе пристанище. Убедившись в отсутствии сколько-нибудь стоящего наблюдательного пункта, откуда можно было бы делать незабываемые кадры, он от безысходности сел позади Славки и стал смотреть в окно.
      Проследив за его взглядом, я увидел Лану, перебегавшую улицу за руку с Ярославой. Я сразу же ярко представил себе, как выруливающий из-за угла шальной самосвал на полной скорости сшибает их и мчит вниз, к площади Трех Вокзалов, а две большие куклы разлетаются в разные стороны.
      Ничего этого, к счастью, не произошло. Мама с дочкой успешно добежали до автобуса и направились к передней двери, полагая, очевидно, что я умудрился занять им лучшие места для обзора. Я поднялся, встал на подножку и окликнул Лану. Она обернулась и расцвела в улыбке. Ярослава, не заметив, что мать остановилась, продолжала тянуть ее вперед. Когда же та одернула ее, развернулась и с интересом, в котором чувствовался вызов, посмотрела на меня исподлобья. Сегодня она показалась мне еще более худенькой, чем раньше. Прямые волосы свободно спадают на плечи и заканчиваются на уровне талии. Ровная челка прикрывает бровки и странным образом подчеркивает алость не знавших помады губ. Расстегнутая джинсовая куртка, под ней светленькая майка, зеленые брючки обтягивают длинные ляжки и икры, сандалии на босу ногу, на пальчиках розовый педикюр. Стоявшая рядом с ней Лана показалась мне в первый момент нескладной и громоздкой. Но только в первый. Одетая почти также, как дочь, она могла бы дать фору не только моим априори знакомым «дамам-мамам» и хрюшке в тренировочном, но и увлеченно о чем-то переговаривающимся черно-белым подружкам. Я с удовольствием отметил в ней нездешний шарм, а когда она приблизилась, то и тонкий аромат дорогих духов (муж приехал?). И такая женщина не имела ничего против быть моей рабыней!
      Я вышел, чтобы забрать у Ланы небольшую спортивную сумку - единственный их багаж, если не считать символического пакета в руке Ярославы. Шофер окликнул меня и предложил воспользоваться багажным отделением.
      - Да пока и в автобусе полно места, - возразил я, ожидая в ответ бурю негодования.
      Однако стоявший рядом с шофером спортивного вида невысокий мужчина лет пятидесяти что-то сказал ему, и тот махнул рукой. Я пропустил Ярославу вперед, и она быстро взбежала по ступенькам в салон, где в нерешительности замешкалась, не зная, какие места наши. Свободных мест было много, но справа уже угрожающе приближались вошедшие в переднюю дверь пассажиры. Я пояснил Лане, где мы сидим, и она решительно подтолкнула дочь к окну.
      - А это ваш рюкзак? - спросила Ярослава, умудряясь при этом втиснуть свою узенькую попку в то же кресло.
      - Давай его сюда, чтоб не мучиться, - сказал, любуясь, как девочка снова вспархивает и, напрягая все силы, обеими руками пытается дотянуть до меня лямки.
      Я немного удивился, поскольку помнил, что Лана рассказывала о занятиях дочери гимнастикой, а это должно было способствовать развитию мышц, но тут заметил, что одной лямкой рюкзак зацепился за подлокотник и потому у Ярославы ничего не получается. Не понимая причин такой тяжести, но желая помочь, девочка честно боролась с рюкзаком, пока Лана передавала мне мою сумку с аппаратурой. Когда тайна раскрылась, Ярослава чуть не заплакала от обиды и метнула сердитый взгляд на смеющуюся мать. Та же не нашла ничего лучше, как нас в этот момент познакомить.
      - Это тот самый Константин, о котором я тебе рассказывала.
      Я подумал о том, что если сейчас устроят перекличку, обман с моим именем неминуемо обнаружится.
      - Вы не похожи на Константина, - словно читая мои мысли, внезапно обронила Ярослава и пояснила: - Я представляла вас другим.
      - Интересно, каким же?
      - Лысым и с бородой. Как вот тот дяденька впереди.
      Подвоха с рюкзаком не заметила, а такие подробности уже знает! Девочка-то непростая.
      - Удалось выспаться? - поинтересовался я, чтобы сменить тему.
      - А почему ты его со мной не знакомишь? - не дала ответить матери Ярослава и продолжала: - А вы меня какой представляли?
      - Лысенькой и толстенькой.
      - Как та тетя? - перешла на заговорческий шепот маленькая шалунья, указывая на даму в тренировочном, и хихикнула.
      - Любит она у меня посторонних обсуждать, - вставила слово Лана. - Стыдоба моя. Зачем тебя с Костей знакомить, когда он и так уже видит, какая ты несуразная девица?
      - Ничего он не видит, - буркнула Ярослава и проверила свое предположение, поглядев на меня между спинками сидений.
      Я подмигнул ей. Она машинально подмигнула в ответ, прыснула и отвернулась, гордо задрав носик.
      - Может быть, все-таки имеет смысл сдать сумки? - предположила Лана, имея, вероятно, в виду, что вся наша кладь скопилась вокруг меня на диване и не позволяет ей при желании подсесть ко мне поближе.
      - Сдать, конечно, можно. Только мне кажется это излишним: уже семь сорок, а автобус и наполовину не заполнен.
      Тем не менее я подхватил рюкзак и Ланину сумку и вышел на воздух. Шофер взирал на мои маневры в багажном отделении с видом превосходства. Поставив вещи так, чтобы они оказались зажатыми более тяжелыми баулами и не разлетелись при езде по всему ни слишком чистому днищу, я направился к нему.
      - Когда отчаливаем? Уже десять минут лишних стоим.
      - Не стоим, - улыбнулся за шофера его собеседник. - Не беспокойтесь, у нас все по плану.
      - Как я и думал, отъезд в восемь? - предположил я.
      - Ну, не в восемь, предположим, но около того. На самом деле мы бы давно уже уехали, но еще нескольких человек нет. Они из Подмосковья едут, так что придется уважить.
      - Вы гид?
      - Конечно. Кстати, давайте я вас сразу помечу. Как фамилия?
      Я назвался, радуясь в душе тому, что избежал прилюдного знакомства и разоблачения.
      - Вы ведь, кажется, не один?
      Я заглянул в список и указал своих попутчиц. Наблюдая, как гид ставит против нас крестики, шофер высказал свое удивление вслух:
      - Чудн(: одна семья, а фамилии у всех разные.
      - Бывает, - сказал за меня гид.
      Шофер как будто о чем-то догадался и посмотрел на меня более уважительно. Теперь настала моя очередь его игнорировать.
      - И сколько нас в группе?
      - Да хорошо, двадцать восемь всего, включая вашего покорного слугу. На прошлой неделе возили сорок пять. На одни только сборы сколько лишнего времени уходит! А мы, глядишь, сегодня только подождем, а дальше уже все вовремя будут подтягиваться.
      - От гида многое зависит, - философски намекнул я.
      - Скорее, от культуры, - улыбнулся мой собеседник, и я почувствовал к нему симпатию. - Кстати, вон они, кажется, идут.
      В самом деле, автобус сзади огибала целая вереница пестро одетых мужчин и женщин. У всех в одной руке было по откупоренной бутылке пива, в другой - по сигарете.
      - Ну, все понятно, - хмыкнул я.
      - Физики-ядерщики, - высказал одному ему известную ассоциацию шофер и пошел закрывать дверцу багажного отделения и занимать свое место у руля.
      - В салон с сигаретами не пускаем, господа, - обратился к гоп-бригаде наш гид, чем заставил новоприбывших притормозить возле дверей, из которых на них уже смотрела синеглазая Ярослава. - Сейчас будем трогаться, так что докуривайте и занимайте места.
      Его спокойный тон не вызвал у компании лишних возражений. Трое мужчин почти сразу же побросали сигареты на асфальт и залили огорчение пивом из горл(. Их спутницы оказались более рачительными и продолжали курить, о чем-то переговариваясь. Всем шестерым было лет по сорок, но по тому, как горели огнем свободы их глаза, можно было сделать предположение, что это не семейные пары. Больше похожи на сотрудников фирмы, решивших с ветерком провести отпуск. Я с независимым видом прошел мимо них в автобус и потрепал по плечу Ярославу, которая сразу же юркнула на «диван» и стала смотреть в окно. Мой вопросительных взгляд Лана встретила пожиманием плеч. Я сел рядом с Ярославой.
      Оказалось, что ее перемещение должным образом повлияло на расстановку сил, точнее, на распределение мест. Ставшая подниматься по ступенька компания, как я и предполагал, явно претендовала на то, чтобы заполнить разом весь диван. Однако два сидения из шести были заняты, одно из них - ребенком, и они не решились качать права. Вместо этого две пары все же сели рядом с нами, а одна прошла вперед и протиснулась между девушками-подружками и толстяками.
      - Глядите, какой дядя смешной, - повернулась ко мне Ярослава и, заручившись моим вниманием, ткнула пальчиком в стекло.
      Сначала я только заметил, что запястье ее стягивает пластмассовый браслетик, долженствующий, вероятно, заменять у школьниц татуировку, а ноготки как у взрослой женщины, длинненькие и розовые. Опять не похоже, чтобы с такими ногтями всерьез занимались гимнастикой, подумал я и только теперь обратил внимание на действительно довольно анекдотичную фигуру. Среднего возраста мужчина в коричневом костюме, но без галстука, в клетчатой рубашке с расстегнутым воротником навыпуск, в кроссовках и кожаной кепке (такими смотрят на нас с экранов запечатленные на хроникальных кадрах болельщики с послевоенных стадионов) держал за руку интеллигентного вида пожилую женщину и ждал, пока не проедут все до единой машины. Когда ему казалось, что заветный момент наступил, и он делал шаг вперед, от перекрестка на Садовой-Черногрязской сворачивала очередная иномарка, он грозил ей кулаком, но отступал назад и удерживал по инерции рвавшуюся вперед спутницу. Так могло бы продолжаться до бесконечности, если бы к трогательной паре ни подошел опять-таки наш гид (он начинал нравиться мне все больше) и ни остановил железный поток легким взмахом руки. Оказалось, что эта странная пара тоже собиралась отправиться с нами в путешествие. Присмиревшие машины покорно ждали, пока все трое ни дойдут до автобуса. При этом гражданин в кепке демонстративно отказывался бежать и чинно шел следом за своим отважным провожатым. На полпути их нагнал еще один наш будущий попутчик (о чем я мог судить по его товарищескому рукопожатию с гидом), лупоглазый Еврей Евреевич с залысиной и уютным брюшком, весьма довольный собой, жизнью и всеми вокруг, который в следующее мгновение уже стоял предо мной и с восторгом интересовался у Ланы, свободно ли рядом с ней место. Меня он заметил, только когда Лана ответила отрицательно, понимающе ухмыльнулся, переключил внимание на черно-белых подружек и к моему несказанному удивлению сделал так, что сидевшая перед ними часть гоп-бригады беззвучно поднялась и чуть ли не с удовольствием пересела в противоположный ряд, уступая ему оба сидения, которые он занял с видом хозяина всего автобуса. Более того, мои соседи по дивану внезапно тоже пришли в движение и через две минуты вся компания сидела парочками в левом ряду: дамы у окон, мужчины - в проходе. «Диван» оказался в нашем полном распоряжении. Больше на него никто не покушался. Тем более что пожаловавшая последней чета чистеньких старичков, держась друг за дружку, со словами «Здесь трясет» проследовала по салону от задней двери вперед. Снова оказавшийся на улице шофер успел вырвать из рук старичка дорожный чемодан и пошел укладывать его в заново открытый багажник. Старичок хотел было начать качать права, но его остановила сообразительная супруга:
      - Володя, ему за это деньги платят, не трогай.
      Аргумент оказался достаточно убедительным, чтобы старичок махнул морщинистой рукой и игриво подмигнул все тем же черно-белым подружкам, чем вызвал безмолвное негодование уже считавшего себя их лучшим и уж конечно единственным другом Еврея Евреевича. Старушка безошибочно угадала настроение мужа, толкнула его кулачком в плечо и заставила сесть подальше от хихикающих девиц к окну.
      Автобус дрогнул и заурчал мотором.
      - Кажется, все в сборе, - сказал из динамиков голос нашего гида, который сам стоял с микрофоном в начале прохода и помахивал списком. - Группа у нас нынче, как все вы видите, небольшая, так что никаких перекличек устраивать не будем, я только вас сейчас пересчитаю.
      Он двинулся вперед, поигрывая микрофоном и шевеля губами. Кто-то попытался задать ему вопрос, но он в ответ только улыбался, кивал и продолжал считать. Закончив, вернулся в исходную точку и наклонился к водителю. Автобус медленно тронулся. «Начинается», подумал я и покосился на прилипшую к стеклу Ярославу. Лана сидела в одиночестве, боком к нам, и делала вид, что слушает гида, который теперь отвечал на заданный вопрос относительно сегодняшнего маршрута и распорядка дня.
      - Хотя на ваших часах уже почти восемь, мы на самом деле никуда не опаздываем и не задерживаемся. В понедельник вообще хорошо выезжать из Москвы. Это я вам как житель Владимира заявляю. - Улыбка в ответ на недружные смешки. - Автобус у нас тоже владимирский, за рулем - Степан Степаныч, наше бессменный кормчий по маршруту «Семь городов Золотого кольца», в который мы с вами сейчас и отправляемся. Так что можно сказать, что мы все возвращаемся на родину: мы со Степан Степанычем по месту прописки, а вы, так сказать, на родину историческую, откуда Россия-матушка и пошла. По пути до Владимира нас сегодня ждут еще два древних города: Сергиев Посад, бывший Загорск, и Александров, между которыми нас ждет обед. Если у вас есть с собой брошюры, то вы заметите, что мы несколько отклоняемся от оригинального маршрута, но, смею вас уверить, что таким образом мы уже катаемся второй год, и опыт показывает, что так оно получается продуктивнее. Где-то часов в семь вечера мы прибудем в гостиницу во Владимире, в семь тридцать тире восемь у нас запланирован ужин. Какие будут вопросы? Если нет, я перейду непосредственно к экскурсионной программе.
      Вопрос, однако, последовал, правда неслышный для сидевших сзади.
      - Да, конечно, - ответил гид. - По пути у нас будут технические остановки, так что не переживайте.
      Это обещание почему-то вызвало всеобщее оживление.
      - А что такое «технические остановки»? - поинтересовалась у меня Ярослава. - Чтобы чинить автобус?
      - Чтобы, кому надо, могли сходить в кустики, - поправила Лана, перегибаясь через спинку. - Тебе там удобно, Яська?
      - Я спать хочу, - призналась девочка, продолжая смотреть в окно на уходившую вдаль череду высотных банковских зданий. - Это что за улица?
      - Маши Порываевой, - вовремя заметил я табличку на углу дома.
      - А кто такая эта Маша?
      - Яська, оставь Костю в покое. Послушай лучше, что дядя-гид рассказывает. А если хочешь спать, давай поменяемся местами.
      - Нет, я уже не хочу спать. - Ярослава водила по стеклу тонким пальчиком с розовым ноготком. - Я хочу, чтобы была техническая остановка.
      При этом она шаловливо глянула на меня через плечо и показала матери влажный язык.
      - Веди себя прилично, - сказала Лана, но не возбужденно, как то обычно бывает у раздосадованных родителей, а совершенно спокойно и, как мне показалось, даже вкрадчиво. - Она протянула руку и потрепала девочку по волосам. - Красавица моя.
      - Я не твоя красавица. Я своя красавица. Дядя Костя, а вам сколько лет?
      - А ты как думаешь?
      Девочка беззастенчиво осмотрела меня, насколько позволяло сидение, и сказала, что двадцать пять.
      - На десять лет ошибочка, - заметил я, чувствуя себя тем не менее польщенным.
      - Так вы что же, старше моей мамы? - искренне удивилась Ярослава.
      - Яська, прекрати глупости говорить! - возмутилась теперь по-настоящему Лана.
      - А моей маме тридцать два, - не обращая на нее внимания, выпалила девочка. - Она вам нравится?
      - Конечно.
      - И вы мне тоже нравитесь, дядя Костя. А жена у вас есть?
      - Яська!
      - Нет.
      - А у моей мамы есть муж - мой папа. Только он с нами почти не живет. А почему вы не замужем? То есть, я хотела сказать, почему вы не женаты?
      - Еще успеется.
      - Когда?
      Меня так и подмывало сказать: «Когда ты подрастешь», но я промолчал, позволив Лане отчитать дочь за непозволительное поведение. Девочка выслушала ее насупившись и угрюмо отвернулась к окну, за которым уже проплывали стеклянные витрины магазинов на Большой Переяславской улице. Автобус свернул в Банный переулок, и скоро мы уже катили в общем потоке по Проспекту Мира в сторону бывшего ВДНХ.
      Гид говорил, не смолкая. Представился он нам Леонидом Андреевичем. В нем чувствовалась профессиональная школа, какой до сих пор отличаются ленинградские гиды: рассказывать все, что можно при желании найти в справочниках плюс кое-что интересное от себя, доходчиво и просто. Записной книги я в путешествие предусмотрительно не взял, не желая, чтобы она попалась на глаза посторонних, а потому не берусь во всех подробностях восстанавливать теперь суть его рассказов, которыми он начал занимать нас с того момента, как мы тронулись, и до самого Сергиева Посада, где нас разбили на две группы и передали в руки местных экскурсоводов, явно отрабатывавших свою скудную зарплату: заученными фразами и без огонька. Причем чувствовалось, что большую часть жизни им приходилось водить экскурсии в советскую бытность, то есть с атеистическим уклоном, и теперь на ходу переучиваться.
      Но все это было уже позднее. А пока автобус, мягко покачиваясь, нес нас по Ярославскому шоссе прочь из столицы, пассажиры слушали Леонида Андреевича и один за другим засыпали, Ярослава прижималась ко мне худеньким бедром и водила пальцем по стеклу, а Лана удобно полулежала на двух сидениях, чем вызывала зависть иногда оглядывавшихся на нас черно-белых подружек. Им самим между тем не давал покою Еврей Евреевич, считавший, что его истории куда интереснее «программного» материала. Мне было трудно судить об их ценности, поскольку я не слышал ни слова и только иногда вздрагивал от его раскатистого смеха, однако подружки откровенно тосковали и не поддерживали беседы. Замечаний Еврею Евреевичу тоже никто не делал, так что они продолжал свой монолог добрых полчаса, пока не вспомнил о фляжке чего-то явно крепкого, что он сначала предложил замотавшим головами спутницам, после чего полностью переключился на созерцание ландшафтов из-за ее запрокинутого донышка. В районе Пушкина он уже мирно, а главное - молча, спал, сверкая проплешиной между спинками кресел.
      - Интересно? - наклонился я к макушке Ярославы.
      - Конечно, - не поворачивая головы, ответила девочка.
      - Ты первый раз едешь по Золотому кольцу?
      - А что, мы уже по нему едем? - встрепенулась она, подпрыгивая и прилипая к стеклу челкой. - Костя, покажите. Куда смотреть?
      - Ты пребываешь в заблуждении, красавица, - как можно серьезнее шепнул я, - если думаешь, будто мы и в самом деле должны ехать по золоту. «Золотым кольцом» считаются сами города, через которые лежит наш путь. Ты не прислушиваешься к тому, что там гид рассказывает?
      - Прислушиваюсь. - Она была несколько разочарована и посмотрела на меня как на похитителя ее мечты. Но «похититель» улыбался, и она решила не обижаться. - А вы тут сами уже бывали?
      - Не всюду.
      - А где?
      - В Сергиевом Посаде, который раньше был Загорском?
      - Почему был? - искренне удивилась девочка. - Гору что, срыли?
      - Интересно, что когда я был в твоем возрасте, мне тоже казалось, что город так называется именно из-за какой-то горы. Название уж было больно русское и подходящее. А потом вдруг выяснилось, что на самом деле это Сергиев Посад, который стал Загорском в честь некоего революционера. Ты сегодня об этом еще не раз, наверное, услышишь на экскурсии.
      - Вы тоже занимательно рассказываете. А где вы еще были?
      - В Иваново. Помогал пиво варить.
      - Я тоже люблю пиво. А мама мне почти всегда не дает.
      - Это где ж ты пиво пробовала?
      - Да в школе. Ребята иногда на переменах дают попробовать.
      - За просто так или за что-нибудь? - заговорчески прищурился я.
      - Сашка, дурак, за поцелуйчик, а остальные и просто так.
      - Но тебе, конечно, больше нравится Сашкино пиво.
      - Вот еще! - фыркнула девочка. - Я же говорю, что он дурак! Как-то к Машке после школы начал приставать, она его чуть по башке этой же бутылкой ни огрела, так он за ней всю дорогу до дому гнался. Придурь!
      - Веселые у тебя, однако, одноклассники, - хмыкнул я.
      - Нет, Сашка уже в восьмом. А с одноклассниками я давно уже не дружу.
      - С чего же так?
      - Да мелочь пузатая потому что. Мне вообще ровесники не нравятся. С ними неинтересно. Я люблю, когда вот, как вы, чтобы что-нибудь рассказывали, показывали, баловали.
      - Любишь, когда тебя балуют, значит?
      - Да, и особенно папу, когда он откуда-нибудь с подарками приезжает. Только, - понизила она голос, - маме не говорите, а то она последнее время на него обижается.
      - За что же?
      Ярослава забавно пожала плечами и поинтересовалась, внимательно изучая мое лицо:
      - А вы давно маму знаете?
      - Скоро две недели, - честно признался я.
      Срок показался ей достаточно долгим.
      - О чем это вы тут шепчитесь? - подняла голову Лана. - Яська, на тебя не дует?
      - Меня твой Костя прикрывает, - не то серьезно, не то с издевкой ответила девочка и отвернулась к стеклу.
      - И правильно делает, что прикрывает, - нашлась Лана. - Так о чем разговор?
      - О тебе, разумеется. Ярослава интересуется, как давно мы знакомы.
      - И вы сказали, что уже больше года?
      - Зачем же? Две недели - чем не срок?
      Пользуясь тем, что дочь на нее не смотрит, Лана закатила глаза и состроила мне недовольную гримасу. Я подмигнул. Она украдкой погрозила пальцем.
      - Мама, я все вижу, - сообщила девочка, наблюдавшая за нами через отражение в окне.
      - А ты тоже считаешь, что Золотое кольцо так называется, потому что шоссе на нем выложена золотом? - обратился я как ни в чем не бывало к Лане.
      - Ну, такую ерунду только Яська может придумать. Не воспринимайте ее фантазии серьезно: она обожает всех разыгрывать.
      - А Костя мне поверил, - торжествующе повернулась к нам маленькая проказница и звонко рассмеялась. - Он думал, я книжек не читаю и телевизор не смотрю.
      - Телевизор ты, к счастью, действительно смотришь мало, - заметила Лана. - Но что книжки читаешь - это молодец, конечно. Костя, я забыла вас предупредить, чтобы вы к моему чаду относились с оглядкой. Она у меня актриса та еще. Что угодно наплетет так, что нельзя не поверить, а потом сама же над вами посмеется.
      - А почему ты обращаешься к Косте на вы, а он к тебе на ты?
      Мы переглянулись. Ярослава кусала кончик волоса и вопросительно ждала, переводя невинный взгляд с меня на мать и обратно.
      - Во-первых, потому что Костя меня старше, - сказала наконец Лана.
      - Но я же с тобой тоже на ты, хотя ты меня еще старшее.
      - Прошу заметить, красавица, - вставил я, - что «старшее» по-русски не говорят.
      - А я говорю, - отрезала девочка. - А во-вторых?
      Лана уже поняла, что допустила ошибку, предложив несколько версий ответа. Достаточно было ограничиться первой, пусть и не самой удачной, зато безобидной.
      - Но ты же моя дочь, и потому мы с тобой на ты?
      - А Костя тебе кто?
      - Друг. Яська хватит опять придуриваться. Может, ты есть хочешь?
      - Ничего я не хочу. - Она отпустила волос и закусила нижнюю губку. - А можно я буду с вами на ты? - И уж совсем неожиданно добавила: - Как с папой.
      Во всех отношениях правильнее было бы ответить ей «да» и тем самым поставить на этой щекотливой теме точку, однако я почему-то сказал «нет».
      - Ты ведь у нас девочка умная, - добавил я, стараясь не смотреть на затаившую дыхание Лану. - Тебе наверняка приходилось когда-нибудь слышать о рабстве, например, в Америке или в древнем Риме.
      - Приходилось, - охотно согласилась Ярослава. - Черномазые негры на плантациях. У меня книжка про это есть.
      - Ну вот видишь! Тогда ты наверняка меня поймешь, если я скажу, что твоя мать тоже находится у меня в добровольном рабстве.
      Признаться честно, я сам не понимал, что делаю. Я отдавал себе отчет только в том, что это наше первое и, скорее всего, последнее совместное путешествие, в котором могут произойти непредсказуемые события, но могут и не произойти, если оставаться в изначально установленных рамках выдуманного скучными людьми приличия и не попытаться выйти за их пределы, какие бы пугающие на первый взгляд перспективы за ними ни открывались. Я заставил себя забыть о том, что мы находимся в автобусе, где одни только посторонние, что разговариваю с ребенком, что у этого ребенка есть отец и что, в конце концов, нас слушает потрясенная моей прямотой мать. Я не хотел думать о том, что поступаю безрассудно и могу в одночасье уничтожить всю прелесть этого чудесного сновидения. Обычно подобное охватившему меня тогда настроению называют «все или ничего». Конечно, я мог бы проявить осторожность и не спешить до тех пор, пока мы все ни привыкнем к близости друг друга, но откуда гарантии, что именно тогда не будет слишком поздно и не придется резать по живому? Сейчас же еще ничего не определено, мы только узнаем друг друга, причем в новом для нас всех окружении, и зачем уклоняться от вопроса, который сам собой напросился и ждет удовлетворения? Да и кто сказал, что ребенок, тем более девочка, воспримет все именно так, как восприняли бы мое внезапное откровение оказавшиеся на ее месте взрослые?
      Естественно, эти оправдательные мысли пришли мне в голову уже значительно позже, поскольку в тот момент я действовал сугубо по наитию. Иначе я ни за что не поверил бы в правоту своих собственных выводов и не открыл бы рта из обычного страха перед тем, что все может пойти прахом, что на следующей же «технической остановке» мать с дочерью в смятении покинут автобус и с первой попуткой отправятся в обратном направлении. Наслаждение от способности произнести ту фразу, которую я только что произнес, превалировало над горечью возможного провала пусть даже всего предприятия.
      - А где ваша плантация? - спросила Ярослава.
      - Ты... - подала голос Лана, но я поднял руку, останавливая ее.
      - Это тайна, - сообщил я притихшей девочке.
      - Расскажите! Я тоже хочу быть вашей рабыней.
      То ли она, действительно, понимала все по-своему, то ли видела в этом очередную игру (причем совершенно обоснованно), то ли была по-женски любопытна и по-детски наивна одновременно. Ни одно из перечисленных условий меня не смущало и не мешало приступить к развитию темы.
      - Не все так просто, красавица. Это право еще нужно заслужить. Со временем мы, может быть, вернемся к этому разговору.
      - А мама становится перед вами на колени?
      Она смотрела только на меня и говорила только со мной. Лана как будто перестала для нее существовать, как перестает существовать, во всяком случае не время, любимая кукла, когда тебе дарят новую.
      - У меня в книжке рабы стоят перед своим хозяином на коленях. Вот так.
      Девочка взобралась с ногами на сиденье, повернулась ко мне и села на пятки. Я подвинулся. Она сложила на груди ладони и низко наклонилась, так что длинные пряди полностью прикрыли ее лицо заметно порозовевшее лицо. Я ожидал, что Лана вмешается, одернет ее и велит прекратить кривляться. Но та только наблюдала за происходящим и потрясенно молчала.
      - Молодец. Ты совершенно права. - Я погладил теплый затылок. Девочка снова выпрямилась и выжидательно посмотрела на меня. - Именно так и нужно стоять. А как называется твоя книжка?
      - «Хижина дяди Тома». Нам ее по внеклассному чтению задавали. Папа купил, а я только картинки просмотрела.
      - И тебе понравились рабы?
      - Нет, мне понравился хозяин. Он такой высокий и с пиратской бородкой. А у вас тоже есть хлыст?
      - Конечно.
      - И вы наказываете им маму, если она вас не слушается?
      - Твоя мама очень послушная и ее не нужно наказывать. - Я улыбнулся.
      - А у нас дома тоже есть хлыст.
      - Яська, - не выдержала Лана.
      - А что? Ничего такого. Ты сама знаешь, что я его видела. Ты тогда сказала, что это не хлыст, а просто какое-то украшение, но я догадалась. У него еще такая смешная рукоятка.
      - Почему смешная? - осведомился я, предполагая ответ.
      - Потому что похожа на пипиську, как у мальчиков. Только на очень большую. Наверное, на такую, как у вас.
      С Ланой случился припадок гомерического хохота, и она, прикрыв ладонью рот, чтобы не мешать продолжавшему свою лекцию гиду, откинулась спиной на стекло. Я отсел подальше и глупо уставился на девочку, а та, видя реакцию матери, тоже хихикнула и поменяла позу, сев как обычно.
      - Это твой Сашка что ли тебя просветил? - сказал я первое, что пришло мне в голову.
      - А как вы догадались? Только он не мне, а Машке показывал, а я за ними подглядывала.
      - И что твоя Машка?
      - Да ничего, повернулась и убежала. Я потом ее спросила, чего она испугалась, а она сказала, что не испугалась, просто у Сашки он был уродский, а вообще они бывают красивыми.
      - Откуда же у твоей подруги такие познания?
      - А у ее родителей дома журнал один есть американский, она мне его как-то втихаря показала, там фотографии голых дяденек и все видно. Вот такие вот.
      Она показала, какого размера мужские достоинства ей уже знакомы. Мне оставалось разве что скромно промолчать. Я подумал, что обо всем этом Лана должна была наверняка знать. Теперь она делала вид, что больше не слушает наш разговор и увлечена будничным рассказом, доносящимся из динамиков.
      - А у вас есть такой? То есть хлыст.
      - И не только такой. И журналы есть. Только там не мужчины, а девушки.
      - Тоже голые?
      - Конечно. Очень красивые и голые. - Я помолчал, думая, стоит ли развивать мысль. - Некоторые из этих снимков я сам сделал. Вот этой камерой. - Я показал на сумку с аппаратурой.
      Как ни странно, Ярослава не проявила ожидаемого интереса.
      - А я еще читала другую книжку, не помню, как называется, там про Рим было и рассказывалось, что рабам хозяева не разрешали даже в холода надевать никакой одежды. Ни мальчикам, ни девочкам.
      - В Италии не бывает холодов, - заметил я.
      - Но это было давно, а тогда, может быть, бывали, - предположила Ярослава, наклоняясь и расстегивая туфли. Сев по-турецки, она продолжала: - Мне тоже кажется, что настоящие рабы должны быть голыми. Они не должны стесняться своих хозяев.
      - Где ты только такие познавательные книжки находишь, красавица?
      - У нее папа помешан на античности вообще и на Италии в частности, - напомнила о своем существовании Лана.
      - Костя, а вы в Италии были? - спросила девочка.
      - Много раз. А ты?
      - А я буду. Когда-нибудь. - Она подставила под подбородок кулачок, приготовившись слушать. - А древний Рим вы видели?
      - От него остались одни руины, но их я видел. Даже привез с собой как-то в Москву кусочек Колизея и бань Каракаллы. Слышала о таких?
      - В Колизее Спартак воевал. Он и правда большой?
      - Не очень. Во всяком случае не такой, каким его теперь в американских фильмах показывают. Как и египетские пирамиды.
      - Вы их тоже видели? - восхищению моей собеседницы не было предела. - Хочу в Египет! Мама, поедем на следующие каникулы в Египет. Костя, вы тоже можете с нами поехать. Я попрошу денег у папы.
      - Совсем несчастный ребенок запутался, - усмехнулась Лана. - О, кажется, мы останавливаемся! Яська, тебе никуда не нужно сходить?
      Автобус и в самом деле притормозил у обочины и открыл обе двери. Внутрь пахнуло свежестью леса, смешанной с выхлопными газами проносящихся мимо машин.
      - Остановка десять минут! - торжественно объявил Леонид Андреевич. - Все необходимое - прямо по курсу.
      - Костя, а вы будете выходить? - поинтересовалась Ярослава, наблюдая как к выходу потянулись гуськом «гопники», без пива, но вооруженные пачками сигарет.
      - Разве что размяться, - кивнул я и тоже встал.
      Не заметив моей руки помощи, девочка сама спрыгнула со ступенек и полезла в придорожную канаву, откуда на нас смотрели белые глаза ромашек. Лана воспользовалась предложенной поддержкой и тихо шепнула:
      - Вы можете перегнуть палку. Я боюсь за нее.
      - С каких это пор? - прищурился я. - Твоя дочь вполне развращена, чтобы с ней вести подобные разговоры.
      - Еще хорошо, если только разговоры, - заметила Лана.
      - Да ты, похоже, ревнуешь!
      - Ну, конечно! Вы же охочи до невинных девственниц.
      - Еще бы! Давай, кстати, отойдем отсюда, а то эти паровозы разве что в автобусе не курят.
      - Вы куда? - окликнула нас Ярослава.
      - Разомнемся, - ответила ей Лана. - Только на дорогу не выходи.
      Мы отошли к началу автобуса, где собирались некурящие пассажиры и те, что уже возвращались, изведав прелестей местного санузла - трех голубеньких кабинок, стоявших сбоку от ряда киосков-теремков. Дамы-мамы и их чада уже подкреплялись за стойками блинами и колой.
      - Все в порядке? - на всякий случай спросил нас деловито вытирающий мокрые руки носовым платком Леонид Андреевич.
      - Замечательно, - ответила за меня Лана и добавила, демонстрируя свою внимательность: - Откуда вы так много всего знаете?
      Польщенный гид принялся рассказывать, что в свое время закончил в Москве физико-математический факультет МГУ, но всегда интересовался историей и в конце концов, когда стало возможно, открыл свое дело - туристические услуги. Судя по всему, он сам работал с тем агентством, где я подписывал контракт, по договору и отвечал за успех всего мероприятия, включая организацию транспорта, гостиницу, кормежку и экскурсии и имел свой неплохой процент. Что ж, я был согласен с Ланой, что его эрудиция стоила того.
      Пользуясь случаем, пассажиры присматривались друг к другу. Еврей Евреевич, забыв на время о своей черно-белой парочке, присоединился к дамам-мамам, но, стоя за их столиком, ничего не ел, а только пил из пластмассового стаканчика пиво неразличимой издалека марки. Обе девушки по-прежнему стояли в очереди в кабинки и о чем-то весело перешептывались. Перед ними был только человек-оркестр, даже здесь не расставшийся со своими приборами, делавшими его похожим на вышедшего в космос астронавта, да «свиноматка» с мужем. Из-за дверцы одной из кабинок выскользнула кожаная кепка великовозрастного сына, и на ее место поспешил обрадованный человек-оркестр. Сын присоединился к поджидавшей его с приготовленной салфеткой матери и о чем-то стал ей попутно рассказывать. Докурившая гоп-бригада двинулась к туалетам. Леонид Андреевич поспешил предупредить, что осталось совсем немного времени. Мужчины угрюмо повернулись обратно, тогда как их спутницы самоуверенно пристроились в хвост девушкам. Они знали, что их подождут.
      - Имейте в виду, что моя Яська весьма возбудимая девочка, - говорила между тем Лана. - Не рассчитывайте на то, что она позабудет наш предыдущий разговор. Я никогда не подозревала, что она интересуется такими темами, как рабство, но это могло возникнуть спонтанно, и отвлечь ее теперь будет непросто.
      - Очень хорошо.
      - Это вам так кажется.
      - Как будто ты раньше не знала о существовании придурка-Сашки и о том, что твоя дочь знакомится с анатомией по взрослым журналам.
      - Вероятно, это с ней произошло совсем недавно. Она мне не рассказывала.
      - И с членистыми хлыстами она тоже познакомилась без твоего ведома, не так ли? Если ты считаешь ее раннее развитие в этих вопросах предосудительным, зачем пытаешься переложить вину на других? Как говорится, «это не делает тебе чести».
      - Я знаю...
      - Ну так и давай не заниматься ерундой. Или ты все-таки боишься, что она станет рассказывать о наших приключениях отцу?
      - Да нет... Честно говоря, мне самой иногда бывает небезынтересно ее послушать. Только скажите мне правду, Костя, вы действительно задумали что-то с ней предпринять? - Она подняла на меня вопросительный взгляд.
      - Что именно? - Я смотрел, как черно-белые подружки разом бросаются в одновременно распахнувшиеся кабинки, из которых показались старичок со старушкой. - Игры в рабство? Фотографирование нагишом? Любовь втроем? Что именно?
      - Иногда вы меня по-настоящему пугаете.
      - «Иногда пугаю», но всегда возбуждаю, разве нет?
      - Чего вы хотите?
      - Я уже сказал. Что получится. И почему-то не думаю, что ты как свободная мать станешь чинить препятствия.
      - Она же ребенок...
      - И я о том же. Ей ничего не грозит. Или ты опасаешься моей несдержанности? Напрасно. Если хочешь, я попрошу себе отдельный номер с доплатой, и мы будем видеться только в автобусе и за столом.
      - Не утрируйте, пожалуйста...
      - Ты ведь знаешь, что я запросто могу это сделать. - Я хотел сказать, что могу даже уехать обратно в Москву, но потом подумал, что тем самым рискую произвести впечатление шизофреника, и добавил: - Кроме того, ты забываешь, что согласилась быть моей рабыней как на условие нашего знакомства, а начинаешь вести себя вызывающе.
      - Извини...
      Она уже заискивающе улыбалась. Очевидно, я интуитивно выбрал верный тон, и теперь главное было не сфальшивить.
      - Извинения не принимаются.
      - Что же мне делать? - растерялась Лана. - Положить к тебе в постель свою дочь?
      - Об этом мы еще поговорим. Нет, попросить прощения как следует.
      - А как следует?
      - Когда мы вернемся в автобус, ты должна будешь поцеловать мне руку, причем так, чтобы Ярослава это видела. И сказать, что была не права.
      Ждать согласия или отказа Ланы мне не пришлось. Леонид Андреевич позвал всех занимать свои места. Когда мы вошли в салон, довольная Ярослава уже сидела у окна и нюхала только что собранный букетик.
      - Мама, посмотри, как красиво получилось! Они не погибнут, пока мы доедем?
      - Скорее всего погибнут, - сказал я, опускаясь рядом с ней и ожидая дальнейших действий Ланы.
      Их не следовало все то время, пока пассажиры расхаживали по салону, рассаживались и обменивались впечатлениями. Я уже было подумал, что она в одностороннем порядке выходит из нашего договора, когда Лана развернулась к нам, встала на сидение коленями и перегнулась через спинки кресел. Девочка молча наблюдала из-за букетика, как мать, не глядя на нее, берет меня за руку, подносит мою ладонь к губам, целует и говорит:
      - Я была не права, мой господин, простите меня...
      - Хорошо, - равнодушно бросил я и обратился к Ярославе: - У тебя тут столько ромашек! Ты уже погадала?
      - Любит - не любит? Я в это не верю. Забава для детей. Если начать с «любит», то почти всегда получается «не любит» и наоборот.
      - Но там еще есть много других словечек. Ты их не пробовала?
      - Каких?
      - Ну как же! «Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет».
      Ярослава рассмеялась, поспешно выбрала самую большую из ромашек и принялась колдовать над ней, повторяя всю присказку целиком. На середине один из лепестков порвался пополам, она спросила, считать ли его теперь за два или пропустить, сбилась и была вынуждена сунуть забракованную ромашку в кармашек впередистоящего кресла. Со второй попытки у нее получилось, что «плюнет». Это ее еще больше раздосадовало, и она взялась за третий цветок, начав не с «любит», а с «не любит». Последним, так и не оторванным лепестком теперь оказался «к черту пошлет».
      - Противные! - обиделась девочка, встала с места и выставила весь букетик в открытую форточку. Разжала пальцы. Встречный поток ветра унес букетик под колеса следовавших за нами машин. - Так им и надо!
      - А кого ты загадывала? - спросил я, не столько пытаясь отвлечь ее от грустных мыслей, сколько усугубляя обиду.
      Ярослава скрестила на груди руки, насупилась, но не сдержалась и выпалила:
      - Хозяина моей матери. - И посмотрела на меня затравленным зверьком.
      - Ну, в таком случае еще ничего не потеряно, красавица. Гадания очень часто врут. Не переживай. Я на тебя не плюну и к черту не пошлю.
      - А я вовсе не про вас. - Она не могла не заметить моего изумления и жестоким удовольствием договорила: - Я про дядю Юру.
      Автобус катился дальше, приятный ветерок гулял по салону, врываясь через отодвинутые форточки и люки в крыше, Леонид Андреевич упивался своими познаниями, а мне казалось, что время остановилось.
      Впоследствии, возвращаясь мысленно к этому эпизоду, я все больше уверяюсь в том, что единственным правильным решением в тот момент было задать первый, сам собой напрашивавшийся вопрос: «А кто такой дядя Юра?». До сих пор не могу понять, почему я его не задал. То есть, причина-то была очевидна: я слишком хорошо знал, кого Ярослава имеет в виду, и был так потрясен этим открытием, что несколько секунд не находил слов. Вместе с тем я судорожно осознавал, что мое молчание обращается против меня. Я вспомнил все то, о чем уже постепенно начал забывать, расслабившись душевно и предвкушая праздную прогулку с гирляндой новых ощущений. Вспомнил, что по собственной глупости или наивности впутался в историю, которая в любой день и час могла возыметь для меня самые нежелательные последствия в лице странного человека, уличенного мной в загадочном убийстве. Как там Карина говорила: Юрий Сергеевич Сабуров? А Руслану она назвала ее, кажется, «сводной сестрой по отцу от второго брака». Значит, все-таки мир оказался еще теснее, чем я предполагал даже в самый смелых своих рассуждениях. Вот только «брат» или «хозяин»? Обе женщины были рядом, смотрели на меня и ждали моей реакции: одна как будто с ехидством, другая - с едва сдерживаемым ужасом. Я не знал наверняка, ужас ли это от предполагаемой сцены ревности (желательный для меня исход) или от надвигающейся реальности, как теперь говорят, «криминальных разборок» с обоюдным выведением на чистую воду и последующим сведением счетов.
      На самом деле прошло всего секунды две, прежде чем я открыл в натянутой улыбке рот и сказал, глядя на девочку и не видя ее:
      - Ты разве не знаешь, красавица, что у одного хозяина может быть много рабынь, но у одной рабыни никогда не бывает по несколько хозяев?
      - У тебя сегодня что-то все в голове путается, дочура, - как можно ласковее добавила Лана. - Уж не кислородное ли это отравление?
      Ярослава бросила на мать не то смущенный, не то обиженный взгляд и подобрала с колен неведомо каким образом оставшуюся от выброшенного букетика ромашку и снова начала отрывать лепестки, то и дело лукаво посматривая на меня:
      - ...плюнет, поцелует, к сердцу прижмет. К сердцу прижмет! Это вы. Я теперь про вас загадала.
      - Ну вот видишь, а ты переживала, - не слишком естественно обрадовалась Лана и потрепала дочь по голове. - Так что, Костя, не обманите ее надежд.
      - Да я, кажется, вообще еще никогда и никого не обманывал, - ответил я, делая прозрачный намек и тем самым машинально стараясь перевести весь вопрос в плоскость любовного треугольника, чтобы, с одной стороны, дать Лане шанс мне подыграть, а с другой, выиграть время и обдумать свои дальнейшие действия.
      - Все мы грешны, - сказала Лана, имея в виду оправдаться за то, на что я намекал. - Только одних эти грехи возвышают до хозяев жизни, а других превращают в их рабов.
      - Важно, чтобы и те и другие хорошо справлялись со своей ролью, - заметил я. - И не пытались играть по чужим правилам. Последствия неминуемы.
      Между тем ощипанная ромашка полетела в окно. Ярославу заинтересовала местность, по которой мы теперь ехали, с широкими зелеными полями, далекими перелесками и то и дело мелькавшими мимо нас живописными деревенскими домиками.
      - А что они делают? - спросила она, указывая на старушек, сидящих при дороге на табуретках рядом с батареями ведер.
      - Картошку продают, - пояснил я.
      - Для картошки рановато, - возразила Лана. - Скорее яблоки.
      - Ты лучше гида нашего послушай, - сказал я, оставляя девочку одну и пересаживаясь вперед. - Он дельные вещи говорит. А я пока с твоей мамой пообщаюсь.
      Ярослава проводила меня задумчивым взглядом и промолчала.
      - Что все это значит? - брезгливо бросил я Лане. - Что это за хозяева такие вдруг появляются? Причем такие, о которых прекрасно известно твоей дочери. Что-то не похоже, чтобы я был первым, кто заводит с ней беседы на подобные темы, как ты переживала. Соблаговоли ответить.
      - Ну вот так я и знала! Начинается. Костя, ну вы-то не будьте таким же ребенком, как моя не по годам развитая Яська. - Она положила мне ладонь на колено, однако сразу же сняла руку и взялась за разделявший нас подлокотник. - И не будете ревновать к ошибкам прошлого.
      - О, как высокопарно мы теперь заговорили! - восхитился я. - «Ошибки прошлого»! Ошибка по имени Юра! Даже дядя Юра.
      - Действительно, дядя Юра. - Тон ее посерьезнел. - Яська приходится ему племянницей. Что с того? Чем-то, кстати, похож на вас.
      - Благодарю за комплимент.
      - Напрасно вы иронизируете. Тем более что у него недавно обнаружили рак, и он теперь в больнице. Вероятно, долго не проживет. Только Яське не говорите.
      - Очень трогательно.
      - Перестаньте. Я серьезно.
      Я понимал, что говорю что-то не то, но «правда» Ланы меня, признаться, несказанно раздражала. Это напоминало сцену, когда муж, придя домой раньше времени, застает жену с другим и, вместо того, чтобы закатить скандал, выслушивает ее гневные нотации за нежелание пожать «другу детства» руку, в то время как этот самый «друг» торопливо собирается ретироваться.
      - Соболезную. Почти искренне. Но я не зря упомянул о том, что если играть, то играть по правилам. Мое правило очень простое: или только со мной, или без меня.
      - Яська была в него по-детски влюблена. Теперь она готова перенести это чувство на вас, я вижу.
      - Сейчас меня больше занимают не ее чувства, а ее слова. И твои, кстати, тоже. Ты давай не увиливай, а расскажи-ка мне, с чего она вдруг вздумала называть своего, как ты говоришь, дядю твоим хозяином? Ведь должна же быть тому некая причина?
      Лана некоторое время смотрела мне в глаза, и на лице ее читалась внутренняя борьба. В душе я посмеивался над ней да и над всем нашим разговором, поскольку в действительности ни ее женские чувства, ни моя наигранная ревность, ни даже неприятный осадок от участия в этом инциденте Ярославы, меня почти не задевали. Мне хотелось одного: остаться в стороне, на безопасном расстоянии, и оттуда наблюдать за происходящим.
      - Юра мой сводный брат, - начала Лана.
      Я кивнул, мол, это мне и так прекрасно известно, что, вероятно, было понято в духе ноздревского «Знаем, знаем, как вы в шашки играете!».
      - Моя мать повторно вышла замуж несколько лет назад, и он оказался в нашей семье. Не верите?
      - Какой смысл мне не верить? Да я, собственно, не вижу и причин, по которым та должна передо мной отчитываться или оправдываться. Для продолжения наших отношений, которые, как мне казалось, тебя более или менее устраивают, тебе нужно просто-напросто сделать выбор: я или не я. Очень легко, не так ли? Ни о каком твоем брате - сводном, разводном, первородном - я знать не хочу. Но и Ярослава должна это понять. Вместо того, чтобы рассказывать мне о неизлечимых болезнях, лучше поговори с ней и объясни, кто теперь твой хозяин.
      - Вы.
      - Вот и объясни.
      - Но, Костя, я не могу так сразу. - Она прикрыла рот рукой, в отчаянии раздумывая, что делать. - Не скажу же я ей, что ее дядя вот-вот умрет.
      - Почему?
      - Потому что это уже не игра.
      Редактируя впоследствии черновик пухлой рукописи и перечитывая эти строки, я видел всю нелепость созданной не без моего участия ситуации, отражавшейся в разговоре двух относительно взрослых людей. Сейчас я могу оправдаться перед собой тем, что просто подыгрывал собеседнице и никоим образом не считал важным то, о чем в тот момент говорил. Меня нисколько не волновал в действительности вопрос о том, станет ли какая-то полусвихнувшаяся на почве разлада с мужем женщина моей «рабыней», а я, соответственно, ее «хозяином», тем более единственным. Я всего лишь поступал так, как подсказывала мне интуиция, а также желание зайти на шаг дальше и посмотреть, что будет, если попытаться в современных обстоятельствах срежиссировать камерную постановку «Лолиты» по Набокову (пусть он не был до конца оригинален, но я не собираюсь обсуждать здесь, кому, кроме него, можно отдать пальму первенства в выборе сюжета и подборе персонажей). Но теперь я знаю, чем все это закончилось. И потому не уверен, совершенно не уверен в том, что, сидя рядом с Ланой в тот день и глядя в окно на проносящиеся под мерный рассказ нашего гида почти первозданные красоты русской средней полосы, я с такой же определенность мог отличить наигранность чувств и условность слов от искренности желания и реальности сказанного.
      - Он очень интересный человек, Костя. Я никогда раньше не предполагала, что сестры способны по-настоящему влюбляться в братьев. К счастью, к счастью для меня, я знала, что он не родной мой брат. Наши отношения с мужем к тому времени уже начали остывать. Фильмы всегда были для него превыше семьи и дома. Я не могла так. Я восточная женщина, и мне нужен мужчина. Нужен постоянно. Но именно мужчина. И не думайте, даже не для любви. С этим я могла смириться. Мне нужен был кто-то, кто бы был сильнее меня, жестче меня, кто мог бы, если надо, повысить на меня голос и заставить проливать слезы радости только потому, что он со мной. Наверное, у меня к этому есть какая-то предрасположенность. Не знаю. Вероятно, просто так женщины не соглашаются на то, на что в конце концов согласилась я.
      - Так это все-таки он познакомил тебя со Светой?
      - Нет, она на самом деле моя школьная подруга. Но вы правы, он оказался одного с ней круга. Так все и началось. Я сходила с ума от возможности иногда быть как бы самой собой. С вами я пытаюсь, но пока не могу, не до конца. Простите...
      Она сама начала эту незваную исповедь, и я только слушал, не мешая и думая о своем.
      - Яська не имеет к этому никакого отношения. Для нее он просто дядя. В которого она делает вид что влюблена, но это понарошку, я готова поспорить. Просто ей не могли не передаться некоторые из моих эмоций.
      - Интересно, какие?
      - Обещайте, что не будете расспрашивать ее на эту тему, Костя. Она уже созрела для понимания многих вещей, но мне бы не хотелось видеть, как она взрослеет раньше срока. Это не пойдет ей на пользу. Обещаете? Почему вы так любите пожимать плечами? Я очень надеюсь на то, что вы отметите, с какой искренностью я вам все это рассказываю.
      - Разумеется. Я ведь уже сказал, что меня это совершенно не интересует.
      Лана замолчала и несколько раз оглянулась на дочь. Не знаю, чем та занималась, но сзади было тихо.
      - Ну так что? - напомнил я через некоторое время.
      - В смысле?
      - Не пора ли расставить все точки над «ё»? Мне кажется, дело матери объяснить дочери, что к чему. Я бы предпочел закрыть тему «хозяина» раз и навсегда.
      - Костя!
      - Что?
      - Я не могу сказать ей правду. Я уже вам говорила.
      - Она же любит его понарошку. В конце концов, это твое личное дело. Свое условие я уже объявил. Решай сама.
      - Хорошо, - устало проговорила Лана через некоторое время. - Пропустите меня к ней, я попробую.
      - Я бы также предпочел, чтобы ваш разговор происходил в моем присутствии.
      - Костя, ну пожалуйста. Не сейчас. Потом, если захотите, мы поговорим все твое. Но тут ведь важен результат. Я должна попробовать один на один.
      Мне стало жаль доводить Лану до полного отчаяния и тем более ломать ее взаимоотношения с дочерью. Это могло обернуться против моих собственных интересов. Поэтому я встал и позволил ей выбраться и пересесть назад. Снова заняв свое место, я не без внутренней улыбки предался размышлениям.
      Быть может, мне не стоило прерывать излияний Ланы. Из всего, что она сказала до сих пор, совершенно не явствовало, по какой именно причине их связь с «братом» распалась, благодаря чему она с такой готовностью согласилась на общение со мной. Не в результате же рака? Тем более, скорее всего, мнимого. Ведь разве не он как ни в чем не бывало отсидел все представление у Светланы, полюбовался «сестричкой», подстерег жертву, прокатился с ней в жигулях, помахав при этом оставленной почему-то без «братского» внимания Лане, а потом мелькнул в передаче с места трагедии? Не удивлюсь, если окажется, что связь между ними никогда не рвалась и не порвется. В таком случае мне предстояло держать ухо востро. Хотя моя хваленая интуиция сейчас не подсказывала мне, что Лана что-то против меня затевает, помогая Юрию разобраться в том, что я собой представляю и насколько опасны для него мои подозрения. Если бы все было так серьезно, едва ли она стала бы соглашаться на это путешествие, тем более в сопровождении наиболее слабого звена - Ярославы, девочки, в любой момент способной случайно обмолвиться какой-нибудь неудачной фразой, чему я только что сам был свидетелем. Нет, ни на какую провокацию и тем более заговор их нынешнее поведение похоже не было. Разве что на дьявольски хитрый, который был бы настолько очевиден, что заставил бы меня поверить в его невозможность. Единственное, что не давало мне разложить все кирпичики этой головоломки в нужном порядке, так это упущенная (или специально обойденная молчанием) причина их разлада. Если он имел место. Ведь получалась, во всяком случае на мой взгляд, явная нестыковка очевидных обстоятельств: Ярослава называет Юрия хозяином своей матери, та ее слова фактически подтверждает, но при этом вот уже неделю называет своим хозяином меня. Одновременно Юрий дает ей не только полную свободу, но и сам зря не тратит время и развлекается, не то вербуя, не то просто убивая новых «рабынь». Опять-таки если только Лана не действует с его попустительства или по его распоряжению. Но это никак не получалось по той простой причине, что моей «рабыней» она согласилась стать еще до того, как я мог иметь неосторожность заронить в них сомнения относительно своей персоны. Был еще один вариант, объяснявший происходящее, однако я не стал его рассматривать по причине недоверия к сверхъестественной силе, которая в одночасье превратила Ярославу в гениальную актрису, ее «дядю» - в талантливейшего сценариста,  Лану - в режиссера-самородка, а происходящее сейчас со мной, включая наши реплики и даже поток моих собственных мыслей - в тончайший розыгрыш.
      Хотел бы я знать, о чем шептались все это время две мои спутницы. Их разговор так и остался для меня тайной, о чем я никогда не жалел, потому что в конце концов Лана оказалась совершенно права: нам обоим важен был результат и только он. А он не замедлил сказаться: я почувствовал в пространстве между моим локтем и стеклом маленькую руку, и в следующий момент понял, кому она принадлежит. Позади послышался нежный голосок:
      - Я больше не буду на дядю Юру гадать. И он никакой не хозяин. Хорошо?
      Трудно было вообразить себе более наивного откровения, однако почему-то слова девочки подействовали на меня вполне успокаивающе. Быть может, виной тому сопровождавшее их ласковое поглаживание моего локтя. Выполняла ли она строго указания матери или действовала по собственному наитию, но у меня в животе сразу стало тепло, и я с удивлением ощутил характерное напряжение плоти. В ответ я легонько похлопал ее по тыльной стороне ладони и почувствовал, как она выскользнула и снова спряталась за спинкой моего кресла. Справа ко мне уже подсаживалась Лана.
      - Теперь вы довольны?
      Я молча взял ее руку и положил себе на промежность.
      - Вы меня пугаете, Костя, - тихо засмеялась женщина, однако руку не отдернула.
      - Что ты ей сказала?
      - Ничего особенного. Об онкологии, разумеется, умолчала. И вас, кстати, тоже прошу об этом не упоминать. Сказала, что с дядей Юрой поссорилась, и для меня важно, чтобы вы не сердились.
      - Поссорилась?
      - Ну да. Почему бы и нет? Во всяком случае, ей так понятнее. Да и приятнее, потому что она его ко мне все-таки по-своему ревновала. Теперь она как будто даже рада.
      - В самом деле?
      Лана многозначительно посмотрела на меня, подыскивая ответ, но так и не нашла и улыбнулась. Я некоторое время слушал гида, готовившего нас к тому, что мы увидим через несколько минут на территории бывшего Загорского монастыря. Панорама города уже мелькала за холмами справа. Дремавшие пассажиры стали постепенно просыпаться, предвкушая прогулку.
      - А теперь расскажи-ка мне поподробнее, каким образом твоя дочь воспринимает отношения между хозяином и рабыней? Я имею в виду ее собственный опыт наблюдений за твоими взаимоотношениями с братцем.
      Лана задумалась, очевидно, сортируя воспоминания и выбирая, что можно мне рассказать. Как всегда, когда я видел, что от меня что-то утаивают, я почувствовал себя весьма неуютно. Я мог бы и не задавать этого вопроса, догадываясь, что так и будет, но, похоже, в каждом человеке, даже самом садистски настроенном, живет хотя бы малая толика мазохиста.
      - Если вас интересуют сексуальные аспекты, то они ей, как вы понимаете, неведомы. Да их и не было, если честно.
      - А если совсем честно? Что значило для нее слово «хозяин»?
      - Он мог позвонить мне в любое время, и я должна была все бросать и ехать к нему. Или встречать, когда он заходил к нам без предупреждения. Правда, мы всегда были на ты.
      - Он тебя порол при дочери?
      - Нет. Вас это удивляет? Хотя, конечно, я вас, кажется, понимаю: моя дочь интересует вас не меньше, если не больше, чем я, тогда как для него она всегда была маленькой посторонней девочкой. Он не обращал на нее почти никакого внимания, и именно поэтому, очень может быть, ее до некоторой степени привлекал.
      - Уж не хочешь ли ты сказать, что и мне лучше придерживаться подобной тактики?
      - Я только отвечаю на ваш вопрос.
      - Таким образом, по твоему, получается, что за понятием «хозяин» для нее не стоит ничего предосудительного или многозначного? По правде говоря, из ее рассуждений на тему его противоположности, то есть рабства, я понял, что она более осведомлена, чем ты сейчас пытаешься мне доказать.
      - Костя, не чините мне допрос с пристрастием, пожалуйста. Я говорю вам все, что знаю, но я не утверждаю, что знаю все. Помимо меня у нее, как она сама вам рассказала, есть и другой круг знакомых.
      - Что ты ей говорила, когда уходила к Светлане?
      - Что пошла к тете Свете, разумеется. Не буду же я рассказывать ей подробности?
      - А денежный вопрос?
      - В смысле?
      - Ну, насчет того, откуда ты берешь деньги. За что тебе платят. Братец тебе платил?
      Взгляд ее стал ощутимо жестче. Она убрала руку.
      - Вас интересует это или была ли я содержанкой?
      - И то, и другое, по возможности.
      - Я разве когда-нибудь просила у вас денег? Или напрашивалась на нашу сегодняшнюю поездку? Если вы хотели меня обидеть...
      - ...то мне это удалось. Вижу прекрасно. Извиняться не намерен, поскольку мои слова, это мои слова, а обижаться на них или нет - твое личное дело.
      - Все, что касается этой стороны моей жизни, я делаю не ради денег. Вы это хотели услышать?
      - Пожалуй, что да. Бывают, правда, и другие варианты, когда, например, «хозяин» пользуется своим положением и живет на иждивение «рабыни». Не приходилось?
      - Пока нет. Я не настолько искушенная в нюансах этой игры, как вы могли подумать.
      - Мы приехали, - сказала сзади Ярослава, призывая нас к вниманию.
      Автобус и в самом деле уже выруливал на площадку перед главным входом в Троице-Сергиеву Лавру. Леонид Андреевич сообщил, что мы приехали даже чуть раньше, чем планировалось, поэтому сейчас у нас есть время походить самостоятельно по территории монастыря, но сначала все должны проследовать за ним к тому месту, где он будет ждать нас ровно без четверти одиннадцать. По моим подсчетам, в нашем распоряжении оставалось больше получаса. Мы стали гуськом выходить из автобуса. Черно-белые подружки сразу же оторвались от группы и направились к старушкам, продававшим в скверике какие-то примитивные сувениры. Ярославе тоже захотелось последовать за ними, однако я удержал ее, сказав, что это дурной вкус. Девочка послушно пошла рядом со мной, чем вызвала немалое удивление матери, привыкшей, вероятно, к тому, что в своих желаниях дочь не руководствуется логикой, тем более навязываемой ей. Я придерживался иных взглядов.
      День стоял солнечный, на голубом небе лишь местами плыли многоликие комки белой ваты, а освежающие порывы ветра свидетельствовали о том, что едва ли нас ожидает жара. Ярослава дернула меня за руку и показала на человека-оркестра, который уже во всю щелкал фотоаппаратом, одновременно держа наперевес видеокамеру с откинутым экранчиком.
      - Хочет быть похожем на японца, - сказал я, замечая, что девочка продолжает держать меня за руку.
      - Почему?
      - Где бы ты ни была, в какую бы страну ни приехала, японцев всегда можно узнать и отличить, например, от китайцев или корейцев по тому, что они не расстаются со своими аппаратами.
      - А вы почему не фотографируете? Вы же тоже захватили свою сумку.
      - Ты весьма наблюдательна, красавица. У меня в сумке примерно то же самое, что висит на этом товарище, но я стараюсь делать интересные снимки не за счет количества, а за счет качества. То есть очень выборочно и только когда мне действительно нравится то, что я вижу.
      - А что вам нравится, что вы видите?
      По тону ее невинного вопроса трудно было сделать вывод о том, провоцирует она меня или просто спрашивает. Но взгляд из-под челки обмануть не мог. Взгляды маленьких девочек, даже младше Ярославы, иногда ставят меня в тупик своей взрослой осмысленностью. Мальчики этим свойством не обладают. Иногда всю жизнь.
      - А ты сама любишь фотографироваться?
      - А что вам нравится? Вы не сказали!
      - Сказал, только ты уже, наверное, забыла.
      Она наморщила лобик, вспоминая. Мы прошли арку ворот и двинулись вдоль неназойливых попрошаек внутрь монастырского двора. Девочка дернула меня за руку.
      - Это когда мы говорили про тот журнал, да? Вы сказали, что фотографируете людей голыми.
      - Не всех, а только женщин и только самых красивых. А еще фотографирую города, когда путешествую по другим странам. И старые церкви, если путешествую по России.
      - А мне вы сделаете какие-нибудь фотки?
      Я чувствовал слева присутствие следившей за нашим невинным разговором Ланы.
      - Конечно, а какие бы ты хотела?
      Она замешкалась с ответом.
      - Не знаю... Я никогда не фотографировалась голая. А это не страшно?
      - Очень страшно. А почему ты хочешь именно такие?
      - А вы и в одежде меня тоже можете снять? - искренне удивилась и обрадовалась девочка.
      Лана прыснула. Я почувствовал, что ладошка в моей руке стала влажной.
      - Дитя мое, не всегда нужно понимать все буквально. Неужели ты думаешь, что если тебе с мамой захочется получить на память снимок на фоне вон той колокольни, вам придется для этого раздеваться?
      - А я бы разделась, - неожиданно призналась Ярослава.
      - Яська!
      - ... если бы вокруг никого не было. Посмотрите, какая там красивая клумба!
      Она выпустила мою руку и побежала вперед, забавно захлестывая зелеными ногами.
      - Ничего не рви! - крикнула ей вдогонку Лана.
      - Интересная у тебя дочурка. Вырастет, хлопот с ней не оберешься. Пока маленькая, еще ничего, а потом за ней будут даже кошки бегать, не говоря уж о нашем брате.
      - Вы так думаете?
      - Не делай вид, будто ты ее к этому не готовишь. Если не подурнеет, отбоя от поклонников не будет.
      - Типун вам на язык, Костя!
      - В смысле «подурнеет» или в смысле «поклонников»?
      - Во всех смыслах. Для вас она игрушка, а для меня все-таки дочь.
      - Но ведь даже игрушка бывает любимой.
      - То есть вы хотите сказать, что я уже сейчас могу начинать вас к ней ревновать?
      - Все зависит от того, кто тебе более дорог. Полагаю, что не я.
      Когда мы подошли к клумбе, Ярослава встала с корточек и снова взяла меня за руку. Я думал, что она попросит сфотографировать ее на фоне этого пестрого цветочного ковра, но ошибся.
      - А маму мою вы уже голой фотографировали?
      Получилось это у нее довольно громко. Во всяком случае проходившая мимо монашка резко отскочила в сторону и перекрестилась. Лана вспыхнула. Девочка рассмеялась, довольная произведенным эффектом.
      - Пока нет, - сказал я.
      - Ой, а мне можно будет посмотреть, как вы это делаете?
      - Если мама не будет возражать.
      - Но вы же ее хозяин. Вы можете приказать. Разве нет?
      Невинное дитя нельзя было недооценивать. Пользуясь тем, что она цепко держит меня за руку, я отвел улыбающуюся малышку в сторону и присел на корточки. Лана осталась возле клумбы, делая вид, что рассматривает цветы.
      - Теперь послушай меня внимательно, красавица, и запомни одну маленькую хитрость. Со мной ты можешь говорить на любые темы. Но я, как ты, может быть, заметила, а может, нет, не совсем обычный взрослый. Обычных взрослых некоторые твои фразы смущают. А хуже всего, что они привлекают внимание. Тебе разве хочется, чтобы вокруг все знали, о чем ты думаешь?
      - Нет, - охотно мотнулась челка.
      - Скажу тебе по секрету, что иногда это бывает даже опасно. Сама того не желая, ты можешь подвести не только меня, но и свою маму. Мы-то понимаем, что ты просто балуешься, однако вокруг много посторонних ушей, которые все понимают буквально.
      - А что может случиться? В тюрьму заберут?
      - На самом деле может ничего и не случиться. Но разве тебе будет приятно знать, что кто-то посторонний слышал какую-нибудь твою тайну, а ты его - нет?
      - Не будет.
      - Вот потому-то и не надо спешить рассказывать о себе больше, чем ты уже знаешь о собеседнике. Приучайся уж если выдавать свои сокровенные мысли, то только в ответ на чье-то собственное откровение да и то, если считаешь, что твой собеседник тебя не обманывает. А кричать на улице да еще среди сумасшедших монашек «Голая мама!» - верх глупости.
      - Я не глупая, - обиделась девочка. - Я все поняла. Буду молчать.
      - Молчать не молчать, а не говорить громко того, что не имеет отношения к окружающим. Например, о том, что не прихожусь тебе и твоей маме родственником. Ведь ты же не скажешь, когда мы будем устраиваться вечером в гостинице, что я ваш «хозяин». Там работают старые грымзы, которые только и могут, что устраивать скандалы.
      - А кто вы тогда? - с любопытством поинтересовалась Ярослава и по-взрослому сняла двумя пальчиками с моего плеча облюбовавшую его гусеницу. - Мой папа?
      - Да хоть бы и папа. Никому до этого не должно быть дела.
      - А вы хотели бы быть моим папой?
      - Нет.
      - А почему? - Она тоже присела на корточки и заглянула мне в глаза.
      - А если я скажу, ты не побежишь ябедничать маме?
      «Честное пионерское» она не сказала лишь потому, что не знала о существовании подобной клятвы. При этом во взгляде ее читалась собачья преданность и нетерпение.
      - У меня от мамы много секретов. Она про них даже не догадывается. Так что можете говорить - не побегу.
      - Ты меня спрашивала, что мне нравится. - Ярослава кивнула. - Так вот, мне нравится твоя мама, особенно когда она послушная, но ты мне нравишься больше.
      - Как женщина? - не по-детски уместный вопрос, заданный ребенком.
      Я готов был честно ответить, что не совсем, поскольку главным для меня было именно ее отличие от взрослой женщины, но я тут же сообразил, что подобного нюанса она может просто не уловить и лишний раз разочароваться, вместо того, чтобы перейти в нашем маленьком заговоре на мою сторону, чего я, собственно, и добивался.
      - Как девочка. Только давай не будем сейчас этого обсуждать, потому что за нами наблюдает и нас ждет твоя мама, но если ты не проболтаешься раньше времени, я бы хотел поговорить с тобой серьезно.
      - И я бы хотела... - Она пришла в тихий восторг: вероятно, в большей степени от моей загадочности и сознании своей «посвященности», нежели от ускользающей от ее понимания сути вопроса, но это было именно то, чего я исподволь добивался.
      - Секрет?
      - Еще какой!
      Я встал и сделал Лане знак, чтобы она следовала за нами. У нее должно было сложиться впечатление, что я все это время отчитывал ее дочь за неуместное поведение. Теперь и в самом деле многое зависело от поведения Ярославы. Для начала девочка просто притихла.
      Втроем мы чинно прошлись по соборной площади, понаблюдали за разношерстными прихожанами, собравшимися вокруг святого источника с пластмассовыми бутылками из-под колы, подошли к вечно ремонтируемым крепостным стенам, обследовали содержимое церковной палатки, торгующей старенькими лежалыми книжками, и в назначенный Леонидом Андреевичем час стояли у голубого подножья колокольни. Здесь после некоторого замешательства к нам присоединились две пожилые дамы, предложившие считать их экскурсоводами, что подтверждали их пластиковые бирки с именами, пристегнутые к воротничкам разных по покрою, но одинаковых по неброскости платьев. Кроме того, от нас, оказывается, ожидалось разделение на две группы с тем, чтобы прогулка по сокровищницам лавры прошла оперативнее. Привычный к подобным казусам Леонид Андреевич быстро сориентировался и сказал, чтобы мы разошлись по принципу, кто в каком ряду сидит в автобусе. Никто возражать не стал. Когда «правые» ушли куда-то следом за своей новой провожатой, мы остались на площади слушать лаконичный рассказ об основании монастыря. Как обычно, речь сперва пошла о пустыни, основанной преподобным Сергием Радонежским в честь Святой и Живоначальной Троицы в 1337 году. О том, как через три года был освящен первый деревянный храм во имя Святой Троицы, а в братстве был принят общежительный монашеский устав, после чего сам Сергий, уступив просьбам братии, стал игуменом. Далее наш экскурсовод фрагментарно упомянула о духовных подвигах преподобного Сергия, снискавших ему авторитет, благодаря чему Троицкая обитель превратилась со временем в религиозный центр Московской Руси. Упомянут был и Дмитрий Донской, которого Сергий благословил в этих стенах на Куликовскую битву, и междоусобные споры удельных князей, благополучно разрешавшиеся авторитетным вмешательством. В заключении вступительной части Ярослава узнала о так называемой «Сергиевской» общежительной школе, спонтанно образованной учениками и последователями преподобного Сергия, которые разъехались по московскому государству и благополучно основали еще тридцать семь обителей. Увы, ничто не вечно, подумал я, когда речь пошла о разорении монастыря ханом Едигеем в 1408 году.
      - Но в 1422 году обитель восстановили, - радостно перепрыгнула через десятилетие экскурсовод. - А кроме того, были открыты мощи преподобного Сергия и совершен акт его канонизации как «покровителя земли Русской и заступника перед Господом Богом». Сегодня мы увидим эти мощи в Троицком соборе. Они покоятся в серебряной раке, пожертвованной ни кем-нибудь, а императрицей Анной Ивановной. Раз уж я заговорила о находящихся на территории монастыря святынях, скажу для интересующихся сразу, что в том же Троицком соборе хранятся под спудом Никоновского предела мощи преподобного Никона Радонежского, в Михеевском храме - мощи келейника преподобного Сергия, Михея Радонежского, а в Серапионовской палатке - мощи святого Серапиона, бывшего архиепископом Новгородским. Кроме того, здесь можно увидеть мощи архимандрита Дионисия, митрополита Московского Иоасафа и преподобного Максима Грека.
      Меня в подобных ситуациях всегда очень занимает вопрос, сколько же слушателей из группы действительно запоминают все эти подробности. Сам я воспроизвожу их здесь с относительной легкостью лишь потому, что слышал все эти истории многократно да и деятельная личность Сергия Радонежского одно время служила мне светочем в прогулках по темной истории России. Однако спросите меня, о чем рассказывала экскурсовод в Праге, Сарагосе или Гизе, и я едва ли соберу сведений хотя бы на один жалкий абзац. Вероятно, виной тому моя зрительная память, раз и навсегда взявшая верх над памятью слуховой. Еще давным-давно, когда я изучал иностранные языки, мне не требовалось в буквальном смысле запоминать длинные диалоги или повествовательные тексты, а достаточно было читать их до тех пор, пока я ни начинал видеть перед собой сами страницы, с которых я при ответе в классе просто-напросто «считывал» нужные фрагменты.
      Отвлекшись, я не заметил, как наш экскурсовод перешла к топографическому знакомству публики с ансамблем лавры: глупейшему занятию, рассчитанному на пустую трату времени. Едва ли через пять минут кто-нибудь будет помнить, где именно расположена Крепостная палата и чем она отличается от тех же Келарских палат, не говоря уж о том, в какие годы и на чьи деньги был построен храм во имя святого Иоанна Предтечи (на самом деле Строгановым в самом конце семнадцатого века). На завершающее предложение экскурсовода задавать ей вопросы, пока мы ждем своей очереди, чтобы войти в Троицкий собор, Еврей Евреевич, почему-то оказавшийся в нашей группе, поинтересовался, кому принадлежат виденные им по пути сюда могилы в садике.
      - Вы имеете в виду Лаврский некрополь, - нашлась экскурсовод, радуясь тому, что не застигнута врасплох. - О, здесь покоятся многие замечательные деятели русской истории. Я вам уже говорила о Борисе Годунове, в драгоценной ризе которого хранится самая почитаемая у нас святыня - чудотворная икона Святой Живоначальной Троицы. Так вот, вся семья Годуновых, включая самого царя, покоится вон там, в палатке под шатровой кровлей у северо-западного угла Троицкого собора на месте западной паперти. Та территории монастыря захоронены и князь Андрей Радонежский, и жена датского принца Магнуса, которую звали Марфа Владимировна и которая была дочерью князя Старицкого. Здесь же вы можете увидеть надгробья на могилах князя Трубецкого и Прокопия Ляпунова, знаменитых своими подвигами при освобождении Москвы от поляков в начале семнадцатого века. Если вы увлекаетесь русской историей, вам многое скажут фамилии Глинских, Оболенских, Одоевских, Нагих, Бельских.
      - Нагих, - повторила, запрокинув ко мне лицо, Ярослава. - Их что, так прямо и звали?
      Я кивнул.
      - Я тоже хочу, чтобы у меня была фамилия Нагая.
      Стоявший неподалеку от нас мальчик Славка с полупустой бутылью «пепси» глупо хохотнул. Ярослава его проигнорировала и стала слушать дальне, но слушать уже было нечего, потому что толпа на ступенях собора постепенно всосалась внутрь, и мы двинулись следом.
      - Тебе пока не скучно? - поинтересовалась у дочери Лана.
      - Нисколечко. А это зачем?
      Она имела в виду платок, который тянула ей безликая монашка при входе.
      - Женщинам нельзя входить в православный храм с непокрытой головой. Надень.
      Ярослава послушалась и стала похожа на хорошенькую матрешку.
      В соборе было прохладно, гулко и пахло сладковатым ладаном. Шла служба. Какой-то молоденький попик с трепетным ужасом разнимал любовно обнявшуюся пару, в которой я узнал наших одногруппников из числа гоп-бригады. По всей видимости, заповеданная Христом любовь к ближнему не должна была проявляться в столь очевидных формах, тем более пред Его же ликом. Мне осталось только порадоваться тому, что местные служки не настолько развращены, чтобы заподозрить в прелюбодеянии меня, держащего пальцы на худенькой шейке Ярославы. Экскурсоводы, расположившиеся по углам, громко шептали свои заученные фразы. Я подвел мою спутницу к иконостасу и показал упомянутую выше икону Святой Живоначальной Троицы, пояснив, что все церкви всегда называются в честь святого, запечатленного именно в этом месте иконостаса, только в данном случае оригинал кисти Андрея Рублева хранится в Терьяковской галерее. Не знаю, на подготовленную ли почву ложилась вся эта информация, однако девочка вежливо слушала, кивала и ни разу не оглянулась, чтобы проверить, где сейчас ее мать. Лана же, видя нашу идиллическую дружбу, дипломатично решила не вмешиваться и осталась в закутке за колонной вместе с остатками группы. Когда они потянулись обратно к выходу, я положил ладонь на плечико Ярославы и шепнул, что пора идти дальше.
      - Не хочу, мне тут нравится, - мотнула челкой девочка. - Там жарко.
      - Ты что, забыла, что не должна мне ни в чем перечить? Идем.
      - А то вы обидитесь?
      - Конечно.
      - Я уже хочу есть, - сказала она, когда мы вышли на улицу и увидели, что наша группа направляется к трапезной. Ярослава об этом не знала, так что ее фразу можно было отнести на счет либо совпадения, либо интуиции. - Костя, когда обед?
      - Этого я пока не знаю, но ты не переживай, мы что-нибудь придумаем. А вообще-то ты уже большая, можешь немножко и потерпеть.
      - Не могу, - обиделась девочка, но больше к этой теме не возвращалась.
      Когда Лана услышала от меня о пожеланиях дочери, то лишь состроила выразительную гримасу и достала из сумочки плитку шоколада.
      - С изюмом? - поинтересовалась Ярослава, уже поднося предложенный ей квадратик к губам.
      - И с орехами, - кивнула Лана.
      Она протянула хрустящую обертку и мне, но я отказался. Мой поступок произвел на девочку должное впечатление. Вероятно, для нее отказ от шоколада был равносилен отсечению пальца или чему-нибудь подобному, потому что по взгляду, поднятому на меня, я почувствовал, как превращаюсь в небожителя. Лана пожала плечами, сунула мой кусочек себе в рот и с удовольствием разжевала.
      - Вы не любите шоколад? - спросила Ярослава, когда мы снова оказались в стороне от группы. - А я его обожаю.
      - Это я уже заметил. Опасная любовь.
      - Почему опасная?
      - Если это слабость, то нельзя ее показывать, потому что тогда твой противник будет знать, чем на тебя можно действовать.
      - Как это?
      - А что бы ты сделала, чтобы получить шоколадку?
      - Ничего. Мне мама и так ее дает.
      - А если бы не давала?
      Представить это Ярославе было явно сложно. Так или иначе, но ее успели избаловать, и мне следовало иметь это тоже в виду. Такого ребенка трудно чем-либо удивить, но на него при правильном подходе легко воздействовать. Я сменил тему.
      - Ты вяза с собой купальник?
      - Не знаю: мама собиралась. А что, мы сегодня будем купаться?
      - Может быть. Я вот только думаю, положил ли я сам в рюкзак свои плавки...
      Девочка хихикнула.
      - Могу вам свой купальник одолжить, если хотите.
      - Боюсь, он тебе больше пригодится. Да, глупо будет, если не взял. Как-то упустил из виду. Ну да ладно, при необходимости где-нибудь купим. Ты любишь купаться?
      - Я не купаюсь, я плаваю, - поправила она меня. - Мы с мамой раз в неделю ходим в бассейн. У вас есть бассейн?
      - Да я вообще плавать почти не умею.
      - Правда?
      - Ну, плаваю, конечно, но не очень хорошо. Ты меня подучишь?
      - За шоколадку - да.
      - Один ноль в твою пользу, красавица. - Я потрепал ее по ехидно улыбающейся щеке. - А за поцелуй?
      - Я не целуюсь, - безапелляционно заявила девочка и смутилась. Потом, преодолев минутную слабость, сама же продолжила: - А вы хорошо целуетесь?
      - Да уж лучше, чем плаваю.
      - А с мамой вы целовались? Она хорошо целуется?
      - Нет, ты знаешь, как-то с твоей мамой мне целоваться не приходилось. Но думаю, что целоваться она умеет.
      - Почему не приходилось?
      - А ты где-нибудь видела, чтобы хозяева целовали своих рабынь?
      - Может быть, если они их любят... - неуверенно предположила Ярослава.
      - А если нет?
      Она не стала отвечать, обдумывая услышанное. Я чувствовал, что интригую ее, но был весьма далек от мысли, что интригую так же, как если бы на месте дочери была ее мать. Которая, кстати, в этот момент приблизилась к нам и с игривой надменностью заметила:
      - За вами уже наблюдают.
      - Уж не ты ли? - Мне сделалось досадно, что нас прервали на самом интересном месте.
      - Знаете, что сказала мне вот на старушка, по-моему, из нашего автобуса? «Как бы мне хотелось, чтобы мой сын также любил мою внучку, как ваш муж - свою дочь!». Со стороны вы и впрямь производите впечатление раз и навсегда решенного вопроса отцов и детей.
      - Мам, а ты взяла мой купальник? - вспомнила девочка.
      - Конечно, взяла. Почему ты вдруг спрашиваешь?
      - А какой: тот что сплошной, или на веревочках?
      - Оба, не беспокойся. Ты уже собираешься купаться?
      - Один надо будет Косте одолжить, - на полном серьезе заявила Ярослава и неловко мне подмигнула.
      - Вы уже переквалифицировались в коллекционеры детского белья? - подняла бровь Лана. - Неожиданный поворот, однако.
      Я рассмеялся и с удовольствием обнял за плечи обеих своих собеседниц. Какое мне было дело до того, что о нас думали окружающие! До тех пор, пока они не слышат наших разговоров, я мог чувствовать себя в полной безопасности. Даже внутренне, поскольку ощущение постоянного пребывания под чьим-то неустанным оком придавало мне дополнительный стимул сдерживаться. А сдерживание, как известно, залог усиления предвкушаемого наслаждения.
      По необъяснимой прихоти экскурсовода из трапезной мы ненадолго зашли в Успенский собор, где в это время было на удивление пустынно, оттуда заглянули в не совсем, как мне кажется, уместную здесь своей нерусской вычурностью (изрядно, правда, потрепанной) церковь Зосимы и Савватия, чинно прогулялись вдоль решетчатой ограды, за которой грязновато желтели особенно заинтересовавшие Ярославу корпуса семинарии и Московской Духовной Академии и оказались предоставленными сами себе среди уютного садика позади Троицкого собора. Экскурсовод попрощалась, но была вынуждена остаться и ответить на несколько вопросов все того же Еврея Евреевича, к которому теперь присоединились старик со старушкой и даже приободрившаяся дама-мама Славки, то и дело посматривавшего в нашу сторону, пока Ярослава ни показала ему розовый язык. В нерешительности относительно своих дальнейших действий мы устроились на деревянных скамейках и стали смотреть, как жирные голуби нагло склевывают с асфальта специально для них рассыпанные прихожанами крошки, отгоняя пронырливых воробьев и не обращая ни малейшего внимания на нашу непосредственную близость. Оказалось, что дама-мама интересовалась у экскурсовода, где расположен ближайший туалет. Выяснив, что к чему, она с поразительной быстротой сориентировалась на местности и увела за собой большую половину оставшейся группы.
      - Тебе не надо? - шепнул я Ярославе.
      Девочка сидела у меня на коленях, точнее, верхом на левом, и только мотала головой, наблюдая за разгуливающими прямо под ее ногами голубями.
      - Как знаешь. - Я пошлепал ее по натянутой попке и повернулся к сидевшей рядом Лане: - А тебе?
      - Вы очень заботливы, Костя, - поморщилась она в ответ. - Спасибо, мы подождем до следующего привала. Надеюсь, там же нас и накормят.
      - Да, я опять хочу есть, - спохватилась Ярослава, перекинула ногу и села на моем колене боком. - Давай еще шоколадку поломаем.
      - Нет, вот теперь хватит. Потерпи, правда, а то потом обедать не захочешь.
      - Захочу.
      Девочка очень непосредственно делала вид, будто сидение на моем колене для нее - обычное явление, а вовсе не преодоление очередной преграды между ней и человеком, с которым она познакомилась всего каких-нибудь пять часов назад.
      Мимо прошел молоденький послушник в черной рясе, косо посмотревший в нашу сторону и быстро перекрестившийся.
      - Костя, а вы чем занимаетесь? - глядя ему в след, поинтересовалась Ярослава.
      - С тобой, как видишь, нянчусь.
      - Нет, не сейчас, а вообще.
      - Вообще же я стараюсь заниматься тем, чтобы описывать и запечатлевать жизнь.
      - Это как?
      - Как писатель. Ты вот любишь читать?
      - Не очень. Мне больше картинки нравится рассматривать.
      - Яська, не придуривайся, - с неподдельным возмущением в голосе вмешалась в наш разговор Лана. - Тебя иногда от хорошей книжки за уши не оторвешь. Зачем ты на себя наговариваешь перед Костей?
      Девочка прищурилась и отмахнулась.
      - Ты ничего не знаешь, мама. Одно дело читать, а другое - любить читать.
      - Мне придется с Ярославой согласиться, - сказал я. - Я тоже в последнее время больше пишу, чем читаю. Хотя признаю, что это не есть правильно.
      - А что вы пишите? - Она снова села на моей ноге верхом, только теперь лицом ко мне.
      - Ничего особенного: рассказы, повести, романы.
      - Это понятно, а про что? - не замечая моей иронии, продолжала настаивать девочка. - Я, например, люблю читать про фей и эльфов. Только не сказки, а фэнтези.
      - А фэнтези разве не сказка?
      - Но ведь их и взрослые читают. А вы фэнтези не случайно не пишите?
      - Нет, случайно не пишу. А вот неслучайно как-то начал одну сагу, но пока приостановился.
      - Почему?
      - Потому что теперь я знаю, что нужно писать про фей и эльфов. - Я потрепал ее по хихикающей головке. - А кто твоя любимая фея?
      - А вы их знаете? - обрадовалась Ярослава и без раздумий выпалила: - Вер(ника.
      - И чем же она тебе так приглянулась? - уточнил я, уже понимая, что зря ввязался в этот полушутливый диалог, будучи полным профаном в избранной теме. - У нее такие же волосы, как у тебя?
      - Нет, у Вероники они еще красивее, - увлеченно затараторила и заерзала попкой моя маленькая собеседница. - И сама она такая прекрасная, что ни один принц не может пройти по ее лесу Фэривуду, чтобы не свернуть к ее избушке...
      - Избушке? Фея живет в избушке?
      - Но она ведь злая фея!
      Я бросил взгляд на Лану. Та закатила глаза и красноречиво вздохнула.
      - Так тебе нравятся злые феи?
      - Так вы ничего про Веронику не знаете? - разочарованно поняла Ярослава и с грустью пояснила: - Она ведь хозяйка леса и живет в нем много сотен лет, не старея, потому что питается соками молодых принцев и принцесс, которых ловят для нее покорные ей эльфы. Если хотите, я вам потом дам почитать.
      - А мне ты, кажется, эту книжку не показывала? - заметила Лана. - Опять что-нибудь из подпольных изданий? Ну-ка посмотри на меня.
      - Что это еще за «подпольные издания»? - заинтересовался я, чтобы отвести от девочки надвигающуюся грозу в виде допроса с пристрастием.
      - Да лучше не спрашивайте, - отмахнулась Лана. - Как вам понравится, когда двенадцатилетним детям в школах неизвестно кто подсовывает чуть ли не самиздатовские брошюрки, которыми в свое время увлекались еще наши беспартийные родители, но только теперь там под прикрытием безобидных сказок публикуются всякие порнографические истории.
      - Очень интересно.
      - Вот и я о том же. Детям тоже интересно. Из рук в руки книжку передают, пока весь класс ни прочитает. Учителя с ума сходят. А там такое, что взрослым стыдно становится. Представляю, чем занимается твоя Вероника!
      Ярослава обиженно молчала.
      - Думаю, я догадываюсь, о чем идет речь. - Мне и в самом деле стало забавно и захотелось взглянуть на предмет нашего разговора. - В свое время я покупал в Англии серию книг одной известной тамошней писательницы, которая под одним из своих псевдонимов писала о злоключениях Спящей Красавицы. Там на каждой странице были голые тела, рабы, плетки, пытки и унижения. Для взрослых детей, что называется. По-видимому, кто-то подхватил теперь ее почин, а у нас, как водится, перевели.
      - И запустили по школам, - хмыкнула Лана.
      - Достаточно было какому-нибудь сорванцу стащить у папы-переводчика копию рукописи и поделиться ею с друзьями. Я, кстати, до сих пор не знаю, действительно ли знаменитый в наши школьные годы рассказ «Возмездие» принадлежит перу Алексея Николаевича. Хотя сегодня его преспокойно печатают в сборниках за подписью Толстого.
      - То рассказ, а то целый роман. Слава богу, что без картинок.
      Честно говоря, я не очень хорошо понимал истинную причину возмущения Ланы, которую в чем в чем, а уж в пуританстве никак нельзя было упрекнуть. Но идея детской нелегальной порнографии показалась мне занятной как сточки зрения самого явления, так и с точки зрения его воздействия на «неокрепшую психику подрастающего поколения». Представительница этого поколения сидела сейчас у меня на ноге, мечтательно разглаживала волосы и нарочито позевывала.
      - А ты мне дашь почитать по эту Веронику, когда мы вернемся в Москву? - спросил я.
      - Если вы обещаете маме не давать. А то она отберет, а книжка не моя.
      - Опять Сашкина?
      - Нет. Что вы все «Сашка» да «Сашка»? Дурак он, я же говорю. У меня и без него друзей хватает. Обещаете?
      - Обещаю.
      - Только учтите, там много всякого страшного. - Она задумалась, вспоминая. - Костя, а почему мама говорит, что это порнография?
      - А как, по-твоему, называются книжки, в которых все герои обязательно ходят голые или раздевают друг друга, или вообще занимаются неизвестно чем?
      - Голография, - на полном серьезе ответила девочка.
      Нашу беседу прервал появившийся еще более посвежевшим и отдохнувшим Леонид Андреевич. Он возвестил, что вторая группа уже на подходе и мы можем постепенно продвигаться к автобусу, который отъедет не позднее, чем через четверть часа. Ярослава побежала впереди, довольная собой, прогулкой и перспективой, а мы с Ланой чинно последовали монастырскими дорожками к главному выходу.
      - Вы и в самом деле собираетесь читать эту ее «голографию»? - спросила она. - Неужели вам непонятно, что это гадость?
      - Непонятно мне пока только то, с чего ты так на нее взъелась. Ребенок - твой, ему передались твои гены, вот она и выискивает, как может, то, что в ее возрасте наверняка интересовало и тебя.
      - Только не в ее возрасте, - поправила Лана.
      - Нынче все дети раньше взрослеют.
      - Это не повод, чтобы этим пользоваться.
      - Расслабься. Мне почему-то кажется, что единственное, чего ты на самом деле боишься, вернее, чего не хотела бы допустить, так это чтобы твоя дочь стала водить домой посторонних мужчин. Хлопотно, да?
      - Я знаю, Костя, что вам доставляет огромное удовольствие надо мной издеваться, но давайте мои мысли по этому поводу останутся при мне, а ваши - при вас. Так всем спокойнее будет.
      - Наверное, приятно иногда быть женщиной и иметь возможность грубить, не опасаясь последствий?
      - Вот именно что «иногда».
      - Не слышу слов извинения...
      - Ну хорошо, простите меня за резкость. Я и в самом деле что-то разнервничалась на пустом месте. Простите?
      Я обнял ее по-приятельски за плечо и привлек себе, шепнув, чтобы уж точно никто посторонний не разобрал:
      - Как бы мне хотелось посадить тебя сейчас на ошейник и вести к автобусу за поводок! И чтобы Ярослава видела.
      Я почувствовал, как она задрожала, и услышал в ответ:
      - Думаете воспитать дочь примером матери?
      - А ты разве не видишь, что она и так берет с тебя пример? Только тебе почему-то кажется, будто она остается маленьким ребенком. Вероятно, у родителей просто так глазной хрусталик устроен. Не видят они изменений, происходящих с их чадом, которые очевидны для взглядов посторонних.
      - Как же вам нравится называть себя «посторонним»!
      - Разве я не прав? Да и тебе, по-моему, тоже нравится. Кстати, как ты видишь наше расселение в гостинице?
      Мы подходили к автобусу. Обе двери были открыты, и Ярослава сразу юркнула внутрь, но на сей раз расположилась у окна не на диване, а на впереди стоящем сидении. Мы остались на улице, ожидая остальных и делая последние вдохи свежего воздуха. Ощущение было такое, будто мы едем обратно в Москву.
      - Так вот о чем вы все время думаете! - продолжила прерванный разговор Лана. - О том, как мы будем спать? Мужчины, мужчины...
      - Надо ли это понимать так, что тебе все равно?
      - А вы что, уже знаете, какой у нас будет номер, как будут стоять кровати и все такое?
      Я был вынужден признаться, что нет, не знаю, хотя мысленно я давно рисовал себе самые идиллические сцены ночной жизни. Лана пошла в автобус. Я видел, как она садится рядом с Ярославой, и они обе смотрят на меня и смеются, о чем-то переговариваясь.
      Из кустов вылез человек-оркестр, одновременно подтягивая пояс и закрывая крышкой объектив видеокамеры. Было непонятно, то ли он справлял нужду, то ли делал очередную зарисовку, то ли и то и другое одновременно. При этом вид он имел совершенно будничный и, заметив мое внимание, приветливо кивнул.
      - Хороший денек выдался.
      - Особенно облака, - с пониманием ответил я и тут вспомнил, что сам не сделал ни одной фотографии, увлекшись новыми для меня переживаниями.
      Я поискал глазами нашего гида. Леонид Андреевич стоял на некотором отдалении, в тени берез, и оживленно общался с гоп-бригадой, пытавшейся, судя по жестам, угостить его очередной порцией пива, купленного здесь же, в соседнем киоске. Я подошел. Конечно же, услышал конец анекдота, после которого гопники покатились от хохота, а Леонид Андреевич оглянулся на меня как на спасителя.
      - Сколько у нас до отправления еще времени есть?
      - Что-то забыли?
      - Да нет, хотел еще пофотографировать, пока стоим.
      Он взглянул на часы, на меня, покосился на ржущих товарищей и сказал, что минут десять от силы, но меня, так и быть, подождут. Поблагодарив, я махнул своим женщинам рукой и устремился обратно в монастырь наверстывать упущенное. В воротах я вспомнил, что мой билет уже надорван, и меня вполне могут не пустить. Помогла группа англичан, в хвосте которой я без проблем и окликов прошел на только что оставленную территорию лавры и пустился в стремительный бег по уже известному маршруту. На память пришел мой же снимок еще университетской поры, на котором я запечатлевал купола Успенского собора. Происходило это тоже летом, облаков почти не было, я пользовался тогда стареньким «Зенитом» с черно-белой пленкой, но результат после печати в сугубо домашних условиях ванной комнаты получился более чем странным: один из куполов оказался точно перекрывающим единственную шальную тучку, которая в точности повторила его луковичные контуры. Я до сих пор не знаю, дефект ли это пленки, ошибка при печати или же некий дух действительно снизошел на собор, но фотография получилась весьма загадочная. Нужно будет рассказать потом Ярославе, подумал я, и пощелкал прихожан на соборной площади. Сейчас меня меньше, чем когда бы то ни было, волновали эффекты: с некоторых пор я стал исходить исключительно из композиции, сочетания цветов и настроения. Все остальное оказывалось на фотографии само собой. Если же ничего другого в действительности не было, оно додумывалось, и за счет этого «активного зрительского участия» картинка только выигрывала.
      Как я уже отмечал выше, ограниченность во времени всегда обостряло мое восприятие, не давая расслаблять внимание ни на мгновение. Не лукавил я, однако, и тогда, когда признавался Ярославе в том, что снимаю лишь то, что мне интересно. Одно не мешало другому. Напротив, стоило поставить себя в жесткие условия, как достойное снимка как будто само попадало в объектив. Так в память аппарата сейчас лег кадр, словно перенесенный из начала прошлого века: толстый попик на лавке, нежащийся в отсутствующим видом в лучах теплого солнышка, окружившие его старушки, тянущие к нему не то за милостыней, не то за благословением сморщенные руки, и ватага воробьев, точно также обступившая под их ногами корку хлеба, на которую уже успела властно наступить горбатая ворона.
      Когда, вернувшись в автобус, я показал снимок прямо с экрана монитора любопытной Ярославе, та захлопала от удовольствия в ладоши и сказала Лане, что я просто молодец и что она тоже хочет такую фотографию. Лану же приято удивила возможность современной техники сразу видеть и отбирать удачные кадры. Она робко поинтересовалась, сколько подобные игрушки могут стоить. Мое «в пределах тысячи» показалось ей вполне резонной ценой.
      - А еще что у вас тут есть? - разохотилась девочка и заставила мне один за другим прокрутить все получившиеся снимки. - Здорово! А что вы потом будете с ними делать?
      - Удачные распечатаю на цветном принтере. Неудачные сотру.
      - И будет как настоящая фотография?
      - Почти. - Я выключил фотоаппарат и откинулся на спинку, чем вынудил Ярославу перевеситься через подлокотник. - На самом деле будет даже чуть получше.
      - Я тоже хочу! Костя, ну почему вы не сняли меня?
      - Сниму, если будешь послушной девочкой, - был мой прозвучавший для Ланы многозначительно ответ. - У нас впереди еще пять дней путешествия.
      Ярослава просияла, отвернулась и стала что-то шептать маме. Та строго на нее цыкнула, потрепала по щеке и пересела ко мне. Я подвинулся к окну. Я решил умолчать о том, что во время одинокой прогулки (если так можно называть мой марш-бросок) по территории монастыря мне в голову пришла сумасшедшая идея серии фотографий, на которой среди соборов, церквей, каменных надгробий и икон ходила бы совершенно обнаженная девушка. Точнее, не девушка, а совсем еще девочка, чье не сформировавшееся тело, с одной стороны, провоцировало бы зрителя ужаснуться дерзости фотографа, но с другой, уводила бы от мыслей о грехе. Соединить в одном взгляде святотатство и чистоту первозданной веры, христианство и язычество, искушение и благодать.
      Леонид Андреевич прошелся по салону, улыбаясь, пересчитал нас и вернулся к водителю. Автобус тронулся.
      - Я знаю, что многие из вас проголодались, - заговорили динамики. - Надеюсь, вам удалось вкусить пищи духовной, так что теперь всего через несколько минут нас ждет полноценный привал на обед. При выезде из города мы обычно останавливаемся в одном очень неплохом ресторанчике, а потому заранее желаю всем приятного аппетита.
      Народ оживился. Действительно, попрыгав по кочкам и ухабам никогда не существовавшей дороги, мы в облаке пыли подкатили к недавно построенному, правда, как будто не до конца, зданию с кричащей надписью «Ресторан» над маленьким крыльцом. Город остался в позади, по другую сторону простиралось поле, в которое уже вгрызались щупальца экскаваторов, в небе над нами бесновались чайки, а с массивной бетонной трубы за нашей разгрузкой наблюдала ватага местной ребятни. Пассажиры приуныли, однако послушно последовали за загадочно ухмыляющимся Леонидом Андреевичем. И не прогадали. Не могу сказать, что мы попали в пещеру Алладина из сказок «Тысячи и одной ночи», однако разительность контраста между запустением снаружи и цивилизованной опрятностью внутри производила впечатление, вероятно, схожее по силе. Видя наше удивление и довольно потирая руки с видом «Ну, что я вам говорил!», Леонид Андреевич взял на себя роль распорядителя и встал в конце коридора, указывая, куда проходить в зал, где можно помыть руки, где бар, а где основные удобства. Столы уже были накрыты. С меню неожиданностей не предвиделось: обычный набор обычной столовой, шикарное для подобных мест десятилетней давности и заурядное с точки зрения нынешнего москвича; дольки черного и белого хлеба в вазе с салфетками, салат из свежих овощей под майонезом, представленных укропом, огурцом, помидором и салями, стаканы с компотом.
      - Интересно, есть ли у них кофе? - сказала Лана, усаживаясь рядом с уже запрыгнувшей на полюбившийся ей стул Ярославой.
      - Наш гид, думаю, не зря намекал на бар, - предположил я.
      - Знаю я, какой тут у них кофе... Нужно было захватить пакетики растворимого, а здесь попросить кипятку.
      - Никто нам не мешает проверить, - сказал я и подумал, что со стороны эта сцена вполне похожа на мелкое семейное разбирательство, когда все уже настолько друг другу надоели, что темой для разговора может стать любая ерунда. Что поделать, если женщины адаптируются к обстоятельствам быстрее мужчин.
      - Яська, ты руки помыла?
      - Мам, ну чего ты ко всем пристаешь! Не помыла. Сейчас помою.
      - Пошли, - предложил я себя в помощь.
      - Хорошо, идите, а я места подержу, чтобы к нам не подсели.
      - Нас слишком много, чтобы к нам еще кто-то подсаживался.
      Я оказался прав. Потом Лана рассказала, что, пока нас не было, подходил Еврей Евреевич (она назвала его: «ну тот, с пузом и залысиной»), приняв ее за одинокую даму, но когда увидел рядом с собой мою сумку, извинился и ретировался за столик к черно-белым подружкам. Там же в конце концов оказался и Леонид Андреевич. Пятым к ним позднее подсел водитель. Наблюдая за ними, я отметил внешнее сходство нашего посмеивающегося гида и не закрывающего рта Евгения Евгениевича. Создавалось ощущение, что если они и не родные братья, то уж во всяком случае братья по крови.
      - А в туалете жидкое мыло, - похвасталась Ярослава и протянула мне свою пахнущую персиком ладошку. - Нравится?
      - Особенно твой маникюр, красавица.
      - Нет, вы понюхайте!
      - Верю, верю. В мужском туалете то же самое.
      - Нет, у нас лучше. Дайте понюхать.
      Я положил свою ладонь на стол перед ней. Девочка наклонилась, повела носиком и внезапно быстро поцеловала. От неожиданности я чуть не отдернул руку. Потом мелькнула мысль, что, может быть, никто не заметил. Лана заметила. Она внимательно посмотрела на дочь, которая подняла от стола зардевшееся личико и состроила невинную гримаску.
      - А что? Я ничего. Только понюхала. У вас там не персиковое, а какое-то другое. Наверное, банановое.
      Она взяла вилку, подцепила зеленый кружок огурца, макнула краешек в майонез и аппетитно отправила в рот. Облизнулась.
      - Мам, ты почему не ешь?
      - Да вот смотрю, в кого ты у меня такая?
      - Какая такая? - Вслед за огурцом тот же путь проделала долька помидора.
      Лана попробовала подобрать подходящее слово, но не нашла. Меня обвинять ей было не в чем. Я молча доедал свой салат и поглядывал на соседние столики. Все была заняты пожиранием «дармового» обеда и ничего необычного вокруг себя не замечали. Рука, между тем, горела, как ужаленная.
      - Яська, - не выдержала нашего внешнего спокойствия Лана и заговорила срывающимся шепотом, - ты почему так себя ведешь? Я ведь видела, что ты сделала?
      - Ну и что, что видела? - Девочка потянулась за хлебом. - Ты тоже ему руку целовала. Правда, Костя?
      - Не забывай, где находишься, - настаивал материнский инстинкт. - Разве можно делать такие вещи, чтобы все видели?
      Тут я был вынужден занять ее сторону и напомнить Ярославе о нашим с ней разговоре в лавре. Лана кивала. Девочка наклонила голову и смотрела на меня испытующе, пока я не закончил свою очередную короткую лекцию. Потом кивнула:
      - Хорошо, я буду целовать вам руку, когда никто не видит. - И как ни в чем не бывало отвлеклась на официантку, которая как раз подошла к нашему столику с дымящимися тарелками горохового супа.
      Как ни странно, я не испытал того животного возбуждения, которое между строк романа переживал Гумберт, когда впервые понял, что встречает в ребенке-Лолите ответное чувство. Я почти насильно заставил себя не принимать желаемое за действительное. Ярослава играла в свою игру, правила которой придумывала на ходу, вернее, перенимала со слов и действий матери. Лана была права, когда говорила, что они с дочерью - подруги. Подругам не чужда ревность. Именно на счет детской ревности к матери-подруге я и пытался отнести поступки девочки. «Пытался», потому что эти мысли были моим оружием - нет, моим щитом - от чар искушенной невинности, тогда как в глубине души, конечно же, мне хотелось получить иное, менее логичное, более личное объяснение. Любопытно, произошло бы что-нибудь подобное, если бы мы с Ярославой были вдвоем? И чт( бы тогда произошло?
      - Мам, я больше не хочу.
      - Ну тогда отставь тарелку в сторону и подожди второго.
      - Я и второго не хочу.
      - А кого я предупреждала, что нельзя объедаться перед обедом шоколадом?
      - Я не объедалась!
      Желая показать, насколько хорошо мне удается держать себя в руках, я погладил девочку по голове и спокойно заметил:
      - Мне не нужны слабые и худые рабыни, красавица. Так что когда принесут второе, ты уж, пожалуйста, не отказывайся, а давай ешь.
      - А куда мы поедем дальше?
      - В Александров.
      - Там тоже церкви?
      - И церкви тоже.
      На горячее были котлеты с картофельным пюре. В результате обед получился простым и на удивление плотным. Первым из-за стола встал наш водитель и отправился греть мотор. За ним поплелись остальные. Народ остался доволен, но приятная тяжесть в животах тянула ко сну. Опытный Леонид Андреевич не стал донимать нас своими рассказами и почти всю дорогу молчал, разговаривая только с подсевшим к нему в свободное кресло Евреем Евреевичем. За микрофон он взялся уже на подъезде к городу, сказав известные вещи о том, что в шестнадцатом веке здесь, в тогдашней Александровской слободе, находился центр опричнины и резиденция Ивана Грозного, а в 1578 году появилась одна из первых русских типографий, издавшая, в частности, «Псалтырь».
      Знакомство с Успенским монастырем и Троицким собором для нас провела невзрачного вида девушка, ни внешность, ни тем более слова которой не остались у меня в памяти. Зато запомнилась непонятно чем вызванная получасовая пауза перед отъездом, которую мы заполнили дружным поеданием изумительно дешевого и довольно при том вкусного мороженого. Погода между тем стала портиться, небо затягивалось тучами, и мы гадали, соберется ли дождь. Мимо нашей лавочки прогуливались парами дедушка с внучкой, лысый со своей девушкой и старая мама с сыном. Старик со старушкой остались о чем-то беледовать с экскурсоводом, тоскливо поглядывающей на административное здание, где ее, должно быть, ждал остывающий чай. Гопники всей компанией исчезли с того самого момента, как мы покинули автобус. Еврей Евреевич крутился юлой возле отдаленной лавки, занятой черно-белыми подружками, а человек-оркестр возбужденно ходил вокруг них кругами, как будто рассчитывая, что на него обратят внимание и пригласят в разговор.
      - Костя, пойдемте со мной, - сказала Ярослава, вставшая, чтобы выбросить опустевший стаканчик, и стоявшая теперь передо мной с призывно протянутыми руками, за которые я машинально взялся. Она потянула меня на себя, помогая подняться на ноги. - Я вам кое-что покажу. Мам, а ты пока побудь здесь, мы скоро придем.
      Лана что-то буркнула в ответ, но послушалась и осталась доедать свою порцию.
      Территория монастыря была крайне мала. Мы прошли по дорожке до центральной аллеи, свернули к обложенной лесами шатровой церкви, обошли ее и вскоре уже стояли у выкрашенной белой краской кирпичной стены. Вокруг валялись брошенные строителями лопаты и пустые ведра. Рядом с нами в стене оказалась дугообразная ниша. Ярослава вошла в нее, чуть нагнув голову, ссутулилась, повернулась ко мне и, взявшись пальцами за пуговки на брюках, начала их ловко, одну за другой, расстегивать.
      - Мне просто захотелось покакать, - сказала она, повернулась ко мне боком, спустила брючки вместе с трусиками до колен и присела на корточки. - Вы меня посторожите, чтобы никто не пришел.
      Я отвернулся и стал судорожно думать, где бы достать для девочки бумагу.
      - Вы не будете меня фотографировать? - послышалось у меня за спиной.
      - Ты же сказала, что тебе нужен охранник, а не фотограф, - ответил я, торопливо вынимая аппарат и оглядываясь по сторонам.
      Убедившись, что посторонних поблизости нет, я тоже сел на корточки и стал медленно наезжать на девочку, стараясь, чтобы она максимально вошла в кадр. Под ягодицей у нее уже сверкала струйка. Сделав несколько снимков на общем плане и перейдя к крупному (запрокинутое и раскрасневшееся от сдерживаемого стыда лицо, рука, лежащая на туфле, бледно-розовое полукружье ягодицы, из-за которой выглядывает остренький кончик бурой колбаски), я заметил, что Ярослава сжимает в кулачке сложенный свитком отрезок бежевой туалетной бумаги, которые она, вероятно, вынула из кармашка брюк.
      Все произошло настолько внезапно и просто, что я не успел ни струсить, ни возбудиться. Ярослава вела себя совершенно естественно, как если бы я был ее старшим братом или отцом. Хотя не представляю, чтобы девочка двенадцати лет вот так же спокойно справляла нужду на виду даже у родного отца. Что уж говорить о постороннем «дяде» да еще с фотоаппаратом наизготовку. Мне представился случай лишний раз убедиться в том, что невинные на первый взгляд подростки обладают врожденным талантом придумывать и воплощать самые невероятные изощрения, будь то необъяснимые по своей жестокости и мотивировке убийства, внезапные самоубийства или вот такие акты не то самоуничижения, не то детского эпатажа. Причем это вовсе не означало, что сами они видят себя сто стороны или понимают происходящее так, как мы, люди взрослые и испорченные жизнью. Для них это всего лишь часть игры, о которой они со временем, переболев, забывают. Или не забывают. Тогда игра становится их вторым «я». Догадывалась ли Лана, на что в порыве фантазии способна ее дочь? Думаю, что догадывалась.
      - Я вам нравлюсь? - спросила Ярослава, не меняя позы.
      - А ты как думаешь?
      - Наверное, да. Вы на меня странно смотрите.
      - Могу вообще не смотреть...
      - Нет, смотрите. Я это делаю для вас. Я похожа на вашу рабыню?
      - В принципе, похожа. Но настоящие рабыни никогда не делают того, что хотят сами. Им приказывают.
      - Но вы же не знали, что мне вздумалось сходить покакать!
      - Не знал. Тогда ты должна была подойти ко мне и тихонько, чтобы никто не слышал, попросить разрешения. А ты меня выманила хитростью: обещала что-то показать.
      - Вот я вам и показываю. И никуда я вас не выманивала. Отвернитесь, мне нужно вытереться.
      - Вот еще, - изобразил я возмущение. - С чего это я вдруг должен отворачиваться?
      Ярослава привстала, пошире расставила согнутые ноги, удерживая брюки на коленках, и завела руку с обрывком бумаги за спину. Майка на ней оказалась длинной, и хотя девочка стояла теперь ко мне лицом, я видел под подолом только ее худенькие голые ляжки. Она слышала, что я щелкаю фотоаппаратом, но никак не отреагировала. Подтянула трусики, заправила майку в брючки, застегнула верхнюю пуговку и подбежала ко мне.
      - Костя, помогите мне, а то что-то молния заела.
      Я был вынужден наклоняться и обнаружил, что это не очередной подвох: молния и в самом деле отказывалась слушаться.
      - И часто у тебя такое случается, красавица?
      - С ширинкой-то? - Ярослава упиралась мне в плечо и приплясывала на месте. - Почти все время.
      - Что же ты эти штанишки надела?
      - А они мои любимые. Посмотрите, какая у меня в них попка. - Вырвавшись из моих пальцев, она покрутила узенькими ягодицами. - Ямочки видны?
      - Видны. Тогда тебе нужно просто попросить маму, чтобы она тебе новую молнию вставила. Зачем мучиться?
      - А я не мучаюсь. Мне нравится, когда вы ее застегиваете.
      Она звонко рассмеялась и побежала от меня прочь, обратно, за церковь, туда, где нас уже ждала Лана, делавшая знаки, что мы опаздываем. Разумеется, как выяснилось позже, когда мы забежали в автобус, причин для спешки не было: где-то потерялись лысый с подругой. Мы прождали их десять минут, водитель то и дело нажимал на протяжный клаксон, но стоило Леониду Андреевичу собраться на крупномасштабные поиски, парочка объявилась, даже не запыхавшись. Народ поднял возмущенный галдеж, Леонид Андреевич по микрофону объявил, что с подобными проявлениями недисциплинированности готов бороться общими усилиями, и вынес на все обсуждение группы два варианта наказания, которые должны были вступить в силу со следующего раза: отъезд без опоздавших или денежный штраф в размере, скажем, ста рублей с человека. Еврей Евреевич предложил и то и другое вместе, чем никого не позабавил, а только перевел общий разговор на шуточный лад. Кто-то впереди поинтересовался, на что пойдут собранные деньги. Леонид Андреевич резонно заметил, что зависит от количества опоздавших и итоговой суммы выручки. Дамы-мамы возбужденно зашумели и завили, что правильнее всего будет купить всем детям сладкое. «Свиноматка» поинтересовалась, что делать, если опаздывать будут именно дети. Еврей Евреевич вставил «разлучать с родителями», на него зацыкали, и автобус в конце концов тронулся.
      - Костя, покажите, что у вас получилось? - попросила Ярослава.
      Теперь мы сидели с ней вдвоем впереди, Лана полудремала сзади, и я без опасений оказаться в неловком положении включил аппарат, выведя на экранчик последнюю серию. Девочка долго и с интересом разглядывала себя.
      - А вы потом эти фотографии сотрете?
      - Если хочешь, сотру, - неуверенно ответил я.
      - А вы так уже кого-нибудь когда-нибудь снимали? Другую какую-нибудь девушку.
      - Нет.
      - Тогда не стирайте. И маме не показывайте.
      - Думаешь, она рассердится?
      - Конечно, так же нельзя делать. Мы ведь по секрету, да?
      - Ну, в общем, да, по секрету.
      - Мама, - повернулась она на сидении и сунула голову между спинками кресел. - Мам!
      - Что? - встрепенулась Лана.
      Я невольно замер, чувствуя в действиях девочки очередной подвох.
      - Костя не хочет меня фотографировать.
      Это уже что-то новенькое! Похоже, розыгрыш затевался, но не против меня. Я прислушался, ожидая продолжения.
      - Правильно делает. Потому что ты плохо себя ведешь.
      - Нет, не потому. Я хорошо себя виду. Он не хочет фотографировать меня голой. Мам, скажи ему, что я красивая.
      - Я уверена, - внезапно спокойным тоном отозвалась Лана, - что Костя тоже знает, что ты красивая. Если он отказывается тебя фотографировать, значит, тут какая-то другая причина. Например, он не любит приставучих маленьких девочек.
      - Я не маленькая и не приставучая. Поговори с ним.
      Я предполагал, что Лана даст ей по носу, велит слушать экскурсовода, смотреть в окно или что-нибудь в этом роде, однако она ничего подобного не сделала, а вместо этого подняла подлокотник справа и села боком, чтобы лучше меня видеть. Ярослава тем временем взобралась на сидение с коленками и перегнулась через спинку. Меня атаковали с обоих флангов.
      - На самом деле я и не имела бы ничего против, если бы как-нибудь сфотографировали ее. Для истории, как говорится. Когда еще ей будет двенадцать лет? Время уходит, фигура пор... меняется (она собиралась сказать «портится», но решила не переводить разговор на себя, хотя я бы к ней этот термин тоже применять не стал), и бывает очень жаль, что момент безвозвратно упущен. Тем более, что Яська уже имеет некоторый опыт позирования, но только те фотографии фотограф заиграл.
      - Заиграл?
      В действительности я должен был воскликнуть «Как? Голой?!», но получилось то, что получилось.
      - Да, все получилось довольно случайно. В самом начале лета мы с ней поехали отдохнуть в Серебряный Бор, и там нам повстречался фотограф, который предложил ее поснимать. Взял телефон, дал свой, сказал, что позвонит, когда напечатает, но вот до сих пор не проявлялся.
      - А вы ему звонили?
      - Да, но номер то не отвечает, то постоянно занят.
      - Он нас обманул, - без обиды в голосе заявила девочка. - Мама думает, что он еще позвонит, а я уверена, что нет.
      - Боюсь, что она права, - сказал я, ощущая, как во мне пробуждается невнятная пока ревность. - Подобные шапочные знакомства обычно так и заканчиваются. Вы его хоть узнаете, если встретите?
      - Я узнаю, - поспешила заверить меня Ярослава. - Высокий, худой, с орлиным носом и в очках. Чем-то, кстати, на вас похож.
      - Можно будет как-нибудь съездить туда же, где вы его встретили, и посмотреть, не появится ли он опять. Тогда я сам с ним поговорю. А вы что, любительницы Серебчика?
      - Иногда заезжаем, - продолжала Лана. - Так что Яська у меня к наготе в принципе приучена и посторонних почти не стесняется. Я считаю, это поможет ей в жизни.
      - Каким образом?
      - Ну, быть более уверенной в себе, наверное. Так что, возвращаясь к нашему разговору, я была бы не против, если бы вы сделали несколько ее хороших снимков для меня.
      - И для меня! - добавила девочка. - Сделаете?
      Разумеется, поломавшись для порядка, я благосклонно согласился. Едва ли можно было придумать более приятное бремя, чем необходимость фотографировать голенькую двенадцатилетнюю русалку, матери которой взбрела в голову идея столь причудливым образом увековечить свое чадо.
      В этой связи мне вспомнилась одна женщина весьма легкого поведения, которая много лет назад выказала желание попробовать себя в роли модели. Она, как и все, прислала мне свои вполне приличные во всех отношениях фотографии, а когда я ей позвонил, пригласила приехать в гости, что мне всегда было с руки, поскольку новая обстановка стимулирует фантазию, а кроме того, в то время у меня еще не было своей квартиры. Когда же я в конце концов до нее добрался (жила она в кирпичных башнях на Ленинградском проспекте, неподалеку от метро «Речного Вокзал»), выяснилось, что у моей новой знакомой есть маленький сын, ровесник теперешней Ярославы, и что она мечтает сделать из него знаменитость, хотя и не знает, в чем именно. Одним словом, она предложила сфотографировать его. Заодно зачем-то начала во всех подробностях рассказывать о своей тяжелой, но бурной жизни путаны, о том, что собирается ехать на заработки в Австрию, что ее братья - благородные бандиты, воюющие в Москве с засильем черных, и что бывший муж, или во всяком случае тот человек, который сделал ей сына, был настоящим красавцем. Почему-то, отправляясь к ней в гости, я не взял с собой фотоаппарата. Мы поболтали еще о том, о сем, она согласилась позировать вместе с сыном, который «взрослый мальчик и часто видел маму голой», и я уехал, договорившись звонить еще. Однако этому проекту так и не суждено было осуществиться, потому что в следующий раз она опять отказалась приезжать в снимаемую мною квартиру-студию, опять пригласила в себе и опять была больше расположена к разговорам, только на сей раз ее одиночество скрашивала не менее колоритная, но еще более великовозрастная подруга со стареньким немощным любовником, да бутылки не слишком чистой водки. В итоге «дамы» упились в зюзю, старичок поволок партнершу в гостиную, чтобы там вдосталь повозиться над ее неподвижным телом, а моя «модель» уползла в спальню и сделалась настолько пьяной, что прямо на простынях испражнилась в трусы. Надо ли говорить, что я не замедлил ретироваться, проклиная тот день и час, когда поддался искушению запечатлеть на пленку корни Эдипова комплекса. Имея дело с людьми, как правило, женщинами, страдающими с точки зрения надуманной общественной морали всевозможными сексуальными отклонениями, а правильно было бы сказать - фантазиями, приведшими их к мысли о том, чтобы откликнуться на предложение неизвестного фотографа, я всякий раз приходил в замешательство от непредсказуемости и неожиданности их проявлений. Чего, к примеру, стоил интимный рассказ другой моей модели о том, что ее сын (опять-таки сын!) любит наблюдать, как она моется, и делает ей по этому поводу комплименты. Есть ли разница между ней и Ланой, готовой предоставить наготу своей дочери тому, кто производит впечатление умеющего фотографировать?
      Пожалуй, разница тут есть, но она скорее на уровне различий двух сиамских близнецов. Продолжая размышлять на эту тему, я через некоторое время оказался под влиянием свойственной мне подозрительности. То, как все гладко до сих пор складывалось, могло иметь только видимость случайности. На самом же деле, сопоставляя выявленную ранее связь между Ланой и «чеченцем», я теперь видел совершенно определенную преднамеренность в ее действиях и словах. И не только ее. Ярослава: что мешало матери заранее подучить ее некоторым тонкостям поведения с человеком, на которого необходимо произвести то или иное впечатление? Например, завлечь доступностью ребенка и наивностью родительницы, чтобы в критический момент обнаружить преступность умысла и «вывести на чистую воду». А объявить «преступными» помыслы мужчины, которому принадлежать фотографии голой несовершеннолетней девочки, не составляет большого труда. При том, что на свете существуют знаменитые фотографы, известные именно тем, что избрали своей темой именно незрелое женское тело. Но кто удосужится проводить аналогии и выяснять первопричину? Гораздо проще опираться на реальные факты, а реальные факты будут всегда против меня. Даже участие или согласие матери будет невозможно доказать, а тем более опровергнуть ее «искреннее» отчаяние по поводу случившегося. Мы, конечно, живем не в Америке, где двойного убийцу могут оправдать только потому, что он негр, а шутника посадить в тюрьму только за то, что какая-то проститутка приняла его слова всерьез и донесла, куда следует. И все же - и все же следует держать ухо востро, чтобы при благоприятном стечении обстоятельств съесть не только сыр, но и державшую его ворону из басни.
      За окнами уже давно мелькала Владимирская область, наводя на грустные мысли об утерянной России. Утерянной, разумеется, в центральной своей части, вокруг обезумевшей от выдуманной близости к Европе Москвы. Здесь во всем был простор и свобода, не стесненная рамками Садового кольца, четко разделявшего «престижность» от «всего остального». Казалось, сверни с дороги, найди удобную поляну, луг, да хоть поле, и строй себе тут избу, коттедж или башню из слоновой кости, чтобы ни одна сволочь не могла потом предъявить на них свои купленные права. Причем это не будет повтором американского заселения дикого Запада, где целина, где сильнейший побеждает слабейшего и строится на его костях: здесь все так уже с незапамятных времен, здесь царит здоровая русская лень, одерживающая верх над завистью, в конце концов, здесь больше воздуха и его хватит всем.
      На какое-то время Лана с ее дочерью отошли на второй план, вытесненные раздумьями о сиюминутности, бренности и вечности. Захотелось вернуться домой, развести в фарфоровой чашке кофе погуще, включить лампу, сесть в кресло и предаться чтению чего-нибудь бесконечного и величественного. We call ours an utilitarian age, and we do not know the use of any single thing. We have forgotten that water can cleanse, and fire purify, and that the earth is mother to us all. As a consequence our art is of the moon and plays with shadows, while Greek art is of the sun and deals directly with things. I feel sure that in elemental forces there is purification and I want to go back to them and live in there presence.33 И я тоже хочу, как Уайльд, вернуться к первоистокам искусства, даже если вся античная литература выдумана теми, кто провозгласил его «возрождение», но только мир подлунный почему-то мне ближе и роднее мира солнечного. Вероятно, потому, что тени, отбрасываемые предметами в лучах солнца, гуще и отчетливее теней, едва угадываемых в тумане лунных сумерек.
      Во Владимир мы въехали незаметно. Только выросшая впереди автобуса белая пирамида с золотым куполом заставила всех нас оживленно зашевелиться. Задремавший было Леонид Андреевич схватился за микрофон и поспешил сообщить, что мы пересекаем древнюю черту города, от каменной стены которого на сегодняшний день остались лишь эти самые Золотые Ворота как памятник древнерусской архитектуры. Он сразу же поправился, признавшись, что в первоначальном виде ворота не сохранились. Построенные в 1164 году с оборонительными целями, а также как триумфальный въезд в столицу княжества, через которые на великое княжение в свое время проезжали и Александр Невский, и Дмитрий Донской, ворота подверглись разрушениям и действительно древними фрагментами сегодня можно считать только их основу, о есть белокаменные стены. Все же дополнительные постройки и заключенные в круглые башни по углам так называемые контрафорсы относятся к 1795 году. Своды ворот были в сущности переложены из старого камня, а впоследствии на них возвели и новую церковь, освященную в 1810 году.
      - В один из дней мы сюда еще вернемся, - добавил он, - чтобы посетить расположенный внутри ворот Владимиро-Суздальский историко-архивный и художественный музей-заповедник.
      - А стены куда девались? - весело крикнул со своего места Еврей Евреевич. - Татары порушили?
      - Отчасти вы правы. На самом деле система былых земляных укреплений Владимира в свое время называлась грандиозной. Достаточно сказать, что при Андрее Боголюбском ею были окружены все три холма, на которых тогда располагался город. В длину внешние оборонительные валы имели более двух с половиной километров, а общая протяженность внутренних оборонительных земляных сооружений достигала семи километров. Уничтожению стен, конечно, способствовали и татары, однако то, что мы видим сегодня, есть результат активной деятельности, развернувшейся в нашем городе в семнадцатом-восемнадцатом веках. Так что в России разрушали не только Москву и не только при коммунистах и демократах.
      - Это уже Владимир? - возникла над спинкой кресла удивленная мордашка Ярославы.
      - Похоже на то. А что?
      - А почему он такой маленький? Домики какие-то все трехэтажные, вон даже деревянные видны. Я думала, Владимир большой.
      - Мы сейчас едем по историческому центру. Высотные дома остались позади, если ты обратила на них внимание. А центр города везде, будь то Россия или Европа, невысок и по-хорошему обшарпан. Пожалуй, его не встретишь только в Москве, но это отдельный разговор. Так что если ты привыкла к столичным масштабам, тебе придется переучиваться. Здесь и населения раз в пятнадцать меньше, и метро нет, но зато люди живут тут лет на триста, а то и на четыреста дольше, чем на территории нынешней Москвы. Да и «Макдональдсов» тут нет.
      - Терпеть не могу «Макдональдсы», - поморщилась девочка. - А вы во Владимире уже бывали?
      - Нет, я тоже тут в первый раз. Так что будем изучать город вместе. Советую сразу запоминать названия улиц и потихоньку ориентироваться.
      - А я запоминаю. Вот сейчас мы едем по Большой Московской, а до этого была Дворянская.
      - Молодец! Осталось только купить план города, и тогда нам будет нестрашно заблудиться.
      Миновав кинотеатр «Кругозор» и контору по ремонту холодильников, мы ненадолго увидели впереди на взгорье торчащий из-за домов шпиль Успенского собора и ухнули в крутое пике под мост, откуда вынырнули уже на просторе долины реки Клязьмы. Все повернули головы налево, где уходил назад живописный кафедральный ансамбль, переливающийся куполами над крутым обрывом. Дорога впереди уходила в лес. Предвосхищая наши вопросы, Леонид Андреевич пояснил, что в этот раз размещение будет за чертой собственно города, но при этом фактически ближе к центру, чем если бы мы остановились в гостиничном комплексе «Заря», где нам завтра предстоит обедать во время экскурсии по городу. Не успели гопники неодобрительно загалдеть, как лес ненадолго расступился и слева потянулась стена высотного и длинного даже по московским меркам дома, лишь иногда прерываемая узкими проходами.
      - Судогодское шоссе тринадцать, - громко прочитала Ярослава сделанную черной краской жирную надпись на облупившемся углу. - Не хотела бы тут жить.
      
__________________
      


























Глава 12

Под одной крышей с Чикотило - Разговор гроссмейстера - Фамильный бизнес - Странные уроки Шотландского Двора - Что бывает, когда нет ложки -
Парис и его рабыни - Воздух свободы
      
      
      - Вот мы и приехали, - обрадовано закашлялся динамик. - Извините... Гостиница «Клязьма». Как видите, природа и чистый воздух на несколько ближайших дней нам обеспечены.
      Автобус свернул на асфальтированную площадку перед пятиэтажным корпусом, уютно втиснутым между стройных сосен. Здесь же уже стояло несколько легковых иномарок и ярко разукрашенная сигара автобуса «Мерседес».
      - Как видите, тут мы селим и наших заграничных гостей. Сейчас, кажется, группа из Италии. Итак, прошу вас не забывать свои вещи в салоне, а также забрать чемоданы и сумки из багажного отделения. Собираемся все вместе в фойе, оформляемся, я раздам ключи, и потом мы уже встретимся за ужином.
      При упоминании ужина просияли даже гопники, деловито проталкивающиеся к выходу. Двери распахнулись, и повеяло сосновой прохладой. Подхватив нашу кладь, я вышел на улицу последним. Лана уже входила в гостиницу, Ярослава замешкалась на ступеньках подъезда, разглядывая из-под козырька выходившие на эту сторону балконы, а возле приоткрытого бока автобуса росла озабоченна толпа пассажиров: дверцу багажного отделения заело, и шофер был вынужден, скрючившись в три погибели, по одному выуживать с трудом пролезающие в брешь чемоданы. Я с независимым видом прошел мимо и, поравнявшись с девочкой, предложил ей понести мою сумку с камерой. Она в припрыжку побежала рядом.
      Гостиница встретила нас сквозняками, запахом только что вымытых полов и своеобразным ароматом советской еще мебели. Мне на память пришло жуткое химическое амбре, царившее в день моего отъезда из Парижа в дорогущем пяти-звездочном отеле «Интер-Континентал», расположенном в престижнейшем районе между улицей Риволи и Вандомской площадью. Вероятно, таким своеобразном способом администрация отеля благодарила посетителей за то, что те избрали именно их заведение (в котором, кстати, встречавшая меня фирма оставила за мое пятидневное проживание порядка двух с половиной тысяч долларов). Ну да парижские гостиницы и парижский сервис вообще требуют отдельного нелицеприятного разговора, к которому я намерен вернуться чуть позже. Пока же я поставил наши сумки возле бесформенно-квадратной колонны, обложенной местами уже обвалившейся плиткой грустного цвета («вторичного», по выражению современников Уайльда), и стал следить за Леонидом Андреевичем, который полулежал на стойке размещения и о чем-то задушевно беседовал с неприятного вида администраторшей пожилого возраста и, чего я опасался, былой закалки. Я поманил пальцем Лану, изучавшую доску с объявлениями, и велел ей сторожить вещи, а сам приблизился к нашему гиду и встал так, чтобы он мог меня видеть. Мой маневр и в самом деле не остался незамеченным: Леонид Андреевич выпрямился, оглянулся на медленно подходивших пассажиров и объявил, что начинает «раздачу слонов», т.е. ключей.
      - Начнем с одиночных, - сказал он, вооружаясь списком, ручкой, и кладя руку на поднос с грудой нечищеной картошки, оказавшейся при ближайшем рассмотрении тяжеленными номерными брелоками, на которых, действительно, поблескивали крохотные ключики. - Господин Зубкович!
      «Господином Зубковичем» оказался, разумеется, Еврей Евреевич. Имея возможность заглядывать в цитируемый список, я узнал, что на самом деле его звать-величать Семеном Соломоновичем. С чем я его мысленно и поздравил.
      - Так, - продолжал Леонид Андреевич, - кто у нас тут еще остался? Прохоровым Иваном Николаевичем кто будет?
      - Я буду, - отозвался человек-оркестр, выхватил из протянутой руки деревянный булыжник с номером и отправился следом за г-ном Зубковичем по витой лестнице, чернеющей на фоне стеклянного витража во всю стену, на второй этаж.
      - Ну вот, с одиночками, кажется, разобрались, - потер ладони Леонид Андреевич, и я понял, что со мной проблем возникнуть уже не должно. - Теперь семейные пары.
      - Давайте лучше с детей начнем, - подала голос одна из дам-мам. - Что мы тут стоять весь вечер что ли будем?
      Леонид Андреевич перехватил мой взгляд, пожал плечами и снова заглянул в список:
      - Хорошо, с детями так с детями. Надеюсь, никто возражать не будет. Номера уже распределены, поэтому попрошу тех, кто без детей, отойти чуть подальше, а те, у кого они при себе, наоборот, подходить и называть свою фамилию.
      - Звягинцевы, - рявкнула все та же дама-мама, возле которой теперь кружился Славка.
      Получив ключ, она отвесила сыну подзатыльник и сказала подруге, что будет ждать ее у себя. Вторая дама-мама, которую, как я уже знал, звали Клавой, и дочка которой сидела верхом на огромном чемодане на колесиках, оказалась просто-напросто Ивановой.
      - Чикотило, - тихо протиснулся вперед дедушка с внучкой и потянул руку.
      Стоявшие поблизости невольно отшатнулись, кто-то хихикнул, кто-то ахнул. Дедушка с улыбкой смущения взял ключ и добавил:
      - Тот был ЧикАтило, а мы - ЧикОтило. Пойдем, Викуля.
      Народ перевел дух и развеселился.
      - Главное, чтобы внучка его была, - пошутил кто-то из гопников, когда фигура почти однофамильца популярного маньяка скрылась на лестнице.
      - Мы за ним последим, - подытожила «свиноматка» и самодовольно хрюкнула.
      Можно было подумать, что ее род носит фамилию фон Бисмарк, а не каких-нибудь Жопиковых.
      Пропускать маму с сыном, годившимся мне в ровесники, я не стал и негромко назвался.
      - А вас трое? - уточнил Леонид Андреевич.
      - Совершенно верно.
      Вручая мне ключ, он тихо, чтобы никто не слышал, пояснил, что нам сегодня предстоит ночевать в люксе, поскольку причитавшихся нам трехместный номер только что освободили и еще не успели прибрать. Переехать можно будет завтра до отправления на экскурсию. Наверное, можно будет и остаться, но за небольшую доплату. Я искренне поблагодарил за столь приятную возможность, а сам подумал, что такова будет по сути цена моей конспирации. Зато пока все получалось даже лучше, чем я предполагал.
      На ключе значился триста тринадцатый номер.
      - Третий этаж, - сообщил я поджидавшим меня у колонны спутницам.
      - Мам, ты куда? Поехали на лифте, - попросила Ярослава, догадавшаяся даже здесь обратить внимание на никем не ожидавшееся удобство.
      - Хорошо, - легко дала себя уговорить Лана. - Но тогда на ужин пойдем пешком. Двигаться надо больше.
      Мы втиснулись в узкую кабину, и девочка нажала на кнопку. Ничего не произошло. К нам уже подходили довольные столь приятной находкой старички-супруги. Ярослава запаниковала, не собираясь ни с кем делиться и без того переполненным лифтом. Пришлось мне высвобождать руку и нажимать перед самым носом у старушки на кнопку «ход». Подъем на третий этаж занял больше минуты. Лифт кряхтел, терся о стенки шахты и долго не открывался. Наконец мы вывалились в завешанное пыльным тюлем фойе и свернули по красной ковровой, местами рваной дорожке в длинный коридор, всем своим видом выражавший полное пренебрежение к свету. Если бы мы приехали на час-другой позже, искать нужную дверь пришлось бы на ощупь.
      - Вот она! - торжествующе воскликнула из полумрака Ярослава. - Костя, дайте мне ключ.
      Еще некоторое время мы стояли, терпеливо ожидая, пока девочка, кряхтя и вздыхая, справится с вихляющей во все стороны замочной скважиной. Надо отдать ей должное: она проявила завидное упорство, и в результате дверь-таки поддалась, пропустив нас в то, что по местным меркам, действительно, можно было назвать «люксом»: узкая прихожая, занятая на первый взгляд стенным, а на самом деле вовсе даже не стенным, а поглощающим нелишнее пространство шкафом; своего рода гостиная еще с одним шкафом, на сей раз стеклянным, в котором сиротливо пылился набор чашек, тарелок и электрочайник, черным диваном «под кожу» и двумя такими же креслами по бокам, с тухловато пахнущим отключенным холодильником и громоздким телевизором, предполагавшим дистанционное управление, но лишенным столь необходимого для этого пульта, а главное - никчемным с журнальным столиком, стоявшим перед диваном и занимавшим всю середину комнаты и напольного ковра; второй и последней комнатой была спальня, едва вмещавшая повернутую к изголовью широкую кровать, два стула и две тумбочки с настольными лампами.
      - А где ванная? - озаботилась Ярослава.
      - Дверь за шкафом, - кивнула в сторону прихожей Лана и, посмотрев на меня, добавила: - Как будто неплохо.
      - Открою тебе маленькую тайну: ты находишься в люксе, который, по словам гида, достался нам случайно, но который я завтра сделаю нашим до конца за некую доплату. Если это люкс, то могу представить, какие здесь обычные номера.
      - Балкон даже есть. - Лана обошла журнальный столик, отдернула занавеску и открыла застекленную дверь на улицу.
      Мы вышли и оказались смотрящими с высоты третьего этажа на ту самую площадку, от которой уже отъезжал в неизвестном направлении наш автобус.
      - Кстати, я кое-что забыл. Мы не спросили у гида, в котором часу ужин. Вы тут пока располагайтесь, а я схожу узнаю, если еще застану их внизу.
      Ярослава напевала из ванной комнаты.
      Свет в коридоре все-таки загорелся: вдали хлопали двери заселявшихся на наш этаж жильцов, которые, скорее всего, были настолько раздражены встретившим их полумраком, что дали себе труд и сумели-таки найти заветный выключатель. Сбежав вниз по лестнице и ни с кем на ней не столкнувшись (кто же пойдет теперь вверх пешком, если есть пусть один-единственный, но все же лифт?), я застал Леонида Андреевича по-прежнему окруженным плотным кольцом возбужденных людей. Позванивая долгожданными ключами, отхлынули гопники.
      - Васильевы. - Черненькая из подружек протянула руку и очень сексуально приняла на ладонь тяжесть деревянного брелка. - Тамара, у нас триста первый, - объявила она, как будто специально громко, чтобы ее услышали посторонние мужские уши.
      Беленькая вздохнула и, повиливая задком, покатила к лифту маленький чемодан на колесиках и с длинной выдвижной ручкой. Имя «Тамара» ей совершенно не шло. Разве что ею она стала лет двадцать пять назад, а блондинкой - в очередной раз на прошлой неделе. Тамара для меня всегда нечто настолько черное, что даже над верхней губой должны быть видны похожие на досадную тень усики. Имя ее черненькой подруги (а теперь как будто даже сестры) - Зоя - тоже не сочеталось с цветом ее шевелюры. Если уж на то пошло, я предложил бы им обменяться именами или спутать краски. Вообще же «инь-янь»34 их голов говорил об усредненной серости мышления, поскольку гораздо, на мой взгляд, эстетичнее, было бы разбавить гамму полутонами. С другой стороны, конечно, тогда бы исчезло удобство их различия в устах так же двухкрасочно воспринимающих жизнь самцов. Не иметь возможности сказать: «А вон беленькая пошла» было все равно, что вовсе ее не заметить.
      - Кеша, занимай очередь у лифта, я сейчас возьму наш ключ, - сказала старая мама. - Будьте любезны, Леонид Андреевич, мы - Аркадьевы.
      Я воспользовался короткой паузой и высказал вслух сомнение о том, что все знают, когда и где у нас сегодня состоится последняя трапеза. К моему удивлению, сестры Васильевы не проявили в этом вопросе ни малейшего участия, а Леонид Андреевич уязвлено заметил, что объявление было сделано и что я просто его не слышал.
      - Через полчаса собираемся здесь же, - благосклонно шепнула мне обрадованная ключу мама Кеши Аркадьева.
      - Через полчаса в холле, - повторил «боров», муж «свиноматки».
      От Леонида Андреевича ответа уже не требовалось, и он посмотрел на меня с видом пассивного превосходства. Я вернул ему его взгляд, кивнул «борову» и отправился следом за коричневым костюмом Кеши. Кожаная кепка с его кудрявой шевелюры куда-то пропала: вероятно, заботливая мама пошла на отчаянный шаг и решила, что здешние сквозняки не настолько опасны, чтобы проявлять невежливость, оставаясь в помещении с покрытой головой.
      Уже в лифте выяснилось, что Кеша забыл нажать кнопку, и мы все дружно проехали до моего третьего этажа, тогда как им с мамой нужно было всего лишь на второй, а втиснувшимся следом за мной лысому и его прихорашивающейся на ходу девушке - на четвертый. Не знаю, чем закончился их насколько вежливый, настолько и упорный спор, потому что быть третейским судьей я не собирался и поспешил вернуться к моим дамам.
      Лана стояла в прихожей, развешивая на плечики одежду и постепенно заполняя шкаф, Ярослава по-прежнему напевала из-за неплотно прикрытой двери ванной, и мне не оставалось ничего, как заняться проверкой телевизора.
      - Костя, вы не могли бы посмотреть, можно ли включить холодильник, - попросила Лана. - Когда мы подъехали, я заметила недалеко от нас овощную палатку. Можно будет на вечер прикупить фруктов.
      Вечно женщины проявляют наблюдательность не там, где нужно. Холодильник угрожающе заурчал, но поутих, когда я попытался придвинуть его к стенке.
      - Спасибо. Я тут вам три вешалки оставила. Хватит?
      - Более чем.
      Я вновь взялся за изучение телевизора. Отсутствие пульта дистанционного управления оказалось не фатальным: под экраном в конце концов откинулась заевшая от старости панель, а под ней оказались все необходимые кнопки, то есть выбор каналов и настройка громкости. Правда, сразу выяснилось, что выбирать программы почти не из чего, так как скрученная из проволоки антенна хотя и выходит через отверстие в оконной раме на улицу, обратно возвращает сплошные помехи и шипенье.
      Появившаяся из прихожей Ярослава села в дальнее кресло, поджала голые ноги, уперлась подбородком в колени и стала наблюдать за моими телодвижениями. Я разочарованно покосился на нее. Девочка умылась и переоделась в беленькую майку на бретельках из-под которой виднелись узкие синие трусики. Вошла Лана с ее зелеными брючками и джинсовой курткой.
      - Не приучайся разбрасывать свои вещи, - сказала она, оставляя одежду дочери на диване. - Сложи и убери в шкаф на полку.
      - Я в них пойду на ужин. - Девочка дотянулась кончиком ноги до брюк и попыталась их поддеть.
      - Лучше в платье.
      - Нет, в брюках. Они мне больше идут. Костя, я права?
      - Совершенно. Платье ты мне покажешь завтра утром, когда будет жарко. А сейчас вечер, жары не предвидится, можно и приодеться. Плохо только то, что ящик отказывается показывать.
      - А вы его выключите, - махнула рукой девочка, отворачиваясь и проявляя теперь полное пренебрежение к моим трудам. - Мы с мамой все равно телевизор не смотрим.
      - Так я тебе и поверил! А как же «Спокойной ночи, малыши»?
      - Яська даже в детстве не знала, что это такое, - улыбнулась Лана. - Она и в самом деле равнодушна к телевизору.
      - Да? - Я надавил на кнопку отключения от сети и проследил за реакцией девочки. Она увлеченно счищала ногтем пятнышко с брюк и как будто не слышала, о чем мы говорим. - Тем лучше.
      - К тому же, она с собой плеер захватила с наушниками, - добавила Лана. - Так что ребенок сможет развлечь себя сам.
      Вспомнив про плеер, Ярослава отбросила брючки и, сверкая загорелыми ногами, пробежала босиком в спальню, откуда вышла в образе гордой радистки с торчащими из ушек черными шнурами и зажатой в кулаке блестящей коробочкой.
      - Сама через интернет скачивала музыкальные файлы и сделала себе неплохую коллекцию всех последних хитов, - похвасталась за дочь Лана. - До чего только люди ни додумаются! Помните, как в наше время последним словом техники считались японские кассетники? Яська их даже в глаза не видела. Вчера выбирала, брать ли с собой «обычный» плеер для сиди или вот этот, для эмпэтри. Победил размер.
      - И количество, - вставила девочка, забираясь на кожаный диван и скрещивая ноги по-турецки, отчего мне в глаза ударила гладкая округлость обтянутого тонкой синей тканью лобка. - А вы какую музыку любите?
      - Музыкальную. - Поймав вопросительный взгляд прищуренных глаз, добавил: - Которую можно напеть.
      - А я - под которую можно танцевать.
      - Кстати, мне твоя мама как-то призналась, что ты занимаешься гимнастикой. Получается?
      Вместо ответа Ярослава уперлась прямыми руками в диван, повернулась боком, вытянула правую ногу веред, левую назад и оказалась сидящей в самом настоящем шпагате, о котором сам я с детства мог только мечтать.
      - Не порви связки, - предупредила Лана, выходя из спальни в домашнем халате, том самом, в котором она встречала меня, когда я удосужился зайти к ней в гости. - Я пока схожу приму душ.
      - Долго не мойся, - по-взрослому бросила ей вслед дочь.
      - Уж как-нибудь постараюсь... - И уже из-за двери. - Чем делать мне замечания, лучше бы вытерла за собой пол.
      Ярослава пренебрежительно поморщилась, посмотрела на меня и сменила шпагат на привычную позу с поджатыми до подбородка коленками. Когда послышался шум падающей ванну воды, она перелегла на живот и оперлась на локти.
      - Не обращайте на нее внимание. Она очень рада, что вы пригласили ее прокатиться, но не очень рада тому, что пришлось взять меня. Я тоже не хотела ехать, но меня не с кем было оставить. - Девочка поджала губы. - Я вам мешаю?
      - Чем ты можешь мне помешать?
      - Ну, не вам лично, а вам с мамой. - Она легла на бок, вольно или невольно демонстрируя красивые потоки своих длинных волос на черном кожаном фоне. - Где вы будете спать?
      - Тут достаточно кроватей, - не нашел я, что ответить.
      - А я хочу спать с вами.
      Ну вот, опять начинается! Просто дитя борделя какое-то! Сейчас выяснится, что она не может заснуть, если рядом никого нет.
      - Ты и будешь спать со мной. Мы все эти дни будем жить под одной крышей.
      - В одной кровати, - уточнила девочка, досадуя на мою непонятливость. - Но вы же захотите спать с моей мамой.
      - Кто тебе сказал?
      - Но ведь так всегда бывает.
      Она не стала уточнять, как именно и с кем «так» бывает, однако я был волен предположить, что в действительности нынешняя ситуация для этого не по годам развитого ребенка не внове. Сейчас по крайней мере я не стал бы биться об заклад, что я первый мужчина, которым Лана так или иначе вынуждена делиться со своей дочерью. И что их предполагаемый родственник Юрий тоже едва ли единственный мой предшественник. Не скрою, я почувствовал некоторую брезгливость. И только неподвижный взгляд из-под челки заставил меня отправиться на поиски какой-нибудь компромиссной мысли. Та не замедлила явиться сама в виде наряженной в свадебную фату Ланы с безошибочно угадываемым подтекстом, бегущей строкой пересекающей воображаемый экран: «Этого никогда не случится». В самом деле, иногда я слишком серьезно относился к жизни с ее метаморфозами и откровениями, вместо того, чтобы расслабиться и не смешивать желаемое с действительным. Точнее, не желаемое, как в данном случае. Никто не приковывал меня к Лане, какой бы покорной и, в принципе, интересной она ни казалась; никто не заставлял меня брать на себя обязательства относительно ее несовершеннолетней дочери; никто не говорил, что ко мне каким-то образом относится их прошлое, реальное или выдуманное моим ревнивым рассудком. В конце концов, я банально платил деньги, чтобы максимально приятно провести неделю, не более того. Зачем же мне за это еще кого-то, кроме себя, развлекать и перед кем-то отчитываться, путь это даже моя собственная не по делу беспокойная совесть?
      - Ты ведь говорила, что хочешь быть моей рабыней. Забыла уже?
      - Нет, а что?
      - Нет, в смысле «не хочешь»?
      - Нет, в смысле «хочу».
      - В таком случае ты должна быть готова спать там, где я тебе прикажу.
      - А где вы прикажете?
      - Этого я тебе не обязан рассказывать раньше времени. - Я подумал о том, что сейчас могу подло воспользоваться неокрепшей психикой ребенка и заняться ее тренировкой-совращением в том направлении, которое посчитаю нужным. Если только она действительно «неокрепшая», в чем я все-таки сомневался. - Если ты рабыня, то можешь спать на коврике перед кроватью. Или вот на этом столе. Или не спать вообще, если тебе прикажет твой хозяин. Ты выполняешь только то, что тебе говорят, и отказываешься от всякой самодеятельности. Согласна на такое?
      - Не знаю. Мне как-то страшновато. - Она заметила, что я не шучу, и смотрела на меня теперь с опаской и растерянной улыбкой. - А если я не сделаю, как вы скажете?
      - Тогда тебя накажут?
      - Вы или мама?
      - А кого бы ты предпочла?
      - Мама лучше. Она не умеет наказывать. А вы, наверное, умеете...
      - Тебе нравится об этом думать?
      Вопрос получился провоцирующе философским и совершенно не рассчитанным на десятилетнюю девочку. Все это невольно напомнило мне некую шахматную партию, в которой мировой гроссмейстер, как с котенком, забавляется с желторотым новичком, за неимением опыта еще даже не ставшим любителем. Гроссмейстер идет пешкой с ?2 на е4, и новичок судорожно задумывается, ощущая, что уже попал впросак.
      - Не знаю.
      - Не знаешь, нравится или не нравится?
      - Ну я ведь не знаю, как вы меня накажете. Если мне будет больно, то, наверное, не понравится.
      - А ты знаешь способ, как наказать, чтобы было не больно?
      - Да, например, запретить смотреть телевизор.
      - Этим тебя разве накажешь? Ты ведь к телевизору равнодушна.
      Ярослава закатила глаза, придумывая что-нибудь еще, но потолок ее не вдохновил, и она осталась лежать на диване, посматривая то на меня, то на свои ноги.
      - А вот если бы тебе за непослушание пришлось голышом залезть в кусты крапивы или получить дюжину горяченьких ремешком да по мягкому месту, тогда тебе было бы с чем сравнивать. Наказание должно быть ощутимым. И уж конечно неприятным.
      - Крапивы я не боюсь, - ответила девочка, почесывая загорелые ляжки. - Прошлым летом я даже на осу наступила и то не плакала.
      - Молодец. Но ведь тебе было больно?
      - Еще как!
      - Тогда ты понимаешь, что такое наказание, о котором я говорю: с одной стороны, тебе больно, а с другой, ты с гордостью вспоминаешь о том, как преодолела боль и страх и в результате только приобрела новый опыт. В некоторых частных английских школах учеников по-прежнему подвергают порке, а они вырастают и становятся важными людьми - банкирами, политиками, предпринимателями.
      - И девочек тоже?
      - Точно не знаю, но наверняка.
      Перспектива через розги приобщиться к английской аристократии показалась Ярославе не такой уж пугающей. Заложив руку за спину, она потрогала свою попку и посмотрела на меня с некоторой надеждой.
      - А маму мою вы уже наказывали?
      - Очень редко. Она ведь старается хорошо себя вести.
      - А вы ее тоже можете выпороть?
      - Безусловно. Все зависит от моего настроения. Ведь настоящая рабыня должна всегда быть готова пройти через наказание, если такова воля хозяина. Согласна?
      - Согласна, - в унисон ответила девочка, и я почувствовал, что едва сдерживаю ослабевающей хваткой закаленного рассудка свои звериные инстинкты. - Я плохо себя веду?
      - На твое поведение мы еще посмотрим.
      - Но вам пока не хотелось меня выпороть?
      - Без повода? Это не очень интересно.
      - А как интересно?
      - Когда ты сама меня спровоцируешь.
      - Давайте я вас спровоцирую. - Она встала на коленки и откинулась на спинку дивана. - А как?
      - Вот видишь, ты даже не знаешь. Нужно, чтобы все получалось естественно. Иначе у меня возникает ощущение, что ты ждешь наказания, а если оно ожидаемо, то теряется сам смысл.
      Не думаю, что Ярослава поняла суть моих заумных рассуждений, однако я добился желаемого и отвел могущую вот-вот разразиться грозу. Кроме того, удалось выиграть время и дать возможность Лане выйти из душа. В ее присутствии девочка не стала донимать меня своими расспросами. Лишнее подтверждение тому, как важно, чтобы все происходило вовремя.
      Ярослава выждала, пока мать пройдет мимо меня до распахнутой двери балкона, собираясь повесить сохнуть на натянутой там леске некоторые детали своего интимного туалета.
      - Мам, - серьезным тоном сказала она ей в спину, - покажись Косте голой.
      - Что? - расслышала, но не сразу поняла Лана.
      - Ходи без халата. Костя мне признался, что любит голых рабынь.
      Лана остановилась, хмыкнула, повернулась к дочери и показала ей длинный язык. Я рассмеялся. Ярослава состроила ответную рожицу и вопросительно посмотрела на меня, ожидая поддержки.
      - Сними халат, - сказал я негромко.
      Лана молча повела плечами, распустила поясок и отбросила соскользнувший до талии халатик на пустующее кресло. На ней оказался темно-синий кружевной комплект, немного врезавшихся в бедра, но красиво подчеркивавший большую грудь. Не говоря ни слова, она с независимым видом вышла на балкон и склонилась над леской. Ярослава спрыгнула с дивана, побежала следом за ней и попыталась одной рукой стянуть с матери трусики. Трусики сидели туго, Лана успела увернуться и перехватить руку дочери. Девочка взвизгнула, развернулась и получила чувствительный тычок коленом в попку.
      - Не балуйся и иди одевайся, шалунья.
      Надо ли говорить, что реакция Ланы меня весьма удивила, если не сказать большего. Мне представлялось, что подобного обращения с собой своих детей родители не прощают, во всяком случае, не должны прощать, а тем более поощрять эпитетами типа «шалунья». Вместо легкого пинка я ожидал бы увидеть и услышать звонкую пощечину, плач обиды и яростную отповедь. Нет, ничего подобного не последовало. Потирая ушибленную попку Ярослава с видом победительницы проследовала мимо меня в комнату и стала, прыгая на одной ноге, натягивать свои любимые зеленые брюки. Застегнувшись и затянув поясок, она одним движением сдернула через голову белую майку и на мгновение застыла с голым торсом, если можно было так назвать мальчишеские плечи и проступающие через узенькую грудную клетку ребра, в двух местах помеченные едва заметными бугорками сосков. Выдержав мой взгляд, она повернулась спиной и встала перед шкафом в прихожей, откуда через минуту извлекла обычную байковую рубашку в красно-желтую клетку.
      - Яська, зачем ты сняла майку? - поинтересовалась с балкона Лана.
      - В ней мне будет жарко.
      Она застегнула несколько пуговиц сверху, а нижние концы повязала узлом, отчего между ремнем и натянутым подолом появилась полоска загорелой кожи.
      - Правда, так лучше? - призвала она меня в свидетели.
      - Однозначно, - кивнул я, все еще переживая этот маленький стриптиз. - Ты босиком пойдешь?
      Девочка хихикнула и поискала глазами сандалии. Они оказались валяющимися под столом, так что ей пришлось становиться на четвереньки и лезть под прозрачную крышку. Глядя на нее сверху, я подумал, что с этого ракурса ее можно при желании принять за взрослую девушку: красивые плечи, тонкая талия, плавно расширяющиеся узкие бедра, длинная спина, покрытая шлейфом прямых волос. В моем воображении сразу возникла яркая картина: солнечный день в Праге, Вацлавская площадь, мы с Ярославой идем вниз к старому городу, за нами увивается компания причмокивающих от восторга туристов, увлеченно обсуждающих достоинства моей спутницы, возраст которой по крайней мере со спины скрыт светло-серым брючным костюмом, очень приталенным и очень модным, туфлями на высоченном каблуке, отчего девочка кажется почти одного со мной роста, и красиво уложенным водопадом волос, свободно спадающим по плечам, или перехваченным на затылке в задорный хвост, не говоря уж о щекочущем аромате дорогих духов, овевающим ее словно шлейфом; на перекрестке они обгоняют нас и уходят вперед, чтобы остановиться в тени зелено-белого тента и осмотреть мою девушку (меня они, конечно, даже не замечают) спереди: тонкие подведенные бровки, длинные ресницы, чуть нарумяненные высокие скулы, алую розочку готового улыбнуться рта, глубокое декольте, провокационно намекающее на отсутствие под костюмом какого бы то ни было нижнего белья, и розовые ноготки, проглядывающие через прозрачный пластик грациозно цокающих по мостовой туфель. Не знаю, почему именно Прага, почему костюм вышел светло-серым и почему волосы так и не нашли своего окончательного положения, а предстали в моем воображении сразу в двух вариантах, но этот вымышленный эпизод как ничто другое отчетливо явил передо мной возможную перспективу того, что затевалось сейчас в плохеньком люксе владимирской гостиницы, на глазах у женщины, уже чувствовавшей себя посторонней, затевалось исподволь, без участия кого-то конкретного, а как бы всеми невольными участниками сразу. Достаточно было чуть подкорректировать диоптрии на линзах, прищуриться не через розовые, а через самые обыкновенные очки, и увидеть не императив реальности, а бытие в его прелестном сослагательном наклонении, великое «если бы» - не вздох об ушедшем, но надежда на будущее. Девушка с Вацлавской площади махала мне рукой, и в ее улыбке я читал ответы на многие из своих никогда и никому не задававшихся вопросов. Она была тем, чем могла стать, если бы я этого захотел по-настоящему, на что потратил бы время и усилия, ради чего перестал бы уповать на путеводную череду случайностей, а начал бы сам творить свою Галатею.
      - Или все-таки босиком? - хитро поинтересовалась Ярослава, вдевая в сандалию правую ногу и поигрывая пальчиками на левой.
      - Никогда не стой в одной туфле, - заметил я.
      - Почему?
      - Потому что это дурная примета.
      - А что она означает?
      - Что кто-нибудь из твоих близких должен умереть.
      Девочка присела на корточки и поспешно зашнуровала обе сандалии.
      - Какие, однако, страсти вы говорите, Костя, - сказала Лана, скрываясь за порогом спальни. - Что мне лучше надеть: платье или джинсы?
      Мы с Ярославой переглянулись.
      - Платье! - крикнула девочка.
      - Джинсы, - посоветовал я.
      Лана вернулась в обтягивающей кофточке и джинсах.
      - Я подумала, что сразу после ужина мы могли бы, не заходя в номер, прогуляться по округе.
      - И заодно прикупить фруктов, - поддакнула Ярослава.
      Спускаясь по лестнице, мы обнаружили на втором этаже вывеску, гласившую, что здесь расположено кафе, работающее с многочисленными перерывами, но открытое по вечерам.
      - Зайдем? - спросила Ярослава. - Может, там шоколадки есть.
      - Тебе только шоколад подавай, - вздохнула Лана, однако сделала мне знак, что готова последовать за дочерью.
      Вход в кафе оказался сразу напротив лестницы.
      - Что будете заказывать? - вышла к прилавку продавщица в чепчике и улыбнулась прилипшей к яркой витрине Ярославе.
      - А что у вас есть? - Я уже видел, что упор в ассортименте сделан на всевозможные спиртные напитки и закуски к ним.
      - А у нас все есть, - по привычке не растерялась продавщица.
      - И даже терраса, - заметила Лана, проходя мимо прилавка и отдергивая штору.
      Продавщица услужливо подошла к ней, попросила посторониться и с некоторым усилием распахнула стеклянную дверь, за которой, в самом деле, открывалась довольно уютная терраса, служившая, как я понял, одновременно козырьком центрального подъезда. По периметру - деревянные столики со скамейками, над некоторыми открыты уже ненужные в столько поздний час зонтики.
      - Симпатично, - сказала Лана.
      - Если не наедимся за ужином, обязательно придем, - подытожил я.
      - Да если и наедитесь, все равно приходите, - отозвалась не потерявшая к нам интереса женщина. - Мы сегодня часов до девяти будем открыты. А то и дольше.
      Поблагодарив гостеприимную хозяйку за радушие, мы через пять минут уже входили в столовую на первом этаже, где застали нашу группу в полном сборе. Несмотря на обилие пустых столиков, все сидели скученно перед тем, что иногда, должно быть, служило некой низенькой сценой. Я поискал глазами, куда бы нам присесть, но сразу стало ясно, что свободные столики потому и свободны, что не накрыты. Те же, на которых стояли салфетки, чашки, хлеб и блюдца не то с запеканкой, не то с творогом, были заняты, за исключением одного, но и за ним уже сидел обречено поглядывавший в нашу сторону человек-оркестр, которого я в первый момент даже не узнал, потому что тот явился к ужину налегке, оставив из всей своей богатой амуниции только висящую на шее видеокамеру, через которую он осторожно переносил вилку с кусочками котлеты.
      - Присаживаемся, - скомандовал я своим дамам. - Не помешаем?
      - Что вы, что вы! Как раз для троих место. Очень приятно.
      Не знаю, действительно ли ему было приятно наше внезапное соседство, однако я определенно предпочитал его компанию компании Еврея Евреевича, то есть Сёмы Зубковича, крикливый голос которого безошибочно угадывался за моей спиной. Вероятно, там же сидели и Зоя с Тамарой, поскольку нигде больше я их сейчас не видел.
      - Иван Николаевич, - представился человек-оркестр, не решив до конца, стоит ли класть вилку и протягивать мне руку или достаточно ограничиться вежливым кивком и пожиманием плеч.
      - Константин, - соврал я, давая понять, что вполне удовлетворен последним. - Мои спутницы - Лана и Ярослава.
      - А компота нету? - ни к кому не обращаясь, расстроилась девочка.
      - Компоты обычно дают в обед, - склонилась к ней Лана, но на всякий случай оглядела соседние столики. - Будем пить чай.
      - Я хочу кофе.
      - Или кофе. Не начинай сразу капризничать.
      Подошедшая к нам официантка без лишних расспросов сгрузила с подноса три порции котлет под яйцом с тушеной капустой и удалилась.
      - Что здесь нынче пьют? - поинтересовался я у Ивана Николаевича как у почти аборигена.
      - Да вот сами посмотрите. Они тут заранее, похоже, подготовили.
      С этими словами он снял крышку с невзрачной фарфоровой посудины, смахивающей на большую пепельницу, и показал, что там стоят рядком белые чайные пакетики и бурые подушечки с растворимым кофе.
      - Благодарю. Очень даже удобно.
      Не успели мы выбрать, на кого что смотрит, как рядом со столом снова выросла официантка, на сей раз с чайником.
      - Кипяток. Давайте ваши чашки.
      - Я еще не выбрала, - попыталась воспротивиться Ярослава, однако Лана отняла у нее чашку и поднесла под дымящийся носик. - Если наливать сейчас, потом будем пить холодный.
      Девочка была совершенно права, однако официантка сделала вид, что не слышит, а я слишком хорошо знал, что для того, чтобы кипяток приносили, когда нужно, а не когда это удобно обслуживающему персоналу, одних рыночный отношений недостаточно - необходимо заставить человека думать готовой, а не аппендиксом, который рано или поздно все равно отрежут.
      - Что это вы не во всеоружии? - любезно предложил я тему нашему соседу. - Не боитесь в номере оставлять?
      - Наверное вы правы, - чуть не подавился тот, откашлялся и со слезами на глазах продолжал: - Но уж больно надоело все это с собой таскать. А вы заметили, да? Привычка, знаете ли. Я раньше в одном «ящике» работал, был невыездным на все сто, изголодался, можно сказать, по впечатлениям. Так что теперь вот наверстываю. Заодно полезное дело делаю.
      - В каком смысле?
      - Ну как же! Мне часть поездки турагентства оплачивают, а я снабжаю их своими фотоматериалами. Заодно иногда удается в журналы снимки пропихивать. Совмещаю приятное с полезным.
      - А людей вы фотографируете? - отвлеклась от чашки, в которой она пыталась размешать содержимое коричневого пакетика, Ярослава.
      - Непременно. Это еще одна статья, так сказать, моего скромного дохода. Если вам захочется иметь красивые семейные фотографии от нашей поездки, не стесняйтесь, обращайтесь, сделаю в лучшем виде.
      - Костя тоже фотографирует, - продолжала девочка, и мы с Ланой переглянулись, подозревая, что она может наговорить лишнего. - У него даже цифровая камера есть. На ней сразу все видно.
      Нельзя сказать, чтобы Ивана Николаевича эта информация потрясла, однако я почувствовал в его взгляде уважение знатока.
      - А я все никак на «диджитал» не разорюсь, - признался он, отставляя опустевшую тарелку. - Не столько потому, что сама камера дорогая, сколько из-за дороговизны последующей обработки. Если, конечно, не хранить снимки в компьютере. Вот вам во сколько каждая фотография обходится? Вы ведь, я полагаю, на цветном принтере их распечатываете?
      - Совершенно верно. Я, правда, никогда специальными подсчетами не занимался, но думаю, что где-то доллар-полтора за формат А4.
      - А я думаю, что даже побольше.
      - Но зато, согласитесь, весьма удобно. Практически платишь за независимость и собственную настольную фотолабораторию.
      - Это да, это конечно.
      Ярослава открыла было рот, чтобы что-то добавить, но Лана ее опередила:
      - Ешь давай. Разве не ты переживала, что все остынет?
      Девочка фыркнула, но промолчала. Думаю, Лана правильно заподозрила, что она может прямо здесь начать развивать столь полюбившуюся ей тему фотографирования голых людей и в частности таких девочек, как она. Едва ли психика бывшего работника «ящика» была к этому подготовлена. Хотя - кто знает? В тихом омуте, как говорится, чего только ни водится. Ведь затесался же в наш отдыхающий коллектив приличного вида человек с неприличной фамилией, отличающейся от фамилии осужденного и благополучно казненного инженера отдела внешней кооперации Ростовского электровозоремонтного завода всего на один гласный звук. Может быть, и миленькая девочка, с которой он теперь чинно сидел через один столик от меня, вовсе не его внучка, а очередная жертва или, к примеру, дочка его последних жертв, трупы которых до сих по гниют в залитом кровью джакузи в тишине элитной московской квартиры на улице... собственно, о чем это я?
      Ковырнув вилкой котлету, я убедился в том, что она успела остыть. Интересно, что первую я уже съел и не заметил этого. Иван Николаевич чересчур внимательно смотрел на меня. Перехватив мой взгляд, он смущенно отвернулся и принялся за содержимое блюдца, которое все-таки оказалось творожной запеканкой, скромно сдобренной каплей сметаны.
      Если следовать моей прежней логике, то подозрение, упавшее было на невинного дедушку, неоправданно именно по причине его очевидности. Хотя считается, что в фамилии, как и в имени, заложена судьба человека, точнее, его характер, разница в целую букву не могла не быть решающей. Филолог Чикатило сказал бы, наверное, что в русском языке в безударных слогах гласные оказываются редуцированными, то есть приобретают нечетко выраженное звучание, но тогда имело бы смысл завести личные дела на всех Чекатило, Чикатила, Чекатила, Чекотило, Чекотила и Чикотило, запретить менять фамилию в паспорте, а лучше всего - сразу посадить под домашний арест с конфискацией всех колюще-режущих предметов. Разумеется, если компетентные органы до конца уверены в том, что казненный Андрей Романович Чикатило 1936 года рождения и есть разыскиваемый маньяк-убийца. Джека Потрошителя до сих пор Шотландский Двор, он же Скотланд-Ярд, не в состоянии персонифицировать, хотя немало шизофреников выдавали себя за него, и даже в наши дни наиболее впечатлительные англичане находят у себя в старых архивах письменные исповеди покойных родственников, в деталях описывавших свои впечатления от будто бы собственноручно расчленяемых тел падших согражданок. Почему нельзя предположить, пусть даже на уровне гипотезы, не более, что все преступления, в которых обвинили Чикатило, совершил в действительности один из разыскивавших его оперативников или следователей, во всяком случае, кто-то, кто имел допуск и к документам следствия, и в камеру заключенного? Ведь мог же он сделать так, чтобы человек с неуравновешенной психикой захотел пусть даже столь своеобразным способом прославиться, взяв вину на себя и знакомясь с деталями «своих» преступлений по ходу дела. Это выглядит тем более правдоподобно, если также предположить, что преступников было несколько и что все они так или иначе входили в оперативную группу, работавшую с Чикатило и имевшую целью скрыть собственные деяния. Вызванные, к примеру, какой-нибудь легко объяснимой местью, связанной с круговой порукой. Таким образом Андрей Романович мог явиться всего лишь третьей жертвой, безвинно казненной по одному и тому же подозрению. Ведь в первых двух случаях следствие тоже сумело доказать вину непричастных людей. Главной сложностью настоящего убийцы, или команды, убийц было вовремя сделать паузу, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что маньяком и впрямь покончено. В третий раз как будто получилось.
      Я потянулся за пакетиком кофе, но в последний момент передумал и дал завариться чаю. Лана наблюдала за мной. Ярослава отвлеклась, заглядывая за мою спину, очевидно, привлеченная внешностью или какими-то действиями черно-белых сестер-подруг. Иван Николаевич незаметно раскланялся и встал из за столика. Его примеру последовали многие. Леонид Андреевич спохватился, поднял голос и призвал присутствующих к минуте внимания.
      - Завтра у нас экскурсия в Боголюбово и на Нерли. Завтрак в восемь. Здесь же. Очень попрошу не опаздывать.
      Долг его на сегодняшний день был выполнен, и он сел доедать вторую порцию запеканки. Мне же мои размышления определенно подпортили аппетит, так что если бы не Лана, с удовольствием вкушавшая радостей земных, я давно бы откланялся.
      - Мам, ну что ты копаешься! Пойдем гулять.
      - Ты лучше вспомни, взяла ли ты кошелек.
      - Деньги есть у меня, - сказал я. - А если ты не хочешь гулять, мы можем оставить тебя здесь, а сами пройтись.
      - Нет уж, я знаю, как вы без меня пройдетесь. - Она сделала последний глоток и вытерла губы салфеткой. - Помаду не размазала?
      - Нет, - авторитетно заявила девочка, даже не посмотрев на мать. - Идем.
      На улице сделалось почти прохладно. Когда мы спускались с крыльца, Ярослава устремилась вперед, забежала за угол корпуса, где мы видели овощной киоск, и сразу же появилась вновь, идя уже шагом.
      - Как я и думала, закрыто, - догадалась Лана.
      - Вот поэтому я и говорил, что не нужно копаться.
      - Можно подумать, что вы не можете жить без фруктов.
      - Кажется, без них не может жить твоя дочь.
      - Закрыто, - подошла к нам Ярослава. - Что будем делать?
      - Переживать, - предложил я. - Или искать более цивилизованный магазин, который бы работал круглые сутки. Что нам вообще нужно?
      - Яблок, - сказала Лана.
      - И арбуз, - уточнила Ярослава, глядя на меня в ожидании спасительного предложения.
      - Что ж, если пищи духовной вам все-таки не хватает, давайте отправимся в сторону города. Не могут же местные жители возводить такие длинные дома, как тот, что стоит вдоль шоссе, и не строить при них магазинов.
      - Все равно гуляем, - согласилась Лана, ловя дочь за руку и притягивая к себе.
      Мы пошли асфальтированной дорожкой, постепенно терявшейся в соснах. Слева за деревьями проносились редкие машины и не портили воздух.
      - Ну, как тебе наша поездка до сих пор? - поинтересовался я, отфутболивая подворачивающиеся под ноги шишки. - Домой еще не хочется?
      - По-моему, все очень даже мило. Остальное, как мне кажется, зависит от нас.
      - В каком смысле? - сказал я, хотя прекрасно понимал намек.
      - Вы же прекрасно понимаете намек.
      - Мам, тогда объясни мне.
      - Ты лучше о своем арбузе думай.
      - Не хочу о нем думать. Я хочу его есть.
      - Однажды на Кипре я купил большой арбуз, съел за день половину, а остаток положил в номере под стол. После завтрака арбуз пропал: уборщица решила, что я его выбросил. Мораль - нельзя ничего откладывать на потом.
      - Мораль номер два - нельзя ничего откладывать под стол, - рассмеялась Лана.
      - А как тебе наш сосед?
      - Да никак. Я на него и внимания-то не обратила. Вот Яська, та чуть нас не подвела.
      - Опять я виновата? Что я такого ему сказала?
      - К счастью, ничего. Не успела. Но я-то видела, как тебе хотелось расспросить его насчет моделей или рассказать о себе.
      - А вот и нет!
      - А ты думаешь, он бы отказался пофотографировать нашу глупенькую девочку?
      - Я не глупенькая!
      - Согласен, ты очень глупенькая. Если хочешь сама заигрывать с посторонними, считай посторонним меня.
      - Вы не посторонний, вы очень посторонний.
      - Тем не менее я успел заметить, что в Загорске он несколько раз прицеливался своими камерами именно в тебя. Съемка исподтишка тоже кое о чем говорит.
      - О чем?
      - Например о том, что у человека нехорошие мысли. Что он привык все делать из-за угла.
      - А вы никогда не снимаете из-за угла?
      - Если мне нравится девушка, я подхожу и спрашиваю, можно ли сделать ее портрет.
      - Вот тут я вам не верю, - вмешалась в наш разговор Лана. - Хотя бы потому, что портрет может получиться лучше, если девушка не подозревает о том, что ее снимают.
      - Естественнее, но не лучше. Но естественность должна быть оправдана. Если уж на то пошло, нельзя быть голой и естественной, иначе это нудизм в худшей его разновидности. Напряжение и стыд должны присутствовать, как бы свободно девушка ни держалась внешне. - Я не рассчитывал на это, но хотел, чтобы идущая рядом Ярослава тоже меня поняла. - Даже раздеваясь для себя, то есть проявляя свой природный эксгибиционизм, она должна думать о том, что раздевается для посторонних, будь то фотограф или будущий зритель.
      - Таким образом у вас получается, что залог успешной художественной фотографии в неестественности? - Лана наклонилась и подобрала длинную шишку.
      - Отчасти. Неестественность можно, разумеется, подчеркивать позой или взглядом, но можно оставить завуалированной в самой композиции кадра, но без нее снимок оказывается пресным. Я бы никогда не стал фотографировать обнаженных женщин на пляже.
      - А где? - дернула меня за руку Ярослава.
      - В руинах замка, или в лесу, или где-нибудь, где обнаженность не ожидается.
      - Хочу в замок. У вас есть замок?
      - Вблизи любые руины похожи. Во многом впечатление зрителя зависит от девушки. Если она по-своему роскошна, окружающий замок легко домыслить. Обычно фотографы, выбирая композицию, ошибаются, сочетая красоту с красотой и тем самым нарушая равновесие. Роскошные женщины позируют на роскошный машинах. Скука глянцевого «Плейбоя»! Вот если бы к дорогим машинам добавлять путь хорошо сложенных, но ничем не выделяющихся девушек, а близких к идеалу красавиц помещать в непритязательную обстановку декаданса, как то делают редкие художники, тогда бы взгляд зрителя сам собой притягивался к той истории, которая угадывалась бы в кадре.
      - Вам просто лекции по искусству читать, - усмехнулась Лана.
      - Я предпочитаю реже рассуждать о нем и чаще творить.
      - Учить примером?
      - Искусство не должно и не может учить. Но должно и может впечатлять.
      Ощущение леса закончилось, когда мы поравнялись с домом. Ярослава предложила свернуть к шоссе и пройти вдоль здания асфальтированной дорогой, вместо того, чтобы плутать в сумеречных дворах.
      Людей вокруг почти не было. Несколько человек ждали автобуса на остановке. Мне всегда подобные картины казались олицетворением лени, и если бы Бос (ошибочно называемый безграмотными искусствоведами Босхом) был жив, он бы, я думаю, именно так запечатлел этот распространенный порок: стеклянная будка, толпа тоскующих людей, через сто метров - то же самое, еще через сто - опять то же самое, и все это на фоне расположенного в двух шагах от них города - цели их в прямом смысле слова долгожданного путешествия. Сам я даже в Москве стараюсь преодолевать многие расстояния пешком не только потому, что опасаюсь запутаться в маршрутах наземного транспорта. Во-первых, я терпеть не могу ждать. Во-вторых, в автобусах тесно, трясет и укачивает. В-третьих, пешком чаще всего оказывается быстрее, поскольку автобусы опаздывают. В-четвертых, если из точки А в точку Б нельзя попасть моментально, имеет смысл воспользоваться случаем и как следует познакомиться с тем, что лежит между ними и мимо чего в противном случае ты все равно проедешь, но без пользы для себя.
      - Кажется, с фруктами нам сегодня не повезло, - заметила Лана, обращая наше внимание на то, что стена дома постепенно заканчивается, а за ней до самой реки тянется пустой луг.
      - Вот там что-то горит, - указала Ярослава на несколько освященных табличек впереди. - Это наверняка магазины.
      И не ошиблась. Один, правда, оказался обыкновенным киоском с уставшим от праздного лежания на полках ассортиментом в лице пыльных бутылок с теплым пивом, газированным квасом и всевозможными химическими колами, среди которых попадались видавшие виды шоколадки и пакетики с хрустящей язвой. Зато под второй вывеской скрывался на удивление симпатичный хотя бы своей неэкономной освещенностью магазинчик, полный любых продуктов, кроме, разумеется, фруктов. Пока мои спутницы выбирали, чем бы таким полакомиться на ночь, я пообщался с молоденькими продавщицами и выяснил, что фрукты можно будет купить не только завтра в городе, но даже, быть может, сегодня, если вернуться той же дорогой, пройти мимо гостиницы и отмахать вдоль шоссе еще с километр. Я предоставил решение Ярославе, но та уже была довольна упаковке свежих йогуртов и выловленному из холодильной витрины шоколадному эскимо и только помотала головой. Она хотела купить мороженого про запас, однако Лана резонно заметила, что по такой погоде его просто не донести, а кроме того, она не помнит, есть ли в нашем холодильнике морозильная камера. Поэтому мороженое мы съели на обратном пути и вошли в полутемное фойе гостиницы с липкими пальцами, облизывающиеся и счастливые.
      Нельзя сказать, что ночная жизнь здесь кипела. На стоянке перед крыльцом появилось несколько новых иномарок, хозяева которых громко веселились теперь на террасе, к счастью, без музыки. Из подъехавшего лифта вышли смеющиеся черно-белые подружки в сопровождении (какой сюрприз!) Еврея Евреевича с парой банных полотенец на плече. Сам он был в распахнутой рубашке, шортах и шлепанцах, демонстрируя сколь волосатые, столь и кривые ноги, но при этом нес себя чинно и независимо.
      - Идемте купаться, - сказал он нам. - Вода, говорят, сказка.
      Сказал он это явно для того, чтобы лишний раз привлечь к себе внимание подружек, то ли сопровождавших его к месту заплыва, то ли оказавшихся его попутчицами случайно, а вовсе не затем, чтобы мы последовали его жизнеутверждающему примеру. Однако Ярослава была как будто наготове.
      - А где тут купаться? - осведомилась она, первой ныряя в освободившуюся кабину.
      - Местные аборигены хвалят озеро Старица, - не растерялся и даже притормозил Еврей Ервеевич.
      - Не утоните, - пожелала ему девочка и, пропустив нас, нажала кнопку третьего этажа.
      Еврей Евреевич был озадачен, подружки хохотнули, мы же закрылись и тронулись вверх.
      - Можно будет завтра после экскурсии разведать, - сказала Лана. - Я бы, честно говоря, тоже поплавала.
      - Костя, а вы свои плавки не нашли? - вспомнила Ярослава.
      - Пока и не искал.
      - А без них вы можете?
      - Яська!
      - Мама!
      - Перестань!
      - Что?
      - Приставать.
      - Я не пристаю.
      - Пристаешь.
      - Можно подумать, если он твой хозяин, то мне уж даже и говорить с ним нельзя. Он и мой хозяин, может быть.
      - Тем более.
      - Я знаю, ты боишься, что он тебя накажет. А я вот не боюсь и даже хочу, чтобы меня наказали. Вы меня накажете, Костя?
      Лана первая вышла из лифта и пошла по коридору, не оглядываясь. Ключа у нее не было, так что ей все равно пришлось остановиться у двери и ждать, пока я ни открою замок. Мы вошли, и девочка, сразу же позабыв про затеянный ею разговор, бросилась к холодильнику проверять, есть ли в нем морозильник для мороженого. Морозильник оказался на месте, о чем она торжественно объявила нам, двум думающим на совершенно другую тему взрослым.
      - Спать ложится еще рановато, - сказала Лана.
      Я согласился и на всякий случай включил телевизор. На всю страну кто-то в погоне за миллионом рублей угадывал из четырех возможных вариантов правильный ответ на вопрос, как звали по имени-отчеству писателя Достоевского: Михаил Федорович, Федор Федорович, Михаил Михайлович или Федор Михайлович. Насколько позволяла видеть картинка, претендент морщил лоб, делал умное лицо и просил помощь зала.
      - А какая разница, как его звали? - поинтересовалась Ярослава, устраиваясь с ногами на диване и вскрывая стаканчик с йогуртом. - Мам, у нас нет ложки?
      - Нет, ложки у нас нет.
      - А что же делать? Он густой, не вытекает и не вытрясается.
      - Ты у меня еще давай, потряси йогуртом, чтобы потом всю комнату убирать!
      - Минуту терпения, - вмешался я и попросил девочку поставить стаканчик на стол. - Сейчас я попробую ложку достать. Что-нибудь еще? Заказывайте сразу.
      - А вы куда?
      - Да в кафе спущусь. Там наверняка поделиться не откажутся.
      - Может быть и мне с вами сходить?
      - И я тоже пойду, - подпрыгнула девочка.
      - Нет, дамы, вы останетесь здесь и постараетесь не переругаться. Я принесу вам ложку. Ждите.
      В коридоре я почувствовал себя свободным и сразу обрел возможность видеть происходящее со стороны. Ошибкой было то, что в какой-то момент мне захотелось взять все под свой контроль и стать режиссером событий. С некоторыми перерывами это началось, по-видимому, с экскурсии по Александрову. В итоге я начинал ощущать на себе бремя ненужной ответственности, которая мешала главному - развлечению. Я приехал сюда, чтобы развлекаться. Я прихватил с собой забавную парочку, чтобы и не зависеть от того, состоится ли в пути перспективное знакомство или нет (в противном случае на сегодняшний день я мог бы рассчитывать в лучшем случае лишь на общество черно-белых подружек - не отбивать же девушку у лысого!), и помочь застоявшейся фантазии сменой обстановки. Я никому ничего не должен и еще даже близко не подступился к той грани, за которой возникает необходимость решать, имеет ли смысл идти на дальнейший риск или стоит, пока не поздно, повернуть назад. Девочка талантливо играет во взрослую, едва ли представляя себе возможные последствия провокаций. Ее мать мечется между дурацкой ревностью и плохо скрываемой гордостью за свое чадо. При желании и некоторой выдержке, я могу без ущерба для себя убить обоих зайцев, но настоящая интрига еще не завязалась, и потому имеет смысл какое-то время выждать, не потянет ли она за собой новые ниточки. Нет, я не забегал вперед, я чувствовал, за какой клавишей может скрываться фальшивая нота, и просто усилием воли избегал ее.
      В кафе веселилось радио, почти не слышное с улицы. Уже знакомая мне продавщица колдовала над микроволновой печкой, разогревая очередную порцию бутербродов.
      - Да вы садитесь, я вам сама вынесу, когда разогреются, - сказала она через плечо застывшей перед прилавком посетительнице с бутылкой пива и двумя пластмассовыми бокалами в хищных пальцах.
      Посетительница кивнула напряженной спине продавщицы, бросила на меня машинально изучающий взгляд и уплыла за портьеру на улицу.
      - Однако людно у вас тут под вечер, - кашлянул я.
      - А, это вы опять? Здрасьте. Да уж, как видите. Крутимся. - Она заглянула в печь и развернулась к прилавку, начав сразу же что-то резать и соскабливать ножом с доски по глубоким блюдцам. - Заказывайте.
      - Да я, собственно, хотел у вас ложку одолжить. Чайную, желательно.
      Она укоризненно посмотрела на меня и поинтересовалась, из какого я номера.
      - Триста тринадцатый.
      - Так это ж люкс. Вас там что, без ложек оставили? Не может быть. Вы, наверное, плохо искали. В люксе обычно полный набор есть. На четыре персоны. Что, не нашли?
      Я подумал, что она, очевидно, права и мы просто не удосужились проверить во всех ящиках стеклянного шкафа, где пылился электрочайник. Я замешкался, не зная, стоит ли настаивать на своем и потребовать ложку или довериться здравому смыслу, вернуться и пристыдить моих дам, но тут в двери вошла, томно поводя длинными ресницами черненькая Зоя, ушедшая, как мне казалось, на озеро, и встала «в очередь».
      - Пожалуй, возьму-ка я у вас пиво. Темно есть?
      - Только в ноль тридцать третьей. Одну?
      - Да.
      Собирая с прилавка сдачу, я слышал, как за спиной дышит Зоя, дышит, дышит, и наконец, видя, что продавщица освободилась, выдыхает:
      - Мне то же самое и еще пачку «Салема».
      В конечном итоге, не дождавшись меня, Ярослава могла уже и сама благополучно найти свою ложку. А если нет, ничего, пусть потомится.
      Я вышел на террасу и прошел к дальнему углу, с единственным не открытым зонтиком. Виденная мною до этого дама сидела теперь в компании трех скалящих золотые зубы сынов Кавказа и одной пьяненькой подруги, сидевшей вертикально только потому, что была зажатой между их широких плеч. Еще за одним столиком расположилась «свиноматка» с мужем. Теперь в тренировочных костюмах были оба. Он пил пиво, а она что-то тихо ему рассказывала. Заметив меня, кивнули. Я улыбнулся. Внешность людей часто бывает обманчивой, и мне эта пара стала в последнее время казаться даже симпатичной.
      - А у меня уже есть ложка! - послышался откуда-то голос Ярославы.
      Девочка стояла на балконе и махала мне рукой.
      - Я знаю. - Перекрикиваться с ней не входило в мои планы. - Я скоро приду.
      Однако ее непреднамеренное вмешательство сделало свое дело: вышедшая следом за мной на террасу Зоя с рассеянным видом села поодаль, хотя я готов был поспорить, что в другой раз она бы напросилась в собеседницы. Я видел, как она иногда бросает взгляды в сторону нашего балкона, на котором то появлялась, то снова исчезала Лана. Зоя по-прежнему была облачена в белую обтягивающую футболку и умеренно короткую юбку. Сидя ко мне боком, она положила ногу на ногу, отчего под на бедре под юбкой красиво заиграли мышцы. Покручивая бутылку за горлышко, и делая вид, что читает этикетку, она второй рукой держала на отлете дымящуюся сигарету и машинально стряхивала пепел прямо на скатерть. В ее облике, в это желании не только обратить на себя внимание, но и произвести впечатление, было что-то комическое и я бы даже сказал трогательное. В мою сторону она принципиально не смотрела. Именно в этом я и видел подтверждения ее интереса к моей персоне. Хотя, если рассуждать логически и забыть на время о моей любимой интуиции, едва ли я мог рассчитывать сходу завоевать ее не девственное сердце, поскольку до сих пор я выглядел со стороны добропорядочным отцом семейства и в отличие от Еврея Евреевича не проявлял ни малейшей склонности к «пляжным знакомствам». Правда, кто знает, может быть как раз моя «занятость» и была движущей силой Зои Васильевой (если я правильно запомнил).
      Когда этикетка была дочитана и выучена наизусть, девушка переключилась на кавказскую компанию и иногда даже улыбалась доносившимся оттуда шуткам.
      Продолжая наблюдать за ней и постепенно допивать свое пиво, оказавшееся на поверку не столько темным, сколько красным, я перешел в другую крайность, что в принципе мне свойственно, если время для размышлений не ограничено, и решил, что слишком много на себя беру, что никто на меня не польстился и что девушка ведет себя вполне естественным образом. Тем более, что балкон над нами уже минут пять как опустел и никто не мешал ей теперь найти предлог для случайного знакомства. Никаких попыток. Ее бутылка опустела наполовину, но она не спешит и затягивается второй сигаретой. Может, сказать ей, что курение вредно? А где, раз уж на то пошло, ее закадычная подруга? Разве не вместе они некоторое время тому назад выходили из лифта и шли купаться? Поссорились по дороге и теперь она переживает в одиночестве? Или не поделили Еврея Евреевича? А вон, кстати, и он сам, возвращается от шоссе, в одних шортах, босиком, с полотенцами на плечах и помахивая рубашкой. Неужели успел искупаться? И где же блондинка Тамара?
      - Как водичка? - окликнул я его, когда он приблизился.
      - Холодноватая, - признался он и только потом поднял глаза, чтобы увидеть, кто к нему обращается. - Бодрит. Зря вы не пошли.
      Я показал ему бутылку.
      - Тоже дело. Сейчас поднимусь.
      Этого я, признаться, не ожидал, позабыв, что человек компанейский остается таковым при любых обстоятельствах, даже в одних шортах. На террасе он так через две минуты и появился, прикрывая незагорелые телеса полотенцами и неся двумя пальцами, как драгоценность, свои мокрые шлепанцы. Обойдя вниманием притихшую на мгновение компанию, он направился было в мою сторону, но тут взгляд его упал на скучающую Зою, и он резко изменил курс.
      - Зоечка, вас там очень даже не хватало! - сообщил он, безуспешно попытавшись пододвинуть к себе лавку и усаживаясь, как есть. - Водица сказочная.
      - Что-то уж больно быстро вы вернулись, - подтвердила она мое подозрение, не меняя позы и не проявляя к по-своему экстравагантной внешности нового собеседника ни малейшего интереса.
      - А вы, я вижу, тоже времени зря не теряете. Хорошее пиво?
      - Так себе.
      Чувствуя, что разговор грозит вот-вот остановиться на мертвой точке, Сёма вспомнил обо мне, оглянулся и изобразил ладонью нечто вроде веера, в чем я не без труда узнал приглашающий жест.
      - Что вы там один сидите? Присоединяйтесь! Я сейчас тоже пивка прикуплю.
      Сунув руку в карман, он изменился в лице, пошарил во втором, снова расплылся в доброжелательной улыбке и как ни в чем не бывало спросил, не одолжу ли я ему денег.
      - Похоже, я свои в номере оставил. Не хочу подниматься. Выручите?
      Обычно его соплеменники сами давали человечеству в долг да под хорошие проценты, отчего их потом пытались гонять по пустыням и не пускать в приличные места, что в конце концов закончилось, как известно, сменой ориентиров и ценностей и объявлением некогда приличных мест неприличными и наоборот. Кто изобрел гетто забылось, но зато всему миру стало вдруг известно, кто в них сидел, причем якобы не по своей воле. Особенно забавно слушать эту историю в современной (неуместное прилагательное!) Венеции, откуда, собственно, и пошло само название, а именно «geto», то есть «литейная», на месте которой в 1516 году Совет Десяти постановил держать под присмотром стражей-христиан всех тамошних евреев, благо островок соединялся с городом всего двумя мостками. При этом обычно обходится вниманием два примечательных обстоятельства: из всех профессий несчастным разрешалось выбирать только между торговлей тканями, ростовщичеством и медициной (приятное ущемление прав); а кроме того, вместо того, чтобы вымирать в столь нечеловеческих условиях, венецианские евреи благополучно размножились настолько, что к середине следующего века заполонили прилегающие Ghetto Vecchio и Ghetto Novissimo. И это при том, что разражавшаяся в 1575 и 1630 годах эпидемия чумы унесла жизни доброй сотни тысяч венецианцев, включая Тициана (при этом сегодня в Венеции живет порядка семидесяти тысяч человек и по две тысячи умирают ежегодно). Так где причина, а где следствие, и кто, спрашивается, кого перехитрил?
      Я был вынужден встать со своего места и предложить то, что оставалось у меня в кармане.
      - Сотня вот.
      - Э, давайте, сегодня же отдам. - Он приподнялся, задев головой край зонтика. - Понаставили тут! Да вы присаживайтесь к нам. У вас, я вижу, уже топливо на исходе, я вас сейчас угощу. Зоечка, вам как, тоже? О, да вы одинаковое пьете! Какое совпадение! Да, кстати, я вас не представил: Зоечка, наша славная попутчица, а это... извините, не имею чести...
      - Неважно, - сам не знаю почему обнаглел я.
      - ...а это мистер Неважно, - не моргнул глазом Сёма. - Момент, сейчас возвернусь.
      Он ускакал общаться с продавщицей, а я оказался сидящим напротив двух обтянутых футболкой белых грудок и алых губ с завитком дыма.
      - Веселый у нас попутчик, - начал я, чтобы не молчать.
      - А вы против?
      Мда, искусство поддерживать беседу писалось англичанами явно не для нее. Из разряда женщин, которым больше идет молчать, чем говорить, а тем более думать вслух. Хотя внешне вблизи как будто даже ничего: шарм, конечно, деревенский, но иногда кусок мрамора привлекательнее готовой скульптуры - потому что из него еще можно сделать что-то стоящее, а скульптуру уже не изменишь.
      - На самом деле меня зовут Константин.
      - Приятно познакомиться. Курите?
      Наконец-то попытка спрятать коготки и заговорить по-человечески. Но только зачем угощать меня своими женскими сигаретами.
      - Нет, спасибо.
      - И никогда не курили?
      Скоропалительный вывод. Говорит о готовности удивляться, то есть об интересе к продолжению разговора.
      - А вот и ваше пиво. Сдачу я с вашего позволения оставлю, чтобы потом сразу все отдать, о‘кей, мистер Неважно?
      - Его, кстати, Константином зовут, как выяснилось.
      - Прелестно! А я Семён. Позвольте, Зоечка, я вам открою.
      - Да тут уже открыто.
      - Ну, тем лучше. Тогда что ж, со знакомством?
      Мы выпили, причем все трое из горлышек. Девушка потянулась к пепельнице, в которой Сёма поставил на стол фисташки.
      - Все смотрю на ваши ноготки, Зоечка, и не могу налюбоваться. Это сколько ж трудов стоит такие вырастить!
      - Вы лучше на Тамарины посмотрите. Не чета моим.
      Так вот, оказывается, о чем с ней нужно разговаривать, чтобы беседа складывалась сама собой! А я-то мнил себя ассом легкого общения. Позор! Браво, Сёма!
      - А это я ее, кстати, не вижу, Зоечка. Вы ведь, кажется, вместе выходили. Вы знаете, о ком мы, Костя?
      Я неопределенно кивнул и тоже попробовал фисташек: все-таки на мои пока гуляем, имею право.
      - У нее что-то с непривычки голова разболелась, осталась в номере. К утру должно пойти. У меня тоже бывает кислородное отравление, когда долго из Москвы не выезжаю, но я, как видите, успешно лечусь никотином.
      Тонкий намек, мол, смотрите, какие мы столичные жительницы, в деревнях не бываем, свежим воздухом не дышим. Понятно, понятно. Верим, верим.
      - Курить нынче немодно, - подумал я, а наш собеседник озвучил.
      - Это вам, мужчинам, немодно, а у нас, можно сказать, все только начинается. Я уже десять лет курю каждый день.
      В этом месте мы должны были прослезиться от умиленья и зааплодировать. Умилился только Сёма.
      - Я тоже раньше много курил. А потом занялся айкидо и бросил.
      - Курить или айкидо?
      - Сначала курить, потом айкидо. Не курю и голова на свежем воздухе почему-то не болит. Ну так как, кто завтра со мной после экскурсии на озеро? Зоечка, пойдемте. Вы не представляете, как там живописно.
      - Представляю. Небось все Владимирские стоки там плавают.
      - Да боже сохрани! Не скажу, конечно, что видно дно, однако поплавать приятно. Там, кстати, много наших было.
      - Это кто ж это?
      - Да кооперативщики хотя бы из Долгопрудного. Они всю дорогу пивком разогревались, а как купаться, так под водочку. Думаю, мы завтра их долго будем к автобусу ждать. Кстати, во сколько завтра? В восемь?
      - А не в девять?
      - В восемь завтрак, - уточнил я.
      - Точно. Лёнчик так и сказал. Кстати, согласитесь, гид нам неплохой достался. Я с ним уже во вторую поездку попадаю. Между прочим, рекомендую при случае. Неплохой маршрутец: Ростов, Кострома, Ярославль и еще парочка каких-то городов.
      - Это у вас такая любовь к России или по работе? - решил поинтересоваться я, замечая, как крепнут под футболкой соски нашей собеседницы.
      - Да какая там работа! Я не такой ушлый, как наш фотограф, который и блинчик съесть и, пардон, все остальное. Вы уже в курсе, да? Ну, тот, что весь в фотоаппаратах да видео. Снимает репортажики, тискает фотки, окупает поездки, плохо поди! К вам еще не подходил с предложениями пофотографироваться? Для него семейные - главная дичь.
      - Я не семейный, - зачем-то брякнул я.
      - Так вы же...
      - Знакомая с дочкой. Я спонсирую.
      До сих пор мне казалось, что моя склонность к эпатажу осталась в далеком детстве, когда я любил и умел говорить невпопад такие вещи, благодаря которым тотчас же превращался в объект восхищенных взглядов или бурных шушуканий. Со временем я узнал, что это называется «метать бисер перед свиньями», а поскольку чем дальше в жизнь, тем свиней становится больше, то довольно скоро я счел это занятие уделом людей недалеких и неэстетичных. И вот кто-то ни с того ни с сего дернул меня за ногу и заставил говорить вовсе не то, что я хотел. Единственное подозрение падало на вторую бутылку пива, хотя обычно я не пьянел и не терял самоконтроля даже от водки.
      - Это же шикарно! - обнаружил способность искренне удивляться Сёма. - Завидую белой завистью. Зоечка, не хотите взять меня в спонсоры?
      - Денег не хватит, - отрезала девушка, но смягчилась и добавила: - Да и детей у меня пока нет.
      - Вот и замечательно! За чем дело стало?
      Было непонятно, имеет он в виду произведение на свет ребенка или свое посильное участие в ее по-прежнему бездетной жизни.
      - Мне пора, - сказал я, вставая. - Приятно было познакомиться.
      - Взаимно, взаимно! Желаю успехов. Спокойной ночи.
      Зоя молча посмотрела на меня и, ничего не сказав, крепко сжала в кулачке бутылку, отчего та приобрела вид зеленого культового фаллоса.
      Не надо было так быстро уходить, думал я, поднимаясь по лестнице. Именно теперь не надо было. Всегда лучше заканчивать разговор какой-нибудь нейтральной темой, чтобы у собеседников он вообще не оставался в памяти. Говорят, этому даже учат резидентов тайных разведок. Беседа ни о чем - великое искусство. Ничего не сказал, произвел приятное впечатление, чем-то запомнился, а что сказал - никто не повторит. Но уж что теперь делать, воробей - не слово, его еще можно как-нибудь поймать. Хотя, с другой стороны, свиньи они и есть свиньи, что толку переживать? Кулаками машут перед дракой. То есть, в драке. Но не после. После драки смотрят, как вороны склевывают трупы. Приехали...
      - Вас только за ложками посылать, - встретила меня Ярослава гордым поворотом головы с дивана.
      Она смотрела телевизор и доковыривала последний стаканчик с йогуртом.
      - А Лана где?
      - Звонить пошла. Где вы были?
      - Какое счастье, красавица, что ты пока что не моя жена!
      - Почему? - Мое замечание ее живо заинтересовало, и мультфильмы отошли на второй план.
      - А ты представь: стоит мне на пять минут уйти, как ты пускаешься в расспросы, вместо того, чтобы ужином накормить и самой рассказать, чем все время занималась.
      - А я ничем не занималась. И кормить вас тоже незачем: вы только что ели. Я видела. Сидели с кем-то за столиком.
      - Не ели, а пили. Ешь, между прочим, ты. Куда она пошла?
      - Да вниз, там автомат, кажется. А меня тут сторожить оставила. Напились?
      - Не очень. А ты наелась?
      Девочка блаженно потянулась и символично погладила себя по плоскому животу.
      - Надеюсь, йогурт был свежим, - хмыкнул я и заперся в ванной комнате.
      Обычно я считаю непозволительной роскошью проводить здесь время в праздном созерцании трещинок в кафеле, вместо того, чтобы прочитать страницу-другую какого-нибудь полезного текста. Но книгу как назло я все-таки утром забыл и потому был вынужден несколько минут осматриваться по сторонам. На батарее уже скромно висели выстиранные женские трусики черного цвета и голубоватые носки. Пол под ногами был в лужицах. Зеркало над умывальником не успело отпотеть и напоминало сказочный вход в ледяную пещеру. Кому она могла захотеть позвонить? Мужу? Брату Юре? Наемному убийце? Светлане? Кому угодно, разумеется. Это было ее право. Такое же, как мое: делать, что хочу, говорить, с кем хочу, соблазняться, чем и кем хочу. Только не хочу. Вернее, хочу, но не только. Надо будет принять душ. А потом выйти в одном полотенце, посадить девочку к себе на колени и путь себе поерзает крепенькой попкой по махровым вздутьям. Может, и полотенце не понадобится. Нет, с полотенцем все-таки лучше. Зачем ей автомат, если у нее есть мобильный? Наверное, здесь не берет. Дешевка. Ну да не мое дело. Кому что.
      Как нарочно под унитазом запиликал телефон. Отцепив его от пояса и подтвердив готовность общаться, я услышал:
      - Вы куда пропали?
      - Так это ты мне что ли звонить пошла?
      - Что ли вам. В кафе вас уже нет.
      - Я, видишь ли, в туалете, у нас в номере. И удивляюсь, почему ты меня не ждешь, как положено скромной рабыне.
      - А Яська что делает?
      - Ее здесь нет, не переживай. То есть, она есть, но в комнате, ящик смотрит.
      - Я думала, мы могли бы ее на время оставить и пойти вдвоем прогуляться
      Я представил себе Лана закатывает глаза и ждет моего ответа.
      - Можно и прогуляться, если не устала. Только зачем такая конспирация? - Я делал вид, будто верю, что она звонила мне и никому больше. - Разве твоя дочь уже не часть нашей игры?
      - Как вы хотите.
      - Хорошо, для начала оставим ее предаваться созерцанию, поскольку все, что можно было съесть, она, кажется, благополучно умяла.
      - Выходя, заприте ее.
      - Ты думаешь, она не придумает вылезать через балкон?
      - Только не на третьем этаже. Она в этом смысле жуткая трусиха. Под мою ответственность. Я жду вас в фойе. Тут, кстати, какая-то пожилая итальянка все ко мне приставала, но я так и не поняла, что ей надо. Вон она с консьержкой пытается объясниться. Может, нужно помочь человеку?
      - Разберемся.
      Я отключил телефон. Умылся. Из зеркала на меня смотрела несколько озадаченная физиономия. Пивные пары улетучились. Способность ясно мыслить восстановилась, однако результат всех попыток понять, что же происходит, оставался прежним.
      - Вы меня бросаете?
      Ярослава стояла под дверью и не скрывала, что слышала наш с Ланой разговор. Как ни странно, я не почувствовал в ее вопросе укоризны, и ответил утвердительно.
      - Тебе придется некоторое время побыть моей пленницей. Смотри телевизор, пей чай, развлекайся, а лучше всего - ложись спать. Умеешь с чайником обращаться?
      - Мне еще рано спать. А можно я все-таки с вами пойду?
      - Нет.
      - Ну я тихонечко! Меня никто не заметит. Пожалуйста, дядя Костя.
      - Во-первых, я не дядя. Во-вторых, как ты уже однажды правильно заметила, я не Костя. Но это, разумеется, между нами. - Я потрепал заинтригованную девочку по щеке. - А в-третьих, всему свое время. Сейчас я хочу, чтобы ты доказала, что можешь быть взрослой девушкой, а не маминой дочкой. Наберись терпенья и посиди тут смирно.
      - А шалить можно?
      - Конечно. Только ты меня не спрашивала, а я тебе не разрешал.
      Ярослава обрадовалась моей сговорчивости, игриво ударила меня ладошкой по руке и упорхнула обратно в комнату.
      - Если будешь включать чайник, сначала проверь, что в нем есть вода, - напомнил я и с предательски замирающим сердцем запер за собой дверь.
      Лана поджидала меня, сидя на диване. Никакой итальянки, а тем более консьержки в пределах видимости не было. При моем появлении, она встала, как встают в присутствии титулованных особ, и сделала несколько шагов навстречу. На ней было красивое длинное платье невечернего бирюзового цвета и накинутая на плечи теплая синяя кофта.
      - Ну как она?
      - Обещала сидеть смирно и не баловаться чайником.
      - Не надо было ей про него вообще говорить. Ну да ладно. Идемте. На улице уже совсем стемнело.
      Лана первой направилась к выходу. Тут только я заметил седую даму в пурпурном пончо, нажимавшую с удивительной быстротой кнопки огромного настенного телефона за стеклянной дверью узкой будки, вернее, комнатушки с одинокой тусклой лампочкой без плафона.
      - Твоя итальянка?
      - Она самая. Пошли, не будем ей мешать доламывать технику.
      - Иди, я сейчас.
      Я постучал в стекло, привлекая внимание дамы. Она оглянулась, держа трубку возле уха, увидела меня, кисло улыбнулась и коленкой приоткрыла дверь.
      - Non e buono a niente35.
      - Purtroppo, non parlo italiano36. Do you speak English?
      - Oh, a little bit. This bloody phone is apparently out of order. I don’t think, you can help me, signor. I bought this card in Moscow and it seems not working here. Have a look37.
      Не будучи крупным специалистом в области телефонии, я все же пришел к выводу, что предоставленная мне карточка работать обязана и здесь.
      - How do you dial?38
      Она охотно показала.
      - And what’s the number in Italy?39
      Ларчик, как водится, открывался просто: невнимательная туристка упорно не хотела набирать десятку после восьмерки, чтобы выйти на международную линию. Я набрал для нее весь номер полностью, прислушался к размеренным гудкам, а когда на другом конце провода послышалось красивое «Pronto!40», нажал стертую многими мальцами кнопку соединения и вручил трубку недоверчиво взиравшей на меня итальянке.
      - Ciao, carina41! - и спохватившись: - Gracia, signor, thank you!
      Уже из-за захлопнувшейся двери я услышал ее напевную скороговорку, из которой сумел только вычленить «siamo a Mosca42» и сделал вывод, что дама - типичная западная туристка, у которой нелады с географией. Хорошо еще, что не сказала «siamo a Siberia», чтобы потом иметь моральное право рассказывать о том, как побывала в стране «русского доктора Живаго». С каких пор Живаго стали представителями русского народа, сказать трудно, ну да ладно.
      На Лану та легкость, с которой я нашел выход из сложившегося международного кризиса, произвела сильное впечатление. Причем не столько то, что я нашел с итальянкой общий язык, но сам факт того, что отказывавшийся слушаться кого бы то ни было телефон сдался и заработал.
      - А я все вижу! - окликнула нас сверху Ярослава, когда мы спустились с крыльца.
      Лана погрозила ей пальцем и взяла меня под руку. Когда мы отошли подальше, я оглянулся на террасу. Она была пуста. Похоже, кафе закрылось. Где-то теперь промышляет наш местный Живаго? Неужели он был допущен Зоей? Едва ли.
      - Вы хотите с ней переспать?
      - Что? - не понял я.
      - Вы хотите переспать с моей дочерью?
      Она смотрела себе под ноги, но я чувствовал, как напрягается ее рука. Мы шли по тропинке вдоль шоссе, на сей раз в противоположном направлении от Владимира.
      - Переспать мне с ней придется. Целых четыре ночи. А что?
      - Не отшучивайтесь, вы знаете, о чем я говорю.
      - Но и ты прекрасно знаешь, что переспать можно по-разному. Ты именно об этом хотела со мной поговорить?
      - Мне кажется, вы забыли про меня.
      - Тебе кажется.
      - Яська от вас без ума. Только виду не показывает. Она большая провокаторша, так что имейте это в виду. - Лана выдержала паузу. - Мне бы не хотелось, чтобы вы стали ее первым мужчиной.
      - Почему? То есть, я имею в виду, с чего ты взяла, что об этом вообще идет речь?
      - По вашему на нее взгляду. Вы ее раздеваете.
      - Напомню еще раз, что раздела ее первой ты, причем я об этом тебя вовсе не просил. А вот «пофотографировать» ее ты просила. Спрашивается, какого хрена?
      - Это другое. Я теперь боюсь за нее. Обещайте, что не сделаете ей ничего плохого. Почувствуйте себя в роли отца.
      - Я не отец.
      - Конечно, я понимаю...
      - И, кстати, не муж, чтобы выслушивать подобные глупости.
      - Я вас обидела? - Она остановилась и внезапно прижалась ко мне грудью. - Я вас обидела, да? Так накажите меня.
      Типичные случай женского возрастного климакса с подозрением на шизофрению. Галлюцинации, повышенная возбудимость, болезненная подозрительность. Лимфатические узлы увеличены, зрачки расширены, повышенное увлажнение стенок влагалища. Причина: паталогическая нехватка мужской ласки и внимания. Лечится: ежедневной мастурбацией, регулярными совокуплениями с живыми предметами и временем. С возрастом проходит или прогрессирует. Кардинальное средство: удар ножом в область сердца.
      - Иногда ты бываешь мне противна.
      - Тем более накажите меня.
      Я несильно ударил ее по щеке. Лана рассмеялась и подставила другую. Я ударил сильнее.
      - Кому ты ходила звонить?
      - Я искала вас.
      Я с силой развернул ее за плечи и звонко шлепнул по ягодицам.
      - Не ври, тварь. Кому звонила?
      - Вам.
      Второй шлепок подтвердил мое подозрение о том, что она вышла без белья. Я ухватил сзади подол ее платья и завернул до талии. Положил ладонь на голые ягодицы и подтолкнул вперед.
      - Пошли.
      Мы двинулись дальше. Ее руки опущены вдоль тела, моя рука под платьем на прохладных булочках, белеющих в темноте.
      - Ты обратила внимание на то, что здесь полно комаров?
      - В номере их нет.
      - А меня уже два раза укусили.
      - Бедняжка.
      Я нащупал указательным пальцем ее напряженный анус и проник в него, неглубоко, но так, чтобы создавалось впечатление, будто она у меня на крючке. Лана не противилась. От нее теперь исходил терпкий аромат жасмина, смешивавшийся с запахом сосен. Мы были одни, но к жужжанию проносившихся по шоссе автомобилей то и дело примешивались чьи-то отдаленные голоса и смех. Из зарослей слева иногда подмигивали огоньки невидимых отсюда домов, а поднявшийся ветер пах костром и бензином. Через некоторое время началась сплошная стена бетонного забора, за которым высились не то недостроенные, не то разваливающиеся здания. Я вынул из Ланы указательный палец и не без усилий заменил его большим, а указательный легко ввел в отверстие пониже.
      - Вы убиваете меня, - простонала она, не поворачивая головы и сдерживая улыбку.
      - Так кому ты звонила, прежде чем позвонить мне?
      - Никому. Только вам. Почему вы мне не верите?
      - Ты сама знаешь.
      - Это вы знаете, Костя, что придумываете всякие глупости, чтобы меня позлить. Но зачем? Это же не ревность. Вы ведь не любите меня, чтобы ревновать.
      - Я вообще не люблю тебя.
      - Вот видите. Давайте лучше найдем подходящие розги и я срежу их для вас. - Она разжала ладонь и показала пухленькую красную ручку складного ножа со множеством лезвий.
      - Для тебя.
      - Да, для меня, конечно. Я наговорила вам за сегодня столько всякой всячины, что вы должны меня выпороть.
      - Только не воспринимай это как индульгенцию на будущее. Я не намерен слушать твои глупые родительские сетования, будто я тебе чем-то обязан.
      - Да, я не права, я знаю. Ой, не надо так сильно!
      Это я попытался соединить внутри кончики протыкающих ее пальцев. Указательный был уже весь влажный и скользил по стенкам влагалища, как по льду. Ее бедра и ягодицы при ходьбе приятно терлись о мой кулак.
      - Куда мы идем? Там темно. Я боюсь.
      В нескольких шагах от нас из кустов вышли две фигуры. Лана дернулась, но я удержал ее все той же рукой. Это оказались дед и внучка Чикотило. Завидев нас, они, похоже, тоже в первый момент испугались, но сразу узнали и пошли навстречу.
      - Добрый вечер, - сказал дедушка, которому эхом вторила девочка.
      - Вечер добрый, - ответил я, чувствуя, как Лана трепещет, нанизанная на мои пальцы. - Пройтись решили?
      - Да вот, - протянул дед. - Гуляем перед сном. Не в номере же сидеть.
      - Это верно.
      Мы разминулись как старые знакомые.
      - Они все видели! - зашипела Лана. - Какой кайф!
      - Ничего они не видели. Сама же говоришь, что темень.
      - Внучка точно видела. Я по ее глазам сужу.
      - Думаешь, этот ребенок так же развращен, как твое чадо?
      - А ты их фамилию слышал?
      - Да я тут полдня размышляю о том, существует ли связь между фамилией и поведением человека.
      - Насчет поведения не знаю, а насчет судьбы - наверняка.
      - В таком случае твоя фамилия должна быть не Андреева, а Мазохова.
      Дальше мы в тот вечер заходить не стали. Во всех отношениях. Дошли до первого перекрестка и повернули обратно. Лана больше не просила ее наказать. Только перед тем, как дорожка свернула к нашей гостинице, я напомнил о несорванных розгах.
      - Вы будете меня бить при дочери?
      - Может быть, не тебя, а ее. Не забывай, что у меня теперь две добровольные рабыни.
      Лана открыла ножик и полезла в кусты орешника. Вернулась вскоре с тремя длинными тонкими прутьями, из которых я в детстве мастерил стрелы для лука.
      - Очистить.
      - Пожалуй.
      Она стала аккуратно надрезать мягкую кору и оголять белую сердцевину, одновременно стачивая заусенцы. Получалось это у нее довольно ловко, что говорило об определенном опыте, однако на мое замечание по этому поводу Лана ответила отрицательно. Я не стал спорить. Мы подошли к засыпающему корпусу. В фойе осталось гореть всего несколько ламп. Телефонная будка была пуста. Мы дождались лифта и только там я во второй и последний раз освободил интимные отверстия женщины от присутствия моих пальцев. Дал их ей облизать. Она поначалу мотала с отвращением головой, но в конце концов открыла рот и стала сосать, причмокивая. Тем временем мы дошли по коридору до нашего номера. Изнутри доносилась телевизионная катавасия. Однако, когда мы вошли, обнаружилось, что девочки нет. Телевизор работал, но диван был пуст. Лана подозрительно посмотрела на меня и прошла в спальню. Ярослава лежала одетая поверх покрывала и спала. Или делала вид, что спала. Потому что при моем появлении хитрый глаз ее открылся и она сладко потянулась.
      - Который час?
      - Достаточно поздно, чтобы расстелить кровать как следует, а не дышать этой пылью. - Лана остановилась посреди комнаты, отчаянно соображая, как же нам лечь.
      Девочка спустила ноги на пол и потянула покрывало за собой.
      - Пожалуйста.
      Позевывая, она прошла мимо меня в гостиную, отбросила покрывало в кресло и завалилась на диван. Это был жест доброй воли, говоривший: «Нужна мне ваша кровать, спите сами!».
      - Вы тут разбирайтесь, - сказал я, - а я пойду приму душ.
      Как ни странно, Ярослава в попутчицы не напросилась. Она осталась лежать животом на диване, подложив под подбородок кулаки и глядя куда-то мимо телевизора.
      Горячая вода еле текла. Пришлось делать вид, будто я экономлю, и мыться под тоненькой струйкой, хотя на самом деле я предпочитаю тугой напор, чтобы мытье сочеталось с гидромассажем. Не получив никакого удовольствия, кроме избавления от накопленной за день пыли, я не стал вытираться и только обмотал полотенцем чресла.
      Ярослава лежала на диване в той же позе, в какой я ее оставил, правда, теперь она была совершенно голой. Одежда валялась поверх покрывала на диване.
      Я молча проследовал в спальню.
      Лана тоже успела снять кофту и платье и лежала обнаженная на одеяле, вытянувшись в струнку лицом вниз.
      Вероятно, от меня ждали суда Париса и сочного яблока - победительнице. Яблока у меня не было.
      Лана отвела назад руку и высыпала на одеяло только что срезанные розги. Теперь замысел стал мне ясен: рабыни приглашают хозяина наказать их, причем выиграть должна та, которой достанется больше и больнее. И никаких скидок на возраст.
      Придерживая полотенце на бедрах, я наклонился и подобрал все три розги. Выбрал ту, что была подлиннее. Провел острым кончиком вдоль расщелины между ягодиц Ланы. Она не шелохнулась. Оставил ее и вышел в гостиную. Девочка ждала моего появления. Поспешно спрятала голову между локтями, уткнувшись в черную кожу дивана лбом. Маленькая днем и в одежде, сейчас она производила впечатление чуть ли не взрослой девушки, занимая почти всю длину дивана. Нет, конечно, но так казалось оттого, что ступни ее покоились на подлокотнике. Стараясь расслабиться (или делая вид, будто расслаблена) она скосолапила их. Длинные волосы прикрывали худенькую спину. Ягодицы напрягались, играя ямочками. Я без подготовки хлестнул по ним прутом. Не думаю, что удар получился сильным, скорее просто звонким и неожиданным для жертвы. Голова девочки вскинулась и упала обратно на диван уже не лбом, а правой щекой. Она в растерянности смотрела на меня из-за плеча, как будто до сих пор не веря, что это произошло. Второй стежок я нанес значительно слабее, и это ее как будто обидело. Отвернувшись, она вытянула перед собой руки и согнула ноги в коленях, потянув ступни к саднящим ягодицам, поперек которых уже краснели две тонкие полоски. Я стегнул в третий раз. Расчетливо, без размаха, но с оттягом. Ступни стукнулись о подлокотник, узкие бедра пошли гулять из стороны в сторону, послышался сдавленный всхлип. Еще удар, и она наверняка разрыдается. Она ведь всего лишь играет, а ее бьют по-настоящему.
      Вот бы узнать наверняка, чья это была идея. Разделась она сама или с помощью матери, решившей, что больше оттягивать нельзя? Сговор это или совпадение? Для сговора было вполне достаточно времени, пока я пытался принять душ. Цель? Развлечение, что же еще?
      Я вернулся в спальню и той же розгой стегнул круп Ланы. Она не дернулась и не проронила ни звука. Показывала пример дочери? Стегнул еще раз. По спине. Боль была видна лишь по кулакам, отчаянно комкающим одеяло. Третий удар пришелся по икрам и заставил напрячься бедра. Я хорошо помнил представление у Светланы и короткую порку в квартире самой Ланы, чтобы знать, что слез от нее так просто не дождаться. Посмотрим, так ли силен будет ее дух, когда речь пойдет о ее дочери.
      Я склонился над диваном в гостиной и взял девочку правой рукой за волосы. Она съежилась, но, почувствовав, что ее куда-то тянут, покорно поднялась на четвереньки, встала на ноги и, не поднимая головы, проследовала за моей безжалостной рукой в спальню. Без лишних слов забралась на постель и тихо легла рядом с матерью.
      Присев на корточки со стороны Ярославы, я нанес удар так, чтобы одновременно пересечь розгой обе пары столь разных и столь одинаково притягательных ягодиц. Обошел кровать и повторил операцию со стороны Ланы. Ягодицы женщины покоряли своей силой и упорством. Ягодицы девочки - изяществом и подвижностью. Наклонившись, я поласкал ладонью Лану. До Ярославы не дотронулся. Скорее всего, боялся не выдержать испытания соблазном. Подошел с изножья. Лана держала ноги плотно сомкнутыми, Ярослава же чуть расставила ступни, не думая о том, что открывает перед посторонним уютную пещерку, куда еще не проникал взгляд ни одного человека. Это предложение следовало бы заключить в кавычки, однако я воздержусь, чтобы не портить ощущения сладкой запретности происходящего.
      Совмещение несовместимого сначала навело меня на мысль, что передо мной лежат две взрослые женщины, одинаково опытные и порочные. Через мгновение я уже видел перед собой двух девочек-девственниц, не сознающих, в какое искушение вводят своей неосознаваемой наготой взирающего на их хрупкие красоты мужчину. Мужчина же был вооружен розгой и полон не только слепящей страсти, но решимости всласть этой розгой воспользоваться.
      В спальне пахло лавандой.
      О чем думают женщины, отдаваясь на непредсказуемую милость мужчины или другой женщины? О том ли, какое наслаждение отказываться от собственной воли и вручать свое тело во власть чужих желаний? Или о том, сколько еще терпеть эти сладкие муки? Или их больше занимает вопрос, что в итоге получат они сами взамен? Если последнее предположение было верным в отношении моих теперешних жертв, то они напрасно тешили себя мечтами. Давать им взамен я не собирался ничего. За годы общения с так называемым слабым полом, я пришел к твердому убеждению в том, что в восьмидесяти пяти случаях из ста женщина попадает в любовную зависимость как раз тогда, когда сознает, что ею пользуются. Лишь немногим гордость и интеллект позволят резко порвать образовавшуюся связь и уйти в никуда, точнее, на поиски новых возможностей. Большинство довольствуется тем, что есть, и потому изначально готово подстраиваться. Мужчины об этом редко знают и сами попадают впросак, давая женщинам слабинку или, того хуже, влюбляясь в них. Хозяин, влюбленный в свою рабыню, сам становится рабом. Она об этом знает. Он нет. Боязнь потерять непременно оборачивается потерей. Поэтому пренебрежение (или даже презрение) должно быть искренним. При этом, если целью все-таки является не скорейший разрыв, а еще большее закабаление жертвы, нельзя перегибать палку и называть вещи своими именами. Пренебрежение или презрение должны быть внутри и никогда не выходить наружу в явном виде, а только как равнодушие. Пренебрежение отталкивает, равнодушие - интригует и притягивает. Попробуйте в частной беседе где-нибудь в баре или на вечеринке не узнать известную молодую актрису или певичку. Она сейчас же позабудет всех своих многочисленных ухажеров и попытается всеми правдами и неправдами добиться вашего расположения. Ее самолюбие задето. Как это так, ее знают все, кроме вас! Да кто вы такой! Выяснению именно этого вопроса она и посвятит все свое время. Но Боже вас упаси сказать вслух, что вы заснули на спектакле с ее участием или что единственным вокальным талантом, которым она обладает, является ее папа-банкир. Этого не прощают. Гораздо умнее заметить, что последний раз были в театре, когда прятались от непогоды, и не пошли дальше билетных касс, или что не смотрите телевизор вот уже лет тридцать, а о развитии вокального искусства судите по посещениям Конкурса П.И. Чайковского, но ее там никогда не видели. И желательно, чтобы это было правдой. Ибо даже равнодушие может оттолкнуть, если оно наиграно. Некоторые женщины это чувствуют. Хотя думают, что чувствуют, все. И в этом залог их поражения.
      Нахлестывая маму с дочкой, я оставался равнодушен. Я это знал и я это чувствовал. Возбуждение осталось в прошлом. Чтобы оно появилось и в будущем, я на время отложил розгу и сходил за фотоаппаратом. Света в спальне было мало, однако из пяти кадров я только один сделал со вспышкой да и то на всякий случай, предполагая впоследствии его стереть или отредактировать на компьютере.
      При этом я не лишился рассудка окончательно и прекрасно отдавал себе отчет в том, что переживаю один из самых восхитительных эпизодов своей жизни. Как если бы самая красивая манекенщица на демонстрации мод где-нибудь в парижской Карусели ни с того ни с сего сошла с подиума и на глазах у всех поцеловала меня в губы, незаметно вложив в ладонь ключик от своего гостиничного номера. Если детская красота способна вас пленять, а не пугать запретностью, если покорность женщины придает вам силы, а не обезоруживает, если, наконец, вы считаете, что случайное счастье не менее реально, нежели счастье долгожданное, и готовы без промедленья его испить, тогда мне не требуется тратить больше слов, чтобы описывать свои ощущения. Если же вы пребываете в сомнениях и ставите нормы морали выше эстетики переживаний, слова тем более не помогут.
      Разумеется, Лане досталось значительно больше, чем ее всхлипывающей в подушку дочери. Я сдерживал свою руку, однако не мог не выместить все свое презрение к женщине, которая сама недавно умоляла ее наказать. Не потому, что покорность презрения достойна, но потому, что по-прежнему чувствовал в ее мольбах желание увести наш тогдашний разговор от темы телефонного звонка тайком, а кроме того, на почти подсознательном уровне, за то, что она подпортила мне удовольствие от близости Ярославы тем, что успела Ярославу к этой близости подготовить. Даже будучи девственным, цветок уже имел червоточину. И я не мог с этим ничего поделать.
      Бросив розги поперек двух обнаженных тел, я вышел из спальни и закрыл за собой дверь. Балкон все это время оставался открытым. С улицы приятно тянуло прохладой. Я поставил кипятиться чайник и сел в кресло бездумно понаблюдать за происходящим на экране. Давали полугодовой давности запись карнавала в Рио. Усилиями операторов и монтажеров создавалось ощущение бесконечного феерического зрелища, как будто все действо не занимало узенький проход между специально выстроенными на окраине города трибунами, имеющими едва ли более пятисот метров в длину. В свое время я видел это местечко, проносясь на автобусе по пролегавшей рядом автостраде, когда спешил в компании многоязыких туристов на стадион Маракана расставаться с еще одним стереотипом - хваленым бразильским футболом, отжившим свой век и превратившимся в дворовое перебрасывание мяча, лишенное мысли и элементарного смысла. Комментатор за кадром восторгался пляшущими в перьях бразильянками и обещал во второй части программы немало увлекательных сюрпризов, как будто не знал о том, что сюрпризы в Бразилии скорее получаются со знаком минус хотя бы потому, что это католическая страна (традиции Вуду здесь привнесенные и напоминают больше модное увлечение, нежели укоренившийся культ), в которой даже крохотные девочки на пляжах одеты в строгие купальники, не говоря уж об общественных церемониях, к коим относится и карнавал, причем даже здесь многие исполнительницы «зажигательного самба» умудряются в сорокоградусную жару облачаться в телесного цвета колготки, либо маскируя преждевременный целлюлит, либо из скромности. Напоследок, сравнивая существующие по всему миру карнавальные празднества, комментатор родил высказывание, свидетельствующие о полном незнании темы.
      - Когда Наполеон отдал Венецию в руки австрийцев, Венеция стала европейским городом.
      Так может сказать лишь тот, кто знает о Венеции лишь понаслышке или ничего не понял, потому что его угораздило приехать сюда летом. Не Венеция стала европейским городом, когда попала под протекторат Австрии, а Европа стала чуть-чуть венецианской, причем в лучших своих проявлениях.
      Чайник угрожающе забулькал и отключился. Пока я заваривал себе чай, дверь в спальню тихо приоткрылась, и на пороге возникла фигура Ланы, уже в халате.
      - Вам постелить здесь или вы будете тут спать? - Она кивнула внутрь комнаты. - Яська, правда, уже заснула.
      Признаться, я рисовал в воображении другую картину: из спальни выходит не мать, а дочь, еще не одетая, заплаканная, и просит разрешить ей посидеть со мной.
      - Тебе понравилось?
      - Уж больно сильно ей досталось.
      - По-моему, не больше, чем она сама того хотела.
      - Она же еще маленькая.
      - Я знаю. Но удаленькая. Сразу чувствуется школа.
      - Напрасно вы так. Я никогда ее не бью, даже не шлепаю.
      - Очень зря. Мне кажется, ей это, как и тебе, в удовольствие.
      - Об этом вы ее сами сможете завтра спросить. Не думаю, что ей захочется добавки. Так где вам все-таки стелить?
      - Я уж как-нибудь сам справлюсь. Мне нужны простынка, пододеяльник и подушка.
      Продолжая потягивать чай, я следил за Ланой, по очереди переносившей на диван все вышеперечисленные вещи. Подергав за спинку, она убедилась в том, о чем я догадался с первого взгляда: диван не раскладывался и не раздвигался.
      Закончив стелить, она в нерешительности выпрямилась и посмотрела на меня несколько настороженно.
      - Вы хотите, чтобы я пришла к вам попозже?
      - Нет.
      Она одним движением плеч сбросила халат на пол и положила ладони на бедра.
      - Вы уверены?
      - Если мне захочется кончить, я тебя позову, но пока я предпочел бы остаться при своем и побыть один. Ступай.
      Гордость Ланы не позволила ей меня упрашивать, хотя она явно ожидала иного развития событий. Не проронив больше ни слова, она нагнулась, подобрала халат и проследовала мимо меня в спальню.
      - Дверь закрой, не-то телевизор будет вам мешать.
      Я снова остался один.
      То, как все вышло, несказанно обрадовало меня, хотя сомнения по поводу правильности моего поведения, конечно, возникли сразу же, как только дверь в соседнюю комнату тихо прикрылась. Вот уже сколько лет я привык спать, снимая с себя все, чтобы ничего не мешало. Говорят, так спят итальянцы. Не знаю. Но знаю наверняка, что если бы я решился не изменять своим привычкам и сегодня, оказавшись под одним одеялом с любой из доверившихся мне спутниц, едва ли мне удалось бы справиться с искушением. Не зря же Уайльд считал, что «единственный способ избавиться от искушенья - уступить ему». Но в душе я понимал, что подобная уступка могла дорого мне стоить уже на следующий день, когда мы все снова рассядемся по автобусу: я придерживался теории о том, что поступки человека обязательно отражаются на его лице, во всяком случае, опытный наблюдатель сможет без особого труда прочесть по его взгляду то, о чем он сам пожелал бы не распространяться. Взгляните на мужчин, у которых регулярная половая жизнь с их женами: они успокоены и размягчены, как будто никакие треволнения мира не в состоянии поколебать их уверенность в завтрашнем дне. Те же, кому регулярность незнакома, делятся на две половины: первые, затравленные тщетными поисками, опускаются донельзя и уже ни во что не верят, считая себя вечными неудачниками, расплачивающимися за одним только им ведомые прегрешенья, тогда как вторые буквально пышут неутоленной энергией и пребывают в постоянном стремлении к чему-то заветному. Завидуя, быть может, в душе отцам семейств, я все же не хотел завтра поутру уподобляться им и наводить на людей, в первую очередь, на самого себя, смертную скуку благополучия. Не зря ведь древние самураи сознательно лишали себя доступных им удовольствий соития ради сохранения замкнутости циркуляции жизненной энергии. Одно разговение на десять соитий. Но для такой расчетливости необходимо самообладание, а его-то мне как раз могло и не хватить, окажись я на одном ложе с жаждущей матерью или трепещущей дочерью.
      Выключив изрядно поднадоевший телевизор, я вышел на балкон и окунулся в переполняющую легкие свежесть лесного воздуха. Если бы не отдаленное гудение проносящихся по шоссе машин-светлячков, можно было бы подумать, что я оказался даже не в помешенной на борьбе за чистоту окружающей среды Дании, а где-нибудь на нетронутых просторах Новой Зеландии, вдали от цивилизации с ее осточертевшим прогрессом и материальной измеряемостью. Подумал о том, как было бы хорошо купить где-нибудь здесь, во Владимирской области, каменный домик с башенкой и удалиться на творческий покой, благо за неимением собственного транспорта я бы невольно лишился соблазна по поводу и без повода сбегать в суматоху Москвы. А если бы в конце концов приобрел, то привозил бы к себе фотогеничных томных дев и устраивал бы пикники и праздники во славу красоты женской плоти. Хотя даже для этого своя машина вовсе не обязательна, поскольку простенькие расчеты показывают, что гораздо целесообразнее и эффективнее раз заплатить попутке или агентству по найму такси, чем постоянно иметь одну и ту же головную боль. По дороге сюда мы проехали немало живописных местечек, где можно было бы затеять относительно недорогое строительство или даже присмотреть что-нибудь готовое в одной из приятно немногочисленных деревень. На первом этаже кухня с гостиной и всеми удобствами, на втором - спальня и студия, на третьем - в башне - рабочий кабинет. Без стальной двери и железных ставен не обойтись, но их можно замаскировать под особенности дизайна. Искушать русскую судьбу теремками провинциальной Англии не строит. На крайний случай почему бы не завести винтовку с оптическим прицелом и глушителем? Во всяком случае уверенности в собственных силах будет достаточно, чтобы она передалась завистливым соседям. А главное - воздух свободы для сердца и необозримый простор для глаз.
      Оставив дверь на балкон открытой, я вернулся в комнату, погасил свет, сбросил давно высохшее полотенце и лег спать. Последней мыслью перед тем, как меня сморил сон, была мысль о завтрашнем пробуждении и встрече с девочкой, столь незаслуженно и праздно выпоротой мною накануне.
      
_______________





































Глава 13

Утро - Саломея - Любовь трех - Инга

      
      
      - Яська, не выходи голой на балкон! Тебя могут увидеть с улицы. Сейчас же иди и оденься!
      Я открыл глаза.
      Тюль на окне развевался белым шлейфом невесты, а за ним, за ним и за стеклом чудился фигурка длинноволосой девочки, не обращавшей ни малейшего внимания на негромкие окрики матери.
      - Трусишки хоть надень!
      Я потянулся.
      - А мне ни чуточки не было больно, - послышалось со порога балконной двери.
      Ярослава прижалась щекой к косяку и стояла во всем великолепии своей детской наготы, как маленькая нимфа, хитро изучая меня из-под длинных ресниц. Ласковый ветерок теребил ее непослушную челку. Одну босую ступню она поставила на другую, как будто только что сошла с неизвестного полотна Альфонса Мухи. Грудь, вернее, то место, где ей надлежало быть, скрывалось за согнутым локотком, зато маленький живот с изюминкой пупка был доверчиво повернут ко мне и заметно дышал.
      - Я и не хотел причинять тебе боль.
      - Нет, хотели. Но я оказалась терпеливой, правда?
      - Очень терпеливой. Почему не одеваешься?
      - Чтобы маму позлить и вас порадовать.
      - Чем же ты меня порадуешь?
      - А я вам разве не нравлюсь?
      Она отпустила косяк и выпрямилась, расставив ноги пошире.
      - Не нравлюсь?
      - Так - нет.
      Она приняла прежнюю позу.
      - А так?
      - Так больше. Если ты знаешь, на что смотрят мужчины, когда смотрят на женщину, старайся до последнего момента это утаивать. Можно показать, что на тебе нет одежды, но не нужно показывать, что ты голая.
      - Как это?
      - Долго объяснять. Со временем сама почувствуешь. Который час?
      - Мам, который час?
      - Половина восьмого, - послышался голос Ланы из спальни.
      - Вот видишь, не теряй времени, иди умываться.
      - А я уже умылась. И пописала. И зубы почистила. Теперь ваша очередь. Вы не хотите вставать?
      - Не хочу, но надо, - признался я и с этими словами откинул край пододеяльника и сел.
      - Вы тоже голый спали? - восхитилась девочка, не трогаясь с места, словно сама опасалась увидеть лишнее.
      После всей этой преамбулы я как ни в чем не бывало встал, подобрал с кресла полотенце и повернулся к Ярославе спиной.
      - А ты уже тоже там была? - поинтересовался я в распахнутую дверь, за который виднелась часть кровати и загорелые ноги.
      - Ну конечно, мой господин! Путь свободен, - отозвалась Лана, и ноги зашевелились.
      Девочка хихикнула, присев в шутливом реверансе. Я хмыкнул и отправился смывать с себя остатки недавнего сна. Мне приснилось, будто я снова работаю на какой-то фирме и вынужден подчинять свой день строгому идиотскому графику, отчего постоянно конфликтую с лупоглазым увальнем-начальником, которому больше нечего делать, кроме как следить за моими огрехами. В конце концов я гнусно надругаюсь над его такой же лупоглазой, но грудастой племянницей-секретаршей, и гордо... просыпаюсь.
      В ванной стоял аромат шампуня и каких-то притираний. Белье с батареи пропало, но зато возросло количество тюбиков и бутылочек на подзеркальнике. Пообвыкнув, женщины постепенно вступали в свои права. Как ни странно, вода с утра текла под почти московским напором, и душ сразу же выявил все свои изъяны, облив стены, пол и даже потолок. От потопа спасала только не первой свежести клеенчатая занавеска. Не имея времени понежиться под упругими струями, я наспех смыл с лица остатки пены после бритья, кое-как вытерся вчерашним коротким полотенцем и, обернувшись им же, вышел одеваться к завтраку.
      Ярослава, по-прежнему голышом, сидела на моей простынке и смотрела новости.
      - Ты не опоздаешь? - выглянула из спальни Лана. - Доброе утро. - Это уже относилось ко мне.
      - Доброе, доброе. Мама права, марш с моей кровати одеваться.
      Девочку как ветром сдуло. Только гладенькая попка сверкнула мимо стола. Я получил возможность привести себя в некоторый порядок без посторонних глаз. Не могу сказать, чтобы я стеснялся, однако уподобляться моим спутницам, считающим своим долгом то и дело напоминать о своей божественной сущности, мне было не с руки. Достаточно того, что Ярослава видела меня в костюме Адама полубоком сзади.
      - Нет, я надену это! - услышал я ее упрямое повизгивание. - Я уже была на улице, там жарко.
      - Надевай, что хочешь, - устало оглянулась через плечо выходящая из спальни Лана.
      Сама она была в малиновых обтягивающих джинсах и красно-белой полосатой футболке. Белоснежные кроссовки на босу ногу. Свежий грим на лице. Огонь во взгляде. Остановилась, ожидая меня (на самом деле - комплимента).
      - Девушка, вы кто? - прищурился я.
      - Трудно сказать. - Она довольно улыбнулась. - Говорят, ваша соседка. А по совместительству еще и родительница одной местной русалки.
      - Я не русалка, я нимфа! - крикнула Ярослава.
      - А ты покажи Косте, как ты разоделась. Нимфы так не ходят.
      Девочка не заставила себя ждать и радостно выскочила прямо на мать, повиснув у нее сзади на шее.
      - Вот-вот, еще задуши меня от избытка чувств.
      Наряд Ярославы оставляли вчерашние сандалии, ремешки которых, до сих пор спрятанные под брюками, оплетали ее тонкие загорелые игры почти до колен, коротенькие шорты, как будто вырезанные ножницами из старых джинсов путем отсекания брючин, и длинная хлопчатобумажная хламида, эти шорты почти скрывавшая. Мешковатый верх удачно подчеркивал изящный низ и мне, честно говоря, весьма понравился.
      - Вот так мы одеваемся, - заметила Лана, подталкивая дочь вперед. - Ну ладно, все тебя оценили, теперь топай в столовую.
      - Думаю, после завтрака мы еще поднимемся в номер, - сказал я. - Ничего брать с собой пока не будем.
      - Если не боитесь, я не против.
      В коридоре мы лицом к лицу столкнулись с Зоей и Тамарой.
      - Уже позавтракали? - как будто старой знакомой кивнул я Зое.
      Та перевела взгляд с Ярославы на меня, слегка натянуто улыбнулась Лане и сказала, что они ищут номер нашего гида. Я вынужден был признаться, что с его дислокацией не знаком, и мы пошли дальше.
      - Познакомились? - язвительно поинтересовалась Лана, пользуясь тем, что девочка вприпрыжку ускакала вперед.
      - Почему бы и нет? У Тамары периодический мигрень, так что Зое иногда не с кем поговорить. Вчера в кафе нас Еврей Евреевич - то бишь Семен Зубкович - познакомил.
      - Вы даже имена всех знаете! Вот бы уж никогда не подумала, что вы можете быть таким общественником.
      - В каком смысле?
      - Вы производите впечатление человека замкнутого и, как говорится, самодостаточного.
      - В самом деле? Приятно это слышать. Хотя, как видишь, в действительности я разный.
      - Да уж вижу. Почему бы вам не пригласить этих милых девушек к нам в номер на следующую ночь? Может быть, мигрень к тому времени пройдет.
      - Сдается мне, что я недостаточно тебя вчера взгрел, дорогая. Ей богу, жалость, вот худшее из наших качеств. Жалость и чувство меры. Последнее нас часто подводит.
      - Эту мысль надо будет непременно записать.
      - Я запомню.
      Лана не сдержала улыбки, и мы больше к этой теме не возвращались. Во всяком случае до тех пор, пока не сели в автобус (как водится, все на свои обычные места) и Зоя не стала выказывать мне отдельные знаки внимания, выражавшиеся то в просьбе открыть заевшее окно, то в невинных вопросах относительно нерасслышанного из рассказа Леонида Андреевича, то в ничего не значащих замечаниях на тему местных достопримечательностей и города Владимира как такового. Но это произошло уже после завтрака, за которым выяснилось, что мой вчерашний разговор в кафе, чего я и опасался, не прошел даром. Вернее, мне так показалось, поскольку никто, разумеется, к нам не подходил и не интересовался нашим самочувствием и тем, как мы провели ночь. Были просто взгляды, понимающие улыбки да атмосфера недосказанности. Только сам Сёма почел своим долгом, придя последним, продефилировать мимо нашего столика и угостить удивленно поднявшую бровки Ярославу шоколадным батончиком.
      - Что нужно сказать? - напомнила Лана.
      - Спасибо...
      - На здоровье, дитя мое. Сегодня купаться будем? - Это уже относилось ко всем нам.
      - У Кости нету плавок, - ковыряя кубик сахара в масляной лужице посреди блюдца с манной кашей сказала Ярослава и больно стукнула меня под столом мыском сандалии.
      - Между прочим, есть, - подскочил я. - Извини, что не рассказал тебе сразу, как только их нашел.
      - Ну ладно, приятного аппетита, не буду вам мешать, - изобразил на лице нечто вроде замешательства Сёма и, кивнув Лане, проследовал мне за спину.
      Иван Николаевич, человек-оркестр, присоединился к нам уже когда разнесли горячее (сегодня был довольно вкусный рулет с мясом и яйцом). Он был оживлен и доволен собой, напрашиваясь на дежурный вопрос, который я не преминул задать, услышав в ответ:
      - Чудесно! Просто чудесно! Сегодня мне удалось сделать несколько замечательных снимков рассвета.
      - В самом деле? Где же это вы его сумели подстеречь? - заинтересовалась на пару со мной Лана. - Вокруг ведь лес.
      - А я на Клязьму ходил. Успенский собор в лучах восходящего солнца, да на утесе, да в кучевых облачках - это, я вам скажу, что-то!
      - Поздравляю, - сказал я.
      Мы еще поговорили о том о сем, о здешнем исконно русском колорите, об особенностях запечатления природы, о фотографии вообще и о коммерческой фотографии в частности, когда в столовую быстрым шагом вошел Леонид Андреевич в сопровождении Зои и Тамары. Пожелав всем доброго утра и приятного аппетита, он объявил, что произошла небольшая накладка с автобусом и что транспорт подадут с получасовым опозданием, но это, естественно, не должно никого смущать, потому что все запланированное на сегодняшний день мы, разумеется, выполним, так что сбор в холле в девять тридцать, а пока можно погулять по территории, но только недалеко, чтобы не пришлось ждать, когда подъедет автобус.
      - Так автобус все-таки будет? - переспросила у меня Лана.
      - Скорее всего. Видимо, вчера наш водитель на радостях надрался и сегодня его решили не будить.
      - А может, он разбился? - предположила Ярослава.
      - Яська, прекрати глупости говорить!
      - Может быть, - согласился я и машинально поискал глазами дедушку с внучкой.
      Они были на месте и чинно доедали завтрак. Значит, это не специальная затяжка времени в ожидании, например, милицейской облавы по подозрению в очередном зверском убийстве миллиона детей во Владимирской области, а действительная непредвиденная задержка по вине принимающей стороны.
      - Пойдем покупать фрукты, - обрадовалась девочка, вспомнив о вчерашнем нашем намерении.
      - Если только киоск работает, - сказала Лана, тоже как будто не слишком удрученная возникшей заминкой.
      Киоск за углом гостиницы и в самом деле уже открылся. Мои дамы накупили не слишком взрачных, хотя и красных, яблок, нездорово гигантского размера грушу и две полулитровые бутыли кваса в дорогу. Со всем этим багажом мы вышли на площадку перед крыльцом и стали на природе дожидаться обещанной автобусной замены. Похоже, большинство наших спутников тоже решили не злоупотреблять гостеприимством своих номеров (интересно, каково им было в не люксах?) и провести время в прогулках на теплеющем с каждой минутой воздухе. Некоторые обратили внимание на нашу предусмотрительность, и вскоре перед киоском выросла недлинная, но оживленная очередь. Незаметно прошло пятнадцать минут. Через двадцать кое-кто сдался и скрылся в гостинице, вынырнув уже на своих погруженных в тень балконах, чтобы с независимой высоты наблюдать за течением событий. Течения же не было за неимением самих событий.
      Наступившее безвременье не волновало только Ярославу. Она уже съела презент - шоколадный батончик - и теперь наслаждалась тем, какое впечатление производит на окружающих своим, по выражению Ланы, «распутно-девственным видом». Она то прохаживалась по стволу спиленной сосны, то прыгала на одной ножке в воображаемые классики, то садилась на корточки прямо на бордюр и кусала яблоко, а то просто кружилась на месте, изображая большую, едва вылупившуюся из куколки бабочку. Особенно пристально за ней наблюдали почему-то кооперативщики из Долгопрудного, которых я прежде называл «гопниками». Славка в неизменной майке с «Чикаго Буллс» тоже иногда оказывался с ней рядом, но как бы нечаянно и изображая при этом на лице полнейшую апатию. Еврей Евреевич поглядывал с балкона. Человек-оркестр плутал между соснами на некотором отдалении и то и дело прикладывался оком к видоискателю видеокамеры. Или мне только казалось. Потому что сам я вспоминал свое сегодняшнее пробуждение и думал о том, какого наслаждения лишаю себя, желая любой ценой не выходить за рамки приличия. Не знаю, многим ли пришла в голову ассоциация с Саломеей и ее танцем семи покрывал перед Иродом и Иродиадой. Меня эта ассоциация не покидала. Причем я вовсе не был уверен в том, не отведена ли мне в разыгрываемой пьесе не только завидная роль Ирода, но и бедняги Иоанна Баптиста43.
      Ярослава была свежа, обольстительна и непосредственна. Играя в детство, она давала понять, что ей льстит мужское внимание, одновременно распаляемое и сдерживаемое ее нежным возрастом. Неутоленное накануне желание сделалось от этого только еще более навязчивым и рисовало теперь в моем воображении картины далекие от тех, которые видят отцы семейств перед отъездом на прогулку в запаздывающем автобусе.
      - Иногда мне кажется, - признался я сидевшей рядом Лане, - что у нее уже был любовник и не один. Во всяком случае она позволяет так думать.
      - Девочки часто опережают свой возраст, - неопределенно ответила та, отрывая от губ горлышко бутылки с квасом. - Я никогда не делала для нее тайну из взрослой жизни, но при этом она прекрасно знает, что залог успеха девушки - ее недоступность. По крайней мере до некоторых пор. Вам не приходилось читать один английский роман под названием «Девственная любовница»?
      - Приходилось.
      - Что, правда?!
      - Самое смешное, что я его переводил. Причем название это придумал я сам, уступая просьбам редактора, который счел, будто оригинальный заголовок не слишком привлекателен для русского читателя. Так к чему вы о нем вспомнили?
      - Слушайте, я просто потрясена. А вы, оказывается, талант! Я и не знала, что вы настолько многогранны!
      - Переводы - мое давнишнее хобби. Итак, ты находишь сходные черты в Лилиан и Ярославе?
      - Не совсем, конечно, - поправилась Лана. - Но просто я тоже считаю, что можно многое знать - понаслышке или по собственному опыту - и при этом оставаться чистой.
      - А ты считаешь, Лилиан была чиста? При том, что единственной ее уловкой было то, что она не пускала автора и героя романа в самое заветное свое отверстие, чтобы тот не нанес непоправимый ущерб ее девственной плеве. Все же остальное оставалось открытым для его ласк. Ты это называешь чистотой? Еще неизвестно, на что она отваживалась в отношениях с отчимом.
      - По крайней мере она оставалась девственной физически, а это уже о чем-то говорит.
      - О чем же?
      - Костя, не допытывайте меня.
      - Ты сама начала. Или своей дочери ты готовишь ту же участь: «синий чулок», с которым кто только ни переспал?
      - Костя, перестаньте.
      - А ты, конечно, считаешь, что у твоей дочери просто хорошо развита женская интуиция?
      - Это не интуиция никакая, а обычный природный рефлекс. Она вас возбуждает?
      - Не то слово. Хотя едва ли могу сказать точно чем.
      - Потерпите годика два. Я сохраню ее для вас нетронутой.
      При этих словах она добродушно улыбнулась, и я так и не понял, шутит она или говорит серьезно.
      - Автобус! - раздался с балкона крик Славки. - По коням!
      Вопреки предположениям Ярославы о гибели автобуса и моим собственным - о пьянстве водителя, на поверку это оказался все тот же «Икарус» со все тем же шофером.
      - Зато сегодня никто не опоздал, - было первое, что сказал Леонид Андреевич в микрофон ко всеобщему удовольствию.
      Чей-то вскрик «кроме автобуса» остался незамеченным.
      Нас снова повезли по шоссе к мосту через Клязьму. Завидев справа впереди крутой откос берега с застывшем на нам ансамблем соборной площади, я вспомнил рассказ Ивана Николаевича о его предутренних съемках и в душе согласился, что уж если охотиться за красивыми кадрами, то путем некоторых трудностей и лишений, а не через грязное окно «Икаруса», как то сейчас пытались делать особенно нетерпеливые из наших спутников, словно не догадывавшиеся о том, что сделать снимок на память они смогут минут через десять, неспешно прогуливаясь между этими же самыми соборами. Более очевидные проявления людской глупости мне приходилось лицезреть лишь за границей, когда темной ночью туристы отчаянно фотографируют через окна автобуса расположенный где-нибудь на далекой скале замок, причем на полном серьезе пользуются при этом вспышкой. Сам я никогда никого не останавливал (дураки верят не советам, а собственному опыту), но мне всегда хотелось посмотреть на их физиономии, когда они будут получать из проявки готовые фотокарточки с черным стеклом и слепящим шаром света на месте заветной достопримечательности.
      - Мне все-таки кажется, эта девица к вам не равнодушна, - не выдержала Лана после очередного поворота в мою сторону гордой черноволосой головки Зои.
      - Кажется. Кстати, не вижу в этом ничего плохого. Если человек не вызывает в других чувство любви или ненависти, мне непонятно, зачем он родился.
      - Даже так? Вот вы сразу все переводите в область философии и маскируете за высокими материями, а я бы выразилась проще: девица клеится, а вы ей потакаете.
      - Мне следовало попросить водителя тормознуть и высадить ее из автобуса?
      - Нет, но...
      - Вот и я о том же. Я-то думал, что у тебя чутье на подобные вещи и ты, как и я, видишь в этой черно-белой парочке обыкновенных лесбиянок, которым мужское общество льстит, но не более.
      - Лесбиянок? Не смешите меня. Девицы знают свое дело. Даже вы клюнули. Хотя, почему «даже»? У вас хобби такое.
      - В смысле...
      - Вечный поиск красоты в виде голожопой модели.
      - Откуда столько пошлого цинизма? Вчера под моей розгой голожопой была ты, и ничего, все в порядке вещей. Я совершенно не собираюсь никого защищать, но призываю к справедливости.
      - А если хотите справедливости, то в лучшем случае ваша Зоя, или как ее там, заурядная двустволка.
      - Что заурядная, не спорю, а вот насчет «двустволки» я бы не спешил.
      - Желаете сами проверить и убедиться в правоте моих слов?
      - Отнюдь. Как я сказал однажды в детстве: «если в окнах горит свет, это еще не означает, что хозяева дома». Некоторые женщины не волнуют меня вообще, некоторые только раздражают, на некоторых мне нравится исключительно смотреть, некоторых - исключительно трогать. Спать мне не нравится ни с одной, но иногда приходится.
      - Да вы просто лорд Байрон какой-то! Тот избегал застолий, потому что терпеть не мог видеть, как едят женщины.
      - Ничего странного. Всего лишь переизбыток эстетизма в крови. Если любишь все прекрасное и считаешь воплощением красоты женщину, особенно женщину недосягаемо роскошную, поглощение еды, что само по себе является актом естественным и потому слишком приземленным, невыносимо безобразит ее черты. Это все равно, что тиражировать Мону Лизу на конфетных фантиках. Кто-то не знает, кто такая Мона Лиза, кто-то не заметит, а кого-то это покоробит. Чем тоньше сито искусства, тем больше остается в нем непроцеженной грязи. Не зря же маниакальному уничтожению красоты всегда придавались именно натуры утонченные. Жизненная фальшь возведенных на пьедестал идеалов заставляла их в конце концов браться за клинок и вершить свой собственных суд.
      - Вы их оправдываете?
      - Я никого не оправдываю. Но их, мне кажется, я понимаю.
      - Страшный вы, однако, человек, Костя.
      - Тогда пугайся.
      - Нет, на самом деле. Иногда вы производите впечатление, простите за сравнение, беззащитного ребенка, а иногда в вас и в самом деле как будто просыпается злой гений.
      - Разве ты не хотела сказать «злобное животное»?
      - Почему-то «злой гений» мне кажется более подходящим эпитетом. - Лана посмотрела в окно. - А вас интересуют маньяки?
      - Маньяки есть ни что иное как фанатики идеи. История показывает, что фанатизм никогда и ни в чем не шел никому на пользу, ни в религии, ни в политике, ни даже в творчестве. Но и фанатики делают свое дело - они пугают. Порой одного этого бывает достаточно.
      - Для чего?
      - Чтобы оставить после себя след.
      - Понятно - наследить? - Она с натянутой улыбкой повернулась ко мне. - Так вы тоже маньяк?
      - Ты только что правильно заметила, что эта порода меня некоторым образом интересует. Если бы я был одним из них, едва ли я стал бы над их природой задумываться, тебе не кажется?
      - Кто же вас, мужчин, разберет?
      - Похоже, я тебя разочаровал. Вас, женщин, маньяки как раз таки и увлекают сильнее любой конфеты. Чем ближе опасность, тем лучше. Не так ли?
      - Смотря какая опасность.
      - Многообещающая, полагаю. Побаиваясь, вернее, надеясь, что я склонен к маниакальности, ты сначала согласилась на знакомство со мной, потом, трепеща от ужаса, впустила к себе в дом и позволила привязать к кровати, теперь покорно следуешь за мной в этом адском автобусе, готовая на все, ради удовлетворения своего женского ненасытного любопытства.
      - Ну, положим, от ужаса я никогда не трепетала. Я все-таки не такая дура, чтобы не чувствовать людей. Доля риска, конечно, была, но, кто не рискует...
      - ... тот пьет только шампанское.
      - Да, примерно так.
      - В завершение этой темы, - сказал я, снова ловя на себе взгляд теперь уже Тамары, через плечо Зои, - мне бы хотелось дать тебе одно тонкое, но уже достаточно упрощенное задание. Как рабыня ты не можешь от него отказаться - ты можешь только отказаться продолжать быть моей рабыней. Согласна?
      Лана кивнула.
      - Хочешь остаться моей рабыней?
      Снова кивок.
      - В таком случае я возлагаю на тебя обязанность свести знакомство с этими девицами, как ты говоришь, узнать, кто они на самом деле, чтобы у нас больше не возникало по этому поводу споров, и в результате увлечь их самих мыслью о добровольном рабстве. В качестве наживки можешь использовать себя, Ярославу, что угодно, только не беспокой меня до тех пор, пока они ни окажутся в твоем распоряжении. Как ты думаешь, справишься?
      - Я уже пожалела, что слишком поспешно дала свое согласие, - улыбнулась Лана и, перегнувшись через мои колени, обратилась к приятно удивленным подружкам: - Девочки, не хотите кваса?
      Тамара посмотрела на нее и отвернулась, но Зоя с улыбкой протянула руку за бутылкой и приняла ее так, как умелые шлюхи завладевают крепнущим стволом мужского достоинства: на расслабленную ладонь, лениво и уверенно. Крышка осталась у Ланы. Зоя запрокинулась и приложила горлышко к своим густо накрашенным губам. Я внимательно следил, как две губные помады соприкасаются: теплая помада Зои и уже остывшие на резьбе пластмассового горлышка следы помада Ланы. Когда Зоя закончила пить и предложила бутыль Тамаре, та не отказалась, тоже сложила губы трубочкой и сделала несколько глотков. Автобус тряхнуло, квас плеснул на ее черную футболку, Тамара ойкнула, Зоя рассмеялась, мы с Ланой остались довольны.
      Почувствовав настойчивые удары по своему креслу, я оперся на подлокотник и оглянулся. Ярослава с вызовом смотрела на меня и хмурилась.
      - Зачем вы отдаете им наш квас?
      - Подвинься-ка, я тебе кое-что скажу.
      Я пересел к девочке. Воспользовавшись этим, Лана сразу же заняла мое место и о чем-то заговорила с продолжавшей смеяться Зоей.
      - Я не буду говорить тебе, как мама, чтобы ты вела себя прилично. Меня это не касается. Можешь хоть прямо здесь раздеться и покакать на сидение - это твое личное дело, только расхлебывать кашу и убирать за собой придется тебе. Что посеешь, то и пожнешь.
      - У меня папа говорит: «то и пожмешь».
      - Очень остроумно. Передавай ему привет. Но если ты будешь вмешиваться в мои планы и тем более мне мешать, я рассержусь и никогда на тебе не женюсь.
      - Ну и не надо! Останусь холостой. Мама живет одна и ничего.
      - У нее есть ты.
      - И у меня тоже кто-нибудь будет.
      - Скажи лучше, что ты думаешь об этих девушках?
      - А что я должна про них думать? - Она больно шлепнула меня ладошкой по колену. - Вы - противный!
      - Ну, например, что они тебе нравятся или нет.
      - А вам они нравятся?
      - А если да?
      - Тогда и мне да.
      Я наклонился к ее ушку и прошептал:
      - Я дал твоей маме задание познакомиться с ними. Если она с этим заданием не справится, я перестану считать ее своей рабыней. Ты имеешь право ей помочь.
      - Она справится, - закатила глаза девочка; ее ладошка при этом продолжала лежать на моем колене. - Вы ее просто не знаете. Ее женщины тоже любят.
      Порой меня изумляет, с какой охотой многие люди берутся за дела, которые поручаешь им со скуки. Подобно тому чертенку, которому бедный крестьянин из индийской сказки приказал выпрямить хвост дохлой собаки. Правда, на кону стояла жизнь самого крестьянина, которого чертенок обещал убить, как только выполнит очередную задачу. Испуганный крестьянин обратился к мудрецу, тот нашел выход, и теперь чертенок потел, выпрямляя упорно не поддающийся хвост. Крестьянин был спасен, а чертенок оказался при деле. Как бы то ни было, но на протяжении экскурсии по городу я стал свидетелем чудесного превращения несколько взвинченной и поутру напряженной матери малолетнего чада в пленительное существо, которое хотелось бы назвать «феей», если бы оно не было лишено принадлежности к определенному полу. Я же оказался почти забыт; между мною и закадычной теперь троицей курсировала только Ярослава, а я мог полностью посвятить свой досуг обмену опытом с Иваном Николаевичем и приобщению к русской старине. О чем Лана водила беседы с обеими девушками я никогда впоследствии не интересовался, предпочтя заботу об урожае, то есть пожинание плодов ее усилий. Расставание произошло лишь на время обеда, который состоялся в обещанном гостинично-торговом комплексе «Заря», по адресу улица Студена Гора, 36.
      - Какие успехи? - осведомился я.
      Лана покосилась на прилипшую к стакану с компотом дочь, и я добавил:
      - Она в курсе, что ты получила партийное задание. Мы побеждаем?
      - Думаю, вечером сами увидите. Имейте в виду, что есть предложение воспользоваться тем, что у нас все-таки люкс и собраться всей компанией.
      - То есть всем автобусом?
      - Не совсем: они, вы и я.
      - И я, - подсказала девочка.
      - Посмотрим. У Тамары, надо полагать, голова больше не болит?
      - И не болела. Месячные, знаете ли. Они у нее всегда так кончаются. Уже все в порядке, и девушка готова в бой.
      - Каким образом?
      - В их паре, насколько я понимаю, она чаще играет роль мужчины. Зоя, та всеядна и готова предложить себя любому, кто способен оценить ее по достоинству.
      - А оно у нее есть?
      Мы вынуждены были здесь прерваться, потому что к нам по привычке подсел Иван Николаевич, задержавшийся, по его собственному признанию, в «маленьком домике». Ярослава хотела было переспросить, где это, то я не больно наступил под столом ей на ногу, и девочка вместо «А где это!» выпалила «А где-э-то я видела вон того дядю».
      - Это наш водитель, который не напился и не разбил автобус, - сказал я.
      - А что, были к тому поползновения? - опасливо навострил уши Иван Николаевич.
      - Да мы тут утром просто поспорили, отчего автобус задержали. Я не сторонник крайностей, и потому предположил, что человек поддался естественному искушению.
      - Н-да, случается, вы совершенно правы. Надеюсь, он все-таки до конца маршрута продержится.
      - Соль не передадите?
      - Да, конечно, пожалуйста.
      После обеда, во время знакомства с музеем Золотых Ворот, в дружбу наших дам попытался вторгнуться Еврей Евреевич, однако был проигнорирован и остался ни с чем. Когда мы стояли перед довольно примитивным макетом-панорамой штурма города Владимира татарскими полчищами и был притушен свет, я краем глаза видел, как стоявшая у самой стены Зоя вытянула шею и поцеловала Лану не-то в щеку, не-то в уголок губ. Находившаяся подле них Тамара делала вид, будто ничего не замечает. Мне эта сцена показалась весьма эротичной. Надеюсь, только мне, потому что я вовсе не хотел огласки и эпатажа всей автобусной публики. При свете женщины держались хоть и вместе, но вполне независимо, а крутившаяся у них под ногами Ярослава дополняла своей невинной физиономией картину благопристойности.
      На обратном пути обе подруги перебрались к Лане на заднее сидение и всю дорогу неудержимо веселились, благо лекция Леонида Андреевича на тот момент была исчерпана. Ярослава сидела со мной и обстоятельно пересказывала все то, что ей удалось узнать из разговоров матери:
      - Они приглашают ее сегодня вечером к себе пить шампанское, которое купили вчера в том же магазинчике, в котором мы покупали мороженое и йогурт. Она пока не отказалась, но сказала, что должна будет поговорить с вами. Вас, наверное, тоже пригласят. Это черненькая Зоя сказала. Костя, а меня вы тогда с собой возьмете?
      - Рассказывай дальше.
      - Ну так вот. А блондинка предлагает вместо шампанского идти на какое-то озеро купаться. Только не на то, на которое всех зовет тот дядя. Она говорит, тут в округе их несколько. Бывала здесь, кажется, раньше. Говорит, там никогда никого не бывает: местные не ходят, а приезжие не знают дороги. Говорит, можно купаться голыми. Вы бы пошли?
      - Но туда-то нас с тобой, похоже, вообще не звали.
      - Нет, почему? Мама спросила, не будут ли они возражать, если с ними пойдет ее друг, то есть вы.
      - А они?
      - Беленькая выдвинула условие, чтобы вы тоже купались голым. Мама сказала, что у вас и так плавок нет.
      - Есть.
      - Я ей тоже сказала, что есть, а они на меня набросились, сказали, чтобы не подслушивала, что я еще маленькая и все такое. Я все правильно сделала?
      - В принципе да. А сама бы ты что выбрала: шампанское или купание?
      - И то и другое. Купание в шампанском. - Она засмеялась своим мыслям. - Если вы куда-нибудь с ними пойдете, не оставляйте меня, пожалуйста, в номере.
      - Хорошо.
      - Обещаете?
      - Обещаю.
      Автобус вырулил на уже знакомую нам площадку перед гостинице. С шипением открылись двери. Подруги первыми сбежали по ступенькам на улицу. Лана последовала за ними, остановилась при выходе, и когда мы с девочкой спустились в числе последних, взяла меня за руку и потянула в сторону. Тамара и Зоя взирали на нас из-под козырька крыльца.
      - Как вы и хотели, они в моем распоряжении, - заговорила Лана, делая им знаки, что сейчас идет. - Они почувствовали во мне родственную душу и готовы попробовать, такова ли я на самом деле, как та, за которую себя выдаю. Пока я получила только приглашение заглянуть к ним в номер...
      - Кстати, какой?
      - ... триста первый, на нашем же этаже. Не знаю, что там будет, но думаю, что чисто женские игры.
      - Я хочу поприсутствовать, - заметил я.
      - Я тоже, - поддакнула девочка.
      - Чтобы все испортить? Не нужно опережать событий. Мне уже самой интересно, чем все это закончится. Кстати, беру свои слова обратно: девочки оказались на редкость забавными.
      - А как же шампанское? - сказала Ярослава.
      - Вы уже в курсе? Да, есть идея собраться с шампанским, а может быть, даже отправиться всем вместе на озеро купаться.
      - Голышом, - дополнила девочка.
      - Там как будто никогда никого не бывает. Не знаю, как вы, а я бы сходила.
      - Во всем, что ты рассказала, у меня есть какая-нибудь роль? В конечном счете, ты продала себя им или их мне?
      - Пока не знаю, но скоро все выясню. Я хотела пригласить их сразу к нам, сославшись, как вы и сказала, на то, что у нас люкс, однако Тамара отказалась, а Зоя не стала ей перечить. Так что, если не возражаете, вам придется некоторое время побыть с Яськой наедине.
      - Он не возражает, - ответила за меня девочка, скрещивая на груди длинные рукава своей хламиды и выставляя вперед одну ножку. - Мы с Костей ладим.
      Каждый понял это ее высказывание по-своему. В итоге я пожелал Лане успехов, вручил ключ от номера Ярославе и сказал, что приду через пять минут. Мне всего-навсего захотелось пить, но пить из начатых бутылок с квасом моих спутниц я брезговал и решил заглянуть в киоск. Ярослава побежала на крыльцо, размахивая ключом, Лана пошла следом за обнявшимися подругами, а я, наконец-то предоставленный самому себе, пристроился к уже опять образовавшейся очереди. Стоявшие впереди кооператоры скупили пол-ларька, вынудив меня усомниться в том, что сегодня мне вообще что-нибудь достанется, однако я зря беспокоился, поскольку квас занимал их в меньшей степени, нежели трехлитровые банки с соленым огурцами. Если учесть, что через каких-нибудь два часа нас ожидал полноценный ужин, о причинах столь откровенной борьбы с голодом можно было только догадываться. Оказавшись наконец перед окошком, я скромно спросил, холодный ли квас.
      С тех пор я знаю, что имеется в виду, когда в новеллах романтиков говорится: «ему ответила девушка неземной красоты», а дальше следуют описания белоснежной кожи, длинных ресниц, «глаз испуганной лани», «алой ранки губ» и прочих поэтических прикрас, коими с точки зрения автора должна обладать идеальная возлюбленная счастливого героя. Ибо нечто подобное, только реальное, из плоти и крови, посмотрело на меня из недр киоска и сообщило, что холодильник испортился и все напитки, увы, теплые. Не помню, что я ответил, но в руке у меня оказалась какая-то бутылка, а в протянутой ладони - мелочь со сдачи. Девушка продолжала вопросительно смотреть на меня. Произойди эта встреча в кулуарах конкурса красоты, я бы и то поздравил себя с удачей, что в коем-то веке удалось узреть не просто хорошенькую мордашку, а снизошедшую до мирской суеты надменную небожительницу, не нуждающуюся в формальном подтверждении своего первенства. Но поскольку передо мной был обыкновенный заштатный киоск, а в нем - уставшая от летней духоты продавщица, мое потрясение трудно было передать словами, а еще труднее пережить. Между тем очередь на мне заканчивалась, и я, теряя сознание, без преамбул и предисловий заговорил о чудесной силе внезапной любви, об исцелении Лазаря, о могиле Элоизы и Абеляра на кладбище Пэр-Ляшез и об Успенском соборе в закатном золоте над рекой.
      - Все это очень хорошо, - сказала она, - но что вам надо?
      - Покоя. Сейчас мне кажется, что я как никогда близок к его обретению. Что вы делаете сегодня вечером?
      - Вас действительно интересует, что я делаю или не делаю ли я ничего? Меня ждет муж.
      - Муж. Муж? Не думаю, что он достоин здесь упоминания, поскольку он явно не знает, чем обладает, если отпускает вас на весь день одну.
      - Вы не много на себя берете? - Она отвела от лица непослушную прядь, и мне бросилась в глаза ее тонкая кисть, вся в золотых браслетах. Браслеты брякнули. - А вообще вы мне мешаете. Я закрываюсь.
      - Вы закрываетесь от дневных треволнений и открываетесь для вечерних утех. Почему бы нам не отпраздновать годовщину нашего знакомства?
      - Вам не кажется, что вы несете чушь?
      - Ничуть. Через год будет ровно год, как мы познакомились. Минута в минуту.
      Она насупила брови, но передумала и улыбнулась. Я понял, что и на солнце бывают пятна: один ее зуб, наверху, слева, оказался золотым. Лучше бы она оставалась хмурой. Теперь этот зуб не то, чтобы охладил мой пыл, но заставил вернуться после непродолжительного парения в небесах на постылую землю. Когда представится возможность, подумал я, нужно будет первым делом удалить эту пошлейшую коронку и заменить на обыкновенную, фарфоровую.
      - Знаете ли, я не имею привычки отмечать то, чего не произошло и не произойдет. Тем более с посторонними.
      - Почему у вас все строится на отрицании? Если вы скажете мне, как вас зовут, а я назовусь Константином, можно считать, что мы уже не посторонние, а значит знакомство состоялось, и у меня есть полное право пригласить вас на ужин, хотите - вот в эту самую гостиницу, хотите - куда хотите.
      Единственное неудобство, которое я уже начал испытывать, заключалось в том, что через окошко я видел ее не всю, а только прекрасное, как с картинки глянцевого журнала, лицо (рот закрыт, про зуб забыли), и потому не мог судить, подстать ли ему ее фигура или проказница природа и здесь сыграла свою злую шутку. Я с напряженным вниманием следил, как она снимает форменный халатик, сворачивает его, убирает в целлофановый пакет, прячет под прилавок, достает из сумочки ключи и открывает дверцу, чтобы закрыть на ночь все железные ставни и замки киоска. Нет, чудо продолжалось, природа не пошутила! Ноги не от ушей, но пропорциональные, под зеленой футболкой с предательскими темными пятнами пота в подмышках - полные груди, придерживаемые чашечками жесткого лифчика, попка, обтянутая темно-синими тренировочными брюками, похожая на попку бегуний - узкая и задорно выступающая, одним словом - нет, чудо продолжалось. Хотя это я уже сказал чуть выше. Тогда о чем я?..
      - Раз вы такой настырный, подержите-ка вот этот ставень. Нет, только не просто подержите, а надавите да посильнее, он хуже всего в паз входит.
      Ставень в конце концов поддался, в паз вошел, и моя незнакомка, как непослушную лошадку, стреножила его здоровенным амбарным замком, продев через ржавые петли.
      - За помощь - спасибо, - сказала она, - а свои нелепые ухаживания оставьте, пожалуйста, при себе. Я тут на всяких понасмотрелась. До свиданья.
      - Вот и я говорю о свиданье, - подхватил я, хотя уже чувствовал неловкость из-за того, что приходится откровенно навязываться, и все же продолжал, поскольку к нашему разговору примешивался еще и мой внутренний голос, который призывал к настойчивости и упорству и требовал не сдаваться: - Вы уже успели меня оскорбить, причислив к разряду «всякий», и при этом до сих пор не назвали своего имени.
      - Это неважно.
      - Очень даже важно. - Я шел рядом с ней, отставая на шаг, видел происходящее со стороны, краснел в душе за свою внезапную слабость, но шел. - Я не могу теперь даже вспомнить, зачем купил эту бутылку с квасом. Как я вам сказал меня зовут?
      Она насмешливо оглянулась, не останавливаясь.
      - Константин?
      - Вот видите, я стал забывать собственное имя.
      - Пейте йод-актив: восстанавливает память.
      - Есть еще одно средство, которое может ее восстановить. И знаете его только вы. Но почему-то бежите от меня, как будто впервые увидели живого москвича, который предлагает вам руку и сердце.
      - Вы что ли?
      Снова между растянувшимися в улыбке сладострастно зовущими губами блеснуло золото зуба, но я прогнал это видение и бросился в бой.
      - Не буду обманывать и говорить, что специально приехал во Владимир, чтобы подойти сегодня к вашему киоску и завязать знакомство с его хозяйкой, то есть с вами, однако теперь я вижу во всем этом волю провидения, ибо встреча наша все-таки произошла, и, не знаю, как вы, а я чувствую, что не зря. Когда я вас увидел, то сразу понял, чего мне не хватало в жизни - идеала. Знаете, странное ощущение, когда несбыточное вдруг оказывается рядом, и ты может протянуть руку и дотронуться до него, но не делаешь этого, потому что до конца не веришь в его реальность. И все-таки вы есть, прекрасная, живая и теплая, ваша работа на сегодня закончена, вы закрываетесь и идете домой, где, как вам кажется, вас ждет муж, тогда как на самом деле он вас не ждет или же его просто у вас нет. Поправьте меня.
      - Муж есть.
      - Хорошо. Тогда ответьте наконец, как вас зовут? Рая?
      - Рая.
      - Нет.
      - Что нет?
      - Не Рая.
      - Какая разница?
      - Я вам только что объяснил. Вы по-прежнему считаете, что наша встреча случайна и после нее вы сможете жить, как прежде?
      - А вы думаете, это зависит от вас?
      - Нет, ну почему же? От вас тоже.
      - Если вы такой провидец, каким прикидываетесь, то должны сами угадать, как меня зовут.
      - Вас на самом деле зовут Венера Владимирская, но сами вы себя называете по-другому, и я только хотел выяснить как?
      Мы уже обошли гостиницу сзади и теперь приближались через перелесок к прячущимся за деревьями домам. Я вспомнил, что меня ждет в пустом номере Ярослава, но на сей раз ни одна струнка моей души не была задета. В литературе подобное состояние принято определять как «одержимость». Я одновременно знал и не знал, чего добиваюсь. Но наверняка не знал зачем.
      - Сама себя я называю Ингой. Довольны?
      - И тому, что знакомство все-таки состоялось, и вашему имени, которое оказалось примерно таким, как я и ожидал: тягучим и упругим. Почему же вы все-таки так торопитесь со мной расстаться? Неужели вы принадлежите к разряду тех, кто считает, что гедонизм не заслуживает послабления семейных уз?
      - Я этого не поняла.
      - Неважно, это я так, про себя. Вы слишком много значения придаете раз заведенному круговороту вещей, чтобы отречься от него и увидеть дальше выдуманного вами самой горизонта. Вам нужна хорошая душевная встряска, а еще лучше - сильная рука с плеткой.
      Не знаю, зачем я это сказал, но только в лице Инги что-то переменилась, она бросила на меня испуганно-извиняющийся взгляд, поджала губы и прибавила шагу.
      - Мы уже пришли, - указала она кивком головы на панельное пятиэтажное здание с балконами, какие в Москве принято относить к разряду «хрущеб» и считать третьесортным жильем под снос, тогда как здесь оно производило впечатление недавно построенного. - Дальше не ходите, если не хотите проблем. Прощайте.
      - Я подожду, - крикнул я вслед Инге, глядя как она распахивает зеленую дверь подъезда и скрывается в темном парадном.
      Прозвучало это довольно глупо, но я действительно остался на месте и стал чего-то ждать, прислушиваясь. Некоторое время я слышал лишь удары собственного сердца. Минуты через две из-за вспыхнувшего на третьем этаже окна донесся не то крик, не то смех, кто-то взвизгнул, свет погас, где-то хлопнула дверь, и вот уже навстречу мне из подъезда выбегает потрясенная, будто только что увидев приведение, Инга, видит меня, заламывает руки, бросается в сторону, делает два шага, останавливается, роняет руки безжизненными плетьми по швам, запрокидывает голову и медленно, как во сне, идет ко мне. Я спешу к ней и вижу, что она плачет. Бесшумно, не навзрыд, даже не закрывая глаз, но слезы ручьями катятся по ее щекам, а побледневшие губы мелко дрожат.
      - Откуда вы знали? - было первое, что услышал я.
      
      
________________
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
Глава 14

Девочка помогает выиграть шахматную партию - Орел -
Искусство штурма покинутых крепостей - По ту сторону сна
      
      
      - Знал что?
      - Что он со мной так поступит. - Инга всхлипнула, ткнулась носом в мое плечо и внезапно разрыдалась, горько-горько, как плачут маленькие, несправедливо обиженные дети. - Вы ведь знали? - пролепетала она в перерывах между всхлипами, потом больно схватила меня за руку повыше локтя и потянула прочь. - Идем! Идем! Я не вынесу этой грязи...
      Опешив, я не нашел ничего лучше, как обнять ее за вздрагивающее плечо и повести через лес обратно к гостинице, судорожно пытаясь на ходу отвернуть крышку на бутылке с квасом. Удалось это мне не сразу, квас успел нагреться и, когда я в конце концов преодолел сопротивление, вырвался наружу брызгами шампанского, какими обычно приветствуют свою победу гонщики на пьедестале. Инга не обратила на то, что я ее облил, никакого внимания, и жадно стала глотать шипящую жидкость. Напившись, сдержала икоту и в последний раз всхлипнула.
      - Он изменил мне... изменил с ней... в моей квартире... на моей кровати... Какая же я дура! Но вы... вы... как вы могли это знать?
      - Инга, вы пугаете меня. Говорите загадками. Что произошло? Кто изменил?
      - Муж... теперь уже, наверное, бывший. Из-за вас я сегодня закрылась на полчаса раньше. Киоск принадлежит ему. Он знал, когда я прихожу домой. И затащил к себе мою младшую сестру-студентку, у которой сейчас каникулы, но она живет с родителями в городе. - Инга взяла себя в руки, сама закрутила крышку и вернула мне бутылку. - Я чувствовала, что этим все кончится, но не думала, что будет так противно. Я вхожу, зажигаю свет, а они услышали, что я пришла, и не знают, что делать. Так и лежали друг на друге. Она из-за плеча его на меня смотрит и как будто смеется, ****ина! Если бы был пистолет, так бы прям на месте и прикончила эту сволочь!
      - Сестру или мужа?
      - Обоих. - Она подняла на меня покрасневшие глаза. - Чему вы улыбаетесь, Мефистофель?
      - Тому, что подсознательно вы явно предполагали заранее, что такое может произойти, и потому так спешили оказаться дома даже раньше времени, думая, что бежите от моих приставаний, а теперь обманываете себя, думая, что застигнуты врасплох.
      - Это вы все придумали! - вырвалось у девушки, и она снова заплакала.
      - Ну конечно, Инга. Разве можно было подумать иначе? Конечно, я заодно с вашим мужем и вашей сестрой. Они послали меня, чтобы отвлечь вас, а вы, наоборот, спутали им все карты. Они рассчитывали, что я подействую на вас своим нечеловеческим обаянием, однако вы оказались сильнее и не подпали под мои чары. Итак, я по-прежнему предлагаю вам это событие отметить. Во Владимире есть достойный ресторан?
      - Идите вы к черту со своими ресторанами!
      Она вырвалась и размашистым шагом пошла прочь. Я снова вспомнил про ожидающую меня все это время Ярославу. Мысль о ней помогла мне принять единственно правильное решение: я не побежал за Ингой, не стал ее успокаивать новыми идиотскими шутками и даже не замер на месте, а продолжал как ни в чем не бывало свое движение в сторону гостиницы. Правда, достаточно неторопливо, чтобы заметить, как она, не слыша больше моего преследования, останавливается, оглядывается и с удивлением смотрит мне вслед. Если не до мата, то уж до шаха я эту партию довел определенно: либо я с небольшим, почти не требующим оправдания опозданием оказывался в долгожданном обществе Ярославы, либо пробивал брешь в защите Инги и она понимала, что имеет дело, действительно, с Мефистофелем, и отдавалась на волю победителя.
      Я уже подходил к обращенной на лес стене гостиницы - с распахнутыми настежь окнами и балконными дверьми, из-за которых доносились оголтелые звуки телевизоров, - когда услышал сзади цокот каблучков. Любопытно, что я в свое время не обратил внимания на обувь Инги, и теперь догадывался о том, что это именно она, лишь по настойчивости цокота.
      - Куда же вы? - выпалила она, обгоняя меня и тяжело дыша.
      - К черту, ваше величество. Как изволили послать.
      - Извините меня. - Она улыбалась сквозь слезы. - У меня так расшатались нервы, что я поначалу вам даже поверила. Ну, что вы участвовали в этом жутком сговоре. Ведь бы же действительно как будто знали, что так произойдет. Я просто в шоке.
      - Поверьте, я в шоке не меньше вашего. - Я только сейчас остановился и продолжал иметь несколько отстраненный вид. - Никакими паранормальными способностями я до сих пор не обладал и ничего не подстраивал специально.
      - Но вы даже уходить не собирались и сказали, что подождете, как будто точно знали, что будет! Я не могу этого объяснить.
      - Я тоже. Наверное, я просто старше вас, и подобная привязанность столь красивой женщины к домашнему мужу кажется мне изначально чересчур подозрительной, чтобы в нее искренне поверить. Вот я и сказал так, как если бы знал, что вы вернетесь.
      - А теперь вы бросаете меня!
      - Отнюдь, просто не мешаю вам делать то, что вам хочется.
      - Мне до смерти хочется есть.
      - В смысле: есть до смерти? То есть, так много, чтобы умереть?
      - Ну вот вы опять все обращаете в шутку и придираетесь к каждому слову. Вы только что предлагали меня куда-то пригласить, а теперь делаете вид, будто не понимаете, что я вынуждена согласиться.
      - Потому что вам негде поужинать?
      - Не нужно добивать меня моим же оружием. Мне и без того тошно. - Инга стояла передо мной, плотно сжав ноги и сомкнув под животом руки, в которых крепко держала ремешок сумочки. - Отведите меня куда-нибудь...
      - И вы не будете потом упрекать меня, будто я воспользовался вашим бедственным положением?
      - Зависит от того, на что вы рассчитываете.
      - Как всегда, ни на что. Плыву по течению. Сушу весла. Кстати, у вас во Владимире нету так называемых «суши-баров»?
      - Это что-то японское? Нет, не слышала.
      - Вы немного потеряли. - Я осторожно взял ее за плечо и мы пошли дальше рядом. - Но если нужно пустить пыль в глаза девушке на первом же свидании, лучше места не придумаешь: экзотика и дороговизна в одном флаконе. Как в свое время настоящий итальянский каппучино стоил полтора рубля, но в Италии, а в Москве его жалкое горькое подобие - все десять.
      - Вы знаете, если честно, то мне сейчас не до экзотики: я бы обрадовалась и обычной пельменной.
      - Неужели можно так проголодаться, работая с продуктами?
      - Если бы я знала, как он со мной поступит, то съела бы все товары, какие стоят у меня на полках. Но я не только жена, но и вольнонаемная работница, а он не только муж, но и начальник, так что я привыкла терпеть до вечера.
      Мы как раз поравнялись с ее киоском.
      Из-за угла гостиницы навстречу нам вышла Ярослава. Девочка была в каком-то причудливом костюме, похожем на брючную пижаму. При виде меня в сопровождении незнакомой женщины, она ахнула, развернулась и бросилась наутек.
      - Что это было? - удивилась Инга.
      - Ребенок испугался.
      - Ваша дочка?
      - С чего вы взяли? Насколько я слышал, дочки обычно бегают в направлении отцов, тем более ночью, а вовсе не от них.
      Тем не менее появление Ярославы и ее реакция немало меня огорчили, если не сказать встревожили. Не скрою, сейчас мне хотелось хотя бы на время забыть о том, с кем и зачем я сюда приехал, и полностью посвятить себя открывающейся столь странным образом перспективе продолжения знакомства с бедной обманутой красавицей. Потом Лане можно было бы что-то объяснить, сославшись на непредвиденные обстоятельства и только выиграв от демонстрации своей хладнокровной пренебрежительности. С девочкой дела обстояли куда сложнее. Она могла перестать воспринимать все это как игру, обидеться по-настоящему, а заодно стать глашатаем новостей, в чьей интерпретации они прозвучали бы иначе, нежели сообщенные мной. Одним словом, я снова оказывался на перепутье, вынужденный выбирать дорогу вперед, то есть неизвестно куда и почти не зная зачем в компании Инги, или поворот направо, то есть отказ он несвоевременного, хотя и многообещающего приключения, в пользу более предсказуемого, не менее пикантного, правда, уже почти набившего оскомину плана. Был еще виртуальный путь налево, сопряженный с попыткой объединения обоих вариантов, но в тот момент я его не рассматривал, поскольку не представлял, как к нему подступиться. Инга не производила впечатление девушки, падкой до всевозможных порочных забав, и если я и чувствовал, что добился определенного успеха в наших взаимоотношениях, то вполне отдавал себе отчет в том, сколь он зыбок и сиюминутен, ибо случаен. Пусть она переступила через свою не мною попранную гордость, но первая боль должна скоро утихнуть, и тогда в дело вступят иные критерии принятия решений, среди которых важнейшее место будет занимать созданный за этот промежуток времени уровень наших с ней взаимоотношений. Если я действительно хотел их плодотворного продолжения, мне предстояло безошибочно установить все ее слабые и сильные стороны, промерить глубину, нанести на карту мелководье и рифы, короче говоря, провести серьезную разведку, причем разведку боем.
      До самого шоссе мы шли молча, будто то была заветная черта, возле которой каждый из нас готовился произнесли определяющее слово. Я уже не был уверен в том, что имеет смысл настаивать на посещении какого-нибудь ресторана, поскольку ушедшего на эту процедуру времени окажется достаточно, чтобы вернуться в лучшем случае к перекрестному допросу, а в худшем - к слезам и собранным сумкам. Не скажу, что невольное вмешательство Ярославы охладило мой пыл, однако, если четверть часа назад я стоял на грани совершения любого безрассудного поступка, теперь ко мне вернулась способность рассуждать более или менее рационально, и я ею не преминул воспользоваться. В итоге я просто оказался рядом, когда решение принимала Инга.
      - Думаю, я знаю, куда сейчас можно поехать, - сказала она, поднимая руку навстречу выплывающим из-за поворота шоссе сверкающим глазницам фар.
      Первая же остановленная ею машина, оказавшаяся безвременно проржавевшей и пахнущей бензином «Волгой», согласилась нас подвезти. Я не слышал, какую улицу назвала Инга, когда заглянула в полурасханувшуюся дверцу, но быстро сориентировался, и вопрос водителя «Сколько?» уже адресовался мне. Назвав цифру вдвое меньше той, какую готовы услышать в вечернее время московские водители, я понял по его реакции, что раза в два превзошел ожидания и только что родил еще одного услужливого раба. Парень сразу же поинтересовался, не нужно ли нас потом подождать и довезти обратно. Инга ответила за меня, что нет, спасибо, этого не понадобится. Когда мы тронулись, я вспомнил подобную ситуацию на безлюдном шоссе неподалеку от маленького бразильского городка Игуасу в нескольких километрах от одноименных знаменитых водопадов. Я только что успел забросать вещи в мотель и собрался до захода солнца съездить в соседнюю Аргентину, чтобы запечатлеть весь ансамбль с той стороны, поскольку именно этот ракурс разрекламировала в свое время мой гид по Рио. Наивный турист, я возомнил, что нахожусь в цивилизованной стране и стоит мне пройти несколько сот метров в сторону границы, как тут же появятся автобусы до интересующего меня пункта назначения. Автобусов не было. Только редкие частные автомобильчики, иногда сворачивавшие туда, где в отдалении мне мерещился пропускной пункт. За первыми сотнями метров последовали вторые, третьи, пока я наконец не понял, что обречен идти, как в детстве, за ускользающей радугой. Именно тогда со мной поравнялся улыбающийся индеец на красной легковой развалюхе со снятым кузовом, на каких раньше в России развозили почту, и знаком показал, что готов принять участие в моем паломничестве. Поскольку по-английски он не говорил, а я ни тогда, ни сейчас не умел излагать свои мысли ни по-португальски, ни по-испански, несколько минут мы были заняты тем, что писали друг другу на вырванном из его путевого блокнота листке суммы того, во что мне обойдется переезд до «Игуасу, Аргентина». А надо знать, что значок бразильского реала в точности похож на значок доллара США. Я знал, но в этот момент забыл. Вот и получилось, что я моему Санчо «про Фому», а он мне, разумеется, «про Ерему». «Ерема» имел слишком много нулей и наводил на мысли о всемирной обдираловке, пока я не сообразил вынуть из кармана образец того, чем я намеревался расплачиваться, после чего все нули были радостно зачеркнуты, поцарапанный жизнью калькулятор в загорелых руках Санчо запиликал кнопками и выдал на пыльном экранчике более чем приемлемую цифру в сорок долларов. Причем, как оказалось, туда и обратно. Поездка прошла с ветерком, а на обратном пути Санчо пожелал быть моим Хароном и на следующий день, узнав, что я собираюсь посетить водопады со стороны Бразилии. Я долго и вежливо отказывался и в результате оказался прав: от моего мотеля дорога до конечной остановки в компании развеселых аборигенов и затаившихся в ожидании туристов заняла меньше десяти минут и стоила доллара два против предлагавшихся мне накануне «со скидкой по дружбе» двадцати.
      Миновав Клязьму, мы снова проехали под мостом, однако, вместо того, чтобы вырулить на уже известную мне Большую Московскую улицу, проследовали дальше и вскоре оказались там, куда не водят экскурсии. Взгляд было не на чем остановить, кроме покосившихся деревянных домиков, утопавших в зелени, да грязных ведер с яблоками и картошкой, расставленных здесь же перед калитками.
      - Почему-то я сомневаюсь, что нам предстоит посетить лучший во Владимире ресторан или даже пельменную? - заметил я, обращаясь к сидящей рядом со мной на заднем сидении Инге.
      - Сейчас пойдут новостройки, - рассмеялся услышавший мои слова водитель. - У нас тут Нью-Йорк, город контрастов.
      - К тому же, - добавила девушка, - в пельменную или ресторан я ехать передумала.
      - А как же голод, который не тетка? - даже растерялся я.
      - Вот именно, что не тетка. К тете моей мы и едем. Она лучше любого ресторана накормит и напоет.
      Ход событий принимал неожиданный поворот. При подходящем поводе, я был готов пропустить ужин в гостинице, а если надо, то задержаться еще дольше и тем самым спровоцировать нелицеприятный разговор с Ярославой и ее матерью, но теперь выходило, что я двумя камнями не могу убить одного-единственного зайца: дважды поужинать у меня уж точно не получится, время я потеряю слишком много, чтобы это не осталось незамеченным (на что и без того едва ли мог рассчитывать), а толку от моего визита к хлебосольной тете не будет никакого, поскольку толк предполагал интимность обстановки и отсутствие посторонних глаз.
      «Волга» остановилась перед обшарпанным пятиэтажным домом, очень похожим на тот, в котором жила с мужем Инга. Я уже некоторое время следил не за дорогой, а приглядывался к ней, пытаясь прийти к окончательному выводу, что же мне сейчас дороже: обрести ее или не потерять Ярославу, Лану и, кстати, Зою с Тамарой. В качестве довеска к Инге мне не давал покоя ее золотой зуб, а теперь еще и тетя. Я чувствовал, что решение нужно принимать немедленно (а очень медленно, как пошутил бы я в другой раз, но тогда мне было не до шуток).
      Я вышел из «Волги» первым, дал девушке руку и, когда она выпрямилась, улыбнулся и все-таки сказал:
      - Ну ладно, надеюсь, у вас все образуется. Привет тете.
      - Вы что, не поднимитесь со мной? - Инга оторопела.
      - Неудобно. Да и время уже позднее.
      - Перед кем неудобно? Вы что, испугались моей тети? Да ее, может быть, и нет. Поезжайте, - сказала она через открытую дверцу водителю.
      - Клиент не расплатился, - послышался из-под крыши резонный ответ.
      - Дайте ему денег и пойдемте! Не стойте столбом. Вас тут не съедят.
      Я не думал, что она решит, будто я боюсь. Тем не менее, не скрою, перемена в ее настроении - от равнодушия до радушия - показалась мне в чем-то даже подозрительной. Конечно, «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей», однако особенно теперь, когда мы оказались не в центре города возле ресторана, а непонятно на какой окраине, где нас не то не ждали, не то очень даже ждали, мне стало как-то не по себе. Снова на ум пришла поездка с Санчо в Аргентину, потому что он также, стоило нам пересечь границу, притормозил и стал явно кого-то поджидать. Я не показал вида, но довольно сильно перенервничал, поскольку решил, что тамошние водилы переняли опыт своих коллег из московского «Шереметьева», когда богатые туристы с покупками сажались в одну машину, а потом на полпути их останавливали две другие, и несчастным приходилось откупаться последним, что у них было. В моем случае оказалось, что Санчо просто должен передать из рук в руки нечто похожее на маленький мотор, ради чего он собственно в Аргентину в тот вечер и отправился. Кто знает, быть может, у Инги тоже имеются на меня своеобразные виды, и ей хватило природного артистизма разыграть со мной всю эту трагедию семейного очага, хотя никакого мужа-изменника нет и в помине, а сообщники прячутся сейчас в квартире «тети»? Кто-нибудь скажет, что это болезненная подозрительность, но я при всей моей внимательности к мелочам и пугливости непростительно часто попадал в различные неприятные переделки, чтобы знать, как легко подобные вещи происходят. Правда, если и другая неписанная истина: когда чего-нибудь ждешь или о чем-нибудь подозреваешь, этого никогда не происходит.
      - Расплачиваться будете? - послышалось из кабины. - Не знаю, как вы, а я тут весь вечер стоять не собираюсь. Или уж садитесь, довезу обратно.
      На Ингу в этот момент было больно смотреть. Она протянула было руку, чтобы снова взять меня за локоть, но рука нерешительно повисла в воздухе. Губы ее дрожали. Глаза, устремленные на меня снизу вверх, были на мокром месте. Я порылся в кармане джинсов в поисках денег, хотя прекрасно знал, что все купюры рассованы по нагрудным карманам рубашки. Зато в джинсах лежало несколько монет мелочи, и я загадал, что если вынутая монетка окажется лежащей на ладони орлом вверх, то предложение девушки придется принять, если решкой - я сяду в машину и уеду. Инга так ничего и не заметила. Она увидела, что я ищу деньги, и торопливо открыла собственную сумочку. Но я уже опередил ее и вручил водителю через опущенное окошко нужную сумму: мгновение назад из ладони на меня глянул судьбоносный орел.
      Когда «Волга» дала задний ход, Инга все-таки взяла меня за руку.
      - Спасибо.
      - За что?
      - Что остались. Вы ведь хотели уехать, я видела. Почему у мужчин такие переменчивые натуры?
      - Просто мы от природы очень скромные. Обратное тоже верно, потому что та же природа заставляет нас эту скромность маскировать под напористостью. Вы уверены, что мне стоит знакомиться с вашей тетей. Может, все-таки в ресторан?
      - Я уже сказала, что «тетя» - понятие относительное. Она может быть, а может и не быть дома. Но холодильник у нее всегда полон, это я вам гарантирую. Все, хватит сомневаться, машина уехала, идемте.
      Мы вошли в неуютный подъезд и пошли пешком по полутемной лестнице.
      - Четвертый этаж, - предупредила Инга.
      Она шла впереди, зная о том, что я разглядываю ее сзади, и нисколько как будто этого не стесняясь. Остановившись перед дверью с табличкой «16», позвонила и пояснила:
      - Для приличия.
      - Тетя доверяет вам свой ключ?
      Она не сразу ответила, нажала на звонок еще раз и, когда убедилась, что открывать некому, встала на цыпочки, приоткрыла закрашенную той же неаппетитной краской, что и стена, дверку распределительного щита, пошарила рукой и торжествующе продемонстрировала мне два ключа на железном колечке.
      - Тетя прячет их тут с тех пор, как у нее однажды украли на рынке сумку и пришлось менять все замки. Было это еще в моем детстве, но она верна традиции и по сей день. Проходите.
      Дверь отворилась в темную прихожую.
      - Или лучше сначала я.
      Инга проскользнула мимо меня внутрь и щелкнула выключателем.
      Обычная узкая прихожая, где с трудом могут развернуться два человека и где над всем царит задавленная зимними куртками и пальто вешалка. Сбоку - овальное зеркало над аккуратным рядком заношенной обуви. Простенок между двумя дверьми напротив украшен отрывным календарем за прошлый год и выгравированной на жести картиной, изображающей в профиль некую русалку с не столько рыбьим, сколько каким-то змеиным хвостом, грустно поникшей головой и неправдоподобно возбужденными сосками, венчающими круглые груди. Коврик у меня под ногами был чист и даже не запылен.
      Инга сбросила туфли и юркнула в коридор направо, где по законам типовой советской планировки должны были размещаться ванная и туалет, а заканчивался коридор наверняка крохотной кухонкой, прилагавшейся к «роскоши» двухкомнатной квартиры. Тапок здесь явно не полагалось.
      Я тоже разулся и последовал за хозяйкой. Насчет ванной и туалета я оказался прав, однако относительно кухни ошибся: она оказалась на удивление большой и, кроме обычной мебели и холодильника, вмещала старый, но просторный диван, накрытый малиновым ковром с выцветшими серпом и молотом.
      - Похоже, ваша тетя - потомственный коммунист, - сказал я, усаживаясь как раз на молот и вспоминая, что первым делом следует вымыть руки.
      - Вы недалеки от истины. Коммунистом был ее великовозрастный муж, а она всю жизнь работает завучем в школе и так и не сподобилась.
      - Как же ее допустили до идеологического фронта без партбилета?
      - Да вот так и допустили. - Инга, не глядя на меня, перегружала из холодильника на стол овощи, консервы, яйца, сыр, колбасы и разную прочую снедь. - Не будем о грустном. Тем более что готовка меня здорово отвлекает от невеселых мыслей. Как вы на салат смотрите?
      - Положительно. Но через час у меня в гостинице ужин.
      Она повернулась ко мне, держа в одной руке разделочный нож, в другой - уже обезглавленную копченую рыбу. Во взгляде ее одновременно читался вызов, презрение и отчаяние.
      - Нет, вы так не поступите со мной. Если я еще держусь на ногах и чувствую в себе силы шутить и поддерживать беседу, это вовсе не значит, что у меня большой опыт бросать мужа. Сегодня, собственно, первый такой раз, и вы, желая того или нет, но оказались тому свидетелем. - И уже на полуулыбке: - Так что терпите, если не хотите стать соучастником самоубийства на семейной почве.
      Раздался телефонный звонок. Телефон стоял тут же, на кухонном столе. Инга положила нож, подняла трубку, поднесла к уху и молча повесила.
      - Сестра... Знает, куда я могу поехать, сволочь. С нее еще станется прощенья просить. Мерзавка!
      Она бросила рыбу на стол и принялась остервенело кромсать ее ножом. Снова зазвонил телефон. Видя, что хозяйка не собирается снимать, я протянул руку.
      - Не отвечайте!
      Но я уже держал трубку над ухом и слушал на том конце сбивчивые женское причитания:
      - Ингуша! Ну прости ты нас непутевых! Это я во всем виновата! Зашла, выпили, я подурачиться решила, а тут ты...
      Я повесил трубку.
      - Говорит, всему виной водка.
      - Ага, водка и еще кое-что между ног! - всхлипнула девушка.
      У меня же на душе полегчало. Во всяком случае на розыгрыш это теперь было непохоже. Выходит, мои опасения в дурной умысле златозубой красавицы лишены почвы, уф, гора с плеч, а это значит, что можно расслабиться и вкусить от прелестей земных.
      - Где тут у вас можно помыть руки?
      - Руки у нас можно помыть в ванне.
      Опять эта идиотская ошибка: не в «ванне», а в «ванной». Но не буду же я сейчас ее учить русскому языку. Хотя, чем не тема для застольного разговора? - думал я, склонившись над низенькой раковиной и разглядывая в мутном зеркале свое не слишком располагающее к далеко идущему уличному знакомству лицо. В ресторане, куда я недавно так рвался, подходящих тем могло оказаться еще меньше.
      Когда я вернулся на кухню, Инга сидела на табуретке возле холодильника и плакала.
      Я молча занял свое место на диване. Глядя на девушку, я думал о том, что и насколько изменилось за последний час в моем ее восприятии. Был бы я так же потрясен ее внешностью сейчас, как тогда перед киоском? Или внешность - лишь фасад, стоит заглянуть за который, и на первый план выходят уже совершенно другие впечатления? Первая близость, как правило, вызывает волну разочарования: прекрасное на фотографиях и живописных полотнах девичье тело вблизи оказывается сплошь в каких-то точках, волосках и прыщиках. Но потом понимаешь, что так именно и должно быть, потому что тело перед тобой - живое, а не идеальное, прошедшее множество корректирующих фильтров или преувеличивающее воображение художника. Кстати, о теле...
      - Я могу вам чем-нибудь помочь, Инга?
      Она заметила мое присутствие, вытерла локтем глаза и помотала головой.
      - Со мной все порядке.
      - А плачете потому, что лук резали?
      - Скорее всего.
      Я встал, подошел к ней и положил руки на плечи. Это был самый подходящий момент. Она смотрела на меня снизу вверх, не моргая. Я наклонился и, прежде чем коснуться губами ее влажного полуоткрытого рта, спросил:
      - А вы мужу изменяли?
      Когда я снова выпрямился, она все так же удивленно смотрела на меня, будто не осознавая до конца, что произошло, и ища ответа в моем ласковом (я искренне старался) взгляде.
      - Один раз, - сказала она и, заметив мою приподнявшуюся бровь, добавила: - Секунду назад.
      Второй поцелуй она встретила с деланным равнодушием, третий - с улыбкой, четвертый - с нежностью. У нее были теплые губы и пугливый язычок.
      - Будем ужинать сначала или потом? - спросил я.
      - Сначала - в ванну.
      Инга высвободилась из-под моих ладоней и поднялась с табуретки. Я не понял, имеет ли она в виду, что в ванну следует идти мне, ей или нам обоим. Поэтому с некоторым опозданием последовал за ней. Она стояла перед зеркалом и чистила зубы. Я подошел сзади. Провел ладонями от плеч до бедер. Еще раз. Увидел, как улыбнулось мне ее отражение с белой пеной вокруг рта. Она покорно приподняла локти, не имея ничего против того, чтобы я взял в пальцы ее полные груди через футболку. Груди были тяжелыми и нежными, но соски не прощупывались - мешал лифчик. Я отпустил их и взялся за резинку на ее брюках. Оказалось, что брюки удерживаются на бедрах вовсе не резинкой, а шнурком. Развязывался шнурок спереди. Опуская брюки до колен, я присел на корточки за ее спиной.
      - Не нужно, - сказала Инга. - Я сначала помоюсь.
      Больше всего девушки переживают о том, чтобы никто из посторонних не заметил содержимое их трусиков.
      - Я помогу, - шепнул я, встал с корточек, но успел завладеть трусиками и спустить их следом за брюками.
      У нее были прохладные ягодицы.
      - Не нужно, пожалуйста. Не спешите.
      - Не стесняйтесь, я доктор. И я здесь затем, чтобы вам помогать.
      Чувствуя, что я не отступлюсь, она наклонилась над раковиной, поспешно прополоскала рот, так что когда я развернул ее лицом к себе, с готовностью подставила свежие губы и обдала меня мятным дыханием. Язычок она больше не отдергивала.
      Пока мы целовались, я изучал кончиками пальцев пышность ее волос под животом. Дальше она меня не пустила, плотно сжав ноги. Я и не спешил. Я уже понимал, что легкое сопротивление сломлено и мне скоро будет доступно все мыслимое и немыслимое, что скрывается в этом дрожащем не то от стыда, не то от нетерпения теле.
      - Надо снять все, Инга.
      - Да, да, конечно, надо снять.
      Я расстегнул у нее за спиной замочек на лифчике. Футболка уже собралась кольцом вокруг подмышек. Сдвинув белые кружевные чашечки в стороны, я наклонился и лизнул большие кружки по-прежнему расслабленных сосков. Соски влажно за сверкали, но не сморщились. Бутоны были маленькими, едва выступающими, однако я сумел легонько ущипнуть их по очереди губами и оттянуть.
      Инга не проронила ни звука.
      Когда я оторвался от нее, она стояла с поднятыми над головой руками. Я избавил ее от футболки.
      Лифчик сам упал на пол. Я не сразу сообразил, что девушка уже голая. Мне хотелось раздевать ее дальше, а на ней оставались только брюки и трусики да и то скомканные на щиколотках. Наклонившись, чтобы снять и их, я увидел, как она просто переступила через эти никчемные колечки ткани и встала босыми ногами на мелкий кафель пола.
      - Я вам действительно нравлюсь? - неожиданно спросила она.
      - Нет, конечно. Я просто вынужден терпеть ваше гостеприимство.
      Она заглянула мне в глаза, будто на мгновение усомнилась в том, что это шутка, но, обнаружив там веселые искорки, обрадовалась и повернулась к зеркалу, демонстрируя длинную спину и аккуратные крепкие ягодицы.
      - Можно я не буду смывать тушь?
      Зрелище ее гладкого крестца с двумя уютными ямочками подействовало на меня настолько возбуждающе, что я непослушными пальцами расстегнул молнию на джинсах, приспустил трусы и уперся кончиком моего разгоряченного взаперти достоинства в прохладную кожу. Инга бросила на меня удивленный взгляд из зеркала, резко повернулась, опустилась, как в лифте, на один этаж вниз, и я не столько увидел, сколько почувствовал, что меня взяли в рот. Как я вспоминал потом, сосала она монотонно и бесшумно. Только шлюхи или потенциальные путаны имеют тенденцию устраивать из этого оглушительный спектакль со стонами, причмокиванием и гортанным дыханием. Скромные девушки «играют на флейте» сдержанно и ритмично. Отсутствие опыта не позволяет им смущать мужчину тем, чтобы заставлять его предварительно тщательно мыться. Они готовы воспринимать его, как он есть, думая, что так и должно быть. Им настолько нравится сама возможность, что они не расчленяют ее на цвет, запах и вкус, принимая в непорочные уста все сразу.
      Потом я подумал, что раз она с такой настойчивостью подводит меня к роковому финалу, значит, я потенциально уступаю ее недавнему мужу с точки зрения мужской выносливости, поскольку уверенность ее действий говорила о том, что после первого разговения она ожидает продолжения игры. Этим я порадовать ее не мог. В лучшем случае мне потребовалось бы никак не меньше часа, а то и двух, чтобы воспылать к ней прежним интересом. Кроме того, сказывалась неудовлетворенность предыдущих дней, богатых на эротические впечатления. Одним словом, я выскользнул из ее напряженных губ как раз вовремя, чтобы не растерять драгоценного эликсира.
      Не помню, раздевался ли я сам или мне помогала Инга, но через несколько мгновений мы уже оба стояли под горячими струями душа.
      - Вы занимаетесь греблей? - поинтересовалась она, водя намыленными ладонями по моей груди.
      - Никогда в жизни. Даже в шахматы не играю.
      Она поцеловала меня в шею, одновременно завладев тем, что недавно купала в собственной слюне, и принялась тщательно мылить. В данном случае я тоже предпочитаю «тщательность» «осторожности», поскольку последнее возбуждает гораздо сильнее. Чтобы лишний раз отвлечься от утомительно-приятных ощущений, я взял ее за скользкие груди и потянул на себя.
      - Не больно?
      Она отрицательно мотнула головой и от удовольствия высунула язычок. Я поймал его губами и всосал. Наши лица оказались под струей душа, вода попала мне в нос, я чихнул, выпустил язычок и взял в рот кончик ее носа. У Инги стали подламываться колени. Я понял, что мне угрожает новая пытка, и удержал ее за локти.
      - Вы не хотите?
      - Удовольствие лучше растягивать.
      Она повернулась ко мне спиной и позволила себя намылить.
      - У вас сильные руки.
      Говорила она это так, будто целью ее было убедить саму себя в том, что я заслуживаю внимания и любви.
      Я взял ее за шею и наклонил под струю. Пена потекла по спине вниз. Между ягодиц образовался маленький водопад. Я осторожно подставил под него уставший от бесконечного напряжения ствол. Сжал ягодицы пальцами и с силой раздвинул. Путь вперед был свободен, но стоило Инге уловить цель моих движений, как она подалась бедрами вперед и присела.
      - Так не нужно. Вы меня плохо знаете, я вас тоже. Потерпите, пока мы не выйдем. У меня там где-то припрятаны резинки.
      Не могу сказать, что ее замечание меня не покоробило. Оно свидетельствовало о том, что, во-первых, девушка на самом деле вовсе не потеряла голову, а во-вторых, ее запасливость говорила об определенном опыте общения с мужчинами, причем посторонними. Стоп! Снова мне в голову полезли идиотские мысли! Как будто я собираюсь на ней жениться, а не просто провести некоторое время в свое удовольствие. Да какое мне дело до того, если даже все шкафы в квартире ее мистической тети забиты презервативами? Уже в самой неестественности их использование есть нечто эротическое и возбуждающее. Особенно в тот момент, когда их натягивают проворные женские пальчики.
      - Инга! Ты там что, заперлась? - послышался из-за двери хрипловатый женский голос.
      Я вопросительно посмотрел на покрасневшую от смущения девушку.
      - Да, секундочку, я сейчас выхожу, - неуверенно ответила она и потянулась за полотенцем.
      - Будет скандал? - шепотом поинтересовался я, вытираясь первым, что попало мне под руку.
      - Не думаю. - Инга уже стояла на мокром полу и прямо на голое тело натягивала брюки и футболку. - Она вполне современная женщина. К тому же всегда не слишком долюбливала моего благоверного.
      Не успел я как следует одеться, а Инга уже открыла дверь и выглянула на кухню.
      - Привет. А мы тут решили банный день устроить. Нашли единственную лужу в городе, и проезжавшая машина именно из нее нас облила.
      Она, как и я, сразу же смекнула, что тетя не могла еще в прихожей не заметить посторонней мужской обуви. Подумав, она снова захлопнула дверь, стащила через голову футболку, жестом показала, чтобы я продела то же самое с рубашкой, торопливо надела лифчик и побросала нашу одежду в ванную, из которой еще не успела вытечь вся вода. Футболка и рубашка быстро намокли и потемнели.
      Набросив на плечи предложенное мне сухое полотенце с независимым видом вышел следом за Ингой и оказался под недоверчивым взглядом невысокого роста женщины, удивительно похожей на свою племянницу, какой та будет лет через тридцать.
      - Так-так, банный день, говорите? Очень вовремя. Мария Сергеевна, - представилась она. - А вас как звать-величать?
      Я ответил.
      - Константин оказался свидетелем одной гадкой истории, в которую я попала, - поспешила пояснить Инга. - И вызвался мне посочувствовать. Я ему за это весьма благодарна.
      - Да уж вижу, что благодарна. Была бы неблагодарна, не запиралась бы с ним в ванной.
      Мария Сергеевна смотрела на меня теперь более благосклонно. Она неспешно расставила по подвесным шкафчикам содержимое своих хозяйственных сумок, заглянула для порядка в холодильник и только тогда села перевести дух на диван. Признаться, узнав о существовании тети, я представлял ее себе некой деревенской старушкой с цветастым платком на голове. Она же оказалась вполне презентабельной дамой, правда, с неискоренимым душком эдакой интеллигентной периферийности. Подтянутая, как у Инги, фигура. Внимательный взгляд спокойных даже при виде незнакомого человека в собственной квартире глаз.
      - Ну, и что же ты такое напортачила, что тебя пришлось до меня провожать? - поинтересовалась она. - Или лужа стала и поводом и причиной?
      - Если бы, - вздохнула Инга, посмотрев на меня. - Я мужа застукала.
      Я отметил, что она всегда говорит просто «муж» и никогда не называет его по имени. Между тем, было такое ощущение, будто тетя совершенно не удивлена услышанным. Она выдержала торжественную паузу, постучала пальцами по столу и только тогда снизошла до высказывания своего мнения:
      - А что я тебе говорила! - Покосившись в мою сторону, добавила: - И с кем же?
      - Тетя Маша, ну какая разница, с кем?! - отмахнулась было Инга, однако Мария Сергеевна снова забарабанила по столу, намекая на то, что все тайное рано или поздно становится явным. - Ну с Галькой, с Галькой! Что мне вам еще такого рассказать, чего вы не знаете?
      - А ты не кричи, пожалуйста! Что с того, что у тебя тетка умная? Ты все равно ее не слушаешь и прибегаешь, только когда уже поздно. Уже поздно?
      - По мне так да. Она, правда, тут пять минут назад звонила, пыталась оправдываться, но я не хочу ее слышать.
      - А как же твоя работа?
      - А что работа? Не уволит же он меня просто за то, в чем сам виноват. Завтра выйду, как ни в чем не бывало, пусть увольняет себе. Или прощение просит.
      - Кстати, Костя, а вы что стоите? - спохватилась, задумавшись об услышанным, Мария Сергеевна. - Садитесь, сейчас заодно и поужинаем.
      - Да мне скоро уже бежать надо, - сказал я, поправляя полотенце на плечах и понимая, что в мокрой рубашке далеко не уйду. - До гостиницы еще добираться через весь город.
      - Константин только вчера впервые во Владимир приехал, - пояснила Инга и стала накрывать на стол. - Он с экскурсией, из Москвы.
      При упоминании столицы Мария Сергеевна расцвела и приосанилась.
      - А я вот и приметила, что вы как будто не из наших будете. С экскурсией, значит? Это что ли по Золотому Кольцу?
      - Совершенно верно. Завтра на Нерли поедем, наверное.
      - Видишь, Инга, какие москвичи молодцы стали. А то ведь не так давно мы тут было решили, что про нас только иностранцы шальные еще и помнят: гостиницы пустые, гиды не знают, куда податься, сувениры паутиной зарастают. Похоже, лед постепенно и в самом деле трогается, как говорил товарищ Бендер. Ну, и какие у вас впечатления от нашего города?
      - Смешанные, - улыбнулся я. - Лужа, грустная красавица, большая стирка, ужин при свечах.
      - Ты, красавица, и правда, пойди-ка приоденься. А то что ты тут в одном лифчике выписываешь. Как будто нескромная.
      - Я очень скромная, тетя Маша. Вы же знаете.
      Однако, поставив на стол вазу с салатом, ушла переодеваться и вернулась в розовом халатике. Протянула мне выцветшую мужскую рубашку.
      - Одевайте смело, Костя, это еще мужа моего покойного. Чистейшая, сто лет не одеванная. До сих пор дырочки от орденов на груди остались. А вы с семьей или сами по себе?
      - С группой, - неопределенно ответил я, проверяя следы от орденов и насчитывая всего два крохотных отверстия.
      - Водочки? Вина? Настойки?
      - Да я...
      - Знаем, знаем. Но со знакомством можно. Я Ингу с самых пеленок знаю, она первого встречного в дом, тем более к старой тетке, не пригласит.
      Упоминание «старой тетки» спровоцировало бурю «возмущения» со стороны нас обоих, и так разговор сам собой завязался. На правах гостя я остановил свой выбор на настойке, о чем после первой же рюмки пожалел, однако отказываться посчитал неудобным.
      Через несколько минут беседы ни о чем Мария Сергеевна спохватилась, что моя рубашка до сих пор не повешена сушиться.
      - У нас в ванной батареи жарят даже летом, так что высохнет в два счета, - сказала она, удаляясь в ванную. Вернувшись, предупредила: - Только не воспринимайте это так, будто я тем самым хочу вас поскорее выпроводить.
      Пока ее не было, Инга подсела ко мне поближе и поцеловала в подбородок.
      - В этой рубашке я хочу вас еще больше, - шепнула она.
      Мне невольно подумалось, что в кончине коммунистического мужа Марии Сергеевны она сыграла не последнюю роль, будучи, вероятно, «лебединой песней» старого партийца. Интересно, знала ли об этом сама Мария Сергеевна?
      Настойка между тем брала свое, так что появление тети в самый разгар Ингиного «желания» не произвело на меня должного впечатления. Да и Мария Сергеевна, казалось, не слишком удивлена происходящему.
      - Скоро высохнет, - только и сказала она, усаживаясь на табуретку и наблюдая, как ее племянница чуть ли не мурлычет на моем плече. - Было бы счастье, да несчастье помогло, - заметила она с отеческой улыбкой и потянулась к бутылке, чтобы налить мне еще. - Да вы ешьте, ешьте! На голодный желудок хуже.
      В этом она была совершенно права. Я поспешил зажевать очередную рюмку салатом и понял, что уже ничего не хочу. Рука Инги покоилась на моем погрустневшем друге. Тетя могла это видеть, а могла и нет. Она продолжала рассуждать на тему неоцененных достоинств своего родного города и живущих в нем людей. Я делал вид, будто слушаю, а на самом деле пытался думать. Вернее, в прямом смысле слова «мыслить образами», потому что передо мной, как на экране кинотеатра, проплывали картины грядущих событий: вот звонит телефон, вот Инга кричит что-то в трубку, ей вторит настойчивый звонок в дверь, тетя в испуге вскакивает и бежит проверять, кто там; когда она возвращается с заявлением, что это муж, в дверь уже откровенно дубасят; Инга хватается за меня, воротник дядиной рубашки рвется и остается у нее в руке; дверь выбивают и на кухню врывается здоровенный амбал с кулаками; тетя делает вид, что пытается его не пустить, а на самом деле прикрывает лежащий у нее за спиной тесак, которым Инга резала рыбу; Инга тянется к нему, но амбал опережает ее, и вот тесак уже сверкает у него в руке; одним взмахом он рассекает напряженное горло кричащей Марии Сергеевны, и получившийся фонтан крови приводит его в еще большее бешенство; теперь Инга отшатывается от меня, зная, куда будет нанесен следующий удар; я не успеваю увернуться, и это меня спасает - брошенный со всего размаха нож пропарывает спинку дивана у меня над ухом; я ногами опрокидываю стол на нападающего, вскакиваю с дивана и почему-то думаю о том, что не должен выходить за рамки самообороны, чтобы не оказаться потом виноватым; поэтому я забываю о ноже и наношу амбалу несколько ударов в поддых - ногой, изо всех сил; он их словно не чувствует, хватает меня за ногу и валит на пол; я отчаянно выворачиваюсь и в какое-то мгновение осознаю, что он меня больше не держит; не оглядываясь, на четвереньках выбегаю из кухни и бросаюсь к распахнутой двери; улица.
      Самое приятное, когда среди ночного кошмара ты вдруг понимаешь, что это всего лишь сон и ты в любой момент можешь проснуться. Тогда возникает желание досмотреть ужасы до конца, ощущая свое превосходство перед всеми участниками, которые не подозревают о том, что любые их действия напрасны, потому что снятся и очень скоро бесследно забудутся.
      
________________
      





















Глава 15

О чем говорят за поздним ужином -
Весьма сомнительные статьи Уголовного Кодекса - Красная Шапочка -
Солнце с запада - Фруктовые трупы с запахом рыбы и кто их такими делает
      
      
      
      
      Ярослава долго не открывала.
      - Всегда нужно спрашивать, кто, - наставительно заметил я, когда она наконец выглянула из-за двери.
      - Мамы до сих пор нету, а я спала, - сказала она, позевывая.
      В номере стояла темень, подсвечиваемая только экраном телевизора. Я зажег свет.
      - А где вы пропадали? - спросила девочка.
      Одета она была также, как за ужином. Вероятно, действительно, заснула не раздеваясь. Забралась на диван и оттуда окинула меня подозрительным взглядом.
      - Я видела вас с той тетей. Вы были у нее? Кто она?
      Я покосился на себя в зеркале и увидел, что моя рубашка неряшливо торчит из-за пояса и местами все еще мокрая.
      - Так, знакомую одну встретил. Попросила проводить до дома.
      - Ваша бывшая любовница?
      Решив проверить, сколько же времени меня не было, я обнаружил, что наручные часы исчезли. Странно, однако я не помнил, как и когда это могло произойти. Часы были дешевые, французские, но купленные в Париже, в двух шагах от Лувра, и я любил их как память. Мне стало не по себе.
      - Нет, не любовница. И не рабыня. Где Лана?
      - Я же говорю, что не знаю. До сих пор не появлялась. Я думала, она с вами. А от вас водкой пахнет.
      - Угостили. Неудобно было отказываться.
      Ярослава понимающе кивнула и поджала губки. Я снял рубашку, повесил ее на ручку окна досыхать и надел новую майку.
      - Ты не помнишь, в каком номере они должны были встречаться?
      - Кажется, в триста первом.
      - Да, теперь и я как будто припоминаю.
      - Хотите их поторопить? Тогда и я с вами.
      - Кстати, ты не знаешь, который час?
      Опережая ее ответ, телевизор запел знакомую мелодию. Начинались новости. Появившийся на экране циферблат показал, что вот-вот наступит десять.
      - Ты хоть поужинала? - спохватился я.
      - Я же говорю, что заснула, а вы меня разбудили.
      Все мои планы летели в тартарары. К счастью, пока я добирался до гостиницы, алкогольные пары почти выветрились, и я чувствовал, что постепенно обретаю способность рассуждать более или менее трезво.
      - Ты голодная?
      - Сейчас, когда вы спросили, да.
      - Идем в кафе.
      - Идем.
      К своему удивлению я не замечал в поведении девочки никаких следов подозрительности или ревности, в которых готовился ее уличить, памятуя об обстоятельствах нашей неожиданной встречи возле киоска. Она не выглядела даже обиженной на меня за то, что я не выполнил последней просьбы Ланы и оставил ее на произвол судьбы в полном одиночестве, как теперь выясняется, на четыре с лишним часа. Сама Лана, конечно, тоже хороша, но ее можно извинить: она была вправе думать, будто мне гораздо больше нравится проводить время наедине с ее дочерью, и потому не спешила напомнить о своем присутствии.
      Однако в кафе мы спустились не сразу, а сначала дошли до двери под номером 301 и постучали. Стучала Ярослава, я слушал. Нам не открыли. Внутри тоже как будто стояла полная тишина.
      - Наверное, они пошли купаться, - предположила девочка, но во взгляде ее читалась некоторая озабоченность.
      Второй сюрприз оказался более приятным: кафе было все еще открыто. На мой вопрос, какими судьбами, продавщица ткнула пальцев в сторону террасы.
      - А вы посмотрите, сколько сегодня гостей понаехало. Боюсь, мне до полуночи вообще не уйти.
      - Рынок есть рынок, - кивнул я, на что она саркастически хмыкнула, но вежливо поинтересовалась, что мы будем. - Мне нужно накормить прожорливого ребенка.
      «Прожорливый ребенок» не растерялся и назаказал кучу всякий сладостей и вкусностей, которую мне с трудом удалось разбавить двумя яйцами под майонезом и двумя порциями сосисок с картофельным пюре и дижонской горчицей. Не скрою, на террасе я рассчитывал увидеть Лану с ее новыми подругами, однако, кроме раскрасневшихся физиономий долгопрудных кооператоров, не заметил ни одного знакомого лица. Проблема была даже в том, чтобы найти свободное место. Шедшая впереди с нагруженным подносом Ярослава сориентировалась раньше меня и направилась прямиком к столику, из-за которого при ее столь уверенном появлении встали сразу четверо особ пожилого возраста, явно засидевшихся дольше положенного. Во всяком случае после них осталось множество пустых бокалов из-под пива и несколько доверху наполненных окурками пепельниц.
      - Садитесь, а я сейчас тетю позову, чтобы все тут вытерла, - сказала девочка, подвинула подносом бокалы, брезгливо наморщила носик, хихикнула и удалилась.
      Действительно, очень скоро она появилась в сопровождении напряженно деловой продавщицы, вооруженной тряпкой и большой тарелкой. Я с самого детства терпеть не мог, когда стол убирали у меня под носом. Тогда об этом никто не думал, так было принято. Особенно в ленинградских пельменных, где на посту уборщиц трудились злые маленькие старушки, считавшие своим долгом испортить проголодавшимся гостям не только настроение, но и аппетит. В данном случае, правда, все произошло на удивление быстро и не затронуло моих органов чувств: продавщица ловко разгрузила наш поднос на свободный край стола, сгребла обеими руками и поставила на него пустые бокалы, постряхивала в них пепельницы, сложила пепельницы неустойчивой пирамидкой, смахнула крошки со стола в тарелку, поставила тарелку поверх всего, подхватила поднос и пожелала нам приятного вечера. В тогдашнем Ленинграде ее бы за подобное обслуживание бессрочно занесли бы на доску местного почета. А здесь это была ее ежедневная работа, и никто ничему не удивлялся. По крайней мере все, кто украдкой наблюдал за нами, продолжали делать вид, что увлечены своими беседами.
      - Вкусно, - сказала Ярослава, отправляя в рот вилку с пюре, сдобренного горчицей. - Отсюда и маму сразу будет видно, когда она с купания пойдет.
      - Ты так уверена в том, что они пошли купаться? - Я начал с яиц, и понял, что на самом деле уже вполне сыт.
      - Когда вы оставили меня одну, я некоторое время гуляла на балконе, и мне показалось, что я видела, как они все втроем вышли и пошли вон туда, - махнула она рукой в сторону шоссе. - А зачем вы ту тетю провожали, если она вам не любовница?
      - Плохо себя почувствовала.
      - А по-моему, она хорошо себя чувствовала: она вам улыбалась, я видела.
      - Все-то ты видишь и все-то ты понимаешь. Ешь давай.
      - Я ем.
      - Молодец. Ко мне с расспросами лучше не приставай - я и так чувствую себя неловко, потому что теперь мы даже не знаем, в котором часу завтра сбор.
      - Мама, наверное, знает. Может быть, она ходила на ужин.
      - Без тебя?
      Честно говоря, события последних часов основательно выбили меня из колеи. Теперь еще получалось, что, оказывается, я был не один такой. Не могла же Лана настолько буквально воспринять мои слова, чтобы вмиг позабыть обо всем на свете, включая единственную дочь, и не переполошиться, не застав ее за ужином. Если она сама там была, разумеется. Если же нет, это выглядело не менее подозрительно.
      - Ну, если вы так переживаете, - сказала девочка, - я сейчас все узнаю.
      Она решительно выбралась из-за стола и направилась в сторону кооператоров. О чем они разговаривали, не знаю, но Ярослава долго не отходила от них, а один из мужчин успел потрепать ее по плечу. Наконец, она возвратилась, довольно улыбаясь и показывая пачку жвачек, которой ее угостили.
      - В то же время, что и сегодня. В восемь.
      - О чем это вы так долго беседовали?
      Девочке явно понравилась строгость моего вопроса. Она скромно потупилась, молча прожевала сосиску, ковырнула яйцо и, не дожидаясь повторения, сказала:
      - Они хотели знать, что у меня под трусиками.
      Ее розыгрыши на подобные темы начали меня раздражать. А то, что это именно очередной розыгрыш, безошибочно читалось по ее хитрой мордашке.
      - Надеюсь, ты им рассказала?
      - Нет, потому что мои трусики остались в номере. А врать я не умею. И они тогда подарили мне жвачку.
      - Ярослава, у тебя слишком длинный язычок...
      - Правда? - прервала она меня, высунула его кончик и стала быстро-быстро теребить им поднятую на вилке сосиску. - Правда?
      Мне сделалось не по себе. Откуда ни возьмись накатило возбуждение и начало сгущаться. Мне стоило больших трудов не потерять самообладания и почти равнодушно поинтересоваться:
      - Ну вот скажи на милость, что ты делаешь?
      - Балуюсь с сосиской, - не моргнув, ответила она. - Правда, смешно?
      - Очень.
      - А правда, что мужчинам нравится, когда их любовницы делают то же самое с ними?
      - Ты уже взрослая, сама должна все знать.
      - Но я никогда не пробовала. - Она взяла сосиску в рот и надкусила. - Вот вам бы понравилось?
      - Ты, по-моему, немножко не о том думаешь.
      - А вы разве не об этом же думаете?
      - Я вообще ни о чем не думаю.
      - Врете. Думаете. Вы сами первым про мой язычок заговорили. Значит, думаете.
      Я ждал, чтобы наш странный разговор кто-нибудь прервал. Однако все вокруг были заняты исключительно собой и своими собеседниками и собеседницами, а на «папу с дочкой» никто не обращал внимания. По-прежнему не было видно и Ланы с подругами. Приходилось вести оборону в одиночку.
      - Дитя мое, что ты имеешь в виду?
      - Вы сами без меня знаете.
      - Иногда мне кажется, что до твоего появления вчера в автобусе я вообще ничего не знал. Очень скоро ты научишь меня жизни.
      - Вот видите, какая я нужная! А когда мне можно будет называть вас на ты?
      - Никогда.
      - Почему вы сегодня такой неразговорчивый? Из-за той женщины, да?
      Малышка во всех отношениях действовала мне на нервы. Возбуждала, доводила до белого коленья - и выливала ушат ледяной воды. Пытки, достойные японских профессионалов времен Цусимы.
      - Уж ни ревнуешь ли ты, моя радость? Той женщины, как ты выражаешься, давно нет, а ты все не можешь ее позабыть. Пора поискать новый предмет для ревности.
      - А что с ней случилось?
      - Ничего. Спит дома. Какая разница?
      - Так просто. Когда я вас с ней увидела, мне показалось, что вы уедите и больше не вернетесь. У вас был очень счастливый вид.
      - Как ты видишь теперь, твои предсказания не всегда сбываются - я вернулся. И почему-то не замечаю, чтобы у тебя по этому поводу был очень счастливый вид.
      - А я несчастна. Вы не любите меня. Обращаетесь как с ребенком. Вот и сейчас разговариваете, а думаете о чем-то другом. Почему у вас рубашка была мокрая? Попали под дождь?
      - Почему ты решила, что мокрая? Вот, взгляни.
      - Сейчас уже сухая, а тогда была мокрая.
      - А потом ты переживаешь, что я обращаюсь с тобой, как с ребенком. Кто же ты иначе, если задаешь такие вопросы?
      - А что тут такого?
      Она была права. Я уже некоторое время осознавал, что веду пустой разговор по принципу лишь бы ответить, неважно, что. Как будто на некоторое время отвлекся от реальной жизни и теперь старался по ходу дела собраться с мыслями и второй раз войти в ту же реку. До меня это никому не удавалось, но я был уверен, что являюсь исключением. Для того, чтобы получилось, нужно просто забыть, что это невозможно. Забыть - это главное.
      - Вы думаете о маме? - Ярослава оставила сосиску недоеденной и потянулась за стаканом, в который предварительно вылила содержимое разноцветного пакетика с надписью «морс». - Или...
      - Ты что-то хотела добавить? О маме или о той тете? Разочарую, если скажу, что ни о той, ни о другой?
      - Не разочаруете. - Она сделала несколько глотков и улыбнулась, пытаясь слизнуть капли морса с верхней губы. - Но вы ведь о ком-то подумали?
      На мгновение у меня возникло желание признаться ей в том, что подумал я в действительности о хрупкой девушке, почти девочке, с которой мечтал пройти, никуда не торопясь, по Вацлавской площади, вызывая насмешливые, заинтересованные, восхищенные и завистливые взгляды прохожих, о девушке в сером стильном костюме, под которым не было бы ничего, кроме ее тоненького, гибкого тельца, о чем знали бы только мы двое, в костюме, который она потом со смехом сбросила бы в тихом номере старой гостиницы, чтобы запрыгнуть ко мне на колени, поцеловать в щеку и сразу же выбежать, цокая каблучками туфель, через распахнутую дверь на балкон, где ее не посмеет увидеть ни один посторонний. Я не признался. Наверное, от страха. Боязнь остаться непонятым заставляет одних говорить больше и громче, других - умолкать. Я сделал вид, будто отношусь ко вторым.
      - Посмотрите! Они, кажется, возвращаются! Ма-ам! Мы тут!
      При свете фонарей было видно, что по аллее от шоссе к гостинице приближаются три женщины. У одной голова была замотана полотенцем. Две другие свои импровизированные чалмы только что сняли и теперь то и дело вскидывали длинными влажными прядями, спеша их высушить. Та, что была в чалме, замешкалась, но потом помахала нам рукой.
      - Я сейчас к вам поднимусь.
      Поднялись они все втроем, причем Зоя по пути успела купить маленькую бутылку пива, которое аппетитно потягивала через соломинку и щурилась, будто на залитом солнцем пляже. Тамара с несвойственной блондинкам томностью искала запрокинутым лицом флюиды вечернего ветра. Лана присела на краешек скамейки, красноречиво показывая всем своим видом, что не намерена задерживаться надолго.
      - Где вы пропадали? Почему не были на ужине?
      - Это ты где пропадала? - начала Ярослава, но я остановил ее.
      - Мне пришлось ненадолго отлучиться, а твоя дочь преспокойно заснула. Теперь вот наверстывает упущенное. У тебя какие новости?
      - Да вот, ходили купаться. Вода просто не то слово! И озеро Тамара показала, действительно, замечательное. Ни одного человека, одни кувшинки.
      - Хочу кувшинки, - вставила девочка.
      - Пожалуй, мы пока поднимемся в номер, - наклонилась к нам Зоя. - Ждем тебя. - Это относилось к Лане. - Вы тоже заходите, - добавила она, обращаясь не то ко мне, не то к нам с Ярославой.
      Обнявшись и покачивая бедрами, сестры Васильевы гордо покинули террасу, сопровождаемые восторженными восклицаниями наименее трезвых посетителей.
      - Как видите, я выполнила ваше распоряжение, - сказала Лана, когда мы остались втроем. - Но выполнила пока только наполовину. На мой взгляд, будет лучше, если вы проигнорируете только что прозвучавшее приглашение, которое Зоя озвучила из вежливости.
      - Да, мы к ним не пойдем, они противные, дружи с ними сама, а мы пойдем за кувшинками, - выпалила Ярослава, шурша фантиком от жвачки.
      - Если я сегодня не появлюсь, - продолжала Лана, - ложитесь спать без меня.
      - Неужели все так вдруг стало серьезно? - усмехнулся я.
      - А вы разве не знали, что у меня мама - увлекательная женщина?
      Она имела в виду сказать «увлекающаяся», однако никто ее оговорки исправлять не стал. Уходя, Лана потрепала дочку по макушке. Этот жест навел меня на мысль о том, чтобы взглянуть на происходящее под иным углом, и тогда я увидел, что на самом деле план мог заключаться вовсе не в том, чтобы Лане до утра остаться наедине с новыми подружками, а в том, чтобы оставить вдвоем нас. Ярослава первая высказала этот неожиданный вывод вслух, правда, косвенно.
      - Я чур сплю сегодня на большой кровати! А вы?
      - Сказать «чур» - еще не значит получить разрешение. Ты мне дерзишь весь вечер, так что можешь оказаться спящей ни в какой не кровати, а на коврике. Знаешь, о каком коврике я говорю?
      - Я вам совсем даже не дерзю, то есть не держу, то есть не... На коврике я замерзну. - Она одним глотком допила морс. - Ведь вы же захотите, чтобы я спала голая.
      - Я этого не говорил. Между прочим, если ты будешь так орать, нас могут услышать. Забыла?
      - Не забыла. Я тихо говорю. А чего вы боитесь? Нас тут все равно все считают папой с дочкой.
      - За дочку ты вполне сойдешь, да только ты уже не в том возрасте, когда девочка не принято стесняться. Тебе никогда не приходилось слышать об увлечениях Льюиса Кэрролла?
      - Который написал «Алесю»? Нет.
      - Он тоже любил фотографировать маленьких девочек голышом, но расставался с ними, когда им исполнялось девять-десять лет, потому что считал, будто с этого возраста девочки начинают осознавать себя и стесняться. Так что всему свое время.
      - А вам что, тоже больше нравятся восьмилетние? - по-своему поняла она мою присказку.
      - Нет, я предпочитаю дам постарше, однако суть истории заключается в том, что в свои - сколько? - двенадцать? - в свои двенадцать ты должна иметь хотя бы малейшие представления о нормах приличия и кое-чего стесняться.
      - Я и стесняюсь. Но еще больше мне нравится этот стыд преодолевать. Вы же не против?
      - Я против только того, чтобы ты делала свои желания достоянием всеобщей гласности. В третий раз я на эту тему философствовать не собираюсь. Но это все равно, что слушать музыку в плохих наушниках, когда тебя слышит весь автобус.
      - У меня хорошие наушники, в них только мне слышно, что я слушаю.
      - Вот и старайся, чтобы так было и со всем остальным, что ты делаешь. Тогда ты сама будешь получать от этого больше удовольствия. Доела? Можно идти?
      - Я еще морса хочу.
      Я дал ей денег, и она убежала внутрь кафе.
      Было, наверное, уже около одиннадцати. Решив свериться с часами и обнаружив голое запястье, я вспомнил, что они загадочным образом исчезли. Не мог же я расплатиться ими с таксисом, который доставил меня из города обратно в гостиницу. Ведь я почти не был пьян, и у меня при себе оставалось достаточно денег на дорогу. Неужели я настолько расслабился, что снял их где-то на кухне Инги и потом забыл надеть? Нужно будет завтра же под предлогом покупки свежих фруктов посетить ее киоск и навести справки.
      - Морс закончился, - сообщила расстроенная Ярослава, возвращая мне деньги. - И кафе уже закрывается.
      - Вероятно, наоборот: кафе закрывается, и потому морс не продается. Ничего не поделаешь. Хотя раньше продавщица говорила, будто готова работать тут до последнего клиента.
      - Но мы же не последние.
      - Очевидно, именно поэтому. Пойдем спать?
      - Пойдем. Только я спать не хочу.
      - Еще бы, ты уже успела выспаться.
      - А вы хотите?
      - Ты так спрашиваешь, как будто у тебя есть альтернативное предложение.
      - Какое предложение?
      Мы уже ушли из кафе и теперь неспешно поднимались по лестнице на третий этаж.
      - Альтернативное. Дополнительное.
      - Да нет, купаться уже поздно и холодно, гулять вы тоже не пойдете, так что нет, альтернативного предложения у меня нет. А у вас?
      Я покачал головой, а сам задумался. Почему человек так устроен, что когда давно вынашиваемая мечта вот-вот должна воплотиться, когда зверь опрометью бежит на ловца, у нас опускаются руки, и мы теряем возможность радоваться жизни? Как слово произнесенное есть обман, так, похоже, и надежда осуществленная есть разочарование. Ну, если не разочарование, то уж во всяком случае пресное ощущение реальности. Я смотрел на оживленную, предвкушающую что-то страшное и интересное девочку, думал о ее матери, об Инге, вспоминал изящную фигурку Карины - и не испытывал ни малейшего возбуждения даже на уровне сознания того, чем могу прямо сейчас, прямо здесь обладать. Меня клонило в сон и тянуло обратно в Москву, где, собственно, не ждало ничего, кроме праздного безделья да пыльного воздуха. «А мне всегда чего-то не-е хватало, зимо-ою лета, зимо-ою лета, зимо-ою лета, осенью весны-ы», как пелось в давным-давно популярной песенке. Нет, очевидно, что я все-таки не один такой противоречивый.
      - Ты бы сейчас в Москву хотела вернуться?
      Забежав на верхнюю ступеньку, девочка повернулась ко мне, вытянула вперед руки и отчаянно прыгнула навстречу, твердо веря в то, что я ее поймаю. Она обвила мою шею руками, сжала бока ногами и тепло задышала в ухо:
      - Вы хотите меня похитить?
      - Ты почти угадала. Кстати, мы сейчас могли благополучно упасть.
      Она не слезала. Я подхватил ее одной рукой под попку и поднялся до конца лестницы, потом свернул в коридор и понес к номеру, размышляя о том, что могут подумать окружающие, если нас увидят. А что, собственно, они могли подумать? Дочка любит своего папу? Ну и что с того, что у «папы» от этой любви предательски оживают джинсы и подкашиваются ноги? Со стороны ничего этого все равно не заметно. Ярослава, правда, заметила. Когда я спускал ее на пол перед нашей дверью, она невинно задела ляжкой растущий под джинсами бугорок, но ничего не сказала, а только хитро посмотрела на меня. Мою сонливость как рукой сняло. Возясь к замком, я нервничал. Пропустив девочку вперед и заперев за собой дверь, я понял, что волнение гонит меня в ванную. Краем глаза я видел, что Ярослава включила телевизор и раздевается перед ним. Я уже вошел в ванную, но зрелище малодушно растерянной физиономии в зеркале привело меня в такое отчаяние, что я забыл, зачем сюда попал, оставил свет включенным и пошел на эшафот, в гостиную.
      Девочка деловито проследовала мимо меня в спальню, неся всю снятую одежду в руках. Я полулежал на диване, уставившись невидящим оком в экран, когда она вышла и как ни в чем не бывало подсела рядом. Ссутулилась. Я ободряюще положил на ее голую спину ладонь. Она поежилась. Через минуту мне самому уже стало казаться, будто в ее добровольной детской наготе нет ничего противоестественного. Просто ей так удобнее. Может быть, даже привычнее. Даже в обществе посторонних мужчин. Хотя я многое бы отдал, чтобы это оказалось не так.
      Я обнял ее за талию. Она откинулась спиной на мое плечо и потянулась. Я провел ладонью по тому месту, где в скором времени у нее обещала наметится грудь, и по теплому животу.
      - А вы сегодня будете меня пороть, как вчера?
      - А тебе понравилось?
      - Не очень.
      - Тогда зачем спрашиваешь? Нужно делать только то, что нравится.
      - А я вам нравлюсь?
      Мое молчание она расценила по-своему. Соскользнула по краю дивана на ковер и расположилась почти под столом. Перевернулась со спины на живот и по-пластунски поползла в сторону телевизора, озорно виляя попкой.
      - Теперь нравлюсь? - спросила, вставая на четвереньки и оглядываясь через плечо.
      - Если ты собрала с ковра всю пыль, то как живой пылесос - конечно.
      - А как хорошенькая девочка? - Она села, разведя в стороны колени и скрестив по-турецки ноги.
      - Кто тебе сказал, что ты хорошенькая? - поинтересовался я, улыбкой давая ей понять, что шучу.
      - Мама. Она говорит, что когда я вырасту, многие мужчины будут от меня без ума. Как вы думаете, у меня будет большая грудь?
      - А ты бы какую хотела?
      - Как у мамы.
      - Подойди-ка.
      Она встала с колен и снова опустилась рядом со мной на диван. Я с видом специалиста потрогал пальцами ее соски, помял, слегка оттянул и заявил, что вряд ли.
      - Но у тебя будут красивые грудки, не большие и не маленькие, как раз такие, чтобы уместиться в ладонь.
      Я показал, как это примерно должно будет выглядеть.
      - А потом, когда у тебя родится ребенок, грудь еще вырастит.
      Девочка отняла мою ладонь и недоверчиво себя осмотрела.
      - Вы думаете?
      - Наверняка. Но для этого придется родить. Так что произойдет это лет через десять, не раньше.
      Ярослава представила себе, что нужно ждать еще почти столько, сколько она прожила. Когда тебе двенадцать, десять лет кажутся осязаемой бесконечностью. Когда они проходят, то кажутся недавним прошлым, а бесконечность уже почему-то никак не ассоциируется с собственной жизнью. Еще через десять лет возникает ощущение перевала через вершину и предвкушение пологого спуска, который в действительности с каждым шагом делается все круче и круче.
      Озадаченность на лице девочки вынудила меня признаться, что лично мне симпатичнее то, что я вижу сейчас, нежели то, о чем она раньше срока мечтает.
      - Опыт учит, - наставительно заметил я, - воспринимать каждую пору нашей жизни с благодарностью и довольствоваться тем, что имеешь. Потому что бесполезно тратить время на стремление к тому, что могло бы быть, но чего никогда не будет, не ценя при этом то, что есть и чего могло бы не быть.
      Не знаю, что заставило меня выражаться столь витиеватым языком, однако девочку мои слова как будто не смутили. Сейчас ее больше занимала моя рука, которая продолжала свое ненавязчивое путешествие по ее голому тельцу и теперь спускалась, как по ступенькам, по нежным волнам ее ребер. Она догадывалась, что на данный момент сделала все, что было в ее силах, и теперь очередь была за мной. Поэтому она молча следила за моими нерешительными действиями и старалась усидеть на месте, поскольку не знала, в какую сторону податься.
      - Тебе нравится? - сказал я, легонько подталкивая ее ладонью к себе.
      Девочка послушно привстала и наклонилась надо мной. Длинные пряди повисли вдоль побледневших щек. Глаза широко открылись, и в них отразилось мое задумчивое лицо. Я погладил ее вдоль спины, от напряженных плеч до прохладных ягодиц. Истолковав этот жест по-своему, она прогнулась в пояснице и, чтобы меня развеселить, мяукнула, как котенок.
      Незабываемое ощущение оставляет поцелуй сухих губ девочки, когда знаешь, что ты первый мужчина, который к ним прикасается. И когда не хочется думать о том, сколько их еще будет после тебя. Ни одного, вероятно. Во всяком случае для нее ты навсегда останешься первым. Она будет сравнивать тебя со всеми ними, иногда отдавая предпочтение тебе, иногда вспоминая тебя, как ошибку, но забыть тебя она едва ли сможет. Если только ты действительно был первым. По тому, как неумело Ярослава подставляла свой полуоткрытый рот, я сделал скоропалительный вывод о том, что опыт ее ограничен вычитанным в книжках. Что уже само по себе было немало, поскольку она откуда-то знала о необходимости смело высовывать язычок. Меня она им в первое мгновение просто обожгла. Язычок был маленьким, настырным и влажным. Я вспомнил, как она играла им с беспомощно наколотой на вилку сосиской. Теперь в роли сосиски выступали мои зубы и мой собственный язык, которым я постарался мягко остановить ее трепетный порыв. Ее волосы щекотали мне шею. Встреча поколений, подумал я.
      - Нравится, - только сейчас ответила она. - Вы хорошо целуетесь.
      - Тебе есть, с чем сравнивать?
      - Нет, но мне кажется, что хорошо. А вам понравилось?
      - А ты разве уже закончила?
      Она самодовольно улыбнулась, заглянула мне в глаза и снова приникла к моему рту. На сей раз ее губы были как маленькие пиявки: они втягивали меня в себя, тянули за собой, не давали опомниться, приводили в исступление и мешали дышать. Я заметил, что девочка сидит, вернее, лежит на мне верхом. Интересно, попадали ли мои действия, а в данном случае - бездействия, под статью о совращении малолетних? Можно ли обвинить человека в убийстве, если жертва сама поднимается на виселицу, сует голову в петлю и просит лишь о том, чтобы из-под нее выбили табуретку? Постепенно даже на консервативном Западе просьбы несчастных пациентов к лечащим врачам о том, чтобы те помогли им свести счеты с опостылевшей жизнью, начинают рассматриваться как законные и не влекут судебного осуждения сердобольных эскулапов. До каких же пор присутствие при зарождении в ребенке непреодолимого в своей новизне сексуального влечения будет считаться «развратными действиями»? И кто в конечном итоге ответственен за ранний возраст, в котором это влечение проявляется: случайный свидетель или родители? Или вина здесь коллективная: учителей, одноклассников, писателей, режиссеров и актеров? Или вины как таковой нет вовсе? А есть заложенная природой еще при рождении определенная линия развития, которая по определению не может привести к иным последствиям, кроме тех, что ошибочно воспринимаются как причины. Просто у разных людей они проявляются в разном возрасте, и счастье еще, что проявляются вообще.
      Моя несвоевременная задумчивость передалась и Ярославе. Девочка приподнялась на руках и перевела дух. Лицо ее оставалось в тени волос, но мне казалось, я вижу, как пылают ее щечки.
      - Хорошего понемножку, - сказал я. - Вставай.
      Она послушно перенесла через меня ногу, спустилась на ковер и выпрямилась возле дивана в ожидании указаний. Я потрепал ее по худенькому бедру.
      - Беги спать.
      Ее взгляд из-под встрепенувшихся ресниц выразил недоумение.
      - Я не хочу.
      - Хочешь. Только почему-то думаешь, что я обижусь.
      - Правда, не хочу.
      - Иди. Я скоро приду.
      Она кивнула и помчалась занимать место в кровати. Через некоторое время я заглянул в спальню. Свет был потушен, но было видно, что Ярослава лежит на животе поверх одеяла и делает вид, будто уже заснула. Когда я снова увидел ее через десять минут, которые провел в ванной, тщательно моясь и приводя в порядок изрядно спутавшиеся за последнее время мысли, она не изменила позы спящей одалиски и не открыла глаз. Я лег рядом и накрылся одеялом.
      - Ты так не замерзнешь?
      - А можно мне к вам? - В прозвучавшем в темноте голосе не слышалось ни малейшего намека на сонливость. Она ждала меня. Забравшись под одеяло, свернулась калачиком и задела мою ногу ледяными ступнями. - Да, тут лучше.
      Я с интересом следил за тем, как до нее доходила мысль о том, что под одним одеялом с ней теперь лежит такой же голый, как она, мужчина. Думаю, она поняла это раньше, чем дала понять мне, что поняла. Возможно, она просто видела, как я входил в комнату, не удосужившись прикрыться полотенцем. По крайней мере сейчас она старалась согреться, осторожно используя для этого мое тело и постепенно завладевая его пространством. Я вытянулся на спине и не мешал ей. Однако ее маленькая ладонь так и не осмелилась зайти дальше моего плеча. Только коленка продолжала неотвратимо сгибаться до тех пор, пока не натолкнулась на упругую твердость не склонного к лишним размышлениям члена. Ствол подпирал изнутри одеяло и был настолько напряжен, что от неуверенного прикосновения коленки даже не пошелохнулся. Не думаю, что девочка сразу же узнала препятствие, потому что отдернула ногу только после третьей неудачной попытки сдвинуть его с места.
      - Мне страшно, - сказала она горячим шепотом.
      - Мне тоже. Рассказать тебе сказку?
      - Да, про Красную Шапочку и Серого Волка. Только современную. Знаете?
      - Это как?
      Она изогнулась и подползла повыше, чтобы оказаться на уровне моего уха.
      - А вот как. Жил-был Серый Волк. И был у него Дедушка, богатый-пребогатый. Жил Дедушка Серого Волка посреди черного-черного леса, в черном-черном замке, ел черных-черных ворон и запивал их черным индийским чаем.
      - Продвинутый дедушка.
      - Еще какой! - Ярослава постепенно выпрямляла руку, и ее ладошка начала совершать путешествие по моей застывшей в ожидании груди. - Вам уже не страшно? - Она хихикнула.
      - Еще как страшно! Рассказывай дальше.
      - Ну так вот. Поехал как-то Серый Волк к Дедушке в гости. А вы ведь знаете, что Серый Волк всегда ездит в гости на своем сером мерседесе.
      - Ну конечно. Кто ж не знает!
      - Вот и Красная Шапочка так думала, - продолжала девочка, опуская ладонь все ниже и поднимая навстречу ей коленку, отчего ствол моего члена с трудом отогнулся в сторону, как флажок на футбольном поле при подаче углового. - Но Серый-то Волк ехал к Дедушке в черный-черный лес и потому накануне специально по такому случаю украл со стоянки черную машину неизвестной марки. А Красная Шапочка в это время вышла на шоссе и стала голосовать.
      - Она тоже к своей Бабушке ехала?
      - Нет, какой вы непонятливый! Она путанила, разумеется.
      - Это кто же это тебе такую сказочку рассказал?
      - Да девчонки в школе. Подождите, это только начало. Там дальше еще веселее будет.
      - Уж я предчувствую.
      - Голосует Красная Шапочка на дороге, а Серый Волг мимо мчится. Увидел он Красную Шапочку и решил, что Дедушка подождет. Притормозил и говорит: «Куда это ты, красна девица, так вырядилась?».
      - Что-то не больно он у тебя вежливый.
      - Какой есть. - Не дойдя до заветного места, ладошка снова двинулась вверх. - А она ему: «Я не красна девица, а Красная Шапочка. К Бабушке еду. Не подбросишь, Серый?».
      - Ты же говорила, что она не к Бабушке.
      - Но Волк-то об этом не знал. «Отчего же не подбросить?», говорит. «Садись, коли не шутишь. Дорогу покажешь?». «А то ты, Серый, и сам не знаешь, как до моей Бабушки добраться?», смеется Красная Шапочка. «Ты меня с кем-то путаешь», отвечает ей Волк. «Я у твоей Бабушки отродясь не бывал». «Да? А это разве не твоя тачка? Я ее много раз перед Бабушкиным крыльцом видела». Понял Волк, что попался. Испугался. А признаться, что украл машину, еще страшнее: кто ж эту Шапочку знает, может, она в ментуре работает. «Ладно», говорит. «Показывай дорогу». «Я тебя лучше направлять буду», отвечает Красная Шапочка, и не успел Серый Волк опомниться, как она расстегнула ему ширинку и ухватилась за... эту самую штучку.
      Признаться, я подумал, что Ярослава сейчас наглядно продемонстрирует, как это было на самом деле, однако ладонь ее осталась лежать на моем плече.
      - Какую именно «штучку» ты имеешь в виду?
      - Ну, как? Вы сами знаете. Там одна штучка и есть. - Девочка снова хихикнула. - Угадала?
      - Да там вообще-то много чего есть.
      - Ну вот это! - Она быстро просунула руку, ухватилась за ствол и моментально отпустила. - Теперь поняли?
      Я еще некоторое время продолжал ощущать пожатие ее маленьких пальчиков. Новый закон физики должен гласить, что чем меньше площадь соприкосновения, тем сильнее получаемое возбуждение. В результате мне показалось, что я вот-вот вопреки собственной воле разговеюсь, но вместе с тем я готов был отдать все, что угодно, чтобы только вернуть и продлить это мгновение.
      - А как вы ее с подружками называете?
      Глупее вопроса я придумать не мог, однако сейчас мне было не до мудрых рассуждений: нужно было спасать положение и на что-нибудь срочно отвлечься.
      - «Пестиком». Это мы по ботанике проходили. А нас мальчишки зовут «тычинками». Но вообще-то я слышала, что взрослые мужчины называют это «***м». А вы?
      - «Пестик» все-таки лучше. - Я уже видел, что отвлечение от главной темы чревато эксцессами. - Ну так и что Красная Шапочка?
      - Да Красная Шапочка-то ничего. Вот Серому Волку стало не по себе о такого предложения, это да. А Шапочка его знай за пестик держит и вперед тянет. Ну он на газ и жмет со всей мочи. Когда надо было повернуть, она его в бок заламывала. Серому Волку больно, но он терпит и молчит. Вот едут они дальше, а Красная Шапочка и говорит: «Мне тут рассказывали, Серый Волк, что ты на днях одну телочку съел. Было дело?». «Было», отвечает Серый Волк, а сам думает: к чему это она клонит? «А ты не знал что ли, что телочек лучше не есть?». «А что же с ними тогда делать?», удивился Волк. «На дискотеку что ли водить?». «Ну, на дискотеку не на дискотеку, но вообще-то от них обычно больше пользы, когда их доят». «Да ну!», удивился Волк. «А как это?». «А вот как!». И с этими словам Красная Шапочка стала дергать его за пестик во все стороны.
      Ярослава замолчала, ожидая моей реакции. Я надеялся услышать продолжение, но скоро сообразил, что это все.
      - Тут и конец что ли твоей сказочке?
      - Ага. А вы не поняли?
      - Понял.
      - А что с волком произошло поняли?
      - Ясное дело - кончил Серый, - предположил я.
      - Да нет же! - восхитилась моей недогадливости девочка. - Вы что, забыли, какой у него с Красной Шапочкой договор был? Когда она его задергала, он стал рулем во все стороны крутить и разбился.
      - Бедная Красная Шапочка.
      - Почему бедная? Она ему за телочку отомстила.
      - Кому как, а я восхищаюсь вашим молодым поколением. Все говорят, что вы должны быть еще более меркантильными, чем ваши предшественники, а вы даже не задаетесь вопросом, почему Красная Шапочка, как ты выразилась, «путанила» бесплатно да еще совершила по ходу дела героический поступок. Тема с украденной машиной вообще осталась незакрытой равно как и Дедушка, так и не дождавшийся внучика в черном лесу.
      По снова воцарившемуся молчанию я понял, что моя ирония заставила девочку задуматься. Откуда ей было знать, что мне сразу стало ясно, кому принадлежит авторство этой забавной истории: таким же как она девчушкам, из уст в уста передающим первоначальный сюжет и самостоятельно дополняющим его собственными фантазиями, отчего он теперь мог ходить по московским школам в самых разных редакциях. Неизменным как наиболее существенный оставался наверняка только эпизод с Шапочкиным «руководством». Правда, по простоте душевной, я предполагал, что на месте Ярославы любая другая умелая рассказчица непременно воспользовалась бы им, чтобы окончательно очаровать слушателя, показав, как же все это было в действительности. Может быть, она просто ждет моего приглашения?
      Я неторопливо повернулся на бок и лег к ней лицом. Никогда не предполагал, что буду спать под одним одеялом с такой маленькой во всех отношениях женщиной, пальцы вытянутых ног которой упирались мне теперь в колени, а глаза были на одном уровне с моими. Я непроизвольно подогнул ноги и подался ягодицами назад, чтобы не задеть ее кончиком своего не желающего успокаиваться древка. Она сама придвинулась. Сказала:
      - Он у вас такой большой!
      - На самом деле среднестатистический. А тебе есть, с чем сравнить? Ах да, я помню, ты рассказывала.
      Лицо девочки было совсем рядом, но дыхание ее ничем не пахло.
      - А он вам не делает больно?
      Мне показалось, что глаза ее закрыты.
      - Каким образом?
      Я коснулся губами кончика ее прохладного носа.
      - Ну, когда вы его в брюки убираете. Мешает, наверное?
      Она отвернулась и потерлась носом о мою щеку.
      - А ты потрогай.
      Где-то на улице громко заиграла музыка и снова все стихло.
      - Можно?
      Зашумела труба в ванной: кто-то из наших соседей принимал душ.
      - Потрогай, потрогай.
      Когда это одеяло успело сползти в изножье кровати?
      - Вот так?
      Почему-то именно сейчас из подушки, на которой я лежал, вылезло перо и больно укололо меня в щеку.
      - И так тоже. И выше. Ну, что?
      Труба замолчала.
      - А это у вас что?
      Ощущение такое, будто моя многострадальная мошонка заполнила всю ее ладонь.
      - Отсюда появляются дети.
      Разве это повод так ее сжимать?
      - Они такие горячие! Вам не жарко?
      Жаль, если окажется, что в холодильнике не осталось вчерашнего кваса.
      - Просто у тебя рука слишком холодная. Ты замерзла?
      На самом деле все происходило еще быстрее, чем мне удается теперь вспомнить и тем более описать. Я понял, что не выдерживаю, и закрыл глаза. Лапки девочки были повсюду. Кровь резко прилила в голове, и я задохнулся, сквозь пелену накатившей усталости понимая, что дело сделано и нужно искать оправданий.
      - Теперь ты видишь, что на самом деле произошло с Серым Волком, - через силу рассмеялся я.
      - А что это такое мокрое? - послышался из темноты возбужденный шепот. - Кто-то описался? Это не я. - Она торопливо шарила по простыням и принюхивалась. - Это ваш пестик. Ой, он совсем мягким стал!
      Мне было недосуг рассказывать ей о функционировании мужских первичных половых признаков. Достаточно уже одного того, что она познакомилась с ними на практике.
      Я потрепал девочку по челке и поднялся.
      - Простынку нужно замыть, чтобы утром никто не понял, чем мы тут занимались. Я готов спать на пятне, чтобы оно быстрее высохло. Стирать умеешь?
      Ярослава уже кружилась вокруг кровати и перебрасывала из угла в угол подушки. Зажигать свет мы по негласной договоренности не стали. Я зашел в ванную и пристроился перед умывальником. Девочка появилась следом за мной, с простыней через плечо. Поскольку кран был общим на умывальник и на ванну, ей пришлось подождать. Закончив, я повернулся и перехватил ее взгляд, устремленный на мой мокрый член. После того, что между нами три минуты назад произошло, я не видел никакого смысла прятаться. Ярослава заняла мое место и сунула под струю воды неприятно пахнущий кусок ткани.
      - С мылом стирать?
      - Если под горячей, то не обязательно.
      Я вышел на балкон и впервые за много лет пожалел, что не курю. Балконные перила были достаточно высокими, чтобы не думать о прикрытии в случае, если на улице появятся прохожие. Не будучи склонен к эпатажу, я иногда любил чувствовать себя естественно. Вспомнил про квас. Когда я вернулся к холодильнику, Ярослава торжественно проследовала мимо с изрядно подмоченной простыней.
      - Положи ее мокротой на мою сторону.
      - Может быть, лучше вообще ее не класть, а вывесить на балкон?
      - Есть множество способов привлечь внимание, и это один из них.
      - Ну и что? Зато сухая будет.
      - На улице ветер, может сдуть.
      - А мы ее чем-нибудь припрем.
      Возражать девочке было бесполезно. Потягивая квас прямо из бутылки, я наблюдал, как она возится на балконе, растягивая простынь на перилах. Чем она ее в конце концов «приперла», не знаю, но по возвращении вид у нее был гордый и довольный, если судить по тому, что я видел в тусклом свете, выбивавшемся из приоткрытого холодильника.
      - Что теперь будем делать? - Она забралась на диван и поджала ноги. - Маму ждать?
      - Ты думаешь, она сегодня придет? Что-то я сомневаюсь. Кстати, ты ей будешь рассказывать о том, что между нами произошло?
      - А что между нами произошло? Разве что-то произошло? Вы уложили меня спать, я описалась, и мы выстирали простынь.
      - Думаешь, она не удивится тому, что ты писаешься в постель? - Для Ярославы это была явно часть игры, и я решил не сгущать краски и отвечать ей в тон.
      - Ну и что, что удивится? А вы что предлагаете, сказать все, как было?
      - Тебе в данном случае виднее.
      Я поставил квас обратно в холодильник, захлопнул дверцу и следующая фраза долетела до меня уже из темноты, освещаемой только прямоугольником окна.
      - Вам понравилось?
      - Что? Как ты описалась?
      - Нет, как я с ним поиграла. А мне понравилось. Хотите еще?
      - А ты знаешь, что мы с тобой занимаемся противоправными действиями?
      - Какими действиями?
      - Противоправными. Тебе слишком мало лет.
      - Ну и что? Кому какое дело? Я же не жалуюсь в милицию. И маме не жалуюсь. Ведь это наша с вами тайна, правда?
      На диване зашуршало, маленькая тень скользнула по комнате, и я снова ощутил ногой прикосновение ее теплого бедра.
      - А он уже больше не вырастит?
      Она осторожно сжимала в кулачке то, что осталось от моего достоинства.
      - Может, да, а может, нет. Многое зависит от тебя. Если ты ему понравишься, он через некоторое время обязательно вырастит.
      Я не увидел, но почувствовал, что она опустилась на колени или на корточки.
      - Пестик, ну пожалуйста, вырасти, тебе понравится. Хочешь, я тебя поцелую?
      Не знаю уж, что ей ответил «пестик», но я заворожено хранил молчание и только пытался разобраться в своих ощущениях. Пытался тщетно. Единственное, что я понял, так это откуда произошло слово «сладострастие». Вовсе не от сладкой страсти, как это принято считать. Его придумал тот человек, расслабленный член которого трогала почти не целованными сухими губами двенадцатилетняя девочка. Придумал потому, что разложил свой головокружительный восторг на две составляющие и получил в результате «сладость» и «страх». Именно страх, а не страсть. Страх, усиливающий сладость. Страх грядущей расплаты. Страх признаться даже самому себе в том, что в этот момент ты достиг предела своих желаний.
      - Он немножко растет!
      В голосе Ярославы было больше торжества, чем удивления. Я отклонился назад и обжег спину о холод металлического бока холодильника.
      - Я вам больно сделала?
      - Ты же не Красная Шапочка. Нет, конечно. Продолжай.
      - А я его уже поцеловала.
      Что это могло означать? Очередная уловка? Конец игре? Приглашение на казнь?
      - Ты считаешь, он достаточно вырос?
      - А вы можете еще? Давайте!
      - Представь, что это эскимо. Ты любишь эскимо?
      - Шоколадное - да.
      - Ты что с ним делаешь - лижешь?
      - Нет, я его кусаю...
      - Ой нет, тогда пусть это будет не эскимо!
      - ... или лижу. Вот так.
      Сейчас я готов был превратиться в это самое эскимо, будь оно неладно, в леденец, во что угодно, что лижут, лишь бы это никогда не кончалось! Черт подери, как же я после всего этого снова смогу лечь в постель со взрослой женщиной? Без сладострастия. Без страха и упрека... О чем же она там сейчас думает?
      - А ты умеешь лизать и целовать одновременно?
      - Не знаю. Сейчас попробую. Так?
      Она закашлялась, виновато засмеялась и снова принялась за «эскимо», деловито посапывая. Еще одним новым ощущением для меня стало ощущение, что подо мной подкашиваются ноги. Колени дрожали. Я запрокинулся и смотрел в темно-серый потолок, радуясь лишь тому, что нет света и меня никто не видит. Вообще со стороны в подобных сценах мужчины выглядят полнейшими идиотами. Если только их действительно захватывает то, что они испытывают. Если только они не позволяют женщине унижаться перед ними, нехотя принимая ее ласки и стоны.
      Во мне все снова было твердо и упруго. Я торжествовал, понимая, что теперь могу находится в этом состоянии как угодно долго, не боясь разговеться, поскольку совсем недавно опустошился полностью и пройдет не один час, прежде чем в ствол поступит новый заряд. Артиллерия - дело тонкое. И уж наверняка не терпящее торопливости. Особенно после первого залпа.
      - Ну, как он тебе теперь?
      - Сладенький.
      - А в смысле размера?
      - Необъятный. Вот я пытаюсь взять его в руку и не могу свести пальцы. Вы не видите?
      - Я чувствую. Можешь еще сильнее сжимать, ничего страшного.
      - Только сейчас чуть-чуть достала. Вот какой вырос! Продолжать?
      - А что ты хотела предложить? Спать пойти?
      - Нет, не спать. Мне нравится с ним играть. Можно я ему щелбан отвешу?
      - Отвесь. Только в чем он перед тобой провинился?
      - Ни в чем. Я просто так. Я потом его все равно поцелую. Он не обидится.
      - Хорошо. Тогда и я тоже.
      - Обидитесь или поцелуете?
      - Спать не буду.
      Она закончила свою невыносимо приятную игру только тогда, когда я наклонился, поднял ее подмышки и поставил на ноги.
      - Проверь-ка, не высохла ли простынь.
      - Да вы что, я ее только повесила!
      - Проверь, проверь.
      Я не ошибся: прошедшего времени и силы ночного ветерка хватило, чтобы Ярослава вернулась с балкона, прижимая к груди белое полотнище, и принялась застилать им постель.
      - В одном месте еще чуть влажно, но вы ведь обещали все равно лечь. Интересно, почему так быстро высохло?
      - Физику надо изучать.
      - Я изучаю.
      - Да ты, по-моему, все больше специализируешься на физике твердых и мягких тел, а надо зрить в корень, как завещал Козьма Прутков.
      - Вот, держите. - Она уже лежала на постели и протягивала мне что-то.
      - Что это?
      - Прутков. То есть, прутки. Как вы их называете? Розги?
      - Зачем?
      - Меня сечь. Вам разве не хочется?
      - За что? Ты последнее время хорошо себя ведешь.
      - Вы же говорили, что причина необязательна.
      Я взял у нее розги и увидел, как маленькая тень переворачивается на постели и ложится на живот. Нет, сейчас я совершенно не хотел ее сечь, даже зная, что это будет ей приятно. На всякий случай потянулся к выключателю и зажег неяркий свет ночника. Вытянувшееся на простыне нагое тельце рельефно окрасилось тенями.
      - У тебя еще вчерашние рубцы не зажили, - схитрил я, проведя ладонью по идеально гладкой коже ягодиц. - Не болит?
      - Совсем не болит. А почему вы не хотите меня пороть? Я вам надоела?
      Девочка приподнялась на одном локте и смотрела на меня вполоборота через острое плечо.
      - Я же тебе сказал: не хочу...
      Я не договорил и проснулся.
      Солнечный свет нарисовал на противоположной стене трафарет окна, в котором метались из стороны в сторону поднятые в немых восклицаниях ветки деревьев. Откуда-то доносилась музыка, точнее, музон - монотонное женское завывание под гукающие удары компьютерного ударника. Я поднял глаза и увидел ходящие ходуном занавески. В открытую форточку сильно дуло, и движения деревьев в квадратном отражении на стене то и дело приобретали неестественную волнообразность. Барабанному бою и завываньям в унисон вторило гудение труб: постояльцы гостиницы дружно притупили к утреннему умыванию.
      Ощупав простынь, я убедился, что она сухая. Пространство кровати слева и справа от меня было пустым.
      - Ярослава, который час?
      Мне никто не ответил.
      - Ярослава!
      В какой же момент я заснул? Что из того, о чем я мог сейчас вспомнить во всех подробностях, произошло в реальности, а что приснилось? Ощущение было такое, словно ответ: все или ничего. Где же девчонка?
      Я откинул одеяло и, уже не обращая внимания на оконного двойника, вышел из комнаты. Телевизор выключен. На подлокотнике дивана - смятая подушка. В кресле - скомканное покрывало. Как будто кто-то здесь ночевал. Раздался стук в дверь. Щелчки в замке говорили о том, что это стучит тяжелый брелок. Дверь приоткрылась и пропустила внутрь улыбающуюся Ярославу и поспешившую отвернуться Лану. Я заметил, что стою перед ними голый.
      - Доброе утро, - сказал я, подбирая с кресла покрывало и прикрываясь. - Который час? Я что, проспал?
      - Вообще-то не «доброе утро», а почти что «добрый вечер», если на то пошло, - хмыкнула Лана.
      Девочка оказалась настроена более добродушно и охотно пояснила:
      - Мы вас утром стали будить, а вы не хотели просыпаться и говорили, чтобы вас оставили в покое, и что вы никуда не поедите.
      - Да?!
      Я ошарашено потер лоб и бросил взгляд на улицу. Действительно, сквозь кроны деревьев просматривался огненный шар солнца, солнца именно заходящего, поскольку все окна, как я помнил, обращены на запад.
      - Который же теперь час?
      - Почти половина шестого.
      - Так вы уже и позавтракали без меня?..
      - И позавтракали, и пообедали, и на экскурсию съездили, - выпалила Ярослава. - В Иваново и в Палех. В Иваново скукотища, а в Палехе красивые шкатулки и дом, где жил художник Корин.
      - Яська, не разглагольствуй. Ты хотела в туалет. Сходи по быстрому и пошли в магазин. - Лана добавила, обращаясь в конце концов ко мне: - Наш соседний фруктовый киоск с самого утра закрыт, так что придется опять идти к дальнему магазину. Вы как, с нами?
      - Жуть какая!
      Я попытался встряхнуться, но все равно чувствовал себя Лазарем, вернувшимся к жизни и вышедшим из склепа навстречу тому, с чем он уже однажды распрощался. Протирая глаза, тронулся было в ванную, но там уже заседала девочка, и мне пришлось коротать время перед дверью. Из коридора я видел, как Лана стоит на балконе и переговаривается с кем-то внизу. Судя по всему, она была на меня за что-то обижена и не скрывала этого. На ее месте я, вероятно, поступил бы точно также, однако сейчас я был на своем месте, и это тем более запутывало ситуацию. Набросив покрывало на плечи, я последовал за ней на балкон.
      Под окнами прогуливались Зоя с Тамарой, и Лана общалась именно с ними. Заметив меня, Зоя приветственно подняла руку.
      - А вот и наш Илья Муромец! Как вы себя чувствуете? Не заболели?
      По игривости ее тона можно было смело предположить, что хотя бы часть моего сна соответствует реальности, во всяком случае, в отношении этой своеобразной парочки. Провела ли прошлую ночь Лана в их компании или нет, но сегодня они явно действуют заодно.
      - Я чувствую себя, как человек, проспавший полжизни и теперь пытающийся понять, какую именно.
      Подруги рассмеялись, будто в моем вежливом бреду было что-то забавное. На самом деле я уже пожалел о том, что вышел на балкон. Гораздо правильнее было бы воспользоваться отсутствием Ланы и выпытать Ярославу на тему того, что же произошло со мной (да и с ней) на самом деле.
      - Лучший способ прийти в себя - пойти искупаться, - посоветовала Зоя. - Мы обязательно пойдем, как стемнеет. Лана, ты с нами?
      Определенно, они воспринимали меня за человека, измученного нарзаном и страдающего похмельем. Ну ничего, пусть себе думают, что хотят. Мое дело - восстановить порядок в голове и наесться. Боже, как же я хочу есть!
      Лана между тем ответила утвердительно, и подруги, обнявшись, побрели в сторону тропинки, уводившей в том направлении, где мы намедни срезали с ней розги.
      - Довольны? - повернулась она ко мне, однако я не успел ответить, потому что на балкон выглянула Ярослава:
      - Я все, можно идти. Ах да, Костя еще не умылся! Можно мы вас на улице с мамой подождем? Там так хорошо!
      Я ограничился кивком и поспешил в ванную. Первым делом включил воду в душе, чтобы заглушить все лишние звуки, повесил покрывало на батарею, выдавил на зубную щетку пасту и присел на еще хранящий тепло детской попки стульчак, намереваясь в уединении собраться с мыслями.
      Подумать, как всегда, было о чем. Даже если вовлечен в этот процесс постоянно, а не так, как большинство представителей недавно хваленой западной цивилизации, превосходящие порой своим идиотизмом самих себя. Фраза типа «я сел в кресло, закурил сигарету и подумал» наполнена для них совершенно иным смыслом, нежели для вас, читающих эти строки, или для меня, набирающего их на оранжевом экране компьютера. Они действительно видят, как человек садится, чиркает спичкой, выпускает дым и приступает к мышлению. Потому что для того, чтобы подумать, ему нужно было сесть и закурить. Или сделать что-нибудь еще. Но только по очереди, а не все сразу. Ибо сразу он думать не может. Один мой знакомый президент крупной по тем временам датской фирмы на полном серьезе не понимал, как это его русским сотрудникам удается общаться между собой, занимаясь своим делом и не глядя друг на друга. Вероятно, ему требовалось видеть рот собеседника, его взгляд, чувствовать внимание к предмету разговора и только тогда он готов был включиться в диалог. В противном случае он мог не уловить, чего от него хотят. Я преувеличиваю? Нисколько. Это сопоставимо с тем, как на русских и иностранных предприятиях воспринимают, к примеру, похвалу. Западные управленцы привыкли хвалить друг друга, по делу и просто так, хвалить уже за то, что ты есть и не проносишь мимо рта чашку с кофе, что говорит о твоей интеллигентности и недюжинных способностях. Для русских менеджеров похвала заключается в отсутствии упреков со стороны начальника. Поэтому настоящая похвала, которую не дождешься, воспринимается по-настоящему приятной неожиданностью. В западных фирмах это норма, за которой ничего не стоит. Каким образом одной исследовательнице английского языка удалось, например, отвечая на дежурный вопрос друзей «Как дела?» жизнерадостной фразой «Прекрасно! Я только что зарубила мужа топором», оставаться ни разу не переспрошенной? Неготовность услышать развернутый ответ? Равнодушие? На мой взгляд, беспросветная глупость. Нет, я думал об одном и том же с того самого момента, как открыл глаза и увидел на стене солнечное окно. Просто сейчас, вздохнув свежего вечернего воздуха и отделившись от посторонних шумов дверью, я мог позволить себе сконцентрироваться на анализе происходящего, вернее, произошедшего, а еще вернее - на том, что действительно произошло и чего не было.
      Я лишний раз пришел к выводу, что не могу определить, в какой момент начался мой сон. У холодильника, в нежных руках и губах девочки, присевшей на корточки? Или раньше, когда я лег под одеяло и почувствовал ее рядом? Или вообще всю эту сцену нужно вычеркнуть и вернуться... куда? В такси по дороге к дому Ингиной тети? Но ведь то было лишь еще одним сном. Было? Было. Но почему-то мне вспомнилась фраза, недавно произнесенная Ланой как будто с подтекстом: «Наш соседний фруктовый киоск с самого утра закрыт, так что придется опять идти к дальнему магазину». Совпадение? Или она хотела мне что-то тем самым сказать? Намекнуть на мою причастность? К чему? Что она могла знать о моих кошмарных сновидениях? Если только я ни говорил во сне. Но ведь даже тогда ее рядом не было. Она находилась у своих новых подруг, это несомненно. По тому, как они, еще незнакомые вчера, смотрят теперь друг на друга, легко сделать вывод о том, что Лана не теряла зря времени. Значит, хотя бы в одном я мог быть сейчас уверен: я на самом деле отдал ей полуигривый приказ завязать с ними дружбу. Уже неплохо. Правда, меня беспокоили события и так имевшие место (или нет) после того нашего разговора в автобусе. Или ей что-нибудь сболтнула Ярослава? Что и зачем? Что она могла сболтнуть?
      Есть люди, которые сочиняют сказки. И есть люди, которые в них верят. Хотя знают, что так не бывает. Я всегда хотел относиться к первым, но при этом чаще оказывался в стане вторых. Причем иногда забывал, что так не бывает. Потому что вот и сейчас, в это самое мгновение, взгляд мой потянулся следом за рукой к рулону туалетной бумаги, свешивающемуся с крючка на стене, и прочел написанную синей шариковой ручкой короткую фразу на белом, косо надорванном шлейфе: «Я ей ничего не скажу».
      Я отдернул руку и долго смотрел на надпись. Я ей ничего не скажу? Кто это написал понять труда не составляло: девочка, только что побывавшая здесь и знавшая, что я буду следующим. Я огляделся. Ручка лежала тут же, на кафельном полу, под сливным бочком. Меня о чем-то предупреждали? Или хотели напугать? Или шантажировали? «Ничего»? О моей встрече с Ингой? Что она могла о ней знать, кроме того, что я сам ей потом довольно бессвязно рассказал? Или все-таки о том, что произошло между нами ночью? Скорее, второе. Но тогда выходит, что что-то все же произошло, произошло, как я надеялся, не только в моем сне.
      Я машинально оторвал кусок бумаги с надписью, скомкал и уронил в унитаз. Может быть, стоило показать ей и спросить, что это все значит? Или все-таки лучше делать вид, будто ничего не случилось, или что я ничего не заметил? Пусть заговорит первая, если ей так хочется. Я ведь ее ни о чем не просил, ни говорить, ни держать язык за зубами. Таким образом это лишь ее собственные домыслы, о которых я имею полное право быть совершенно не в курсе. На воре, считается, и шапка горит. Так вот на мне ничего не горит.
      Я с некоторым облегчением нажал на спусковой рычаг и проследил за тем, чтобы странная записка бесследно исчезла в водовороте. Не скажу, что почувствовал себя окончательно спасенным, однако это уже было определенное противоборство судьбе и твердое решение. Дело оставалось за малым - отделить сон от яви.
      - Костя, мы уходим! - послышался из-за двери смех Ярославы, сопровождавшийся громким шепотом Ланы:
      - Прекрати! Это неприлично.
      Я был бы совсем не прочь принять сейчас душ, но слишком хорошо понимал, что не стоит терять драгоценное время, оставаясь в неведении. Торопливо умывшись и наспех вытерев лицо и руки, я вышел из ванной.
      Мои спутницы уже погасили в номере свет, вышли в темный коридор и ждали меня, о чем-то переговариваясь.
      - Спускайтесь вниз, я сейчас переоденусь и тоже спущусь.
      Прикрыв входную дверь, я вернулся в спальню и, прежде чем вынуть из сумки новую рубашку, очень внимательно осмотрел постель. Пока меня не было, Лана (не Ярослава же) попыталась привести ее в некоторый порядок, разложив подушки и накрыв одеялом. Отведя его в сторону, я обнаружил, что простыни по-прежнему смяты. Внешне на них ничего не было заметно. Принюхался. Тоже как будто ничего особенного. Я аккуратно вернул одеяло на прежнее место и только тогда стал одеваться. На всякий случай еще раз вышел на балкон и убедился в том, что вечер выдался теплее вчерашнего. Может быть, действительно стоит согласиться сходить с черно-белыми подружками на озеро. Но сначала нужно препроводить моих отбившихся от рук женщин до магазина, а заодно где-нибудь как следует перекусить: я не ел уже почти сутки.
      Вся гостиница как будто вымерла. В холе внизу крутилась только Ярослава, Лана уже вышла на улицу и поджидала нас с кислой миной на посвежевшем и я бы даже сказал загоревшем со дня нашей первой встречи лице.
      - Похоже, собираются тучи, - сказала она, оглядывая небо и вздыхая. - Кто-то слышал прогноз, что уже завтра могут хлынуть дожди. Не хотелось бы.
      - В это время года даже у нас дожди - довольно редкое явление. Не стоит паниковать раньше времени. Итак, куда идем?
      Вместо ответа Лана направилась в сторону города. Вышедшая следом за мной девочка взяла меня за руку и шепнула:
      - Прочитали?
      - Да, и хотел спросить, что все это значит?
      - Я не знаю. Вы же сами это затеяли.
      - Я? Что?
      - Кто-то, кажется, был очень голодным? - оглянулась на нас Лана. - Давайте не отставать.
      Вынужденная молчать в присутствии матери на интересовавшую меня тему Ярослава всю дорогу до магазина красочно рассказывала об их сегодняшней поездке в «Русский Манчестер» и на «родину Жар-птицы». Больше всего ей запомнился трагических эпизод, когда их автобус, разворачиваясь со стоянки в Палехе, нечаянно задавил маленького беленького котенка, до того крутившегося у них под ногами и, когда его все покинули, доверчиво пристроившегося под передним колесом. Рассказывая об этом, она даже всхлипнула, и Лане пришлось успокаивающе потрепать ее по волосам.
      - От судьбы не уйдешь, - сказала она и посмотрела на меня, красноречиво предлагая что-нибудь добавить.
      Я поинтересовался, какое впечатление произвели на девочку палехские шкатулки.
      - Они все одинаковые, - ответила она. - Я предлагала маме купить одно яичко, но она отказалась.
      - А ты представляешь, сколько они стоят? - возмутилась Лана. - Тем более ни один музей тебе свой экспонат не продаст. Приедешь в Москву, найдешь такое же.
      У меня постепенно возникало странное чувство, будто все мы, не сговариваясь, болтаем о никчемных пустяках, не желая или не решаясь упомянуть что-то важное. Хотя, быть может, это мне и в самом деле только казалось, потому что я слишком напряженно ждал услышать другую историю. Или даже не одну. Я собрался уже было сам задать давно вертевшийся на языке вопрос Лане, однако не успел: меня опередила Ярослава, которая, завидев впереди освященные окна магазина, с криком: «Кто первый!», устремилась вперед. Лана, спохватившись, бросилась следом. Мне ничего не оставалось, как только прибавить шагу.
      Продавщицы нас узнали. Оказавшись в царстве продуктов, я уже не мог думать ни о чем, кроме своего голода. Ужин будет через час, но до него еще надо было дожить. Я купил себе парочку тульских пряников и маленькую бутылку крем-соды, которыми воспользовался сразу же при выходе из магазина.
      Пока я ждал появления моих спутниц, из-за ближайших деревьев на площадку чинным шагом вышла приветливо улыбнувшаяся мне «свиноматка» с мужем-«боровом».
      - Гуляете? - поинтересовалась она, едва ли ожидая отрицательного ответа.
      - Да вот, закупиться решили. - Я кивнул на распахнутые двери, за которыми слышался смех Ярославы.
      - Мы тоже, - понимающе продолжала она, толкая мужа в бок. - После такого раннего ужина до утра еле доживаем.
      - Маш, ты иди, а я тут пока постою, что-то покурить захотелось, - «прогнусавил» боров и довольно хрюкнул. - А вы не курите? - обратился он ко мне.
      - Воздерживаюсь, - пожал я плечами.
      - Вот с кого тебе надо брать пример, Лешик, - повернулась уже в дверях Маша. - Повлияйте на него, пожалуйста. Всю квартиру дома и весь номер уже продымил. - С этими словами она послала мужу воздушный поцелуй и скрылась в светлых недрах магазина.
      - Алексей, - представился «боров», протягивая руку. Рука была пышная и влажная, но по-мужски цепкая и сильная.
      - Константин.
      - Ну, вот наконец и познакомились. А то три дня в автобусе катаемся, а как кого зовут еще до сих пор толком не знаем. - Он достал из нагрудного кармана пачку сигарет, машинально предложил мне, извинился, вынул одну за фильтр губами и чиркнул перламутровой зажигалкой в виде колпачка от ручки. Затянулся, прищурился. - Кстати, сегодня вас, кажется, на экскурсии не было.
      - Вчера хорошо погуляли, - усмехнулся я, взболтнув первое, что пришло мне в голову и что, как мне подумалось, не вызовет дальнейших расспросов.
      - А жена у вас молодец, спортивная. Я все свою никак в тренажерный зал не отправлю. Вот и тренируется все больше с сумками по магазинам да за рулем.
      - Учить, так на собственном примере, - предположил я. - Не пробовали?
      - Если честно, то пробовал. - Мой собеседник погрустнел и стряхнул первый пепел себе на живот. - Но тут ведь замкнутый круг получается. Для того, чтобы ходить в зал и прокрутиться там хотя бы полноценный час на всех этих турниках да штангах, нужно завязывать с куревом. А как бросаю, на что у меня в принципе силы воли-то хватает, так сразу есть еще больше хочется и начинаю набирать вес.
      - А все эти новомодные средства типа китайских чаев с гербалайфом не пробовали?
      - Сразу видно, что вы никогда не страдали избыточным весом. Что я, враг себе, всю эту хрень пить? После чая этого из туалета, пардон, не выходишь, а порошками и таблетками травиться, от которых многие мои знакомые только набрали лишних килограммов, нет уж, слуга покорный!
      - Ну, если вы говорите, что у вас есть сила воли, то существует проверенный способ куда более действенный и весьма экономичный: среди дня есть все, что душе угодно, но после шести вечера - ничего, кроме, разве что, яблока.
      - Вам легко говорить. - Алексей похлопал себя по животу. - А мне его кормить надо. Но, может быть, я все-таки как-нибудь решусь и попробую последовать вашему совету. Правда, тут, на природе, вдали от работы и гаража, все выглядит куда проще. Дома мы с женой разве что по квартире не ездим. У вас какая?
      - Кто?
      - Машина у вас какая?
      - Да, собственно, никакой. - Я увидел на лице собеседника неподдельное удивление. - В свое время все руки до сдачи на права не доходили, а теперь с каждым днем убеждают в том, что в Москве машина - обуза.
      - По большому счету вы, знаете ли, правы. - Он сделал изящный пируэт, уворачиваясь от новой порции падающего пепла. - Я последнее время от многих слышу, что если хочешь куда-нибудь добраться вовремя, садись на метро. Тем более моцион опять-таки. Но привычка, увы, враг человека. Только здесь я начал понимать некоторую прелесть пеших прогулок. Хотя руки к рулю так и просятся. Если бы не закрылся наш соседний ларек, мы едва бы сегодня сюда дошли. Кстати, как вам эта жуткая история?
      - Какая история?
      - Ах да, вы же не были сегодня на экскурсии! Про местного маньяка. Наш всезнающий экскурсовод еще утром рассказал и всех дам перепугал. Но в связи как раз с нашим ларьком. Продавщицу-то, говорят, ночью сегодня убили. Вот он теперь и заперт, и никто, разумеется, не в курсе, насколько.
      - И кто же убил?
      - Так вот это-то и неизвестно. - Он помахал прошмыгнувшей мимо дверей жене, мол, все в порядке, не спеши, и продолжал: - Вроде бы в местных теленовостях сообщили, что по такому-то адресу соседи нашли два женских трупа, орудие убийства - кухонный нож и множество разных отпечатков. Кровь была даже в ванной. Имен никто, конечно, не называл, но Леонид Андреевич узнал дом и квартиру, потому что был знаком с убитой. Они тут, похоже, все друг друга знают. Не то, что у нас в Москве. Да и убийства, тем более двойные, происходят, по всей видимости, во Владимирской области нечасто.
      - А с чего он взял, что это маньяк?
      - В новостях сказали, чтобы жители вели себя бдительно, поскольку у милиции есть подозрения, что это убийство произошло не на бытовой почве, а очень похоже чуть ли не на серию каких-то московских. Ну а раз упоминается слово «серия» всем сразу хочется сказать «маньяк». Вон и ваши.
      Я не сразу сообразил, о чем это он, пока ни повернулся и ни увидел Лану с Ярославой. Обе несли по большому белому пакету.
      - А я было думал, что только мы с моей Машуткой такие запасливые! - рассмеялся толстяк. - Мне тут ваш муж натощак рассказывал, как он диету блюдет.
      - Добрый вечер, - кивнула ему Лана, пропуская последнее замечание мимо ушей.
      - Здрасьте, - сказала Ярослава. - Это мы не для папы, это мы для озера купили. Будем купаться и есть. Чтобы не замерзнуть.
      - Чтобы не замерзнуть, нужно не есть, а пить, - сострил тот и поправился, заметив быстрый взгляд Ланы: - Или быстро плавать. А вообще-то я бы на вашем месте от купания воздержался. Мы тут как раз историю с местным маньяком обсуждали. Береженого Бог бережет.
      - Мы маньяков не боимся, - сходу заверила его Ярослава. - Мы сами маньяки.
      Толстяк хмыкнул и не нашел, что ответить. Я только пожал плечами. Мы пожали друг другу руки и распрощались до ужина.
      - Довольно симпатичная пара, - заметил я по пути обратно, откусывая позабытый на время разговора пряник. - Хотя поначалу они мне показались деревенщинами.
      - Не люблю толстых, - вставила девочка.
      - Напрасно. Они, как правило, добродушны и безобидны. Кстати, - обратился я к Лане, - что это за история таинственная с убийством, которую вам гид сегодня рассказал?
      - Да киоскершу грохнули, которая возле нашей гостиницы фруктами торговала.
      - Не грохнули, а убили, - поправила Ярослава. - Ножом кухонным. Которым рыбу режут. Ее и ее мамашу. Мы сегодня проезжали мимо их дома, и гид нам показал, где это было. Там до сих пор менты дежурили. Я одному язык показала.
      - Когда-нибудь ты допрыгаешься, Яська! - Лана передала мне свой пакет, а сама взяла дочерин. Есть пряник и нести бутылку стало совершенно неудобно, однако я по понятным причинам не роптал. - Просто наш - как его? - Леонид Андреевич как будто хорошо ее знал и принял это известие близко к сердцу. Сегодня в вечерних новостях будут подробности передавать.
      - У нас местный канал не работает, - запела на собственный мотив девочка, показавшаяся мне возбужденной больше обычного. - Телевизор никуда не годится.
      Поглядев на нее с опаской, я отчетливо понял, что совершенно напрасно переживаю и что на самом деле в ее записке на туалетной бумаге подразумевалось вовсе не это. Да, она видела меня с посторонней женщиной и знала, что я провожал ее до дома, но она не могла знать, что моя случайная спутница работает в киоске. Киоск к тому времени был уже закрыт, причем не без моей помощи. Никакой связи. Могла ли она видеть киоскершу раньше, так сказать, на рабочем месте, и потом узнать? В принципе да, однако шансы невелики. В конце концов выходило, что ее «ничего» все-таки относится к нашей с ней ночи. Сейчас этот вывод представлялся мне вполне обнадеживающим. Хотя история с таинственным маньяком скоро все равно забудется, в то время как последствия ночных приключений с несовершеннолетней девочкой могли сказаться уже в недалеком будущем. И тем не менее, когда приходится выбирать из двух зол...
      - Так мы пойдем купаться? - закружилась Ярослава вокруг матери. - Я хочу поплавать! Там можно купаться голышом?
      - Все можно, если осторожно, - ответила Лана и, отравив дочку шлепком пакета по попке вперед себя, повернулась ко мне. - А вас не интересует, как продвигается выполнение вашего задания?
      - Судя по той увлеченности, с которой ты с ним справляешься, дела идут неплохо. Но меня в данном случае, как я уже говорил, интересует не столько процесс, сколько результат. Когда ты мне его предъявишь?
      - В виде двух подружек, лежащих в вашей постели? - Лана изящным движением поправила волосы и мечтательно улыбнулась. - Честно говоря, не знаю. Вы же не желаете знать подробностей, а они, между прочим, таковы: Зоя и Тамара, как вы и предполагали, больше охочи до женщин, нежели до мужчин; Зоя меньшей степени; мне даже кажется, что некоторые мои рассказы про вас ее заинтересовали, и она, быть может, когда-нибудь уступит, если на нее как следует надавить; Тамара, та потверже; в их взаимоотношениях она играет роль старшей, любит покомандовать Зоей, но я ей, похоже, симпатична, так что по идее возможно всякое. Они однофамилицы и пользуются этим, чтобы умело скрывать свои истинные мотивы. Живут в Москве несколько лет. Не знаю всей подноготной, но по некоторым репликам могу предположить, что деньги зарабатывают через объявления в интернете, предлагая различного рода развлечения парам, особенно таким же розовым, как они сами.
      - Для начала неплохо. Ты никогда не работала в разведке?
      - Чего не сделаешь для такого замечательного хозяина!
      - Чем же я такой уж замечательный?
      - Ну как же! Сама сдержанность и порядочность. Яська ведь мне утром сегодня рассказала, что вы ее пальцем вчера не тронули, хотя, признаться, я не с совсем чистой совестью ее с вами оставляла. Мужчины нынче редко бывают искренними на словах, а тем более - в поступках. Но вы с честью выдержали этот экзамен.
      - Так то было испытание на прочность? - изобразил я оскорбленное самолюбие. - Интересно, что бы ты сказала, если бы я его не прошел?
      - Я вам верила. - Лана взяла меня под руку. - В вас чувствуется стержень. А мужчины со стержнем не распускают рук. Во всяком случае, когда не надо.
      - Это признание в любви?
      - Почти. Разве вам нужна любовь? По вам я бы этого не сказала. Вы даже сейчас умудряетесь оставаться независимым и самодостаточным. Только не говорите типа «Чем меньше женщину мы любим...». Я и в самом деле так считаю.
      - Что ж, ты лишний раз доказываешь то, о чем я предполагал и раньше.
      - А именно?
      - Что ты умная женщина.
      - И только-то?
      - А также послушная и красивая.
      - Хотела бы с вами поспорить, но язык не поворачивается, - рассмеялась Лана. Напряжение, которое я чувствовал в ней с самого начала, сейчас как будто прошло, и она снова вела себя с той же искренностью, с какой встретила меня в тот недавний вечер на пороге своей квартиры на Ленинском. Если и тогда это было искренностью, а не чем-то иным, менее заслуживающим доверия. - Правда, честно говоря, готовясь к этой нашей поездке, я рассчитывала на несколько иное к себе с вашей стороны отношение.
      - То есть?
      - Вот то и есть, что иное. Мне остается только относить это на счет постоянного присутствия возле нас моей дочери. Иногда мне кажется, вы ее стесняетесь.
      - Вероятно, особенно, когда секу вас обеих розгами, - хмыкнул я.
      - Это всего лишь один-единственный эпизод. А сегодня уже третий день на исходе. Осталось два и мы снова расстанемся. Почему-то мне казалось, у вас изначально были более смелые планы на наш счет. Или я ошибаюсь, и виной тому не Яська, а мои новые - причем с вашей же подачи - подружки?
      - Послушать тебя, так я похож на человека, у которого разбегаются глаза от обилия подвластных ему особей женского пола. Что бровь поднимаешь? Разве нет? В чем-то ты действительно права, но не во всем.
      - Это вы о той своей знакомой?
      - Какой знакомой?
      - С которой вас намедни видела Яська. Удивлены, что я знаю? Я же вас предупреждала, что она мне все рассказывает.
      Не все, подумала я, но благоразумно оставил свое мнение при себе и прислушался к тому, что она имела мне сказать.
      - Яська описала ее как очень красивую женщину. Наверное, она такая же послушная, я угадала? - Последнее замечание было окрашено невеселой иронией. - Вы с ней встречались, когда мы утром уехали на экскурсию? Не отпирайтесь.
      - Почему я должен отпираться? - Интуиция подсказывала мне, что сейчас наступил самый благоприятный момент, чтобы раз и навсегда заручиться подходящим алиби. Оно не должно было мне пригодиться, но кто знает? Одновременно присутствие на заднем фоне мифической знакомой уводило бы от мыслей о моей возможной близости с Ярославой и объясняло бы Лане мое благородное «пренебрежение» ее вольной или невольной наживкой - малолетним ребенком. - Почему я должен отпираться? Да и с каких пор я вдруг обязан перед тобой отчитываться?
      - Вы не обязаны. - Мой решительный вид определенно смутил ее. - В самом деле, через два дня мы расстанемся, и вы можете мне больше не позвонить. Но иногда мне просто очень хочется попытаться понять мужчин, что ими движет, чего они добиваются. Признаюсь откровенно, Костя, вы по-прежнему для меня в этом смысле загадка.
      - Только в этом? Негусто. А я уж думал, моя персона вообще лишена какого бы то ни было смысла.
      - Ну вот вы снова иронизировать начинаете! Я к вам, можно сказать, со всей душой, а вы!
      - Не будем о грустном. Ты мне до сих пор не рассказала, какие планы у нас на вечер. А также ты не ответила на вопрос о том, что про наше святое семейство известно твоим черно-белым подругам.
      - Когда это вы задавали подобный вопрос?
      - Только что.
      - Ну хорошо, относительно вечера все утроено таким образом, что зависит исключительно от вас. Мы идем купаться на уединенный пруд, куда нас с Зоей вчера водила Тамара. Там и в самом деле довольно живописно и безлюдно. Как правильно заметила Яська, если не поднимать много шума, можно поплавать и позагорать голышом.
      - Сейчас много не назагараешь, - заметил я, кивая в сторону поблескивавшего из-за деревьев солнца.
      - Неважно. Вы понимаете, что я имею в виду.
      - И девушки не будут против того, чтобы обнажиться перед посторонним?
      - Мне кажется, что история наших с вами отношений их весьма заинтриговала. Тут я отвечаю на ваш второй вопрос. Собственно, я не тянула Яську за язык говорить про то, что мы с ней - ваши рабыни. Но она сказала. И что самое интересное, девушки охотно поверили и нисколько не удивились. Яська им под это дело сразу же ввернула про вчерашнюю порку, и обе только посмеялись. Тем более что нечто подобное мы уже проделывали прошлой ночью и с ними.
      - Нечто подобное?
      - Тамара любит изображать из себя хозяйку. А Зоя, при всем своем своенравном характере, получает определенное удовольствие от подчинения ей. В этом мы с ней сошлись. В Тамаре есть совершенно конкретный шарм, если можно так выразиться. С первого взгляда и не скажешь, но стоит побыть с ней наедине, когда никто вокруг вас не слышит, и невольно поражаешься, как здорово и быстро она входит в роль. Не знаю, как бы она действовала на мужчин, но я могу представить себе многих женщин, которые были бы от нее без ума. На мой не слишком, правда, искушенный взгляд, она гораздо сильнее во всех отношениях известной вам Светланы.
      - Так она вас обеих выпорола?
      - Отшлепала. Причем довольно больно. Потом бы должны были обе ласкать ее, и я не знаю до сих пор, кто получил при этом больше удовольствия. В любом случае я рассказываю это вам ради того, чтобы вы не питали иллюзий на счет Тамары, если думаете, будто сможете обратить в свою веру и ее.
      - А мне почему-то кажется, что женщины ее породы зачастую ведут себя именно так, как ты только что живописала, именно потому, что им не доводилось встретиться с настоящим мужчиной. Который в два счета выбил бы из них всю спесь. Она унижает себе подобных, сама желая быть униженно и страдая оттого, что приросшую к ее лицу маска уже не так просто снять и все видят в ней исключительно леди Домину, не представляя себе, что в действительности она другая.
      - Интересная мысль. Боюсь, правда, что вы на ее счет ошибаетесь. Если это и маска, то она за нее цепко держится.
      - Тогда это тем более подтверждает мою правоту. По-настоящему сильные личности не стесняются снимать маски, когда им хочется. К тому же упомянутая тобой «цепкость» ассоциируется у меня с «нервозностью». А это признак дисгармонии с собой. Следовательно, есть шанс ее восстановить.
      - Сгораю от желания увидеть, как вы будете это делать. Шанс предоставится вам уже сегодня вечером.
      - Кстати, у них хорошие фигуры? Ты ведь видела их вчера без одежды. Я не буду разочарован?
      - Видела, конечно. Не будете. А я имею право ревновать?
      - Сколько душе угодно! Ты у нас женщина восточная, тебе ревность продлевает жизнь, так что дерзай, ревнуй на здоровье.
      Лана всячески старалась показать, что моя небрежность ее вполне устраивает. Что и говорить, на ее красивом лице маска держалась из рук вон плохо!
      Оставшиеся полчаса до ужина я провел на балконе, переваривая пряник (от второго я добровольно отказался, резонно опасаясь окончательно перебить аппетит) и слушая краем уха включенный Ярославой телевизор. Девочка предприняла некоторые тщетные попытки найти упомянутый местный канал, чтобы выяснить последние новости об убийстве, но в конце концов вынуждена была остановить свой выбор на очередной серии игры в угадывание слов за деньги. Ее веселил ведущий, а остальное казалось второстепенным.
      С балкона я наблюдал, как по асфальтовой дорожке вокруг корпуса чинно прогуливается несколько пар наших попутчиков. Великовозрастный Кеша Аркадьев тихо о чем-то беседовал с мамой, ведя ее под руку. Проходя мимо меня, он всякий раз поднимал глаза, некоторое время смотрел, как я сижу в одиночестве, и мне казалось, что на его лице возникает выражение детского злорадства, исчезающее сразу же, как только старушка возобновляла их разговор.
      Навстречу им с такой же неспешностью наматывали круги пожилые супруги. При этом они как будто вообще не разговаривали между собой, а общались исключительно мысленно, о чем свидетельствовала не только синхронность шагов, но и симметричные повороты головой и даже жесты. Ровняясь с Аркадьевыми, они неизменно кивали в их сторону, словно с момента прошлой встречи успевали забыть о том, что уже здоровались, или же то была воплощенная в них безвозвратно утерянная традиция русских интеллигентов не оставлять окружающих без внимания. При этом меня они не замечали совершенно.
      Ни черно-белых подружек, ни кооператоров видно не было. Один раз куда-то пробежал трусцой Еврей Евреевич. Вид он имел озабоченно увлеченный и на ходу фальшиво насвистывал мотивчик песенки «Семь сорок».
      С криками и визгами под козырек крыльца нырнули Славка Звягинцев и маленькая Женя Иванова. Через минуту-другую в том же направлении проследовали марширующим шагом их дамы-мамы. Будущее Зои и Тамары, почему-то подумал я, зевая. Нет, наверное, не Тамары. У нее слишком много неразрешимых комплексов, чтобы так просто свернуть с однажды избранного пути. Зоя попроще. Хотя какое мне до них, собственно, дело? Мне бы со своими комплексами разобраться. Внешне они, может быть, и незаметны, но я-то не первый год по-печорински анализирую свое поведение и высказанные и невысказанные мысли, а потому знаю, что иначе их не назовешь. Разве сама по себе склонность к постоянной рефлексии не является комплексом? Или некудышняя память. Точнее, память выборочная. В частности, я очень хорошо мог сейчас представить себе удивленно испуганное лицо Инги, но совершенно не представлял себе, как выглядела ее тетя, с таким грохотом повалившаяся на забрызганный кровью пол кухни.
      - Не проспите заодно ужин! - На балкон высунулась хитрая мордашка Ярославы. - Пора идти.
      Я взглянул на часы и снова обнаружил, что их нет. Куда же они все-таки запропастились? Без них я чувствовал себя неполноценным. Но не покупать же часы во Владимире, тем более что дома меня ждет несколько неплохих пар, купленных под воздействием импульсивного желания в разных уголках планеты.
      Улица перед корпусом обезлюдила. Торопливым шагом из леса вышел человек-оркестр, держа у уха мобильный телефон. Интересно, кому понадобилось вызванивать его здесь? Неужели такие требовательные и настырные пошли заказчики у обычных фотографов? Он все еще разговаривал, когда через пять минут мы спустились в холл перед столовой. Приветливо кивнув, переложил трубку к другому уху и опять пошел на улицу.
      За те две трапезы, что я пропустил сегодня, атмосфера в группе заметно видоизменилась. Все друг друга теперь знали, все были оживлены, никому не составляло труда переговариваться через стол и даже открыто заигрывать с утомленными официантками. Наш столик оказался оккупированным пожилой парой, но они уже начали есть, и мы посчитали нетактичным их сгонять, тем более что накрытых столиков оказалось больше, нежели обычно. Очевидно, ожидался очередной заезд. Таким образом мы оказались несколько на отшибе. Человек-оркестр занял свое обычное место и остался на весь ужин втроем.
      - Они подсели к нам еще за завтраком, - пояснила Лана, намазывая черный хлеб маслом. - Кстати, довольно милая пара. Обоим хорошо за семьдесят. Он в коммунистические времена руководил крупным издательством, а она работала в секретариате партии на Старой площади.
      - Почетные пенсионеры, - подытожил я. - Бурная молодость, безбедная жизнь, спокойная старость.
      - Не совсем. Зинаида Федоровна призналась, что им сейчас помогают дети-козероги.
      - Какие-какие дети?
      - Козероги. Дочь и сын родились в начале января и получаются по гороскопу козерогами. А они, как известно, славятся своим теплым отношением к семье и заботливостью к родителям в частности. Дочка замужем за иностранцем, а сын крупный ученый и недавно подарил им на золотую свадьбу дом где-то по Ярославке.
      - Неплохо устроились для бывших партийцев. Можно только позавидовать. Странно, что они катаются с нами по Золотому Кольцу, а не поехали куда-нибудь на Канары.
      - Отчего же? - Лана откусила хлеб и потрогала вилкой подозрительно яркий помидор в салате. - Владимир Савельевич оказался, к слову сказать, большим любителем Италии.
      - Они даже видели моего папу, - сказала Ярослава.
      - Кто ж его не видел! - усмехнулся я.
      - Мы, конечно, не стали говорить, кем он нам приходится, - уточнила Лана. - Но они недавно вернулись из Венеции, где видели, как «этот новый русский режиссер», по их собственному выражению, снимает фильм. Причем обоих, как водится, это покоробило.
      - Отчего же?
      - Ну как же, вечный город, каналы, гондолы, а тут громкая русская речь, камеры, свет...
      - Вечный город - Рим, - поправил я. - Помидор съедобный?
      - На три с плюсом, но есть можно.
      - Рад видеть вас в добром здравии, - сказал над моим ухом знакомый голос, и к своему столику прошел, оглянувшись и кивнув мне, Леонид Андреевич.
      Его появление вызвало еще большее оживление в ужинающих массах, и он воспринял это как должное: с пониманием и улыбкой.
      - Пока не забыл, - поднял он руку и готовясь вот-вот почтить своей компанией черно-белых подружек и неизвестно когда вернувшегося Еврея Евреевича. - Тревога оказалась ложной. Так называемый маньяк был сегодня благополучно пойман. Можете больше не беспокоиться и спокойно отдыхать. Я слышал, сегодня многие собираются идти купаться. В добрый час.
      Он занял свое место и на полетевшие со всех сторон вопросы «Кто же это был?» отвечал сидя, не поворачивая головы и увлеченно орудуя ножом и вилкой:
      - Семейная ссора. Бытовуха, иначе говоря. Ревнивый муж. Застал в постели с любовником. Простите, среди нас дети... Я умолкаю. Одним словом, ничего особенного.
      Это еще надо разобраться, кто кого и с кем застал, подумал я.
      - Муж, правда, все отрицает, но я бы на его месте делал то же самое. Завтра, пожалуйста, не забудьте, завтрак на полчаса раньше - в половине восьмого. Едем в Суздаль. Приятного аппетита.
      - Да уж куда приятнее, - заметила Лана, не опасаясь быть услышанной, поскольку все в один голос стали жаловаться на необходимость раннего пробуждения. - Утром завтрак своими рассказами испортил. Теперь вот ужин.
      - А мне нравятся такие истории, - сказала девочка, помахав кому-то рукой, и я увидел, что ей ответила Зоя.
      - Да тебе все всегда нравится. - Лана отодвинула от себя недоеденный салат и косо посмотрела на официантку, выкладывающую на стол горячее. - А мне, если честно, это все напомнило ту трагедию с Лолой. Помните?
      Мое покашливание она приняла за согласие.
      - Я уж решила, что нас какой-то рок преследует. Хотя, с другой стороны, теперь такое происходит сплошь и рядом. Но все равно не слишком приятный фон.
      - А кто такая Лола? - заинтересовалась Ярослава. - Ты мне не рассказывала. Ее тоже маньяк убил?
      - Ты же слышала, что сказал дядя гид: не маньяк, а муж. Нужно хорошо себя вести и тогда не попадешь под горячую руку.
      - А кто такая Лола? - настойчиво повторила девочка.
      - Ты не знаешь. Это одна наша с Костей общая знакомая.
      - И ее убили? - Она перевела вопросительный взгляд на меня. - За то, что она плохо себя вела?
      - Тут я с твоей матерью не совсем согласен. Случаи бывают самые разные. Плохими или хорошим поведением их объяснить часто просто нельзя. Хотя принято считать, будто все тайное всегда становится явным, есть воры, которых никогда никто не может поймать за руку, есть убийцы, которые никогда не окажутся за решеткой, а вместо них милиция или полиция засадит ни в чем не повинных людей, виновных разве что в том, что однажды перешли улицу на красный свет. Кому что на роду написано. Почему ты не ешь?
      - А вы почему? Вы же говорили, что голодны.
      Девочка была права: я и в самом деле едва притронулся к ужину. Правда, это немногим отличало меня от Ланы да и от самой Ярославы, которым аппетит могла подпортить вся эта болтовня про трупы, так что я всегда мог сослаться на то же обстоятельство. Но перед собой я оставался честен: есть мне расхотелось по несколько иному поводу. Я лучше кого бы то ни было в столовой, а может, и во всем Владимире знал, что никакого мужа в той злосчастной квартире не было.
      
      
______________
      
      
      
      
      
Глава 16

Озеро - Расправа - Заметая следы -
Прошлое оживает - Посвящение - Рабская дерзость
      
      
      
      Песок каким-то невероятным образом проникал в ботинки, под носки, и через некоторое время стало трудно идти. Я посмотрел на своих спутниц. Тамара и Зоя давно разулись и теперь шли босиком, делая широкие шаги вниз по склону и беззаботно помахивая босоножками. Лана решила последовать их примеру и задержалась на краю обрыва, где заканчивалась зеленая трава и начинался сероватый песок. Ярослава держала меня за руку и то и дело встряхивала ножкой, разбрасывая в разные стороны песчаные брызги.
      Мы всего лишь перешли шоссе, отделявшее нас теперь от гостиницы, а природа вокруг оказалась совершенно иной, нежели та, к которой мы успели привыкнуть: редкие деревья, множество густых зарослей кустов, песок. Откуда здесь могло взяться столько песка, я не представлял.
      Окружавшее нас безлюдье заставило меня задаться вслух вопросом:
      - Куда же, интересно, подевались все те многочисленные желающие купаться, о которых говорил Леонид Андреевич?
      - Здесь несколько озер, - откликнулась Тамара, справедливо сочтя себя нашим временным гидом. - Обычно народ ходит на Старицу или до Клязьмы. А мы идем к Голубому.
      - А вчера мы на Голубом были? - догнала нас Лана.
      - Ты что, уже не помнишь? - Тамара встряхнула светлыми прядями, подставляя немного напряженное, как мне показалось, лицо последним лучам солнца, заходящего за ближайшие кусты.
      - Оно мне показалось розовым.
      Ответ прозвучал весьма многозначительно, однако никто из нас на это не среагировал. Я подхватил соскользнувший с плеча ремешок футляра, в котором лежал мой фотокомпьютер. Хотя я не был до конца уверен в том, удастся ли мне им воспользоваться, терять столь лакомой возможности не хотелось. Собственно, я не был сейчас уверен ни в чем. Девушки приняли меня в свою компанию, я получил право разделить с ними минуты их интимного досуга, предчувствовалась не одна пикантная сцена, в воздухе, кроме мошкары, витали эротические флюиды, а я все еще не верил в близость воплощения своей почти трехдневной мечты. Мы ни о чем заранее не договаривались. Могло оказаться, что мои чаяния отнюдь не совпадают с представлениями моих спутниц относительно программы купального мероприятия. Обещано было только одно - голое женское тело. Вернее, целых четыре: одно взрослое, два по-прежнему юных и одно детское. Но с таким же успехом можно было проникнуть в стан нудисток где-нибудь в Серебряном Бору и даже пощелкать камерой. Вот если бы удалось пощелкать чем-нибудь другим! Необязательно розгами. Вполне подошел бы ремень от брюк или даже ладонь. Теперь я смотрел на Ярославу как на единственную мою единомышленницу, на которую можно было положиться. Не знаю, ляжет ли она под плеть, но судя по отдельным высказываниям, приводившимся выше и по тем или иным причинам не упомянутым, совместная порка с матерью произвела на нее должное впечатление, и она в любой момент готова была мне подыграть.
      Тамара уверенно вела нас по тускнеющему лабиринту высоких кустов. Я невольно подумал, что понимаю, почему озеро, к которому мы направляемся, считается безлюдным. Оно не могло не быть безлюдным. Его просто невозможно было найти, если не знать наверняка, что оно вообще существует. К счастью, слой песка под ногами постепенно становился все мельче, и я даже отказался от первоначальной мысли сделать вынужденный привал и тщательно вытрясти все то, что успело попасть мне в ботинки. Ярославу забавляло то, с каким отчаянием я дергаю во все стороны ногами, выплескивая облачка медленно оседающей пыли. Она считала, что я передразниваю ее движения, и торжествовала, потому что у меня они получались гораздо менее изящно.
      - Уже скоро, - оглянулась Тамара. - Чувствуете запах?
      Я ничего особенного не почувствовал, но Ярослава сразу же ответила, что пахнет морем.
      - Мне казалось, - сказала Лана, - что вчера мы дошли до него быстрее.
      Тамара ей не ответила, а вместо этого подождала, когда ее нагонит замешкавшаяся Зоя, и обняла подругу за талию. Я решил, что вижу, как та на ходу расстегивает молнию на джинсах.
      Меня раздражал не только песок. Я уже давно корил себя за непредусмотрительность, за то, что во время не подумал о том, чтобы захватить с собой в путешествие один из своих треножников. На открытом пространстве, которое я все же ожидал увидеть за нескончаемой стеной кустов, света могло вполне хватить для того, чтобы делать снимки, не пользуясь вспышкой. Вспышка превращает любой кадр в дилетантский, сделанный наспех, без учета рельефности образов и теней. То есть теней просто не было по определению. Были только плоские блины людей с красными зрачками вурдалаков. Даже если сама по себе вспышка «умная» и лупит не со всей мочи, а вполне дозировано. Все равно в наступающей темноте при отсутствии дополнительных источников освещения она будет вынуждена взять на себя основную работу и стараться, чтобы объекты были просто видны - не важно как. Если же я попытаюсь фотографировать сейчас без нее, очень велика вероятность того, что большая часть кадров окажется просто браком, нерезким, со смазанными контурами людей-привидений, метающихся в темноте. Окажись в моем распоряжении треножник, я установил бы его в песок и не думал бы больше о том, что у меня в самый ответственный момент дернется рука, а что до моделей, то их всегда можно попросить замереть в нужной позе и потерпеть, пока аппарат сам ни найдет положение резкости. Теперь же я был этого средства лишен. Причем по собственной недальновидности. Фотографировать, зная наверняка, что не будешь доволен результатом, тоскливо. Оставалось лишь надеяться на то, что реальные переживания пересилят творческое горение, и столь удачно подвернувшийся шанс потешить свое самолюбие не будет окончательно потерян.
      - Озеро, - сказала Тамара.
      Прозвучало это так, как будто она сама до конца не была убеждена в том, что ей удастся нас к нему вывести. Относительно действий Зои я уже оказался прав: девушка проворно стоптала с себя джинсы и теперь помахивала ими вместе с босоножками. На ней осталась короткая белая футболка и узкие черные трусики.
      Серебристая гладь озера была окаймлена темно-зелеными камышовыми зарослями. Быть может, и не камышовыми (я всегда отличался ботанической безграмотностью), но в любом случае картина открывшегося нашем взорам водоема имела первозданную законченность не искалеченного цивилизацией пруда. Именно пруда, потому что для меня разница между озером и прудом заключается не столько в способе их образования, сколько в размерах. В этом отношении Голубое озеро оказалось обыкновенным зеленым прудом, правда, не лишенным определенной прелести: стрекот невидимых кузнечиков да редкое кваканье лягушек были единственными звуками, нарушавшими его покой, а обозримое безлюдие берегов свидетельствовало о том, что мы, похоже, и в самом деле единственные здесь гости.
      - Похоже, твои прогнозы насчет дождя не оправдались, - заметил я нагнавшей нас Лане. - Да и закат неплохой.
      - Мама всегда ошибается, - буркнула Ярослава, только сейчас отпуская мою руку.
      Обе наши проводницы уже стояли по колено в воде. Зоя бросила босоножки и джинсы на берегу, а короткая юбка Тамары позволяла ей пробовать воду, вообще не раздеваясь.
      - За день нагрелась, - оглянулась на нас Зоя, прочитав мои мысли. - Вчера и то была попрохладнее.
      Я сел на теплый песок и первым делом разулся. Песок высыпался из ботинок двумя нескончаемыми потоками. Взмахнув носками, я сразу же от этом пожалел и аккуратно сложил их поверх обуви. Босиком и правда было куда приятнее.
      Пока подруги стояли в воде и о чем-то неслышно переговаривались, Лана, ни на кого не обращая внимания, разделась в двух шагах от меня донага, сладко потянулась и пошла к ним.
      - Вернись, - окликнул я ее, так что даже наши спутницы удивленно оглянулись.
      Лана повернулась и, приблизившись ко мне, опустилась на корточки.
      - Кто разрешал тебе идти купаться?
      - Я...
      - Кто разрешал?
      - Простите, я подумала...
      - Помоги раздеться дочери.
      - Я сама! - возмутилась девочка, уже расстегивавшая платье.
      - Ты будешь делать то, что я говорю, или заниматься самодеятельностью?
      Пальцы ее замерли, она нахмурилась, но через мгновение сделала два шага навстречу матери, которая ждала ее, не поднимаясь с корточек. Кроме платья, на девочке были только беленькие трусики. Лана торопливо стянула их с узких бедер на песок и ждала, пока дочка ни переступит своими худенькими длинными ногами.
      Зоя с Тамарой молча наблюдали за нами.
      Я не спеша вынул фотоаппарат и запечатлел Лану с Ярославой в тех позах, в каких они замерли, ожидая моих дальнейших указаний. На экране при сохранении кадра я заметил, что из-за близости объекта ягодицы женщины получились несколько пышнее, нежели они были на самом деле.
      - Теперь можете идти.
      Я еще раз полыхнул им вслед вспышкой. Только сейчас я подумал, что яркие всполохи на открытом берегу могут не столько не дать желаемых результатов, сколько привлечь нежелательных зрителей. Я наблюдал, как две голые фигуры, высоко поднимая ноги и ойкая, проходят мимо заинтересованно застывших подруг и движутся дальше, постепенно, очень медленно погружаясь все глубже и глубже. Наконец Ярослава с визгом окунулась и поплыла. Лана отшатнулась от поднятых ею брызг, вовсе не торопясь следовать ее смелому примеру.
      - Окунайся! - крикнул я.
      Не оглядываясь, Лана присела, тут же выскочила по пояс из воды, опустилась уже спокойно, и вскоре среди ряби стали видны лишь две черные головы нагих купальщиц.
      - Вы так круто ими командуете, - сказала, выходя на берег, Зоя, и я не сразу уловил, чего в ее интонациях больше: восхищения или укора. - А сами-то что же не идете? Промокнуть боитесь?
      Деревенским юмором девушка портила все впечатление от своей вполне соблазнительной фигуры. Особенно теперь, когда она избавилась от футболки и смотрела на меня двумя упругими дыньками смуглых грудей с морщинистыми черносливинками сосков. Она делала вид, будто в этом нет ничего необычного. Я тоже.
      - Если бы я боялся промокнуть, то заставил бы вас нести меня сюда на руках. Нет, меня вполне устраивает то, как все получается.
      - Вы, наверное, тоже любите наблюдать, - подошла к нам Тамара. - Особенно, когда есть за чем.
      - Вот именно.
      Тамара протянула руку и вяло коснулась пальцами левого соска Зои. Я и не предполагал, что он может сморщиться еще сильнее.
      - Хотите, я одолжу вам мою Зою? - продолжала она, накрывая ладонью бедро подруги с врезавшейся в него тонкой резинкой трусиков.
      Снова фальшивая нота в том, что могло бы быть грандиозным хоралом. Когда эротике недостает изысканности, она становится пошловатой порнографией. Если людям недостает культуры, то недостает во всем. Почему-то у нас считается, что чем тупее физиономия, тем перспективнее футболист. Окажись это так, мы бы давно и надолго стали чемпионами мира в этом виде спорта, который требует не только выносливости и выгнутых клешнями ног, но и светлой головы. Сопоставление хоть и не совсем уместное, однако наглядно демонстрирующее разницу между тем, что хотелось бы, и тем, что, увы, есть.
      - Боюсь даже думать о том, что можно потребовать за нее взамен, - усмехнулся я.
      - Безвозмездно, - нашлась Тамара, кладя вторую руку на бедро Зои и просовывая оба больших пальца под резинку.
      У Зои оказался красивый пах с густой треугольной подушечкой волос, истинного цвета которых с наступающих сумерках было не определить. Я предположил, что повторится сцена с Ланой и Ярославой, однако Тамара на корточки приседать не стала, а позволила трусикам самим соскользнуть на песок. Зоя повернулась ко мне ягодицами, и я понял, что девушки нежно целуются. Мой взгляд если и не подливал масла в огонь их возбуждения, то уж во всяком случае не мешал.
      - Идите сюда! - послышалось с середины пруда.
      Тамара нехотя разжала объятья, и я заметил над голым плечом Зои ее сверкающий взгляд.
      - Да, иди к ним, я посмотрю на тебя, - сказала она, делая шаг в сторону.
      На ходу перехватывая волосы в узел на затылке, Зоя смело вошла в воду и побрела вперед, напрягая сильные ляжки, вспарывавшие беспокойную гладь. Не останавливаясь, взмахнула руками и легла грудью в пенные буруны. Поплыла красивыми взмахами.
      - Неужели она может кому-то не нравится? - Тамара опустилась на песок рядом со мной.
      - Вам доставляет удовольствие ею проституировать? - поинтересовался я в свою очередь.
      - А что делать, если таково наше бабское предназначение?
      Насколько меня не удивило то, с каким отвращением она произнесла эпитет «бабское», настолько же я был не готов услышать от нее слово «наше». Мне всегда казалось, что феминистки (большинство которых как раз и склонны к активному лесбиянству) органически не принимают ничего исконно женского и уж тем более не уподобляют себя всему тому роду, в рядах которого им волею вселенской несправедливости было уготовано воплотиться.
      Я покосился на ее устремленный вперед, на озеро, профиль, на искусственную белизну свободно распущенных по плечам волос, на острые, заключенные в кольцо тонких рук колени и вдавленные в песок ступни с высоким подъемом, изборожденные темными прожилками вен и прямыми линиями сухожилий. Такие ступни особенно красиво смотрятся в туфлях на высоком каблуке. Девушка несомненно чувствовала на себе мой пристальный взгляд, однако не поворачивалась и только чуть улыбалась краешком манерно поджатых губ.
      - Иногда она мне так нравится, что я хочу стать мужчиной, - сказала она, не меняя позы и только прикрывая театрально вздрагивающие веки. - А вам никогда не приходила в голову мысль сделаться женщиной?
      - Вы предлагаете мне взаимовыгодный обмен?
      Тамара покосилась на меня и усмехнулась. Сейчас она напоминала мне наших отечественных актрис, которые смело берутся играть героинь Бунина или Чехова, но им, мягко говоря, не хватает породистости и аристократизма. Правда, те, кто потом ходят на фильмы (то есть «кино», разумеется!) с их участием, этого не замечают. Нынешняя моя собеседница явно привыкла иметь дело с теми, на кого ее великосветские чары производили неизгладимое впечатление.
      - К сожалению, мне нечего от вас не нужно. Не думаю, что быть мужчиной так же хорошо, как быть женщиной, желающей им стать.
      - В этом вы совершенно правы. - Иронизируя в душе, я тем не менее постепенно принимал правила этой необычной игры - во всяком случае, подстраивался под ее тон. - Женщины обладают по сравнению с нами неоспоримыми преимуществами.
      - Мне всегда так казалось. Какими же?
      - В частности, они лишены жалости к себе подобным, - сказал я первое, что пришло мне на ум.
      Тамара уже не покосилась, а во все глаза посмотрела на меня. Подняла брови. Причмокнула растянувшимися в полуулыбке губами. Прилегла на один локоть.
      - Вы находите?
      Интересно, какой роман она читала последним? Я был убежден, что сейчас она цитирует его целыми фразами.
      - Обычно я либо молчу, либо говорю, что думаю. В этом, кстати, тоже один из свойственных мужчинам недостатков.
      Нас окликнули с воды. Тамара приподнялась, помахала рукой, но сразу же вернулась к нашему разговору.
      - Лана рассказывала, что вы довольно необычный человек. Будто бы вы с первого же взгляда пленили ее в прямом и переносном смысле. Признаться, я думала, что она преувеличивает, но сейчас вижу, что в ее словах было зерно истины. Вы всеми женщинами так пренебрегаете?
      Я не совсем понял, каким образом мои предыдущие высказывания свидетельствовали о пренебрежительности к женщинам, однако тема была затронута, и мне предлагалось ее развить.
      - Пренебрегать можно только красивыми женщинами. Некрасивые пренебреженья недостойны.
      Получилось излишне многозначительно и высокопарно, но именно так, как то хотелось услышать царице Тамаре.
      - Иными словами, - продолжила она мою новорожденную мысль, - попасть в число ваших рабынь может сподобиться далеко не каждая?
      Не знаю, уместно ли было использование в данном контексте глагола «сподобиться», однако произнесен он был, и Тамара могла этим гордиться.
      - У меня вообще нет никаких рабынь, - сообщил я к ее немалому удивлению. - Есть только малочисленные претендентки.
      В этом месте любая мало-мальски интеллигентная девушка должна была понять, что над ней откровенно издеваются. Тамара понимать отказывалась.
      - Не подумайте, будто я намереваюсь выведать ваши секреты, - предупредила она меня с улыбкой разбирающегося в данном вопросе специалиста, - но какова цель вашей политики? Вашего эксперимента, я хотела сказать. Нет, все-таки политики.
      Бедняжка, она, оказывается, не только беллетристику читает. Может, стоит ее припугнуть встречным вопросом? Вернее, отпугнуть. Нет, все-таки припугнуть.
      - Вы что заканчивали, Тамара?
      - Колледж. То есть техникум тогда еще. Швейный.
      ПТУшница, одним словом. Что и требовалось доказать. Даже не требовалось. Лишь бы сама не забывала. Село.
      - Ну, в таком случае, вы наверняка знаете, что цель любого порабощения, тем более порабощения себе подобного, - порабощение. Искусство ради искусства. Я не верю в то, что рабский труд может привести к более или менее сносным результатам. Я даже не стану утверждать, что так называемый рабовладельческий строй существовал в действительности. Он едва ли возможен в принципе. Результаты же дает труд свободный. Не уверен, кто именно из великих это сказал, быть может, Феербах, хотя едва ли, ну да не суть важно. Считайте, я сам только что придумал. А потому и рабство должно быть свободным. Иначе говоря, добровольным. Вот вы, например, могли бы согласиться стать чьей-нибудь рабой.
      - Добровольной? Вряд ли.
      - Вот и я о том же. Вы даже не осознаете, что недобровольной рабой вы бы тоже не стали. В общепринятом понимании признаков рабства, я имею в виду.
      - Не улавливаю.
      Наконец-то на поверхность прорвалось высказывание из близкого ей лексикона! Долго же пришлось ее обрабатывать, чтобы достучаться до ПТУшной сути.
      - Если вы не готовы по собственной воле отдать себя в руки хозяина, конечно, вас можно при желании заставить это сделать. Но только стоит ли овчинка выделки? Под пытками вы, может статься, согласитесь на то, о чем бы даже не помыслили при более благоприятных обстоятельствах, да только какова от вас будет отдача в дальнейшем? Раз надломленная, вы уже не вернетесь в прежнее состояние. А испорченные вещи - правильно - выкидывают на свалку.
      - Вы хотите сказать...
      - То, что я хотел, я только что сказал. Что вы шили?
      - В смысле?
      Мне даже самому понравилось то, с какой легкостью я ее окончательно запутал.
      - Что вам приходилось шить в вашем колледже? Халаты? Юбки? Перчатки?
      - Всего понемногу. - Тамара смутилась и понизила голос, как будто нас могли услышать купальщицы. - Главным образом постельное белье.
      - Наволочки и простынки, - подытожил я. - Похвальное занятие. Но оно, похоже, не дает вам сейчас достойных средств к существованию. Чем вы занимаетесь? Ах да, вы кажется упоминали, что водите по панели свою Зою. И что, доходное предприятие?
      - Вы знаете, - Тамара встала с песка и отряхнула юбку, - схожу-ка я тоже искупаюсь.
      Если я ее обидел, то вовсе не сожалел о содеянном. Она была достаточно симпатична, чтобы мне это представлялось интересным, но недостаточно умна, чтобы я этого опасался. Из того довольно многочисленного в наши дни типа девушек, которым вовремя не достался подходящий мужчина или не достался совсем никакой. А они так этого хотели все детство! Они были этого достойны! По крайней мере среди остальных сереньких студенток того самого областного ПТУ. Но когда стало понятно, что судьба почему-то обошла их стороной, они решили сделать вид, будто не заметили этого и живут по собственными понятиям. Феминизм или плодит уродов или берет их под свою опеку. Она даже перекрасилась в жгучую блондинку, чтобы продемонстрировать отказ от предписанного ей отроду. Любопытно, а в паху она тоже крашеная?
      Однако Тамара не дала мне возможности проверить мою догадку и не сняла трусиков. Оставшись в узком купальнике непонятного в наступающей темноте цвета, она бросила футболку на юбку и поспешила в воду. Выходившая ей навстречу Ярослава игриво обдала ее веером брызг, но девушка не вскрикнула, а только погрозила ей пальцем и размашисто поплыла туда, где в закатных красках покачивались две темные головки.
      - Почему вы не купаетесь? - спросила Ярослава, останавливаясь напротив меня и выжимая волосы прямо себе на голый живот. - Водичка в самый раз. Хотите брызну?
      Я смерил ее спокойным взглядом и промолчал. Она села на корточки, обняв коленки. Посмотрела на меня исподлобья.
      - Я тут немножко пописаю, ладно?
      Не успел я возразить, как уловил шуршание песка под ее натянутой попкой.
      - Скажи-ка мне лучше, красавица, что ты имела в виду, когда писала, что ничего ей не расскажешь?
      Девочка заглянула себе между колен, забросала лужицу песком и снова встала передо мной в полный рост. Налетевший ветерок помог мне увидеть, что все ее худенькое тело покрыто мурашками.
      - Да вы ведь и сами знаете.
      - Я-то знаю, да только знаю я свою часть истории. Если бы я знал все, то наверное не спрашивал бы тебя сейчас, а просто сказал бы «Да говори ей что хочешь!» или «Только попробуй ей хоть о чем-нибудь сболтнуть!». Так давай, просвети меня, пока мы здесь одни.
      - Вы что, и правда ничего не помните? - Девочка подняла руки над головой и расправила прилипшие к спине мокрые волосы. - Ничего-ничего?
      - Ты мне про Красную Шапочку рассказывала или мне приснилось?
      - Ну вот видите! Вы же помните!
      - То есть рассказывала?
      - Ну да.
      - А потом?
      Она замешкалась с ответом. Опустилась на колени. Подползла поближе и легла животом на песок. Я сел боком и положил руку ей на ягодицы.
      - Так чем же ты все-таки собиралась меня шантажировать перед своей матерью?
      - Я не хотела вас ничем шантажировать!
      - Тогда писала зачем?
      - Чтобы вы не переживали, что я ей расскажу.
      - О чем?
      Ярослава приподнялась на локтях. Ягодицы у нее напряглись и тесней прижались друг к дружке.
      - Как вы выпустили семя, - тихо проговорила она. - Как мы застирывали простынку. А потом как я у вас...
      - Возле холодильника?
      - Что возле холодильника?
      - Ну, где это происходило?
      - На балконе. Забыли? Когда мы повесили простыню сушиться. Я хотела вернуться в комнату, а вы меня удержали и сказали, что все равно белье пока сохнет.
      - А зачем ты пошла в комнату?
      - Ну, не знаю, просто пошла. Спать, наверное.
      - Ты же не хотела вчера спать.
      На самом деле я толком сам не знал, почему выпытываю ее сейчас с таким пристрастием. Вероятнее всего, мне было неуютно оттого, что кто-то был свидетелем тех событий, о которых я имел весьма смутное представление. Но почему же я тогда точно помнил холодное прижатие дверцы холодильника к спине?
      - Я, наверное, немножко вас все-таки опасалась. Поэтому и хотела уйти с балкона. Но вы приказали мне остаться. И я еще больше испугалась. Потому что вы взяли меня за волосы, очень грубо, как будто хотели специально сделать больно, и заставили...
      - Хочешь сказать, против твоей воли?
      - Я никогда этого не делала и потому боялась. Но вы настаивали, чтобы я так сделала, и я подчинилась.
      - А потом?
      - Я чуть не подавилась. А вы смеялись. Громко, я думала, соседей разбудите. Потом велели идти как следует умыться. Когда я вернулась, вы уже спали. И проснулись только сегодня вечером.
      - А простынка?
      - Что?
      - Ты не сказала, кто застелил ее обратно. Мы же вывесили ее сохнуть на балконе.
      - Не знаю. Я легла спать на диване возле телевизора. Никаких простыней я с тех пор не трогала и не видела. Наверное, вы сами и застелили.
      Чертовщина какая-то! Точнее, идиотизм. Лежать рядом с хорошенькой, совершенно голенькой девочкой и разбираться, что же происходило накануне с какой-то простыней так, как будто важнее этого на свете ничего нет. Арийский рационализм не дает мне в полной мере наслаждаться жизнью. Мне явно не хватает безалаберности римлян, для которых родная стихия - хаос во всем: в мыслях, в поступках, в архитектуре, в еде. Нет, чтобы начать воспринимать новое, я непременно должен разделаться с предыдущим; в противном случае меня просто не хватит. Но ведь простыня, действительно, оказалась подо мной, когда я проснулся.
      - А если сегодня ночью мама опять уйдет, мы проделаем то же, что и вчера? - шепнула Ярослава. - Мне очень понравилось.
      - Посмотрим. Ты не замерзнешь так лежать?
      - Нет, мне тепло. Пойдемте еще, вместе искупаемся.
      Так значит римляне, вспомнил я. Почему бы хоть на время ни уподобиться им и ни напроказничать в собственное удовольствие, не думая о причинах и последствиях? Кто там из древних сказал «После нас - хоть потоп»?
      Девочка внимательно наблюдала за тем, как я раздеваюсь. Я снял с себя все, побросал одежду на низенький куст, чтобы не испачкать песком, и почувствовал, что на воздухе стало прохладно. Купальщицы, похоже, так увлеклись, что позабыли о нашем существовании, и я вошел в воду, сопровождаемый лишь улыбкой Ярославы. Сама она поднялась с живота и теперь сидела, скрестив по-турецки ноги.
      Прохладный воздух сделал погружение в воду приятным и расслабляющим. Не скажу, что вода в озере была, как парное молоко, однако мне казалось, что в ней я обретаю теплое убежище. Не стесняемый одеждой я чувствовал, как победно восстает моя плоть. Я медленно поплыл от берега в сторону покачивающихся среди серебристой ряби трех женских головок.
      - А мы здесь стоим, - вместо приветствия сказала заметившая меня первой Зоя.
      Лана и Тамара покачивались рядом, Тамара смотрела Лане в затылок, и я решил, что сейчас под водой между ними совершаются нежные ритуалы, которым никто не отваживался помешать. Я перестал плыть и выпрямился вертикально. Действительно, пальцами ног я уткнулся в илистую почву, опустился на пятки и обнаружил, что стою всего лишь по шею в воде. Подобные метаморфозы дна были мне знакомы по Москве-реке, течение которой формирует рельеф таким образом, что вдоль берегов образуются глубокие провалы, а посередине вода снова доходит разве что до плеч. Во всяком случае на западе от Москвы.
      Глядя на Лану, я шагнул в сторону Зои. Следом за мной уже подплывала Ярослава. Лана протянула ей руку, чтобы поддержать девочку наплаву, поскольку той было бы здесь с головкой. Я тоже почувствовал руку, но то была рука Зои, и рука эта скользила под водой вниз по моему животу. Я промолчал и подступил к ней ближе. Зоя делала вид, будто улыбается отфыркивающейся Ярославе, а сама уже цепко держала меня за ствол с готовностью поднявшегося ей навстречу члена. Все это почему-то казалось мне в тот момент вполне естественным.
      - Не нахлебайся, - сказала Лана дочери чуть сдавленным голосом, свидетельствовавшим, на мой взгляд, о том, что невидимые объятья Тамары тоже делают свое дело.
      - Вот еще!
      Ярослава оттолкнула материнскую руку и подплыла ко мне, быстро сократив разделявшие нас метра два. Она ухватила меня за плечо и продолжала загребать воду ногами, не позволяя себе таким образом перейти в вертикальное положение. Тогда бы она наверняка поняла, что происходит между мной и Зоей. Вернее, между моим одеревеневшим членом и ее обманчиво неторопливой рукой, поскольку сами мы в это время изображали на лицах полнейшее безучастие и умиротворенность купанием.
      Я подложил ладонь под живот девочки, чтобы ей было удобнее держаться. Она довольно хихикнула, приблизилась к моему уху и тихо, чтобы даже Зоя не услышала, шепнула:
      - Я вас люблю.
      Я невольно отпрянул назад, однако рука девушки настойчиво потянула меня обратно. Я почувствовал прикосновение к мочке влажных губ и так напрягся, что сверкающая попка Ярославы оказалась на поверхности. Девочка взвизгнула и сильнее ухватилась за мое плечо.
      - О чем вы тут шепчитесь? - Зоя придвинулась к нам и свободной рукой потрепала Ярославу по голове. - Заговор замышляете?
      Не знаю, чье присутствие казалось мне сейчас лишним. Увеличившийся под водой до максимальных размеров ствол гудел, как натянутая струна, ухо и вся щека пылали, и нужно было выбирать, потому что обе пытки одновременно я бы не выдержал.
      - Плыви к берегу, мы сейчас тоже выходим, - сказал я девочке, легонько отталкивая ее. - Если у тебя есть спички, попробуй разжечь костер.
      - Только костра нам сейчас и не хватало, - услышала меня Тамара. - Ярослава, никаких костров, пожалуйста.
      - Если бы у меня были спички или зажигался, я бы обязательно развела, - огрызнулась девочка и отпустила меня.
      Глядя на ее удаляющийся затылок, сопровождаемый шлейфом длинных русалочьих волос, я попытался сделать шаг в сторону Ланы. Рука Зои уступила и последовала за мной. При моем приближении женщина открыла глаза и посмотрела на меня как сквозь пелену тумана. Тамара, больше не таясь, целовала ее в шею сзади.
      - Вам нравится так купаться? - спросила Лана.
      Вместо ответа я подошел к ней вплотную, чтобы она почувствовала животом твердость моего члена.
      - Поддержи меня, - сказала Лана, оглядываясь на Тамару.
      В следующее мгновение я ощутил бедрами пожатие ее лодыжек. Она пробовала нанизаться на меня под водой. Со стороны это, должно быть, выглядело довольно комично, тем более что все участницы этой сцены сохраняли на разгоряченных лицах серьезность. Когда же я наконец попал в заветную цель, рука Зои вежливо ретировалась с моего члена и оказалась, вероятно, под ягодицами Ланы. Лана начала раскачиваться, мягко скользя вдоль всей длины ствола. Я задержал дыхание и стал про себя произносить мантры, которые позволили бы мне подольше удерживаться от неизбежного семяизвержения. Тамара смотрела на меня во все глаза из-за плеча Ланы.
      - Вы все должны через это пройти, - выдохнула через некоторое время женщина. - Я хочу, чтобы вы все попробовали.
      Она разжала ноги и соскользнула с меня. Зоя сделала глубокий вдох и ушла под воду с головой. Через мгновение я уже был у нее во рту. Лана с Тамарой поцеловались и поменялись местами. Я несколько удивился, заметив, что девушка по-прежнему в купальнике. Зоя вынырнула набрать побольше воздуха, но увидев действия подруги, замешкалась. Тамара подняла руки над водой. Лана подхватила ее под плечи. Меня снова обняли сильные женские ноги. Член ткнулся в ткань трусиков.
      - Зоя, - сказала Тамара.
      Девушка понимающе кивнула подруге и я почувствовал, что ткань ушла в сторону, обнаруживая под собой уютное гнездышко из коротко стриженных колючих волос, в которое устремилось мое древко, хотя, очень может быть, все произошло как раз наоборот. Тамара заколебалась в воде, закрыв глаза и глубоко дыша. Насаживаясь до самого конца, она напрягала мышцы таза, и обратный путь оказывался значительно дольше. Ее влагалище как будто тянуло меня за собой. Подобное мастерство никак не вязалось с теми впечатлениями, которые оставил у меня наш с ней недавний разговор на берегу.
      Не прошло и минуты, показавшейся мне вечностью, как она соскользнула с меня, и ее место заняла Зоя. Все повторилось в точности, разве что не потребовалось избавляться от трусиков. Когда этот причудливый хоровод вернулся к Лане, до нас донесся испуганный крик Ярославы:
      - Мама!
      Я оглянулся и увидел, что на берегу, там, где осталась наша одежда, на фоне фиолетового неба стоят две тени. Мужские. В фуражках. Одна из фуражек повернулась на крик девочки, и мы услышали нарочито громкое восклицание:
      - Серый, ****ь, гляди, тут и дети ползают! Да еще голые!
      Вторая фуражка осталась равнодушной и продолжала смотреть в нашу сторону.
      - В чем дело? - Голос Ланы дрогнул, и она двинулась было к берегу, но я проворно ухватил ее за руку и удержал. - В чем дело, я вас спрашиваю?
      - А ты вылези, гражданочка, мы тебе и объясним, - откликнулась по-прежнему первая фуражка, отвлекаясь от созерцания забившейся в кусты девочки.
      - Вы что, не знаете, что тут купаться воспрещается? - заговорил наконец обладатель неподвижной фуражки. - Давайте к берегу, будем составлять протокол. Ишь разврат развели!
      Последнее восклицание было, вероятно, вызвано тем, что с берега стали видны обнаженные бюсты моих спутниц.
      - Похоже, ментура куролесит, - тихо сказала Тамара, опускаясь по шею в воду, хотя именно купальник не мог вызвать критики. - С ними шутки плохи, я слышала. А у нас и документов-то нет. Черт, попали! Как пить дать заберут! - Она выругалась.
      - Ну что, долго ждать-то будем? - повторил тот, которого звали Серым.
      Его напарник решил заняться Ярославой и двинулся к девочке. Посмеиваясь, он наклонился и протянул к ней руку. Не зная, что ей делать, Ярослава поползла от него в кусты, отмахиваясь ногами. Парень заржал.
      - Стойте здесь и не выходите, - сквозь зубы проговорил я и двинулся к берегу.
      Лана дернулась было за мной, однако Зоя успела ее остановить.
      Пока я шел, в голове у меня крутились две мысли, вернее, два вопроса. Сколько человек входит обычно в подобный милицейский наряд? И - правильно ли я помню, что под тем самым кустом, где я оставил свою одежду, лежал камень? Ответы на оба вопроса были одинаково важны, но я их не знал и мог только надеяться.
      Завидев меня, милиционеры приосанились. Во всяком случае девочка была на время забыла и получила возможность быстро натянуть на себя платье. Кажется, она уже плакала.
      - А это что за явление такое? - прыснул Серый. - Сплошные троглодиты развелись. Слышь, Копейка, паренек-то возбудился!
      Оба загоготали. Я прекрасно понимал, что они имеют в виду, однако продолжал спокойно выходить прямо навстречу их ухмыляющимся рожам. На расстоянии в несколько шагов я отчетливо почувствовал запах перегара. Милиционеры были пьяны.
      - Документики! - напомнил Копейка, останавливая меня своей холодной дубинкой.
      - Сейчас, - сказал я.
      Дубинка опустилась. Я прошел между ними, стряхивая воду с плеч и груди.
      - А вам, дамочки, что, особое приглашение надо?
      Ярослава смотрела на меня из темноты во все глаза. Она видела, как я поднимаю с куста рубашку, перекладываю на сумку с фотоаппаратом джинсы и сажусь на корточки.
      Камней было два. Тот большой валун, что я запомнил, килограммов на пять-семь, и еще угловатый осколок серого кирпича, неизвестно как здесь оказавшийся. Первый вопрос сразу отошел на второй план. Валун врос в землю, и я быстро понял, что потеряю слишком много времени, если стану с ним возиться. Подобрал кирпич. Оглянулся, не вставая. Фуражки стояли ко мне спиной, ожидая появления значительно более интересовавших их наяд.
      Дальнейшее заняло всего несколько секунд. От сильнейшего удара кирпичом по затылку Копейка молча рухнул мордой в воду, точнее, в мокрый песок у самой кромки. Его начальник успел удивленно повернуться в мою сторону и даже изобразить нечто похожее на возмущение, когда все тот же кирпич наотмашь саданул его в скулу. Милиционер глухо взвыл и грузно опустился на колено, пытаясь сообразить, что же с ним произошло и почему поднятая к щеке ладонь вся черная от крови. Рассмеявшись, я с размаху, как топором, рубанул острым сколом кирпича в самый центр фуражкиного блина.
      - Только не кричи, - обернулся я к девочке.
      Она не кричала.
      Оба тела безжизненно замерли у моих слегка подкашивающихся ног. Лана, Зоя и Тамара уже спешили из води, однако в нескольких шагах от берега остановились, не зная, куда кидаться. Все тяжело дышали, как после долгого бега, но никто не произносил ни звука. Я тоже прислушался. Вдалеке слышалось гуденье проезжающих мимо по шоссе машин.
      - У него в голове дырка, - первой нарушила тишину Ярослава, подобравшаяся за моей спиной к тому, кого когда-то звали Серым, и трогая фуражку. - И кровь. - Она подняла руку к глазам и торопливо опустила в воду, чтобы смыть то, что увидела.
      Я заметил, что по-прежнему стою на берегу совершенно голый, и ощутил холод. Первым моим побуждением было скорее одеться и снова почувствовать себя человеком, а не мифическим неандертальцем, однако через мгновение я уже передумал.
      - Вы их убили? - негромко спросила Зоя.
      - Одного наверняка. - Я посмотрел на сидящую на корточках девочку, и она охотно кивнула. - Во втором пока не уверен.
      Наклонившись, я за шиворот перевернул Копейку. Когда я наносил ему удар кирпичом в середину лба, мне показалось, что он попытался приоткрыть веки. Кровь хлынула на треснувшее лицо, и залила глаза.
      - Теперь уверен. - Я выпрямился и отбросил кирпич к середине пруда.
      Женщины следили за моими действиями, напряженно выжидая. Ни одна не шелохнулась. Я велел им приблизиться вплотную к трупам, оставаясь при этом по щиколотку в воде. Ярославу попросил сорвать с кустов несколько веток попышнее. Сам же вернулся к своим вещам, вынул из футляра фотоаппарат и, развернувшись, без предупрежденья ослепил женщин вспышкой.
      - Что вы делаете? - воскликнула Лана, а ее подруги в ужасе поспешили выскочить из воды.
      - Назад! - негромко, но решительно сказал я. - Я кому сказал? Назад! Лишние следы оставить хотите? Никому не выходить из воды. Одежду я вам сам передам. Ты как там, ветки нарвала?
      - Да, - отозвалась сзади девочка.
      - Хорошо. Теперь ходи по песку и постарайся замести все наши следы. Если где-нибудь останется твой босой след, ничего страшного, даже хорошо, но все остальные должны исчезнуть. Особенно следы подошв.
      - Зачем вы нас сфотографировали? - Лана обращалась ко мне, хотя взгляд ее был устремлен на растекающуюся по воде темную кляксу крови из головы Копейки.
      - Зачем? Просто так. Имея в архиве этот кадр, я буду уверен в том, что ни одна из вас не сделает глупость и не побежит на меня жаловаться.
      - Мы бы и так не стали жаловаться, - пробормотала Тамара. - На их месте могли бы быть сейчас все мы.
      Она не стала уточнять, что имеет в виду: что я с таким же успехом мог бы расправиться с ними или что все могли пасть жертвами пьяных милиционеров. Никто не уточнял.
      - Получается? - оглянулся я на Ярославу.
      Согнув голую спину, она пятилась, быстро-быстро пыля импровизированным веником.
      - Получается.
      - Тогда дай-ка ветки сюда, а сама собери все наши вещи. Хотя мои нет, пока не трогай.
      С интересом взглянув на трупы, девочка кинулась к кустам и вернулась с охапкой одежды и обуви.
      - Теперь слушайте меня внимательно, - сказал я. - Никакой спешки и паники. Все забирайте свои вещи и идите по воде вдоль берега вон туда, в сторону от шоссе. Постарайтесь найти выход из пруда не через песок, а по траве. Лучше, если не заросший кустами, чтобы их не мять. Когда выйдите, одевайтесь, задержитесь на берегу и дождитесь меня. Уйдем все вместе. А вы, Тамара, подумайте пока, есть ли отсюда какая-нибудь окольная дорога до гостиницы.
      - Есть.
      - Сейчас неважно. Ступайте, поговорим потом.
      Ярослава вошла по колено в воду, и женщины осторожно освободили ее от неудобного груза. Потом все вместе пошли гуськом в том направлении, куда я махнул рукой.
      Ощущение хорошо сделанного полезного дела соседствовало сейчас в моих мыслях с трепетом азарта. Нарушить мой душевный покой могло только неожиданное появление третьего напарника. Если таковой существовал и дожидался своих собутыльников в ведомственной машине где-нибудь на обочине шоссе. Но пока все было тихо, и даже кузнечики примолкли.
      У обоих трупов на поясе висело по кобуре. Потянувшись было к ним, я вовремя отдернул руку и тихо выругался. Пока что отпечатки моих пальцев оставались только на кирпиче, лежащем теперь где-то на дне пруда. Любые новые могли выдать меня с головой. Я вернулся к своей одежде, хотел обмотать руку рубашкой, но опять передумал: в такой темноте и не заметишь, как испачкаешься в крови. Еще раз вернулся к кустам, проверил, не осталось ли после нас какого-нибудь незамеченного девочкой предмета, взял веник, аккуратно подмел за собой свои последние следы, положил одежду на сумку с фотоаппаратом и сунул руку в трусы: ткань тонкая, не очень мешает, да и выбросить не жалко. В этой своеобразной перчатке я по очереди открыл обе кобуры. Пистолет лежал только в одной. Из второй вылилась вода. Расстегнул молнию на боку сумки. Места как раз хватило. Оба трупа были в рубашках с короткими рукавами. В нагрудных карманах только у Копейки лежали сложенные пополам долларовые купюры и рубли. Обшарив карманы его брюк, не нашел ничего, кроме дешевой зажигалки. Ее не тонул. Никаких документов. По всей видимости, он оставил их в машине. Если так, то машина в его компетенции, значит, скорее всего, он и был водителем. Неожиданных гостей не предвидится. Уже не торопясь, осмотрел содержимое карманов брюк Серого. В заднем застегнутом на пуговицу - толстый бумажник. В нем - деньги и фотография улыбающегося семейства. Не уберегли папочку, ничего не поделаешь. В другом кармане - удостоверение и паспорт. Все это перекочевало ко мне в сумку. К дубинкам я не прикоснулся. Эти черные предметы фаллического культа всегда вызывали у меня отвращение своей бесполезностью. Уже войдя в воду по щиколотку, последний раз обмахнул берег веником и побросал ветки на трупы: пусть потом кто-нибудь поломает голову, что бы это могло значить. Подняв над головой вещи, побрел по воде в ту сторону, где недавно скрылись мои спутницы, то есть, соучастницы.
      Четыре фигуры ждали меня на берегу метрах в тридцати от разыгравшейся мелодрамы. Все уже были одеты, но, похоже, теперь одежда мало их согревала. Лана обнимала дочь, которая зябко сутулилась, но восторженно мне улыбалась из-под руки матери. Тамара молча расчесывала волосы. Зоя курила. Голый мужчина не вызвал ни у кого желания даже улыбнуться.
      Я оделся, сунул ноги в ботинки, поискал какой-нибудь камушек потяжелее, нашел два слишком мелких и в конце концов был вынужден сунуть мокрые трусы в то же отделение сумки, где уже лежал пистолет.
      - Ну что, какие соображения? - обратился я к Тамаре.
      - Как я уже говорила, есть дорога в обход обоих озер. Если задача в том, чтобы показать, что нас здесь не было, то можно пройти до города вдоль Клязьмы и вернуться в гостиницу от моста. Круг неблизкий, но зато всегда можно будет сказать, что купались мы именно на реке.
      - Звучит неплохо, только хорошо бы еще не попадаться никому на глаза.
      Зоя поднесла огонек сигареты к циферблату наручных часов.
      - Сейчас почти половина одиннадцатого. В это время едва ли встретишь здесь местную публику.
      Я не стал говорить о том, что первоначально хотел предложить разделиться хотя бы на две группы. Глупо, но я предпочитал сейчас не выпускать из виду никого. Глупо потому, что завтра при желании те же Тамара с Зоей могли сообщить о произошедшем в милицию. И все-таки интуиция подсказывала, что необдуманных поступков можно ожидать только сейчас - завтра все будет выглядеть по-другому. Ярослава снова взяла меня за руку, и мы дружно последовали за Тамарой.
      - Бычки не выбрасывать, - напомнил я Зое. - Потрудитесь нести их с собой, пока я не скажу.
      Моему командному тону никто не возражал. Как ни странно, никто и не задавал никаких вопросов. Женщины вели себя - по крайней мере внешне - так, будто становиться свидетелями кровавых расправ над милиционерами им приходилось каждый день.
      - Меня не бойтесь, - заговорил я сам через некоторое время. - Пока у меня есть та фотография, вы не представляете для меня никакой опасности, потому что вы соучастницы, а не свидетельницы. Я же сегодня ночью переправлю ее через мобильник на свой архив в интернете, так что если кто решит забраться ко мне в фотоаппарат и уничтожить ее, сразу знайте - это бесполезно. Да я и вообще не вижу реальных поводов для беспокойств.
      - Я бы об этом, например, даже не подумала, - отозвалась Зоя. - У нас с Тамарой к ментам давнишняя любовь. Мы их предпочитаем именно такими, какие они сейчас там лежат - тихие и холодненькие.
      - Во всяком случае ни следов, ни улик не осталась, - продолжал я, косясь на Лану. Она заметила мой взгляд и натянуто улыбнулась. - А тем более мотивов, по которым обвинить могли бы именно нас. Если бы я был следователем, то завтра при осмотре местности я нарисовал бы довольно странную, но вполне возможную картину: пьяные служители правопорядка засыпают на берегу озера, на них наталкивается группа подростков, и следует яростное вымещение злобы.
      - Почему подростков? - поинтересовалась Ярослава.
      - Потому что если там и остались следы босых ног, то только детские.
      Девочка прикусила язык.
      Вскоре мы вышли к реке, и я велел Тамаре больше не торопиться. Засыпающий Владимир напоминал о своем существовании лишь редкими огнями у горизонта. Там еще не пришли к ночной иллюминации.
      Через некоторое время впереди стали видны всполохи костра.
      Я невольно вспомнил набережную в Тель-Авиве накануне субботы, когда население города в предвосхищении выходного дня высыпает на пологие холмы, протянувшиеся вдоль невидимого в ночи моря и под плеск прилива зажигает десятки костров и мириады свеч, во славу, вероятно, той самой, первой звезды, с появления которой начинается отсчет еженедельного безделья.
      Здесь, так же как и там, у костра сидело целое семейство, быть может, и не одно. Не доходя до них метров пятидесяти, я указал своим спутницам на удобный спуск к воде и сказал, что здесь мы ненадолго остановимся. Предложение было встречено безмолвным согласием. Все они, и даже Ярослава, прекрасно понимали, что лишний довод в защиту нашего алиби не помешает. Пока Лана с подругами раздевались и входили в реку, я воспользовался зажигалкой Зои и развел небольшой костер из валявшихся повсюду сухих веток, оставленных, вероятно, прежней компанией. Три бычка со следами губной помады, накопившиеся за время перехода, Зоя с чистой совестью бросила на видном месте. Ярослава идти купаться отказалась. Она сидела у костра и подбрасывала в огонь новые сучки и листья. Закончилось тем, что к нам подошел представитель от соседей и заявил, что дым от нас весь идет к ним и мы должны что-нибудь с этим поделать. Теперь я был уверен в том, что при необходимости он нас всегда опознает. Листья и живые ветки были из костра вынуты, и дым сразу же прекратился.
      Размышляя над случившимся и глядя на веселые языки пламени, я подумал, не стоит ли прямо сейчас сжечь последнюю улику - мои многострадальные трусы. Но они были мокрыми и не обещали легкого превращения в пепел. Тогда я велел Ярославе поискать какой-нибудь небольшой камешек. Она села на корточки возле воды, покопалась в песке и глине и вскоре принесла то, что требовалось - кусок кремня длиной в палец, который в детстве мы бы наверняка приспособили под наконечник дротика для охоты за лягушками. Оставив девочку за старшую, я отошел по течению в сторону от наших костров, завернул камень в трусы и, размахнувшись, зашвырнул на середину реки. С уничтожением следов было покончено. Нужно продержаться еще сутки до отъезда, и можно вздохнуть с облегчением.
      Когда я вернулся, женщины уже обсыхали возле костра. Я думал было заставить их порезвиться с Ярославой в догонялки, но решил, что переусердствовать тоже не стоит. Затоптав огонь, я кивнул Тамаре, чтобы она вела нас дальше.
      Минут через десять она остановилась.
      - Отсюда можно продолжать идти вдоль Клязьмы до моста, как мы собирались, а можно срезать вон по той тропинке направо и пройти более короткой дорогой мимо Старицы. Там могут быть кто-нибудь из наших.
      - Сворачиваем, - сказал я. - Надеюсь, нам повезет.
      В тот вечер нам действительно везло. Еще на подступах к озеру мы услышали громкий смех и пламя небольшого костра. Возле берега в полном составе плавали гопники из Долгопрудного. У костра сидел подвыпивший Еврей Евреевич и махал нам рукой.
      - Присоединяйтесь! У нас тут еще шашлыки остались, а воды - полное озеро! - Он расхохотался. - Блаженство! Ни в какой Суздаль завтра не поеду, буду тут спать и есть!
      Мы остановились с ним поговорить, хотя от угощенья отказались, сославшись на то, что устали плавать по Клязьме и спешим лечь спать. Отряхиваясь, вышел один из гопников.
      - Не заметили, там рыбу кто-нибудь ловит? - поинтересовался он и после моего отрицательного ответа вздохнул: - А я бы сейчас с удовольствие с удочкой посидел. Люблю ночной клев!
      Мы пожелали им успехов и пошли дальше.
      Теперь наше алиби представлялось мне чуть ли не железным. Говоря откровенно, я с самого начала не опасался, что местные служители закона смогут выйти на нас, случайно заехавших в их края туристов, а тем более найти сколь бы то ни было веские улики нашего участия в импровизированной кровавой оргии, разыгравшейся на Голубом озере. Зато своими действиями я убил не только двух никчемных милиционеров, но и двух зайцев: получил удовольствие и заручился преданностью сразу трех напуганных женщин. То есть внешне они напуганными не выглядели, но я слишком хорошо знал, что, когда первый шок пройдет, сделанная под горячую руку фотография (голые русалки в обществе окровавленных трупов) и воспоминания о том, как четко и хладнокровно я уничтожил все наши следы и заручился стопроцентным алиби, произведут на моих спутниц должное впечатление и заставят осознать, что рядом с ними если и не профессионал в подобных делах, то уж во всяком случае человек, со словами которого стоит считаться. Особенно меня при данном положении вещей устраивало то, что сферу моего влияния (иначе говоря, шантажа) попадала Руслана Сергеевна Андреева, пусть и сводная, но все-таки сестра того самого загадочного Юрия, личность которого не давала мне покоя всю прошлую неделю. Если мои подозрения относительно него не лишены основания, то теперь у меня в распоряжении была вполне влиятельная заложница, при желании (моем) способная обеспечить мне определенную неприкосновенность. Звучало все это достаточно дико, и тем не менее я уже много дней не мог отделаться от ощущения того, что один известный автор серии романов-фэнтези прозвал Узором, который плетется Колесом Времени44. Оглядываясь еще тогда назад, я видел, что ничего вокруг меня не происходило просто так, что все было слишком логично связано, чтобы оказаться случайностью, и что свобода в моем поведении должна отныне непременно сочетаться с неусыпной внимательностью.
      - О чем вы думаете? - потянула меня за руку Ярослава.
      - О завтрашней поездке в Суздаль, - ответил я. - И о том, что сегодня предпоследняя ночь нашего путешествия.
      По тому, что никто больше к нашему разговору не присоединился, я сделал вывод, что был прав относительно исключительно внешнего спокойствия моих спутниц. Сейчас им было явно не до Суздаля. Тем приятнее выглядела непосредственность девочки, продолжавшей:
      - Костя, а нас не поймают?
      - Ты о чем, красавица?
      - Ну, как о чем? О тех ментах мерзких, которые ко мне пристать решили. Которых вы бульником укокошили.
      - Не знаю, о чем ты таком странном говоришь. Разве я кого-нибудь когда-нибудь укокошивал да еще бульником?
      - А разве нет?
      - А разве да? Ты же уже большая девочка и знаешь, что бывает с фантазерками. Боюсь, мне придется (Я заметил, как напрягла слух шедшая чуть впереди Лана) попросить тебя рассказать, как ты сегодня провела вечер.
      Ярослава подняла на меня невинный взгляд. Я подмигнул ей.
      - Сначала мы пошли на речку, которая Клязьмой называется, развели там маленький костер и долго купались. А потом пошли обратно домой и встретили наших друзей на Старице.
      - Хорошо. А расскажи-ка, какие тут еще озера есть?
      Девочка снова посмотрела на меня и бойко ответила:
      - Не знаю. А разве тут еще есть озера?
      Слышавшая наш диалог Тамара рассмеялась и обняла за плечи Зою. Та оглянулась и одобрительно мне кивнула. Лана опасливо покосилась на дочь, но и у нее как будто отлегло от сердца.
      - Надеюсь, вы все понимаете, что так оно и было, - повысив голос, сказал я. - Не хочу никому угрожать, поскольку мы все сейчас почти в равном положении, однако за удовольствие надо платить.
      - Смотря что понимать под удовольствием, - буркнула Лана.
      - Костя явно подразумевает под удовольствием уничтожение ментов и всяких прочих вредителей, - сказала Зоя. - За это и я готова платить.
      - И я, - поддакнула Ярослава.
      Оставшейся в одиночестве Лане только и осталось, что пожимать плечами.
      Шоссе, когда мы на него вышли, было черным и безлюдным. Ни одна машина не пронеслась мимо нас, пока мы шли по нему до поворота к гостинице. Только далеко впереди у обочины бесконечно крутился синий флюгер милицейской мигалки.
      Как ни странно, все вели себя так, будто забыли, на чем нас прервало появление двух фуражек. Теперь, когда эйфория после благополучно закончившегося убийства прошла, мое естество снова оживилось и потребовало продолжения. Ему не терпелось сравнить, какое же из гнездышек более радушно и уютно. Оно побывало во всех трех, но скоротечность ощущений не гарантировала от ошибки.
      Спать никому не хотелось. Кафе на козырьке подъезда было уже закрыто. Свет в фойе на первом этаже - притушен. Откуда-то едва слышно доносилась музыка.
      - Триста тринадцатый или триста первый? - спросила Зоя, когда мы, не дождавшись лифта, стали подниматься по лестнице.
      Все почему-то посмотрели на меня, словно ни от кого больше выбор не зависел. Даже Тамара прислушалась к тому, что я отвечу.
      Вместо моего ответа тишину гостиницы нарушил телефонный звонок. Звонил мой мобильный. Который слишком долго молчал эти дни, чтобы я сразу сообразил, что это именно он. Женщины наблюдали, как я снимаю телефон с пояса и с недовольным видом подношу к уху.
      - Слушаю.
      - Господин писатель, здравствуйте! Oscar Dodgeson speaking45. Не потревожил? Вы не спите? Я из Англии, у нас тут с вами три часа разница во времени, а я только сейчас посмотрел на часы.
      - That’s fine46. - Ощущая на себе посторонние взгляды, я невольно перешел на английский, хотя это был явно не тот язык, который выбираешь, чтобы остаться непонятым. - No problem. Nice to hear you again... mister Dodgeson47. - Стоило ли называть его по имени? Ну да теперь уж се равно.
      - Вам сейчас неудобно говорить? - понял мой собеседник.
      - Not really, I’m afraid. Can I call you back later on? I’ve got your number, I guess48.
      - Тогда уж завтра, не сегодня. - Мне послышалось, что он смеется. - Have a nice evening49.
      Услышав частые гудки, я смутился, как смущаюсь всегда, когда оказываюсь застигнутым врасплох. Какая разница, который сейчас час и сколько посторонних ушей слышат наш разговор? Эти уши не только посторонние, но и зависимые. Я могу им приказать, и они все забудут. Почему я не поинтересовался причиной его неурочного звонка? Столько времени не звонить, наконец, нежданно-негаданно объявиться и услышать в ответ: «Давайте-ка лучше завтра». Свинство с моей стороны. Хотя, если взглянуть на все это по-другому, то, может быть, даже хорошо, что так получилось. Что поблизости были люди, чье нежелательное присутствие заставило меня отложить беседу и дало тем самым лорду Доджсону понять, что я вовсе не из тех, кто завизжит от восторга от одного только его невозмутимого голоса в трубке. Правда, я бы не сказал, что голос его и в самом деле был таким уж невозмутимым. Звучал он весьма вежливо, по-английски вежливо. Не как у просителя, разумеется, но как у доброго знакомого, скорее. Я зачем-то был ему нужен.
      Повесив трубку обратно на пояс, я посмотрел на своих спутниц. Они являли собой полное равнодушие, как будто полуночные звонки и разговоры по-английски для них - обычное дело.
      - Ну так к нам или к вам? - повторила Зоя.
      Он сказал, что звонит из Англии. Значит, если назначит встречу, у меня в любом случае будет достаточно времени, чтобы подготовиться. Потому что, если честно, я ждал этого звонка. То есть, не ждал, конечно, но рассчитывал на разговор. Думал, правда, что позвоню как-нибудь сам. Так, чтобы он не решил, будто я хочу напроситься на должность «талантливого человека, который был бы достаточно умел и любезен, чтобы записать мои кое-какие жизненные опыты довольно необычного характера», если я точно помню его тогдашнее высказывание. У «талантливого человека» и самого в последнее время происходит столько «жизненных опытов», что запись чужих могла только помешать анализировать собственные. Но поговорить стоило. Может быть, даже в Англии. Или в Венеции.
      - Это зависит от того, что вы намерены предложить в качестве ночной программы. - Настроение у меня определенно улучшилось.
      - Можем выпить за упокой душ невинно убиенных, - ответила за Зою Тамара. - Можем сыграть в карты, например, на раздевание. Можем устроить прощальную оргию - завтра ведь последняя ночь наших странствий. Или вы предпочитаете лечь спать?
      - To sleep! Perhaps to dream...50 - Я все еще пребывал в альбионском тумане. - А сами-то вы чего бы хотели?
      Девушки пожали плечами, заулыбались и покосились на Лану. Та уже завладела рукой Ярославы и тянула дочь к себе. Девочка упиралась и хмурилась. Она чувствовала, что как бы ни сложились наши планы, ей места среди них не уготовано. Я не был в этом настолько уверен, однако посетившая меня свежая идея помогла забыть обо всех остальных.
      - Хорошо, гражданочки. Для начала мы устроим перепись населения. Ступайте к себе, прихватите, что сочтете нужным, а главное - не забудьте паспорта. Мы будем вас ждать у нас. Мыться-переодеваться не нужно. Только гостинцы к столу и паспорта.
      Не дожидаясь уточняющих вопросов или возгласов удивления, я направился по коридору. Ярослава вырвалась из рук матери и побежала за мной. Лана замешкалась, но и ей не оставалось ничего делать, как только переглянуться с подругами и последовать за нами.
      - Комары, - сказала девочка, когда мы вошли в номер и зажгли свет.
      - Всего один да и то полусонный, - ответил я, шлепая ладонью по стене и размазывая бледное кровавое пятнышко. - Комаров здесь почти нет. В Москве я у себя убиваю гораздо больше.
      - Комаров? - переспросила Лана.
      Она прошла в комнату и без сил опустилась на диван. Черная кожа под ней протяжно вздохнула.
      - Комаров, - согласился я, заглядывая в урчащий холодильник. Бутылка с квасом была по-прежнему полной на четверть. Холодная жидкость уняла внезапно возникшую жажду, и я тоже почувствовал, что устал. - А ты думала кого?
      - Ну, вы, оказывается, с такой же легкостью убиваете и людей...
      - Это где же это ты видела людей? - усмехнулся я, с наслаждением садясь в кресло и вытягивая ноги. - Или ты имеешь в виду тех двоих, у пруда? Тогда у тебя слишком буйное воображение. Забудь и расслабься. Кстати, приготовь-ка тоже паспорт.
      - Что вы задумали? - Лана не торопилась вставать прежде, нежели я рассею ее сомнения.
      - Вот, - вышедшая из спальни Ярослава положила мне на колени тонкую красную книжечку в прозрачной обертке.
      - Яська!
      - Костя же просил дать ему твой паспорт.
      У Ланы не нашлось слов, чтобы выразить возмущение по поводу столь вопиющего предательства. Она молча нажала кнопку на пульте и устремила невидящий взгляд на озарившийся внутренним светом экран.
      - Принеси-ка еще мою сумку из шкафа, - улыбнулся я девочке. - На нижней полке слева. А фотоаппарат вот на, убери туда же.
      Из сумки я достал блокнот и ручку. Обычно я делал записи карандашом, чтобы всегда иметь возможность поправить изменившуюся информацию, но сейчас мне предстояло кое-что увековечить. Лана упорно делала вид, будто не обращает внимания на то, как я переношу к себе данные ее паспорта. Вероятно, она прекрасно понимала, какую цель я преследую.
      Послышался стук в дверь.
      - Открыто! - крикнула Ярослава.
      Вошедшие подруги увидели, чем я занимаюсь, и сами положили передо мной свои паспорта.
      - Перепись населения началась? - Зоя заглянула в спальню и прошла к приоткрытой двери балкона. - Вы нам не доверяете?
      - А вы знаете кого-то, кому можно доверять? - поинтересовался я, подвигая проработанный паспорт Лане и берясь за новые.
      - Что ж, и вы нам свой в таком случае покажете? - осведомилась Тамара. - Вы же сами говорили, что мы в равном положении.
      - Не совсем. Я сказал «почти в равном». Согласитесь, у меня гораздо больше причин опасаться ненужного разоблачения, чем у вас.
      - В то время как на вашей фотографии запечатлены именно мы. Вам не кажется это достаточным?
      - Но фотографировал-то Костя, - ответила за меня Ярослава. - Значит, он тоже там был.
      Оставалось только удивляться ее сообразительности. Я пошлепал ее по попке и заглянул в открытый паспорт, со страницы которого на меня смотрела моя теперешняя собеседница.
      - Так, Зоя Петровна Васильева, поглядим, кто вы такая. Выдан... так, это неважно. Родилась... о, да вам уже четверть века! Из Челябинска, значит? Не бывал, но слышал. В Москве что ни девушка, то обязательно из Челябинска. Кто же там у вас остался? А прописочка-то московская. Что, всего год как москвичка?
      - Это паспорт новый. Прежние штемпеля в старом остались. - Она как будто оправдывалась.
      - Понятно. Так. Никакого семейного положения. Никаких детей. Что ж вы так задержались?
      - Да уж так получилось.
      - Не забыть главное - номер. - Я повернул паспорт боком. - Готово. Поздравляю.
      - Знать бы еще, с чем? - Она забрала свою книжицу и сунула в задний карман джинсов.
      - Пока сказать действительно трудно. - Я перешел к документу Тамары. - Но интуиция подсказывает, что вам, Зоя Петровна, так будет лучше. Да и спокойнее, согласитесь.
      - Куда уж спокойнее! - Девушка безрадостно улыбнулась и вышла на балкон.
      - Сделать вам кофе, Костя? - спросила Ярослава.
      - Уже поздно. - Желание девочки быть мне нужной я не мог не отметить, но не хотел, чтобы оно превратилось у нее в навязчивую идею. Это единственное, что могло бы в конце концов меня от нее отвратить, поскольку я не признавал фанатизма ни в какой форме и всегда сторонился тех, в ком видел его неуемное проявление. - Да и тебе пора ложиться.
      - Нет, - сказала Ярослава.
      - Теперь посмотрим, что у нас здесь, - взялся я за второй паспорт. - Тоже Васильева, но только Федоровна. Однофамилицы, полагаю? Однофамилицы, а, Тамара Федоровна?
      Девушка неохотно кивнула. Пока я переписывал себе в блокнот остальные данные, она, надев маску равнодушия, тоже вышла на балкон и стала о чем-то переговариваться с Зоей.
      Кроме фамилии, общим у девушек был только год рождения. Судя по штемпелям, Тамара оказалась москвичкой. Прописаны они тоже были по разным адресам. Переписав номер, я отодвинул паспорт, убрал блокнот в нагрудный карман (Лана иногда поглядывала на меня с недоверием, и я решил, что лучше на время оставить записи при себе), спохватился и сказал:
      - А что, рабыням нужно особое приглашение?
      - Мой паспорт у вас, - процедила Лана сквозь зубы. - Она вам его первым дала. Уже потеряли?
      Действительно, третий паспорт лежал у меня под боком на диване.
      - Вероятно, твоя мама больше всего смущается своего возраста, - заметил я, обращаясь к девочке. - А казалось бы, ну и что, что мы почти ровесники? Так даже лучше: взрослая женщина сознательно идет в добровольное рабство. - Обратив внимание на то, что паспорт старый, я на всякий случай переписал все места ее бывших прописок. Их было три: предпоследним значился Ленинград, а первым - вот те на! - город Владимир. Это обстоятельство немало меня удивило. Всю дорогу Лана ни разу не обмолвилась о том, что по сути возвращается на родину. Судя по дате, ей, правда, было семнадцать лет, когда она выписалась отсюда, но все равно замалчивание этого факта выглядело по меньшей мере настораживающе. Опять моя болезненная подозрительность? Наверное. Но запомнить эту деталь стоит. - Кстати о добровольном рабстве. Оно по-прежнему нигде не зафиксировано. Не пора ли придать ему более официальный статус? А, Руслана Сергеевна? Что вы на это скажете?
      - А что для этого нужно? - подсела ко мне еще более оживившаяся Ярослава. - Давайте зафиксируем. Я согласна.
      - Ты здесь не при чем, - сказал я, обнимая девочку за плечи и прижимая к себе. - Тебе еще нет шестнадцати. Хотя, если подумать, здесь твоя мать и она может взять ответственность на себя. Что, попробуем?
      - Попробуем! - обрадовалась девочка. - Мам, бросай свой телевизор. Ты его все равно не смотришь. Давай будем рабынями по-настоящему.
      Лана посмотрела на дочь, подняв бровь. Перевела взгляд на меня. Развела руками.
      - Всяк сходит с ума по-своему. Что вы еще придумали?
      Приняв это за согласие, я окликнул подружек, нежно обнимавшихся на нашем балконе.
      - Поступило предложение, - сообщил я им, когда они вошли с одинаково-выжидательными улыбками. - Как тут было сказано, «сходить с ума». Я не согласен с такой постановкой вопроса, но согласен с самим вопросом. Предложение сводится к тому, что сейчас будут написаны три расписки, в которых вы, причем совершенно добровольно, объявите себя моими рабынями. Считайте, что я пользуюсь случаем.
      - А отказаться мы можем? - посерьезнела Тамара. - Вы же сказали, что решение добровольное.
      - Разумеется. Хотя на вашем месте я бы воспользовался принципом добровольности, чтобы согласиться, а не отказаться. Просто так нам всем будет еще спокойнее. Есть какие-нибудь возражения?
      - А что вы от нас потребуете, если мы напишем? - Зоя смотрела на меня сверху вниз, сунув большие пальцы в кармашки джинсов. - И что взамен получим мы?
      - Взамен вы не получите ничего, кроме строгого хозяина...
      - Уж это точно, - кивнула Лана.
      - ...и права быть высеченной по любому поводу и без него. А что до требований, то они сводятся к банальному подчинению. Это не коммерческое предприятие, - опередил я вопрос Тамары. - И не финансовое закабаление. Спросите Лану, дорого ли ей обходится наше знакомство. Думаю, она вам скажет, что в минусе пока только я. Но это значения не имеет. Во всяком случае, у меня достаточно средств, чтобы не интересоваться вашими. Чего у меня нет, так это ваших тел. Соблаговолите-ка раздеться.
      Произнесено это было настолько будничным тоном, что в первый момент девушки меня не поняли. Пример им показала Ярослава, которая спрыгнула с дивана и через мгновение стояла по стойке смирно, облаченная лишь в наряд из своих длинных волос. Я обратил на нее не больше внимания, чем на телевизор, который Лана со вздохом выключила. Полулежа на диване, я ждал. Вжикнула молния на джинсах. Бесшумно расстегнулись пуговицы легких рубашек. Диван под Ланой тяжело задышал. Кликнули застежки на лифчиках. На стеклянной крышке стола росла горка снимаемой одежды.
      Ярослава была вынуждена шагнуть в сторону, когда рядом с ней встали в шеренгу еще три голые женщины. Руки также опущены. Подбородки подняты, как на плацу во время смотра войск. Я некоторое время смотрел на них, как будто сравнивая, хотя на самом деле мною владела нерешительность, вызванная неожиданностью от столь быстрого согласия. Уж на то, что Тамара проявит такое завидное послушание, я никак не рассчитывал.
      В комнате воцарилась все более затягивающаяся пауза.
      - Спиной, - скомандовал я.
      Женщины нестройно повернулись и снова расправили плечи.
      Я подумал, что вот именно сейчас кофе бы не помешало. Или не помешал.
      Если не считать девочки, наиболее близкой к моему идеалу была Зоя. Не скажу, что я не удостоверился в этом еще у озера, однако сейчас обстановка и свет располагали к более внимательному сопоставлению, и я не мог не заметить, что тело Ланы все же уступает обеим девушкам в упругости, тогда как спина, бедра и особенно ягодицы Тамары лишены той гибкости и плавности, которыми вдосталь наделена ее подруга. Не скажу, что тело блондинки отличалось мужеподобностью форм - со спины Тамара производила впечатление скорее девочки-подростка, чем ладного юноши, - но при возможности выбрать себе модель я бы все-таки выбрал не ее, а брюнетку Зою.
      - Тамара, повернись-ка еще раз ко мне лицом.
      Да, так и есть, волосы на лобке она не тронула краской, и они со всей очевидностью выдавали истинный ее цвет - глубокий черный. Густые завитки даже лоснились от черноты.
      - Хорошо. Встань спиной.
      Тамара что-то буркнула себе под нос. Мне показалось, она сказала:
      - Не думала я, что этим все кончится...
      - Это только начало, - заметил я.
      Все женщины, кроме Ярославы, оглянулись. На лице Зои читалось напряженное внимание. Тамара пыталась улыбнуться. Лана хмурилась.
      На какое-то мгновение увидев происходящее со стороны, я не поверил своим глазам. С какой стати трем взрослым женщинам стоять совершенно нагими перед посторонним мужчиной да еще в компании несмышленой девочки, гордой тем, что повторяет их действия? Или они - ее? Ведь мне могло же на всех так подействовать заурядное лишение жизни двух придурков, родившихся лишь затем, чтобы было на кого напялить две ведомственные фуражки. Разве я выглядел в их глазах человеком, который в самом деле способен угрожать расплатой за соучастие? Пусть даже такой невозмутимый и хладнокровный, каким я себя сейчас ощущал. Или они чувствовали пистолет в моей сумке? Или на взрослые игры в рабов готова отважиться любая женщина, если ей только подсказать, что делать?
      - Теперь все раздвигают ягодицы.
      Они послушались меня! Я видел перед собой четыре крохотных сморщенных отверстия, вовсе не предназначенных для того, чтобы ими любовались, как любовался я, откинувшись на спинку дивана и положив ногу на ногу. Ни одна не замешкалась, ни одной не потребовалось повторять дважды. Четыре анальные дырочки в тенистых расщелинах между растянутых в стороны упругих долек, растянутых красивыми женскими пальцами с длинными ногтями. Нет, у Ярославы и Тамары ногти пострижены. Но у всех маникюр. У Зои - темно-фиолетовый. У Ярославы и Ланы - розовый. У Тамары - изумрудный. Неужели им не больно с такой силой впиваться ногтями в собственные ягодицы?
      - Руки за голову.
      Вот только сейчас Лана несколько отстала от остальных. Ярослава, как всегда, первая. Тамара и Зоя подняли руки одновременно, как дуэт девушек из синхронного плавания. Интересно, они занимаются каким-нибудь спортом? Мне всегда хотелось найти модель, которая занималась бы спортом, точнее, конным спортом. Чтобы у нее была своя лошадь. Чтобы можно было запечатлеть ее обнаженной в седле. А лучше без седла. Не в манеже, а где-нибудь на природе, в поле, среди зимних сугробов.
      - Ярослава, ты согласна быть моей рабыней?
      - Я согласна, - без паузы ответила девочка. - Быть вашей рабыней.
      - Зоя, ты согласна быть моей рабыней?
      - Согласна, - сказала Зоя, едва удержавшись от того, чтобы оглянуться. - Согласна.
      - Лана, ты согласна остаться моей рабыней?
      Она наклонила голову.
      - Не слышу.
      - Согласна.
      Тамару я пропустил умышленно. Хотел, чтобы она понервничала. Хотя, наверное, я просто не был до конца уверен в том, что ей все это нужно и что из ее уст я тоже услышу согласие. Я посмотрел на напряженную спину и чуть заметно вздрагивающие ягодицы. О чем она думает? Вспоминает наш разговор на берегу озера?
      - Тамара.
      - Да, я согласна.
      Почему я решил, будто она может ответить иначе? Во всяком случае, она же принимала участие в нашей импровизированной водной оргии и беспрепятственно позволила мне проникнуть в нее, покоясь на плечах подруги.
      - Ты даже не поинтересовалась, о чем я тебя хотел спросить. - Теперь я был на ты с ними со всеми. - Ты даже не знаешь, на что дала свое согласие. Ярослава. - Девочка повернулась ко мне полубоком. - Принеси из шкафа в спальне розги.
      Она скрылась в соседней комнате, но вернулась с пустыми руками.
      - Их там нет...
      - Думаю, я знаю, где они. - Подала голос Лана. - Кажется, я их вчера днем переложила.
      Заминка подействовала мне на нервы. Вероятно именно поэтому, когда розги наконец оказались у меня в руке, а Тамара послушно нагнулась и выпятила задницу, первый стежок оказался сильнее, чем я предполагал. Девушка отрывисто всосала через зубы воздух и непроизвольно выпрямилась.
      - Еще раз.
      Она боязливо подставила ягодицы и замерла. Я стегнул слабее, и она успокоилась.
      - Кто хочет получить горяченьких?
      - Я, - вызвалась Ярослава и ойкнула, когда тонкий прут ожег ей правую ляжку. - Ай, ай! Можно еще?
      - Кого следующую? - входя в азарт, чуть не выкрикнул я.
      - Маму!
      Розга ужалила крестец Ланы.
      - Кого!
      - Зою! - прошипела Лана.
      - Кого!
      - Лану! - отомстила получившая свое девушка.
      - Кого!
      - Меня!
      - Кого!
      - Меня!
      - Кого!
      - Зою!
      - Кого!
      - Ярославу!
      - Кого!
      - Тамару!
      - Кого!
      - Лану!..
      Я скоро вошел в раж и едва успевал выслушать следующее имя. Если кто-нибудь, следуя заразительному примеру Ланы, называл себя дважды, а то и трижды, каждый последующий удар оказывался гораздо сильнее. Ярослава отчаянно смеялась, уперев руки в полусогнутые колени и поглядывала на стоявших примерно в таких же позах старших подруг. Услышав в очередной раз, что называют ее, Лана попыталась машинально подставить ладонь, но сразу же об этом пожалела и заскулила. Тамара не сдержалась и захохотала. Зоя стала ей вторить. Некоторое время девушки перенаправляли удары друг на друга. Когда Лана впервые выкрикнула имя дочери, я почувствовал, что скоро игру придется прекращать. Тем более что Ярослава не замедлила ответить тем же и обрадовалась, когда мой удар заставил Лану взвыть.
      - Первая, кто скажет «стоп», - объявил я, выдержав паузу, - получит розгой десять раз, но после этого порка будет закончена.
      Меня никто как будто не услышал. Рабыни торопились передать боль одна другой, не думая брать ответственность на себя. Про себя я удивлялся тому, что ни одна из них не сделала ни шага в сторону, не уклонилась от моей руки, воспользовавшись свободой своего положения. Казалось, устал только я. Четыре пары ягодиц передо мной были безжалостно перечеркнуты красными рубцами и гуттаперчево отдергивались после каждого удара, но сразу же возвращались за добавкой. Наконец я сумел хлестнуть Тамару настолько сильно, что она забыла, кого хотела называть и вместо этого выдохнула:
      - Стоп...
      Я поднялся с дивана.
      - На кресло. На колени. Руками возьмись за спинку.
      Остальные женщины обступили нас и молча взирали на последнюю экзекуцию. Нанеся семь звонких стежков, я передал розгу Зое. Та странно посмотрела на меня, но не стала возражать и расписалась на ягодицах подруги еще одной пунцовой полоской. Я кивнул на Лану. Зоя вручила розгу ей. Лана ударила без размаха, зато хлестко. Тамара уткнулась лбом в кожаную спинку кресла. Колени ее дрожали. Оказавшаяся последней в очереди, Ярослава долго примерялась и неожиданно для всех нанесла удар изо всей силы. Тамара доже не охнула. Просто повалилась на кресло боком и скривила вмиг подурневшее лицо в гримасе неподдельной боли. Зарыдала. Утешать ее никто не стал, и она, видя это, сама скоро успокоилась.
      - М-да, теперь только по ночам купаться и остается, - сказала Зоя, разглядывая себя через плечо в зеркале. - Жуткая картина. Нам, похоже, осталось лишь поблагодарить вас, Костя.
      - Это бы вовсе не помешало, - согласился я, опустился обратно на диван и протянул к ней левую руку.
      Зоя не сразу поняла, что от нее требуется, и сначала просто неловко ее пожала. Я усмехнулся:
      - На колено и целуй.
      Девушка замешкалась, заметив, с каким нетерпением за ней наблюдают Лана и особенно Ярослава. Даже Тамара, вытирая слезы со щек, смотрела на нее исподлобья. Я ждал, не опуская руки. Она опустилась возле стола на оба колена, взяла меня за пальцы и ткнулась носом в тыльную сторону ладони. Я почувствовал ее теплое дыхание и прикосновение не то подбородка, не то сухих губ. Странно подумать, что только накануне мы с ней обменялись первыми фразами, а за день до этого я вообще старался избегать ее своим вниманием. Все течет, все изменяется.
      - Кто следующая?
      Не успела Зоя смущенно подняться, как на ее месте оказалась Ярослава. Она постаралась в точности повторить только что виденные движения старшей подруги, но вместо того, чтобы самой приблизиться, потянула меня за кончики пальцев к себе. Я неохотно поддался, и был вознагражден сразу двумя поцелуями - в те костяшки, на которые при расчете дней в месяце приходятся май и июль. Мне даже показалось, что прежде чем встать и уступить руку матери, она успела лизнуть ее. Во всяком случае между костяшками остался влажный след.
      Лана сопровождала поцелуй несколько высокопарным:
      - Спасибо, господин, - не то с иронией, не то следуя какой-то собственной традиции. И уж наверняка так, чтобы слышали остальные.
      Оставшаяся последней Тамара предложила на мой суд некую компиляцию из действий своих предшественниц: как я и предлагал, она встала только на одно колено, церемонно подложила свою руку под мою ладонь, а не взяла за нее, вся подалась вперед, наклонилась и, вытянув губы в трубочку, коснулась ими первых фаланг четырех пальцев. Произнеся «Спасибо, мой господин...», она осталась стоять на колене, выжидая моих дальнейших указаний. Только уголки глаз ее теперь чуть заметно улыбались.
      Я высвободился и снова откинулся на спинку дивана.
      - Кстати, милые дамы, мы кое-что с вами забыли. - Я извлек из кармана блокнот и открыл на том месте, где значились адреса девушек. - Продиктуйте ваши телефоны.
      - Мобильные? - Зоя опустила взгляд на Тамару.
      - От мобильных легко избавиться. Лучше домашние. По адресам я их при желании потом все равно найду, но будет правильнее, если о себе расскажите вы сами.
      - Сто шестьдесят девять, - заговорила Тамара, только сейчас поднимая на меня глаза. - Тридцать восемь...
      - Это где-то недалеко от Преображенки, - хмыкнул я. - Случаем не улица Подбельского?
      - Случаем она самая. - Тамара встала с колен и стала осторожно потирать ладонями ягодицы. - Ну вы мне и удружили!
      - Может быть, вы и мою улицу так же легко угадаете? - В голосе Зои прозвучало легкое возбуждение.
      - А ты что, тоже живешь не по адресу прописки? У Тамары-то в паспорте вовсе не Подбельского значится.
      - Просто мы там с ней вместе снимаем квартиру. А если вы хотите связаться именно со мной, и меня нет на месте, можете попробовать позвонить по сто сорок, ноль пять...
      - Вас еще не снесли? - хитро подмигнул я.
      - В каком смысле?
      - Это же пятиэтажные хрущебы на Молодежной, разве нет? Так получилось, что я, как видишь, неплохо знаю и этот район. Так не снесли, выходит?
      - Да нет, слава Богу. - Возбуждение Зои перешло в сдерживаемый восторг. - Никогда не видела, чтобы так запросто улицы по телефонам угадывали. Может быть, вы телепат?
      - Может быть. - Я заглянул в блокнот, стараясь припомнить что-то важное. - Должны же рабыни иметь причину уважать своего господина. Желательно, правда, не одну. Ну да с этим мы еще разберемся. - Я вспомнил. - Так, теперь, девицы-красавицы, имена.
      Она непонимающе воззрились на меня, как в гоголевской немой сцене. Стало слышно, что в ванной капает вода. Я строго взглянул на Ярославу.
      - Ну-ка сбегай закрой кран поплотнее. Терпеть не могу капели. Имена? - продолжил я, когда она через мгновение вернулась, потирая пальцы. - Да, имена. Имена, которые присваивают своим рабам хозяева. Или клички. Не приходилось об этом слышать никогда?
      - Я слышала! - обрадовалась Ярослава. - Фея Вероника тоже всегда так делала.
      Обе девушки удивленно посмотрели на нее.
      - Героиня современной детской порнографии, - пояснил я, одобрительно кивая девочке. - И как же она их называла, дитя мое?
      - Обычно она присваивала им имена по тому предмету, каким ими пользовалась.
      - А если попробовать то же самое сказать по-русски?
      - Ну, жила у нее, например, одна рабыня, у которой были очень красивые рыжие волосы, пышные и густые. Так фея Вероника, всякий раз, когда шла в баню, брала ее с собой и пользовалась ее волосами как мочалкой. И девушку эту звала поэтому Мочалкой.
      - Понятно. - Я определенно хотел при случае разжиться этой замечательной сказочкой.
      - А еще у нее был раб, которого она звала Поршень. Он...
      - Чем он занимался, нам ясно из без комментариев, - остановил я поток ее красноречия. Давайте ближе к теме. Сейчас я каждой из вас дам имя, которое вам предстоит хорошенько запомнить. Потому что всякий раз, когда я буду вас им называть, это значит, что мы перешли на отношения господин-раба. Эти отношения заканчиваются в тот момент, когда я снова называю вас обычным именем. Условие понято? - Женщины довольно дружно кивнули. - Принимается? - Снова закивали. - Хорошо. Ярослава, встань передо мной. Начнем с тебя.
      Девочка гордо пробилась вперед и застыла по стойке смирно. Мне так и хотелось погладить ее по чуть выпирающему животу. Остальные женщины без особого энтузиазма разошлись по комнате, дожидаясь своей очереди. Это навело меня на мысль придать обряду посвящения ореол таинственности. Протянув руку и обняв Ярославу за шею, я усадил ее к себе на колено и шепнул в маленькое ушко:
      - Ты будешь наречена Синдереллой. Запомни.
      - А что это значит? - так же тихо спросила она.
      - Ничего особенного - Золушка.
      - Не хочу быть Золушкой!
      - Твое мнение меня сейчас не интересует.
      - Ладно. Я запомнила. А что дальше?
      - Встань опять на колени, поцелуй мне ногу и объяви во всеуслышанье свое новое имя.
      Дважды Ярославу упрашивать не пришлось. Последовавшая за ней Зоя тоже решила было сначала опуститься передом мной на пол, однако я поднял ее за подбородок, и она покорно устроилась у меня на колене. Ощущая приятную тяжесть голых ягодиц, я положил ладонь под ее прохладную грудь и притянул поближе. Она наклонилась к моим губам.
      - Ты будешь наречена Сомбреро.
      Зоя с серьезным видом кивнула, будто кто-то спрашивал ее согласия, соскользнула на колени, задев стеклянную крышку стола, пала ниц, как незадолго перед ней проделала Ярослава-Синдерелла, коснулась лицом моего далеко не чистого ботинка и, подняв на меня усталый взгляд, сказала:
      - Господин назвал меня Сомбреро.
      Ярослава сделала это объявление по-другому, однако формулировка Зои понравилась мне больше. Я благосклонно смотрел, как она поднимается на ноги, и сделал знак приблизиться Лане. Ее полной грудью, когда она сидела у меня на колене, я играл дольше, чем грудью Зои, дожидаясь, пока окончательно ни одеревенеет бурый сосок. Торопя меня, Лана подставила розовеющее от стыда ухо. Я лизнул мочку, все еще не зная, что сказать.
      - Ты будешь наречена...
      Мне захотелось поиздеваться над ней. Не знаю почему, но я считал, что она этого заслуживает. Ярослава была здесь не при чем.
      - ... Лола.
      Я с удовольствием почувствовал, как она вся напряглась и отшатнулась от меня. Забавно было бы узнать, о чем она подумала? О своем брате Юрии? О незавидной судьбе своей тезки? О том, что я намекаю на ее собственную возможную перспективу в случае, если она не перестанет то и дело проявлять в общении со мной свой норов, тем более при посторонних? На самом деле это имя пришло мне в голову непроизвольно, и все вышеперечисленные ассоциации последовали за ним уже позже, когда она, не поднимая лица от пола, глухо, но громко произнесла:
      - Господин назвал свою рабу Лолой.
      «Свою рабу»? Двойное признание - так даже лучше. Она не спешила вставать, и я был вынужден легонько отпихнуть ее ногой. Глаза Ярославы сверкнули озорными огоньками, когда она увидела, во что на ее глазах превращается мать. Девочка почему-то считала свое нынешнее положение более завидным, хотя по сути сейчас все были передо мной равны. За исключением разве что Тамары, только готовящейся к посвящению. Осторожно устроившись у меня на колене и морщась от боли, она, не дожидаясь моих слов, шепнула одними губами:
      - Выберите меня.
      Мне было невдомек, о каком выборе она толкует. Вероятно, начитавшись популярных книжек о гаремах, она полагала, будто нынешней ночью новоиспеченный падишах пригласит на свое ложе одну из невольниц, и захотела, чтобы эта участь досталась ей. Я не стал ее разуверять и только сказал:
      - Ты будешь наречена Чернавка.
      Я все-таки не мог избавиться от ощущения, что передо мной отнюдь не блондинка. Черное руно густых завитков у меня под пальцами - тому подтверждение. Похоже, девушка даже не удивилась своему новому имени.
      - Теперь меня зовут Чернавка, - объявила она едва сдержавшим смешок подругам и опустилась на пол. Вероятно, меняя порядок церемонии, она тем самым пыталась лишний раз обратить на себя мое внимание и заставить не забыть о своей просьбе.
      Я ее вольность проигнорировал. Мне уже не терпелось двигаться дальше. Тем более, что скоро всем нам расхочется предаваться играм, а захочется спать.
      - Для окончательного утверждения наших с вами отношений нам понадобится бумага. Лола, у тебя нет обычных белых листов или на худой конец тетради в клетку?
      - Хорошая тетрадь есть у нас, - сказала Зоя. - Но она в номере.
      - Сходи. - Зоя с готовностью взялась за одежду, по-прежнему сложенную горкой на столе. - - Нет, сходи так.
      Она посмотрела на Тамару.
      - Где наш ключ?
      Чернавка обеими руками подняла весь ворох над столом, и ключ с тяжелым стуком выпал на стекло. Сомбреро подхватила громоздкий брелок. Предчувствуя опасность быть застигнутой врасплох, она вся преобразилась. Сопровождаемая завистливым взглядом Ярославы, она приоткрыла входную дверь, выглянула в коридор и исчезла. Я представил себе, как она, голая и испуганная, несется через весь этаж, надеясь остаться незамеченной. Достаточно ли дня нее такого испытания?
      Ярослава подошла к двери и заняла наблюдательный пост. Лана и Тамара, не зная, что делать, остались стоять. Тамара украдкой продолжала тереть ягодицы. Лана посматривала на меня и тоже молчала.
      - Несет! - Девочка отступила, пропуская в комнату запыхавшуюся от быстрого бега Зою.
      На стол передо мной была положена толстая зеленая тетрадь, листы которой были скреплены в двух местах дешевыми серебристыми скрепками. В былые времена подобные тетради проклеивались добротным клеем и выглядели гораздо убедительнее, однако для моих нынешних целей именно такая подходила как нельзя лучше.
      - Так, ручка у нас есть. - Я развернул тетрадь посередине и стал колпачком распрямлять дужки скрепок. - Синдерелла, мне понадобится иголка. Только не говори, что твоя мама забыла ее в Москве.
      - Возьми из несессера в моей сумке в шкафу, - сказала Лана.
      Пока Ярослава искала иголку, я открыл обе скрепки и снял с них первый лист. Подумав, разорвал пополам по линии сгиба. Точно также поступил еще с одним.
      - Этого будет вполне достаточно. На контракты у нас нет времени, а потому хватит и расписок. Ну что, нашла?
      Девочка торжественно вручила мне длинную иголку с продетой в ушко черной ниткой. Я воткнул ее в чашечку лежавшего здесь же лифчика. Кто-то ойкнул, представив, что бы было, если бы лифчик не был заранее снят. Я указал на диван рядом с собой. Ярослава котенком прыгнула на него, подхватив листок и ручку, но я остановил ее.
      - Тобой мы закончим. Сомбреро, садись ты.
      Просто я еще не придумал, какой текст должен составлять расписку несовершеннолетней девочки. С девушками было яснее.
      - Бери ручку. Пиши. Настоящей безусловной распиской... нет, лучше все-таки начинать не так. Возьми другой лист. Будем лаконичными. Примерно посередине напиши с большой буквы: Расписка. Красивый почерк! - Улыбаясь, Зоя ждала, не отрывая руки от бумаги. - Выдана моему господину - «господину» с большой буквы, да, именно так - в том, что он является безусловным - пожалуй, это определение все же стоит использовать для пущей юридичности звучания - пишешь? - безусловным хозяином меня, своей покорной рабыни, нареченной им Сомбреро, и обладает над моими телом и душой - да, так и пиши - и душой единоличной властью. Я согласна беспрекословно слушаться моего Господина во всем, что на его взгляд - «его» исправь тоже с большой буквы - не может повредить моему здоровью - подпустим немного демократии, не помешает - и что доставит ему удовольствие. Срок действия данной расписки не ограничивается ничем, кроме Его желания и милости. Получилось? Покажи-ка. Смотрится очень даже неплохо. Теперь вот тут поставь сегодняшнее число. Где там наша иголка? Давай мне свой указательный палец. - Зоя не успела и пискнуть, как на розовой подушечке образовалась густая алая капелька. - Оставь отпечаток под числом. Не спеши отрывать палец от бумаги, помни ее, пусть оттиск будет почетче. Ну вот, смотри какая ты молодец! Просто хоть сейчас подшивай в личное дело. Спасибо за автограф. Следующей пусть будет... Чернавка.
      Тамара вздрогнула. Желания собственноручно повторять только что услышанный текст у нее было не больше, чем у меня - останавливаться на достигнутом. Я вручил ей ручку и жестом пригласил сесть рядом. Зоя передвинулась на дальний край дивана, но пока Тамара писала, встала и вышла на балкон.
      - ... кроме Его желания и милости, - додиктовывал я, когда Зоя с едва сдерживаемым смехом вбежала обратно, прикрывая рот и стараясь держаться на цыпочках.
      На наши удивленные взгляды она ответила поднятым пальцем, призывавшим хранить тишину.
      - Там на балконе соседи. Кажется, меня заметить не успели.
      - Так, задерните шторы, - распорядился я и повернулся к Тамаре. - Написала?
      Девушка написала и теперь сама подставляла руку, чтобы уколол ее иголкой. Никогда бы не подумала, что наши черно-белые подружки окажутся настолько сговорчивыми. Вероятно, оторванность от дома и новое окружение действует на человека как-то по особенному. Я давно замечал, что все мы в той или иной степени склонны непроизвольно ограничивать наш мир воображаемыми, но оттого ничуть не менее действенными рамками. Оказавшись в санатории, в туристической группе, в школе, на работе или на даче, мы невольно сосредотачиваемся на тех, кого видим, и сужаем границы мировосприятия до нескольких человек - так называемого «круга общения». Замешкайся мы в нем, и вот уже среди них мы выбираем себе друзей и недругов, жен и мужей, как будто вне его протекает чужая, недоступная нам жизнь. Точно также происходит и с работой, когда «коллектив» буквально отказывается понимать, что за стенами душного офиса и вне бумаг со знакомыми до боли подписями и названиями существуют другие компании, другие офисы, другие интересы. Мы устроены настолько несовершенно, что всегда стремимся к упрощению и концентрируем все увиденное и услышанное вокруг себя вместо того, чтобы понять - все едино. И потому мы не узники привычек и рамок известного, а самоценные самодостаточные индивидуумы, во власти которых выбирать свой собственный путь и находить свой мир не там, где есть он, а там, где есть мы.
      - Следующая. Лола, почему такая грустная физиономия? Посмотри лучше на свою дочь, у нее скоро рот порвется от улыбки.
      - Радоваться, конечно, есть чему, - пробормотала Лана, занимая место Тамары и вооружаясь ручкой и бумагой, - но только объясните мне, непосвященной, какая польза и кому от того, что я напишу эту замечательную расписку? Тут все равно нету ни вашего имени, ни моего. Я ничем себя с вами не связываю.
      - Напрасно ты так полагаешь, моя дорогая, - возразил я. - Любой криминалист, сравнив отпечатки пальцев и взяв анализ крови, без труда установит, что ты - это ты. В отличие от подписи или имени этого подделать даже при большом желании никак нельзя. Согласна?
      - А ваше имя? - Она уже выводила слово «расписка».
      - Что ж, здесь, действительно, есть небольшой подвох. И меня весьма трогает, что ты так обо мне заботишься. Ей Богу, не стоит. Если вчитаться в то, что ты сейчас напишешь, то становится вполне понятно, что по сути твоим господином может являться любой, в чьих руках этот листок. Разве нет?
      - Что вы хотите этим сказать? - Лана сделала паузу, призывая остальных подруг к вниманию, поскольку вопрос касался и их. - Мы пишем расписки для вас, а вы их отдадите кому-нибудь, кого мы даже не знаем? Давайте я хоть припишу: «Не для передачи третьем лицам» или что-либо в этом роде.
      - Пиши, если хочешь, однако эта приписка не будет иметь ни малейшего веса и ты уже сама ответила почему: когда не указано ни первое, ни второе лицо, нет и третьего. Но ты не переживай, я никому вас отдавать не собираюсь. А подобная форма страхует меня от того, что и вы не станете меня никому выдавать.
      - Каким, интересно, образом?
      - Разумеется, до нашего расставания завтра вечером в Москве вы можете эти расписки выкрасть и уничтожить, что некоторым образом освободит вас от данного слова, во всяком случае, от зависимости моральной. Но если нет, то у меня будет возможность, например, передать их в надежные руки и тем самым заручиться поддержкой, о которой вы даже не будете знать. Зато вы точно будете знать, что я не тот, за кем стоит охотиться, поскольку моя нейтрализация не повлияет на расклад сил.
      Не думаю, что кто-нибудь из слушавших меня сейчас, понял все, что я имел в виду. Я и сам не до конца верил в логику своих умозрительных построений, но чувствовал, что порассуждать вслух стоит. Хотя бы для собственного успокоения.
      Лана отложила ручку. Я собрался было приструнить ее, но увидел, что расписка дописана до последней точки. Наверное, сказывалась усталость. Борьба могла откладываться на утро.
      - Синдерелла, а ты чего ждешь?
      Ярослава схватила мать за руки и поторопила встать. Устроившись на диване по-турецки, она вопросительно посмотрела на меня, почесала ручкой нос и прищурилась.
      - Что писать?
      - Пиши: Расписка. Выдана моему Господину в том, что он является безусловным хозяином меня, своей покорной рабыни, нареченной...
      - Но все уже такое писали. Вы же говорили, что сочините мне другую.
      - Пиши: ... нареченной им Синдереллой, и обладает над моими телом и душой...
      - «Душой» через «о» или «ё»?
      - Лучше через «о». Так... неограниченной властью. Точка. Новое предложение: Я согласна беспрекословно слушаться моего Господина во всем, что на его взгляд не может повредить моему здоровью и что доставит ему удовольствие. Срок действия данной расписки не ограничен ничем, кроме Его желания и милости. Вот теперь допиши: Расписка составлена в присутствии моей матери и с ее согласия.
      Ярослава писала, не глядя на мать. От усердия она высунула кончик языка и, если бы не полная нагота, казалась примерной школьницей выполняющей диктант. Закончив, протянула ко мне пальчик и зажмурилась. Я осторожно уколол. На листе бумаги появилась последняя придавленная клякса.
      - Осталось только вам уколоться, чтобы уж мы все были соединены кровью, - заметила Лана.
      - Воздержусь.
      - Боитесь? - обрадовалась Ярослава. - Попробуйте, это совсем не больно!
      Я пропустил ее замечание мимо ушей и воткнул иголку обратно в лифчик.
      - На сегодня хватит, милые дамы. Одевайтесь и расходитесь по домам. Вы не поверите, но я хочу спать.
      Постукивая краями расписок о крышку стола и складывая их вместе, я наблюдал, с каким разочарованием мои рабыни-новобранцы выполняют первый приказ в новом качестве. Неужели они рассчитывали на нечто иное? Похоже, Лана не успела их достаточно подготовить. Да и сама она сейчас выглядела не слишком радостной, но тому были, наверняка, несколько иные причины. Ярослава просто забрала со стола свои вещи и побросала их в кресло. Заметив мой взгляд, расплылась в довольно глупой улыбке.
      - Мы же никуда не уходим...
      Я пожал плечами и отправился в ванную чистить зубы, предварительно прихватив с собой фотоаппарат и телефон, чтобы произвести впечатление, будто мне и в самом деле досуг выходить в интернет и загружать провокационные кадры на свой сайт. В действительности я лишь извлек плату памяти, вставил чистую, а ее, заветную, тщательно упаковав в специальный пластмассовый футляр, сунул в кармашек блокнота.
      У меня возникло такое чувство, будто я собираю чемоданы перед дальней дорогой.
      - В детстве мы бы сказали «поматросил и бросил», - хмыкнула Лана, ожидавшая меня за дверью ванной.
      - А как бы ты сказала теперь? - поинтересовался я и взял ее двумя пальцами за сосок. Сосок не хотел напрягаться, но зато был безвольно податлив. - «Нашла коса на камень»?
      - Я почему-то предполагала, что вы либо отошлете нас всех, либо останетесь наедине с Зоей или Тамарой. Похоже, они обе были бы не против.
      Разумеется, я не стал ей говорить о том, что ничем не обоснованная, спонтанная расположенность ко мне девушек вызывает у меня настороженность. В моем взгляде Лана, должно быть, уловила ту отчужденность, которая в последнее время то и дело проскальзывала между нами. Ничего больше не сказав, она скрылась в ванной.
      - Вам понравилось убивать? - услышал я, входя в темную спальню.
      Свет во всех комнатах был уже выключен, и везде, кроме прихожей, царил мрак. На сером фоне простыней виднелась распростертая фигурка девочки. Она лежала на спине, раскинув руки и даже не удосужившись прикрыться одеялом.
      - Почему ты спрашиваешь?
      - Не знаю. - Ее тень пошевельнулась. - Мне бы, наверное, понравилось. Я и не думала, что это так просто: взять камень и ударить. Вам их совсем-совсем не было жалко? Ни чуточки?
      Я сел на край постели, не раздеваясь. Ярослава придвинулась. Я положил ладонь на то место, где через некоторое время обещали набухнуть нежные грудки. Широко открытые глаза девочки влажно поблескивали.
      - Так уж получилось, что я, вероятно, человек слабый. - Моя рука медленно двинулась вниз.
      - Почему? - Я почувствовал, как она напрягла живот.
      - Говорят, что только сильный человек способен на жалость.
      - Но я слышала, что женщины не любят слабых. А в вас сегодня все влюбились. Даже мама заревновала.
      - Ты так считаешь?
      - А вы что, не видите? Сомбреро и Чернавка очень хотели, чтобы вы с ними ушли. Я-то знаю. Выходит, вы совсем не слабый.
      На ее месте я бы не был настолько категоричен в выводах. Хотя, конечно, любовью или даже просто внезапно вспыхнувшей симпатией можно объяснить любые метаморфозы человеческого - а тем более женского - сознания. Любовь, как водится, зла. Ох уж эти дети! Все у них обязательно возведено в превосходную степень. При чем здесь любовь?
      - Только любовь здесь не при чем, - сказал я, поглаживая ее вдоль прохладной ноги. - Накрыть тебя одеялом?
      - А вы что, не собираетесь ложиться? - Она приподнялась на локте, всматриваясь в меня.
      - Собираюсь, но в гостиной. Как видишь, эта кровать действует на меня усыпляюще, и я не хочу проспать еще и завтрашнюю поездку.
      - Не бойтесь, я вас утром разбужу.
      - Кстати, тебе не попадались мои часы?
      - Какие?
      - Обычные. Ручные. Где-то оставил, теперь не могу найти.
      - Не попадались.
      Она прямо у меня под рукой перевернулась на живот и выгнула спину, как кошечка, которая ждет, что ее вот-вот погладят по шерстке. Вместо этого я потрепал ее по попке.
      - Больно, больно! - взвизгнула девочка.
      - Извини, красавица. Я и забыл, что тебе тоже досталось. Ничего, к завтрашнему все пройдет. Принести тебе чего-нибудь из холодильника?
      - Вы что, уже снова проголодались?
      - Я - нет. Может, ты?
      - Холодильник пустой, я проверяла.
      - Тогда давай ложиться спать. - Прежде чем встать, я запустил пальцы ей в волосы и легонько ткнул носом в подушку.
      - Ну, - сказала она обиженно, - не деритесь! Я же маленькая.
      - Что-то твоя мать долго не возвращается. - Я прислушался к шуму воды. Душ шелестел ровно, как будто ему никто не мешал. - Как ты думаешь, не захлебнулась?
      - Она любит поваляться в ванной. Не трогайте ее, у нее, наверное, тоже все болит.
      Я вышел в гостиную, включил верхний свет, осмотрелся.
      - Синдерелла, ты не знаешь, куда она убрала постельное белье?
      - Оно здесь, в шкафу, - отозвалась девочка и добавила: - Говорю вам, не тратьте зря время, ложитесь здесь, со мной.
      - Между прочим, если хочешь знать, твоя мать была мне благодарна за то, что я накануне вел себя с тобой прилично. Не будем ее разочаровывать.
      - Вот. - Она появилась в дверях с подушкой и простыней: голенький, зевающий ангелок с израненной попкой. - Вам одеяло дать или еще простынку?
      - Простынки будет достаточно.
      Застелив постель, я с раздражением заметил, что свет в прихожей по-прежнему не погашен. Я подошел к выключателю, посмотрел на ключ в замке и на всякий случай снова прислушался. Из ванной шумело, но как-то уж больно монотонно. Я постучал. Никто не ответил. Дернул ручку. Дверь открылась. Ванная комната была пуста.
      - Не хочешь на это полюбоваться? - крикнул я.
      Шлепки босых ног по полу. Голова девочки просунулась у меня под рукой, покрутилась из стороны в сторону, бросила косой взгляд снизу вверх и исчезла.
      - Убежала к своим новым подружкам, - сказала Ярослава. - Видите, она была вам так благодарна, что оставила нас наедине еще на одну ночь.
      - Полагаешь? - Я выключил душ и осмотрелся. - Голая ушла?
      Девочка пожала плечами, заметила ключ во входной двери, проверила.
      - Не заперто.
      Закрыла на замок. Брелок два раза громко стукнул о дерево. Делать в ванной больше было нечего, и я погасил свет. Выключенный душ дал как-то по-особому услышать тишину.
      - Все, поздно уже, - сказал я. - Утро вечера мудренее.
      Девочка убежала в спальню, и я еще некоторое время прислушивался к тому, как она возится с подушкой. Лежать на диване оказалось удобнее, чем я предполагал. Несколько минут я еще ждал, что Лана постучит и попросит впустить ее обратно, но всюду царил покой и умиротворенность, а свежий воздух с балкона усыплял лучше любого детектива. Кажется, последней моей мыслью в ту ночь было недоумение по поводу столь дерзкого поведения моей новообращенной рабыни, не предупредившей о своем неурочном уходе.
      
_________________





























Глава 17

Невозвращенка - На что потратить миллион - Суздальский узор -
Еще одно золотое кольцо - Побег
      
      
      
      
      - Бужу, как и обещала? - громко сказала девочка.
      Я открыл глаза. Как ни странно, она была уже одета и выглядела бодрой и веселой.
      - Попка больше не болит? - Я потянулся.
      Ночная тишина за окном сменилась сумасшедшим гомоном птиц. Пахло сосновой смолой. Солнечное отражение окна заполняло гостиную причудливыми пятнами.
      - Ну и где же была твоя мать? - поинтересовался я, откидывая простынь и садясь.
      - Не знаю. Она еще не вернулась.
      - Не вернулась? - Я наморщил лоб. - А мне казалось, я слышал ночью, как ты открывала ей дверь. Разве нет?
      Ярослава выглядела озадаченной, и я прекратил расспросы.
      - Умылась?
      Она кивнула.
      - Голодная? - Не заворачиваясь в простынку, встал и направился в ванную. - Я тоже.
      Спохватившись, быстро возвратился назад и проверил сохранность содержимого кармана рубашки. Блокнот с вкладышем и четырьмя расписками был на месте. Пользуясь тем, что девочка вышла на балкон и не видит меня, прихватил рубашку с собой.
      Вода не принесла ощущения свежести. Стоя под душем, я не мог отделаться от мыслей о Лане и предстоящем дне. Вернее, почти двух днях. Не знаю, каким именно обстоятельством было вызвано это желание, но сейчас мне больше всего на свете хотелось уехать отсюда и снова оказаться в Москве. Экскурсия по Золотому Кольцу постепенно превращалась в поход за Граалем, полный ненужных приключений и непредвиденных потерь. Утро вечера мудренее не было. Напротив, события вчерашней ночи предстали передо мной в тревожном свете, и я больше не был уверен ни в том, что располагаю бесспорным алиби, ни в том, что все свидетельницы произошедшего находятся у меня под колпаком. Их было для этого слишком много. И ночь большинство из них провело вместе. Не нужно было столь опрометчиво этого допускать. В конце концов не согласованный со мной уход Ланы выглядел недобрым предзнаменованием.
      Когда мы спустились в столовую, посетителей там было еще совсем не много. Тем не менее я указал Ярославе на отдельный столик, за которым мы вчера ужинали. Мне почему-то совершенно не улыбалась перспектива общаться с человеком-оркестром. Зои с Тамарой тоже пока не было. Зато за их столиком уже сидел Леонид Андреевич, усталый, погруженный в себя и приветствовавший нас еда заметным кивком. Такой вид бывает у людей, которым сообщают, что выплата зарплаты задерживается, вернее, откладывается, вернее, отменяется. Напротив него сидел Семен Зубкович и о чем-то говорил, оживленно жестикулируя. Очевидная замкнутость собеседника его нисколько не смущала.
      Разбивая второе из сваренных вкрутую яиц, я перевел свое внимание на наших соседей, то есть на тех, кому вот уже второй раз накрывали дополнительные столики. Молодые ребята и девушки, за внешностью которых могла скрываться любая европейская страна, ухоженные, приветливо друг другу улыбающиеся и переговаривающиеся на неуловимо знакомом языке. Скорее всего, наши братья - славяне. Человек двадцать. Среди них двое пожилых мужчин, по всей видимости, преподавателей. Гимназия на прогулке. Мне захотелось вернуться в их годы и вот так же беззаботно прокатиться впервые по Золотому Кольцу, не думая ни о чем и не зная о всех тех опасных неприятностях, которые подкарауливают того, кто в припадке идиотской удали ни за что ни про что расправляется орудием пролетариата сразу с двумя пьяными блюстителями местного закона. Или того, от кого вот уже второй день ждет звонка таинственный английский лорд. Нет уж, ему я звонить не стану до тех пор, пока не почувствую себя вновь хотя бы в частичной безопасности. Слишком круто изменилась вся моя жизнь после той достопамятной встречи. Почему я с такой уверенностью делал столь нелогичный вывод? Да потому уже, что вел свой дневник не один год, однако мои записи, предшествовавшие неосязаемому барьеру, отмеченному описанием нашей беседы в уютном кафе «Флорин», не шли ни в какое сравнение с той околесицей, которую я понес, вынужденный запечатлевать все то, что стало твориться со мной после. Колесо плетет, как хочет Колесо. Это не мои слова, но теперь я видел в них смысл, относящийся и к моему настороженному состоянию.
      Я сидел так, чтобы видеть всех входивших, и потому появление двух подружек не осталось мною незамеченным. Двух, а не трех, потому что Ланы с ними не было. Тамара отделалась кивком, но Зоя, почувствовав напряжение в моем взгляде, свернула к нашему столику.
      - Доброе утро! - сказала она. - А ваша мама еще спит?
      - Ее нет, - выпалила девочка.
      - Именно об этом мы и хотели тебя спросить. - Я уже понял, что яйцо аккуратно не очистится и просто ткнул его ложкой, наблюдая, как бежит по белой мякоти трещина. - Мы предполагали, что со вчерашнего вечера она у вас.
      Зоя бросила озадаченный взгляд на не обращающую на нее внимания Тамару и потерла висок, как будто что-то вспоминая.
      - Нет. Она же оставалась с вами, когда мы ушли.
      Я кивнул на стул рядом с собой, и Зоя не замедлила воспользоваться приглашением. От подруги она просто отмахнулась, давая понять, чтобы та приступала к трапезе без нее.
      - Она пошла принимать душ, но когда мы с Ярославой забеспокоились, ее там не было. Мы решили, что она сбежала к вам.
      - Очень странно. - Девушка смотрела на нас, будто сравнивая. - Что же делать? Вы кому-нибудь уже сказали?
      - Нет и в ближайшее время не собираемся, - сказал я. - Позавтракаешь с нами?
      - Я не знаю. - Она снова бросила взгляд мимо меня на Тамару и сделала знак, что задерживается. Та, вероятно, не возражала, и Зоя взяла с блюдца яйцо, предназначавшееся нашей исчезнувшей попутчице. - Куда же твоя мама могла сбежать?
      По недовольному лицу Ярославы трудно было сказать, огорчена ли она таким оборотом событий или еще надеется на благополучный исход.
      - Моя мама - взрослая женщина. Ей незачем куда-то сбегать. Если вы нас не обманываете, то мы ей все просто надоели, и она сейчас где-нибудь в поезде по дороге в Москву. А вообще я тоже не знаю.
      Я подумал, что едва ли подобное предположение имеет под собой основание, поскольку с трудом мог представить себе путешествие из Владимира в Первопрестольную посреди ночи да еще в голом виде. Она же с собой ничего не взяла. Кстати, а телефон мобильный тоже? Я вынул свой и набрал запрограммированный номер. Ровные гудки, сигнал, и включился автоответчик.
      - Кстати, об этом никому ни слова, - передал я Зое блюдце с маслом. - И Тамару предупреди. Если она не объявится до отъезда в Суздаль, я придумаю, что сказать нашему гиду.
      - Вчера вас на экскурсии не было, сегодня - ее. Странная семейка, скажет кто-нибудь. - Девушка попыталась улыбнуться, и у нее это почти получилось. - Телефон молчит?
      - Более того, предполагаю, что когда мы вернемся в номер, то найдем его среди ее вещей. Зачем обнаженной женщине мобильник?
      - Обнаженной?
      - Я же сказал, что она пропала прямо из душа. Единственная дорога в таком виде была к вам. Вы точно ничего не знаете?
      - Да говорю же вам, что вчера мы вернулись к себе и сразу легли спать. Тамара даже смотреть телевизор не стала, как обычно делает перед сном. Хотя, конечно, вы можете нам запросто не верить и Бог весть в чем подозревать. Но я не обманываю.
      - А еще мне бы очень не хотелось, - продолжал я, как будто не слышал ее слов, - чтобы вы последовали ее примеру и тоже попытались скрыться. Бессмысленно.
      - Ну это вы уж через край хватили! - Оскорбленной она однако не выглядела. - Мне бы такое даже в голову не пришло. Мы же вчера обо всем договорились. Если все будут молчать, никому ничего не угрожает.
      - Как видишь, некоторые молчать не намерены.
      - Откуда вы знаете, по какой причине Лана ушла? - Зоя посмотрела по сторонам, не услышал ли кто посторонний ее громкого восклицания. Продолжала она уже значительно тише. - Ярослава совершенно права, когда говорит, что она взрослая женщина и не будет делать подобных глупостей. Я, конечно, знакома с ней меньше вашего, но впечатления сумасшедшей она на меня не произвела.
      - Хорошо, будем считать, совместными усилиями вы меня убедили, - сказал я. - С сумасшедшей я бы сюда не приехал. В таком случае, если ничего страшного не произошло, она должна объявиться?
      Это был вопрос, и мы оба, не сговариваясь, посмотрели на девочку. Той, похоже, весь этот разговор нисколько не придавал аппетита. Да и интереса в ее глазах я сейчас прочитал ничуть не больше, чем во взгляде Тамары, которая делала вид, будто беседует с Евреем Евреевичем. Заметив наше внимание, Ярослава поперхнулась, улыбнулась и извиняющимся тоном ответила:
      - Наверное...
      - Ну вот, теперь в данный вопрос внесена полнейшая определенность, - подхватил я. - Если родная дочь не чувствует, вернется ли к ней мать, я не то, чтобы умываю руки, поскольку они у меня и так чистые, но до поры до времени принимаю выжидательную позу и позволяю себе философствовать. Случиться с ней ничего серьезного, насколько мне представляется, не могло, так как удалилась она по собственному желанию. Если это мое предположение верно, в чем я не сомневаюсь, тогда мне видятся два этапа, на которых стоит предпринимать какие бы то ни было действия: сейчас, когда ее не будет на экскурсии, и завтра перед отъездом. Разумеется, она может войти через минуту и попросить прощение за опоздание, но едва ли.
      - А что вы подразумеваете под действиями? - Зоя монотонно помешивала чай. - Звонить в милицию? После вчерашнего?
      - Даже если бы вчера ничего не случилось, об этом я подумал бы в последнюю очередь. Нет, я имею в виду то, как преподнести ее поступок в нашей замечательной группе, чтобы не вызвать лишних подозрений. В противном случае не только тебе в голову может прийти мысль о милиции. У нас тут сознательных хватает.
      Зоя посмотрела на подругу, по-прежнему вынужденную выслушивать бесконечные излияния своего соседа по столу, а я подумал: вот о какой чепухе погожим летним утром приходится говорить с красивой девушкой. Зоя сегодня и в самом деле выглядела превосходно. Сомневаюсь, что на пользу ей пошла порка, но теперь передо мной сидела вполне интересная юная особа, отделавшаяся от напускной периферийной напыщенности, научившаяся экономить макияж и сменившая дешевую манерность на взгляд внутрь себя. От нее даже пахло по-другому.
      В столовую вошли трое в милицейской форме. Я заметил их еще тогда, когда они некоторое время разгуливали по фойе, видное через распахнутые двери. Войдя, они остановились и первым делом оглядели присутствующих, то есть нас, не обращавших на них ни малейшего внимания. Вид у всех троих был тупо-сосредоточенный. Сейчас им приходилось думать, а думать они не привыкли. Не могу сказать, чтобы мне стало не по себе. Скорее, просто противно. Угрозы они не представляли.
      Леонид Андреевич вознамерился было встать из-за стола, но старший из троих остановил его поднятием руки и заговорил:
      - Прошу минуту внимания, граждане отдыхающие!
      Все головы повернулись в его сторону.
      У говорившего было два подбородка, и он то и дело подносил руку к фуражке, из-под которой сочился пот. Двое других милиционеров старались на него не смотреть.
      - В нашем районе вчера вечером произошло серьезное чепэ, и мы опрашиваем свидетелей. Точнее, разыскиваем таковых. Кто-нибудь из вас вчера вечером ходил на озера? Точнее, на Голубое.
      Ответом была тишина. Только маленькая Женя пискнула:
      - Мама, пойдем на озера!
      На девочку зашикали.
      Мне было интересно, о чем милиционер будет спрашивать дальше, если первым же вопросом он загнал себя в угол. Он выдержал долгую паузу, ожидая, вероятно, что кто-нибудь вспомнит о том, чем занимался накануне, и сознается. Поскольку этого не произошло, он продолжил:
      - Значит, никто вчера не купался?
      - Почему не купался? Мы купались, - поднял руку Семен, оглядываясь на гопников и не получая поддержки. - Вчера многие купались.
      - Где именно?
      - Да на Старице, как водится. А что случилось?
      - Ничего не случилось. - Милиционер не успел поймать очередную каплю, и она повисла у него на подбородке. - Кого-нибудь подозрительного видели?
      Семен пожал плечами и снова посмотрел на окружающих с такой миной, словно призывал не оставлять его одного. Между тем кое-кто уже вернулся к прерванной трапезе.
      - Может быть, компанию детей без сопровождающих?
      Ножка Ярославы стукнула меня под столом. Та самая ножка, следы которой остались на залитом кровью берегу.
      - Нет, детей мы точно не видели, товарищ милиционер.
      - Откуда прибыли?
      - Это московская группа, - подал наконец голос Леонид Андреевич. - Завтра уезжаем. Чем-то можем вам помочь?
      - Вряд ли. Ладно, мы пошли. Вижу, вы тут не в курсе. Захотите еще купаться, на озерах будьте осторожнее.
      Все трое поправили крышки-фуражки и удалились. Как будто их и не было.
      - Сбор через пятнадцать минут, - скомандовал Леонид Андреевич и умчался вслед за милиционерами.
      По всей видимости, их недосказанность подействовала на него возбуждающе. Да и как человека, большую часть времени по долгу службы оторванного от дома, его, похоже, интересовали все мало-мальски значительные события. Остальных в нашей группе внезапное вторжение не слишком взволновало. Только безудержный Славка с буйволом на груди громко предположил:
      - Опять кого-нибудь убили!
      За что немедленно получил втык от матери и замолчал, шкодливо оглядываясь по сторонам. Ярослава не удержалась, чтобы не показать ему язык. Она-то чувствовала себя сейчас причастной к великому сговору посвященных и вся изнывала от желания поделиться с нами своими восторгами. Зоя глянула на нее настороженно, я же ограничился тихим:
      - Синдерелла, не расслабляйся.
      Не знаю, какие ощущения испытывал бы я, если бы в двенадцать лет меня оставила на произвол судьбы родная мать, но современное поколение в лице Ярославы явно смотрело на подобные вещи просто. И с аппетитом насыщалось второй порцией запеканки, от которой отказалась в ее пользу Зоя.
      Когда после завтрака мы вышли на улицу, обнаружилось, что предательски накрапывает дождик. Автобус уже нас ждал. Мы с девочкой заняли наши обычные места на предпоследней паре сидений и стали наблюдать за тем, как по стеклу набухают и разбегаются ручейками прохладные капли.
      - Сегодня уже не покупаешься, - вздохнула Ярослава, тыкая в ручейки пальчиком и не замечая бесполезности своего занятия.
      - Пожалуй, - согласился я, а сам подумал о том, что дождь нам как нельзя более на руку, поскольку если кое-какие следы и остались, то теперь все шито-крыто. Если, конечно, не считать пистолета, прилично утяжелявшего теперь футляр с фотоаппаратом. - Надеюсь, он все-таки скоро пройдет.
      - Подумаешь! А я дождя не боюсь.
      - Да ты, красавица, похоже, вообще ничего не боишься.
      - Yes, I don’t, - решила она поразить меня своей эрудированностью. - Поняли?
      - Сразу две ошибки, - вздохнул я.
      - Почему это?
      - Как будет по-английски «бояться»?
      - Afraid.
      - Ты хотела сказать to be afraid.
      - Ну да.
      - Вот тебе и ну да. В таком случае отрицание как будет?
      - Как?
      - I am not. Это во-первых. А во-вторых, вам разве не объясняли, что если в вопросе было употреблено отрицание, то есть как я сказал «не боишься», то в твоем ответе, если ты с ним согласна, нужно тоже отрицать, а не говорить «yes». Understood?
      - Understood. - Посрамленная девочка забыла о существовании капель, но смущение быстро прошло, сменившись любопытством. - А вы меня английскому научите?
      Сейчас, сидя в обдуваемом резкими порывами ветра и плачущем от дождя автобусе, я впервые осознал, что оказался с ней наедине. Она была в моей полной власти, в моем взрослом распоряжении, преданная и зависимая, маленькая и взрослая, привыкшая, что кто-то обязательно наблюдает за ней и говорит, что хорошо, а что плохо. А что, быть может, очень плохо. Существовала, конечно, вероятность того, что ее беспутная мать так же внезапно, как исчезла, вернется, и они обе уйдут из моей жизни (при всех своих вчерашних манипуляциях с расписками и номерами телефонов в душе я отдавал себе отчет в том, что едва ли когда-нибудь ими воспользуюсь, предпочтя, чтобы обстоятельства поездки и лица сопровождавших и видевших меня в ней просто забылись - все до единого, так легче), но ведь вероятность давно уже попала в жесткую клетку теории и стала прогнозируема. Интуиция подсказывала, что процент «возврата» Ланы до завтрашнего утра равен от силы пятидесяти. А если именно этот сценарий возобладает, в голове у меня уже зрел план, каким образом заручиться остальными пятидесятью без ущерба для себя и для девочки. А тогда мне вообще никто не будет нужен.
      - Языкам вообще-то почти не возможно научить. Им можно только научиться. Вот если у тебя есть желание, тогда, разумеется, попробовать стоит.
      - Но я уже много слов знаю. Иногда, правда, у меня предложения не получаются, но наша училка говорит, что у меня зато хорошее произношение.
      - Очень даже может быть.
      Да, этого я не учел. Каникулы не сегодня-завтра кончатся, и девочке нужно будет снова идти в школу. А если не появится, начнут звонить, а то и домой нагрянут. Не знаю, как сейчас, но раньше бы наверняка нагрянули.
      - Тебе учиться-то нравится?
      Ярославе показалось, что в моем невинном вопросе скрыт очередной подвох, и она решила сначала забросить удочку.
      - А что, может быть, мне теперь можно в школу не ходить? Мамы нет, никто не узнает.
      - Почему ты думаешь, что мамы нет? - Я наблюдал, как к автобусу подходят наши погрустневшие из-за дождя спутники.
      - Ну, сейчас ведь ее нет. - Ярослава зевнула и прижалась к моему плечу щекой. - А вообще иногда она меня очень угнетает.
      - С чего это ты вдруг?
      - Не вдруг и не с чего. Просто так. Угнетает, потому что. У меня папа хороший, а мама не плохая, но и не такая, как бы мне хотелось.
      - Может быть, это потому, что она живет с тобой постоянно и под одной крышей, а папу ты видишь редко? Вот тебе и кажется.
      - Не кажется. Мама часто бывает просто странная. Вот как сейчас, например. Раньше она, правда, так не исчезала, но всегда могла что-нибудь такое отчебучить, сказать какую-нибудь гадость при моих подругах. Я ее тогда просто ненавидела.
      - При подругах или про подруг?
      - И то и другое. А вы с кем живете?
      - Да все больше сам с собой.
      - Хорошо вам! Я бы вот тоже так хотела, чтобы никому ни за что не отчитываться, ни с кем не советоваться, ни от кого не зависеть. - Она подмигнула усаживающимся на свои места Зое и Тамаре и продолжала. - У меня подружка одна была из восьмого, Ксенька Смирнова. Так она от родителей еще до экзаменов ушла и стала жить вдвоем с одним молодым человеком. Не молодым, конечно, ему лет двадцать пять уже было. Шикарно устроилась. Он из-за нее работу бросил, стал ее по ресторанам дорогим водить, чего ей только ни дарил. Все девчонки ей завидовали. Особенно я.
      - И чем все закончилось?
      - Еще не закончилось. Они по-прежнему вместе живут, только уже с другим товарищем, она в девятый класс в другую школу перешла, собирается теперь во Францию ехать, там учебу продолжать.
      - Одним словом, птица свободного полета?
      - А если я с вами жить буду, вы сможете меня из школы забрать? Насовсем.
      - Похоже, красавица, ты уже все наперед распланировала, ни у кого не спросясь. Того и гляди мама найдется...
      - Я ее искать не собираюсь, - отрезала девочка, воспринимая мой ответ по-своему, как проявление нерешительности или нежелания. - Мы с собой ничего не захватили?
      - В смысле?
      - Поесть, попить.
      - Ты же десять минут назад две порции запеканки слопала.
      - А я на будущее.
      - Ну вот в будущем и позаботимся. По дороге купим.
      Она снова отвернулась в окно, по которому теперь золотились проблески солнца. Дождь заканчивался. Автобус между тем успел наполниться, и к нам подошел, считая одними губами, улыбающийся Леонид Андреевич.
      - Двадцать пять, двадцать шесть... А мама ваша что опаздывает?
      Ярослава восприняла его вопрос на свой счет.
      - Она не опаздывает. Она к подруге уехала, и в Суздаль ваш мы вдвоем едем.
      Сказано это было с такой убедительность, что я на мгновение подумал, не виновата ли и в самом деле в исчезновении Ланы некая мифическая «подруга».
      - Дело хозяйское, - чиркнул по мне взглядом Леонид Андреевич, проглатывая «свой Суздаль», и возвратился в голову автобуса.
      - Похоже, в школу тебе и правда можно больше не ходить, - заметил я. - Врать ты уже научилась прекрасно.
      - А какое ему дело, где моя мама? Пусть себе экскурсию рассказывает да за часами следит. Мы скоро поедем?
      В ответ на ее слова автобус дрогнул, заурчал и стал медленно откатываться назад. Ярослава стала водить ладошкой по стеклу, тщетно пытаясь смахнуть мешающие видеть дорогу капли.
      - Сейчас наберем скорость, они сами сдуются. - Я оглянулся, убедился в том, что сидение сзади пусто, и поставил на него свою сумку. - Ты не легко оделась?
      Я только сейчас обратил внимание, что на девочке ярко-желтая футболка - почти майка - и обрезанные по колено джинсы. Некудышний из меня опекун получается. Если солнце не пересилит тучи, то мне представится шанс проверить себя и в роли няньки - не самая приятная повинность.
      - Если будет холодно, скажи - попрошу для тебя кофту у предусмотрительной Зои.
      - У Сомбреро, - поправила она меня. Я заметил на ее загорелых тонкий руках мелкие мурашки. - Мне нравится, когда холодно. Лучше, чем когда жарко.
      - От Владимира до Суздаля нам ехать всего двадцать шесть километров, - заговорил из динамиков голос Леонида Андреевича. - Собственно, и уцелел-то Суздаль исключительно благодаря такому соседству: железная дорога прошла через Владимир, что и спасло Суздаль, уже тогда, в XIX веке, глухой провинциальный городок, от генеральной реконструкции. Вы сами увидите, насколько выгодно он отличается от многих других российских городов, даже входящих в ансамбль Золотого Кольца, своей первозданность. Хотя, конечно, история не пощадила и его: из одиннадцати монастырей, существовавших в Суздале к XIV веку, до наших дней дожили лишь пять. Сегодня мы увидим два из них: Спасо-Евфимиевский, длина мощных стен которого составляет тысячу двести метров, служивший с XVIII века тюрьмой, и  Покровский девичий, где погребались ссыльные царицы, великие княгини и просто знатные женщины, начиная с дочери Ивана III Александры и заканчивая Евпраксией Пожарской. Кстати могилу Дмитрия Пожарского мы увидим на территории Спасо-Евфимиевского монастыря.
      - Зачем он так много говорит? - возмутилась Ярослава. - Как будто мы все это можем запомнить.
      - У него такая работа, красавица. А ты бы предпочла, чтобы он всю дорогу молчал? Или травил анекдоты?
      Она не ответила, закрыла глаза и сделала вид, будто собирается спать. Я осторожно потрепал ее по щеке. Улыбнулась как сквозь сон. Показала мне язык. Я приложил к языку палец. Она обняла палец губами и некоторое время не отпускала. Я успел подумать, что в школе, пожалуй, ей действительно нечего делать.
      - Мама была права - вы очень наглый тип.
      - Вот те раз! Что теперь?
      - Вы меня развращаете.
      Она повернула голову и на сей раз сама нашла мой палец полуоткрытым ртом. За нами наблюдала только Тамара. Она что-то сказала Зое, и та кивнула, не оборачиваясь. Даже сейчас мне не было стыдно за то, что я позволяю себе вкушать запретных плодов.
      - Смотрите, - вытолкнув мой палец языком, сказала Ярослава.
      Пользуясь тем, что сидит у окна, закрытая спереди высокими спинками кресел, в которых сейчас никого не было, она расстегнула молнию, приподнялась и одним движением стянула джинсы-шорты до пола. Трусиков на ней не оказалось.
      - Как это называется? - сказал я. - И кто кого развращает?
      - Это никак не называется. - Она через голову избавилась от футболки и как ни в чем не бывало откинулась назад, как будто возлежала на пляжном шезлонге. - Я получаю удовольствие. И одновременно принимаю воздушные ванны.
      Беззащитно голенькая девочка в переполненном посторонними людьми автобусе. Не переполненном, конечно, но люди и в самом деле были совершенно посторонние, да к тому же полностью одетые. Все слушали гида и посматривали в высыхающие на ходу окна. И было им невдомек, что гораздо более впечатляющие события разворачиваются сейчас в самом что ни на есть хвосте автобуса, где сидит, вернее, полулежит длинноволосая двенадцатилетняя девочка и где ее сосед тщетно пытается надеть на себя маску будничного равнодушия. Для меня они все превратились в один миг в затылки или неполные профили, я стремился охватить разом весь салон и не пропустить того момента, когда кто-нибудь повернется в фас. Хотя понятия не имел, что в таком случае следует предпринять. Прятать девочку своим телом? Делать вид, будто моя спутница всегда раскатывает во автобусах нагишом? Или идти на крайние меры и хвататься за пистолет?
      - О чем вы думаете? - Она воспользовалась моей ногой как подлокотником и даже не взглянула на меня.
      - Да вот вспоминаю, что обещал сегодня перезвонить одному человеку, а телефон его остался в Москве.
      - Тому, с кем вы вчера по-английски разговаривали? - Локоток ее больно надавил. Она устроилась поудобнее. - Ваш знакомый иностранец?
      - Почти не знакомый. И не уверен, что иностранец. Но созвониться с ним мне, пожалуй, придется. Откуда только он меня помнит? Мы же встретились чуть ли не полгода назад. Я уж и забыл про него.
      Наверное Ярослава почувствовала, что в последнем своем утверждении я слукавил. Она легла на сидении боком, лицом ко мне, и спросила:
      - А он богатый?
      - Понятия не имею.
      - Но богаче вас?
      - Смотря что ты понимаешь под богатством? - Я ослабил внимание и теперь мне показалось, что в нашу сторону оглядывается великовозрастный сын Кеша Аркадьев.
      - Миллион долларов, - не моргнув глазом, выпалила Ярослава. - Но только не в банке, как говорит мой папа, а в сейфе. Наличными.
      - Не знаю. А тебе это кажется очень важным?
      - Да нет, я просто спрашиваю. - Она уперлась вытянутыми ногами в стойку впереди стоящего сиденья и прикрыла ладошками гладенький лобок. - А у меня будет. Знаете, откуда я знаю? Мне гадалка нагадала. Она сказала, что я получу миллион долларов через мужчину, из-за которого у меня будет много горя. Представляете?
      - Из-за мужчины или из-за денег?
      - Из-за мужчины, конечно. Но только я не пойму, какое может быть горе, когда у тебя в руках оказывается миллион долларов? А вы как думаете?
      - Вероятно, когда не знаешь, на что их потратить.
      - О, это я знаю! Я куплю яхту и буду плавать по Средиземному морю. И у меня будет матрос-негр, которого я заставлю ходить по яхте голым. Чтобы у него все болталось и напрягалось. - Она представила себе эту картину и хихикнула. - И еще куплю себе вилку на Кипре.
      - А ложку?
      - Какую ложку! Вилку - это значит маленькую виллу, разве вы не поняли? Такую беленькую и с балконом.
      - И там тоже будет ходить негр?
      - Нет, там буду жить я. Одна.
      - А как же любовники? Ты ведь не сможешь без любовников.
      - Это они не смогут без меня. Пусть снимают номера в гостинице. Я буду к ним заезжать в гости. - Она задумалась, почесывая живот. - Вообще у меня будет три любовника.
      - Это тоже гадалка нагадала?
      - Нет, это я так считаю. Один старенький, для которого я буду внучкой. Один, как вы, для которого я буду по-настоящему любовницей, а еще один совсем молоденький, с которым мы будем просто друзьями. Первый оставит мне большое наследство, миллионов пять. Второй будет катать меня по разным странам. А от третьего у меня будет дочка.
      - Ну, теперь я за тебя совершенно спокоен. Твое будущее определенно и прекрасно. Но чтобы до него дожить и не простудиться, я настоятельно рекомендую тебе прямо сейчас взять и одеться. Там впереди кто-то додумался открыть форточку. Не чувствуешь?
      Ярослава чувствовала и спорить не стала. Но оделась неохотно. Подтянув с пола джинсы, долго не застегивала их, разглядывая что-то на голом лобке. Я потрогал упругую кожу пальцем.
      - Щекотно! - пискнула девочка и чуть не прищемила меня молнией. - Мы что, уже приехали?
      Действительно, автобус качнуло, и мы остановились. Справа высилась светло-бежевая церковь с целой гроздью серебряных куполов. Послышалось шипение чинно открывающихся дверей. Я встал, подхватил сумку и остановился, пропуская вперед Тамару с Зоей. Зоя бросила взгляд на девочку, все еще возившуюся с ремешком, и с улыбкой покачала головой, как будто суть происходящего была ей совершенно понятна. Как ни странно, кроме них, через нашу заднюю дверь вышел только человек-оркестр. Остальные предпочли гуськом просочиться за Леонидом Андреевичем, который теперь поднимал над головой переставший быть нужным зонтик и смело шел под колеса медленно огибавших автобус стареньких жигулят.
      Ярославна победно прихлопнула пряжку и засеменила к выходу. Глядя на нее, я поймал себя на мысли, что в одежде она гораздо более соблазнительна, нежели без нее, когда представляет собой хорошенького, но все же обыкновенного ребенка. Ребенка ценой в миллион долларов. И уже готового ради них пройти через то, что подразумевается под словом «горе».
      Почему же я не удосужился занести в память телефона номер лорда Доджсона? Едва ли он стал бы звонить просто так, от нечего делать. Я отчетливо помнил, куда клал его визитную карточку, но будет ли он так же заинтересован в разговоре со мной, когда я воспользуюсь ей завтра вечером? Будь он итальянцем, я бы не задавался этим вопросом еще неделю. В Италии никто не ждет от тебя пунктуальности, а если ты ее проявляешь, то вызываешь по отношению к себе некоторую настороженность. Там время всегда терпит. Англичане же могут пойти и на принцип того самого яичка, которое дорого строго к определенному дню. Признаться, мне бы не хотелось услышать вежливое «Sorry, too late. Talk to you next time, mate»51. В испанском языке восклицание начинается на письме с перевернутого знака, а заканчивается общепринятым. Наша встреча во «Флорине» виделась мне сейчас тем самым перевернутым знаком. И требовала зеркальной замкнутости. Правда, если мне не изменяет память, в испанском таким же образом обрамляются и вопросительные предложения. И только в повествовательном оказывается достаточно поставить финальную точку. В том, под каким знаком развивается логичный сумбур моей истории, я уверен не был. Как и в том, почему вдруг сама собой возникла эта несуразная аналогия с языком убийственного романтика Сервантеса и романтизированного убийцы Че Гевары. В моем тогдашнем настроении уместнее было бы привести пример из немецкого языка и его рамочной конструкцией, когда все действующие лица давно известны, а то, что же с ними происходит, узнаешь, лишь терпеливо дослушав собеседника до конца. Во всяком случае именно так в свое время толпы восторженных немцев должны были внимать откровениям тщедушного австрийского еврея с заточенным набок пробором.
      В воротах Спасо-Евфимиевского монастыря уже шла бойкая торговля деревянными поделками местных кустарей. Нарасхват шли всевозможные мелодичные колокольчики в форме русских церквей. Причем покупали в основном туристы отечественные. Длинная группа вооруженных всевозможными камерами японцев опасливо прошла мимо лотков: вероятно их гид уже успел нашептать что-нибудь плохое насчет подделок, ибо не хотел, чтобы его подопечные узнали, насколько дороже им пришлось покупать те же самые сувениры у его московских друзей-художников. Ярослава остановилась у одного из лотков и стала по очереди звенеть колокольчиками, однако я заверил ее, что покупки мы если и сделаем, то на обратном пути.
      Дождь здесь прошел совсем недавно, трава еще не высохла, и скоро я почувствовал, что промок.
      Иван Николаевич гордо прохаживался мимо японцев, издалека отдававших дань его технической оснащенности. Было такое ощущение, будто, поймав его невозмутимый взгляд, они дружески кланяются ему. Чуть позже я сообразил, что человек-оркестр фланирует возле них вовсе не для того, чтобы демонстрировать свой богатый арсенал, а присматриваясь к тому, что можно было принять за портативные рации. Ими была снабжена вся узкоглазая группа. Собственно, снабжены все были крохотными наушниками, а сама рация находилась под подбородком уже упомянутого гида, который через нее вел свою незатейливую экскурсию. Таким образом японцы имели полную свободу перемещения по территории монастыря и одновременно могли слышать то, о чем рассказывает этот коротко стриженный мужчина в сером костюме. Лишены они были только возможности задавать ему встречные вопросы. Но это и понятно: легко представить себе, какая поднялась бы в эфире японская какофония.
      Погуляв еще некоторое время между соборами и белой стеной, на которой уже собралась толпа лучше нас подготовленных экскурсантов, мы стали свидетелями, точнее, слушателями искусства некого суздальского звонаря. Седенький мужичок, отдергав положенное на центральной колокольне, под общие овации скатился буквально нам под ноги и стал предлагать купить у него «настоящие» суздальские колокольчики, серебряные и золотые, то есть, скорее всего, стальные и медные. Я дал Ярославе денег, и она на время превратилась в теленка с бубенцом. Языками в колокольчиках служили обыкновенные гайки. Мне вспомнился эпизод в Амстердаме, когда я ранним утром гулял вдоль канала Принсенхрахт и решил подняться на высокую колокольню церкви Вестеркерек. Меня интересовала не столько потерянная здесь могила Рембрандта и уж тем более не приобщение к тому месту, где за год до моего рождения венчалась королева Нидерландов, сколько возможность взглянуть на этот игрушечный городок в высоты восьмидесяти пяти обещанных путеводителем метров. Для тех, кто когда-нибудь совершал подъем на ленинградский Исакий, есть с чем сравнить ощущение бесконечности узких деревянных лестниц, извивающихся под невероятными углами и уходящими из-под ног круто вверх, под нависающий скошенный потолок, но особенно мне запомнились огромные колокола, вернее лежащие под ними подобно пушкам без лафетов внушительные языки. Запомнились, благодаря комментарию нашего всезнающего молоденького экскурсовода, который незадолго перед этим сидел при входе и преспокойно продавал входные билеты, а теперь карабкался с нами, несколькими случайными туристами из разных уголков Европы, в свое неизвестно какое по счету восхождение. Совершенно спокойно, как будто речь шла о сезонном поднятии уровня воды в каналах, он поведал нам, что языки собирались здесь не один десяток лет по причине того, что их приходится постоянно менять. Когда в начале семнадцатого века церковь была построена, быстро выяснилось, что металл языков настолько прочен, что от каждодневного боя колокола портятся и со временем приходят в негодность. Догадливые голландцы посчитали, что проще будет менять языки, нежели колокола, и с тех пор языки стали делаться из менее прочного железа, зато колокола, как видите, до сих пор висят и даже иногда бьют. Хотя я большой специалист по металлам, мне эта логика показалась, мягко говоря, дикой. Все равно что всякий раз пользоваться новой вилкой только потому, что прежняя плавится, стоит ткнуть ею в горячую еду - зато тарелка не портится. Остается только дивиться, чему мог научиться у голландцев славянофоб Петр.
      Я рассказал эту историю Ярославе, и девочка долго смеялась, перевернув колокольчик и рассматривая непритязательную гайку.
      - А вы в Амстердаме долго пробыли? - поинтересовалась заставшая конец моего повествования Зоя.
      - Две ночи. По пути в Бразилию.
      - В Бразилию? Вы были в Бразилии?
      - Только не смотри на меня так, будто в прошлой жизни ты была Остапом Бендером, мечтавшим прогуляться по мулаточному Рио во всем белом. Обычная отсталая страна с зачатками цивилизации, которая, похоже, отрицательно сказывается даже на хваленом местном футболе. Архитектура на нуле, природа попадается урывками, местная публика закомплексованна на безделье, культе тела и примерном католическом пуританстве, захлестнувшем даже пляжи.
      - А вы циник.
      - Просто так получилось, что мне есть, с чем сравнить. Если вы не ездили дальше Сочи, то Рио покажется вам красивейшим городом на земле. Но я-то по миру помотался и могу высказать собственное мнение относительно одной неутешительной зависимости: чем больше восторженных легенд слагается о том или ином уголке земного шара, тем меньше он этого достоин. Та же Венеция с полнейшим равнодушием относится к тому, посетите вы ее или нет. Если вы нагрянете к ней в гости летом, она вас вообще может отвадить. Зато вы наверняка наслышаны о хваленой французской кухне, которая на поверку оказывается совершенно безвкусной да еще и надменно поданной вам между делом каким-нибудь неуслужливым официантом. Причем вне зависимости от разряда ресторана.
      - Да теперь я вижу, что вы не просто циник. Вы циник извращенный. - Она сопроводила свои слова улыбкой и отошла.
      Нас еще некоторое время водили по закоулкам монастыря, после чего вернули к автобусу и повезли через реку к деревянному городищу, напомнившему мне свой скученностью и разрозненностью популярные модели средневековых замков и крепостей для склеивания. Бревенчатые срубы перекочевали сюда со всей России и производили впечатление восстановленного из бассейна храма Христа-Спасителя - мертвого и чужого. Зато с этого берега у меня получилось несколько неплохих фотографий суздальского Кремля, выглядывающего ржавыми куполами из-за изумрудных камышей, и тихой белокаменной церквушки в окружении стада мирно пасущихся коров.
      Иногда я ловил себя на мысли, что мне то и дело мерещится идущая к нам Лана. Не могу сказать, что я так уж не хотел этого. Перспектива остаться наедине с ее дочерью, причем на неопределенное время, имела как свои волнующие достоинства, так и все ярче прорисовывающиеся недостатки, число которых неуклонно росло. Я не сбрасывал со щитов вероятности того, что Лана окажется в номере, когда мы вернемся в гостиницу. Если нет, я буду удивлен. Если да - удивлен не меньше, но приятнее.
      - Мне тут нравится больше, чем во Владимире, а вам?
      Ярослава сидела на корточках перед мохнатой дворняжкой и совала ей под нос гроздь оранжевой рябины. Дворняга лежала брюхом на теплом асфальте и ждала, что я отвечу.
      - Здесь чудо как хорошо, - сказал я. - Бесценная оторванность от цивилизации. Как зовут твоего пса?
      - Наверное, Тузик. Он хроменький. И рябину не ест.
      - А где ты слышала, чтобы собаки ели рябину?
      - Она кисленькая, вкусная. Тузик, ну попробуй!
      Не знаю, чем закончилась бы эта трапеза, если бы нас не попросили в автобус. На очереди был Кремль и свободное время на обед. В Кремле нас порадовал непродолжительным выступлением мужской вокальный ансамбль из Иоанно-Дамаскинского церковно-певческого братства - два баса, два тенора и баритон, - после которого я тут же в фойе приобрел их компакт-диск с несколько несуразным названием «Хвалите Господа с небес». Было не совсем понятно, то ли для того, чтобы восхвалить Всевышнего, нужно самому сперва попасть на небо, то ли речь шла о месте Его постоянного обитания, но тогда следовало употребить не предложную форму, а эпитет, вернее, прилагательное «небесного». Как бы то ни было, диск я купил, поскольку пели представители братства весьма выразительно и музыкально.
      Обедали мы всей группой, сидя за длинным деревянным столом в уютной харчевне на центральной площади города. Было не совсем ясно, отчего всем так весело: то ли потому, что дождевые тучи окончательно рассеялись, то ли церковное пение подействовало, то ли многие уже были мыслями в завтрашней Москве. Меня всегда удивляет, насколько точно устроено человеческое сознание. Сам я могу провести не один месяц вдали от дома и ни разу не вспомнить про него до тех пор, пока не наступит время возвращаться. Тогда появляется тоска и не терпится побыстрее упаковать чемоданы. То же самое происходит и когда уезжаешь всего на несколько дней. Казалось бы, ну что тут ностальгировать, только уехал, уже обратно, соскучиться не успеешь, ан нет, все происходит по тому же сценарию. На сколько себя запрограммировал, на столько тебя и хватает. Правда, сейчас я думал, что меня тянет в Москву по другой причине.
      После обеда мы еще некоторое время ходили вдвоем с Ярославой по городу, заглядывали в никчемные магазинчики, спрятавшиеся в рядах Гостиного двора, подумывали о том, чтобы прикупить арбуз, но решили ограничиться мороженым и не пожалели.
      - И все-таки, - сказал я, когда мы сели на скамейку в скверике, чтобы видеть, когда наши потянутся к автобусу, - что, как ты думаешь, могло вчера произойти с твоей матерью? Просто так никто не пропадает.
      Девочка пожала плечами, продемонстрировала многозначительно поднятую бровь и продолжала смотреть на убывающее эскимо. Мороженое таяло и капало на траву между ее ног. Она торопилась его опередить, круша зубками шоколадную броню. Когда от эскимо осталась одна палочка, Ярослава облизала ее и точным броском угодила в мусорное ведро с нарисованной на помятом боку ромашкой.
      - Не знаю. Я думала, что знаю ее, а теперь думаю, что не знаю. Если только она ни испугалась нашей вчерашней игры или тех милиционеров около озера.
      - Но ведь если бы она побежала кому-нибудь жаловаться, нас бы давно поймали. - Я произнес этот довод больше для собственного успокоения, нежели затем, чтобы направить ход мыслей девочки. - Да и зачем ней поднимать шум, когда все так тихо и мирно закончилось? Не могу сказать, что был с ней хорошо знаком, однако впечатление паникерши она совершенно не производила. Как ты считаешь?
      - Также и считаю. Не производила. - И добавила. - Я не хочу, чтобы она возвращалась.
      - Вот те раз! Почему?
      - Не хочу и все. Хочу с вами остаться. Вы, может быть, и не тот мужчина, через которого я получу свой миллион, но с вами, я думаю, хорошо. - Она не предпринимала ни малейших попыток приласкаться ко мне, просто сидела, смотрела на бредущих по тропинке мимо нас Владимира Савельевича и Зинаиду Федоровну - старичков с ответственным коммунистическим прошлым - и размышляла вслух. - Вам же тоже, наверное, будет приятно. Иметь в своем распоряжении такую девочку, как я. Мама говорила, что я нравлюсь взрослым мужчинам. У вас была когда-нибудь такая молоденькая любовница?
      Не было и не будет, собирался ответить я, превозмогая уже начавшуюся во мне борьбу, жертвой которой предстояло пасть целостности моих джинсов, однако умиротворенность окружавшего нас пейзажа не располагала к всамделишному выяснению отношений, и я только мотнул головой. Глупо отказываться от пусть даже фантастической идеи, не попробовав. Отказываться только потому, что в душе всегда об этом мечтал, а теперь, когда случилось долгожданное воплощение, становится совестно и даже как-то боязно протянуть руку и взять блюдце с голубой каемочкой. Вероятно, в тот момент мне в виски с частотой пульса била одна и та же мысль: «Этого не может быть. Очнись».
      - А я обещаю вас слушаться и что никогда ни на кого другого не променяю.
      - Променяешь, обязательно променяешь. Ты же сама говоришь, что я не тот мужчина.
      - Ну я же просто не знаю. Может быть, и тот.
      - А тогда как же старик, для которого ты внучка, и мальчик, с которым ты играешь?
      - Это просто моя фантазия. Не обращайте на нее внимания. Я могу еще не то сказать.
      - Вот именно. Как, например, сейчас.
      - Нет, сейчас я говорю серьезно. Вы вредный.
      - Истинная правда. А еще эгоист и не умею как следует готовить.
      - Мы будем ходить в ресторан.
      - На твой миллион?
      С какой такой стати меня понесло отбрыкиваться? За обедом вроде бы ничего, кроме слабенькой медовухи, не пили. Совсем нервы сдают.
      Видя, что Ярослава приуныла, я поднялся, взял у нее липкий фантик, выбросил его вместе со своим в ромашковую урну и миролюбиво протянул руку.
      - Ладно, поднимайся. Вон уже Леонид Андреевич суетится. На обратном пути договорим. Слишком важная тема, чтобы ее походя мусолить. Кстати, ты не проверяла, документы твоей матери в номере остались?
      - Не проверяла, но где же им еще быть? - Она облизнула сладкие пальцы, однако мою руку не приняла и встала сама.
      Иногда малютка казалась мне взрослой женщиной, играющей в двенадцатилетнюю девочку. Характера ей было не занимать. И она права: у меня не только отсутствовал опыт общения с подобными ей любовницами, но и с девочками ее возраста вообще. Нельзя же принимать за опыт бессвязные стычки со сверстницами, когда мы учились в пятом-шестом классах и когда никто не воспринимал этих сверстниц иначе, чем глупых гусынь? Если нас что тогда и интересовало, то только настоящие женщины, пахнущие духами, прогуливающиеся с мужчинами и сладостно недоступные. А до всякой мелюзги нам дела не было. Теперь выяснялось, что мелюзгой, скорее всего, в глазах наших одноклассниц были именно мы, пытающиеся заводить взрослые разговоры и вырезать из журналов фотографии полюбившихся актрис. Фотографии актрис выцвели, недоступные женщины постарели, сверстницы успели расцвести и потерять свежесть, и на вакантное место сами собой явились их трепетные дочери, знающие ничуть не меньше своих матерей, почти ничего не умеющие, но до всего охочие.
      Я почувствовал, с каким вниманием за нами наблюдают из автобуса. Оказалось, что в сборе почти все, кроме дедушки Чикотило с внучкой. Пока их ждали, кто-то пошутил, что, мол, старик за старое взялся. Некоторые хохотнули. Ярослава сидела на своем прежнем месте и пыталась меня игнорировать, рассматривая через стекло выстроившиеся на противоположной стороне улицы двухэтажные деревянные дома, о которых в любом другом городе можно было бы сказать «чудом уцелевшие», но только не здесь, в Суздале, где они казались совершенно кстати и выглядели знающими себе цену.
      Вошел извиняющийся Чикотило и стал зачем-то объяснять, что они перепутали стоянку и ждали автобус на площади. Внучке было за дедушку стыдно, и она смотрела себе под ноги. Никто их журить не стал, тем более что десятиминутная задержка подействовала на многих пассажиров расслабляюще, и они мирно спали, задрав носы над откинутыми спинками кресел. Леонид Андреевич на всякий случай прошелся взад-вперед по салону, кивнул мне, и водитель с его разрешения нажал на газ.
      Как ни странно, обратный путь показался мне дольше. Вероятно, потому, что мы с моей спутницей почти не разговаривали. Я даже подумал, не заснула ли она, но Ярослава вернула мне мой любопытствующий взгляд и отвела глаза. Тем не менее, мне показалось, что она сдержала хитренькую улыбку. Как будто что-то замыслила и теперь ее разбирает желание поделиться со мной. Если это и в самом деле было веселье, я его не разделял. Беспощадную интуицию не отвлекало даже не на шутку разгулявшееся голубое небо с одинокими барашками облаков: она неумолимо нашептывала, что когда все кажется таким многообещающим и в полном смысле слова безоблачным, нужно ждать сгущающихся туч. Мое вечное стремление к «золотой середине». Если сейчас хорошо, не забывай, что будет плохо. Если плохо, расслабься, это не может длиться вечно, в конце концов все будет хорошо. А в итоге - минимум эмоций, как хороших так и плохих. С одной стороны, удобная привычка, сердце бьется ровнее и т.п., однако иногда становится чуть ли не завидно смотреть на людей, которые умеют радоваться, когда весело, и грустить, когда не очень. К счастью, «золотая середина» была впаяна в мой позвоночник (или еще куда-то, где проходит стержень характера) с самого детства, так что иного отношения к минутам счастья и невзгод я просто не знал. Разумом я понимал, что сидящее рядом нежное создание - быть может, вершина всех моих прежних устремлений, о которой в любой другом момент я бы не отважился и мечтать, но вот это существо здесь, а я гоню из головы идиотские мысли о свалившейся на мою шею ответственности и чуть ли не о бремени отцовства: чем и как ее кормить, куда и когда она пойдет в школу, во что ее одевать, даже если она предпочитает отсутствие одежды, где, в конце концов, она будет жить? Если же мне удавалось отмахнуться от этих и подобных им несвоевременных переживаний, вместо них накатывалась волна прагматичного цинизма, намекающего на то, что в кармане у меня лежала ее рукой заверенная расписка, по которой я имел пусть не юридическое, но уж по крайней мере моральное право забыть всю эту чушь и обращаться с ней как с живой игрушкой. Разве нужна школа рабыне? Разве нужна ей одежда и уютное жилье? Не говоря уж о том, что умышленная безадресность расписки позволяла мне в любое время избавиться от бремени ее присутствия в моей жизни. Не в смысле физического устранения, разумеется, - это даже неостроумно, - а в смысле уступки прав собственности на нее какому-нибудь другому «хозяину». В романах и фильмах на тему садомазохистских взаимоотношений подобное встречается сплошь и рядом: подписываются контракты, контракты передаются, рабы и рабыни плачут под плетками новых господ и надеются, что их теперешние унижения на радость любимым бывшим хозяевам, и все такое прочее. Всегда можно не идти своим путем, а поступить по давно отработанному сценарию. Вопрос только в том, стоит ли игра свеч.
      - А что ты станешь все-таки делать, если твоя мать так и не появится?
      Мои слова, произнесенные после затянувшейся паузы, заставили девочку вздрогнуть.
      - Перееду к вам. Если получится. Вы не будете возражать?
      - А если буду?
      - Тогда пойду попрошайничать. В метро устроюсь. Песни буду петь. Меня кто-нибудь подберет. Какой-нибудь дяденька. Например, какой-нибудь маньяк. Приведет меня к себе домой, разденет и будет пытать. И я умру. Вы и против этого возражать не будете?
      - Похоже, тебе такая концовка даже нравится. Ты не думала о том, что иногда высказанное вслух сбывается? Космос слышит.
      - Космос? Не знаю. Когда сбывается, а когда и нет. Мама папе, я слышала, много раз смерти желала, а он вон до сих пор по миру фильмы снимает.
      - Добрая, однако, у тебя мама.
      - Была. Только не очень добрая. Иногда руки распускала не по делу.
      - Била тебя, хочешь сказать?
      - Случалось. Только не била, а порола. Не сильно, но больно. Больнее, чем вы в два раза. Иногда даже при дяде Юре.
      - Вот даже как! А поподробнее!
      - Он проверял мой дневник и, если находил двойки или даже тройки, то велел ей заниматься моим воспитанием. Она и порола, пока он не говорил, что хватит.
      - Ты его хорошо знаешь?
      - Терпеть его не могу.
      - Но знаешь-то хорошо? Часто он к вам приходил?
      - Нет. - Она задумалась, вспоминая. - Раз в месяц, наверное. Приносил матери деньги. Дневник проверял. Потом я шла гулять, а они оставались. В эти дни я могла приходить домой поздно.
      - А когда он был у вас в последний раз?
      Новая пауза.
      - Не помню точно. Кажется, в прошлое воскресенье.
      - В прошлое? То есть накануне нашего отъезда в понедельник?
      - Да нет, не в то прошлое, а в позапрошлое.
      - И тогда они ушли вместе, а ты осталась дома и заснула, так?
      - А вы откуда знаете?
      - Женская интуиция.
      - У вас не может быть женской интуиции - только мужская.
      - А вот поди ж ты. Скажи, пожалуйста, и что, с тех пор твоя мать с ним при тебе не общалась? Даже по телефону?
      - Кажется, нет. Я не слышала. А что, это очень важно?
      - Как сказать. Может быть, и нет. Кстати, а с женой его тебе не приходилось встречаться?
      - Никогда. С какой?
      - Мне говорили, что ее звали Алеся.
      - А разве у него есть жена?
      - Он с ней вроде бы развелся некоторое время тому назад.
      Ярослава выглядела несколько озадаченной, что-то явно вспоминая. Я ждал услышать от нее новые подробности, но тут нас на полной скорости обогнали три милицейские машины с пронзительными сиренами. Мы уже въехали во Владимир. Сирены отвлекли меня и разбудили спавших пассажиров. Тревожные звуки медленно затихли где-то впереди.
      - Не представляю дядю Юру женатым, - снова заговорила девочка, но я жестом прервал ее: Леонид Андреевич делал объявление о том, что по просьбе некоторых товарищей автобус сделает остановку в центре города, так что если кто-то не хочет ехать в гостиницу, а хочет провести время до ужина в прогулке по магазинам - милости просим.
      - Выходим, - сказал я.
      - Зачем? - удивилась Ярослава. - Хотите купить плавки? Уже поздно: завтра уезжать домой.
      - Может быть, сегодня.
      - Что? - Она воззрилась на меня с таким изумлением, будто увидела впервые. - Сегодня?
      - Не придавай значения всему, что слышишь. И ничего не оставляй в автобусе.
      - А у меня ничего и нет, чтобы оставить. Хотите, я вашу сумку понесу?
      - Спасибо, я как-нибудь сам. Ну что, тормозим?
      Водитель взял вправо и остановился на краю большой площади. Вывеска на угловом доме свидетельствовала, что здесь пересекаются улицы Дворянская и Гоголя. Леонид Андреевич начал давать последние напутствия относительно того, каким транспортом отсюда можно добраться до нашей гостиницы. Когда он закончил, я крикнул, чтобы открыли заднюю дверь. Желающих остаться в городе оказалось подавляющее большинство. Вероятно, всем хотелось напоследок прикупить каких-нибудь сувениров.
      Покинув автобус, мы растворились в народе. Громко сказано, если провести параллель с какой-нибудь Тверской в Москве, однако прохожих здесь вполне хватило, чтобы быстро потерять из виду наших спутников.
      - Куда мы идем? - уже не в первый раз спросила Ярослава. - Вы как будто что-то забыли.
      - Может быть. Кстати, вон там, кажется, ювелирный. Зайдем?
      Возражений не последовало. В маленьком магазинчике было пусто и прохладно. Курившая при входе продавщица вошла следом за нами. Сидевший на табуретке охранник в камуфляже оторвался от газеты, но даже не встал. Я окинул беглым взглядом прилавки.
      - Ну, красавица, выбирай.
      - Что? Здесь!?
      - Почему нет? Я считаю, что в память о поездке по Золотому Кольцу ты имеешь полное право выбрать себе золотое колечко. Посмотри, если что-нибудь понравится, я тебе подарю.
      - Правда?
      Я подтолкнул ее вперед, шлепнув по упругой попке, а сам подошел к равнодушной продавщице с накладными ресницами и, указывая на дверь, поинтересовался:
      - Там значится, что вы принимаете кредитки.
      - Значит, принимаем.
      Я достал бумажник и для верности показал свою Визу.
      - Такие берете?
      - Угу... Что-нибудь уже присмотрели?
      - Да вот хотим ей колечко купить. Кстати, я не уверен в размере. Думаю, она тоже не знает.
      Мы подступили к Ярославе - продавщица по ту сторону прилавка, я по эту, - напряженно изучавшую витрину с цепочками.
      - Так ты больше цепочку все-таки хочешь или кольцо?
      - Нет, кольцо. - Девочка посмотрела на меня затравленным зверьком и перешла к следующей витрине. - А какое можно?
      - Любое, только чтобы подходило.
      - Покажи-ка мне свою руку, - попросила продавщица, всем своим видом показывая, что не слишком одобряет подобное баловство ребенка. - Примерь-ка вот это. Если подойдет, то у тебя пятнадцатый.
      Колечко оказалось чуть великовато, но Ярославе очень понравилось. Из белого золота, с сапфиром и бриллиантовыми блестками.
      - А чуть поменьше у вас нету? - вздохнула девочка, снимая его и осторожно укладывая в пазик на черном бархатном подносе.
      - Твоего размера и такого типа у нас есть вот это и вот это.
      Пока шла примерка, охранник всего раза два поднимал сонный взгляд от газеты, смотрел на меня, на Ярославу, на дверь, на старенькие часы на запястье, хмыкал, и продолжал свое не то чтение, не то разгадывание кроссворда. Он явно ждал конца рабочего дня. Было похоже, что нападения на ювелирные магазины во Владимире редкость. Правда, и цены здесь показались мне дешевле московских. Во всяком случае, колечко, на котором в конце концов остановила свой выбор Ярослава, я представлял себе более дорогим, нежели то значилось на сразу же отрезанной ножницами бирке.
      - Футляр нужен? - поинтересовалась продавщица на всякий случай, поскольку была почти уверена в ответе, видя, с каким наслаждением девочка любуется своим безымянным пальчиком.
      - Не помешает, - заверил ее я.
      - Тогда с вас еще пятнадцать рублей.
      Я протянул карточку и стал ждать, пока она свяжется с кем-то по телефону и получит подтверждение моей платежеспособности. Эта идиотская процедура затягивалась. Ярослава уже стала опасливо коситься на меня, боясь, что ее заставят расстаться с нежданной покупкой, когда продавщица положила трубку и пробила чек, а потом положила передо мной две одинаковые бумажки для подписи. Я постарался, чтобы девочке не попали на глаза мои имя и фамилия, указанные на кредитке, однако опасения были напрасны: она ничего кроме колечка не замечала. Зато в лице продавщицы, когда она машинально сравнивала меня с моей фотографией на карточке, я уловил некоторую перемену. Она о чем-то задумалась, но сразу же как будто отмахнулась от посетившей ее мысли и положила карточку поверх футляра с выпуклой бархатной крышкой ярко-алого цвета.
      - Благодарю, - сказал я и продолжал, поворачиваясь к Ярославе: - Ну что, уберем или оставишь?
      - Оставлю. - Она победоносно взглянула на продавщицу. - Спасибо, дядя Костя.
      Если продавщица ее услышала (а не услышать она не могла по всем законам физики и аэродинамики) и удосужилась запомнить то имя, которое значилось на кредитке, я вполне мог ожидать, что выражение задумчивости снова вернется на ее лицо. Быть может, так и произошло, только мы уже вышли из магазинчика и свернули за угол, на улицу Гоголя.
      Как говорится, Бог троицу любит. Сначала были милицейские сирены, потом подозрительный взгляд из-под накладных ресниц. Я теперь ждал третьего события в продолжении начатой темы. Ждал недолго, потому что дом 9 по улице Гоголя оказался ничем иным как местной прокуратурой. У входа стояло несколько милицейских жигулей и две или три черные волги. Мое внимание сразу же привлекла доска объявлений возле телефона-автомата.
      - Стой здесь, красавица, я сейчас.
      С оглядкой перейдя через улицу и не заметив, чтобы за мной кто-нибудь наблюдал ни из недр серого здания, ни из припаркованных автомобилей, я с волнением пробежал глазами объявления. Собственно, это были никакие не объявления, а плохенькие ксероксы воззваний к бдительности горожан, озаглавленные по старинке «Их разыскивает милиция». Каждое воззвание сопровождалось фотографией преступника. Были здесь и два схематических изображения, полученных при помощи фоторобота. Если продавщица по утрам ходила на работу именно этой дорогой, нет ничего удивительного в том, что мой портрет на кредитке показался ей откуда-то знакомым. На нем я был действительно похож на разыскиваемого человека, лаконичная надпись под плоским лицом которого гласила, что он подозревается в двойном убийстве такого-то числа на такой-то улице. Имя подозреваемого правоохранительным органам известно не было, но зато в тексте фигурировали имена Инги Глебовой, 1976 года рождения, и ее родственницы Марии Сергеевны Ваньченко, 1948 года рождения соответственно. Досадное совпадение, которое, как я знал, совпадением не было. Кто-то слишком хорошо рассмотрел меня, когда я выходил из волги у дома Инги, точнее, ее тети. По всей видимости лучшим свидетелем в данном случае мог оказаться сам шофер. Шофер? Был ведь и еще один, тот, который довез меня обратно до гостиницы. До гостиницы? Не совсем, но поблизости не так уж много мест, куда в такой поздний час можно было податься. Интересно все получается. У милиции в руках оказывалась одна-единственная зацепка, но даже им грешно было ею не воспользоваться. Три сирены. Что-то подсказывало мне, что я знаю, куда они направлялись. Я махнул девочке рукой и направился по своей стороне улицы вниз, прочь от прокуратуры. Ярослава не без труда нагнала меня.
      - Куда вы так торопитесь? До ужина еще ведь долго.
      Я положил ладонь ей на макушку, однако останавливаться или даже замедлять шаг не стал.
      - У нас могут быть неприятности, красавица. Очень серьезные неприятности. Похоже, кто-то знает о том, что произошло вчера на пруду.
      - На озере?
      - Пусть будет на озере. Как я и предполагал, нам с тобой лучше прямо сегодня, сейчас отбыть из города-героя Владимира и затеряться в Москве.
      - Сегодня? Отбыть? Затеряться? А как же Зоя с Тамарой?
      - Думаю, им пока ничего не угрожает. Но если поймают нас... ты понимаешь.
      - Сволочи менты, - процедила сквозь зубы девочка. - Это моя мама?
      Я сразу понял, что она имеет в виду, но отрицательно мотнул головой.
      - Если только ее не поймали вчера вечером. Я согласен, что сама она едва ли стала бы делать подобные глупости. Но сейчас это не столь важно, как то, что предстоит сделать тебе.
      - Мне?
      - Ты что, уже испугалась?
      - Нет.
      - Тогда молчи и слушай.
      Теперь мы шли по улице с причудливым названием Летнеперевозинская. О том, что название это едва ли новое, говорили старинные фасады домов на противоположной стороне.
      - Когда мы подойдем к нашей гостинице, внутрь войдешь ты одна. Я буду ждать тебя в условленном месте и надеяться, что меня никто не заметит. Ты возьмешь ключ от номера у консьержки и пойдешь за вещами. Но учти, ключ спрашивай только тогда, если консьержка одна. Если там будет крутиться милиционер, старайся не попадаться ему на глаза и жди. Если он долго не будет уходить, возвращайся ко мне, что-нибудь придумаем вместе.
      - А если я попаду в номер, то как мне утащить все наши вещи?
      - Об этой не беспокойся. Просто будь очень внимательна и бери только самое важное: документы - ты лучше меня знаешь, где лежит паспорт твоей матери, если она его не забрала с собой; ее мобильный телефон; одежду свою можешь прихватить, но правильнее было бы оставить, чтобы тебе не тащить обратно большую сумку, которая может привлечь лишнее внимание. К счастью, мои документы и все самое необходимое всегда при мне. Omnia mea mecum porto.
      - Как вы сказали?
      - Все свое ношу с собой.
      - А почему по-испански?
      - Это не испанский, а латынь. Так, по словам Цицерона, высказался мудрец Беант из Приена, когда ему посоветовали брать пример с его сограждан, бегущих из захваченного неприятелем города со всем своим скарбом. Его ответ советчикам подразумевал, разумеется, духовное богатство, но в моем случае это высказывание тоже вполне уместно.
      - Вы и Цицерона читали?
      - Нет, просто когда-то давным-давно изучал латынь и кое-что из того, что на ней написано.
      - Сложно?
      - Как и все, что в той или иной степени искусственно.
      - Почему? Разве на латыни не говорили?
      - Трудный вопрос. Считается, что говорили, причем довольно долго. Так долго, что она стала праязыком для многих европейских говоров, входящих не только в так называемую романскую группу, типа уже упомянутого тобой испанского, разумеется, итальянского и французского, но и частично в германскую. При этом внимание ученых сосредоточено на схожести корней слов и совершенно игнорируется такая вещь, как морфология. А она-то указывает на близость латыни греческому, причем в противовес итальянскому. Не углубляясь в подробности, скажу, что существует занятная теория, по которой латынь образовалась от итальянского выходцами из Греции.
      - Интересно. Никогда об этом не думала. Я имею в виду, вообще о языках. А вы в университете, наверное, учились?
      - В МГУ-то? Да было дело. Не лучшее место для революционных идей, однако, как выясняется теперь, значительно превосходящее все наши остальные очаги образования.
      Мы сами того не заметили, как вышли к железнодорожному полотну. Теперь путь наш лежал на восток, к длинному мосту через рельсы и Клязьму.
      Я заставил девочку повторить все, что было ей сказано относительно выбора вещей.
      - Когда благополучно окажешься у нас в номере, главное - не спеши, - продолжил я свои напутствия. - Второго раза уже, скорее всего, не будет. Так что будь очень внимательна и к тому, что решишь оставить. Обязательно проверь, чтобы не осталось ничего, по чему могли бы идентифицировать твою мать, тебя или меня.
      - В смысле?
      - В смысле каких-нибудь затерявшихся визиток, справок или нашивок на твои вещи, которые ты когда-то брала с собой в пионерский лагерь.
      - Понятно.
      - Может быть я перестраховываюсь, и все не так плохо, как мне представляется, но боюсь, что я в данном случае прав. Если же окажется, что милиции поблизости нет, тогда, наверное, будет иметь смысл забрать из номера все. Решим на месте. Главное: паспорт и телефон. Да, и используй мою сумку. В ней слишком много всяких кармашков, чтобы ее быстро проверить, а я сейчас думаю, что вполне мог оставить в каком-нибудь из них что-нибудь со своими московскими координатами.
      - А если меня поймают? Ведь сегодня утром менты говорили, что ищут детей. Значит, видели мои следы.
      Я умышленно не стал разуверять девочку. Пусть себе думает, будто разыскивают нас всех в связи со вчерашнем инцидентом на озере, а не только меня - по делу еще более раннему и конкретному. Но в одном она была совершенно права: всех вероятностей развития дальнейший событий после того, как мы окажемся возле гостиницы, предугадать не представляется возможным. Если мои опасения беспочвенны и мы никого там не застанем, нам просто несказанно повезло. Если это плановая проверка показаний какого-нибудь свидетеля, там могут ждать исключительно меня, и тогда Ярославе ничего не угрожает. Гораздо хуже, если меня опознали по фотороботу и точно знают где и с кем я остановился. В таком случае девочке несдобровать. В том смысле, что ей придется отвечать на вопросы, о которых она не имеет почти никакого представления. Почти, потому что с Ингой она нас все-таки видела. Наконец, наихудший сценарий предполагал, что вместе с милицией нашего возвращения ждет Лана. Она знает мой телефон и кое-кого из моих знакомых. Неприятно, но не смертельно. Телефон оформлен на тот самый паспорт, по которому я действительно значусь Костей. Оперативникам не составит труда довольно быстро установить, что он является поддельным. И на этом мой след оборвется окончательно. В итоге все плохое, как я теперь видел, сводилось к тому, что я вынужден был пожертвовать ниспосланной мне небом Лолитой и двумя-тремя странными женщинами, пожелавшими на почти добровольных началах стать моей собственностью. Сам же я оказывался недосягаем для Фемиды и ее тупых приспешников. Если я, конечно, ничего не забыл. А забыл я красавицу Карину, приходившуюся двоюродной сестрой Юрию Сергеевичу Сабурову и дважды навещавшую меня дома. Однако мне как-то не верилось, чтобы до нее кто-нибудь мог докопаться. Для этого, как минимум, нужно допросить Лану, выпытать у нее, о чем она разговаривала со мной, узнать, что я интересовался неким Юрием, выяснить, что у этого Юрия есть сестра, что эта сестра работает в бюро добрых услуг на дому и приходила ко мне в гости... нет, подобной цепочки безошибочных догадок не мог представить себе даже я.
      - Если тебя поймают, то ты ничего не знаешь. Ты ведь у нас еще несовершеннолетняя. За свои поступки не отвечаешь. Маленькая девочка. Встретила маму в городе, и та послала забрать кое-что из номера, чтобы пойти купаться, например. А дядя Костя остался в городе и непременно будет к ужину. Так, приготовься, вон показался мост. Сейчас будет самый неприятный участок дороги. Преодолеть его нужно будет быстро и по возможности не привлекая к себе внимания.
      Переваривая мои импровизированные инструкции, девочка прибавила шаг. Минут через десять мы вышли к мосту, свернули на него и отважно (или отчаянно) двинулись навстречу неизвестности.
      - А где мне вас искать, если меня все-таки схватят, а я потом сбегу? - спросила Ярослава, отплевываясь от мошкары, облюбовавшую середину моста. - Вы же меня не бросите? - с надеждой добавила она.
      - Во-первых, постарайся не попадаться. Но если уж такое случится, давай договоримся об условленном месте. Как насчет вон того перелеска сразу за мостом?
      - А где там?
      - Неважно. Просто приходи туда, а я тебя сам найду. Давай теперь прикинем. От гостиницы до этого перелеска идти спокойным шагом минут десять. Пусть пятнадцать. На то, чтобы взять ключ, подняться в номер, собрать вещи и спуститься сколько нужно?
      - Пять минут.
      - Предположим, минут пятнадцать. Итого полчаса. У тебя часики с собой? А то я свои где-то оставил. Одолжишь?
      Девочка с готовностью расстегнула тоненький пластмассовый ремешок и протянула мне. Было начало седьмого.
      - До гостиницы дойдем вместе. Я тоже хочу посмотреть, как там все обстоит. Потом мы расстанемся, и я отойду в этот перелесок и буду тебя там ждать. Если через, скажем, сорок минут ты не появишься, это будет для меня сигналом, что что-то не в порядке. Я никуда не уйду и буду ждать дальше. Для тебя это означает, что ты можешь спокойно осмотреть номер, найти все необходимое, сложить в мою сумку, выйти, даже поговорить с кем-нибудь по пути и не торопясь дойти досюда. Сорока минут должно за глаза хватить. Теперь давай условимся еще об одном. - Я взял ее за руку, и мы перешли через шоссе, но на полдороге я передумал и вернулся на прежнюю сторону, дальнюю от гостиницы. - Нет, лучше пройти до поворота здесь. По той стороне могут ходить кто-нибудь из наших. Не стоит попадаться им на глаза. Итак, давай условимся: если ты задержишься, пусть даже надолго, но тебя в конце концов благополучно отпустят и ты придешь одна, все в порядке. Если же ты будешь знать, что за тобой следят, потому что знают, что мы с тобой должны встретиться, сделай мне знак.
      - А какой?
      Я задумался, разглядывая Ярославу с ног до головы. В ответ она мне улыбнулась, хотя и не слишком весело.
      - У тебя резинка есть?
      - Какая, для волос? - Она достала из кармана розовое колечко. - Вот эта?
      - Оставь у себя. Очень хорошо. Запомни, если нам будет угрожать опасность, ты должна будешь забрать волосы этой самой резинкой. Если я увижу, что ты с хвостиком, то тем самым ты меня, считай, предупредила, и я не выйду из укрытия. Тебе же, я повторяю, ничего не угрожает. Ты ничего не знаешь, ты только свидетельница, можно сказать потерпевшая.
      - А как мы потом с вами увидимся?
      Вот те на! «На позицию девушка провожала бойца»...
      - Я же знаю, где ты живешь. Знаю и твой телефон домашний. В крайнем случае позвоню. Но, думаю, не понадобится. Все будет хорошо. Ты у меня ведь умница - все поняла, все сделаешь, как надо. Ключ-то у тебя от дома есть?
      - У мамы есть. Я его найду.
      - Трогать тебя в любом случае не будут. Если, на худой конец, мы с тобой разминемся, а мама твоя так и не появится, садись завтра в автобус и спокойно поезжай домой.
      Она грустно кивнула. Сразу повеселела, когда взгляд ее упал на новенькое колечко.
      - Я обязательно приду. Только вы ждите, никуда не уходите. Ладно?
      Впереди уже маячил указатель поворота к гостинце. Мы поравнялись с ним, прошли чуть дальше, и через просвет между деревьями, образованными аллейкой, увидели зад нашего автобуса, а рядом с ним белые бока и плоские крыши трех милицейских жигулей. Мигалки были выключены, сирены молчали. Но они были там, где им и следовало быть.
      Я почувствовал, как нервно сжались пальцы девочки, все это время державшей меня за руку.
      - Теперь ты видишь, что я не шутил. Иди и будь осторожна. Ты же сама хотела быть моей рабыней - вот тебе и настоящее испытание.
      Девочка кивнула и, не задавая больше вопросов и даже не оглянувшись, побежала через дорогу.
      Ни в какой перелесок я, разумеется, не пошел. Машинально поглядывая на детские часики, остался наблюдать за гостиницей из укрытия в густых зарослях орешника.
      Только Ярослава скрылась из виду за дверью под козырьком подъезда, двое жигулей синхронно дали задний ход, развернулись и выкатили на шоссе. По-прежнему без сирен. Пропустив грохочущий самосвал, подумали и устремились за ним следом в сторону города. Я успел заметить, что в каждой сидит по двое людей в серо-голубых форменных рубашках с короткими рукавами. Еще через некоторое время появилась и третья машина. Испуганной детской головки я в ней тоже не увидел. Либо кто-то остался дежурить, либо мы с Ярославой задержались как раз настолько, насколько было необходимо, чтобы терпение милиционеров иссякло. Что, конечно, вряд ли соответствует истине, но чем черт ни шутит?
      Посматривая то и дело на часики с невозмутимо медленной секундной стрелкой, я настойчиво следил за происходящим перед подъездом, терпеливо надеясь на чудо и представляя себе Ярославу, которая в это самое время копается в шкафу и заглядывает во все углы в поисках возможных нежелательных улик. Проверив на всякий случай содержимое своих карманов и футляра с притаившимися в нем фотоаппаратом и пистолетом и лишний (далеко не лишний) раз убедившись в том, что основное при мне, я мысленно проделывал вместе с девочкой то же самое. В ванной могли остаться разве что принадлежности для умывания. Они никому не нужны. Если Ярослава их заберет, хорошо, нет, пускай остаются. Не думаю, что кому-нибудь захочется отдавать на экспертизу наши зубные щетки. В холодильнике - вообще ничего интересного. Моя одежда - то немногое, что я с собой прихватил - оставалась в моей сумке. Если девочке хватит места, она ее вообще не тронет и принесет вместе со всем остальным. В любом случае никаких опознавательных знаков на ней быть не должно. Разве что безликая мелочь в карманах. Хорошо бы она заметила и захватила куртку, которая сейчас висит на вешалке при входе. В ней нет ничего особенного, но холодной ночью она может весьма пригодиться. Кажется, все. О вещах Ланы я не имел ни малейшего представления, разве что видел, как она раскладывает по полкам какие-то кофты, майки да чулки в картонных упаковках. Едва ли при ней было при ней было что либо более ценное, чем паспорт и телефон. Будет вполне достаточно, если девочке удастся найти материн кошелек, где могут быть фотографии родственников и какие-нибудь записки с адресами и телефонами. Только бы нашла.
      По аллейке в моем направлении уже шла возбужденная компания с Семеном Зубковичем во главе. Судя по полотенцам и ярким надувным мечам, мои недавние спутники решили напоследок как следует искупаться. Следом за Евреем Евреевичем бежали вприпрыжку Славка с неизменными «Чикаго Буллз» на груди и заливающаяся звонким беспричинным смехом Женя, дамы-мамы которых были здесь же, довольные собой, своими чадами и своей жизнью, подарившей им такой спокойный и теплый вечер, никак не ожидавшийся после утреннего дождя. Замыкали шествие все три парочки кооперативщиков из Долгопрудного, уже полураздетые, неравномерно розовые и едва ли трезвые. Люди собираются в стаи в предчувствие беды, подумал я, как будто цитатой из неоткуда. Но если совесть их чиста, на каком основании они должны эту беду чувствовать? Просто в глазах ее чувствующих все вокруг приобретает подозрительную многозначность. Не могу сказать, чтобы меня мучила совесть, однако в зрелище радостных простоватых лиц было что-то неприятное. Не доходя метров десяти до моего укрытия, они свернули на тропинку, уводившую, как я знал, через песчаный карьер к Старице. Они словно догадывались о том, что сейчас на озере им ничего не угрожает. Я сплюнул и стал всматриваться в слепящие стекла безлюдного теперь подъезда, в которых отражалось опускающееся за моей спиной солнце. Я даже поймал себя на мысли о том, что же сегодня подадут на ужин?
      Ярослава вышла. Одна. С моей сумкой, явно оттягивавшей ей плечо. Не глядя по сторонам, уверенным шагом направилась наискосок, через лес, к шоссе. На ходу подняла руки к распущенным волосам, и я на мгновение решил, что сейчас она их перехватит резинкой. Нет, она просто поправила соскальзывающий с плеча ремешок. Молодец! Умница! Только бы теперь никто ее не окликнул. Прежде чем двинуться параллельно ей в сторону заветного перелеска, я взглянул на часы. Девочка отсутствовала семнадцать минут. Вполне достаточно, чтобы все внимательно осмотреть, но совершенно не достаточно для того, чтобы подвергнуться допросу. Значит, все тихо. Значит, как ни странно, пронесло.
      Когда Ярослава вошла в лесок на моей стороне дороги, я уже расслабился и присматривался к ней из-за кустов не как к партнерше по нашей маленькой, но чрезвычайно важной и опасной операции, а как к хорошенькой стройной девочке, сознающей, с кем и зачем остается наедине на неопределенное время, быть может, навсегда (хотя ничего вечного не бывает, так что остановлюсь-ка я на неопределенности).
      Увидев меня, она просияла, и я заметил, что она умудрилась найти минутку, чтобы воспользоваться материной тушью и губной помадой.
      - Что это за цирк? - сказал я поэтому вместо приветствия.
      Она сделала вид, будто не расслышала, а у меня не хватило силы воли, чтобы как следует ее отругать за самодеятельность. Тем более, что ни с тем, ни с другим она не переборщила, так что грим на ее мордашке смотрелся вполне уместно, если не знать, какова она на самом деле.
      - Я даже мазюку от комаров захватила. Меня, кстати, один уже в ногу укусил. Вон, смотрите.
      Она поставила сумку на землю и подняла гладкую коленку, чуть выше которой краснело маленькое вздутие.
      - Чешется, зараза!
      - Не хочешь рассказать, как все прошло?
      Я присел на корточки рядом с сумкой, расстегнул молнию и сразу же обнаружил кожаный футляр Ланиного мобильного телефона и красную корочку паспорта. На дне лежала моя так и не вынутая одежда. Куртку с вешалки Ярослава, разумеется, не сняла. Но я и не просил.
      - А мы что, здесь останемся? - удивилась девочка, почесывая укус. - Нам же нужно быстрее уносить ноги.
      - Я тебе сегодня уже цитировал товарища Цицерона. Он же говорил: «Спеши медленно». Хотя, может быть, и не он, а Цезарь. Ну да сейчас не суть важно. Нет, спешить мы не будем. Основное дело ты, похоже, сделала на пять с плюсом, и было бы глупо теперь допустить какую-нибудь роковую ошибку. Например, попасться на глаза милиции при переходе через мост.
      - Вы хотите ждать здесь темноты?
      Сомнение в ее голосе заставило меня самого задуматься, и я скоро понял, что продолжения столь удачно начатого плана у меня пока нет. С одной стороны, хотелось, не теряя ни минуты, броситься на вокзал, купить два билета до Москвы и забыть обо всем, что здесь приключилось. С другой стороны, если меня ищут настолько серьезно, что удосужились развесить по городу ксероксы фоторобота, на вокзале нас обязана ждать засада в лице какого-нибудь праздно шатающегося патруля или неприметных людей в штатском. Вероятно, на выезде из Владимира проверяются даже машины. Хотя, если подумать, с чего бы им поднимать всех на ноги? Вот когда я не явлюсь к ужину, вот тогда должна начаться настоящая тревога. Так, может быть, все-таки стоит поспешить и попытаться проскочить на авось?
      - Пока ты будешь рассказывать мне, что видела в гостинице, я подумаю, как нам быть дальше. - Я взял девочку за коленку, притянул к себе и лизнул укус. Теперь она в полном моем распоряжении, что хочу, то и делаю. Зря что ли я столько рисковали и рискую по-прежнему? Ярослава хихикнула и тоже села на траву. - Итак, ты прошла мимо тех милицейских машин, что стояли перед входом. Дальше.
      - В гостинице оставалось всего трое милиционеров. Остальные, я заметила, сидели по машинам. Двое пошли мне на встречу, и я подумала, что сейчас меня схватят, но они на меня даже не посмотрели. Третий остался стоять возле стойки, где ключи выдают. Когда я попросила дать мне наш ключ, он спрашивает, живу ли я в этом номере. Дурак какой-то! А когда я сказала, что да, спрашивает, где мой папа, то есть, вы. Я ему говорю, что вы никакой не мой папа и что я вас давно не видела, а если ему нужны вы, то пусть приходит на ужин, а меня сейчас ждет мама, потому что мы идем купаться. Тогда он меня спрашивает, куда. Ключ был уже у меня в руках, я сказала: «на реку» и пошла своей дорогой. Он было за мной увязался, но тут у него заработала рация, и он остался внизу. Я пошла спокойно, как вы меня учили, но на нашем этаже припустила по коридору во всю прыть.
      - Подружек наших не видела?
      - Нет, их не видела. Видела только на лестнице народ с полотенцами. В номере у нас, похоже, сегодня прибирались: в ванной новые полотенца повесили, белье новое застелили.
      - Ничего не украли?
      - Да нет, кажется. В холодильник я заглядывать не стала, в шкафу все лежало, как я помнила, я сразу в вашу сумку основное покидала, еще раз все осмотрела и побежала обратно. Милиционер был все еще внизу, но ничего мне не сказал. И вот я здесь.
      - Отлично. - Я снова заглянул в сумку, на сей раз более внимательно, и обнаружил кошелек Ланы, футляр с темными очками, складной зонтик, два банана, пачку сигарет с зажигалкой и целлофановый пакет с какими-то вещами и еще один - с баночками, бутылочками, зеркальцами и т.п. - А мусор это зачем?
      - Это кое-что из моей одежды, - заметила Ярослава. - И темные очки мне было жалко оставлять.
      - Ты забыла рассказать о том, как угрохала львиную долю времени на разукрашивание своей мордашки.
      - Вам не понравилось? - Она обиженно захлопала крашеными ресницами. - А по-моему мне очень даже идет.
      - Когда мы доберемся до Москвы, то будем посвящать твоей замечательной внешности хоть каждый день. Ты же знаешь, что если бы не нравилась мне, я бы ничего этого не затеял.
      - Правда?
      - Правда. А теперь я все-таки считаю, что нам здесь засиживаться, в самом деле, не имеет смысла. Ты все правильно в гостинице сказала, и судя по тому, как они действовали до сих пор, тревога или, как там у них это называется, «план-перехват», не будет объявлена раньше чем мы не придем на ужин. - Я посмотрел на часы. - То есть через десять минут. Пора поторапливаться.
      - Но сегодня ужин в восемь, - напомнила девочка, поднимаясь на ноги. - Вы не помните, как наш гид за завтраком объявлял? Потому что завтра последний день и отъезд из гостиницы будет на час позже обычного.
      - Честно говоря, не припоминаю, ну да это и не важно. Хотя, конечно, для нас очень важно. Будем надеяться, что проскочим. Мост - самый неприятный отрезок дороги.
      Я поддел ремешок сумки плечом, взял футляр с фотоаппаратом в руку и двинулся лесом в сторону моста. Девочка засеменила следом, то и дело шлепая себя по голым ногам. Огненный шар солнца плыл неподалеку и подмигивал нам через ветки деревьев.
      
_______________
      
      
Глава 18

На перекладных - Холодный дом - Обуза?
      
      
      
      - Сами-то владимирские или из Москвы будете? - добродушно поинтересовался широколицый парень, оставшийся весьма довольным тем, что я несильно хлопнул дверцей его и так дышащего на ладан жигуленка.
      Я видел его прищуренный взгляд в зеркальце заднего вида. Переднее сидение рядом с ним было занято кое-как упакованным в коробку телевизором, который, по его словам, он вез из ремонта.
      - Московские будем. А что, не похожи?
      - Да нет, просто москвичи обычно по нашей глуши одни не путешествуют, все больше группами да на автобусах мэрсовских. - В словах его звучала не то зависть, не то пренебрежительность.
      - Да вот дочке прокатиться автостопом захотелось. - Я переглянулся с Ярославой, которая подавила смешок и сделала жест, как будто бьет нашего водителя по печенкам.
      - Вещичек-то у вас негусто, - продолжал тот свои расспросы. - Мои вон когда в Москву соберутся, так столько авосек с собой тащат, будто жить там собираются. Нет, вы молодцы, я тоже предпочитаю налегке. - Зеркальце подмигнуло. - Да и чего напрягаться, побросал в мой драндулет харчей на дорожку и в путь. Пади хреново? - Глаза смеялись. - А мамку что ж, дома бросили?
      - Она у родственников во Владимире осталась, - подала голос девочка, продолжая поглядывать на меня.
      - Так значит все-таки владимирские, раз родственники имеются, - подытожил парень.
      Мы поймали его на шоссе возле городка Юрьевец, километрах в четырех к юго-западу от Владимира. Искушать судьбу и идти на вокзал я не стал. Даже если нам дадут уехать, в поездах обычно бывает достаточно народу, чтобы кто-нибудь обратил на тебя внимание, а потом, увидев при случае фоторобот, вспомнил и проявил сознательность. Мы с Ярославой посовещались, и я решил, что значительно надежнее будет побыстрее покинуть Владимирскую область на перекладных, а там уж как получится. Показав на коробку с телевизором, парень предупредил, что может подбросить нас только до Ворши, поскольку возвращается домой.
      - А что, в вашей Ворши нету ремонта телевизоров? - поинтересовался я теперь, вспоминая наш разговор?
      - Ремонта? Да в Ворше вообще ничего нет. Я сам во Владимире работаю. Инженер-механик. Ребят там хороших знаю, они мне за бутылку делают.
      - Часто ломается?
      - У нас три телевизора. - Парень загоготал. - Один у тещи, один жена смотрит, один у меня в гараже.
      - А этот тещин?
      - Не, не угадали. Этот женин брат попросил в ремонт свезти. А мне что, мне не жалко, если по дороге. Бутылка-то с него.
      - Дружное у вас, однако, семейство, - заметил я, незаметно кладя руку на коленку девочки. - Все друг другу помогают, прям позавидовать можно.
      - Хорошее семейство. Это точно. Не жалуюсь. - Взгляд парня потеплел. - Жаль завтра пятница.
      - Что так?
      - Да вставать на работу с ранья. А то бы я вас подальше подбросил, хоть до самой Москвы, если б на бензин подбросили. Куда вы в ночь-то пойдете?
      - Ничего страшного, спасибо, нам не впервой.
      - А то, может, к станции подвезти? Там на Москву хоть раз в час да наверняка какая-нибудь электричка остановится.
      - Да нет, не стоит.
      - Ну, смотрите, а то дороже выйдет. - Он явно исходил из того, какие деньги уже перекочевали из моего кармана в его. Не потому ли его теперь и мысль о поездке до Москвы посещала? - Дочку-то как звать-величать?
      - Наташа, - ответил я, покосившись на «дочку», которая согнулась пополам за креслом водителя и давилась от смеха.
      - Красивая девочка. Актрисой, глядишь, будет, - продолжал рассуждать парень. - У меня вон два пацана растут, а я всегда девку хотел. Второй раз жене строго-настрого наказал, а она опять не послушалась.
      Я представил себе, что будет, если уговорить его плюнуть на завтрашнюю работу и довести-таки нас до Москвы: перспектива слушать его речи несколько часов кряду выглядела мало привлекательной, и я отбросил эту мысль.
      Ярослава ткнула меня кулачком в бок и, когда я наклонился, шепнула:
      - Давайте напросимся переночевать.
      Ого, подумал я, отрицательно покачав головой, да с ней нужно ухо востро держать: один комплимент, и она уже готова нагрянуть к незнакомцу в гости. С другой стороны, в ее предложении определенный смысл был: выждав время и отсидевшись хотя бы эту ночь, можно будет назавтра попробовать отправиться дальше обычным поездом. Но то завтра, а мне все же хотелось как можно скорее избавиться от ощущения, что за нами гонятся. Другое дело, что нынешний водитель для моих целей не подходил.
      Распрощались мы с ним прямо на шоссе. Подсвечивая себе путь тусклыми фарами, жигуленок скатился с обочины на проселочную дорогу и скрылся за низенькими деревянными домами.
      - А тут машин поменьше будет, - отметила Ярослава, оглядываясь назад, и машинально подняла руку.
      Услышав скрип тормозов, я тоже оглянулся. В двух шагах от нас в клубах пыли стоял черный джип с московскими номерами.
      - Чудо чудное диво дивное, - сказал я вслед девочке, которая уже устремилась к опускающемуся окошку.
      Из джипа на нее смотрел орлиный нос «лица кавказской национальности». Лицо улыбалось.
      - Нам до Москвы, - услышал я. - Подбросите?
      - Почему не подбросим? Конечно, подбросим.
      Видя, что девочка смело берется за ручку задней дверцы, я поспешил ее опередить. Все произошло слишком быстро, чтобы я успел призвать ее к осмотрительности. Стекла джипа были тонированными, так что заранее разглядеть, сколько в нем пассажиров, оказалось невозможным. Ярослава смело распахнула дверцу, и только тогда я заглянул внутрь. Один черноголовый сидел за рулем. Второй снова поднимал окошко. Из джипа пахнуло кондиционированной прохладой. Соблазн был велик.
      - Что вы стоите? Садитесь, - подтолкнула меня девочка.
      - Садитесь, - с акцентом подхватил нос. - Мы не кусаемся.
      Пробубнив нечто вроде «спасибо», я забрался на упругий черный диван и подтянул к себе мою довольную спутницу. Не успела та хлопнуть дверцей, как джип уже набирал ход.
      Оба незнакомца молчали, глядя вперед. Даже между собой не разговаривали. Я покосился на Ярославу. Она с интересом осматривалась, не чувствуя опасности.
      - До Москвы путь неблизкий, - сказал я. - Сколько мы будем вам должны?
      Нос повернулся ко мне не сразу. Казалось, он о чем-то размышляет. На всякий случай я расстегнул кармашек и нащупал рукоятку пистолета. Доставать его мне совершенно не хотелось. Человека с пистолетом любой чурка запомнит, так что в итоге пришлось бы пускать его в ход.
      - У нас деньги есть, - отозвался наконец нос. - За так довезем. Не жадные. Больно девочка хорошая. На сестру мою похожа.
      И замолчал. Водитель даже головы не повернул. Ярослава гордо выпятила нижнюю губку и бросила на меня уничижительный взгляд: припоминала мне слова, сказанные о ее макияже. Я пожал плечами, но кармашек застегивать не стал. Кто их знает, к чем может закончиться подобное благородство?
      Через час мерного покачивания среди темнеющих лесов девочка задремала, склонившись головой мне на плечо. У меня же о том, чтобы позволить себе расслабиться, и в мыслях не было. Правда, упоминание сестры могло, скорее всего, означать только добрые намерения. Родственники для таких людей - святое. Едва ли Ярославе от них что-нибудь угрожало. И все-таки я с б(льшим вниманием следил за сидящими впереди, нежели за дорогой. Была уже половина одиннадцатого. Мы довольно много потратили времени на пеший переход до первой попутки, но зато теперь я был почти уверен в том, что побег из Владимира удался.
      Сначала я удивлялся тому, что навстречу нам из темноты слепящие фары вылетают чаще, чем обгоняют красные огоньки слева от меня. Скоро я догадался, что джип идет на достаточно приличной скорости, чтобы его было так просто обогнать. В салоне скорость совершенно не чувствовалась, а царивший за окнами мрак притуплял зрительные ощущения.
      Завтра нужно будет во что бы то ни стало позвонить лорду Доджсону. Странно, почему я сразу не внес его номер в список моего мобильного. С другой стороны, хорошо, потому что из дома я позвоню ему по карточке, и звонок обойдется мне гораздо дешевле. Ненавижу экономить деньги, но никогда не стоит забывать о том, что от тюрьмы да от сумы зарекаются только дураки. Насчет тюрьмы это я, конечно, зря. Мысль о ней не грела меня никогда, а тем более сейчас, когда при любом неосторожно шаге я мог оказаться ее постояльцем на весьма продолжительный срок. Нет, первым делом, сегодня же нужно избавиться от старого паспорта и забыть о том, как меня когда-то звали. Что нетрудно. Имя Константин никогда не мне нравилось. С ним были связаны мои не самые приятные воспоминания детства. Так звали одного конопатого еврейчика у нас в классе, с которым я то дружил до самозабвенья, то дрался до синяков. Все остальные встретившиеся на моем веку Константины так и не сумели рассеять этих детских ассоциаций, так что когда я узнал, на чье имя мне делают второй паспорт, огорчению моему не было пределов. Теперь все это опять в прошлом. Правда, надо будет снова позаботиться о том, чтобы новый дополнительный паспорт появился в ближайшее же время. Кто знает, какая еще история произойдет со мной по приезде в Москву или после рандеву с лордом? А в том, что лорд Доджсон захочет со мной повидаться, я почему-то не сомневался.
      - В Москве куда? - вывел меня из задумчивости нос.
      - А что, уже подъезжаем? - встрепенулся я, хотя размытый пейзаж за окнами оставался прежним.
      - Нет, я просто так спросил. Хочу с твоей дочкой познакомиться.
      Сейчас было подходящее время, чтобы сообщить нашему «благодетелю», кем на самом деле приходится мне Ярослава, но я этого не сделал.
      - Не думаю, что это будет правильно. А высадить нас можно у любой станции метро.
      - Метро не ходит, - послышался глухой голос водителя, тоже с акцентом.
      Опять наступила напряженная пауза. Я ждал, что предпримет нос. Удивляться тому, что рано или поздно это произойдет, не приходилось. Добрые самаритяне попадаются в бывшей стране советов неправдоподобно редко. Теперь всем за все что-то непременно нужно. Я вынул пистолет из кармашка и проверил на наличие патронов. Полная обойма. Снял с предохранителя. Услышав характерный звук, знакомый многим владельцам дорогих джипов, нос резко повернулся ко мне в профиль.
      - Что там у тебя? Пугач?
      - Зачем спрашиваешь, если знаешь? - Я посмотрел на спящую девочку, веки которой задрожали. - Так скоро там Москва?
      Нос вопросительно глянул на водителя. Что-то сказал ему по-грузински. Джип едва заметно вильнул. Ребята явно занервничали. Мне стало смешно. Одному Богу известно, замышляли ли они что-то против нас с Ярославой, да только теперь им было определенно не до задуманного. Я повторил вопрос.
      - Тридцать километров, - сказал нос, не то чтобы дружелюбно, но без прежнего вызова. - До кольцевой.
      - Очень хорошо. После кольцевой мы тихо выйдем, а вы поедите дальше. И будем считать, что никто никого не видел.
      Нос кивнул и отвернулся.
      Я засек время. Действительно, через четверть часа иллюминация за окнами стала красноречиво свидетельствовать о том, что мы приближаемся к столице. Свет наших фар выхватил из темноты табличку с надписью «Лукино». Нахлынули давно позабытые ассоциации. Когда-то я приезжал в эти места, нагруженный фотоаппаратами, треногами и галогенными лампами в надежде сделать серию снимков одной подающей надежды модельки. Из затеи ничего путного не вышло. В том смысле, что домой к ней в самый ответственный момент нагрянули родители, и нам пришлось отправиться на прогулку по окрестностям. Несколько фотографий получилось неплохо, но после той поездки район Балашихи связан у меня с болью в натертом плече. Зато теперь я представлял, с какой стороны мы въезжаем в город.
      - Высадите нас у «Щелковской».
      - Где? - не понял нос.
      - Я знаю, командир, - сказал водитель. - Высадим.
      Проснувшаяся перед самой остановкой Ярослава так и не узнала о грозившей нам с ней опасности. Выбравшись из джипа она долго благодарила обоих парней и даже обиделась, когда они, не дослушав ее, попрощались и рванули с места.
      - Это все из-за вас! - набросилась она на меня. - Такие хорошие ребята, а вы на них просто волком смотрели. Я тоже черных не люблю, но эти вон нам какую услугу оказали. Если бы не они, сейчас вы бы до сих пор по Владимирской области топали.
      - Все хорошо, что хорошо кончается, - кивнул я, застегивая кармашек, из которого теперь предательски торчала рукоятка пистолета. - Сколько там натикало? Без двадцати час. Кажется, мы еще успеем воспользоваться метро. Кстати, держи свои часики, они нам очень пригодились.
      Застегивать ремешок ей пришлось уже на ходу, потому что я, не теряя времени, распахнул перед ней тяжелую стеклянную дверь и пропустил в прохладу вестибюля.
      От «Щелковской» до моей станции шла прямая линия, о пересадках переживать не приходилось, так что когда я увидел гладкий лупоглазый зад дожидавшегося нас поезда, на душе у меня полегчало.
      Платформа была пуста. В вагоне сидело человек пять. Все производили невеселое впечатление припозднившихся дачников. Не слишком уместных, поскольку сегодня еще был четверг. Но меня это обстоятельство мало интересовало. Значительно важнее было то, что двери вагона за нами захлопнулись и мы благополучно вышли на финишную прямую.
      - Наши сейчас, наверное, уже спят, - крикнула мне на ухо Ярослава, потому что через открытые окошки вагон наполнился шквалом грохота из тоннеля.
      - Забудь про них.
      - Что?
      - Я говорю, забудь про них. Вспоминать можешь, со мной воспоминаниями делиться можешь, но больше никто не должен знать, что ты там была. Так безопаснее. Поняла?
      - А мы сейчас к вам едим? - Она поморщилась и закашлялась.
      - Не кричи. Приедем, тогда и поговорим. Да, ко мне. А ты куда, домой хотела?
      Девочка неопределенно махнула рукой. Думаю, оказаться дома она, действительно, была бы не прочь, но что-то подсказывало ей, что с этим желанием следует повременить.
      На «Первомайской», как мне показалось, поезд почти не остановился. Не успели мы с Ярославой обменяться несколькими спокойными фразами, а он уже снова вкатывался в грохочущий тоннель. Чтобы не тратить время, я открыл сумку (чем собирался заняться еще в джипе, но по известным причинам передумал) и передал девочке банан. Отгибая ярко-желтую корку, она безучастно наблюдала, как я исследую содержимое кошелька ее матери. Денег оказалось неожиданно много. И рублей, и долларов. Я вспомнил грустное замечание Ланы, побудившее меня предложить ей прокатиться по Золотому Кольцу за мой счет. Едва ли то были последние ее деньги. Кроме них, я обнаружил несколько карточек, похожих на кредитные, но являющиеся простыми членскими, точнее, накопительными: в магазины, в салон красоты, в модный фитнесс-клуб и в ресторан. Между двумя карточками затесался отрывок газетной бумаги с наспех записанными телефонами - только цифры, никаких имен. В откидывающееся крылышко с прозрачным окошком была вложена черно-белая фотография Ярославы, когда той было лет пять-шесть. Под ней - фотография ее знаменитого мужа в молодости.
      - Это я тебе отдам, когда мы приедем, - крикнул я.
      Ярослава едва ли меня расслышала, но кивнула.
      Связка ключей на кожаном брелке в виде забавного ботинка.
      - От дома?
      Опять кивок. Банан был уже съеден наполовину.
      - Станция «Измайловская», - торжественно объявили динамики.
      Хотя в наш вагон вошел всего один человек, поезд задержался минуты на три, не меньше. Меня всегда интересовала логика этих одноликих экспрессов, которыми управляли не только машинисты, но и невидимые диспетчеры. Глядя на машинистов, одетых по форме лишь наполовину - в серо-голубые почти милицейские рубашки и галстуки, - допуская при этом джинсы и чуть ли не кеды, я представлял себе этих диспетчеров, как они сидят перед своими пультами в трусах и засаленных майках, смотрят на толстобрюхого паука метро с мигающими огоньками на лапках и пьют чай с пончиками. Все было наверняка не так, но кто знает, какие ипостаси может принять человек, обреченный на анонимность?
      - Надеюсь, ты понимаешь, что домой попадешь не очень скоро? - заметил я, пользуясь возникшей паузой. Ключи с ботинком упали обратно в сумку. - В ближайшее время тебе там появляться небезопасно.
      Девочка не ответила, продолжая разглядывать вновь вошедшего. Мне его внешность тоже сразу показалась откуда-то знакомой, но только сейчас я сообразил, что он - точная копия того лысого, который ездил в нашей группе со своей девушкой. Можно было даже подумать, что это он и есть, правда, на сей раз - в гордом одиночестве. Лысый читал книгу и ни на кого не обращал внимания. Мы с Ярославой переглянулись. Поезд тронулся. Нас снова поглотил грохот черного тоннеля.
      - Это он? - крикнула девочка.
      - Наверное, брат-близнец. Здорово похож.
      До станции «Измайловский парк» мы молчали. На ней лысый внезапно встал и вышел из вагона.
      - Бывают же совпадения! - вздохнула Ярослава. - А может, это и вправду он?
      - Тогда бы с ним обязательно была его неразлучная девушка, а не книжка. Нет, это, конечно, был не он и едва ли близнец, просто если внимательно приглядеться к людям, все мы подразделяемся внешне на несколько типов, причем внутри этих типов люди бывают похожи, как браться и сестры. Больше, чем родные. Если быть знакомым с одним из представителей такого типа, в принципе можно сделать общие выводы о характерах ему подобных. Характер и внешность представляются мне связанными сильнее, чем то принято считать.
      - А я на кого похожа?
      - Подобных тебе, красавица, мне еще не приходилось встречать.
      Ее смех утонул в свисте замелькавших за окнами стен с бесконечными лентами кабелей. В детстве мне нравилось следить за пассажирами, которые как будто пытаются разглядеть что-то в этом мельтешении проводов и стыков, отчего из глаза превращаются в два синхронно сошедших с ума маятника, бешено скачущих из стороны в сторону.
      Нужную нам станцию, как водится, мы чуть не пропустили. Я почему-то решил, что мы едем на Ленинский проспект. К счастью, я заранее сообщил Ярославе, где нам выходить, и она, видя, что двери открылись, а я по-прежнему сижу, дернула меня за руку и вывела из задумчивости. Выскакивали мы в уже закрывающиеся двери. На всю дрогу у нас ушло ровно полчаса.
      На улице сделалось просто холодно.
      - Похоже, очередной циклон приближается, - сказал я, кладя руку девочке на плечо и прижимая к себе. - Надеюсь, мы подыщем тебе у меня какую-нибудь кофту. А то, если так будет продолжаться, ты завтра вообще на улицу выйти не сможешь.
      - А я и не собираюсь выходить. Буду весь день спать. Или телевизор смотреть. - Она спохватилась. - А вы что, куда-нибудь пойдете? И меня оставите?
      - Утро вечера мудренее. Посмотрим. В любом случае настоятельно рекомендую тебе по приходе принять горячую ванну. Мне больные любовницы не нужны.
      При упоминании своего нового статуса девочка просияла и одарила меня лучезарной улыбкой из-под челки.
      - А еще я слышала, что от простуды очень хорошо помогают розги.
      - Весьма вероятно. Но ты еще не простудилась. Хочешь, чтобы тебя выпороли?
      - Только чуть-чуть. - Она с интересом разглядывала высотные дома сталинской застройки. - Вы здесь живете?
      - Приходится.
      - Красиво! А потолки у вас высокие?
      - Сейчас сама увидишь.
      Ярославе понравился и старый лязгающий лифт с дверью-гармошкой.
      - Я такие только в скучных старых фильмах видела. И чего, не ломается?
      - Да вот, как видишь, цел пока. - Я трижды сплюнул и постучал по деревянной ручке.
      Квартира обдала нас уличных холодом. Оказалось, что я умудрился оставить незапертой балконную дверь.
      - А обогреватель у вас есть? - спросила девочка, поеживаясь и впервые на моей памяти не спеша избавиться от одежды.
      Закрыв все окна и ругая себя за излишнюю неосторожность, я вкатил в спальню серый радиатор на колесиках и включил его на полную мощность.
      - Во поперло! - радостно воскликнула Ярослава, дотрагиваясь до него и отдергивая руку. - С таким не замерзнешь.
      - Чай на ночь пить не рекомендуется, но я все-таки поставлю. Ты не против?
      - Как скажете. А где у вас ванная?
      По пути в ванную комнату я продемонстрировал девочке всю незатейливую планировку моей обители, которую она назвала одним словом: «Уютная». Теперь воспоминания о тепле радиатора согревали ее настолько, что она не побоялась раздеться еще в гостиной. Видя, как девочка стягивает на ковер трусики, я спохватился и кинул ей свой махровый халат.
      - На вот, пока ванна ни наполнится.
      Подол халата, когда Ярослава его надела, забавно волочился за ней по полу.
      - А одежду куда убрать?
      - Пусть себе валяется. Так даже пикантнее.
      - Во-во, как в фильмах, - поддакнула девочка. - Только там начинается от прихожей: туфли, чулки, кофта, юбка, лифчик...
      - ... еще один лифчик, - пошутил я, колдуя над чайником.
      - Жалко, у вас камина нет, - заметила она, когда мы уже сидели за столом.
      Девочка поджала под себя ноги и грела руки о стенки чашки. От стакана она отказалась. Зато сахара насыпала еще больше, чем я, хотя мне моя норма всегда казалась пределом разумного.
      - Когда делался ремонт, я хотел поставить, но оказалось, что в городе это запрещено. Пришлось вот уже знакомый тебе радиатор покупать.
      - Радиатор - не то. - Она наконец поджала губы и отважилась сделать первый глоток. - А дача у вас есть?
      - Все никак не соберусь купить или построить. Участок где-то есть, но жить там нельзя.
      - Так вы что, все лето в Москве торчите? - Она искренне удивилась, как будто сама только и делала что жила за городом. Хотя, кто знает?
      - Почему? Вовсе нет? Как правило, в конце августа, в начале сентября я еду куда-нибудь в Европу встречать осень.
      Следующий вопрос девочки напрашивался сам собой, так что когда она открыла ротик и начала с обычного: «А вы...», я утвердительно кивнул:
      - Обязательно.
      - Что?
      - То, о чем ты спрашиваешь.
      - Откуда вы знаете, о чем я спрашиваю?
      - Возьму ли я тебя в следующий раз с собой. Разве нет?
      - В вот и нет! Я просто хотела спросить, любите ли вы осень.
      Я рассмеялся, глядя на ее забавную гримаску, и вспомнил, что у нас наполняется ванна. Я старался выключать воду раньше, чем она станет заливаться в отверстие для поддержания уровня, поскольку однажды таким образом почти залил нижних соседей: оказалось, что трубоотвод подтекает, и чуть ни спровоцировал потоп. 
      Получив приглашение, Ярослава выскочила из халата прямо на кухне и пробежала мимо меня в ванную, лязгая зубами и подвывая от холода. Когда я вошел, чтобы повесить халат на батарею, она уже нежилась по шейку в прозрачной воде, забыв при этом подобрать волосы, отчего те с медленной грацией плавали вокруг нее темным шлейфом.
      Оставив девочку отмокать, я направился в кабинет делать беглые записи о произошедшем, а заодно отыскать визитку моего завтрашнего собеседника. Визитка оказалась там, где ей и положено было находится: в черной длинной папке, запертой в нижнем ящике стола среди ее разноцветных собратьев - коллекция, собранная за больше чем десяток лет коммерческих авантюр и странствий по миру.
      Включив компьютер, я достал из футляра фотоаппарат и подключил его к беспризорному поводку, серой змейкой вьющемуся к задней панели процессора. Загрузившись, компьютер «увидел» блок памяти фотоаппарата, а на ней - все снимки, что мне удалось сделать во время нашего столь резко прерванного путешествия. Когда файлы оказались на жестком диске, я бегло просмотрел их. Загорск, присевшая на корточки девочка, церкви. Кадр у озера с двумя одетыми трупами на берегу и тремя голыми и растерянными женщинами по щиколотку в воде замыкал перечень. Тамара и Зоя смотрели на меня, глаза Ланы были закрыты, как будто она стоя заснула. Но не узнать ее было нельзя. Сделав резервную копию, я не смог перебороть искушения: запустил графическую программу, в которой обычно обрабатывал не самые удачные снимки, и пропустил «озерный» кадр через корректирующий фильтр, придавших коже женщин естественный цвет, изначально выбеленный вспышкой. Эффект «красных глаз» у Зои и Тамары тоже исчез. Если обрезать нижнюю треть кадра, то хоть сейчас отсылай в журнал про нудистов.
      - Каким полотенцем можно вытереться? - послышался призывный голос Ярославы.
      - Я забыл. Подожди, сейчас принесу.
      Обычно я стараюсь первым делом скопировать самые важные кадры с жесткого диска на компактный, чтобы уж точно ничего не пропало. Однако сейчас мне было просто лень заниматься всем этим трудоемким переписыванием, хотелось броситься в постель и заснуть. Кроме того, я вспомнил, что оставил дверь спальни открытой и теперь радиатор силился согреть всю квартиру.
      Выключив компьютер до лучших времен и убрав фотоаппарат вместе с пистолетом в запирающихся на кодовый замок стенной сейф, спрятанного за книжным стеллажом, я отправился проведать девочку. Она стояла на мокром кафеле и дрожала.
      - Ах да, полотенце!..
      Полотенце я ей отдал то самое, которым накануне моего отъезда пользовалась Карина. Что и говорить, Лолита проигрывала Барби во всем, кроме одного, - она была моей.
      - А теперь халат. Лови. Еще чаю?
      - Нет, не нужно, а не то я вам в постель написаю.
      Кутаясь в волочащийся по полу халат, она покинула ванную и скрылась в спальне. Когда я вошел за ней, девочка лежала на спине, скомкав на себе одеяло и обнимая его, как большую куку, руками и ногами.
      - Как хорошо, что завтра не нужно в школу! - сказал она, повернув ко мне улыбающееся лицо. - А можно я вообще в школу больше ходить не буду?
      - Об этом мы поговорим утром, - сказал я и погасил свет.
      Спохватившись, вернулся в ванную умываться. Заодно вытер забрызганный моей маленькой гостьей пол. Или уже не гостьей? Или наградой за труды? Или обузой?
      Вернулся я всего через каких-нибудь пять минут, однако в спальне уже царила тишина. Ощупью нашел одеяло, лег, прислушался. Девочка лежала рядом и посапывала. Она крепко спала.
      
____________
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
ЧАСТЬ III - АЛЬБИОН


      
      Сейчас, когда автор предыдущих двух частей этого не совсем обычного романа и первых восемнадцати глав, заснувший сном праведника в конце предыдущей страницы, уже несколько лет, как умер, едва ли имеет смысл продолжать повествование и описывать все последовавшие за его возвращением в Москву события от первого лица. И причина здесь не столько в нашем нежелании уподобляться герою и брать на себя ответственность не только за его действия, но и помыслы, сколько в отсутствии каких-либо законченных фрагментов третьей части, написанных его собственной рукой. В нашем распоряжении лишь достаточно аккуратно систематизированные записи, какими они предстают на страницах его объемного дневника, найденного среди немногочисленных вещей покойного в номере его лондонской гостиницы на Хогарт-роуд. На протяжении нескольких лет они пребывали в нетронутом виде и лишь конспективно дополняли две первые части романа, однако разительный контраст - стилистический, прежде всего - между ними и дневником побудил нас к тому, чтобы всерьез задуматься о значительной переработке последнего. Предприятие это не могло не вызвать ряд правомерных сомнений - хотя бы уже в силу невозможности получить одобрение самого автора, - однако доктор Мэтьюз, профессор славистики в Кембридже, с таким рвением взялся за предложенную ему работу по реконструкции возможного оригинала с привлечением разрозненных свидетельств очевидцев тех событий, что получившийся в итоге текст оказался слишком примечателен и не лишен художественной ценности, чтобы его проигнорировать и не включить с только что сделанными оговорками в текст первого полного издания романа о превратностях судьбы человека, посвятившего себя служению тому, что общепринятая христианская мораль с лицемерным презрением называет пороком.
      
      
      
      
Глава 19

Уничтожение - Почта - Праздность -
Почему так сложно публиковаться в России - В поисках одежды -
Как позвонить в Москву через Лондон и к чему это может привести
      
      
      
      Они проснулись одновременно и некоторое время смотрели друг на друга, будто не до конца веря в то, что события предыдущих дней и в особенности только что рассеявшейся ночи были реальностью, а не врезающимся в память своей отчаянностью сном. Двенадцатилетняя девочка с преждевременными следами помады на припухших губах и такой же обнаженный, как она, мужчина тридцати с лишним, а еще точнее, неполных сорока лет, ее злой гений и полноправный хозяин. Девочку звали Ярославой. Его она знала как Константина, однако на самом деле имя его было другим. И он именно с этого разговора начал их первое общее утро. При этом она по привычке обращалась к нему на уважительное вы, а он то и дело ей тыкал.
      - Доброе утро, Синдерелла. Ты еще помнишь, почему я так тебя называю?
      - Конечно, мой господин. Почему вы спрашиваете?
      Одеяло у них было общим, и сейчас оно лежало на полу возле кровати. Девочка с любопытством смотрела на мужчину. Ее тоненькая рука тянулась к его втянутому животу, под которым из стороны в сторону уже покачивался ствол твердеющей плоти. Мужчина резко остановил ее руку и посмотрел девочке в глаза.
      - А теперь скажи, как зовут меня?
      Она почувствовала в его вопросе обычный подвох, но ответила, как знала:
      - Костя...
      - Пойдем со мной, я тебе кое-что покажу.
      Продолжая сжимать в сильных пальцах ее хрупкую кисть, он встал с постели, и они прошли в гостиную.
      - Что это такое? - спросил он, подводя девочку к кухонному столу, на котором лежал темно-красный паспорт.
      - Паспорт.
      - Чей?
      Она открыла первую страницу. Подняла все еще не понимающий взгляд.
      - Ваш.
      - Что написано?
      - Прохоров, Константин Николаевич, муж, родился...
      - Дальше необязательно. - Он зажег газовую конфорку стоящей тут же плиты. - Сожги его. Ну!
      Это был приказ ее хозяина, но она отказывалась слушаться. Ей подумалось, что она по-прежнему спит. Тогда он больно выкрутил ей руку, и девочка вскрикнула.
      - Что я сказал!
      Она взяла паспорт за уголок и поднесла к пламени. Края почернели и стали сокращаться. Огонь поедал бумагу с рабским усердием. Она держала маленький факел до тех пор, пока не обожгла пальцы.
      - Брось в раковину.
      Теперь по всей квартире расползался едкий запах гари.
      - Ну так и как же меня зовут?
      Он потрепал ее по щеке и как будто только сейчас заметил скользящую по гладкой коже слезинку.
      - Не знаю...
      - А знаешь ли ты, что только что сделала?
      - Сожгла паспорт, ваш паспорт...
      - Между прочим, этим ты совершила преступление, которое карается законом. Надеюсь, это ты понимаешь?
      - Вы меня накажете?
      Трудно было сказать, чего в тоне ее вопроса было больше: страха или надежды.
      - Сядь-ка вон на тот стул. - Он указал на ни чем не примечательный стул с высокой деревянной спинкой.
      Девочка села и стала смотреть, как мужчина ходит перед ней по комнате, разматывая моток прочной бечевки. Бечевка путалась и связывалась в узлы. Отбросив моток в сторону, мужчина выругался и вышел. Когда он вернулся, в руках у него бряцали две пары новеньких наручников. Кроме того, в отличие от девочки, он теперь был одет в желто-черный шелковый халат. Присев на корточки, он закрепил одну пару наручников на щиколотках девочки, скрещенных под стулом. Вторую, на отведенных за спинку стула руках. Теперь она могла пошевельнуться, но была лишена возможности встать и убежать, хотя очень этого хотела.
      - Теперь ты моя пленница, красавица, - сказал он. - Заложница собственного любопытства. Боишься?
      - Нет. - Девочка попробовала улыбнуться.
      - Напрасно. - Он обошел вокруг ее стула и пошлепал рукой по тому месту, где у нее через несколько лет должны были набухнуть груди. Пока же эти места были отмечены лишь неровными пуговками бледно-коричневых сосков. - Ведь ты же только что призналась в том, что совершила преступление и должна понести за это справедливое наказание.
      - Наверное...
      В руках у него появилась черная кожаная плетка, длинная и почти не страшная. Он ударил ею по животу девочку, не больно, без размаха, просто чтобы она почувствовала себя беспомощной и подвластной его воле. Она продолжала улыбаться.
      - Забудь, что ты видела тот паспорт. Его не было. На самом деле ты никаких преступлений не совершила, потому что его просто не было. Вот настоящий. - Он сунул руку в карман халата и извлек новую красную книжечку. Открыл и поднес к широко распахнутым глазам девочки. - Читай, что здесь написано.
      - Прыгунов, Станислав Борисович.
      - Запомнила? Повтори.
      - Станислав...
      - Так-то оно лучше. - Он впервые за все утро ответил ей улыбкой и снова потрепал по щеке. - Ты ведь больше не будешь плакать, красавица?
      - Буду, если вы будете меня обижать.
      - Я тебя не обижаю, а воспитываю. Это разные вещи. Или ты уже забыла про расписку? - Он оставил ее сидеть на стуле и удалился в ванную принимать утренний душ и умываться.
      Возвратившись минут через двадцать (поскольку спешить он не любил и отводил на душ столько же времени, сколько другие тратят, принимая горячую ванну), Станислав обнаружил, что девочка вместе со стулом отъехала с центра комнаты к окну и упирается теперь в батарею.
      - Если будешь дергаться, свалишься, - заметил он.
      Снова оставив ее в досадном одиночестве, он вскоре вернулся с длинной кожаной папкой, которую Ярослава в первый момент приняла за специальную шлепку. Решив, что сейчас ей устроят порку, девочка съежилась, насколько позволяли наручники и стала избегать смотреть на хозяина. А тот равнодушно отбросил папку на стол и повернулся к холодильнику.
      - Что ты будешь на завтрак?
      Думая, что бы такое ответить, Ярослава продолжала рассматривать папку, которая при падении открылась и оказалась напичканной разноцветными визитными карточками. Разобрать девочка ничего не могла, поскольку все карточки были обращены к ней вверх ногами.
      - Могу сварить яйца, могу - кашу, могу предложить кукурузные хлопья с молоком.
      - Я так рано не завтракаю, - отозвалась маленькая пленница, с удовольствием отмечая появившуюся на лице собеседника тень удивления. - Потом как-нибудь.
      - Отлично. - Он подошел к ней, положил ладони на худенькие плечи. - В таком случае можешь пока подышать свежим воздухом.
      Распахнув балконную дверь, Станислав легко поднял стул вместе с еще больше съежившейся на нем девочкой и перенес его на балкон, со всех сторон увитый зеленым плющом. Через редкие просветы виднелась далекая стена противоположного дома. Зато шум был таким, будто девочка во мгновение ока оказалась на проезжей части оживленной улицы. Завывали сирены опаздывавшей куда-то скорой помощи, сигналил остановленный светофором потом машин, что-то кричали бегающие по двору дети - не слышно было разве что птичьих голосов.
      - Тихо здесь обычно бывает по выходным, - сказал за ее спиной Станислав. - А сегодня, как ты помнишь, пятница. Однако тут достаточно высоко и ветрено, чтобы было чем дышать. Не Владимир, конечно, после твоего Ленинского, думаю, вполне сгодится.
      Он оставил ее одну и даже запер за собой балконную дверь.
      Было еще свежо, и голая кожа Ярославы покрылась мурашками. Все произошло так быстро и неожиданно, что она не успела пожаловаться, а теперь и пожаловаться-то было некому. Она удивилась тому, что балкон, в отличие от всех тех, на которых ей за двенадцать лет жизни удалось побывать, отличался ухоженностью и был лишен того, что называется хламом. Только уютный столик и близнец того стула с высокой спинкой, на котором сидела сейчас она. Через заросли плюща пробивались согревающие лучи солнца. Если бы не ее нынешнее положение, можно было бы умилиться царящей здесь идиллии. Не скажешь, что оказалась в квартире холостяка.
      А тем временем сам холостяк с аппетитом завтракал, читая книгу и изредка поглядывая на затылок сидящей на балконе девочки. На самом деле он выставил ее вовсе не с воспитательной или моционной целью, а для того лишь, чтобы без посторонних ушей позвонить по найденному еще накануне телефону, однако вовремя спохватился, сообразив, что если часы на холодильнике, идущие всегда минута в минуту, показывают начало десятого, в Англии, которую он намеревался потревожить, время едва перевалило за шесть утра. Вряд ли кто будет обрадован столь ранним звонком.
      Как бы в продолжение его размышлений в кабинете зазвонил телефон. Одна тревожная трель - и тишина. После короткой, пятнадцатисекундной паузы - характерный сигнал и громкие гудки. Станислав вспомнил, что забыл вчера ночью по приезде отключить автоответчик. Прервав трапезу, наведался в кабинет проверить оставленные сообщения. За почти неделю отсутствия хозяина их набралось всего четыре, из них три - пустые: частые гудки. И только четвертое оказалось слабо слышимой речью Михаила Михайловича, редактора того издательства, с которым в последнее время сотрудничал в одной из своих ипостасей писатель Прыгунов.
      - Старик, - говорил Михаил Михайлович, откашливаясь, - звоню тебе, а у тебя все аппарат включен. Уехал что ли куда? Мне тут гранки принесли, я их просмотрел, но тебе тоже нужно будет взглянуть и утвердить. Есть кое-какие вопросы. Я тебе на электронный адрес кое-что сбросил. Взгляни и позвони мне по домашнему, как сможешь. Не хочу, чтобы дело стояло. Ну все, давай, проявляйся. До встречи, ЭмЭм.
      Михаил Михайлович любил не только надиктовывать сообщения, но и вообще говорить по телефону так, будто писал короткие письма. Привычка эта возникла у него меньше года назад, когда его бывший начальник перешел в другой издательский дом, а ему в наследство оставил молоденькую секретаршу Дашу с длинными ногами и пышными формами. Лицом и интеллектом Даша не удалась, но зато все остальное в ней заставляло Михаила Михайловича по любому поводу подзывать ее к своему столу и диктовать ей незатейливые послания конкурентам, авторам и в различные многочисленные инстанции, от благоволения которых зависела бесперебойная жизнедеятельность организации. Станиславу всегда казалось, что Михаил Михайлович для своей конторы является чем-то большим, нежели просто главным редактором, но тот только отшучивался и говорил, что будь у него отдельный кабинет, как у коммерческого директора, тут бы он настоящую активность проявил. При этом сам он ехидно причмокивал, представляя себе, вероятно, Дашины «яблочки и булочки», как он ласково называл достоинства своей безропотной сотрудницы. Однажды он даже отважился на то, что познакомил Дашу со Станиславом как с перспективным фотографом, всегда находящимся в поиске новых моделей; под этим предлогом Станиславу предоставлялась возможность уговорить девушку попозировать ему без одежды, а за это Михаил Михайлович получил целую пачку глянцевых фотографий своей ненаглядной подчиненной. Что он потом с ними делал, одному Богу известно; Станислав же пополнил свой архив несколькими неплохими образцами выразительного секретарского тела, а Даша с тех пор если и не зазналась, то стала одеваться еще более вызывающе. Когда же Станислав иногда появлялся у них в офисе, она старательно делала вид, будто они вовсе не знакомы.
      Предположив, что последний звонок так же принадлежал Михаилу Михайловичу, Станислав собрался, не откладывая в долгий ящик, сразу ему перезвонить, чтобы выяснить, что же там с этими дурацкими гранками, однако его мысль перебил стук в стекло. Откинувшись на стуле, девочка стучала углом спинки в балконную дверь.
      - Я замерзла, - сказала она, когда он выглянул наружу. - Вы же сами не хотели, чтобы я заболела. Унесите меня отсюда.
      Ему понравилось то, что она не сказала: «Выпустите меня отсюда». Тем самым она признавала его право держать ее прикованной по рукам и ногам и только просила, чтобы он переставил ее в другое место.
      - Все еще не проголодалась? - Он сел обратно за стол и посмотрел в погрустневшее лицо сидящей посреди гостиной девочки. Не дожидаясь ответа, принялся аппетитно доедать кукурузные хлопья из белой фарфоровой миски. - Завтрак нужно обязательно съедать самому.
      - А обед? - Едва ли Ярославу сейчас и в самом деле волновал этот вопрос, но она его задала.
      - Обед нужно делить с другом, а ужин отдавать врагу. Тогда будешь такой же стройной, как я.
      - Я стройнее вас.
      - Доживи до моих лет, красавица, тогда и поговорим. Ну так что, как насчет завтрака?
      - Я бы что-нибудь съела, - понурив голову, призналась девочка.
      - Сначала пойди умойся.
      Он склонился над ней и неторопливо избавил от наручников. Растирая затекшие кисти, девочка первым делом побежала в туалет. Тихое журчание сменилась бурным потоком слива, в шуме которого она снова появилась в гостиной, повеселевшая и даже как будто еще более похорошевшая.
      - Я уже поставил тебе яйца варить, - сообщил Станислав, споласкивающий под струей кипятка свою миску. - Что будешь, чай или кофе?
      - А какао у вас есть? - Ярослава зашла в ванную, оставив дверь распахнутой.
      - Кажется, где-то было. Бутерброд сама себе сделаешь?
      - Сэлау, - отозвалась девочка, выглядывая из-за двери и демонстрируя полный рот пены. С зубной щетки капало на пол.
      - Эй, ты там случайно не моей пользуешься?
      Ответила она только тогда, когда выплюнула всю пену в раковину и тщательно прополоскала рот.
      - Нет, я свою из гостиницы прихватила. Я знала, что у вас для меня запасной не найдется.
      - Теперь мне для тебя не только зубную щетку новую покупать придется, - заметил Станислав, оглядываясь на кипящую кастрюльку и прикидывая, сколько она уже таким образом булькает. - Наверное, сварились. Давай, одевайся и садись. Вот тебе хлеб, масло и даже сыр недельной давности.
      - А можно я не буду одеваться? - Девочка проследовала из ванной на кухню и села за стол напротив откровенно разглядывавшего ее мужчины. Станислав терпеливо дул на стакан кофе и молчал. - Когда дома было жарко, я тоже при маме всегда голая ходила. Она меня только поначалу ругала, а потом привыкла. Можно?
      - Можно, разумеется, но мне вообще-то казалось, что ты на балконе замерзла. А теперь даже душ теплый не приняла и рассуждаешь о том, что тебе жарко. Ты прирожденная обманщица.
      Уловив в тоне его голоса ласковые нотки, Ярослава заулыбалась и обожглась о лежащее в блюдце яйцо.
      - Ой, вы что, его не остудили?
      - По-моему, горячие яйца вкуснее. Вот тут соль. Как спалось?
      - Ничего. Мне приснился сон, что меня забирает от вас мама.
      - Вот как? И ты обрадовалась?
      Девочка фыркнула, но так и не ответила.
      Станислав оставил ее в одиночестве расправляться с завтраком и снова уединился в кабинете. Включил компьютер, сел в кожаное кресло, расслабился. Бросил взгляд на портреты трех литераторов, чьи черты вобрал в себя человек, которому через несколько часов ему предстояло, что называется, «вернуть звонок вежливости». О чем бы каждый из них мог его попросить? Если бы это был Оскар Уайльд, он бы, вероятно, захотел поделиться какой-нибудь по-английски забавной историей о незадачливом друге-писателе или тугодуме-издателе. Андерсен выдал бы что-нибудь до приторности грустное и потребовал сочувствия. Кэрролл, кабы узнал о существовании Синдереллы, поинтересовался бы, нет ли у той младшей сестры лет эдак семи-восьми, желательно, тоже бездомной сиротки. Нет, чушь, конечно! Лорда Доджсона не могли интересовать банальности чьей-то жизни. Во «Флорине» он сразу произвел на Станислава впечатление человека нацеленного на нечто определенное, ведомого какой-то, одному ему ведомой идеей, вне которой даже красивая спутница увлекала его не больше бокала с остывающим глинтвейном.
      Когда компьютер загрузился, курсор нашел на зеленом поле экрана иконку подключения к Интернет и превратился в песочные часы, свидетельствовавшие о начале требуемой операции. Вскоре Станислав уже находился на заглавной странице своего электронного почтового ящика. Надпись наверху в синей рамке приветствовала его и заодно сообщала, что с момента последней проверки поступило ни много ни мало девятнадцать сообщений. Опять всякую ерунду понаслали, подумал он, загружая папку «Входящие». И не ошибся. Большинство отправителей он не знал, а первые слова тем присланных сообщений свидетельствовали о том, что его в очередной раз просто зазывают стать участником какой-нибудь идиотской рассылки, вступить в члены очередного порносайта, посетить новый интернет-магазин или прочитать сводку давно устаревших новостей, на которую он по неопытности давным-давно подписался и теперь никак не мог прекратить. Выделяя сообщения для уничтожения, Станислав сконцентрировался, чтобы не стереть заодно и что-нибудь важное.
      Из девятнадцати писем по крайней мере три были важными. Одно пришло с пометной «Casting» и явно были прислано девушкой, прочитавшей где-нибудь его старенькое объявление о поиске моделей для разовой работы в стиле «ню». О том, что существует такой стиль (иногда Станислав называл его «жанром») едва ли кому-то приходилось слышать, однако Станиславу представлялось, что так звучит гораздо серьезнее, нежели выражение типа «в качестве обнаженной натуры». Если кто-то из претенденток не понимал, что скрывается за словом «ню», что ж, это был лишний повод завязать знакомство по переписке, в результате которого выяснялось, что оба имели в виду одно и то же, просто девушка желала услышать уточнения из уст самого фотографа. В данном случае некая Даниэлла, не кокетничая, сообщала свои данные, включая рост, вес, объемы, возраст и даже телефон, а дальше шла ссылка на ее страничку с предложением увидеть там ее воочию. В другой раз Станислав наверняка воспользовался бы этим приглашением, не откладывая, но сейчас мысли его текли в ином русле, и он просто вернулся обратно, в перечень стираемый и оставляемых сообщений.
      Второе из тех, что следовало оставить, было письмо от его старых американских партнеров, которые занимались тем, что продавали через свою весьма популярную в Интернете галерею художественной фотографии совместно сделанные электронные альбомы. Станислав отсылал по обыкновенной почте в далекий штат Огайо компакт диски с сотнями фотографий нагих русских прелестниц, слал вдогонку по почте электронной собственные английские тексты, не слишком литературные, но вполне успешно разбавлявшие впечатление от бесконечных фотообразов, а американцы все это творческое богатство приводили в порядок, оформляли в виде платных сайтов и предлагали для покупки всем желающим расстаться с десятком-другим долларов. Вырученные за квартал деньги честно делились поровну, и Станислав ходил получать свою часть в банки, работающие с недешевой, но вполне надежной системой Western Union. Вот и сейчас в присланном письме содержалась информация о высланной сумме и кодовом номере перевода. Все это тоже было приятно и своевременно, однако вполне могло подождать до понедельника.
      Третье письмо, присланное, судя по дате, на следующий день после отъезда автобуса в путешествие по Золотому Кольцу, было тем самым, о котором упоминал в своем устном послании Михаил Михайлович. Станислав сразу же открыл прилагавшийся к письму файл и по диагонали пробежал глазами набранный неумелыми пальцами Даши текст. Суть вопроса сводилась к тому, что типография, в которую были отданы уже готовые пленки с его новым произведением (на сей раз отнюдь не путевыми впечатлениями, а довольно разнузданной с точки зрения марали беллетристикой), решила перестраховаться и в последний момент отказалась печатать запланированный тираж. С некоторых пор печатники стали обращать внимание на то, что идет в набор с их выходными данными, а не только руководствоваться суммой заказа и, соответственно, прибыли. В результате возникала ситуация, грозившая издательству, Михаилу Михайловичу и самому автору, то есть Станиславу, во-первых, задержкой с публикацией книги, а во-вторых, вероятным уменьшением гонорара, поскольку взбрыкнувшая типография была выбрана в свое время именно потому, что предложила самые щадящие расценки при вполне приличном качестве, а передача тиража любой другой да еще при требовании уложиться в сжатые сроки неминуемо приведет к увеличению себестоимости заказа. В третьих, исходя из вышеперечисленного, под вопросом оказывалась иллюстративная часть материалов, составленная из художественных фотографий, подвергнутых незатейливой цифровой обработке самим Станиславом, и все же не оставлявших сомнения в том, что на оригиналах были запечатлены обнаженные модели. Хотя в последнее время подобными снимками можно было удивить разве что внезапно прозревшего слепого, в данном случае они подлили масло в огонь и спровоцировали недовольство руководства на сей раз уже непосредственно издательства. Отказ от них, вместе с тем, мог по мнению Михаила Михайловича даже пойти всем на пользу, поскольку высвобождал немалые средства, однако Станислав был автором и в прямом смысле слова соучастником работы, а потому требовалось его добро - или отказ, столь нежелательный теперь, когда львиная доля проекта завершена.
      - Я уже помыла посуду, - сообщила Ярослава, заглядывая в кабинет. - А что вы делаете?
      Станислав со вздохом раздражения поднялся из кресла и хотел отчитать новую сожительницу за вторжение, однако, увидев, что она по-прежнему голенькая, сжалился и только взял за руку.
      - Садись, - бросил он, подталкивая недовольную таким поворотом событий девочку к мягкому дивану и подбирая с кора один из многочисленных пультом дистанционного управления. - Вот тебе твоя музыка, тут каналов десять клипы крутит, так что поиграй пока с кнопочками, а я когда закончу, к тебе приду.
      Недовольство Ярославы сменилось бурным восторгом, стоило ей увидеть внезапно открывшиеся перед ней возможности и названия недоступных для обычного российского зрителя каналов.
      - Это у вас что, телевизор такой!? А почему так здорово видно?
      - Все потом, красавица. Сиди и слушай. Надеюсь, с пультом ты справишься. Музыка занимает номера с семидесятого по, кажется, восьмидесятый. Или чуть побольше. Все остальное - разные новости, фильмы и так далее. Мне не мешай, и я скоро к тебе присоединюсь. Только не делай очень громко.
      Девочка уже забыла о его существовании, подпевая крупногубой негритянке, новомодную песенку которой столько раз слышала по радио, но ни разу не видела на экране. Станислав покачал головой и вернулся к компьютеру.
      Письмо Михаила Михайловича, действительно, было слишком неожиданным, разочаровывающим и выбивало мысли из привычной колеи. Не будучи в состоянии сразу придумать ответ, Станислав решил сделать паузу и продолжить с удалением лишних сообщений. Он уже пометил очередное виртуальной галочкой, приняв его за рекламную завлекаловку, поскольку в графе «тема» значилось «greetings»52 (прямо так, с маленькой буквы и без восклицательного знака), когда обратил внимание на обратный адрес: kanova@mail.ru. Сразу на память пришел столь много изменивший за последнее время в его жизни видеофильм, стоявший сейчас в шкафу среди подобных ему образцов порнографического творчества и выпущенный под копирайтом некой итальянской фирмы «Канова». Все этом, разумеется, могло быть чистой воды совпадением (мало ли на свете живет однофамильцев великого ваятеля), тем более что адрес находился в российском пространстве Интернета, на что безошибочно указывало окончание «ру», в противном случае требовавшее замены на «ит» или хотя бы на «ком»53. Однако недавние события приучили Станислава особенно внимательно относиться именно к совпадениям, какими бы безобидными они ни казались в первый момент.
      Как назло связь с Интернетом прервалась, и ему пришлось восстанавливать ее, слушая надоедливые трели модема и взирая на застывшую на экране страницу с перечнем отмеченных и не отмеченных галочкой сообщений. У него было время обратить внимание на то, что столь поразившее его послание было в этом списке предпоследним из неоткрытых, он снял с его поставленную по неосторожности галочку, перенес ее на следующее, явно снабженное столь частыми теперь «дружескими» вирусами, и когда связь восстановилась, первым делом нажал на кнопку «Удалить». Когда картинка с сильно укороченным списком снова заполнила экран монитора, Станислав не без трепета нажал курсором на невзрачные «greetings».
      Сообщение было на английском языке, лаконичным и подписано инициалами «LD». Звучало оно следующим образом:
      Hi there. Happened to visit your nice gallery. It seems we have much more in common than just Venice :-) Got an idea to question you regarding your beautiful girls and what might be of some interest to you as a writer. Shall call you later to have a chat. Sincerely, LD.54
      Тон, которым было написано письмо (записка на клочке оберточной бумаги, если уж называть вещи своими именами) не оставлял никаких сомнений в том, что «LD» могло означать не что иное как «Lord Dodgeson». Тоже мне, «сын обмана»55 нашелся, подумал Станислав, еще раз перечитав текст и отключившись от Интернет, на сей раз самостоятельно.
      Откуда от только узнал? И сразу же спохватился: он ведь сам вручал лорду Доджсону свою визитную карточку, причем, скорее всего, ту несколько устаревшую ее версию, на которой указывался не только номер мобильного телефона, но и почтовый адрес с адресом странички с галереями. Когда-то для Станислава эта страничка была если не смыслом жизни, то уж во всяком случае весьма значительной ее частью, а сейчас превратилась в почти никчемный придаток, который, как говорится «жалко убивать, поскольку есть не просит». Гораздо важнее для Станислава стали в последнее время его международные проекты виртуальных альбомов, приносивших пусть небольшой, но зато постоянный доход. В новой версии визиток, которая составлялась и распечатывалась на этом же компьютере, адрес странички исчез.
      Так значит, лорд Доджсон звонил ему позавчера во Владимир лишь затем, чтобы поболтать о возможности познакомиться с кем-нибудь из его моделей? Бес в ребро на старости лет? «Some interest to you as a writer»? Это уже явно из другой оперы. Звучит многообещающе. Кстати, сколько там натикало? Еще десяти нет - рановато.
      За стеной загромыхала музыка.
      - Ведь предупредил же! - воскликнул Станислав и, предусмотрительно выключив компьютер, вышел из кабинета.
      Музыка грохотала из гостиной, посреди которой лихо отплясывала голая Ярослава. Заметив появление хозяина, девочка не стушевалась, а подпрыгнула к нему и попыталась вовлечь в свой языческий танец. Попытка не удалась. Станислав поймал ее за руку, как следует встряхнул и крикнул, чтобы она прекращала этот дурдом. Ярослава не обиделась и не испугалась, присела на корточки, отыскала соответствующий пульт и свела звук почти на нет.
      - Только простолюдины слушают музыку на такой громкости, - сказал Станислав. - Люди интеллигентные делают так, чтобы просто слышать, не напрягая слуха.
      - А я и не напрягала слух, - заметила девочка. - А у вас тут здорово. Я так рада, что к вам переселилась!
      Станислав невольно подумал о соседях, не потому, что пришел конец их спокойным тихим дням, но потому, что скоро соседи заметят появление в его квартире нового жильца, появление, которое трудно будет объяснить. Объяснять, правда, он никому ничего не собирался, да и вряд ли его осмелятся спросить напрямую, тем более что у всех соседей, насколько он подозревал, есть что скрывать от окружающих. В его подъезде - собственно, во всем доме - обитали люди по преимуществу весьма зажиточные, которым, конечно, было бы интересно узнать, какие секреты таятся за железными дверьми чужих квартир, но поскольку у самих у них двери были не менее мощными, все предпочитали на всякий случай хранить свои тайны, а не вмешиваться в дела посторонние. Даже старушки, гулявшие с утра до ночи перед подъездом, были достаточно вышколенными и никогда не задавали ему вопросов относительно тех разношерстных девиц, которые временами посещали его холостяцкое гнездо. Существовала, правда, вероятность, что так происходило лишь потому, что никто наверняка не знал, в какую именно квартиру следует та или иная посетительница. Но то, что Станислав не сидит без дела затворником, знали, поскольку иногда он удосуживался своих гостий провожать до ближайшей станции метро и тогда нет-нет да и ловил на себе заинтересованные старушечьи взгляды. Прогулки с маленьким ребенком, да к тому же девочкой, потенциально могли навести наблюдательных соседей на самые разные размышления.
      Моя кукла, подумал он, подхватывая смеющееся создание на руки и унося в спальню. Там они долго лежали в постели, поверх не заправленного одеяла, смотрели то в потолок, то друг на друга и почти не разговаривали. Обоих посетило приятное ощущение расслабленности, когда хочется разве что наслаждаться тишиной и бездельем и когда весь окружающий мир поворачивается спиной и на время забывает от твоем существовании.
      - А что вы делали за компьютером? - спросила Ярослава, по-взрослому потянувшись к нему губами и поцеловав в щеку. - Фотографии смотрели?
      - И их тоже. - Станислав повернулся на бок и чмокнул девочку в лоб. Он лежал по-прежнему полностью одетым и получал особое удовольствие от этого контраста шелка своей прохладной пижамы и добровольной наготы полуженского тела. - Жаль, что у меня в принтере закончился цветной картридж, а то бы я парочку с тобой распечатал.
      - А его нельзя купить? - расстроилась девочка.
      - Почему же? Можно и нужно. - Он провел ладонью по ее худенькому бедру и потрогал пальцем маленький прыщик. - Что это у тебя?
      - У вас комары кусачие. Пока смотрела телевизор, меня один укусил, собака.
      - Это значит ты с собой их привела. У меня отродясь не было никакой подобной живности. Ну да ладно, не переживай, заодно с картриджем купим антикомариных таблеток.
      - А что мы вообще сегодня будем делать? - Она подняла ногу, согнула в колене и положила ему на живот. Едва ли подобная поза позволительна рабыне в отношении хозяина, однако Станислав был настроен благодушно. - Будем дома сидеть, да? Я не против, мне ваш телевизор понравился, я могу неделю от него не отходить.
      - Напрасно надеешься, все даже самое хорошее быстро надоедает, точнее, приедается. Музыка по всем твоим каналам крутится одна и та же, клипы повторяются, через неделю ты к телевизору даже подходить не будешь.
      - Вот увидите, буду!
      Станислав попытался по горячим следам представить себе, каковыми будут его собственные ощущения в следующую пятницу, но не смог. Насчет девочки он был почти уверен: она ему не надоест ни при каких обстоятельствах хотя бы потому, что наверняка сумеет воспринимать и вкушать прелести общения с ней дозировано, не залпом, как было бы, окажись она лежащей вот так рядом с ним лет десять назад. Тогда ему хотелось всего и сразу. Теперь он по-прежнему хотел всего, но знал, что удовольствие тем сильнее, чем дольше его растягиваешь.
      - Так чем мы сегодня займемся? - напомнила свой вопрос Ярослава.
      - Часа через два мне нужно будет сделать один важный звонок в Англию, а потом я свободен. Есть, правда, еще кое-какие дела, но они могут подождать, если у тебя имеются определенные планы.
      - Нет, определенных планов у меня не имеется. - Она перевернулась на живот, и его ладонь сама собой потянулась к ее прохладным маленьким ягодицам-близняшкам. - А давайте вы будете заниматься со своим компьютером, а я еще телевизор посмотрю? У меня есть один любимый клип, но его еще до сих пор не показали. Давайте?
      - Как поет хан половцев в «Князе Игоре»: «Разве пленники так живут? Так ли? Ха-ха-ха-ха...». Вот и я про то же. Ты забыла, что находишься у меня здесь на правах рабыни?
      Он улыбался, и девочка не боялась его.
      - Ну пожалуйста, - заканючила она. - Дядя Станислав, ну пожалуйста.
      Он рассмеялся и звонко шлепнул ее по попке. Девочка даже ойкнула от неожиданности.
      - Но только когда я тебя позову, ты эту дребедень бросишь, - предупредил он.
      - А хотите, я вам чего-нибудь сегодня приготовлю? - спросила Ярослав, вызывающе неторопливо вставая с кровати. - Вы не смотрите, что я маленькая, я умею, меня мама учила и часто заставляла вместе с ней готовить. Только я не знаю, что у вас есть в холодильнике и где стоят кастрюли.
      - Ничего страшного, красавица, разберемся. Спасибо за предложение, но сегодня, не подозревая о твоих талантах, я рассчитывал на разгрузочный день. Если не возражаешь, конечно.
      Она уже стояла в дверях, миниатюрная и стройная, невольно прикрывающая наготу длинными влекущими волосами.
      - Конечно, нет. А что такое разгрузочный день?
      - Это когда ни я, ни ты не подходим к плите, а идем вечером в ресторан.
      Глаза девочки стали большими от изумления, она захлопала в ладоши и принялась кружиться на месте.
      - Ура, ура, ура! Пойдем мы в рестора! - И поправила саму себя: - Уран, уран, уран! Пойдем мы в ресторан!
      Когда она наконец убежала в гостиную смотреть свой идиотский ящик, Станислав заметил, что улыбается ей вслед. Слишком много всего за последнее время произошло, чтобы одновременно разобраться в новизне ощущений и ответить даже на элементарный вопрос: хорошо тебе сейчас или нет? Или очень хорошо. Заботы заботами, однако достигнутого не отнять: в его холостяцкое бунгало на обманчивый свет залетел доверчивый мотылек, и теперь только от него зависит, погибнет ли этот мотылек в радостном броске на пламя свечи, или под его надзором воспользуется лишь теплом и превратится в чудесную бабочку. Заложив руки под голову, Станислав косился на окно и думал, что будет подспудно желать первого, но всячески стремиться ко второму. Еще хорошо, что двойственность его натуры сохраняется до сих пор, а не расщепляется под воздействием внешних факторов на множество оттенков противоборствующих настроений. С диаметрально противоположными желаниями справиться куда проще, нежели с едва отличными вариантами одно и того же.
      Обе створки окна были распахнуты, и в спальню вместе с утренней свежестью проникали звуки давно проснувшегося города. Гул машин за домами, стоящими вдоль Кутузовского проспекта, то и дело перекрывался треском соседней стройки. А уж совсем под окнами под звук пилы рушились наземь лишние сучья с и без того немногочисленных здесь деревьях, которые очень удачно загораживали вид, скрывая от посторонних глаз из противоположного дома все, что происходило в квартире Станислава. Переехав сюда несколько лет назад, он успел совершенно отвыкнуть от привычки жить при задернутых шторах. Даже по вечерам, превращая одну из комнат в импровизированную студию, по которой расхаживала очередная голенькая модель, он оставлял на окнах только тюль и был уверен, что никто за его играми не наблюдает. Теперь же эту открытость предстоит пересматривать. Приходилось только сожалеть о том, что в городских условиях невозможно купить не только квартиру, но и прилегающую к дому территорию, чтобы ни одна муниципальная тварь не могла хозяйничать у тебя под окнами, когда ей вздумается.
      Занавески постоянно прикрывали окно лишь в одной комнате - в кабинете Станислава. Здесь должны были царить музы, а музы не переносят яркого дневного света, улицы и посторонних звуков. Поэтому-то и испанская дверь кабинета, когда в него заходил хозяин, всегда была закрыта, а иногда и заперта на ключ.
      Между тем шум пятничного утра сделал свое дело: спать больше не хотелось, вчерашняя усталость улетучилась и любое дальнейшее промедление представлялось не отдыхом, а потерей времени, быть может, драгоценного. Сбросив пижаму и надев на голое тело шелковый халат, Станислав прошел в ванную, где ждала с приоткрытым люком-пастью ненасытная стиральная машина, для которой пижама стала первым за последнюю неделю уловом. За пижамой последовали две использованные в поездке майки, джинсы, носки и пара уцелевших трусов. Этого вполне хватило, чтобы узкий барабан забился полностью. Когда машина заклокотала, втягивая воду, Станислав проверил, не подтекают ли где случайно шланги (как уже случалось однажды, после чего пришлось вычерпывать воду совком для мусора со скоростью застигнутого бурей одинокого мореплавателя в утлом ковчеге) и вышел в гостиную, прикрыв за собой дверь.
      Ярослава продолжала свой танец по мягкому ковру, только на сей раз музыка доносилась из всех пяти колонок домашнего кинотеатра весьма интеллигентно, не раня слух и нервы. На девочке все еще не было ни намека на одежду, что в этот момент показалось Станиславу совершенно естественным. Ему даже вспомнился несколько лет назад увиденный документальный фильм о современных русских нудистах, где в одном из эпизодов прозвучало интервью с целым московским семейством, в котором оба молодых родителя и обе девочки лет по десять-двенадцать расхаживали в подобном «естественном» виде по квартире и красочно повествовали о прелестях свободы и раскрепощенности. Особенно впечатляла сцена с дочерьми, самозабвенно лазающими по деревянной игровой стенке с турником, качелями и кольцами и демонстрирующими восхищенным такой откровенной невинностью зрителям свои женские прелести, вернее, их отсутствие, а еще вернее, едва тронутые пушком намеки на них.
      Заметив внимательный взгляд Станислава, маленькая танцовщица принялась с еще большим воодушевлением импровизировать и закончила тем, что легла на ковер и перешла к гимнастическим упражнениям, включавшим всевозможные растяжки, мостики, «березки» и отжимания.
      - Ну просто хоть сейчас на конкурс «Мисс Фитнесс»! - хмыкнул Станислав. - Не зря Лана говорила, что ты подаешь большие надежды в гимнастике.
      - Когда это она вам такое говорила? - Девочка осталась сидеть на корточках, обняв колени. Она почти не запыхалась.
      - Да было дело, - неопределенно ответил он. Ему вовсе не хотелось сейчас рассказывать подробности того достопамятного вечера, когда он впервые оказался в квартире Ланы и увидел свою теперешнюю собеседницу спящей. - Кстати, ты продолжаешь ходить на тренировки? В смысле, ты сама сможешь на них ездить или тебя нужно будет провожать?
      - Никуда меня провожать не нужно. Я еще не решила. Гимнастика мне нравится, преподавательница тоже, да и ребята там веселые, но я знаю наверняка, что чемпионки из меня не получится, а лучше я потом использую то, что я уже умею, где-нибудь в хореографии. - Она смотрела на него снизу-вверх, и взгляд ее становился задумчивым.
      - Судя по всему, - предположил Станислав, - речь идет о стриптизе. Или я не прав?
      - Еще не знаю. Может, и о стриптизе. Там, я слышала, много денег платят. Девочки из секции рассказывали, у них есть одна знакомая, бывшая выпускница и кандидат в мастера, так она по пять тысяч долларов в месяц зарабатывает.
      - Полагаю, не только танцами, - усмехнулся Станислав, вспоминая Карину.
      - Только танцами, - уверенно заявила Ярослава, недовольная, что ей не верят. - Вы тоже думаете, что все, кто танцует стриптиз, проститутки?
      - Пока танцуют, может быть, и нет. Но когда перестают, а денег по-прежнему хочется, то меняют ремесло легче балерин Большого.
      Девочка явно осталась при своем мнении.
      - Ты в туалет уже сходила? - перескочил Станислав на другую тему.
      - Да, а что?
      - Тогда иди сюда. - Она встала с ковра и подошла к окну. В руках у мужчины снова блеснули наручники. - Садись. - Он указал себе под ноги. Девочка присела на корточки и послушно подставила тонкую кисть, на которой сразу же замкнулось стальное кольцо. Второй конец наручника защелкнулся на толстой трубе старинной чугунной батареи под подоконником. - Здесь ты подождешь, пока я схожу в магазин и что-нибудь куплю. Не сидеть же нам до вечера впроголодь. Поняла?
      Она кивнула, покосившись в сторону телевизора.
      - Только не выключайте, пожалуйста.
      - Уже выключил. - Экран погас. - Электричество нужно экономить. И зрение беречь.
      Ярослава прикусила губку, но промолчала. Все-таки она однажды дала свое согласие на исполнение роли послушной рабыни и теперь старалась об этом не забывать. Даже когда эта роль сопряжена с такими соблазнами. Она наблюдала, как Станислав, уже одетый, ходит по квартире, сует в карман пачку денег, заглядывает в холодильник и шкафы, прикидывая, что купить, и на всякий случай берет с собой большой полиэтиленовый пакет желтого цвета. У нее не возникло желания спросить, надолго ли он уходит и что ей делать, если в его отсутствие что-нибудь произойдет. А он как будто сразу же забыл о ее существовании, быстро собрался и ушел, заперев за собой входную дверь на оба замка.
      Отсутствовал он довольно долго. Во всяком случае, так ей показалось. Устав сидеть на корточках, она некоторое время сидела на холодных плитках пола, стояла на коленях, лежала на боку, стояла, согнувшись пополам и держась за подоконник, наконец, когда в прихожей послышались звуки отпираемого замка, торопливо оттолкнула от себя стул, который с такими трудами достала ногой, чтобы посидеть хотя бы на краешке.
      Бросив на девочку быстрый взгляд, Станислав заставил стол новенькими пакетами, сквозь которые просматривались многочисленные покупки, и подошел, чтобы освободить ее. Наручник он снял только с запястья, давая тем самым понять, что это место у батареи послужит ей еще не один раз. Как ни казалось раньше Ярославе, что она достаточно продуктивно сходила в туалет утром, вместе с обретенной свободой она теперь остро ощутила потребность заглянуть туда еще.
      - А говоришь, что сходила, - усмехнулся ей вслед Станислав, начиная разгружать пакеты.
      Он снова поставил чайник и покосился на часы. Было без двадцати двенадцать. Звонить в пятницу в девять утра в принципе позволительно, но кто его знает, чем этот достопочтенный лорд занимается, если вообще занимается чем-то, кроме праздного времяпрепровождения в обществе очередной породистой подруги? Вероятно, все же не стоит беспокоить его раньше десяти, то есть московского часа. Зато самое время побеспокоить Михаила Михайловича.
      Заварив себе кофе, Станислав отправился со стаканом в кабинет, однако вскоре вышел оттуда с трубкой радиотелефона. И по-прежнему с дымящимся стаканом в руке. Ярослава тем временем, с видом полнейшего морального и физического облегчения, снова растянулась на ковре, только на сей раз перед выключенным телевизором.
      - Алло, Даша? Добрый день, Даша. Это Прыгунов. А что Михаил Михайлович, на месте?
      - Где же ему быть, как ни на месте? - вклинился бодрый мужской голос самого редактора, которому Даша, вероятно, успела сделать знак. В кабинете, насколько помнил Станислав, их столы стояли напротив, причем из-под Дашиного были изъяты обе тумбочки, чтобы начальнику было лучше видно, в каких сегодня чулках пришла его подопечная. - Привет, старик. Ну как ты? Что-то долго тебя не было. Уезжал куда? Я тут тебе все названивал да бестолку.
      - По Золотому Кольцу решил в коем-то веке прокатиться.
      - По Золотому? Похвально. Ну и как, с пользой?
      - Можно и так сказать. - Он посмотрел на улыбающуюся ему с пола девочку. - У вас-то там что опять стряслось?
      - Ты мое послание получил?
      - Да, блин, ерунда, совсем народ от рук отбился! Сергеич, видно, решил, что стал большим начальником, вот и начинает права качать: это печатать не будем, здесь давайте кусок текста выбросим, я за вас сидеть не собираюсь - ну и все в таком духе. Цензор великий, ёб... извини, Даша! Не знаю точно, но в определенных кругах поговаривают, что он не то под Думу, не то под мэрию метит. Чуть ли не родственник его какой-то там промышляет и собирается перетянуть к нему несколько денежных заказов. Вот он и начинает артачиться, чувствуя, что без средств к существованию не окажется. Но этот вопрос мы к настоящему времени как бы уладили - мир не без добрых людей.
      - А как со всем остальным?
      - Как-как, хреновато выходит. Вон пленки твои у меня на столе лежат тепленькие, а те, кого мы нашли, сидят без бумаги. Газетной у них море, но нам же она не годится.
      - Не годится, - согласился Станислав. Он сел в кресло, и Ярослава пристроилась у его ног. - И что будем делать?
      - А что делать? Я людей уже отправил, ищут офсетку, как найдут, запустимся. Очень надеюсь, что в понедельник или на худой конец во вторник приступим. Больше тянуть уже нельзя.
      - А что там по деньгам теперь вырисовывается?
      - Вот смотрю на смету. Так... - Наступила короткая пауза. - Ага, вот, по-старому получалось полтора доллара с картинками, а тут доллар сорок три, но без картинок.
      - А если все-таки с картинками?
      Михаил Михайлович откашлялся.
      - Старик, я понимаю, что они тебе дороги. Они мне и самому жутко нравятся, но, может быть, все-таки не будем рисковать?
      - В каком таком смысле рисковать? - По тону собеседника Станислав чувствовал, что решение уже принято, и его просто ставят в известность. - Вы мне про экономию в затратной части, а я вам про увеличение рыночной стоимости. Маржа-то в результате больше получится. А при таких мизерных тиражах, о которых мы с вами говорим, бояться вообще нечего.
      - Это все так, старик. Я хоть, как ты, американских университетов не кончал, но логика мне твоя понятна. Тем более что мы это уже не раз обсуждали.
      - Ну и что?
      Михаил Михайлович понизил голос.
      - Наверху сказали, что мы не хотим лишний раз светиться.
      - Это что-то новенькое!
      - Ну, ты ведь понимаешь, я говорил с генеральным, он у нас человек щепетильный, посмотрел, еще раз подумал и решил, что твои фотографии привлекут слишком много лишнего внимания.
      - Идиот, прости Господи! - не сдержался Станислав. - Как будто в данном случае внимание может быть лишним. А чем он раньше думал?
      - Старик, я все понимаю, не кипятись. Боюсь, на него то же Сергеич повлиял. Не хочу сказать, что мы теперь боремся за чистоту морали...
      - ...но уж больно на это похоже. А как насчет того, что книжка должна была выходить под эгидой другого издательства?
      - Она и выходит. И никто ее из планов вычеркивать не собирается, как бы и с чем бы мы там ни боролись. Еще раз повторяю: я с тобой на все сто согласен насчет иллюстраций, сам генеральному битый час об этом давеча толковал, но он уперся рогом и ни в какую.
      - Совок непобедим, - пожал плечами Станислав. Безвыходность положения была очевидна. Теперь его гораздо больше интересовала Ярослава, положившая подбородок ему на колено и с интересом наблюдавшая за его частью диалога. - Если честно, то при такой постановке вопроса мне даже как-то и печатать-то ее расхотелось. Не скажу, что фотографии составляют неотъемлемую часть книги, но поскольку она для меня изначально просто форма самовыражения, то теперь получается, что самовыразиться мне не позволяют.
      - Даша, сделай-ка мне кофейку да покрепче. - В трубке послышалось кряхтение и причмокивание: Станислав буквально увидел, как Даша выплывает из-за стола и идет по заваленному книгами офису, разглаживая на бедрах короткую юбку. - Я тебя прекрасно понимаю старик. С одной стороны, это, конечно, безобразие и полный финиш. Но ты же не первый день как родился. Всегда так бывало, всегда чего-нибудь да пойдет шиворот-навыворот. Не помнишь, как ты сам же удивлялся, что у нас сразу все как будто получилось и твою идею приняли.
      - Похоже, рано радовались. - Он потрогал пальцами челку Ярославы. Девочка зажмурилась.
      - Послушай, но не можем же мы сейчас все бросить! Пленки уже отпечатаны, бумагу вот-вот привезут. Давай не будем пороть горячку, сделаем хорошую книгу, как планировали. Я уверен, она быстро разлетится, а тогда и с моим генеральным можно будет по-другому поговорить. Второй тираж сработаем с иллюстрациями.
      - Михаил Михайлович, не мне вам объяснять, что после первого тиража удорожать книгу никто не будет: ее либо выпустят точно такой же, либо вообще пустят в мягкой обложке, о чем, в моем случае, как вы понимаете, не может быть и речи. - Ярослава утвердительно закивала. - А что до понесенных затрат издательства на изготовление пленок, то я с удовольствием их выкуплю. Как вы на это смотрите?
      - Да никак не смотрю, - собеседник громко отхлебнул принесенный ему кофе и обжегся. - Даша, ты меня заживо сжечь решила? Ну ладно, ладно, не надо, я сам подую. Давайте не будем торопиться, друг мой. А то так можно и поссориться на пустом месте, а мне бы этого очень не хотелось.
      - Да нет, никто ссориться не собирается, Михаил Михайлович, просто я не вижу целесообразности в том, чтобы продолжать заниматься кастрированной книгой. Денег она больших никому не принесет, а делать то, что мне не нравится, я не привык. Как поступим?
      Станислав слишком хорошо знал своего собеседника, чтобы поверить, будто тот уже действительно влез в расходы по поиску офсетной бумаги, не заручившись одобрением со всех сторон. Финансовая часть проблемы могла заключаться разве что в пленках, но предложение только что было сделано и предложение неплохое.
      - Знаешь что, - подумав, вздохнул главный редактор, - дай мне еще день. Сегодня у нас что, пятница? Нет, тогда до вечера понедельника. Я попробую предпринять последний штурм генерального, но если он и в самом деле окажется тем, кем ты его назвал несколькими абзацами выше, тогда пойду навстречу твоим требованиям, и вопрос с пленками мы как-нибудь решим к общему удовольствию. Пойдет такой расклад?
      - Добро. Если что, в понедельник звоните на мобильный.
      - А у меня его нет. Стал бы я так этот разговор затягивать, если бы мог тебя выловить на неделе. Диктуй.
      Обычно он подобные задачи поручал Даше, но сейчас она очевидно дулась на него за втык из-за горячего кофе, и Михаил Михайлович сам записал номер телефона.
      - Ну что ж, тогда до понедельника, - сказал Станислав на прощанье. - Хороших выходных.
      Интересно, их он тоже на пару с Дашей проводит или все-таки вспоминает о жене, родившей ему лет двадцать назад двух сыновей, подумал Станислав, отключая трубку. В этот момент вся эта кутерьма из-за книги представилась ему мышиной возней, не стоящей того, чтобы тратить на нее время.
      - Не пора ли тебе одеваться? - поинтересовался он у девочки, отпустившей его ноги и прохаживающейся взад-вперед по ковру, будто это был подиум, а она - в бальном платье. - Ты очень хорошенькая без одежды, но тебе ведь известно, что даже нагота быстро приедается, если ее периодически не прикрывать.
      - Я, конечно, оденусь, - ответила Ярослава, останавливаясь, - но вы же знаете, что у меня нет ничего, кроме того, что было на мне вчера. Вы ведь сами велели ничего лишнего из гостиницы не забирать. Может быть, мне все-таки съездить домой. У нас ведь есть ключи, а?
      - Сейчас, когда все так удачно прошло, не стоит искушать судьбу, красавица. Разумеется, ты можешь в любой момент поехать домой, но тогда имей в виду, что весьма велика вероятность того, что ты уже больше сюда не вернешься.
      - Почему? Вы меня не пустите?
      - Я-то, может, и пущу, но тебя там запросто могут подловить, с кем ты едва ли хотела бы встретиться. Не забывай, что мы по-прежнему не знаем, насколько вынужденно исчезла твоя мать. Вполне вероятно, что она уже дома и поджидает тебя.
      Едва ли это так, подумал он про себя. Тогда она бы давно уже ему позвонила. Если только его номер не остался занесенным исключительно в память ее мобильного. Кстати, о мобильном! Ей же наверняка самой будут звонить. Как он мог об этом забыть! Станислав поспешил мимо удивленно застывшей девочки обратно в спальню, где лежала не разобранная со вчерашнего дня сумка. Телефон был на месте. Отключенный.
      - Ты случайно не знаешь материного пин-кода? - крикнул Станислав и оглянулся, увидев, что девочка стоит в двух шагах от него. - Какой у нее пин-код?
      Она пожала плечами. Неужели кончился заряд? Или эта пигалица его втихаря взяла да и отключила? Станислав попробовал ввести обычные четыре нуля. Не сработало. Значит, Лана не поленилась изменить исходный код. Попробовать что-нибудь вроде четырех единиц? А если не то? Еще одна попытка, и карточка будет навсегда заблокирована. Можно, правда, попробовать нечто более содержательное, как то, например, дату рождения Ярославы или самой Ланы? Но вероятность удачи была по-прежнему ничтожна, и Станислав, вздохнув, положил трубку обратно. Вынул паспорт Ланы и на всякий случай сразу убрал в карман, чтобы позднее переложить в надежное место, туда, где уже был спрятан сослуживший добрую службу пистолет.
      - Я туда платье свое сунула, - сказала девочка, указывая на сумку. - Давайте я его пока надену.
      Платье оказалось мятым, но она не обратила на это внимание. Вероятно, до сих пор ее внешним видом занималась главным образом Лана. Станислав поманил девочку за собой и показал, где стоит гладильная доска и утюг.
      - Приведи себя в порядок и тогда мы сможем выйти, чтобы купить тебе что-нибудь приличное. Только не сожги. Гладить-то умеешь?
      - Умею, - буркнула Ярослава, стягивая платье через голову и обиженно виляя попкой.
      Время между тем незаметно подходило к половине первого. Дожидаясь, когда девочка закончит, Станислав сидел за компьютером и составлял короткий ответ девушке по имени Даниэлла, пожелавшей попробовать себя в качестве фотомодели. Мысль его то и дело возвращалась к потерянным во время поездке часам. Единственное место, где он мог их снять и оставить, была квартира Ингиной тети. Если так, то теперь они оказывались единственным вещественным доказательством того, что в тот день там, кроме мужа Инги, побывал посторонний мужчина. Крайне обидный прокол. Вряд ли роковой, но обидный.
      - Я готова, - объявила появившаяся на пороге кабинета Ярослава, берясь за полы отглаженного платья и приседая в реверансе.
      - Ты там что, трусики не надела? - не преминул заметить Станислав.
      - Они в вашей стиральной машине стираются. Не могу же я в них два дня подряд ходить. А смены у меня нет. Но я могу пойти и так.
      Про стиральную машину Станислав совершенно забыл. Развешивая холодную и почти сухую после отжима одежду, он представил себе, что сейчас происходит во Владимире. Вернее, уже произошло несколько часов назад, когда было обнаружено исчезновение сразу всех обитателей триста тринадцатого номера. Интересно, что в подобных ситуациях уполномочен делать Леонид Андреевич? Очевидно, ничего, кроме как уведомить милицию и отправиться с группой дальше по маршруту. То-то теперь разговоров в автобусе! Все, наверное, вспоминают любой подозрительный эпизод их поездки. Зоя с Тамарой, скорее всего, помалкивают, справедливо полагая, что знают больше всех и узнают еще, когда Станислав, то есть Константин, воспользуется их телефоном и позвонит. Москва - город дурацкий, здесь можно никогда не встретить того, кого ищешь, а можно в самый неподходящий момент столкнуться нос к носу с тем, встречи с кем тщательно избегал. А Станислав все-таки постарается бывших спутников избегать. По крайней мере первое время.
      - Что будем делать с трусиками? - осведомился он, обнаруживая на самом дне маленький белый комок, который вначале просто не заметил. - Высушишь утюгом?
      - Да ну их! Я так пойду.
      - Не коротка кольчужка-то?
      - Вон ее как задирать нужно, чтобы что-нибудь увидеть, - сказала Ярослава, подтверждая свои слова соответствующими действиями. Под платьем ее голый лобок выглядел куда соблазнительней, чем когда платья не было вовсе. - Даже ветер так не поднимет. Так что я готова. Пошли?
      Лорд никуда не денется, подумал Станислав. В сущности, чем позже я дам о себе знать, тем меньше будет в моем звонке любопытства, а значит, тем понятнее, что я тоже знаю себе цену. Пусть это звучит по-ребячески, но спешить и в самом деле лучше медленно.
      Они вышли на улицу, и Станислав спросил, желает ли его юная спутница прогуляться или же она предпочитает, не теряя времени, отправиться за покупками. Вопрос этот в любом случае подразумевал, что ходить по соседним магазинам, которыми изобиловал то же Кутузовский, он не намерен. По той простой причине, чтобы опять-таки не привлекать лишнее внимание окружающих. За время, пока он жил здесь, лицо его достаточно примелькалось, чтобы кто-нибудь особенно наблюдательный отметил появление его в компании почти взрослой «дочери». Хорошо еще, что Москва за последние годы превратилась в хаотический муравейник, в котором никто никого толком не знал, а кто знал, обычно предпочитал помалкивать. Москва осталась большой деревней, но при этом утеряла деревенский дух, когда все друг с другом общаются и всем до всех есть дело.
       - А где у вас тут гулять? - вопросом на вопрос ответила Ярослава. - С одной стороны проспект воняет, с другой - железная дорога. Во дворике разве что посидеть.
      - Не знаю, конечно, хотя можно, например, доехать до Филевского парка. Там сейчас народу немного, а магазины всюду одинаковые.
      - Не скажите, - со знанием дела возразила девочка. - Мне мама обычно все на рынках покупает. Она считает, что в магазинах не только плохо, но и дорого.
      Станислав рассмеялся и повел Ярославу дворами к станции метро «Студенческая».
      - А почему мы вчера до нее не доехали, если вы считаете, что она от вас ближайшая.
      - А ты забыла в котором часу мы возвращались? Переход могли закрыть, и мы бы только зря время потеряли. «Киевскую» я вынужден предпочитать и тогда, когда нужно куда-нибудь быстро проехать по кольцу. - Он заметил, как девочка при этих словах с гордостью взглянула на свой пальчик, на котором красовался его недавний ей подарок. - Нравится?
      - Еще бы! Знаете, как мне все девчонки в школе будут завидовать!
      Он не был в этом настолько уверен. Он вообще не был уверен в том, что ей стоит идти в школу. Кажется, она сама его об этом недавно просила. Перед кем же она тогда будет хвастаться?
      Вскоре они подошли к невзрачному входу на станцию, дождались очередного поезда и отправились в сторону Филевского парка. Парк ничуть не изменился с тех пор, как Станислав был здесь последний раз, когда познакомился с Александром. Кстати, было бы непростительной глупостью наткнуться на него сегодня. Хотя нет, сегодня пятница, и «нелегалы» все еще отдыхают в ожидании выходных.
      Людской поток двигался в направлении, противоположном парку. До закрытия последнего для торговли все было наоборот. Но все хорошее всегда когда-нибудь заканчивается. Теперь парк снова тих и предназначен для прогулок. Особенно с девочкой, которая не потрудилась поддеть трусики.
      - А куда мы идем? - спросила Ярослава, будто только сейчас осознавая, что осталась наедине со своим задумчивым спутником среди густых деревьев и безлюдных дорожек.
      - Гуляем. Мне сегодня нужно все-таки сделать один важный звонок. Так что во времени я несколько ограничен. Мы можем пройти парком до одноименного метро, а можем и до «Пионерской». До «Кунцевской» тебя едва ли с непривычки хватит, да и магазинов там я что-то не припомню. А в районе «Пионерской» точно есть несколько мест, куда мы можем зайти и присмотреть тебе что-нибудь из одежды. И из белья. Как тебе без трусов гуляется?
      - Хорошо гуляется. Поддувает приятно. - Она забежала вперед, повернулась и задрала подол. - А вам как гуляется?
      Станислав рассмеялся и погнался за ней. Девочка взвизгнула и помчалась по дорожке, которая уже начинала взбираться на холм, отделявший парк от Москвы-реки. Он настиг ее почти на самой вершине. Заметив, что все лавки здесь заняты пришедшими погреться на солнце старушками, Ярослава остановилась и приняла серьезный вид.
      - А тут красиво, - заметила она, когда они остановились перед крутой и длинной лестницей, двумя параллельными потоками спускавшейся к берегу, превращавшемуся в летние месяцы в импровизированный пляж. - Вы тоже ходите сюда купаться?
      - Сюда уже стекает вся грязь Серебряного бора и Крылатского, так что нет, не хожу.
      - А я в Серебряном бору купалась. На нудистском пляже.
      - Да уж мне рассказывали! И как тебя там кто-то заприметил и позвал фотографироваться.
      - Я тогда еще маленькой была. - Она сорвала длинную травинку и сунула ее в рот.
      Вспоминая о прошлом и стараясь не заглядывать в будущее, они пошли по петляющей между соснами тропинке, переступая через скрюченные корни старых деревьев, словно хищными когтями вцепившихся в черную землю. Обычно Станислав предпочитал идти внизу, непосредственно вдоль реки, однако в таком случае он не знал наверняка, когда нужно брать влево, чтобы выйти к метро. Иногда он просто доходил до моста и сворачивал в город вдоль ставшего в последние годы оживленным шоссе, но там уже была станция «Молодежная», а сегодня она в его планы никак не входила.
      Не входила в них и встреча с милицией.
      Двое милиционеров шли им навстречу. Двое совершенно одинаковых милиционеров в летней форме и с коричневыми кобурами у пояса. Шли и издалека приглядывались к мужчине с девочкой. Как будто размышляли, стоит ли попросить предъявить документы. Не попросили. Молча прошли мимо и не оглянулись. Станислав тоже не оглянулся. Он думал о том, что начинают сдавать нервы. Еще немного, и ему вообще захочется бежать из Москвы, а то и вовсе из России, как белогвардейцу, на совести которого кровь сотен ни в чем не повинных детей. Чушь какая-то!
      - Все, вот здесь, насколько мне помнится, нужно сворачивать.
      - А вы этих ментов заметили? Я так испугалась, что даже колечко спрятала на всякий случай.
      - Напрасно. Когда ты со мной, тебе не нужно никого бояться. Вернее, не нужно бояться никого, кроме меня. Я для тебя единственная угроза, но если ты будешь хорошо себя вести, то и я тебе не должен быть страшен.
      - А я хорошо себя веду? - Его слова, похоже, не удивили и не встревожили девочку. Для нее это по-прежнему была лишь игра, игра взрослых, в которой то и дело могли измениться правила, но все-таки игра. Она еще не умела распознавать интонации.
      - Не могу сказать, что на пять с плюсом, но терпимо. Ты уже знаешь, в чем бы тебе хотелось пойти сегодня в ресторан?
      Когда они вышли из парка, Станислав имел о взглядах спутницы на одежду полное представление. Оставалось лишь удивляться, что она настолько терпима к собственной наготе. Судя по ее амбициям, Ярослава готова была иметь соответствующие наряды на все случаи жизни, а о том, что им должно хватить той суммы, которую Станислав прихватил сегодня с собой, и говорить не приходилось.
      Первый магазин, в который они заглянули, оказался без примерочной. Зато здесь быт отдел детского белья, и по крайне мере одна проблема успешно разрешилась: девочка на удивление быстро остановила свой выбор на наборе из трех разноцветных трусиков и была довольна тем, что Станислав не заставил ее сразу же их надеть. Но уже в следующем магазине она перемерила добрую дюжину платьев, пока в конце концов не был куплен серый брючный костюм, в котором девочка сразу стала выглядеть лет на пять старше.
      - А в нем пустят в ресторан? - поинтересовалась Ярослава, приподнимая сзади приталенный пиджак и рассматривая в зеркале туго обтянутую серой тканью попку.
      - Главное, чтобы ты могла в нем сесть, - усмехнулся Станислав.
      Девочка легко присела на корточки и снова выпрямилась.
      - Кажется, смогу.
      - В таком случае, не вижу повода оставлять его здесь. Берем?
      - Берем. А туфли?
      Обувью в магазине не торговали. Хотя метро было рядом, а на часах - почти три, они прошли дальше, покружили среди неприветливых старых домов и наконец отыскали то место, куда им посоветовала зайти остановленная на улице прохожая. Магазинчик был расположен в подвале и особого доверия не вызывал. Но как то обычно случается в подобных ситуациях, когда ничего хорошего не ждешь, туфельки точно в цвет костюма и нужного размера ждали их чуть ли не при входе. Ярослава прошла мимо них, Станислав ее окликнул, девочка села на пуфик примерить и оба пришли к выводу, что лучшего им вряд ли найти. Заодно с туфлями были приобретены и беленькие кроссовки на тот случай, если сбудутся прогнозы неуемных синоптиков и в Москве похолодает. Оставалось теперь только к кроссовкам подобрать достойное дополнение, однако возвращаться обратно в магазин уже не хотелось. Кроме того, Станислав вспомнил, что у него где-то в шкафу лежит не новый, но вполне приличный спортивный костюм подходящего размера. Он не уточнил, откуда тот у него появился, а Ярослава не спрашивала.
      - Ты уверена, что туфли тебе не жмут? - лишний раз спросил Станислав, когда они возвращались с двумя коробками и пакетом к метро. - У меня, конечно, есть дома пластырь, но будет обидно, если ты сотрешь ноги и сможешь ходить только босяком. - Он вспомнил разговор между лордом Доджсоном и Алесей, невольным свидетелем которого он стал. Все как будто повторялось, только уже с ним и не в Венеции.
      - Туфли на редкость удобные, - по-взрослому ответила девочка. - Пластырь не понадобится.
      Дома их встретила тишина и спокойствие. Станиславу нравилось, что он живет в здании из кирпича, а не из плит, на что подбивало его в свое время одно риэлторское агентство, указывая на разницу в ценах. Он не пошел на это и оказался прав: цены «кирпича» упали до предыдущего уровня цены «плит», и ему пришлась по карману вполне сносная квартира, разве что не в центре. Теперь расценки опять быстро поползли вверх, свидетельствуя о том, что капиталовложение было сделано своевременно и вполне грамотно.
      Пока девочка распаковывалась на кровати в спальне и еще раз примеряла обновки, начав на сей раз с трусиков, Станислав проверил автоответчик. Как ни странно, было двое позвонивших. Первый ничего не сказал и оставил после себя только частые гудки. Вторым оказался незабвенный Михаил Михайлович, сообщивший, что ветер как будто меняется и он звонит, чтобы сказать, что в понедельник, может быть, все решится в их пользу.
      - Ну вот когда решится, тогда и звони, - хмыкнул Станислав, стирая оба сообщения.
      Звонок кому-то, с кем он давно не разговаривал, или от разговора с кем зависело нечто важное, всегда давался Станиславу непросто, хотя он даже себе в этом не признавался. Поэтому, сам того не желая, он всякий раз вынужден был тщательно готовиться, продумывая, что нужно сказать сначала, как на это отреагирует собеседник и как ему на это ответить. В результате он писал короткие шпаргалки и, естественно, переживал, если все шло не так, как он предполагал. В подобных случаях он использовал и второй способ: ни к чему не готовиться, ничего не продумывать заранее и полагаться на чистый экспромт. Если удавалось начать беседу в бодром темпе, дальнейшее происходило само собой и результат часто оказывался удачнее, нежели в случаях со шпаргалками.
      Сейчас он именно так и поступил: оставил открытой дверь кабинета, чтобы услышать, если появится девочка, достал карточку, по которой междугородные и международные звонки выходили дешевле и стал набирать номер, указанный в визитке лорда Доджсона. Можно было бы дождаться восьми вечера, чтобы звонок получился еще дешевле, но Станислав слишком хорошо понимал, что до вечера просто не дотерпит.
      Путем нехитрых комбинаций на клавиатуре телефона, переходящего с импульсного режима в тоновый и обратно, он наконец добился того, что механический голос телефонистки сообщил ему стоимость одной минуты разговора и оборвался задумчивыми гудками ожидания. Щелчок, и трубку на другом конце провода сняли.
      В визитке номер был помечен как мобильный, однако быстро проговоривший длинную английскую фразу голос принадлежал явно женщине. Станислав не расслышал сказанного и подумал было, что попал на автоответчик, тем более что слово «Доджсон» в приветственном обращении все же мелькнуло. Выдержав паузу, он на всякий случай сказал «Алло?» и теперь уже на хорошем, то есть вполне членораздельном английском услышал:
      - Да, да, я вас слушаю, говорите, пожалуйста.
      - Добрый день...
      - Добрый день.
      - Я бы хотел поговорить с господином Доджсоном... лордом Доджсоном, полагаю.
      - Да, конечно. Как вас представить?
      Станислав чуть было не сказал «лорд Прыгунов», но решил, что хотя голос и весьма приветлив, это будет слишком. Он немного замешкался, соображая, какую фамилию назвать, но потом вспомнил, что уничтоженный паспорт не имел ничего общего с его заграничным. К тому же, лорд Доджсон знал его не по паспорту, а по имени в визитке. Его-то он после короткой паузы, показавшейся ему самому весьма подозрительной, и назвал. Девушка прощебетала, чтобы он подождал минутку и перевела телефон в режим музыкальной заставки. Послушать второй концерт Шопена он с таким же успехом мог бесплатно дома, однако звонок в рабочее время деловому человеку требовал и такой жертвы. Правда, трудно было представить себе лорда Доджсона на полном серьезе работающим в офисе на подобии того же Михаила Михайловича, однако...
      - Я по привычке перевел телефон на секретаря. Извините, что заставил вас ждать. Как ваши дела, господин писатель? - раздался в трубке теперь уже мужской голос, который Станислав узнал бы сразу, даже если бы не слышал уже однажды при подобных обстоятельствах два дня назад. - Вам сейчас удобно говорить?
      - Вполне.
      - Признаться, я ждал вашего звонка вчера.
      - Увы, не удалось. Надеюсь, не опоздал.
      - Напротив, напротив. Сегодня мое предложение к вам становится еще более определенным.
      - Я вас слушаю.
      - Как скоро вы могли бы приехать сюда, в Англию? Я имею в виду исключительно оформление. Финансовая сторона пускай вас не беспокоит.
      У Станислава от удивления поднялись брови, но когда он заговорил, голос его звучал спокойно.
      - Думаю, это будет зависеть от продолжительности пребывания. В посольстве проблем быть не должно, поскольку они несколько раз уже делали мне многократную визу.
      - Прекрасно, прекрасно. И все-таки? Предположим, я уже сегодня вечером пришлю вам по факсу приглашение. На какое число вы смогли бы взять билет?
      - А что, какое-то очень срочное дело? - не сдержался Станислав. Он всегда терпеть не мог, когда его куда-нибудь торопили. Пусть даже в любимую Англию. - В чем оно, собственно, заключается? - Этот вопрос должен был означать, что если ответ покажется ему не слишком обоснованным, у него хватит хладнокровия тут же отказаться.
      - Нет, конечно, всегда можно повременить год-другой, - в тоне собеседника чувствовалась некоторая ирония или даже язвительность: вероятно, он не предполагал, что в неотложности его предложения будут сомневаться, - однако мне достаточно лет, чтобы думать о завтрашнем дне уже сегодня. - И добавил: - Вас устроит семьдесят пять тысяч фунтов в год? Я имею в виду, при полностью оплаченном проживании и пансионе, то есть, как вы говорите, питании.
      Если он собирается этим выпадом ответить, точнее, не ответить, на заданный вопрос, подумал Станислав, то он глубоко заблуждается. А вслух сказал:
      - Все зависит от того, за что именно вы намерены платить мне такие деньги.
      Когда мужчина, тем более сам намекающий на свой преклонный возраст, делает мужчине предложение, в котором фигурируют кругленькие суммы, это попахивает заурядным флиртом. Не успел Станислав прийти к такому выводу, как услышал:
      - Насколько мне известно, у вас неплохой русский язык, господин писатель. - Сейчас лорд Доджсон говорил размеренно, и казалось, что на губах у него в этот момент играет добрая улыбка. - А мне знаете ли, нужен - как бы это правильнее выразить? - летописец.
      - Летописец?
      - Да, нечто вроде. В мире бизнеса, это еще называется референт или секретарь. Но поскольку я не веду речь о бизнесе, «летописец» представляется мне более правильным термином.
      - И что я должен буду... летописать? - Станислав бросил взгляд на промелькнувшую в дверях девочку. Та была в одних брюках и туфлях. По всей видимости, на всякий случай проверяла, не жмут ли обновки.
      - Все, что увидите, - прозвучал в трубке лаконичный ответ. Слишком лаконичный, как показалось саму говорящему, потому что после паузы он добавил: - Думаю, вам будет интересно. К сожалению, больше семидесяти пяти я предложить не имею возможности. Однако их вы получите чистыми, без налога. Могу даже при желании устроить их наличными. Но только вся сумма перейдет к вам после завершения книги.
      - Книги? - Станислав прислушался. - Кажется, вы сказали, что семьдесят пять в год, разве нет?
      - Мне нравится ваша деловая хватка. - По звукам, возникшим в новой паузе, возникало ощущение, что собеседник закуривает. - Именно так я и сказал. Но заметьте также, что я не сказал, какая именно сумма переходит после окончания работы. Я сказал «вся сумма», не правда ли?
      - И сколько лет, в таком случае, вы планируете ее писать?
      - Писать будете вы, - уточнил лорд Доджсон. - Полагаю, столько, сколько понадобится. А я буду предоставлять вам необходимые материалы. Кстати, у вас в паспорте посольство теперь ставит какую, Шенгенскую визу?
      - Самую что ни на есть. А что?
      - Предполагаю, нам придется иногда путешествовать по Европе. Материалы, знаете ли, разбросаны по разным странам. Ну так как? Вы мне пока не ответили.
      Станислав подумал, а есть ли у него выбор. Хотя правильнее, наверное, было усомниться в том, есть ли выбор у них обоих. Если он скажет «нет», сможет ли лорд Доджсон перезвонить кому-то еще и в таком же не терпящем возражений тоне предложить слишком заманчивую, пусть даже совершенно неопределенную должность «летописца»? Да еще за такие нешуточные деньги.
      - Я правильно понимаю, - снова повел он себя уклончиво, - что гонорар предназначается отнюдь не только за бумажную возню и чистописание, но и, скажем так, за молчание?
      - Разумеется, - без обиняков ответил невидимый собеседник, выпуская в воображении Станислава невесомые колечки дыма.
      - Мне понадобится контракт, - сказал Станислав. Девочка прошла в обратном направлении, привставая на мыски и делая вид, будто поддерживает ладонями грудки. Едва ли она специально прислушивалась к их разговору: в прихожей находилось удобное зеркало, в котором она могла видеть себя в полный рост. - И не семьдесят пять, а восемьдесят.
      - Ваша хватка, как я уже заметил, мне весьма импонирует, господин писатель, однако я также уже сказал, что не имею возможности увеличить ставку. Форма выплаты вознаграждения - на ваше усмотрение, но предел есть предел.
      Станислав почувствовал, что торговаться и в самом деле даже как будто не совсем этично: тебе предлагают сделку и называют ее цену, а ты, вместо того, чтобы просто ответить да или нет, начинаешь выдвигать условия.
      - Хорошо. В принципе, я согласен.
      - Когда русские говорят «в принципе» - это всегда означает, что есть какое-нибудь крайне важное обстоятельство, чтобы отказаться, - усмехнулся лорд Доджсон.
      - Вы правы, но в морем случае не совсем. Речь идет не об отказе, а об одном немаловажном для меня нюансе. Кстати, от этого во многом будет зависеть и срок готовности документов, с чего вы начали.
      - Очень хорошо, говорите, я слушаю внимательно.
      - Обстоятельства сложились так, что у меня на иждивении - вы знаете, что такое иждивение?
      - Боюсь, что лучше, чем вы думаете, - засмеялся англичанин. - У нас для этого часто используется слово «encumbrance», которое заодно означает - как это по-русски? - «помеху». Так и кто же ваш «инкамбренс»?
      - Одна милая девочка...
      - О, не сомневаюсь, что милая! Я был на вашем сайте, и там все девушки милые!
      - Ей двенадцать, и я боюсь, что мне придется брать ее с собой.
      - Не бойтесь. Берите. Сколько вы сказали, двенадцать? Прекрасный возраст, очень нежный и восприимчивый. Пожалуй, мы и ей найдем применение.
      Станислав подумал, но не стал спрашивать, какое «применение» имеется в виду. Сейчас голос собеседника снова звучал как у старого доброго сказочника или Деда Мороза, но он-то отчетливо помнил, какие вокруг того вились «снегурочки».
      - В таком случае, понадобиться время, чтобы сделать ей паспорт.
      - Сколько это, неделя?
      - Будем считать, что да. Обычно уходит значительно больше времени, но думаю, мне кое-что удастся придумать, чтобы получилось быстрее. В лучшем случае дня три уйдут на посольство. Кроме того, вы упомянули приглашение по факсу. Опасаюсь, в посольстве с ним нас могут завернуть. Не факт, но всегда лучше иметь при себе оригинал. Если даже вы вышлите его сегодня экспресс-почтой, в Москве он окажется едва ли раньше вторника.
      - По этому поводу можете не переживать, господин писатель. Если вы скажете мне свой адрес, я пришлю к вам человека с конвертом в течение часа. Между прочим, он же сможет отвести вас и вашу юную спутницу, то есть иждивенку, ко мне в гостиницу. Заодно можем поужинать, если не возражаете, конечно.
      - Так вы...
      - ... в Москве. Проездом, но в Москве. Извините за этот маленький розыгрыш. И за то, что вам пришлось звонить в Лондон. Надеюсь, наша совместная работа позволит вам быстро покрыть связанные с этим убытки.
      Если бы лорд Доджсон позволил бы себе сейчас рассмеяться своей шутке, Станислав, скорее всего, просто повесил бы трубку. Нельзя сказать, что он не был рад такому повороту событий, позволявшему ему уже сегодня встретиться с загадочным собеседником лично, однако тот все же мог бы при желании еще в электронном послании сообщить ему о своих планах и предложить для связи какой-нибудь московский телефон. Станиславу хотелось еще задать ему несколько важных вопросов, но теперь все это можно было отложить до встречи.
      - Когда и куда нам подъехать? - Он сделал акцент на местоимении «нам».
      - Нет, вы мне определенно нравитесь! - подхватил лорд Доджсон то ли действительно от избытка чувств, то ли в качестве извинения за свою шутку. - Хорошо. Послушайте, вы знаете «Марриотт» на Тверской?
      - Их там два.
      - В самом деле? Не знал. Я в том, где обычно останавливаются президенты Штатов. Представляете себе?
      - Знаю.
      - Сможете подъехать, скажем, к семи? Я буду ждать вас в лобби. Ваша спутница есть что-нибудь особенное?
      - Она ест все, что едят нормальные дети, но ни от чего особенного, полагаю, не откажется.
      - Замечательно! В семь?
      - До встречи.
      Все-таки Станислав повесит трубку первым. Посмотрел в окно. А он-то думал, что вся эта свистопляска заканчивается с их возвращением в Москву. Хотя, пожалуй что, так сказать было бы не совсем верно. Ведь он собирался сделать этот звонок и предполагал, что воскрешение из венецианского небытия лорда Доджсона вряд ли случайно. Так что теперь, радоваться странному предложению и новой должности придворного летописца? Или снова собирать вещи и бежать без оглядки прочь из столицы, прочь от телефонов и компьютеров, туда, где спокойно и где ни к чему будут его семьдесят пять тысяч фунтов в год?
      - Синдерелла, ну как твои туфли? Ты сможешь в них сегодня выйти?
      - Без вопросов. - Девочка застыла на пороге в одних только туфельках и распахнутом пиджаке. При этом она красиво расставила ноги и оперлась о косяк. Победоносно улыбнулась. - Как я выгляжу?
      - Неотразимо. - Станислав едва удостоил ее взгляда и принялся приводить в порядок записные книжки, расставленные на одной из полок книжной стенки. - Нас только что пригласили в гости.
      - А как же ресторан? Вы обещали ресторан!
      - Гости и будут в ресторане. Приводи себя в порядок, чтобы к шести быть готовой.
      С криком «ура!» девочка бросилась искать позаимствованные у матери принадлежности для наложения вечернего макияжа. Она была уверена в том, что когда все будет сделано, Станислав не отважится ее упрекнуть.
      
      
________________
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

Глава 20

Повторное знакомство - Херес и тапас - Кое-что проясняется -
Чем можно испортить аппетит - Без ответа

      
      
      Даже летом, даже вечером в пятницу фойе международной гостиницы в центре Москвы никогда не пустует, если только страну в это время не потрясает очередной «внезапный» экономический кризис, безвозвратно отпугивающий доверчивых иностранцев. Вот и теперь, когда Станислав с девочкой вошли в плавно вращающиеся вокруг своей общей оси прозрачные двери, их встретил приветливый гомон разношерстных стаек расслабленных внешне и внутренне заморских постояльцев в джинсах и не всегда глаженных рубашках, развлекающих своих импозантно задумчивых русских (по паспорту, во всяком случае) гостей, застегнутых в дорогие строгие костюмы, правда, не обязательно при галстуках. Стайки эти курлыкали на всем пространстве золотисто-мраморного лобби, от уютного бара слева, через зарешеченные вольеры с бездонными креслами и стеклянными столиками посередине, до погруженного в интимный полумрак ресторана справа.
      Кивнув стесняющимся своих бордовых, украшенных золотыми пуговицами ливрей охранникам, Станислав прислушался, и ему не без ехидства подумалось, что их появление заставило некоторые стайки сменить тему разговора, а то и просто замолчать, переведя все внимание на вновь пришедших. Вернее, на худенькую девочку, таковой сейчас вовсе не казавшуюся. То есть худенькой Ярослава оставалась и в своем новом сером костюме, однако от той девочки, которая меньше недели назад запрыгнула вместе с матерью на подножку автобуса, отправлявшегося в поездку по Золотому Кольцу, не осталось и следа, кроме разве что свободно стекающих по хрупким плечам прямых длинных волос. Раскосые глаза смотрели теперь из-под пушистых ресниц с поволокой, на алых губках играла многозначительная улыбка, легкий румянец на высоких скулах был данью моде, а не реакцией на новую обстановку, и только едва заметное подрагивание маленьких ноздрей, упивающихся букетом незнакомых ароматов, могло сказать внимательному наблюдателю о том, что это юное существо умело скрывает робость. Остановившийся рядом с ней Станислав был одет, как говорится, просто и со вкусом, являя собой нечто среднее между джинсовой расхлябанностью иностранцев и досужей чопорностью аборигенов, как человек, обладающий ироничным взглядом на вещи и умеющий отличать показуху любых мастей от искусства быть самим собой.
      Дорогие, но неброские часы на руке Станислава показывали без одной минуты семь.
      - Где же ваш друг? - подняла на спутника исполненный немого обожания взгляд девочка. - Или мы должны стоять тут у всех на виду?
      - С каких это пор тебя смущает внимание окружающих? - заметил Станислав и взял ее за плечо, намереваясь провести вперед, к винтовой лестнице под стеклянным куполом.
      - Вы к господину Доджсону? - остановила их невзрачного вида, но улыбчивая девушка в черно-бежевой униформе и белом фартуке. Получив утвердительный ответ, наклонила голову, как будто в поклоне, и, указывая рукой в сторону зала ресторана, сказала: - Идемте. Он вас ждет.
      На самом деле оказалось, что ждет их не только он. Рядом с лордом Доджсоном за уютным столиком в дальнем конце зала, где, насколько помнил Станислав, некогда размещался весьма вкусный буфет, сидела с немного заискивающей улыбкой та самая черноволосая женщина с живыми глазами испанки и точеным профилем греческой богини страсти, которую Станислав видел как-то раз по телевизору в передаче с турнира по гольфу, проводившемуся, кажется, где-то в Шотландии. Тогда эта женщина была в центре кадра, и Станиславу только почудилось, что обнимающий ее мужчина похож на его мимолетного венецианского знакомого. Теперь стало очевидно, что наблюдательность его не подвела.
      Станислав заранее предупреждал Ярославу, на кого похож лорд Доджсон, однако было заметно, что при виде поднимающегося им навстречу мужчины, он немного растерялась, настолько разительно было его сходство с тремя портретами, продемонстрированными ей в кабинете, причем со всеми тремя сразу.
      - Прошу к нашему шалашу, - по-русски приветствовал гостей лорд Доджсон, выходя из-за стола и мягко пожимая протянутую руку. - Пунктуальность всегда приятна. Особенно когда нас ждет добрая трапеза.
      Станислав подумал, что за то время, пока они не виделись, англичанин стал изъясняться на русском еще лучше, чем прежде. Он пододвинул девочке стул, и она, чуть поеживаясь, села, не зная наверняка, куда девать руки. Теперь можно было занять свои места и мужчинам. Наблюдавшая за их галантными маневрами черноволосая женщина продолжала улыбаться.
      Как ни странно, лорд Доджсон не спешил ее представлять. Он перевел внимательный взгляд со Станислава на его спутницу, молча показал той, как следует поступить с аккуратно сложенной перед каждым из них салфеткой, чтобы заодно занять руки, и поманил пальцем ту же самую девушку в фартуке. Следуя его примеру, Станислав ограничился вежливым приветствием, обращенным ко всем и ни к кому в отдельности и посмотрел на своего потенциального работодателя вопросительно. Ему не терпелось побыстрее перейти к делу, которое, как он до сих пор полагал, можно было без опасений обсудить при Ярославе, успевшей по дороге выслушать в общих чертах историю их итальянского знакомства, а также расспросить о вероятных перспективах. Теперь же стало понятно, что разговор, скорее всего пойдет по иному сценарию, какой предложит хозяин вечера. Предполагая нечто подобное, Станислав строго-настрого запретил девочке вмешиваться в разговор и тем более задавать вопросы. Для острастки он заметил, что от ее сегодняшнего поведения зависит, отправится ли она с ним в Англию или останется одна сторожить дом, и это подействовало на нее сильнее, чем если бы он напоминал ей о том, что она является его рабыней и должна вести себя более чем скромно.
      Девушка в фартуке положила перед каждым по тяжелой коричневой папке, содержавшей перечень предлагаемых блюд.
      - Как тебя зовут? - заговорчески наклонился лорд Доджсон к плечику Ярославы.
      - Ярослава, - ответила девочка, покосившись на Станислава. Станислав одобрительно кивнул. - А вы лорд Доджсон?
      - В принципе да, - усмехнулся тот, забрав у нее папку, открыв на десертах и вернув обратно. - Хотя ты можешь называть меня дядей Оскаром. Ты говоришь по-английски?
      - Вери литл. Энд уиз э лот оф мистейкс56. - Она снова призвала Станислава в свидетели, однако при этом сохраняла довольно независимый вид.
      - Ooh, how cute! - воскликнула молчавшая до сего момента черноволосая спутница лорда Доджсона. - But you most probably speak enough English to understand me, don’t you?57
      - Йес, ай ду58, - ответила Ярослава, явно надеясь, что на этом их диалог закончится.
      Женщина хотела еще что-то добавить по горячим следам, однако перехватила укоризненный взгляд лорда Доджсона и не добавила. А тот, не обращая больше на нее внимания, продолжал по-русски.
      - Я не так часто могу поупражняться в вашем языке, чтобы пренебречь этой возможностью. Эмма чешка, так что она нас прекрасно понимает, хотя говорить не отваживается. Почему, Эмма?
      На лицо женщины вернулась ее прежняя заискивающая улыбка, она обвела присутствующих чуть испуганным взором и через силу выдавила:
      - Ну, я так его никогда не учила... Мой мама хорошо по-русски, но я нет... Не знаю. Но да, я все понимаю.
      - Как собака, - продолжил свою мысль англичанин, будто ничуть не опасаясь, что оскорбит женщину, и та охотно закивала. - У нее в свое время семья пострадала от коммунистов, вот она и объявила забастовку - нет, бойкот. Я вас, кстати, не познакомил, - спохватился он, но как-то уж очень вяло. - Эмма Розинек. Гордится тем, что один из ее далеких предков был главным садовником пражского Королевского заповедника. - Кем она приходится ему самому, он, разумеется, умолчал. - О вас, господин писатель, Эмма уже наслышана, так что выбирайте сами, как ей к вам обращаться.
      - Просто Станислав.
      Эмма приветливо кивнула. На вид ей было едва ли более тридцати.
      - Что-нибудь выбрала? - снова наклонился лорд Доджсон к Ярославе. - Десерт - самая важная часть ужина.
      - Я знаю. А что такое «Sherry trifle»?
      - Трайфл - это... как по-русски «трайфл»? - Он лукаво посмотрел на Станислава, словно призывая его в помощники, а заодно как будто проверяя его таланты.
      А ведь уверял, что его интересует исключительно мой русский слог, подумал Станислав, а вслух сказал?
      - Кажется, нечто бисквитное.
      - Да, да, - оживился лорд Доджсон. - Это бисквит, пропитанный шерри, то есть хересом. Так было традиционно. Не знаю, как здесь, а у нас в Англии сейчас иногда добавляют фруктовое желе и поливают все сбитыми сливками. Хочешь?
      После того, что она только что услышала, вопрос был лишен для девочки всякого смысла. Конечно, она хотела!
      - Хорошо, - продолжал лорд Доджсон. - Вы, Станислав, как?
      - Пожалуй, я возьму то же самое. Никогда не пробовал, но думаю, не ошибусь. В этих вопросах ее вкусу можно доверять.
      - Отлично. Тогда четыре бисквита. - Это уже относилось к официантке, которая, смекнув, что заказ блюд затягивается, вооружилась блокнотиком и понимающе кивала. - Все будут кофе?
      - Я чай, - не растерялась Ярослава.
      - Вы, Станислав?
      - Кофе, - улыбнулся тот, а сам подумал, что перед тем, как приехать сюда, стоило где-нибудь как следует перекусить.
      - Хорошо. Три кофе и чай. Теперь, когда с главным решено, - он подмигнул Станиславу, будто уловил его мысли, - перейдем к горячему. Пусть выбирает Эмма.
      - Я? - Эмма откашлялась. Неужели она еще сама не привыкла к странностям этого человека? Или у нее сегодня такая роль? Она посмотрела на гостей. - Мьясо или риба?
      - Я - мьясо.
      - Мясо.
      - Тогда, девушка, мы все будем ростбиф.
      - Что туда входит? - поинтересовался лорд Доджсон, поднимая палец в знак важности своего вопроса.
      - Насколько я знаю, - затараторила официантка, - он у нас подается с пудингом, печеной картошкой, брокколи, подливой и хреном.
      Англичанин удовлетворительно кивал при каждом ее слове, а когда она закончила, опустил палец в стол и, хитро прищурившись, сказал:
      - Несите.
      - Что-нибудь еще? Салатик, не желаете? - спохватилась официантка.
      - Салаты выбирайте вы, Станислав, - распорядился лорд Доджсон.
      - А вы?
      - А мне останется выбрать то, что мы будем пить.
      Заметив некоторую растерянность на лице гостя, официантка во мгновение ока оказалась у него за плечом и вернула меню на первую страницу.
      - Если вам нравится херес, то рекомендую попробовать наше новшество - настоящие испанские тапас.
      - Раньше в Испании ими в барах накрывали стаканы с вином, - иронично заметил лорд Доджсон, - причем бесплатно, а теперь они превратились в настоящие блюда.
      - Бесплатно в Испании подавались ломтик сыра да несколько оливок, - отпарировала девушка, - а у нас посмотрите какой выбор! Вы уже заказали на горячее мясное, так что попробуйте что-нибудь из даров моря. Посетители очень хвалят «сальпикон де марискос».
      - Может быть, - хмыкнул Станислав, почувствовавший всю ответственность своего положения. - А что в это входит?
      - Это замечательный холодный салат из морепродуктов: омаров, крабов, креветок и мелко нарезанных помидоров. Подается с острой заправкой из уксуса, прованского масла и пряностей.
      Станислав пожал плечами. Ярослава с Эммой утвердительно закивали. Лорд Доджсон сделал отмашку и, пока официантка, вручив ему карту вин, помечала у себя в блокнотике «сальпикон х 4», заговорил:
      - Своими предыдущими заказами, дамы и господа, вы совсем не оставили мне выбора. Но я вижу, что тут у них неплохая коллекция хереса. Когда-то у меня у самого было маленькое производство в Испании, под Санлукаром. С тех времен остались разве что приятные воспоминания. Думаю, даже девочкам будет полезно пропустить стаканчик сухого «фино». Под тапас - прекрасный аперитив, всего пятнадцать с половиной процентов алкоголя. Принесите-ка нам бутылочку на пробу. Начнем по-испански, закончим по-английски.
      Однако первым делом, кроме приборов, заботливо завернутых в новые салфетки, официантка принесла запотевший стеклянный графин с обычной водой, в которой плавали льдинки, и плетеное лукошко с теплыми хлебцами. Лорд Доджсон, не спрашивая приглашения, налил каждому по половине бокала с таким видом, будто это уже было заказанное вино и он готовится произнести тост. Речь он, действительно, произнес, но к холодной воде, до которой ни Станислав, ни Ярослава не притронулись, она отношения не имела.
      - Изготовление хереса примечательно само по себе. Делают его в основном из двух сортов винограда: из паломино получают сухой херес с очень тонким вкусом, а из педро хименес - сладкий и густой. Собирать виноград надо в первые три недели сентября. После этого его сразу же отправляют под пресс.
      - Я где-то слышал, что виноград сушат, - сказал Станислав.
      - Сушат только педро хименес. Кладут на специальные циновки из травы эспарто и даже не столько сушат, сколько вялят на солнце.
      - А зачем? - откусила кусок теплой булки девочка. - Он же не рыба.
      - От сушки увеличивается концентрация сахара. Потом виноград давят и очищают в стальных бочках, обычно наоборот, в ночное время, чтобы ему не повредила царящая в это время в Андалусии жара. Пока вино бродит в специальном стальном чане, смотрят, не появится ли так называемый флор, то есть плесень. - Ярослава поморщилась и улыбнулась. - Именно такое мы и будем пить, потому что если флор появляется, то херес относится к типу «фино», обладающему тонким вкусом. Потом вино крепят, добавляя чистый виноградный спирт, повышая тем самым уровень алкоголя. Как я уже сказал, в «фино» его доводят до пятнадцати с половиной процентов. И наконец переходят к процессу выдержки хереса, которую проводят по системе солера, которая позволяет добиваться качества напитка. Бочки с вином укладывают таким образом, что молодое вино оказывается в верхних, а старое - в нижних. Бочки сверху вниз соединены шлангами, а для розлива берут старое вино из нижнего. На место вылитого поступает вино из средней бочки, на его место - и верхней и так до бесконечности.
      Станислав чувствовал, что не выдерживает. Внимательнее всех лорда Доджсона слушала Эмма. Она даже воду из бокала отпивала маленькими глотками так, будто и в самом деле смакуя херес. Ярослава посматривала по сторонам и жевала булку, вероятно, не столько от скуки, сколько стараясь наесться на тот случай, если заказанные блюда окажутся несъедобными или мизерными по размеру.
      - Все это весьма интересно, - сказал Станислав. - Но имеет ли процесс изготовления хереса в Андалусии отношение к теме нашего сегодняшнего разговора?
      - С одной стороны, вовсе нет, - прищурился англичанин. - А с другой, если мы сможем договориться, то вы и сами сможете все это увидеть. Я тут, пока мы вас ждали, подумал, как луче поступить с приглашением, поскольку вы сказали, что на нашу Ярославу документы еще не готовы...
      - У нее нет заграничного паспорта, - пояснил Станислав.
      - Есть у меня паспорт, - встрепенулась девочка. - Мне папа в прошлом году сделал, когда хотел, чтобы я с ним в Италию поехала. Но поездка сорвалась, а паспорт лежит дома.
      Станислава это откровение застало врасплох, тогда как лорд Доджсон кивнул и продолжал:
      - Что бы там у вас ни было, Эмма предложила самый простой выход из положения. Эмма, покажи. - Женщина послушно нагнулась под стол и достала откуда-то лист плотной желтоватой бумаги, посередине которого Станислав сразу прочел слово «Invitation»59. - Как вы видите, здесь некоторые места пропущены, но уже есть моя подпись и печать моей адвокатской конторы. Когда у вас все прояснится, вы просто впишите сюда все необходимые данные на себя и на девочку и отдадите это в посольство. Проблем с визой у вас быть не должно.
      Станислав взял лист и аккуратно положил рядом с вилками. Он подумал о том, что проблемы-то как раз возникнуть могут, если в посольстве попытаются выяснить, с какой такой стати он берет с собой в поездку чужого да еще и несовершеннолетнего ребенка. То, что у Ярославы уже есть паспорт, едва ли решает вопрос. Станислав не был уверен, но предполагал, что каким-то образом в загранпаспортах детей фиксируется, кто их родители, если только он не едут куда-нибудь по родительскому паспорту, в который просто впечатаны. По-видимому, паспорт девочки все равно придется менять, а может быть, и его тоже. Посвящать в свои невеселые размышления он, однако, никого не стал. Эмма протянула ему прозрачную пластиковую папку.
      - Keep it there. This is the only copy.60 - Она перехватила взгляд лорда Доджсона и стушевалась.
      - И все-таки, - вздохнул Станислав, убирая приглашение подальше от воды, уже разливаемого по бокалам хереса и грядущих соусов с кофе, - давайте побеседуем по существу.
      Лорд Доджсон посмотрел на него исподлобья и не сдержал улыбки.
      - Почему русские так нетерпеливы, когда дело касается дела? Можно подумать, что вам не очень по нраву эта гостиница, и вы торопитесь побыстрее уехать домой.
      - Да нет, но...
      - Не знаю, кто у кого перенял эту традицию, европейцы ли у азиатов или азиаты у европейцев, но мы с новыми партнерами всегда стараемся в первый вечер вести table talk61, а к бизнесу переходим за утренним кофе на следующий день. Как вам такой план? - Он подмигнул хихикнувшей Ярославе.
      - План хорош, да только вы сами говорили, что в Москве проездом, - резонно заметил Станислав.
      - Кто спешит, тот не торопится. У нас билет, кажется, на завтрашний вечерний рейс, да? - Эмма кивнула, позволяя официантке поставить перед ней мисочку с тапас. - Если у всех налито, давайте выпьем за нашу встречу. - Похоже, лорд Доджсон уже чувствовал себя заправским тамадой. - И за новые начинанья. - На последнем слове он слегка запнулся, но договорил до конца и остался доволен собой. Хересом тоже.
      Станислав краем глаза наблюдал, как девочка, чокнувшись во всеми, пригубливает бокал, прислушивается и делает целый глоток, потом второй и вытирает губы салфеткой. На салфетке, которой она снова накрыла колени, остался след губной помады.
      - Ни за что тем не менее не поверю, что вы приехали в Москву исключительно ради того, чтобы посидеть с нами в ресторане. - Он повторно закинул удочку и решил на сей раз дождаться, пока ни клюнет. - Кстати, мистер Доджсон, вы имеете какое-то отношение к компании «Канова»?
      - Можете тоже называть меня просто Оскар. В кругу друзей и моих близких знакомых и клиентов я люблю, когда ко мне обращаются по имени, без титулов и регалий. - Лорд Доджсон с аппетитом заел херес ломтиком краба, который ловко подхватил уголком вилки. - А что вы знаете о «Канова»?
      Станислав справедливо решил, что раз сам вызвал собеседника на этот разговор, не имеет смысла увиливать.
      - Предполагаю, что эта некая итальянская фирма, которая занимается выпуском порнографических фильмов. - Он был вправе ожидать определенной реакции от обеих дам, однако и Эмма, и Ярослава продолжали как ни в чем не бывало лакомиться тапас и, казалось, вовсе не слушали его. - Как ни странно, некоторые их фильмы продаются и в Москве.
      - Ничего странного в этом нет, - пригубил бокал лорд Доджсон. - Про Италию вы заметили вполне верно, однако там находится только половина фирмы. Вторая же находится именно здесь, в России. Что вы еще про них знаете?
      - Что вы воспользовались их почтовым ящиком, чтобы связаться со мной по Интернету. И что в том фильме, который есть у меня, снималась, если я не ошибаюсь, та самая девушка... - Он хотел сказать «с которой я видел вас в Венеции», но спохватился, что теперь на ее месте сидит ни о чем как будто не подозревавшая Эмма, и продолжил: - ...с которой как-то познакомился в Венеции. Не помните?
      - Как же не помнить, помню. Алеся ее, кажется, звали. Ей туфли натирали. Да, мне рассказывали, что она стала чем-то вроде актрисы. На самом деле после Венеции я с ней больше не виделся. - И добавил после паузы, заполненной очередной порцией тапас: - За нее предложили хорошие деньги, так что мы вскоре расстались.
      Потрясенному подобным откровением Станиславу пришло на ум слово «аукцион», которое упомянул тогда, во «Флорине», его нынешний собеседник. О продаже женщин он слышал и читал, однако не предполагал, что об этом можно говорить таким будничным тоном.
      Лорд Доджсон между тем продолжал:
      - Что ж, вы доказываете свою проницательность, дорогой Станислав. Конечно, вовсе не обязательно начинать с производства хереса, чтобы на склоне лет основать небольшой, но весьма прибыльный бизнес под неброским названием «Канова», однако некоторая связь тут, как вы уже поняли, имеется. Именно эти дела и привели меня сейчас в Москву в первую очередь. Здесь моя фирма занимается тем, что ищет и находит интересные типажи, которые спят и видят работать на Западе, а тем более в кино. Желающих больше, чем я мог предположить, когда задумывал эту схему. Мои друзья в свое время советовали мне остановить свой выбор на Будапеште, где во всех отношениях проще и спокойнее, но я по жизни предпочитаю ювелирным магазинам дикий Клондайк, где можно потерять последнее или получить все. А намывать золото - тоже процесс интересный. Теперь приходится ужесточать критерии отбора, проводить конкурсы, многим отказывать. - Заметив неподдельное внимание, вспыхнувшее во взгляде Ярославы, улыбнулся. - Сужать возрастные границы. Правда, есть кое-какие идеи о том, чтобы сделать производство не только, как теперь говорят, экологически чистым, но и безотходным. Но это требует больших затрат времени, чего я пока не могу себе позволить, так что приходится работать по старинке. Спасибо. - Это относилось к официантке, которая с елейным лицом забрала у него опустевшую мисочку из-под тапас. - А самое неприятное все-таки то, что у вас тут довольно дикие нравы и Клондайк иногда превращается в Чикаго времен сухого закона. Поэтому я предпочитаю свою связь с «Канова» нигде не афишировать, а сейчас приехал, чтобы убить двух зайцев.
      - Вы были так уверены в том, что меня застанете? - спросил Станислав.
      - Вы в данном случае оказались третьим зайцем. Но оттого не менее ценным. Переходим к горячему?
      - Переходим, - закивала Ярослава. - Хотя я уже очень даже наелась.
      - Когда растешь, надо есть. Сколько тебе лет?
      - Двенадцать. Будет тринадцать. А вы сами актрис отбираете?
      Лорд Доджсон рассмеялся.
      - Нет, не отбираю. Для этого существуют специалисты, которым я плачу за это деньги. Я только утверждаю. Или не утверждаю.
      - А что нужно, чтобы вы утвердили?
      - Трудно сказать. Вот, к примеру, Эмма, которую мои скауты нашли в Праге и которую я до сих пор не утвердил.
      - Вероятно, - многозначительно предположил Станислав, - это связано с тем, что во время съемок могут произойди разные непредвиденные события.
      Лорд Доджсон впервые не ответил сразу, а сначала внимательно посмотрел на него. Почти как на равного.
      - И поэтому тоже.
      - Кстати, я слышал и о том, будто «Кановой» в свое время интересовался, кажется, Гаагский суд. Это правда? Что-то насчет похищения людей, если мне не изменяет память.
      - Голландцам от безделья вообще нечем заняться, - пожал плечами лорд Доджсон. - Лучше бы подметали почаще улицы да гнали взашей своих наркоманов и геев. Нет, думаю, что неправда. Вы, вероятно, слышали об этом из Интернета. Там много врут. - Сам он выглядел при этом несколько раздраженным. - Давайте лучше еще выпьем. За наших прекрасных дам.
      Соседний столик заняла компания из трех импозантных мужчин и одной женщины больше похожей на глазастый бочонок на коротких ножках. Судя по чертам лица и цвету кожи, она была индианкой. Мужчины сняли пиджаки, засучили рукава и стали ждать официантку, негромко переговариваясь. Индианка хлопала глазами и глупо улыбалась.
      - Такую бы вы наверняка забраковали, - предположил Станислав, заметив, что лорд Доджсон с интересом взирает в ту же сторону.
      - Отчего же? Просто у меня ее бы уже в первых кадрах посадили на кол и вывели из кадра. Я стараюсь отводить черномазым подобающее их место. На которое они, живя в демократических странах, имеют полное право. Например, бесплатно работать, как работали их ленивые предки, которых вывезли из Африки и которым дали возможность приобщиться к культуре. Чего они, правда, не поняли и уж конечно не оценили по достоинству, отплатив своим белым хозяевам тем, что теперь называется расизм. Кстати, знаете, что мне больше всего нравится у вас в Москве? Я еще не встретил здесь ни одного ниггера.
      - Они есть, - заверил Станислав.
      - Не сомневаюсь. Но их в любом случае меньше, чем у нас в одном только Сохо. У вас в этом смысле хороший климат: не дает им плодиться.
      - Не столько климат, сколько не слишком высокий уровень жизни. Тут им бездельничать никто не даст, как дают ваши напуганные европейские правительства. Хотя в данном случае, как мне кажется, мы имеем дело не с негритянкой, а скорее с индуской.
      - Вы видите большую разницу? Вы думаете, они случайно сделали траурным цветом белый? Я на своем опыте убедился в том, что каждая нация обладает комплексом превосходства над другими, только нам, европейцам, запрещает рассуждать об этом наша демократия. Она позволяет нам ругать и судить антисемитов, но запрещает ругать евреев как евреев. Ниггеры загадили все европейские города, но их нельзя выгнать, и даже попытки ограничить их приток новыми законами заканчиваются в лучшем случае ничем. При этом никто не хочет брать пример с Африки, где белых поселенцев часто просто убивают на том очевидном основании, что они белые. И никто за них не заступается, как будто это в порядке вещей, поскольку речь идет о неразвитых странах. Но давайте все-таки не портить себе аппетит, тем более что горячее уже несут.
      Он оказался прав, и последующие несколько минут прошли в смаковании сочного ростбифа.
      Станиславу казалось, будто они только что пришли и сели за стол, тогда как часы на руке свидетельствовали о том, что с того момента прошел почти час.
      - Какую же участь вы уготовали мне? - спросил он, отодвигая от себя опустевшую тарелку и вытирая губы салфеткой. Есть уже не хотелось, а предстоял еще десерт. - Скажу сразу, что если нужно бить негров и жидов, то я согласен.
      - О, с этим и без нас справятся те, кто умеет это делать! Какими бы затюканными своей демократией ни были люди в Европе и Америке, а рано или поздно чувство национального достоинства должно одержать верх над искусственно насаждаемыми принципами. Вы не помните, как в нашей с вами Венеции не так давно гондольеры устраивали забастовки и лупили ниггеров, пробравшихся туда, чтобы продавать туристам какие-то свои грязные сувениры? Пускай коррумпированные правительства заигрывают с эмигрантами - население не может не одуматься и прийти к единственно правильному решению. Но еще раз замечу, что это на наше с вами дело. Во всяком случае, не то дело, ради которого я пригласил вас сюда. - Лорд Доджсон воспользовался зубочисткой и прикрыл рот салфеткой. - Если вам не хватает терпения дождаться завтрашнего дня и обсудить все на свежую голову...
      - ...лучше за ночь все обдумать, а утром обсудить оставшиеся вопросы, - опередил его Станислав. - Во-первых, почему я?
      Лорд Доджсон отложил зубочистки с салфеткой и хитро улыбнулся.
      - Вам никогда не приходило в голову, что между людьми может ни с того ни с сего вспыхивать необъяснимая приязнь? Я давно ищу человека, который был бы наделен писательским даром, мог при желании выражать свои мысли как на русском, так и на английском, и имел, скажем так, широкие взгляды на библейские воззрения о человеческих пороках. Пускаться в философские размышления по этому поводу я не буду, поскольку философию под одно и то же утверждение можно подвести любую. Тогда, во «Флорине», наша с вами беседа завязалась сама собой, и не знаю, как вы, а я почувствовал некоторое к вам расположение. Уж на советского туриста вы не были похожи определенно. Кроме того, у меня осталась ваша визитка, о которой я правда, тогда забыл, поскольку возникли кое-какие неотложные дела. Потом мне представился досуг заглянуть в вашу галерею в Интернете, и там я увидел некоторое подтверждение своих первых впечатлений. Как я уже сказал, мне нужен не только умелый референт, но и единомышленник.
      - Простите, что перебиваю, - сказал Станислав, - но как вы сумели так быстро и так хорошо говорить по-русски?
      - Комплимент за комплимент? - по-своему воспринял его реплику англичанин. - Нет, ничего быстро не делается. Когда-нибудь я вам расскажу, что моя мать бежала от большевиков из России в семнадцатом, а я, хоть и родился в семье верноподданного британской королевы, всегда чувствовал связь с ее родиной. Она рассказывала прелестные сказки. Через них я впоследствии открыл для себя мир русской литературы, который только в студенческие годы уступил пальму первенства литературе английской. Мы об этом еще как-нибудь поговорим. А пока же, если не возражаете, я вернусь к своей части истории.
      Подали десерт. Даже Ярослава только тронула бисквит ложкой и продолжала внимательно слушать «дядю Оскара».
      - Я навел о вас более подробные справки и выяснил, чем вы занимаетесь, что пишите, с кем сотрудничаете. И чем больше я узнавал, тем крепче становилась моя уверенность в том, что наша встреча и наш разговор неизбежны. Наши взгляды на жизнь схожи, и в случае вашего положительного ответа мне не придется вас переучивать. Для меня загадкой остается лишь то, как ваши вещи отваживаются печатать в России? Жанр путевых заметок достаточно необычен, чтобы привлекать к себе внимание, однако некоторые ваши пассажи не могли не вызвать опасений у издателей. Или они просто невнимательны?
      - У нас тут, как всегда, происходят странные вещи: могут завернуть вполне невинную книгу, сославшись, разумеется, не на политические или моральные, а на коммерческие причины, и в то же время открыто печатается и продается запрещенный чуть ли не во всем мире Дуглас Рид с его «Спором о Сионе». Но вы правы, что путевые дневники оказываются пограничным жанром меду беллетристикой и публицистикой и каким-то образом выпадает из поля зрения тех, кто, как я думаю, до сих пор отслеживает подобные вещи.
      - У нас нет цензуры, - вставила слово Ярослава, наконец-то позволив себе отправить в рот ложку сбитых сливок.
      - Конечно. Тем не менее только сегодня я имел разговор с одним редактором, который предложил подрезать уже утвержденную было рукопись, мотивируя это нежеланием издательства рисковать добрым именем.
      - Забирайте у них рукопись, - махнул ложкой лорд Доджсон. - Мы опубликуем ее без купюр в другом месте. О добром имени нужно заботиться по-другому. А как поживают ваши фотографии? В России вы ведь их, кажется, вообще не печатаете?
      - Я в принципе вот уже лет пять их нигде не печатаю и вполне доволен тем, как они размножаются в Интернете. - Станислав подумал, что напрасно вдается во все эти подробности, отвлекаясь тем самым от главного вопроса, на который до сих пор так и не получил ответа. - Из рукописи той книги, о которой я сейчас упомянул, их тоже хотят изъять.
      - В таком случае, мне просто непонятно, чего вы ждете. Не будете же вы публиковать того, что вас самого не устраивает. Кстати, это опять путевые заметки? Откуда на сей раз?
      - Нет, речь идет о довольно объемном романе, который я писал последние два года и который получился, к сожалению, даже более скандальным, нежели я предполагал.
      - Не уверен, что автор должен раскаиваться в написанном. Вы же, надеюсь, когда пишете свои вещи, не думаете о читателе?
      - Стараюсь. Со временем, однако, самоцензура развивается вне зависимости от моего желания. А кроме того, я огорчаюсь, когда невольно получается нечто злободневное и такое же эпатажное, как у других авторов. Хочется уж если писать, то о вневременном, и быть непохожим на остальных, если ни сказать - полной их противоположностью.
      - Не расстраивайтесь. У всех композиторов в распоряжении всего семь нот, а музыка получается разная, если вообще получается. Какого объема роман?
      - Порядка двухсот тысяч слов.
      - Я бы купил вашу рукопись.
      Станиславу столь резкий оборот пришелся не по душе.
      - Я не торгую рукописями. - И добавил, чтобы смягчить резкость тона: - Я предпочитаю участвовать в прибылях.
      - Вы напоминаете одного моего знакомого из Австралии, - заметил лорд Доджсон, делая неуловимый жест официантке, означавший, что он готов расплатиться по счету, - который всю жизнь писал романы и никогда их не публиковал. Ему казалось, что издатели непременно его обманут. Когда он умер, наследники обнаружили аккуратно разложенные в коробках из-под ботинок рукописи восьми романов. Не зная, что с ними делать, они обратились ко мне и предложили их куда-нибудь пристроить. Я выбрал один, и он сразу же сделал имя покойного знаменитым. Еще шесть принесли мне, как владельцу прав на их издание, очень хорошую прибыль, и только последний оказался наименее удачным. Это я к тому, что если бы мой знакомый во время предпринял активные действия, то стал бы свидетелем своего триумфа. Мы обязательно должны отдать ваш роман в печать. Почему вы ухмыляетесь? Он что, порнографический? Антисемитский? Разжигает межнациональную рознь?
      - Не без этого.
      - Восхитительно! И вы намерены гордо держать его в столе?
      - Нет, я нашел издателя, но теперь издатель дает задний ход. - Станислав покосился на Ярославу, которая вытирала губы салфеткой и оглядывалась по сторонам. - Или вы имеете в виду возможность издаваться на Западе?
      - Я имею в виду возможность издаваться вообще. С коммерческой точки зрения сейчас ситуация, как вы наверняка знаете, кардинально меняется. На Западе, если вы пишите по-русски, можно получить гонорар, но читать вас будут немногие, так что гонорар этот получится относительно невелик. Раньше, когда тиражи в России были многотысячными, вся пишущая эмиграция почитала за честь вернуться на бумаге на родину и завоевать здесь часть рынка. Теперь тиражи стали мизерными, и деньги на книгах делают только крупные издательства с большими портфелями. Авторы получают копейки и живут не литературой, а «литературной деятельностью».
      - Это все понятно, - согласился Станислав. - Но тогда зачем вы сами собираетесь что-то издавать и готовы платить достаточно высокие гонорары? Вы себе не противоречите?
      - В таком случае, господин писатель, правомочен и обратный вопрос: если вы также хорошо осведомлены о нынешней ситуации, зачем вы пишите? - хитро прищурился лорд Доджсон.
      - Как говорится, не могу не писать.
      - Ну тогда вы меня должны прекрасно понимать. Хотя мистики Востока и полагают, будто мысли бывают настолько сильными, что физически материализуются в нашем мире, я предпочитаю им не доверять и помогаю материализации мыслей известными мне способами. Пока, надо сказать, успешно. Считайте, что это мое дорогое хобби. Я достаточно много работал в молодости, чтобы позволить себе на закате жизни некоторые мирские радости. Главное - во время понять, что тебе нужно.
      Официантка принесла счет, лорд Доджсон окинул его беглым взглядом и осведомился, может ли он записать его на свой номер. Спрашивать гостей, не хотят ли они чего-нибудь еще, он не стал, проявив здоровый европейский рационализм, который не всегда стоит путать с невежливостью. Официантка сказала, что указания номера его комнаты и подписи будет вполне достаточно. Станислав легко представил себе, как в любой другой день приходит сюда с Ярославой, заказывает шикарный обед или ужин на двоих и делает почти то же самое, то есть выдает себя за обитателя гостиницы, не будучи таковым. К тому времени, когда подлог обнаружится, если обнаружится вообще, они будут далеко...
      Расставание получилось спонтанным и каким-то скомканным. Беседа оборвалась так же быстро и ни на чем, как началась: лорд Доджсон просто выразил надежду на то, что им всем понравилось угощение, и предложил, как договаривались, встретиться для подведения итогов и окончательного решения основного вопроса завтра, скажем, часов в одиннадцать, поскольку до вечернего отъезда в «Шереметьево» им с Эммой еще нужно кое-что успеть сделать. Станислав хотя и чувствовал себя так, будто его отсылают восвояси, сохранил внешнее хладнокровие и сдержанно пожелал новым знакомым приятного вечера. Они пожали друг другу руки перед стеклянной вертушкой входных дверей, и Станислав с Ярославой вышел на воздух улицы, показавшийся теплым после прохлады кондиционеров.
      Девочка была переполнена впечатлениями и захотела сразу же ими поделиться. Ей оказалось достаточно, что спутник молча ее слушает, не перебивая. Когда она спросила его о чем-то, он ответил невпопад, и только тут она поняла, что он поглощен исключительно своими собственными мыслями.
      Не желая, видимо, рассеивать приятное ощущение приобщенности к красивой жизни, уже возникавшей на горизонте ее детского воображения, Ярослава попросила, чтобы они вернулись домой не в метро, а на такси. Станислав ничего ей на это не сказал, но поднял руку и остановил свой выбор на втором из трех притормозивших гуськом у обочины Тверской автомобилей. Здесь тоже работал кондиционер, а стереофоническое радио создавало романтический фон даже для поездки по сумеречной Москве. Глядя с заднего сидения на затылок неразговорчивого водителя, Станислав вспомнил их удачное бегство из Владимира и как будто только сейчас заметил, что рядом с ним сидит все еще возбужденная и порозовевшая от удовольствия девочка. Вся ее губная помада осталась на ресторанной салфетке, однако подведенные ресницы, легкие тени на веках и нарумяненные щечки по-прежнему делали ее соблазнительной молоденькой красоткой, которой никак нельзя было дать ее истинного возраста. Водитель нисколько не удивился, когда увидел в зеркальце, как парочка на заднем сидении сладко целуется и даже прибавил громкость радио, чтобы они чувствовали себя более независимо. Ему было достаточно того, что мужчина, не раздумывая, согласился на запрошенную цену, а за такие деньги вполне можно было сделать вид, будто тебя вообще нет в машине.
      
________________
      
      
      
      - Я охотно прощаю вам вашу вчерашнюю настойчивость, - сказал лорд Доджсон, - однако и вы должны были понять, что я был вовсе не намерен рассказывать о своих планах в присутствии наших милых собеседниц. Кстати, ваша девочка очень мила. Где вы такое сокровище нашли?
      - Долгая история, - отмахнулся Станислав, подливая себе кофе из легкого серебристого сосуда и топя в маленькой чашке очередной кубик сахара.
      Они сидели на восьмом этаже все той же гостиницы «Марриотт», где накануне произошла их первая (она же вторая) встреча, в помещении, называвшемся на английский манер «лаундж», что одновременно может означать и «салон» и «праздное времяпровождение», и завтракали. Собственно, для Станислава это был второй завтрак за сегодняшнее утро, поскольку он не привык выходить из дому, не «заморив червячка», тем более когда отправляешься к человеку, относящемуся к еде столь рационально. Интуиция его не подвела и на сей раз: сейчас на их столе, кроме кофейника, присутствовало только блюдце с маслом, ваза с хлебцами и еще одно блюдце с безвкусными печеньями. Как следовало из беседы, интуиция не подвела его и в том, что он решил оставить Ярославу дома, хотя девочке очень хотелось снова «подышать заграницей», как она выразилась, чуть не плача. Пришлось напомнить ей, что она не имеет права возмущаться и снова посадить на длинную ножную цепь в гостиной, включить телевизор и поставить в пределах ее досягаемости таз на тот случай, если ей вздумается сходить по нужде. Телефон при этом перекочевал из гостиной к спальню. Девочка обещала вести себя смирно и ждать его скорейшего возвращения, не поднимая шума. Еще бы не хватало затыкать ей рот кляпом и надевать наручники!
      - Когда-нибудь вы мне ее все-таки расскажете, - улыбнулся лорд Доджсон. - Или опишите. Сдается мне, что вам тоже есть немало что описать из своей практики.
      Станислав сделал вид, будто не понял намека.
      - Я просмотрел бланк приглашения, - сказал он. - К нему у меня вопросов нет. Сегодня суббота, и я не смог позвонить одному своему знакомому, который занимается изготовлением паспортов. Я свяжусь с ним в понедельник и думаю, что до конца следующей недели тема документов будет закрыта.
      - Вы говорите «изготовлением»? Полагаю, это не совсем то же самое, что «оформление»?
      - В любом случае результат один и тот же. - Станиславу совсем не хотелось открывать перед англичанином все свои карты, но оговорился он тоже не зря: нужно было показать, что и он не лыком шит. Пусть владелец «Кановы» теряется в догадках, если ему так нравится. Чем меньше он знает и чем больше подозревает, тем ему, Станиславу, сподручнее и безопаснее. А в том, что их будущий проект может таить в себе опасность, он почти не сомневался. - Давайте теперь поговорим о самом контракте.
      
      
_______________
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
Глава 21

Прилет - Челси - В гостях – Странный прием –
Знакомая гостиница – Шрам
      
      
      
      Когда лайнер совершил мягкую посадку в аэропорту «Хитроу», первым посетившим Станислава чувством была радость от ощущения того, что все висевшие над ним Дамокловым мечом проблемы - «чеченец», исчезнувшая Лана, убитые им приступе безотчетного гнева милиционеры, ни в чем не повинная Инга, даже неопубликованная рукопись - остались в далекой России. Впереди его ждала Европа, в которой могло таиться отнюдь не меньше неразрешимых загадок, если судить по тому, что было указано в их с лордом Доджсоном контракте, однако Станислав справедливо полагал, что если содеянного не воротишь, то будущее всегда выглядит оптимистично уже потому, что еще не наступило и при желании и везении на него можно повлиять.
      Они потянулись по узкому проходу между креслами следом за неторопливым потоком пассажиров и, попрощавшись с натянуто улыбавшимися стюардессами, оказались в длинной кишке, по которой уже сновали внимательные сотрудники иммиграционной службы, поставленные здесь затем, чтобы вылавливать всевозможных незаконных беженцев и препровождать из обратно в самолет: здесь, до паспортного контроля, была еще нейтральная зона, и подобные действия требовалось производить безотлагательно, чтобы пытающихся проскользнуть в Англию иммигрантов заворачивать без лишних церемоний, которые наверняка понадобятся, если заветная черта будет ими все-таки пересечена. На Станислава с его спутницей эти стражи порядка даже не взглянули.
      Не закрывавшая рта весь полет Ярослава сделалась неожиданно молчаливой и сосредоточенной. Она почти не оглядывалась по сторонам и шла за толпой так, будто бывала здесь чуть ли не каждый день. Защитная реакция организма, подумал Станислав, и положил руку девочке на плечо. Она подняла на него глаза, в которых читался немой восторг человека, оказавшегося в прекрасном сне и вдруг осознавшего, что это явь.
      Кишка перешла в стеклянный коридор с вытянутыми во всю его длину своеобразными беговыми дорожками или положенными горизонтально эскалаторами московского метро, на которые становились со своей ручной кладью наиболее ленивые пассажиры, чтобы перемещаться дальше, не делая лишних шагов. Девочка, разумеется, последовала за всеми. Они медленно и чинно поехали мимо открывавшихся слева фешенебельных загонов с ожидающими своих самолетов англичанами и манящими киосками, вдыхая если и не всегда приятные, то уж во всяком случае необычные запахи иной жизни и обмениваясь улыбками. Станислав бывал здесь и раньше, причем неоднократно, однако сейчас ему невольно удавалось смотреть на все глазами впервые выехавшей заграницу Ярославы.
      Предстояла единственная неприятная из-за своей тягомотности процедура: паспортный контроль. Конечно, не «Шереметьево» на обратном пути, где всем приходится иногда больше часа стоять тремя-четырьмя бесформенным стадами, надеясь, что рано или поздно откроется еще одно окошко с каменной паспортисткой и к ней можно будет попробовать протиснуться раньше других, однако и здесь, в «Хитроу», глядя на беспрепятственно проходящих в отдельные воротца, открытые специально для жителей Европейского союза, вызывающе надменных арабов с выводками шумливых детей и толстых жен Станиславу всякий раз становилось грустно и почти обидно за свое евроазиатское происхождение. Очередь неевропейцев вытягивалась между зигзагообразных турникетов пестрым червем, заканчивавшимся перед низенькой калиткой, возле которой дежурил индус в чалме и темно-синей форме работника аэропорта. За калиткой червяк исчезал, вновь превращаясь в отдельных людей, разбегавшихся к то и дело освобождающимся стойкам, за которыми восседали все те же индусы. Белое лицо среди этих представителей пограничной службы аэропорта воспринималось как подарок судьбы.
      Пристраиваясь в конец очереди и сразу же оказываясь в ее середине, Станислав подумал о том, что в другой раз следует постараться обзавестись паспортами граждан какой-нибудь из стран Евросоюза, чтобы иметь возможность в полном смысле слова почувствовать себя белым человеком. Это можно было бы проделать и теперь, но на изготовление подобного документа уходило не только значительно больше средств, чем на оформление второго заграничного паспорта, но и времени, которого в распоряжении Станислава лорд Доджсон оставил слишком мало.
      Индус то и дело открывал калитку, и червяк медленно, но верно полз вперед.
      - Мы вместе, - сказал Станислав, когда калитка распахнулась наконец перед девочкой и индус, ни к кому не обращаясь, выкрикнул на своем голубином62 английском: «Стэнд намба сикс»63.
      За стойкой их встретил угрюмый взгляд хорошенькой кареглазой девушки, которая первым делом пожелала знать, какова цель их приезда.
      - В гости к другу, - равнодушно сообщил Станислав, слишком хорошо зная, что никакое кокетство здесь не уместно.
      - Кто ваш друг?
      - Адвокат лорд Доджсон.
      Профессия и титул не произвели на девушку ни малейшего впечатления. Она склонилась над паспортами и стала их внимательно изучать. Вид у нее во всяком случае был довольно сосредоточенный. Станислава так и подмывало сказать ей, что подделки такого качества отличить невозможно даже при наличии специальных приборов.
      - Ваша дочь? - спросила девушка, бросая взгляд на улыбающуюся от удовольствия, что понимает этот английский диалог, Ярославу.
      - Совершенно верно.
      Девушка снова стала колдовать над паспортами, потом задала вероятно последний вопрос:
      - Сколько вы собираетесь пробыть в Англии?
      - Недели две, - сказал первое, что пришло ему на ум, Станислав, прекрасно зная, что больше никому подробности их приезда не будут интересны, но именно сейчас нужно отвечать конкретно и не раздумывая.
      - Больше... - тихонько подала голос девочка, однако на нее, к счастью, не обратили внимания.
      - Ваш друг вас встречает?
      - Полагаю, он прислал шофера, - не смог отказать себе в удовольствии поддеть индуску Станислав.
      Та и в самом деле впервые посмотрела на того, кто перед ней стоит, изобразила на лице нечто вроде улыбки и громко стукнула по обоим паспортам серебристым штампом.
      - Направо, до конца, - указала она унизанным золотыми колечками смуглым пальцем, возвращая документы.
      - Я знаю, - кивнул Станислав, снова кладя руку на плечико Ярославы, которая хотела поблагодарить столь любезную девушку, но та уже делала условленный знак индусу, и он снова выкрикивал: «Стэнд намба сикс».
      - Идем, идем, нам тут больше нечего делать, красавица. Держи паспорта. Хотя нет, лучше я сразу же их уберу к себе в сумку. Вот мы и в Англии.
      У Станислава была на плече сумка с некоторыми вещами Ярославы, а за собой он катил компактный дорожный чемоданчик на колесиках, в котором, кроме самого необходимого, лежали фотоаппарат и видеокамера. В багаж они таким образом не сдавали ничего, а потому теперь могли позволить себе не задерживаться у черных резиновых лент транспортеров, возле которых уже толпились до сих пор опережавшие их пассажиры, и преспокойно проследовать к выходу, помеченному зеленой табличкой с надписью «Nothing to declare»64. За последним поворотом они увидели длинный стол, на котором таможенники потрошили многочисленные пожитки какого-то растерянного негра, прошли мимо и оказались в большом светлом зале, заполненном шумом, запахами и встречающими.
      - Погоди-ка секунду, - сказал Станислав, хотя девочка и без того оторопело остановилась. - Нас должен ждать человек с табличкой.
      Таблички были повсюду: большие, маленькие, рукописные, отпечатанные на принтере, разноцветные с логотипами фирм. Станислав не был уверен в том, что именно будет держать в руках водитель лорда Доджсона, и потому вглядывался во все подряд, ища знакомое слово. Это могла быть и его фамилия в форме «Mr. Prygunov», под которой до недавнего времени знал его лорд Доджсон, и новая фамилия по паспорту - «Mr. Petrov», совпадавшая теперь с паспортной фамилией Ярославы, его названной «дочери», и фамилия самого Доджсона, одним словом - простор для воображения, к сожалению, не ограниченный предварительными договоренностями.
      Станислав два раза прошелся вдоль шеренги стоявших за красными оградительными канатами встречавших, но так ничего похожего не обнаружил. С лордом Доджсоном он беседовал по телефону накануне, так что забыть об их приезде не могли. Но могло что-нибудь случиться по дороге - местные шоссе знамениты своими пробками и частой неразберихой. Он вернулся к погрустневшей девочке и уже начал набирать заветный номер, когда к ним, цокая каблучками, подошла высокая блондинка и с чарующей улыбкой показала табличку с надписью «Kanova».
      - Извините, что так получилось, - сказала она на хорошем английском с чванливым британским акцентом. - Я давно заметила вашу дочку, но не заметила, что вы вместе. Вы ведь Станислав, если не ошибаюсь?
      - Совершенно верно. Ничего страшного. - Он сунул телефон за пояс. По всей видимости, блондинка больше всего боялась именно того, что лорд Доджсон узнает о ее накладке. - Главное, что мы друг друга нашли.
      - Меня зовут Сара, - представилась девушка, ничуть не смущаясь контраста между своим именем и арийской внешностью. - Это весь ваш багаж? Давайте я вам помогу.
      Она попыталась взять у Станислава ручку чемодана, однако он мягко отстранил ее тонкую холеную кисть в кольце золотых часиков и, не вдаваясь в подробности своего отношения к западному феминизму, предложил Саре вести их к машине.
      Станислав думал, что им предстоит выйти на улицу через стеклянные крылья плавно разъезжавшихся в стороны дверей, однако девушка провела их по всему залу ожидания и остановилась перед невзрачным лифтом.
      - Я приехала заранее и оставила автомобиль в гараже. Из-за этого я, собственно, и задержалась. Но на улице для парковки сейчас вообще мест нет.
      Станислав пожал плечами и пропустил вперед Ярославу, явно не спешившую покидать праздничной суматохи аэропорта.
      Лифт приятным баритоном здоровался с пассажирами, вторил действиям Сары, нажимавшей кнопки нужного этажа и закрывания дверей, и призывал к внимательности. Ярослава хихикала. От Сары сладко пахло дорогими духами. Она была в деловом бежевом костюме - приталенный пиджак на двух пуговицах, юбка до колен с крохотным разрезом сзади, - но оттого ничуть не проигрывала в столь необычной для англичанки соблазнительности. Соломенного цвета волосы были уложены в затейливую прическу, обнажавшую аккуратные ушки с серебристыми кружочками клипсов, на матовой коже красивого лица - ни намека на пудру, хотя той не могло не быть, высокие скулы делали ее похожей скорее на славянку, нежели на уроженку туманного Альбиона.
      - Вы англичанка? - поинтересовался Станислав, не будучи уверенным в том, насколько подобный вопрос уместен.
      - Австралийка, - улыбнулась ему девушка. - В Лондоне живу уже пять лет. А почему вы спрашиваете? По акценту поняли?
      Лифт остановился, по словам баритона, на третьем этаже, и они вышли в просторный прохладный ангар с сероватыми стенами и колоннами, сплошь уставленный легковыми машинами. Если не считать гудения кондиционеров, в гараже царила тишина. Как будто никто не приезжал и не уезжал отсюда, а покинутые на произвол судьбы автомобили тщетно ждали своих хозяев.
      - Нет, акценты я пока еще плохо различаю, - сказал Станислав. - Но зато об англичанках у меня успел сложиться совершенно определенный стереотип, и вы под него, признаться, совершенно не подходите.
      - Это упрек или комплимент? - Сара на ходу доставала из-под полы пиджака висевшие на пояске ключи и нажимала на брелке кнопку сигнализации. Откуда-то из-за колонн ей отозвалась коротким мелодичным переливом невидимая пока машина.
      - Типичные англичанки, насколько я их видел, в лучшем случае невзрачны. - Глядя на соблазнительно обтянутые юбкой бедра девушки, уверенно петлявшей между чистыми боками стоящих впритирку машин, Станислав вспомнил слова Гийома Аполлинера, считавшего, что отличительная черта англичанок - плоские задницы. - Неужели вы работаете у лорда Доджсона водителем?
      Она уже остановилась перед темно-синим седаном, напоминавшим формой каплю, и гостеприимно распахнула левую дверцу, подмигивая Ярославе.
      - Хочешь сесть вперед? - спросил Станислав по-русски. - Из такой машины ты увидишь все как по телевизору.
      - Но я не умею водить, - растерялась девочка. - Разве не она...
      - Не говори глупостей, красавица. Ты в Англии, и это место для пассажира. Руль справа. Давай, не теряй времени, садись.
      Все еще не веря своим ощущениям, Ярослава юркнула в мягкое кресло и начала что-то восторженно говорить, но Сара уже захлопнула дверцу, вероятно, звуконепроницаемую.
      - Я работаю не на лорда Доджсона, а на себя, - пояснила она, не забыв о вопросе. - Он, точнее, его контора арендует мои услуги.
      Понимающе кивнув, Станислав открыл заднюю дверцу сам, бросил на сидение сумку и помог девушке уложить чемоданчик в багажник. Багажник был совершенно пуст и стерильно чист. Беседу они продолжили уже в пути, когда их капля, покачиваясь из стороны в сторону, стала выруливать по головокружительному бетонному серпантину вниз, на первый этаж.
      - Полагаю без работы лорд Доджсон вас не оставляет. - Станислав не сводил восхищенного взгляда с головки Сары до тех пор, пока не заметил, что она с улыбкой наблюдает за ним через зеркальце заднего обзора. - Часто приходится встречать гостей из «Кановы»? - Сейчас табличка лежала на автоматической коробке передач между сидениями.
      - На самом деле на трансферы я езжу редко. - Теперь Сара внимательно следила за быстро сменяющейся обстановкой снаружи, и казалось, что она разговаривает сама с собой. - Для этого обычно хитрый лорд Доджсон пользуется услугами моих конкурентов. Чтобы держать меня на коротком поводке, как водится. - Она усмехнулась. - Но вы ведь наверное знаете, что сам он прав не имеет, говорит, что не хочет, и мне приходится то и дело выполнять функции его личного водителя. Вот уже скоро три года. Так что меня с полным правом можно назвать его дорожным секретарем. - По тону ее голоса было непонятно, говорит она об этом с гордостью или с иронией. - Сегодня понедельник, бэнкинг холлидей, выходной, никто не работает, и он предложил мне двойной тариф. Не стану же я отказываться. - Она снова бросила на Станислава взгляд через зеркальце, под которым в разноцветных вуалях кружилась забавная куколка-танцовщица с голым пупком и толстыми щечками. Обычно на этом месте более привычно видеть вонючую бумажную елку, призванную освежать воздух в салоне, однако здесь с этой задачей прекрасно справлялся мощный кондиционер - Не холодно? - словно уловив его мысли, повернулась Сара к девочке. Та яростно замотала головой, жадно вглядываясь в дорогу впереди.
      Они уже выезжали с территории аэропорта, мимо гостиничного комплекса «Forte Crest», сворачивая под развязку направо, к Лондону, и оставляя за собой огромного спрута, словно вылезающего из рекламного щита - чуть ли не самого дорогого во всей Англии, а быть может, и в Европе.
      Нельзя сказать, чтобы накатывавший справа нескончаемый поток автомобилей был для Станислава привычным зрелищем, однако периодические поездки по миру научили его быстро приспосабливаться к новой обстановке. В первый приезд сюда левостороннее движение вызвало в нем, мягко говоря, странные ощущения, правда, не столько в машине, где он и в Москве привык быть рассеянным пассажиром, сколько во время пеших прогулок, когда опасность подстерегала вовсе не с той стороны, где ее обычно ждешь, и приходилось руководствоваться сделанными прямо на асфальте для удобства гостей с континента надписями «посмотрите налево», «посмотрите направо». Но с тех пор прошел уже не один год, и приезды в Англию стали для него примерно тем же, чем в свое время были посещения Дании.
      - Куда мы теперь направляемся? - осведомился он, когда Сара закончила пространный и не всегда разборчивый рассказ о трудовых буднях своего агентства, из которого осталось непонятно даже то, представляет ли она все службы в одном лице или же у нее имеется штат подчиненных.
      - А разве лорд Доджсон вас не предупредил? Придурок европейский! - последнее относилось к непутевому велосипедисту, чудом увернувшемуся из-под колес их машины. Парень в шлеме ошалело оглядывался им вслед.
      В контракте, на котором с таким упорством настаивал сам Станислав, было сказано лишь то, что встречающая сторона гарантирует им с девочкой «full accommodation»65, и он автоматически понял это, как оплаченное проживание в гостинице.
      - В Лондоне лорд Доджсон обычно живет редко, но сегодня он попросил, чтобы я доставила вас прямо к нему, на Чейн-роу.
      Станислав напряг память, причем довольно успешно.
      - Это, кажется, где-то в Челси?
      Сара даже оглянулась через плечо.
      - А вы неплохо ориентируетесь! Приходилось там бывать?
      - Да нет, просто в свое время внимательно изучал один хороший путеводитель, а район Челси всегда мне импонировал. Кроме того, на Чейн-роу, если не ошибаюсь, жил Карлайл.
      - О таких подробностях я даже не слышала, - улыбнулась своему отражению девушка. - Но очень может быть.
      Как и все средние представители западного менталитета, она не слишком смущалась своей ограниченности в образовании. Зато Станислав мог быть уверен в том, что теперь при первой же возможности она обязательно ввернет в их беседу что-нибудь, о чем он тоже не имеет ни малейшего представления.
      - Как тут здорово! - оглянулась через высокую спинку Ярослава. - А как будет по-английски «Сколько нам ехать»?
      - Это я и сам могу тебе сказать: на подземке до центра минут сорок, на автобусе - около часа. Но каким маршрутом поедет наша дама мне неведомо, да и Челси находится до нас ближе, чем центр. Так что пользуйся случаем и приобщайся к тому, что здесь называется «кантри».
      Сара уловила последнее слово в из диалоге и согласно закивала.
      - Вы привезли с собой хорошую погоду, - сказала она, указывая на мелькающие за деревьями редкие кучевые облачка, подчеркивавшие своей белизной синеву неба. - Вчера шел дождь, и я до сих пор вожу с собой зонтик.
      Черный зонтик с лакированной деревянной ручкой и в самом деле лежал на заднем сидении и, судя по своим размерам, предназначался для того, чтобы укрывать от непогоды целую семью. Станислав представил себе, как Сара, борясь с ветром, пытается держать зонтик над невозмутимым лордом Доджсоном, а тот, позволяя ей таким образом чувствовать себя человеком, а не женщиной, машинально обнимает ее за талию. Интересно, стал бы он пользоваться услугами ее агентства, если она была типичной англичанкой? В смысле внешности. Скорее всего, при всей своей словоохотливости, она что-то не договаривает. Будь заказчиком Станислав, он бы наверняка не сдержался и предложил девушке дополнительный заработок в виде премиальных за отзывчивость. Хотя, кто знает, ведет она себя действительно так, как деловая дама, которая себе на уме. С другой стороны, тем соблазнительнее выглядит мысль заручиться ее австралийской любезностью.
      - Не помню случая, - сказал он вслух, - чтобы мне в Англии не везло с погодой. - Я бывал здесь раз десять, причем в разное время года, и всегда светило солнце.
      - Приезжайте почаще! - воскликнула Сара.
      - Непременно воспользуюсь вашим предложением. - Едва ли она поняла двусмысленность своего высказывания. - А из «Кановы» кто обычно к лорду Доджсону приезжает?
      - А вы разве не в курсе? Вы не с ними? - Сара покосилась на Ярославу, которая в этот момент ничего не замечала, наслаждалась вереницей уютных домиков, украшавших своими живописными фасадами обе стороны шоссе.
      - Мы не с ними, но мы не против них, - усмехнулся Станислав. - Полагаю, что девушки?
      - Да, вы правы, именно девушки. Я никогда не была в России, но думаю, что «Канова» - это какое-то из ваших модельных агентств, поскольку приезжающие сюда девушки все как на подбор писанные красавицы. Как вы правильно успели заметить, здесь таких нет. Им не хватает, может быть, лоска, но даже на мой непросвещенный взгляд они - прекрасный материал для умелого скульптора.
      Осталось только удостовериться в том, кто именно является этим самым «скульптором», подумалось Станиславу. Собственно, на этот счет сомнений у него не было.
      Остаток пути прошел в разговорах о судьбе евро, об отношении Англии к происходящему на континенте, о недавних взрывах в Италии и Франции и о перспективах застройки Лондона до сих пор не прижившимися здесь небоскребами. Когда шоссе М4 влилось в черту города, Сара примолкла, сосредоточившись на дороге, а Станислав, как мог, отвечал на вопросы Ярославы, сыпавшиеся на него чуть ли на каждом повороте. Он даже сам удивился тому, что так многое может рассказать о проносящихся то слева, то справа достопримечательностях. Не доезжая до Кромвэл-роуд, их синяя капля свернула на Эрлс Корт-роуд, узнанную Станиславом по одноименной станции подземки, которой в свое время он пользовался каждое утро, когда снимал неподалеку номер в умеренно дорогой, но приличной гостинице. Район, по которому они ехали, выглядел теперь еще более невзрачным, грязноватым и космополитичным, чем его помнил Станислав, однако в уютных заводях переулков по-прежнему виднелись безлюдные дворики по-хорошему старых домов. Оказываясь в Лондоне, Станислав невольно воспринимал «истинный» дух города через собственное представление о том, где можно, а где нельзя представить себе выходящего из кэба или прогуливающегося по булыжной мостовой Шерлока Холмса – этого первого из романтических героев Британии, встречающих русского читателя за порогом детства. Как ни странно, даже после бомбежек и пожаров, подобных мест в Лондоне сохранилось немало. Станислав сказал об этом вслух и с некоторым удивлением выяснил, что представление девочки о великом сыщике-любителе ограничено полукомедийным отечественным фильмом с хриплоголосым героем.
      - Не знаю, как у вас в Москве, а у нас тут скоро будет совершенно невозможно проехать, - заметила Сара, указывая на припаркованные буквально посреди дороги автомобили. - А хуже всего для меня помнить, где лучше повернуть, чтобы потом не пришлось наматывать круги из-за одностороннего движения. К счастью, этот маршрут я могу повторить с завязанными глазами. Держитесь. - Она заложила резкий поворот на Кингс-роуд. Ярослава восторженно взвизгнула. - Теперь уже недалеко.
      Станислав успел заметить примостившуюся на противоположной стороне перекрестка церквушку и снова погрузился в созерцание разношерстной публики, спешащей вдоль живописных, хотя и не всегда опрятных фасадов некогда фешенебельных магазинчиков.
      Публика и здесь в большинстве своем теперь была арабская. Столицам Европы уготована одинаково незавидная судьба. Если только разнеженные обманчивой демократией аборигены ни поднимут бунта и ни свергнут свои бесхребетные правительства, заменив их трезво мыслящими диктаторами, способными навести порядок даже тогда, когда кажется, что уже слишком поздно.
      Поворот, еще поворот - и вот уже суматоха большого города осталась где-то в другой жизни: считанные машины, покорно ожидающие своих хозяев, пожилая дама с моськой на длинном поводке, солнце и благодать.
      - Это и есть Чейн-роу, - сказала Сара, хотя Станислав и сам уже заметил черно-белый указатель на углу дома. - Ваш Карлайл, похоже, жил в одном из вон тех домов. - Она повела рукой влево, назвав «домами» стройный ряд подъездов с общим фасадом и крышей. - Сейчас нам придется немного нарушить правила.
      Когда фасад оборвался зеленым бульваром, она осторожно свернула налево, посигналила спешащему навстречу велосипедисту, пропустила его и так же осторожно юркнула в узкий проход между зданиями, за которым открылся сплошь засаженный липами и цветами уютный дворик, похожий на уединенный внутренний садик какого-нибудь католического монастыря.
      - Приехали. Надеюсь, дорога вас не утомила.
      Последняя фраза прозвучала так, как и должна была прозвучать, мол, что поделаешь, такая у меня работа - возить сюда разных типов, вроде вас. Бросив последний взгляд в зеркальце и поправив на лице улыбку, Сара помогла девочке открыть дверцу и вынырнула сама. Осматриваясь, Станислав блаженно потянулся. Он снова стоял на лондонском асфальте, вдыхал воздух невидимой, но близкой Темзы и был полон приятными, хотя и несколько противоречивыми ожиданиями.
      - Идемте! - позвала его Ярослава, уже входившая следом за Сарой в калитку, почти скрытую кустами роз. - Какой кайф! - добавила она, взмахивая челкой и щурясь от солнечного света. - Нужно будет купить темные очки.
      Станислав уже бывал в подобных домах, правда, не в черте Лондона. Его всегда интересовало, кто из жильцов заботится о благоустройстве разбитых прямо под окнами первого этажа цветников. Вероятно, кто-нибудь из отживающих свой век пенсионеров, решивших посвятить остатки дней благоустройству земной обители. Удивительно, как на столь скромном клочке земли им удавалось создавать иллюзию загородной идиллии. Даже запахи, казалось, царили здесь деревенские.
      Остановившаяся перед массивной дверью из мореного дуба с круглым окошком на уровне глаз, Сара нажала на кнопку звонка. Кнопка была одна, из чего Станислав заключил, что все три этажа здесь принадлежат одному жильцу.
      Некоторое время они молча стояли перед дверью, улыбались и переглядывались. Станислав поискал глазами камеры наружного наблюдения, однако ничего подобного не привлекло его внимания.
      Наконец замок щелкнул и дверь медленно отворилась внутрь. На пороге стояла высокая мулатка в легком, почти прозрачном пеньюаре. Поведя раскосыми глазами не знающей страха лани, она едва заметно кивнула Саре и отошла вглубь помещенья, уступая гостям дорогу. Проходя мимо нее, Станислав уловил тонкий запах какого-то экзотического благовонья, живо напомнившего ему прошлогоднее жаркое лето, когда пришлось выкуривать комаров из всех комнат специальными ароматическими свечками. Было непонятно, исходит ли этот запах от прекрасной привратницы или от узкого коридора, одну половину которого занимала уходившая под потолок лестница. По другую сторону коридора просматривалась комната, вероятно, кухня с выходом в еще один зеленый дворик.
      - Не слишком удобно, но зато практично, - послышался откуда-то сверху голос лорда Доджсона. - Сара, будьте любезны, проводите моих гостей к лифту. Я на втором этаже. Вещи можете оставить внизу. Джеки, закрой дверь и возвращайся.
      «Лань по имени Джеки», подумал Станислав, оглядываясь на мулатку, которая не заставила повторять распоряжение дважды и скрылась на лестнице.
      Они оставили поклажу в маленькой прихожей, две стены которой занимали платяные шкафы, а на сером ковролиновом полу бросались в глаза специально приготовленные для подобных случаев кожаные гостевые тапочки.
      Лифт оказался узким и медленным. Он прятался в стене все того же коридора, так что Станиславу даже не удалось толком удостовериться в правильности своего предположения относительно кухни. Он успел лишь увидеть угол белого холодильника да край деревянного стола. За стеклянной дверью во дворик покачивалось как будто только что покинутое плетеное кресло, накрытое клетчатым пледом.
      В лифте Сара не проронила ни слова. Станиславу показалось, что для независимого работника она выглядит слишком напряженной, если не сказать встревоженной. При этом она продолжала улыбаться и делать вид, будто ей никогда не было так весело и хорошо.
      Когда кабина остановилась, Ярослава смело вышла первой и замерла на пороге неожиданно большой комнаты, посреди которой, спиной к окну, за громадным дубовым столом, с крышкой, затянутой темно-зеленым бархатом, восседал лорд Доджсон. Из противоположного угла к нему уже направлялась поднявшаяся раньше лифта Джеки. Лорд Доджсон переводил насмешливый взгляд со служанки на выстраивавшихся в маленькую группку гостей, как будто еще не зная, кому стоит уделить больше внимания.
      Он был в бордовой шелковой пижаме с черным воротником, чем напоминал знаменитого основателя и владельца империи «Плейбой». Если при недавней встрече в Москве облик его наводил на мысль сразу о трех художниках слова - Кэрролле, Уайльде и Андерсене, - то сейчас фантазия стороннего наблюдателя должна была склониться в пользу последнего. Лорд Доджсон, несмотря на ироничные искорки в глазах, выглядел усталым.
      - Я вот все думаю и никак не могу прийти к сколько-нибудь определенному выводу, - медленно повел он рукой, между длинными пальцами которой с такой же неспешностью дымила папироса… точнее, уменьшенных размеров пахучая сигара. – Почему вы не делаете фотографий девушек с мужчинами? Иногда это выглядит красиво.
      Станислав покосился на Ярославу. Девочка разглядывала комнату и, казалось, совершенно не слышит, о чем идет речь. Вероятно, понимать английский она начинала тогда, когда специально прислушивалась.
      - В подобных фотографиях слишком отчетлив запах похоти, - решил ничему не удивляться Станислав. – Особенно женский.
      - Да? Примечательное наблюдение. – Лорд Доджсон протянул руку навстречу мулатке, которая, не обращая внимания на посторонних, гибко опустилась на четвереньки и проворно скользнула под дубовый стол. – Весьма примечательное. – Лицо его нисколько не изменилось, оставаясь по-прежнему устало-равнодушным, хотя трудно было сомневаться в том, какие именно действия скрывал теперь от невольных зрителей идеально гладкий зеленый бархат. - Хотя, быть может, я все же умудрился отстать от жизни. Присаживайтесь, я рад, что вы наконец-то добрались до моей холостяцкой обители. – Зигзаг дыма указал на глубокие кожаные кресла, расставленные напротив стола, слева и справа.
      Станислав был уверен в том, что увидит со своего места едва прикрытые пеньюаром крепкие ягодицы мулатки, и выдумывал повод сократить эту странную аудиенцию до минимума. Ему почему-то хотелось, чтобы старик по-прежнему производил на радостно плюхнувшуюся в кресло Ярославу впечатление доброго сказочника, а вовсе не отживающего свой век развратника, каким их рисовали сентиментальные писатели. Сразу выяснилось, однако, что даже эта деталь продумана должным образом: пространство между тумбами, на которых высился стол, было задрапировано все тем же зеленым бархатом, так что если не знать, что за ним скрывается девушка, атмосфера в комнате вполне соответствовала духу приличия, подразумевавшегося в этом старом лондонском доме. Оставалось лишь догадываться, сколь утонченное удовольствие испытывает его хозяин, поднося к манерно поджатым губам сигару и хитро улыбаясь вошедшим, знавшим о его тайне и делавшим теперь вид, будто ничего ровным счетом не происходит.
      - Кстати, надеюсь, Сара не заставила себя ждать?
      Он изобразил на лице тень суровости и подмигнул заерзавшей в кресле женщине. Заскрипела кожа.
      - Напротив, задержался наш самолет, - пришел на выручку новой знакомой Станислав, все еще не понимая, для чего разыгрывается этот спектакль. – Мы прекрасно доехали. Приятно снова оказаться в Англии.
      - Друг мой, погода, - многозначительно заметил лорд Доджсон. – В любой стране она играет немаловажную роль в день приезда, а у нас – особенно. Прилети вы вчера, и я не думаю, что нашей маленькой гостье было бы так же весело, как сейчас.
      Взгляды присутствующих повернулись к Ярославе. Оказавшись внезапно в центре всеобщего внимания, девочка ничуть не смутилась и даже не перестала болтать ногами, по привычке закинутыми на подлокотник. Она посмотрела на Станислава, заметила в его глазах некоторый укор и громко, тщательно выговаривая каждое слово, поинтересовалась:
      - Am I doing something wrong?66
      - Все так, дорогая. Но если бы на тебе была юбка, а не джинсы, подобная поза была бы верхом неприличия, - по-русски заметил Станислав.
      Лорд Доджсон сделал вид, будто ничего не понял, и продолжал:
      - Мне бы не хотелось, с одной стороны, понапрасну тратить ваше время, однако я специально велел Саре доставить вас сюда, чтобы мы вместе определили наши дальнейшие действия.
      «С одной стороны» предполагало упоминание стороны противоположной, а за ней, как безошибочно уловил Станислав, скрывался намек на то, что и свободное и несвободное время оплачивается из средств говорившего. Мысль об этом была не нова, но сильно покоробило его гордость. Между тем начинать с пререканий ему тоже не хотелось, и потому Станислав решил дипломатично выдержать паузу и дослушать собеседника до конца.
      - Предложение мое сводится к следующему. – Лорд Доджсон сладко затянулся, претворяясь, будто все его внимание на миг захватила сигара, хотя было понятно, что виной тому невидимая под столом служанка. – Да, так вот. На семь тридцать вечера у меня запланирована одна небезынтересная для всех нас встреча в Сити. Времени еще довольно много, не правда ли? – Он посмотрел на антикварные ходики, тикавшие на стене над холодной кладкой камина. – Почему бы вам, Станислав, не отправиться сейчас с Сарой в гостиницу и не отдохнуть с дороги в тихом и спокойном номере, который снят для вас на тот случай, если вам захочется уединенья? А Сара - как это говорится по-русски? – «скрасит ваш досуг». Вы понимаете?
      Станислав понимал, но понимал больше, чем хотел.
      - И Ярослава...
      - Пусть девочка пока останется у меня. Вы же не будете возражать? Мне бы хотелось пообщаться с ней. Ты не против, дитя?
      «Дитя» согласно кивнуло, даже не взглянув на Станислава, мнение которого в одночасье утеряло силу. Ему указали его место и бросили в утешенье довольно лакомую косточку. Которая, по-видимому, привыкла к подобному обращению в этих стенах и только старалась сыграть свою роль как можно выразительней. Она картинно поднялась из кресла и, отойдя к двери лифта, замешкалась, словно задумавшись.
      Поняв, что его ждут, Станислав пожал плечами.
      - Я заберу вещи, - сказал он вместо прощанья. – Предпочитаю уединяться в комфорте.
      - Совершенно с вами согласен, - кивнул лорд Доджсон. – Увидимся в половине восьмого, друг мой. Сара все знает.
      Аудиенция была закончена.
      Вновь оказавшись на первом этаже, Станислав невольно прислушался, не раздадутся ли сверху какие-нибудь подозрительные звуки. О том, что должно там произойти в его отсутствие, он мог только догадываться, но от этих догадок на душе делалось прескверно. По выражению лица Сары нельзя было судить о том, знала ли она о планах хозяина заранее, или подобный поворот событий стал неожиданностью для нее самой. Она легко подхватила чемодан и ступила через порог, задев углом дверной косяк. Когда Станислав мгновение спустя последовал за ней, ему почудилось, будто с лестницы доносится знакомый смех.
      - Что это было? – с нарочитой веселостью поинтересовался он, защелкивая справа от сиденья ремень безопасности и наталкиваясь на прохладную руку делавшей то же самое девушки.
      - Ваш новый патрон, насколько я понимаю. – Сара поправила прическу и включила зажигание. – Разве вы удивлены?
      А может быть, Ярослава просто не поняла, что происходит и только потому легкомысленно не выразила нежелания остаться наедине (или почти наедине) с этим откровенным сластолюбцем?
      Мысль о той сцене, которая в это самое время должна была разыгрываться на втором этаже уже оставшегося за поворотом дома, бросила Станислава в жар. Умело перебиравшая руль Сара оставалась спокойной. Оказавшись вне досягаемости лорда Доджсона, она как будто расслабилась и вновь стала самой собой.
      -  Вы меня не слышите?..
      - Что?
      - Я вас окликаю уже третий раз, а вы словно спите с открытыми глазами.
      - Да, задумался… Что вы говорили?
      - Я спрашивала. Вы предпочитаете сразу в гостиницу или сначала заглянем куда-нибудь перекусить? Я сегодня даже позавтракать не успела. Честно говоря, предполагала, что Оскар будет более гостеприимным. Джеки не только хороша собой, но и прекрасно готовит.
      - А где гостиница?
      - На Хогарт-роуд, здесь недалеко.
      - Тогда сначала в гостиницу. Хоть руки помою.
      У Станислава с детства была привычка всякий раз, когда на руках возникало ощущение пыли, спешить в ванную и тщательно их мыть. Подобное происходило довольно часто, стоило ему прийти с улицы или взяться за книги на кабинетных полках, или просто подумать о том, что кожа перестала пахнуть душистым жидким мылом с примесью каких-нибудь ароматных трав или фруктов.
      Вырулив на безмятежную набережную, они обогнули черный с золотом памятник Томасу Мору, притормозили в общем потоке возле колокольни Старой церкви и заскользили дальше в направлении уже известной Кингс-роуд.
      - Райский уголок, - заметил Станислав. – Люблю, когда дома не закрыты лесами и не ведутся дорожные работы. В наших центральных городах это давно стало традиционным явлением. У вас здесь не разучились вовремя останавливаться. Вот бы еще черных поменьше…
      Сара понимающе кивнула и не поддержала беседу.
      Австралийка не австралийка, а шарм в тебе чисто английский, подумал Станислав, осматриваясь по сторонам и то и дело косясь на спутницу. То есть полное отсутствие такового. «Скрасить его досуг»… интересно посмотреть, как она это понимает. По принципу «молчание – золото»? Или она как западный человек умеет делать только что-то одно за раз: либо вести машину, либо разговаривать, либо строить глазки?
      Кстати, глаза ее сейчас смотрели на Станислава из зеркальца заднего вида. Выжидательно и чуть насмешливо. Как будто читая его мысли.
      - Вы недавно знакомы с лордом Доджсоном?
      Даже голос ее прозвучал по-иному: тепло, почти сочувственно.
      - Будет год, как я встретился с ним, но вы правы, общаемся мы с перерывами чуть больше месяца.
      - Не переживайте.
      - В каком смысле?..
      - Вы ведь переживаете за свою дочку, или кем там эта девочка вам приходится. Думаю, что напрасно. Готова поспорить, что они и в самом деле просто сидят и разговаривают.
      - Не сомневаюсь, - вздохнул Станислав и улыбнулся отражению глаз. – С чего вы взяли, что я переживаю?
      - Не вы первый, не вы последний, кто сталкивается с этим не совсем обычным человеком, так что я привыкла верить своему опыту.
      - И тот же опыт вам подсказывает, что в данный момент его больше всего увлекает обыкновенная беседа с моей Ярославой?
      - Ну вот, вы сами видите, что сейчас эта мысль занимает вас больше всего, - подхватила Сара. – В противном случае вы бы поинтересовались, к примеру, в чем теперь заключается моя роль. – От нее чуть навязчиво пахнуло дорогими духами. – Вы так не считаете?
      - И что бы вы ответили?
      - Что вы мне и в самом деле симпатичны, причем вовсе не потому, что этого хочет лорд Доджсон.
      Иногда Станислав почти физически ощущал, как время ускоряется. Необратимо, одним мощным рывком, ставя на кон не только результат, но и само понимание происходящего. Именно в такой временной штопор он явно угодил сейчас, в одночасье потеряв юную спутницу, уважение к себе и чувство реальности.
      Сара ждала ответа, а он смотрел на дорогу и вспоминал, с чего начиналось его путешествие на автобусе по Золотому Кольцу. На самом деле он тщетно искал выход из складывавшейся, вернее, сложившейся ситуации. И чем больше он думал, тем отчетливее понимал, что похож на сошедшую с ума марионетку, которая решила, будто обрела свободу и отныне будет двигаться по-своему, хотя в действительности ждет, каким пальцем шевельнет ее невидимый хозяин. На ум пришло отвратительное слово «харизма», качество, которым определенно обладал лорд Доджсон при всей своей бесполой внешности. Ведь его решение было Станиславом сначала безукоснительно выполнено, и лишь теперь как следует обдумано. Он сделанного не воротишь. Не мчаться же обратно в дом, где осталась Ярослава, не устраивать же скандала (на пустом месте, если Сара сказала правду) и не ретироваться в аэропорт, чтобы первым же рейсом улететь в опостылевшую Москву. Разве не думал он о том, что нечто подобное может произойти, когда давал свое согласие на предложение лорда Доджсона о работе? Думал и мысленно называл себя авантюристом, однако согласие все-таки дал и до сих пор не раскаивался. О чем там говорила Сара?..
      - А чего, на ваш взгляд, хочет лорд Доджсон?
      - Ну, слава Богу, к вам вернулся дар речи! Я уж было решила, вы теряете сознание. Не укачало?
      - Самую малость. Вы хорошо ведете. Не обращайте на меня внимание. Так чего же он хочет, как вы думаете?
      - Лорд Доджсон? В смысле, по жизни? – Сара посигналила зазевавшемуся впереди форду, чтобы тот уступил ей возможность свернуть под стрелку направо. – Мне кажется, того же, о чем мечтает большинство людей творческих: власти над умами. Сколько же у нас тут развелось этих «чайников»! О чем я говорила? Ах, да, разумеется, о власти над умами… Вот ведь и вы, признайтесь, решили, что я делаю то, что делаю, только потому, что он велел быть с вами накоротке. Признаетесь?
      - Признаюсь.
      - Вот видите. – В ее голосе появились нотки обиды. – И я теперь понятия не имею, как вас в этом разубедить.
      - Утешительный приз.
      - Что?..
      - Вы мой «утешительный приз», Сара. – Станислав оторвался от пронзительного взгляда в зеркальце и посмотрел на гордый профиль соседки. – И везете меня в гостиницу, чтобы отдаться на свежих простынях и попытаться помочь забыть о маленькой девочке, которую этот монстр в этот самый момент насилует указательным пальцем. Я верно излагаю?
      Их машина резко затормозила, вызвав шквал возмущенных сигналов сзади. Сара ловила ртом воздух, подыскивая слова. Она была в бешенстве.
      - То, что вы сейчас сказали, отвратительно!
      - … и не имеет ни малейшего отношения к действительности…
      - Ни малейшего! Я довезу вас до вашей проклятой гостиницы, а дальше делайте, что вздумается!
      - В проклятую гостиницу я не поеду. Давайте найдем какую-нибудь получше.
      - Сказала бы я, в какую гостиницу вам нужно! – Она сверкнула глазами и рванула с места так, что оба запрокинулись. – Жаль, что вы не англичанин. Не поймете.
      - Попробуйте, может быть, пойму. В любом случае вы теперь не можете меня бросить.
      - Кто вам сказал?
      - Лорд Доджсон. Я могу оказаться слишком важной персоной, чтобы вы через меня потеряли такого ценного клиента, как он. Хотите поспорить?
      - Я не спорю с сумасшедшими.
      В душе Станислав порадовался реакции Сары. Он почему-то ожидал от нее уступчивости и принятия любых инсинуаций. Теперь же он явственно видел, что она не на шутку возмущена. Либо превосходная актриса. Последующие минут десять, то есть оставшуюся часть пути до неприметной гостиницы, они провели молча.
      Гостиница являла собой типичное белое крылечко с козырьком и черной витиеватой решеткой, отгораживающей от булыжного тротуара два-три квадратных метра зеленого газона с голубенькими головками скромных цветов. Слева от распахнутой двери, в большом окне Станислав еще из машины заметил коротко стриженную черную голову индуса, занятого не то писанием, не то чтением. Это оказался единственный на тот момент сотрудник гостиницы, вероятно, обычный служка, однако, со знанием дела разыгрывавший хозяина. Появление гостей не сразу заставило его оторваться от чтения толстой пачки газет с биржевыми сводками. Поморгав подслеповатыми глазами и неторопливо надев очки, он подозрительно посмотрел на Станислава, потом перевел взгляд на его спутницу, узнал ее и улыбнулся, казалось, всем своим лишенным возраста лицом. Приветственная речь его была тороплива, восторженна и совершенно непонятна для неопытного уха. При этом индус, хотя и с видимой неохотой, поднялся из-за стола и извлек из стенного шкафчика ключи с тяжеленным литым брелком.
      - Документов не надо? - оглянулся на Сару Станислав, принимая ключи.
      - Все уже оформлено.
      Девушка пропустила вперед неизвестно откуда взявшегося тощего мальчугана в грязноватой чалме, из-под которой местами торчали жиденькие черные пряди. Мальчуган со вздохом подхватил вещи Станислава и неожиданно быстро стал чуть ли не взбегать по отвесной лестнице на следующий этаж.
      - Лифт здесь, увы, не предусмотрен, - развела руками Сара. – Ваш этаж третий.
      - Разумеется! Как же я сразу не догадался…
      - Мне подождать, пока вы умоетесь, или подняться с вами?
      Тон был издевательским, но Станислав решил не поддаваться на провокации. Тем более что сейчас все его недавние переживания отошли на второй план, уступив место воспоминаниям.
      Он уже однажды останавливался в этой гостинице. Только называлась она не «Грин Корт», а как-то по-другому (хотя что-то «зеленое»67 в названии присутствовало и тогда) и обслуживалась англичанами, а не индусами, но в остальном все было точно также, как в те две недели, которые он вскоре после падения «железного занавеса» провел здесь вместе с первым своим серьезным увлечением молодости. Сейчас они подъехали к гостинице со стороны станции Эрлс Корт, а тогда шли пешком с сумками и чемоданом в обратном направлении, от Кромвел-роуд, и потому он не сразу сориентировался, но стоило заскрипеть под ногами узким ступеням лестницы, как Станислав с волнением замешкался и оглянулся, проверяя, не обманулся ли он. Сара поднималась следом. У той девушки было русское имя, но смотрела он исподлобья с таким же напряженным выжиданием, будто оценивала, сможет ли пойти за этим не всегда понятным ей человеком на край света. И будет ли их там ждать хоть какой-нибудь шалаш. Станислав списал ее сумрачность на тот факт, что перед поездкой ей в парикмахерской испортили щипцами прекрасные длинные волосы, и она несколько часов рыдала, запершись в ванной, а теперь, впервые оказавшись за границей, была вынуждена прятать мочалкообразные пряди в жалкое подобие хвоста. Теперь он знал, что дело было не столько в волосах, сколько в недоверии. А если не веришь в то, что шалаш есть, его и не оказывается…
      Когда они поднялись на третий этаж (то есть на второй, по английским меркам), мальчуган уже налегке шел им навстречу. Расплатилась с ним Сара. И хорошо, потому что необходимость платить за подобные услуги всегда вызывала у Станислава недоумение.
      Номер тоже показался ему знакомым. Он бы не стал биться об заклад, что в прошлый раз жил именно здесь, однако две кровати по обеим сторонам от окна, выходившего в неприметный, загороженный крышами соседних домов двор, неудобно расположенный маленький черный телевизор и дверь напротив входной, открывавшаяся в такой же пенальной формы санузел, со стоячим душем и чистеньким бежевым унитазом, были до боли узнаваемыми. Европейские гостиницы вообще все похожи своей надуманной звездностью и уютом, граничащим с убогостью. Не чета азиатским, но зато в Азии иногда и в город-то выходить не хочется (особенно если это Бангкок), так там все скучно, обманчиво, однообразно и надумано, тогда как в матушке-Европе проводить время не в прогулках – кощунственно.
      - Ну что, мойте руки и поехали?
      Вопрос прозвучал просьбой об отрицании. Не дожидаясь ответа, Сара присела на полосатый стул. Стул был бежевый, в темно-бежевую полоску.
      - И куда же мы поедем? – Станислав оглянулся на пороге ванной и прищурился, будто только сейчас вспомнил о присутствии посторонних. – В Сити? В Сохо? Обратно в Челси?
      - В Сохо вам еще предстоит оказаться. Быть может, уже сегодня. – Она положила ногу на ногу. Показалось, что ей вздумалось продемонстрировать трусики. Или их прелестное отсутствие, как в известном фильме. – Я бы предложила нечто более спокойное. Вы не голодны?
      - Это понятие относительное. – Станислав полуприкрыл дверь и поднял крышку унитаза. – Я не помню, когда последний раз был по-настоящему голоден, но всегда ел с аппетитом. – Он расстегнул брюки и стал с наслаждением поливать вместительную чашу золотистой струей, в меру тугой и звонкой. – Но если вам хочется в ресторан…
      - Достаточно любого паба, где подают горячее, - ответил женский голос над самым его ухом.
      Сара незаметно вошла и теперь стояла у него за спиной. Станислав хотел было возмущенно повернуться, но понял, что не успеет спрятать свое потяжелевшее от удовольствия достоинство, с которого к тому же еще капало. Он так и замер, оглядываясь через плечо на девушку, с загадочным видом опускавшуюся на корточки.
      - Такое же горячее, как ваша урина.
      Скосившись вниз, Станислав увидел и одновременно почувствовал прохладные пальцы девушки, мягко обнявшие трепетный ствол. Пальцы как будто не замечали, как по ним начинают соскальзывать золотистые капли…
      - Что же вы остановились? Вы не можете продолжать, когда вас поддерживают?
      Она запрокинулась и посмотрела на него с улыбкой. Теплеющая ладонь приподняла затвердевшую от возбуждения мошонку.
      Станислав перевел дух, слабо улыбнулся в ответ и, расслабившись, выпустил еще несколько коротких струй. Сара успела подставить под них указательный палец с перламутровым ногтем. Моча забрызгала пол и приспущенные брюки.
      - Думаете, мне так удобнее?
      - Не скажу, что удобнее, но уверена, что приятнее. Грязнулю нужно искупать.
      Станислав решил, что его сейчас поведут к умывальнику, однако все оказалось прозаичнее. Сара опустилась на одно колено и пальцами завернула мокрую головку члена себе в полуоткрытый рот. Губы сомкнулись в алое колечко. Станислав запрокинулся, чувствуя каждой клеточкой прикосновения шершавого языка. Было больно, стыдно и, как обещала Сара, приятно. Правда, недолго. Через несколько мгновений она оставила член, мокрый теперь от ее слюны, в покое и выпрямилась.
      - Ну что, вы так и будете здесь стоять?
      Она показала пример, прополоскав рот и вытерев руки бумажной салфеткой. Наблюдая за ней, Станислав избавился от испачканных брюк. Оставив их валяться в душе до лучших времен, он в одной рубашке и трусах вышел в комнату подыскивать им достойную замену.
      Джинсы лежали в чемодане на самом дне. Не оглядываясь на дверь, за которой по-прежнему шумела вода, Станислав облачился в них, вспомнил, что оставил пояс в сброшенных брюках, но возвращаться за ними почему-то не стал.
      - А если бы я вздумал не только помочиться? – поинтересовался он, усаживаясь в кресло и переобуваясь в более удобные бразильские ботинки, подошвы которых уже начинали трескаться от пройденных километров. – Вы бы тоже меня «поддержали»?
      На Саре, когда она переступила через порог ванной, были только туфли.
      В первый момент Станислав подумал, что оказывается героем дешевого романа или второсортного эротического фильма, в котором его, эдакого мужчину-амебу преследует и соблазняет доступная всем ветрам женщина-вамп, а он в ответ лишь делает большие глаза да потуже застегивает ширинку. Однако, набравшись мужества приглядеться, он увидел перед собой не просто пикантно обнаженное женское тело.
      Фигура Сары, лишенное покровов и блестящее после прохладного душа, являло собой то, что в искусстве принято называть «совершенством». Широкие, почти мужские плечи, сильные, длинные руки, большие, без намека на силикон груди с розоватыми, похожими на детские пальчики сосками, тонкая талия, рельефный живот гимнастки, узкие бедра, в меру полные, налитые ляжки, изящные стройные икры, тонкие лодыжки. Кожа, давно не тронутая загаром, была тем не менее безупречно ровной. Приковывал к себе внимание идеально выбритый лобок, настолько гладкий, будто волоски на нем не сбривались, а тщательно выдергивались специальными щипчиками.
      - Почему бы и ни поддержать, - сказала она мягким голосом, каким говорят со своими любовниками опытные жены и матери добропорядочных семейств. – Не думаю, что вы бы отказались. – Приблизившись, она чуть наклонилась и указала пальцем на подозрительное вздутие под не до конца застегнутой молнией джинс. - Да и он бы тоже…
      Она делает это исключительно потому, что так ей велел лорд Доджсон, думал Станислав. Потому, что привыкла ублажать собою всех его прошеных и непрошеных гостей, оказываясь вольной или невольной заменой тому, что он у них отнимал или забирал на время. Станислав попытался представить себе Ярославу, худенькую и обнаженную на коленях у этого порочного старика, с которым он оставил ее Бог знает где, но так и не смог. Вместо нее ему привидилась мулатка Джеки, только почему-то не мулатка, а светлокожая блондинка, хотя нет, это была не Джеки, а вовсе даже Сара, слишком осязаемая и прохладная, чтобы быть только видением, она стояла перед ним во плоти, нет, не стояла, сидела, сидела на корточках у его ног и преданно, как собака, заглядывала в глаза, положив подбородок ему на колено.
      - Мне бы хотелось, чтобы вы расслабились и не смотрели на меня с таким удивлением, - снова донесся до его сознания мягкий голос.
      - Мне бы тоже хотелось расслабиться, - усмехнулся Станислав, протягивая руку и прикладывая палец к полуоткрытому рту девушки.
      Она несильно укусила его и прикрыла глаза. Он только сейчас заметил, какие длинные у нее ресницы. Длинные и трепетные. Они дрожали, как будто она силилась и все никак не могла проснуться.
      Сара подалась всем телом вперед, и теперь на колено Станислава легла ее полная грудь. Невольно останавливая это движение, он отстранил пальцами пряди ее волос с плеча и увидел странный след – рубец, рассекавший кожу по замысловатой линии и имевший сантиметра три в длину.
      - Что это такое? – поинтересовался Станислав, проводя по рубцу ногтем и замечая, как кожа девушки покрывается мурашками. – Бандитская пуля? – Так тоже говорили в дешевых фильмах и современных романах.
      - Почти угадал. Несчастный случай. Пришлось зашивать. Я тебе сегодня вечером покажу.
      - Покажешь?! – Он откинулся на спинку кресла и следил, как девушка поднимается коброй вверх по его телу. – Что именно? Больницу, где зашивали?
      - Место, где это произошло.
      - Полагаешь, оно стоит того?
      Она не ответила, надвигаясь на него улыбающимся лицом. Груди двумя теплыми упругими мешочками приятно плющились о его живот.
      
      
__________________
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
Глава 22

Искушение изобилием – Похоть и обжорство – На дне –
Правила игры – Русалка, Пантера, Клеопатра, Мария
Магдалена, Куколка и другие
      
      
      С приходом сумерек дорога за окном преобразилась: поля превратились в застывшие волны черной нефти, далекие перелески стали ближе и гуще, и только разбросанные кое-где в этой скользящей назад темени домики с бурыми кирпичными стенами и фонарями над игрушечными крылечками казались светлыми островками жизни и цвета.
      Они уже больше часа колесили по пустеющему на глазах шоссе с тех пор, как выбрались за черту вечно неуемного Лондона. За рулем по-прежнему сидела Сара. Ярослава притихла рядом с ней, будто опасаясь, как бы Станислав, полулежавший на подлокотнике заднего сиденья, не набросился на нее с расспросами. Где-то сзади то отставал, то вновь выныривал из-за поворотов автомобиль с лордом Доджсоном.
      Они встретились под вечер в кафе на Регент-стрит, неподалеку от площади Пиккадилли. Станислав ожидал увидеть обстановку классического ресторана времен королевы Виктории или на худой конец традиционного, выполненного в дереве паба, и потому был немало удивлен, обнаружив, что Сара вводит его в нечто «хайтековское» и, судя по громкоголосой публике, молодежное. Лорд Доджсон, к счастью, задерживался, что дало Станиславу возможность порасспросить свою провожатую о предполагаемой цели их встречи, однако девушка только загадочно улыбалась, пожимала плечами и утверждала, что в свое время он обо всем благополучно узнает.
      Относительно благополучности исхода всего мероприятия Станислав предпочитал не думать. Нельзя сказать, чтобы ему не понравилось то, что произошло в номере гостиницы, а тем более – перспектива в результате этой поездки заработать на безбедную старость, однако его не покидало ощущение, подобное тому, которое охватило его много лет назад, когда в Москве впервые пропали очереди, правда, пропали потому, что не за чем было толпиться: магазины в буквальном смысле опустели, особенно продуктовые. Именно в этот момент Станислав волею судеб оказался допущенным в один из немногих тогда заграничных магазинов, торговавших всяческой заморской снедью, причем за те самые доллары, о которых в ту пору никто из москвичей не имел сколько-нибудь определенных представлений. Увиденное там не должно было поразить воображение успевшего побывать незадолго до этого в Скандинавии Станислава, однако произошло обратное, то, что тогда было принято называть «культурным шоком». Если за границей видимое изобилие воспринималось даже в те времена как нечто само собой разумеющееся, то наткнуться на нечто подобное среди всеобщей разрухи, дефицита и бедности в центре Москвы, оказалось невыносимым испытанием для нервной системы. При виде длинных рядов полок, ломящихся от сыров, паштетов, соков, пирожных, баночек с селедкой с любой подливой Станиславу стало тошно и захотелось обратиться в позорное бегство.
      Мысли о бегстве назад, в мир реальности, не покидали его и теперь. Уж слишком все складывалось гладко и возбуждающе эротично. Даже временная потеря Ярославы воспринималась после произошедшего в гостинице пусть не как радостное, но во всяком случае как чуть ли не само собой разумеющееся событие. Внутренний голос настойчиво рекомендовал расслабиться, не думать о грядущем и плыть по течению. Редкие проблески трезвого сознания призывали основываться на опыте и не уступать сиюминутным соблазнам.
      Терзаемый искушениями и сомнениями Станислав позволил усадить себя за дальний от дверей кафе столик и безропотно согласился ждать, пока Сара отлучится «в ванную», то есть в самый что ни на есть туалет. Появившейся официантке в оранжевом переднике он со скуки заказал каппучино.
      - А мне гранатового сока, пожалуйста, - сказала незаметно подсевшая к нему за столик Ярослава. – Как по-английски будет «гранат»?
      Французское «pomegranate» официантка понимать отказалось. Пришлось довольствоваться абрикосовым нектаром.
      - Только со льдом, - уточнила Ярослава, надувая губки.
      С наступлением вечера она переоделась в шерстяную полосатую кофточку и выглядела теперь хорошеньким пушистым зверьком, ожидающим, что его приласкают. Сброшенный ее внезапным появлением с небес на землю Станислав не успел напустить на себя хмурый вид и отчетливо осознавал, что выглядит растерянным. Ему было проще думать о девочке как об изменнице или безвременной потере, нежели снова встретиться с ней один на один, не зная, вернее смутно догадываясь о том, что этой встрече предшествовало.
      Он бросил взгляд на двери кафе, ожидая увидеть высокую фигуру лорда Доджсона. И точно – пожилой англичанин махал ему рукой, однако не спешил расставаться с занимавшей его оживленной беседой молоденькой официанткой, которая, подумал Станислав, наверняка знает, что такое «pomegranate». Заметившая хозяина Сара тут же поднялась из-за столика и, ни о чем не предупреждая, направилась ему на выручку. Станислав со своего места видел, как она что-то резко говорит официантке и как та меняется в лице, виновато улыбается и ретируется за угол бара.
      Между тем лорд Доджсон вовсе не спешил присоединиться к своим гостям. Похоже, он знал здесь всех служащих и большую половину завсегдатаев. Поняв, что дожидаться его – занятие неблагодарное, Станислав повернулся к Ярославе, уже почти допившей ледяной нектар.
      - Хорошо провела время?
      Он не должен был задавать этот вопрос. Знал, что не должен. Но не сдержался. Слишком велико оказалось желание пощекотать себе нервы.
      - Конечно, хорошо. – Девочка поставила стакан на стол и заглянула в него, будто сама не веря в то, что он опустел. – А вы с Сарой?
      Сказано это было не в отместку. Но так, чтобы он именно об этом и подумал. И в двух словах рассказал о том, чем они в конце концов занялись в гостинице. Ярослава слушала, не перебивая.
      - А кто была та девушка, с которой вы раньше там останавливались?
      Подобного вопроса можно было ожидать в последнюю очередь. Девочка явно «нагуляла жирок».
      - Это давнишняя история… Она давно умерла.
      - Девушка или история? – Ярослава заискивающе улыбалась.
      - Обе, - хмыкнул Станислав.
      - А у меня вот что есть!
      Ярослава разложила на коленях целлофановый пакет, заглянула в него, достала тонкий кошелек, купленный Станиславом специально для нее накануне их поездки, и двумя пальцами вынула из него поляроидную фотографию. Как и предполагал Станислав, на фотографии она была запечатлена без одежды, сидящей на корточках посреди какого-то круглого ковра на фоне кирпичной стены, так недостающей ему сейчас в обстановке этого вырванного из контекста Англии кафе.
      - Это он тебя снимал?
      - По-моему, очень хорошо получилось. – Она не спешила прятать фотографию обратно, любуясь своей худенькой фигуркой и большими, хмуро взирающими исподлобья глазами. – Почти так же, как у вас.
      Если она льстила, то наверняка хотела что-то утаить. Станислав не поддался острейшему желанию наброситься на нее. Если не с пощечинами, то хотя бы с вопросами. Нет, он не даст этому чертенку возможности одержать над ним верх и заставить страдать, ловя каждое слово. Все равно сегодня ночью они останутся одни, и тогда…
      - И это единственная фотография, которую он сделал?
      Ярослава рискованно промолчала, сделав обиженный вид. Стакан был по-прежнему пуст, и она не знала, чем занять паузу. Посмотрела по сторонам, ища помощи извне. Спина лорда Доджсона все еще маячила недалеко от входа. Сары рядом с ним не было.
      - Она вам нравится?
      Вопрос заставил Станислава опешить. Чертенок оказывается еще и смышленым – быстро учится женским хитростям и маневрам, одной фразой переходя из безнадежной обороны к лобовой атаке.
      - Ты о ком? О Саре?
      - Лорд Доджсон рассказывал, что она – его бывшая телохранительница. Говорит, даже бодибилдингом занималась. Вы видели ее голой? Красивая?
      Иногда получаешь ответы даже на те вопросы, которые не задаешь…
      - Своеобразная. Так он с тобой был настолько откровенен?
      - А что тут такого? – Девочка наконец снова завладела фотографией и поспешно сунула ее обратно в кошелек. – Кстати, мы говорили по-русски. Эта его дура черномазая ничего не понимала. – Она хихикнула. – Он интересный.
      - Да уж конечно интересный, - протянул Станислав, представляя себе эту немую сцену: обнаженная девочка на ковре, Джеки в прозрачном пеньюаре, механически ласкающая расслабленные гениталии старика, и, наконец, сам лорд Доджсон, вальяжно развалившийся в кресле и взирающий на слушательниц через густую завесу сигарного дыма. – Только хочу тебя сразу предупредить: поскольку ты еще несовершеннолетняя и я за тебя худо-бедно отвечаю, будь любезна вести себя осмотрительно и осторожно. Ты еще не научилась видеть опасности. А потому старайся быть при мне.
      - Но вы же сами… - Ярослава обиделась показавшемуся ей несправедливому укору в его словах.
      - Разумеется. Потому что не мешал и не буду мешать тебе быть самостоятельной. Но и от тебя я ожидал, признаться, другого отношения. Нельзя бежать за первым встречным и соглашаться на все, когда тебе предлагается самой сделать выбор. Выбирать надо по-взрослому.
      - Я не на все соглашалась и ни за каким первым встречным не бежала. С лордом Доджсоном вы меня сами познакомили. Забыли?
      Станислав благоразумно сменил тон с упрекающего на доверительный.
      - Если ты так замечательно во всем разбираешься и так все помнишь, то вспомни, что он нам сказал в Москве, когда я поинтересовался у него судьбой нашей общей знакомой, с которой я впервые встретил его еще в Италии. «За нее дали хорошую цену», сказал он. Помнишь? Ты еще на меня тогда с испугом посмотрела. Так вот, дитя мое, будь осторожна. Будь моя воля, я бы никогда не взял тебя в эту поездку.
      - Вы злой…
      - Вовсе нет. Но поскольку многое здесь нам с тобой неизвестно, не забывай про опасность. И в следующий раз постарайся сделать выбор в мою пользу, то есть себе же во благо. Пользуйся тем, что пока есть этот самый выбор.
      Теперь, когда за окнами машины сгустились сумерки, девочка как будто поняла наконец правоту его недавних нотаций. Из-за высокой спинки сиденья Станислав не видел ее аккуратной головки, но со всей вероятностью мог судить об охватившем Ярославу напряжении по тому молчанию, в которое она постепенно погрузилась. Злорадствуя, он не спешил его нарушить. Если только можно было быть уверенным в том, что она действительно нервничает, а не предвкушает обещанное зрелище.
      Собственно, ничего определенного им не обещали. Лорд Доджсон, когда он в конце концов подсел к их столику, благоухая терпкой туалетной водой, поделился с ними радостной новостью о том, что его – а соответственно и их – только что пригласили на одно закрытое мероприятие, проводимое каждый последний четверг месяца. То есть как раз сегодня. Вновь присоединившаяся к ним Сара выразила неподдельный восторг по поводу услышанного, однако Станислав не был склонен ей верить. Разве не обещала она еще днем показать ему некое достопамятное место?
      Автомобиль притормозил и стал сворачивать на еще более сумрачную, нежели остающееся сзади шоссе, аллею, больше похожую на тоннель в никуда, чем на дорогу, густо заросшую диким орешником. То и дело слева слышались постукивания по стеклам особенно длинных веток. Ярослава начала нервно посмеиваться и говорить что-то Саре. Слов ее Станислав не мог разобрать.
      Оглянувшись, он увидел поворачивающие следом за ними лупоглазые фары второго автомобиля. Огненные шары кивали, словно успокаивали и соглашались с тем, что пока все идет, как надо.
      Станислав немало удивился, сталкиваясь сейчас с тем, что считал прерогативой даже не столько Восточной Европы, сколько России – отсутствием света по ночам. Даже в Польше и Словении придорожные фонари и огни маленьких хуторов не позволяли окончательно забыть о близости цивилизации. Здесь же, в сердце Великобритании, в каком-нибудь часе езды к северу от Лондона складывалось ощущение, будто оказался в сибирской тайге, правда, на очень гладком шоссе.
      Не успел он об этом подумать, как колеса зашуршали по гравию. Скорость заметно снизилась, зато впереди забрезжил долгожданный свет, и скоро одержавший было верх мрак сменился россыпями огней – над лобовым стеклом одна за другой взмывали нескончаемые гирлянды золотых лампочек.
      - Судя по всему, мы приехали? – поинтересовался Станислав, всматриваясь вперед и наблюдая, как тоннель расступается перед ними, переходя в некое подобие площади, густо заставленной автомобилями. – Ярмарка тут что ли?
      Людей, однако, по-прежнему видно не было.
      Они проследовали вдоль длинных рядов машин и оказались перед входом в здание, которое с первого взгляда можно было принять за огромный ангар или депо. Никаких названий, никаких указателей, никакой рекламы. Правда, по сравнению с аляповатой Москвой, сплошь заставленной одинаковыми щитами и увешанной гирляндами примитивных огней, Англия в целом и Лондон в частности производили впечатление аскетизма и неприятия всего, что отвлекало бы от внутренней сосредоточенности. Станиславу вспомнился вход в казино на Кромвэл-роуд, над которым лаконично значилось: “Casino”.
      Возле входа, представлявшего собой довольно неприглядного вида металлические ворота с наспех вырезанной сбоку дверцей, Станислав впервые за последний час увидел человека. Разумеется, это был негр. Громоздкий, круглоголовый, в серебристом костюме, которому для полного шика не хватало линии талии, он стоял к новоприбывшим необхватной спиной, однако щеки его были видны даже из-за гиппопотамовой шеи.
      - Уж не здесь ли расположены врата в Ад? – невесело пошутил Станислав.
      - Очень может быть, - отозвалась Сара, заглушая мотор и деловито отстегивая ремень безопасности. – Кажется, мы припозднились. Идемте.
      Тем не менее им пришлось сперва дождаться, пока рядом с их «каплей» ни припаркуется серебристый мерседес лорда Доджсона. С его появлением негр пришел в неспешное движение и повернулся. Маленькие глазки на толстом лице смотрели на новоприбывших подозрительно и совершенно не гостеприимно. Сходство с бегемотом дополнял тяжеленный подбородок, точнее, серия из нескольких подбородков, плавно укладывающихся на круглую грудь, переходящую в живот.
      - Не обращайте на него внимания, - по-русски сказал лорд Доджсон, поравнявшись со слегка оторопевшими гостями. – Эта тварь на меня так реагирует. Помнит черномазый, благодаря кому сторожит теперь тут, снаружи. – Он наверняка хотел сказать «негр», но во время понял, что не стоит использовать интернациональное слово. – Привет, Том.
      Том нехотя оскалился, изобразив почти приветливую улыбку. Станислав удивился тому, сколько зубов может умещаться в одном рту.
      - Не знаю, почему, но для меня этот малый всегда был и остается воплощением похоти, - заметил лорд Доджсон, пропуская гостей вперед.
      - Вы уверены, что не обжорства? – Станислав оглянулся на негра, который неспешно замыкал шествие, ни на кого не обращая внимания и заботясь лишь о том, чтобы вовремя переставлять ноги, несшие вперед его необъятное брюхо.
      В ответ лорд Доджсон усмехнулся и потрепал Ярославу по голове. Девочка сделала вид, будто не заметила его жеста, продолжая держаться за руку Станислава.
      Они остановились перед невзрачной железной дверью. У двери не было даже ручки, чтобы ее открыть.
      Сара нажала на кнопку звонка, чуть ли не замаскированного под обычную заклепку. Изнутри в ответ донесся приглушенный перелив. Все замерли и стали чего-то ждать. Только тяжело дышал Том.
      - Любые странности, если их долго повторять, обязательно входят в привычку, а иногда привычка перерастает в традицию, - многозначительно заметил лорд Доджсон, а Станислав в который раз поймал себя на мысли, что их хозяин любит выражаться ни к селу, ни к городу.
      - Что это? – с хорошим английским акцентом вырвалось у Ярославы.
      - Это именно то, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, - ни на кого не глядя, ответила Сара. – Хотя иногда мне кажется, что лучше этого не видеть вообще…
      Теперь всех почему-то потянуло на недосказанность.
      Повторный звонок произвел мало впечатления на обитателей ангара, если таковые вообще существовали. Тем не менее звонить в третий раз Сара не стала. Она определенно верила в то, что двух звонков достаточно. Для чего? Станиславу пришли на ум все те многочисленные случаи, когда ему вот точно также приходилось уходить от запертых дверей несолоно хлебавши. Была в этом какая-то странная закономерность. Хотя он так и не удосужился подсчитать на сколько гостеприимно распахиваемых дверей приходится одна угрюмо непроходимая. Но закономерности в жизни чувствовались во всем, так что на досуге можно будет обратить внимание и на эту, досужую.
      - Я хочу писать, - тихонько призналась Ярослава.
      Станислав готов был предложить девочке отойти в сторонку и справить нужду подальше от «воплощения похоти и обжорства», однако тут в двери что-то щелкнуло, и она приоткрылась.
      Из залитой неестественно малиновым светом щели высунулся крючковатый нос, над которым мигал недружелюбно вылупленный глаз. Хозяин глаза произнес короткую фразу с совершенно неразборчивым акцентом, но едва ли приветственную, если судить по лающему финалу. Между тем ни Сару, ни лорда Доджсона она нисколько не смутила. Сара даже рассмеялась.
      - Мы никогда не опаздываем, Бертран, ты же знаешь. Иногда задерживаемся, но никогда не опаздываем.
      У хозяина крючка вместо носа и циклопьего глаза оказалось еще и французское имя. Собственно, глаз все-таки был не один. Когда щель расширилась настолько, чтобы гости по одному могли проникнуть внутрь, Бертран стал виден во весь свой неказистый рост, и Станислав обнаружил, что на самом деле перед ним совершенно обыкновенный человек, не Циклоп, не горбун и не карлик, просто Бертран был невысок, не выше Ярославы, да к тому же еще пригибался, опираясь на явно маловатую даже для него трость, точнее клюку. Только нос и в самом деле выглядел излишне угрожающе. Вероятно, благодаря ему Бертран и получил эту работу привратника: едва ли его захотел бы видеть какой-нибудь столичный метрдотель или хотя бы хозяин деревенского постоялого двора.
      - Я так сразу и подумал, что это вы, - сказал Бертран, отступая вглубь неонового марева. – Добрый вечер, лорд Доджсон. – И добавил, почувствовав, как что-то шелестящее легло в его шершавую ладонь: - Приятно провести время…
      Его никто не дослушал. Завсегдатаи этого самобытного места, по-видимому, прекрасно знали все, что он может и не может сказать, а гостей из Москвы слишком заинтересовало открывшееся их взорам зрелище.
      У ангара не оказалось пола. По правде говоря, ангара как такового тоже не было. То, что они приняли снаружи за ангар, было всего лишь прикрытием, маскировкой. Сделав два шага к высоким металлическим парапетам, Станислав обнаружил, что стоит, как на балконе, над огромным котлованом, перечеркнутым паутиной разноцветных лучей, бьющих из десятков, если не сотен прожекторов. Со дна котлована доносилась приглушенная музыка, перекрывающая гул толпы. Внизу были люди. Сотни, нет, тысячи людей, чье многоголосье достигало высоты, на которой располагался вход, едва слышным слабым эхом.
      - Что это? – повторила свой вопрос вцепившаяся обеими руками в перила Ярослава. О том, какие совсем недавно ее обуревали желания, она и думать забыла.
      - Похоже на ночную стройку, но не стройка, - предположил Станислав.
      Котлован имел овальную форму, отдаленно напоминая римскую площадь Навону. Балкон, насколько позволяли судить плясавшие вокруг тени, опоясывал ее всю.
      - Нам пора вниз. Оттуда лучше видно, - тронула Станислава за плечо Сара. – Лорд Доджсон уже в лифте и ждет нас.
      По мере того, как неуютная, обшарпанная кабина лифта спускалась, гул нарастал. Единственное, что во всем этом было приятного для Станислава, так это то обстоятельство, что теперь Ярослава всем телом прижималась только к нему, потеряв веру в добропорядочность английских хозяев. Она то и дело поднимала лицо, и на ее немой вопрос Станислав отвечал неизменным успокаивающим кивком. Сам он давно разуверился в том, что их поездке суждено закончиться благополучно. Он теперь размышлял, что лучше: полная определенность причин и следствий, когда наверняка знаешь, что получишь, если знаешь, что сделано, или все-таки слепое неведение грядущего, какой бы прозорливостью ты ни отличался. Книги, написанные в первом ключе, читать интереснее, они внятны и предсказуемы, так что все внимание переключается на язык, стиль и постепенное смакование фабулы. Книги же спонтанные читать трудно, в них едва успеваешь следить за извивами сюжета, но зато они тем и ценны, что меньше похожи на книги, а больше – на выборочное отражение какой-никакой действительности. Почему, стоя в опускающемся невесть куда лифте, ему подумалось о книгах, Станислав понятия не имел. Вероятно, врожденная способность (или потребность) переводить все увиденное и прочувствованное с языка образов на язык слов проснулась в нем сейчас, в самый неподходящий момент, разбуженная тем самым долгом, ради исполнения которого он и согласился на несуразное предложение лорда Доджсона – стать его личным летописцем.
      Кабина лифта заскрежетала о стену, однако слышно скрежета не было: уже мешала оглушительная музыка снаружи. Ощущалась только противная вибрация. Перехватив взгляд Станислава, Сара пожала плечами.
      Кабина встала. Створки распахнулись.
      - Успели! – стараясь перекричать грохот, радостно воскликнул лорд Доджсон и подтолкнул гостей к выходу.
      Станислав не сразу заметил, что сквозь толпу обращенных к ним спинами людей их ведут двое неизвестно откуда взявшихся бравых молодцев со свирепыми физиономиями наемных убийц. Тем не менее, он испытал по отношению к новым провожатым искреннюю благодарность, поскольку, не будь их, едва ли кому-нибудь удалось пробиться через живой кордон кричащих, галдящих, приплясывающих, опрокидывающих в себя кружки пива молодых и не очень молодых людей, не замечающих вокруг себя ничего, кроме того самого зрелища, ради которого, похоже, все здесь и собрались, то есть, набились, как сельди в бочку, зрелища, которое разворачивалось в эпицентре толпы, на высоком помосте, хорошо просматриваемом со всех сторон.
      С первого взгляда Станислав решил, что на помосте борются два мускулистых атлета. Потом его отвлек жест Сары, призывавшей друзей свернуть следом за провожатыми вправо и занять места в импровизированном партере, где никто больше не стоял и не приплясывал, а все чинно сидели и наблюдали за происходящим на ринге. Хотя, нет, чинного сидения не получалось и здесь: облаченные в смокинги зрители то и дело вскакивали, махали руками, свистом подбадривали бойцов и с хохотом падали обратно на мягкие сидения, обмениваясь впечатлениями о только что увиденном со своими раскрасневшимися спутницами – изрядно декольтированными дамами. Некоторые дамы еще старались сохранять равнодушие, однако было очевидно, что очень скоро они последуют заразительному примеру тех, кто отбросил условности и свистит в два пальца, иногда позабыв снять кружевные перчатки.
      Станислав пропустил Ярославу вперед, за что был не по-джентльменски обруган мужчиной справа, возмущенным тем, что ему мешают наблюдать за происходящим. В другой раз Станислав подобную наглость едва ли стерпел бы и ответил соответственно, однако сейчас он к собственному удивлению узнал обидчика и чуть было ни поздоровался: его от всей души отчитывал известный голливудский артист с забытой фамилией, но очень выразительным и запоминающимся лицом, кстати, сыгравшим недавно в очередном продолжении истории про Джеймса Бонда.
      Как выяснилось при более внимательном рассмотрении, подобных ему знаменитостей в зале оказалось предостаточно. Многих Станислав знал по фамилиям, многих – нет, но неоднократно видел в кино и по телевизору, одним словом, через несколько мгновений у него возникло ощущение, будто он находится на церемонии вручения Оскара, причем не столько среди зрителей, сколько на сцене. Кстати, об Оскарах: лорд Доджсон обменивался с присутствующими дружескими кивками и демонстративно облизывал губы. Кстати, о сцене: там творилось нечто еще более невообразимое, нежели на вручении кинематографических премий.
      Те, кого Станислав принял за атлетов, оказались двумя симпатичными молодыми женщинами. Правда, действительно, весьма мускулистыми. И совершенно голыми. Причем они не просто возились на ринге на потеху публике, а что было сил лупцевали друг друга по всем выпуклостям и впуклостям своих лоснящихся от пота тел и при этом ухитрялись в наиболее выгодных ракурсах демонстрировать те замечательные достоинства, которыми наделила их щедрая природа. Каждый удачный удар сопровождался воем толпы, разделившейся, как теперь стало понятно, на тех, кто подстрекал сильнейшую, и тех, кто переживал за слабейшую.
      Судя по всему, верх одерживала невысокая, но очень плотно сбитая брюнетка с короткой стрижкой и густым комком черных волос в паху. И те и другие волосы блестели от пота. Станислав сидел теперь достаточно близко с рингом, чтобы при желании рассмотреть даже такие детали. Противницей брюнетки, была, как водится, яркая блондинка, высокая, стройная, можно сказать, почти худая, если бы не напряженные узлы мышц, вздувающиеся под бледной кожей. У нее уже было разбито лицо, и всю левую щеку заливала кровь. Левый глаз заплыл, но по-прежнему было видно, что перед боем ее можно было назвать если не красивой, то во всяком случае хорошенькой. Тем обиднее было следить за ее тщетными усилиями выстоять в этом оказавшемся неравным поединке, выстоять перед противницей, превосходящей ее по технике и силе ударов. Но только не по желанию победить. Дрались отчаянно обе. Публика неистовствовала от восторга. Блондинка в очередной раз пропустила серию апперкотов и откинулась спиной на канаты. Брюнетка явно замешкалась, выбирая цель для следующей, вероятно, заключительной атаки. Этого мгновения нерешительности хватило блондинке, чтобы отскочить от канатов, а заодно и с линии огня, и нанести по колену противницы отчаянный удар ногой. Под визги вконец возбудившихся женщин брюнетка от боли крутанулась юлой и рухнула на пол, а Станислав понял, что поединки здесь проводятся отнюдь не по правилам бокса. Падая, брюнетка ухитрилась ухватить блондинку за опорную ногу (второй та попыталась провести удар с разворотом, но промахнулась), и теперь обе противницы кубарем покатились по рингу, размахивая руками и отчаянно лягаясь.
      - Чудесное зрелище, - наклонился Станислав в Ярославе.
      - Я уже хочу не только писать, - насупилась в ответ девочка. – Что мне делать?
      Станислав искренне пожалел ее.
      Больше даже, чем блондинку, мычавшую теперь от боли под тумаками оседлавшей ее в конце концов противницы. Оказаться свидетелем подобного зрелища и не иметь возможности получать от него удовольствие – что может быть обиднее!
      Он наклонился к уху сидевшей рядом Сары.
      - Ярослава хочет в туалет. Куда мне ее отвести?
      Сара отрицательно покачала головой.
      - Вы не найдете. Так и быть, я сама ее отведу.
      С этими словами она перегнулась через колени Станислава, взяла благодарно воззрившуюся на нее девочку за руку и потянула за собой по проходу. Станислав не заметил, чтобы на этот раз им помогали торить дорогу недавние наемные убийцы, однако Сара определенно знала, что делает, и через мгновение обе исчезли из виду.
      - Что здесь происходит? – поинтересовался Станислав, пересаживаясь на место Сары и оказываясь рядом с хохочущим лордом Доджсоном.
      - А вы еще не поняли, дорогой мой? Здесь происходят самые что ни на есть бои без правил. Только женские. Без правил, без перчаток, без защитных шлемов, без трусов. Только сила, ненависть и желание во что бы то ни стало победить. Желание заработать. Женщины вообще любят деньги, как вы наверняка сами знаете. А большие деньги женщины любят особенно. – Он захлопал вместе с публикой, и Станислав, переведя взгляд на ринг, увидел, что брюнетка медленно встает с колен, а залитая кровью блондинка остается лежать распростертой возле канатов. – За эту победу Пантера получит пять тысяч фунтов. Если она дойдет до финала, то получит все пятьдесят. Для нас с вами деньги, может быть, и не столь большие, но для этих гладиаторш вполне достаточные, чтобы рисковать здоровьем и наживать врагов.
      - Сдается мне, что от врагов они избавляются прямо на наших глазах. Не похоже, чтобы той девушке удалось подняться даже на счет сто.
      - Русалка изначально была обречена. На мой взгляд, ее просто подставили. Надеюсь, в больнице врачи сумеют привести ее в божеский вид, ведь не так давно мы здесь же поздравляли ее с титулом «Мисс Фурия».
      - Нечто вроде местного конкурса красоты? – усмехнулся Станислав, представляя себе помост, на котором, играя мышцами, выстраиваются голые претендентки. Как он их назвал? «Гладиаторши»? – Сейчас по ней не скажешь.
      - Но только я имел в виду не врагов на ринге, - продолжал лорд Доджсон, рассматривая прохаживающуюся с поднятыми над головой руками Пантеру и аплодируя. – Чтобы вы поняли, здесь работает тотализатор.
      При этих словах Станислав невольно огляделся по сторонам, чем вызвал смех собеседника.
      - Уж не ищите ли вы окошко с надписью «Тотализатор», милый друг? Если ищите, то весьма напрасно. Ставки сделаны и сделаны давно. В смысле – заранее. Царящий вокруг нас хаос – лишь видимость, театр, разыгрываемый для богатых простофиль, пришедших поглазеть на «голых телок», или для таких новичков, как вы. Не обижайтесь. – Лорд Доджсон поправил безупречный узел галстука и выдержал короткую паузу. – Все мы в чем-то новички. Вы и представить себе не можете, какими мы сами были поначалу глупцами, когда затевали всю эту канитель. Почему вы на меня так смотрите? Я что, не похож на человека, который может если не придумать, то уж во всяком случае довести до ума подобную затею? Мне казалось, вы были лучшего обо мне мнения.
      В данный момент Станислав не имел никакого мнения – он был потрясен.
      - Не привык приписывать себе чужие лавры, но здешний турнир – одно из тех моих детищ, за которые мне не стыдно будет взглянуть в глаза моим потомкам, ежели таковые когда-нибудь объявятся. – Он усмехнулся и поманил к себе девушку, проходившую между рядами с металлической корзинкой, в которой покачивались запотевшие бутылки с пивом. – Единственная недоработка: я предпочитаю разливное, но здешними порядками таковое не предусмотрено. Угощайтесь. – Не дожидаясь реакции умолкшего собеседника и забыв о существовании улыбающейся девушки с корзиной, он продолжал: - Начало было положено в одном укромном местечке на севере Италии, недалеко от любимой нами с вами Венеции. Уже больше двадцати пяти лет, как там прошел первый турнир. Закрытый и тайный, как говорится, «для избранных». Никакой рекламы мы, ясное дело, не давали, как не даем и сегодня. Просто сообщили по секрету всем тем, кого считали достойными зрителями.
      - И продавали билеты по тысяче долларов за штуку, - предположил Станислав.
      - По полторы. Потом цена еще выросла. Присутствующие здесь заплатили по тысяче. Правда, фунтов.
      - В таком случае, маловато для призового фонда. Если вы говорите, что победительница получает пятьдесят тысяч, а в зале тысячи две народа, заплатившего по тысяче с носа, то два с половиной процента в виде призовых – не такая уж внушительная сумма.
      - Вы быстро считаете, друг мой. Но арифметика здесь не поможет. Зачем, спрашивается, платить больше за то, за что можно заплатить меньше? Если желающих сражаться на ринге за такие деньги убавится, мы, вполне возможно, пересмотрим бюджет. Но пока у нас очередь. Причем не за двумя с половиной процентами, а еще меньше, поскольку билеты купило более трех тысяч человек. А в Италии на первый бой пришло, как сейчас помню, тридцать восемь человек. Теперь они почетные члены нашего клуба.
      - И все тридцать восемь по-прежнему живы? – с недоверием поинтересовался Станислав.
      - Узнаю русский подход. Нет, конечно. За деньги здоровье не купишь. А тем более безопасность. К тому же, как вы прекрасно понимаете, большую часть нашей тогдашней аудитории составляли вовсе не киношные и музыкальные звезды, как сегодня, а заурядные представители сицилийской мафии. Те, что сумели прожить эти двадцать пять с небольшим лет, сейчас стоят у руля итальянской промышленности, заседают в парламенте и вхожи в правительство, те же, что нет – о покойниках либо хорошо, либо никак. «Одних уж нет, а те далече», так у вас, кажется, говорят?
      - И так у нас тоже говорят. Вы начали рассказывать про тотализатор…
      - Собственно, тотализатор как тотализатор. Если бы вдруг победила Русалка, несколько весьма влиятельных человек ее бы до конца дней на руках носили, поскольку в паре с Пантерой предпочтение большинства было отдано последней. Но у Русалки были определенные шансы. Она их упустила, и те же влиятельные люди едва ли ей это простят.
      - Но ведь это игра, - искренне удивился Станислав. – Неужели они настолько много проиграли, что готовы тратить силы и время на месть избитой девушке?
      - Вся наша жизнь – игра. Не я сказал, но я повторю. Только некоторые относятся к ней серьезно. Вот и здесь своя психология. Те, что пришли поразвлечься, вот они сидят, хохочут и тычут пальцами в прелести Пантеры. А тех, о ком я только что упомянул, вы не увидите. Некоторые из них даже не удосуживаются сюда приехать. Сидят в теплых гостиных у камина и наблюдают за происходящим по телевизору. Их не интересует бесплатное пиво (что только ни становится бесплатным для того, кто выложил тысячу долларов!) или запах женского пота. У них у самих есть телохранительницы похлеще здешних гладиаторш, которые за небольшую дополнительную плату готовы нести свою службу хоть в одежде, хоть без, хоть в сауне, хоть в постели.
      - Будь у меня подобная телохранительница, я бы выставил ее на спарринг, - заметил Станислав.
      - Не скажу, что так поступают все, но многие. – Лорд Доджсон наблюдал, как санитары уносят с ринга носилки. – Девушек, которых по примеру других видов спорта можно было бы назвать «свободными агентами», сегодня раз два и обчелся. Как правило, их протежируют те или иные меценаты, а уж как девушки расплачиваются с ними, не наше с вами дело. Русалка, кстати, одна из трех или четырех драчуний, которые принадлежат нашему стойлу.
      - Стойлу?
      - Мы это так называем. У нас создан клуб, а при клубе существует стойло, в котором проходят подготовку наши избранницы.
      - Но почему именно стойло? Я бы еще понял, если бы вы запрягали голых девиц в повозки и устаивали бега…
      - Так повелось. – Лорд Доджсон подлил себе пива и впервые обратил внимание на этикетку. – Кроме того, кто вам сказал, что наши девушки плохо бегают?
      Он отшучивался, но Станислав нутром чуял, что за его словами должно стоять нечто большее. Вероятно, для него еще не наступило время узнать обо всем, чем живет его теперешний работодатель. Что ж, терпения ему не занимать, подождем – увидим.
      Их разговор прервал оглушительный голос ведущего, который стал объявлять следующую пару. Станислав иногда любил посмотреть дома трансляции мировых боксерских турниров, так что происходящее в зале не показалось ему чем-то необычным, если не считать шума и истошных воплей особенно экзальтированных особ обоего пола.
      Восторженный голос ведущего в свою очередь заглушился грохотом, в котором не без труда угадывалась музыка, точнее, ритмичный марш. Под гул электронных барабанов в перекрестие прожекторов, озаривших противоположную стену, выступила закутанная в плащ с капюшоном фигура. От того места, где она стояла, через зал к помосту вела узкая перемычка, напоминающая подиум, по которому на демонстрации мод ходят манекенщицы. Зрители повскакивали со своих мест и приветствовали первую претендентку свистом и довольно противным улюлюканьем. Между тем кроваво-красный луч писал на стене ее имя: Мария Магдалена.
      - Самая длинная кличка в нашем бизнесе, - прокричал над ухом Станислава лорд Доджсон. – Обычно дается одно слово. Но ей разрешили. Уж больно хороша бабец! Окажись она на пути сына плотника, а не та, кому она обязана своим именем, мы бы никогда не узнали о христианстве. Соблазнила бы за милу душу. А заодно от распятия на кресте спасла! Тут не до религии…
      Станислав недоверчиво кивнул, но когда девушка откинула за спину капюшон и быстрым шагом устремилась к рингу, он даже не столько поверил в слова лорда Доджсона, сколько совершенно позабыл о них.
      В детстве, читая чарующие мифы Древней Греции (как теперь выясняется, продукт Средневековья в жанре никому тогда не известной фэнтези), он примерно так представлял себе охотницу Диану. «Примерно», потому что реальность превзошла детское воображение. Библейская Магдалена была скорее всего чернявой или рыжей жидовкой. Диана – коротко стриженной под мальчика шатенкой, едва ли заботившейся о своей природно-божественной внешности. Та же, что выходила на помост, по пути распуская тесемки плаща, чтобы продемонстрировать зрителям совершенную наготу безупречного тела спортсменки, носила незатейливую прическу с прямой выразительной челкой (как у Ярославы, подумал Станислав) и длинным, доходившим до середины оголившейся спины хвостом. Цвет волос с первого взгляда определить было непросто, хотя преобладал пепельный, почти седой оттенок, однако его то здесь, то там нарушали каштановые пропалены, придававшие всему облику девушки дополнительное сходство с дикой кошкой. Но только «дополнительное», поскольку на кошку, причем именно на дикую, ее делала похожей гибкая, словно отлитая из телесного цвета каучука фигура, представшая сейчас во всем блеске естественной обнаженной красоты. Поначалу Станиславу показалось, что у девушки чересчур массивные для гладиаторши груди – большие, упругие, едва покачивающиеся при быстрой ходьбе, а не подпрыгивающие, как то происходит у обыкновенных женщин, когда они неуклюже бегут по песку пляжа к прохладным белогривым волнам, с ровными ареолами бурых сосков, уже сморщенных от возбуждения или умело скрываемого под его маской стыда и увенчанных в самой середине задорно торчащими в стороны бутонами – живыми виноградинами сорта «дамские пальчики». Потом он посчитал чересчур развитыми ее широкие плечи, преходящие через бугры мышц в длинные, словно скрученные их сухожилий руки. Ее бедра показались ему чересчур узкими. Живот – неестественно плоским и рельефным. Ляжки – слишком длинными и крепкими. Икры – удивительно тонкими у лодыжек. Но когда девушка одним прыжком под нескончаемый гул трибун перескочила через канаты и заплясала, разогреваясь, по рингу, все как-то сразу встало на свои места, и Станислав понял, что когда всего оказывается чересчур и слишком, в результате получается совершенный баланс, который и называется «красотой». Мария Магдалена была изумительно красива. Особенно лишенное макияжа, но хранящее благородный и абсолютно неуместный аристократизм лицо, до которого взгляд обывателя поднимался лишь после того, как преодолевал весь путь по натертому специальными маслами притягательно неподатливому телу, от обутых в легкие мокасины красного цвета длинные ноги волейболистки до выразительных ключиц, подпиравших как надежный постамент сильную шею.
      Девушка обвела зал ответным взглядом богини-воительницы и проделала несколько заключительных па восхитительного по своей откровенности боевого танца, определенно позаимствованного ею у новозеландских маори. В последнем движении она широко расставила согнутые в коленях ноги и с пронзительным криком ударила воображаемого противника обеими локтями назад. Станислав словно очнулся от сна и понял, что таращится в густую, тоже пепельно-каштановую гривку волос между напряженными ляжками Марии Магдалены. Ее сейчас могли видеть все, однако Станиславу невольно казалось, что он – ее единственный зритель.
      - Хотите сделать ставку? – наклонилась к его уху официантка, недавно разносившая пиво. Теперь у нее в руках появился прибор, похожий на терминал, через который в магазинах прокатывают кредитные карты.
      Станислав готов был ответить более чем положительно, обрадованный внезапной возможностью на деле доказать свою преданность избраннице, но справа донеслось саркастическое:
      - Все познается в сравнении, дорогой друг. Повремените. Ставку не поздно будет сделать до самого гонга.
      Официантка согласно кивнула и с извинениями попятилась, прекрасно зная, что здесь ее скромный труд оценят не только за вездесущесть, но и за ненавязчивость.
      Между тем голос невидимого ведущего объявлял следующую претендентку. Противницей Марии Магдалены оказалась – кто бы мог подумать? – Клеопатра…
      - Обратите внимание, друг мой, - сказал лорд Доджсон, аплодируя под новую музыкальную тему не менее рьяно, чем под предыдущую. – Отличительной особенностью наших боев является то, что в них не участвуют негритянки. Скажу вам по секрету, эта Клеопатра из Саудовской Аравии. Дома ее бы забили камнями за подобные проделки.
      - Да я смотрю, что и в зале черных немного. Мне это вполне по душе, но не будет ли политических проблем у вашего замечательного клуба?
      - Мы же не открытое акционерное общество, в конце концов. – Лорд Доджсон запустил руку во внутренний карман пиджака и достал золотой портсигар с красивой диадемой. – Угощайтесь. Мы находимся в привилегированном положении, поскольку нам не нужно следовать всем этим идиотским принципам цивилизованного общества ханжей. Кого хотим, того и допускаем. Как на ринг, так и в зал. Тут мы с моим партнером совершенно единодушны. Негритянки должны быть служанками, а негры – эти ленивые скоты не могут быть даже чернорабочими. Южане в Америке допустили ошибку, польстившись на иллюзорную дешевизну рабочей силы из Африки. Сначала попали на деньги, потом проиграли войну, а теперь живут среди черномазых всех мастей и вынуждены помалкивать, чтобы их не обвинили в расизме. Если бы я написал книгу о современных Штатах, то называл бы ее как-нибудь вроде «Между евреями и неграми».
      - Грустная получилась бы книжка.
      - Поэтому я ее и не пишу. Однако, взгляните на нашу фараоншу!
      Они и в самом деле отвлеклись, потому что публика уже во всю приветствовала ту, которую звали Клеопатра. Огромную смуглую арабку, на голову превосходившую Марию Магдалену в росте. В первый момент возникало даже ощущение, будто это переодетый мужчина, такие под черным с золотом шелковым халатом угадывались бицепсы и плечи. Но одежда быстро слетела на подиум, и весь зал взорвался новой овацией при виде двух прячущихся в мышцах грудок с острыми сосками и гладко выбритого лобка, щелку в котором пронизывало сверкающее колечко.
      - Кстати, подарок мецената, - перехватил взгляд Станислава лорд Доджсон. – Большого поклонника пирсинга и арабской кухни. В частности, эротической.
      Станислав не стал расспрашивать собеседника о подробностях такого явления, как эротическая арабская кухня. Сейчас ему представлялось куда более интересным просто созерцать происходящее и ни о чем серьезном не думать. Правда, мысль о том, стоит ли попытать счастья и поставить на Марию Магдалену нельзя было отнести к разряду несерьезных. Тем более что габариты Клеопатры внушали немало сомнений в правоте интуиции.
      - Что бы вы мне посоветовали? - нехотя признался Станислав в своей некомпетентности.
      - Новичкам должно вези и без подсказок. – Лорд Доджсон закурил и теперь увлеченно следил за клубами дыма, утягиваемыми вверх мощными кондиционерами. – Тем более, что в данном случае из меня советчик плохой. Из солидарности я уже поставил на Клеопатру. Но для девочек это первая очная встреча. Так что вполне могут случиться любые неожиданности.
      - Замечательно! Если вы из солидарности поставили на Клеопатру, то я из духа противоречия поставлю на Марию Магдалену.
      - Можно подумать, будто у вас был иной выбор, - прищурился лорд Доджсон и подозвал официантку. – На друг хочет поставить на Магдалену. Сколько вы будете ставить?
      - А сколько можно? – растерялся Станислав.
      - Хоть миллион, хоть два. Фунтов, разумеется. Рубли не принимаются.
      - А минимальная ставка?
      - Все та же несчастная тысяча фунтов.
      - Но у меня…
      - Не проблема. Прелесть моя, - обратился он к официантке. – Покажи нашему гостю купон. Вот здесь вы прописью вписываете необходимую сумму. А тут ставите свою подпись. Я бы расписался за вас, но по нашим правилам нельзя делать ставки, пусть даже разного достоинства, на обоих противников. Кроме того, обратите внимание, что на том же купоне обозначены дополнительные возможности выигрыша: вы можете попробовать угадать, в каком раунде определится победитель, по какой причине будет остановлен поединок и даже каким будет итоговый счет, потому что не так давно мы специально для этого ввели систему учета ударов и приемов наподобие той, что используется в дзюдо и боксе. Зрители в зале о ней подчас просто не догадываются. Потому что главная задача обеих женщин – провести такой прием или ударить таким образом, чтобы противница либо отказалась от дальнейшего проведения боя, либо была уже не в состоянии даже отказаться.
      - Симпатичные правила!
      - А что вы хотели получить за те деньги, которые здесь крутятся? Тренировочный спарринг боксеров-любителей? Благотворительностью мы не занимаемся. То есть, занимаемся, разумеется, но под другой вывеской. Итак, будете ставить?
      - А дополнительные ставки чего-то стоят? Тут нигде ничего об этом не сказано. – Станислав лишний раз покрутил купон в руках.
      - Тонкий маркетинговый ход, - лукаво улыбнулся лорд Доджсон.- Если вы рискуете по минимуму, то, естественно, дополнительные возможности выиграть обходятся вам в дополнительные расходы. Но зато и приз за правильно угаданный счет, например, может раз в десять превзойти ту сумму, которую вы получите, угадав победительницу.
      - А как я это узнаю?
      - Вон табло, - указал лорд Доджсон на правую стену зала, где над головами зрителей мигали две пары мозаичных нулей, сложенных из лампочек. – Отвечая на ваш правомочный вопрос, добавлю, что при крупных ставках, то есть от десяти тысяч фунтов и выше, вы можете попытаться угадать все то же самое без какой бы то ни было доплаты. Клуб поощряет тех, кто любит рисковать.
      Станислав собрался уже было внести в купон свои решения, когда вспомнил, что не располагает наличностью. Не располагает даже в пределах минимальной ставки.
      - Я же сказал, вписывайте сумму – тем больше, чем больше вы уверены в своем выборе, - а тут вот ставьте подпись. Получилось? Сколько вы написали? Пять тысяч? В принципе, сгодится, хотя на самом деле ни то, ни се. Скажу по секрету, что я обычно ставлю тысяч по двенадцать-пятнадцать. Счет, правда, не угадал ни разу, но довольно часто попадаю в правильный раунд. В этом случае ставка утраивается.
      Станислав протянул купон официантке, однако та лишь с улыбкой помотала головой и ткнула пальчиком в пустой ряд квадратиков.
      - Что она имеет в виду?
      - Если вы член клуба, то за вами закреплен определенный шестизначный номер, который соответствует номеру вашего виртуального счета. Этим номером можно расплачиваться всюду, где работает наша система: не только на турнирах и прочих мероприятиях, устраиваемых самим клубом, но и в ресторанах, в гостиницах, на некоторых авиалиниях. Запишите. – И лорд Доджсон продиктовал шесть цифр, как ни странно, совпавших – только в обратном порядке - с индексом московской квартиры Станислава.
      - Это ваш номер? Но вы же говорили, что не можете ставить на обеих противниц одновременно.
      - А кто вам сказал, что это мой номер? – отмахнулся лорд Доджсон, выдвигая из подлокотника сиденья пепельницу и стряхивая в нее накопившийся пепел. – Раз уж на то пошло, открою вам еще один маленький секрет, знать который вам совершенно необязательно: все номера, начинающиеся с 09, понимаются системой как одноразовые и уничтожаются после введения. В клубе о них знают четыре человека. Теперь, включая вас. Полагаю, вам не нужно объяснять, что это так называемые «гостевые номера», используемые в случаях, когда нужно чем-то привлечь потенциального клиента.
      - Меня вы все равно не привлечете. Я совершенно не азартен.
      - Так говорит девяносто процентов человечества. Однако те, кому с первого раза повезет, охотно переходят в стан игроков и зачастую банально меняют всю свою жизнь.
      - А что нужно сделать, чтобы изменить свою жизнь? – не расслышала только что вернувшаяся Ярослава. – Ой, какие дамочки! – Она заняла свое место и не сразу сообразила, что интереснее: происходящее на ринге, где еще не начался бой, или заполненный странными цифрами цветной купон, перешедший из рук Станислава в руки официантки. – А это что? Лотерейный билет?
      - Наша девочка не просто красавица, но еще и умница, - восхитился лорд Доджсон. – Вы совершенно правы, милая сударыня. Не желаете ли сделать ставку? – И он вкратце повторил условия.
      Станислав тем временем проследил, как официантка пропускает купон через свой портативный терминал и возвращает в целости и сохранности обратно с пояснением, что теперь его данные находятся в системе, а сам купон является документом для получения приза в случае выигрыша. Свидетельством тому была маленькая красная печать, появившаяся в нижнем правом углу билета.
      - На кого вы поставили? – поинтересовалась Ярослава, без лишних раздумий решившая попытать счастье и даже не удосужившись поинтересоваться, кто за все это платит. – Черная, по-моему, должна победить. Как ее зовут?
      - Черную зовут Клеопатра, но если тебе по-прежнему небезразличен мой ответ, то лично я предпочел довериться Марии Магдалене.
      - Она проиграет. – Девочка принялась быстро-быстро заполнять купон, отмечая все подряд: количество раундов, причины победы, счет. Лорд Доджсон наблюдал за ней с неизменной улыбкой. Он закончил курить и теперь снова превратился в доброго дедушку, умиляющегося проказам своей непутевой внучки.
      Станислав с интересом выждал, какой номер будет вписан в качестве гостевого. Получилось не совсем так, как он предполагал. Лорд Доджсон забрал у девочки почти заполненный купон, внес номер собственноручно, расписался и сам же передал официантке. Станислав предположил, что в данном случае он зачем-то воспользовался собственным счетом. Правда, и повод был подходящим, ведь Ярослава разделяла его прогнозы относительно результата предстоящего боя.
      Только сейчас Станислав обратил внимание на то обстоятельство, что девочка вернулась одна.
      - А где ты потеряла Сару?
      - Она сказала, что присоединится к нам попозже. Она вам не рассказывала, что тоже принимала когда-то участие в этих драках?
      - А тебе, я вижу, все уже известно, - хмыкнул он. – Нет, не рассказывала, но намекала. Если будет так продолжаться, не удивлюсь, если в следующий раз увижу на помосте тебя.
      - Не-ет… - поежилась Ярослава, косясь на ринг, где шли последние приготовления перед поединком. – У меня никогда не будет такого тела. Вам нравятся такие женщины?
      - Мне нравится Мария Магдалена. Твоя избранница больше похожа на мужика.
      - Зато она сильнее и обязательно победит. Вы сколько поставили на свою?
      Девочке непременно нужно было знать все.
      - Пять с хвостиком.
      - Правильно. Потому что вы проиграете! – Она ехидно фыркнула и переключила все свое внимание на ринг.
      - А ты сколько?
      - А? Что? Сколько? Сто с хвостиком. Давайте смотреть. Я занята.
      Станислав, разумеется, не поверил. Как не уверен он был и в том, что детям здесь вообще выплачиваются призовые. Хотя, кто знает, расписался-то лорд Доджсон, а дальше уж его личное дело, сочтет ли он правомерным поделиться с девочкой. А что если она и в самом деле приписала к единице пять нулей? Да еще возьмет и угадает! А лорд Доджсон окажется честнее, нежели он до сих пор выглядел. В таком случае на ближайшие лет десять Ярославе гарантирована полная финансовая независимость. Может быть, все-таки имело смысл поставить на Клеопатру?
      До сих пор перекрывавшая все шумы в зале музыка стихла. Зрителям была дарована возможность прочувствовать реальность происходящего, услышать учащенное дыхание выжидающих момент для решительной атаки противниц, похрустывание канатов, на которые те без зазрения совести откидывались спиной, чтобы обратное движение придавало ударам дополнительную мощь, повизгивание кожаных подошв по обтянутому клеенкой рингу, еще влажному после того, как с него стерли тряпками кровь, оставшуюся от предыдущей пары. Однако зрителей эта возможность не занимала. Стоило прозвенеть гонгу, а обнаженным девушкам – превратиться в две напряженные, готовые в любой миг распрямиться пружины, как публика, не сговариваясь, снова повскакивала со своих мест и принялась яростными криками и оглушительным свистом подбадривать обеих.
      Ярослава поморщилась и возмущенно огляделась по сторонам, но когда взгляд ее упал на Станислава, тот увидел, что девочка улыбается.
      Если в зале царили хаос и безвременье, вдохновляемые алчностью, похотью и азартом, то внутри ринга все было подчинено прагматичным законам времени, расстояния и скорости, точнее, быстроты. Так в результате Клеопатра прочно заняла место в центре и выжидала перед очередной атакой, гоняя ни на миг не останавливающуюся Марию Магдалену по углам. При этом пепельная блондинка в основном уклонялась от ее редких выпадов, никак сама не решаясь перейти в нападение.
      В первые же мгновения боя Клеопатра призвала на помощь силу своих длинных ног, однако прямые удары в живот верткой противницы всякий раз встречали пустоту. Удар с резким разворотом бедер был встречен болезненным локтевым блоком, от которого Клеопатра со стоном отпрянула и едва успела поставить преграду на пути разящего кулака, нацеленного точно ей в челюсть. К недовольству уже входившей во вкус Ярославы, быстрой победы у ее смуглотелой избранницы не получалось.
      - Противоборство христианства и язычества во всей своей первозданной красе! – ликовал лорд Доджсон, показывая Станиславу поднятый вверх большой палец. – Не хватает только львов и секущих по ногам острыми ножами тяжелых колесниц! Кстати, у меня одно время была идея провести нечто подобное в Колизее.
      - Львов не нашли?
      - Итальянские партнеры не поддержали. Они, к сожалению, были правы: в нашем деле конспирация – превыше всего. Хотите еще пива?
      Станислав отказался и стал наблюдать за продолжением боя.
      Раунд продолжался пять минут. Когда невидимая рука ударила в гонг, Станислав впервые заметил, что на ринге, кроме гладиаторш, все это время присутствовал судья – импозантного вида пожилой джентльмен в традиционных для боксерских поединков черных брюках, белой рубашке с длинными рукавами и черной бабочке под острым подбородком. Джентльмен был лысоват, худощав и крайне подвижен, отчего напрашивался на сравнение с кем-нибудь из представителей пернатых. Наверное, как большой профессионал, во время боя он перемещался от угла к углу и всячески старался не влиять на ход поединка.
      - Хорошая у него, должно быть, работа, - вслух заметил Станислав, с благодарностью принимая из рук новой официантки запотевшую бутылку с дымящимся горлышком. – Я имею в виду судью.
      - Довольно одиозная фигура в нашем нелегком бизнесе, - откликнулся лорд Доджсон, помогавшей Ярославе налить в бокал со льдом пенящейся колы – от помощи официантки он решительно отказался. – Знаете, сколько ему лет? Ни за что не догадаетесь. Семьдесят два года. В пятьдесят с небольшим спарринговался с Мухаммедом Али и, насколько мне известно, так и не был им бит. Не знаю, насколько этому можно верить, но говорят, что он послужил прототипом агента 007.
      - Джеймса Бонда? – чуть не подавилась льдинкой Ярослава.
      - Его самого. Кстати, вполне может статься, так как на службе Ее Величества он провел без малого два десятка не самых худших своих лет. И зовут его тоже Джеймс. Вот только фамилия у него ирландская – О’Нили. Не приходилось слышать?
      - Нет, кажется. А в какой связи?
      - Одно время ходили слухи, будто он замешан в убийстве Дианы.
      - Вы так серьезно говорите об убийстве?
      Лорд Доджсон взглянул на Станислава как на человека, только вчера прилетевшего с другой планеты, причем не сумевшего совершить мягкой посадки. Пожав плечами, он пробурчал что-то насчет того, каким слабым оказывается мозг хомо сапиенса под воздействием вездесущей пропаганды.
      Кроме судьи в перерыве между раундами Станислав заметил и то, что перед ними сражаются не просто девушки, а девушки обнаженные. Во время первого поединка он следил лишь за их движениями и старался понять тактику, совершенно отключившись от всего остального. Нагота была приятным дополнением к этому необычному зрелищу, но дополнением неотъемлемым. Сейчас, когда Мария Магдалена, разметав руки по канатам и встряхивая ляжками, сидела на табурете в дальнем углу ринга, а неопределенного возраста и пола секундант с бритой головой обмахивал ее мокрым полотенцем и что-то быстро-быстро говорил, то и дело заглядывая в запрокинутое лицо, Станислав подумал о том, какие чувства может испытывать мужчина, которому она по доброй воле отдается в постели. Вернувшаяся в этот момент Сара навела его на мысль, что некоторые ощущения от подобной близости он познал на собственном опыте, когда она сегодня (Неужели это было по-прежнему сегодня? Нет, судя по часам, уже вчера) вышла к нему из ванной в гостиничном номере. Кстати, вот кто наверняка может пролить свет на некоторые аспекты происходящего, вот кто знает эту кухню изнутри даже лучше, чем сам шеф-повар – лорд Доджсон.
      - А каковы будут твои прогнозы на этот бой?
      - Мои? – Она поправила прическу и небрежным жестом отослала приблизившуюся было официантку. – Победит дружба.
      - Почему?
      - Дружба всегда побеждает. Видите вон ту, что называет себя Клеопатра? Это ей я обязана тем самым шрамом, о котором обещала тебе рассказать. И произошло это года два тому назад именно здесь. И ничего. Не могу сказать, что мы с тех пор дружим семьями, но злобы я на нее не держу. Да и работа у меня теперь, несмотря на все минусы, не такая скотская, как у нее. А тогда я тоже этого не понимала и даже умудрялась получать удовольствие от участия в столь высоко, как мне казалось, оплачиваемом мордобитии. Да и от поклонников отбоя не было. Если бы нас могли легализовать, в Интернете только и было бы разговоров, что он нас – несокрушимых амазонках.
      - А сегодня разве Интернет про вас молчит? – искренне удивился Станислав, хотя сам ни о чем подобном никогда не читал и не слышал.
      - Ты, похоже, не отдаешь себе отчета в том, что представляют собой тайные общества, не те средневековые, о которых рассказывается в полуфантастических книгах, а реальные, современные. Тут все куда как серьезнее, чем фильмах о сектантах. И пусть тебя не обольщает то обстоятельство, что с тебя до сих пор не взяли подписку о неразглашении…
      - …взяли-взяли, - вмешался лорд Доджсон, как будто и не прислушивавшийся вовсе к их разговору. – Только он сразу же забыл о контакте, как только его подписал. Продолжайте, продолжайте, беседуйте, я не хотел вам помешать!
      Про контракт Станислав помнил. Как помнил он и их с лордом Доджсоном разговор в Москве, в не проснувшемся еще «Марриотте». Первый и пока последний, непосредственно касавшийся целей и сущностей сделанного ему делового предложения.
      - И все-таки мне как-то не верится при взгляде на эту разношерстную толпу довольно известных, а тем более совершенно не известных людей, что, например, сегодняшние баталии уже завтра не станут достоянием гласности, как выражаются у нас в России.
      - Тогда не поленись купить завтрашние газеты или хотя бы прочитать те, которые положат под дверь твоего номера, или посмотреть телевизор. Если ты натолкнешься хотя бы на одну заметку по этому поводу, я продам свой бизнес и уйду в монастырь. Причем мужской.
      Ярослава из солидарности прыснула и хитро посмотрела на Станислава.
      - Ладно, - примирительно  отмахнулся он. – Не стану спорить со специалистом. А тем более с женщиной. Но все-таки ответь мне как специалист и как женщина: если на минуту отвлечься от упомянутой мифической дружбы, у кого в этом бою больше шансов?
      - Шансов проиграть предостаточно у обеих, - снова ответила Сара загадкой. – Шансов выиграть значительно меньше.
      - А если серьезно?
      - Серьезно. Клеопатра сильнее физически да и ума ей не занимать. Не говоря уж об опыте. Вы не помните, сколько она выходит на ринг? – обратилась Сара к снова закурившему лорду Доджсону. Только сейчас Станислав поймал себя на мысли, что их хозяин может, как обыкновенный смертный, переживать за исход поединка и терзаться сомнениями о правильности сделанного выбора.
      - Лет пять, не меньше. Думаю, если ей удастся победить, а потом еще выиграть финал, то этот турнир будет для нее последним.
      - Загнанных лошадей пристреливают? – невесело пошутил Станислав.
      - Нет, зачем же так жестоко! – Лорд Доджсон закашлялся дымом и поморщился. – Откроет какой-нибудь фитнесс-центр, будет сниматься в рекламе. Безбедная старость ей обеспечена.
      - До старости ей далеко, - по-женски возмутилась Сара. – К тому же я не считаю, что ей удастся победить в финале. Или даже дойти до него. Мария Магдалена слишком неудобная для нее противница.
      - По росту? – догадалась Ярослава.
      - По всему. Прежде всего, по технике…
      Начавшийся в этот момент второй раунд тут же опроверг ее слова: Клеопатра поймала попытавшуюся было поднырнуть к ее ногам девушку и, зажав в замок шею, повалила на ринг. Зал взорвался овациями.
      - В частности, она еще опаснее, чем Клеопатра, в ближнем бою, - невозмутимо продолжала Сара. – Ну, что я говорила!
      Это уже относилось к тому незаметному удару под ребра, от которого могучая арабка была вынуждена отпустить захват и сама вспомнить об обороне. Некоторое время обе женщины, лежа на ринге, пытались под улюлюканье публики достать друг друга рукой или ногой.
      - Да и оборона у нее поставлена получше. – Сара как будто случайно коснулась ладонью колена Станислава. – Мне рассказывали, что в свое время ее, когда она еще не знала наверняка, стоит ли продолжать заниматься атлетизмом или переквалифицироваться в гладиаторши, убедили сделать перерыв в тренировках и съездить на месяц в Монголию.
      - А там-то что делать? – искренне удивился Станислав, всегда представлявший себе эту страну как большой и серый Дворец Съездов, стоящий посреди степи и окруженный старенькими прокопченными юртами. – На лошадках кататься?
      - Сразу видно, что вы далеки от мира боевых единоборств! В Монголии, в местечке Тамч, почти на границе с Китаем, куда, как я слышала, почти не на чем добираться, кроме как на верблюдах, не боящихся пустынь, или на вертолете, находится одна из самых жестоких школ алтайского кунг-фу. Самое интересное, что у нее нет даже своего названия. Собственно, я даже не уверена, действительно ли это кунг-фу. Как бы то ни было, тамошние учителя исповедуют презрение к боли и концентрацию на атаке. Об обороне учат думать в последнюю очередь. Логика простая: если успешно прошла атака, оборона ни к чему. Обратите внимание, что она делает! Видите?
      На ринге происходило избиение Клеопатры. Обе противницы уже встали на ноги, и теперь Мария Магдалена превратилась в живой автомат, наносивший один удар за другим, почти не глядя, не экономя силы, монотонно, пропуская редкие встречные, так, словно тренировалась на манекене. Клеопатра явно поняла, что ей с подобным напором не совладать, и прилипла к канатам, отчаянно защищаясь и надеясь, что в конце концов этот шквал иссякнет сам собой.
      - Одним словом, - продолжала Сара, - приехав на месяц, она осталась там на год. После этого единственной проблемой тренера, знаменитого в прошлом бойца каратэ Зденека Новицки, который поначалу громче всех настаивал на этой поездке к лютым монголам, было заставить ее вернуться обратно. Завистники потом распускали слухи, будто школа тут ни при чем, а виной всему любовь, вспыхнувшая между Марией Магдаленой и одним из тамошних преподавателей. Я готова этому поверить, однако когда она, наконец, вернулась в Европу, всем стало ясно, что время тренировок не прошло даром. А за Зденека она потом вышла замуж.
      - А теперь самое время рассказать нашим гостям о Клеопатре, - перебил ее лорд Доджсон. – Атака атакой, но даже в Монголии не могут научить побеждать на одном дыхании.
      Станислав тоже заметил, что Мария Магдалена сдает позиции на ринге. Клеопатра выдержала натиск и, почувствовав, что удары делаются более вялыми и менее точными, пустила в ход ноги. Отсиживание в глухой обороне позволило ей сохранить достаточно сил на несколько эффектных прыжков, в результате которых она не только «вырвалась из окружения» на свободное пространство, но и сумела сразу установить наиболее удобную для себя дистанцию. Мария Магдалена увидела, что в одночасье утратила преимущество ближнего боя, и попыталась устремиться в очередное преследование, но страшный удар ногой опрокинул ее на пол вместе со своевременно подставленным блоком. Мгновение казалось, что она проиграла бой, и сейчас взбешенная Клеопатра сотрет ее на глазах орущей публики в порошок. Экзекуции и здесь не получилось. Марии Магдалене помогло не чудо и не гонг, который почему-то запаздывал. Ее выручила умелая подножка. Клеопатра всей своей массой грохнулась на ринг рядом с ней, и в следующую секунду влажные тела женщин сплелись в стонущий от боли и напряжения клубок. Гонг все-таки прозвучал, и судья бросился разнимать увлекшихся драчуний.
      - А этот лысый секундант Марии и есть Зденек? - на всякий случай поинтересовался Станислав.
      - А вы его разве не знаете? – Сара подозвала официантку и взяла себе, а заодно и Ярославе, колы. – Он снимался в некоторых недавних английских боевиках. Довольно успешно, надо сказать. Поговаривают, что ему предложили перебраться в Голливуд. Должен же кто-то наконец сменить успевшего всем изрядно поднадоесть Ван Дама.
      - А я слышал, что ему заодно предложили получить ирландское гражданство и стать в ряды бойцов за отделение от Великобритании. – Лорд Доджсон с сожалением взглянул на докуренную сигарету и отправил ее дотлевать в пепельницу. – Роль террориста в «Белом волке» удалась ему особенно.
      - Вероятно, до нас эти фильмы еще не дошли, - предположил Станислав.
      - А я «Белого волка» смотрела! – вспомнила Ярослава. – Там еще начинается с того, что женщину-террористку вешают на мосту.
      - Да-да! – подхватила Сара, словно поняв русский. – Зденек играет мстителя за свою жену и тоже становится матерым террористом.
      - И когда вы только все это успеваете… Ну так что насчет Клеопатры?
      - Дочка эмигрантов из Саудовской Аравии. Отец возглавлял один крупный банк и с детства обеспечивал дочери свободу выбора, которой всегда не хватало ее соплеменницам на родине. Занималась гимнастикой и греблей. Отсюда и такие плечи. Потом ее отца убили. Прямо на Оксфорд-стрит, среди бела дня, расстреляли в упор, когда он выходил из машины, чтобы сделать рождественские покупки. Клеопатре тогда лет пятнадцать было. Большие деньги кончились, привычки к большим тратам остались, ну девочка и покатилась. Наркотики, плохая компания, уличные драки – замкнутый круг, одним словом. Выход был один – за решетку. Так и получилось. Тюрьма неожиданно пошла ей на пользу. Была она хоть и женская, но за себя стоять приходилось каждый день. Свободное время, которого было много, короталось в спортивном зале. Там же ей привили любовь к себе подобным. Лесбос в женских тюрьмах – дело, как вы знаете, обычное. В любовницы ее взяла местная атаманша, прозвище которой Клеопатра и сделала впоследствии своим собственным. Атаманша была из Бразилии, так что когда настал срок выходить на свободу (а просидела она в общей сложности два года), Клеопатра будущая отправилась вместе с Клеопатрой нынешней на родину к последней. Там она, опять-таки по рассказам, активно занялась капоэйрой, который, как известно, завезли с собой чернокожие рабы из Африки…
      - Правда, подтверждения этому нет, - заметил с видом знатока лорд Доджсон. – Во всяком случае этнического. Рабов везли в Бразилию из Анголы и Мозамбика, а в этих странах ничего подобного капоэйре сегодня нет и в помине.
      - Самобытности капоэйры никто не отрицает, - кивнула Сара. – Например, многие приемы даже сегодня проводятся со связанными на груди или за спиной руками. Считается, что когда рабы на бразильских плантациях решали бежать, они могли, опираясь на связанные руки и превращая все свое вытянутое тело в оружие, подкашивать сразу несколько надсмотрщиков, вскакивать на ноги и либо добивать поверженных, либо, не тратя время, скрываться в джунглях.
      - И становиться добычей «маленьких обезьян», - пошутил Станислав, но остался непонятым.
      - Вы и сами можете видеть, что в поединке Клеопатра предпочитает использовать ноги и действовать на дистанции. Именно эти ограничения и именно в бою против Марии Магдалены, я считаю, окажутся решающими.
      - А вы сделали ставку? – спросила Ярослава.
      - Ни разу не ставила на себя, когда выступала на помосте, и никогда - после. Не знаю, почему. Не могу себя заставить и все. Хотя могла бы, наверное, неплохо на этом заработать. Как правило, мои прогнозы сбываются.
      Третий тайм показал, что не всегда. Клеопатра полностью захватила инициативу в свои руки, точнее, действительно, ноги, которые работали у нее, как молоты, и Мария Магдалена впервые удостоилась освистывания своими недавними поклонниками. Она ушла в глубокую оборону и выстояла под сильнейшими ударами лишь за счет того, что умудрялась вовремя сокращать дистанцию и переходить в клинч. Лорд Доджсон был вне себя от удовольствия. Сара помалкивала, наблюдая. Ярослава ехидно поглядывала на Станислава, а тот морщился при каждом пропущенном пинке, но чего-то все же ждал. В очередном перерыве он поинтересовался, сколько может быть раундов.
      - Теоретически – сколько угодно. Задача одна – заставить противника сдаться. Обычно в полуфиналах девушки стараются действовать наверняка, чтобы не расходовать лишние силы, но торопятся закончить бой уже в первом раунде, поскольку перед финалом у них будет довольно короткая пауза.
      - Насколько я понял, противницей победительницы в этой паре будет Пантера из предыдущего боя? Выходит, у нее значительно больше времени для того, чтобы восстановиться.
      - Нет, Пантера прошла только в полуфинал. На самом деле она окажется в менее выгодном положении. Но по традиции подобные вещи решаются заранее жеребьевкой.
      - Но тогда имеет смысл в любом случае делать ставки на победительницу в этой паре – у нее преимущество. Какой смысл?
      - Весьма простой. Вы просто никогда раньше не видели, как проводятся такие турниры. На самом деле любая из этих девушек может хоть и выйти победительницей, но получить такую травму, что никакой отдых не сможет ей помочь. Она будет обречена.
      - Но тогда, наоборот, все смогут поставить на Пантеру и выиграть!
      - Опять-таки вряд ли. Посудите сами, если все ставят на одну, сумма выигрыша перестает быть интересной в принципе. Поэтому всегда найдутся те, которые пойдут вопреки видимой логике и в случае проигрыша Пантеры сорвут неплохой куш. Кроме того, многие из знатоков заранее делают ставки не только на исход каждого поединка, но и на финальный результат. Они могут отозвать ставку, но едва ли станут это делать, поскольку в случае угадывания призовые деньги будут весьма и весьма ощутимыми.
      - Я вам, кажется, не упомянул, - вмешался лорд Доджсон, что ставки, сделанные загодя, ценятся выше, нежели те, что делаются перед самым боем. Считается, и правильно, что чем ближе к бою, тем более предсказуем результат. Как и в любом деле, риск поощряется.
      Станислав никогда прежде не интересовался тотализаторами, не ходил на скачки и даже на тараканьи бега, а услышанное за сегодняшний вечер укрепило его в намерении и впредь воздерживаться от азартных игр. Правда, если он все же угадал со ставкой…
      Следующий раунд оказался последним. Закончился он уже через минуту после начала, причем совершенно неожиданно для всего зала. Одни уже праздновали победу, потому что Клеопатра снова захватила лидерство и буквально отшвыривала немощную противницу на канаты, другие махнули рукой на свою любимицу и поставленные на нее деньги, видя, как Мария Магдалена беззлобно сдает позиции, когда она внезапно словно вышла из спячки и несильным, но расчетливым ударом послала противницу в нокаут. Не веря своим глазам, публика вскочила на ноги и стала вместе с судьей отсчитывать секунды. В отличие от бокса, бой закончился на счет пятнадцать. Лорд Доджсон выругался и снова закурил. Ярослава непонимающе хлопала ресницами. Сара смеялась, злорадствуя позору своей обидчицы. Станиславу ничего не оставалось, как аплодировать и ждать финансовых результатов.
      - Это вам, - пробурчал лорд Доджсон, когда к их ряду протолкалась уже знакомая официантка. – Как гостю вам выплачивают призовые сразу. Вы должны расписаться и, если хотите, можете дать девушке на чай. Она не обидится. Больше ста фунтов давать не принято. – Последнее он сообщил удивленному Станиславу почти интимным тоном, поскольку официантка уже была рядом и протягивала на подносике чек, прижатый стопкой новеньких банкнот. Причем именно сотенных.
      Расписываясь, Станислав удосужился взглянуть на причитавшуюся ему цифру. Он выиграл двенадцать тысяч шестьсот фунтов. Вернее, пятьсот, потому что одну бумажку он сразу же вернул вместе с чеком расплывшейся в благодарной улыбке девушке.
      - Не зря говорят, что новичкам везет, - снова дотронулась до его колена Сара.
      Станислав отсчитал пять тысяч и протянул лорду Доджсону. Тот задумчиво посмотрел на деньги, поморщился, но после короткого раздумья взял и сунул в карман брюк. Одному Богу было известно, сколько он только что проиграл. Та же Ярослава, если ей верить, поставила за него единицу с пятью нулями. Кстати, подумал Станислав, не предъявит ли он когда-нибудь ему за это отдельный счет? За иностранцами это водится. Но оставшиеся семь с половиной тысяч все-таки были гораздо осязаемее будущих растрат, и потому настроение Станислава резко улучшилось.
      - А кто у нас встречается в следующем бою? – обратился он к Саре. – Кто будет соперницей Пантеры? Я правильно понимаю?
      - Сейчас в программе небольшая пауза, - ответил на нее лорд Доджсон. – Ставшее уже традиционным шоу новобранцев. Зрелище получше стриптиза. Смотрите сами!
      Он не успел договорить, как на ринг, пролезая между канатами, стали выпрыгивать одна за другой хорошо накаченные, мускулистые девушки разного роста, цвета кожи и комплекции, но все улыбающиеся белоснежными зубами, лоснящиеся не то от пота, не то от специальных масел, и совершенно голые. Об их возрасте можно было судить разве что по лицам, поскольку фигуры у них выглядели одинаково тренированными, отчего младшие казались лет на десять старше, а старшие – вообще безвозрастными прелестницами. Тем не менее про себя Станислав решил, что «новобранкам» от двадцати до сорока, не меньше. Голые атлетки выстроились в ряд и под оглушительную музыку стали принимать всевозможные соблазнительные позы, сочетая упражнения, принятые на конкурсах «Мисс Олимпия», где важен объем мышц и пропорции, с легкой порнографией, демонстрируя все свои очевидные прелести и интимные отверстия. Девушек было восемь.
      - Глаза разбегаются? – игриво поинтересовалась Сара.
      - Когда в одном месте столько наготы, это почти не возбуждает, - отозвался Станислав и вспомнил, что примерно этими же словами отвечал в романе Толстого злополучный инженер Гарин, выбирая, куда бы поехать со своей любовницей. – А зачем у них на запястьях номера? – только сейчас заметил он. – Мы что, должны выбрать самую красивую?
      - Считается, что их сейчас выбирают и оценивают их будущие хозяева, то есть те, кому в дальнейшем готовить их к боям и выводить на помост. Владельцы стойл, так сказать. Не выбранные сделаются свободными агентами и попадут в руки промоутеров, от которых будет зависеть их дальнейшее продвижение.
      - Причем никто не скажет, что лучше, - добавила Сара. – Через промоутеров можно заработать неплохие деньги, но зато с тобой чаще всего будут обращаться по-свински. Обычно девушки предпочитают стойла. Там они живут на всем готовеньком, как принцессы, однако и не имеют таких гонораров, как «свободные». Я побывала и в той и в другой шкуре, и сегодня предпочла бы идти под промоутера.
      - А почему «под» промоутера? – не поняла Ярослава.
      - Мы так говорим. Если ты имеешь в виду постель, то спать с ними, в принципе, необязательно.
      - Но уж если предложат, лучше не отказываться, - наставительно заметил лорд Доджсон, настроение которого от разворачивающегося на ринге зрелища явно улучшилось. – Ты бы какую выбрала, Слава? – Он впервые обратился к девочке с таким прозвищем.
      Станислав ждал, что Ярослава назовет всех, однако та только придирчиво фыркнула и заявила, что ей не нравится ни одна. Потом поинтересовалась, есть ли у лорда Доджсона свое «стойло».
      - Разумеется, дорогая. Скажу по секрету, что называется оно «Альбион», по имени одного из сыновей Ноя, который стал первым поселенцем на этих землях и в честь которого Англия получила свое первое название с эпитетом «туманный».
      - А вы какую из них себе заберете?
      - На самом деле это только считается, будто сейчас происходят смотрины. На самом деле все новобранцы уже распределены. В наш клуб из восьми попадут, скорее всего, две: третий и седьмой номера. Признаюсь, что моего участия в этом выборе нет. У нас подбором занимается специальный человек, который за это отвечает, но с которого потом и спрашивается.
      Под третьим номером приплясывала долговязая девица с маленькой грудью и густым комком светлых волос под животом. Большие глаза из-под прямой челки смотрели наивно и радостно. На нежных щеках алел детский румянец. Станислав усомнился в том, что она готова с честью нести знамя «Альбиона». Во всяком случае, морально.
      - Если ее щелкнуть по носу, она того и гляди расплачется.
      - Я бы не стала забегать вперед, - покачала головой Сара. – Она просто очень молоденькая. Если ее не погубят тем, что сразу же поставят против какой-нибудь Марии Магдалены или той же Клеопатры, когда та очухается, девочка может далеко пойти. У нее хорошие задатки, а жирок еще успеет нагулять. Я слышала, что она как будто воспитывалась где-то в детском доме? – вопрос относился к лорду Доджсону.
      - В приюте для несовершеннолетних, - поправил он. – Год назад она учинила там расправу над пристававшими к ней преподавателями. Видели бы вы физиономии тех двух мужиков. Мне показывали только фотографии, но и по ним можно было судить о ее жестокости. Женщины вообще существа жестокие. Я удивляюсь, почему Святая Инквизиция не брала их к себе на службу. Колдуний и колдунов среди мирных граждан обнаружилось бы гораздо больше. Наши люди забрали ее из приюта, поселили в спортзале и посадили на диету. Раньше она вообще была кожа да кости.
      Номером семь неловко размахивала не менее примечательная особа, отличавшаяся от остальных не только самой аристократичной внешностью актрисы, исполняющей роль наследной принцессы в общественной бане, но и слабее всех выраженной мускулатурой. Такое тело, как у нее, получается в результате нескольких лет занятия шейпингом, но уж никак не работой с тяжестями. Озорной взгляд, рыжие кудри до плеч, подпевающие в такт музыке пухлые алые губы. Тут, похоже, удивилась даже Сара.
      - Извините меня, конечно, но с каких это пор вы стали разводить куколок? – не слишком вежливо осведомилась она, однако лорд Доджсон пропустил ее тон мимо ушей.
      - Не правда ли, она очаровательна! Признаться, Слава, я полагал, что ты выберешь именно ее. Разве нет?
      - Кукла, - кивнула девочка и улыбнулась Саре.
      - Что бы вы понимали! Надеюсь, хоть вы, друг мой, разделяете мое мнение?
      - До тех пор, пока не увижу, как ее втаптывают в ринг. Выбор вполне понятный, но все же весьма неожиданный. Признайтесь, ее тоже нашел ваш человек или все-таки вы сами?
      - Я бы так не ставил вопрос. – Лорд Доджсон был определенно рад избранной теме. – Иногда судьба сама сводит нас с нужными людьми. Кстати, - он сделал паузу и задумался, - почему бы и в самом деле не назвать ее «Куколкой»? Ведь куколка – это необязательно игрушка. Это еще и то, из чего потом вылупливается бабочка, если не ошибаюсь. А пока не вылупилась, кто знает, какая она будет. В этом есть и загадка и напряженность. Браво, Сара! Так на чем я остановился?
      - На судьбе и нужных людях. Она тоже дитя приюта?
      - Нет, у Куколки история поинтересней. Вам когда-нибудь приходилось слышать о современной работорговле, друг мой?
      - Периодически. Как правило, говорят, жертвами становятся наивные девушки из Восточной Европы девушки. Уж не русская ли она случаем?
      - Нет, но вы почти угадали. Из Будапешта. Поехала как-то с подругой в Египет искупаться на Красном море, а заодно не могла не заехать в Гизу взглянуть на пирамиды. Ну и взглянула… Верблюд с лихим наездником умчал ее Бог весть куда, только ее и видели.
      - Мне рассказывали о таких проделках бедуинов, но когда я сам их увидел, удивился, почему нельзя спрыгнуть. Верблюды-то не такие уж и высокие.
      - А вы на них взбирались? Нет? Тогда не делайте скоропалительных выводов. Сверху все видится не так, как снизу. Кроме того, верблюд может бежать весьма резво, и свалиться ему под копыта едва ли кто решится по собственному желанию. Тем более хрупкая девушка.
      - Из этого мы можем сделать вывод, что на момент похищения Куколка не обладала теми данными, которые мы можем лицезреть сегодня? Хотя, по сравнению с остальными, она и сейчас смотрится не слишком внушительно.
      - Вы совершенно правы. Куколка росла в приличной семье, хорошо училась, и по жизни ей не приходилось никому ничего доказывать. Тем более силой. А тут такое ужасное приключение! Как бы то ни было, когда меньше года спустя я увидел ее на аукционе в Венеции, она прекрасно ругалась по-арабски, с удовольствием показывала себя во всех возможных и невозможных ракурсах, пела по-итальянски и пятьдесят раз могла без остановки подтянуться на турнике.
      - Уж не на тот ли аукцион вы вели… свою спутницу? – чуть не проговорился Станислав, но лорд Доджсон сам поправил его.
      - Алеся сама хотела попробовать себя в роли лота, - просто сказал он. – Не помню, говорил ли я вам, но при всей своей внешности она была наркоманкой со стажем и порядком мне надоела с вечными фокусами и закидонами. Но это уже другая история. А у вас хорошая память, друг мой!
      Станислав пожал плечами и сделал вид, будто приготовился слушать продолжение. На самом деле он сопоставлял в уме одному ему известные факты, которые теперь воспринимались им самим словно пришедшие из другой жизни.
      - Смотрите, смотрите, что она делает! – воскликнула Ярослава, указывая на ринг.
      Куколка демонстрировала свою растяжку. Стоя на левой ноге, она с помощью рук поднимала выпрямленную правую выше головы, отпускала руки и оставалась в такой позе, пока не решала наклониться вперед, не выходя из шпагата, касалась руками пола и становилась на них, переводя шпагат в горизонтальное положение. Таким образом она описывала полный круг и оказывалась стоящей уже на правой ноге с поднятой выше головы левой. На этот трюк уходило значительно меньше времени, чем на его описание, и впечатление он оставлял незабываемое. Ничем подобным остальные девушки похвастаться не могли, хотя две из них и поспешили присесть в продольные шпагаты. Глядя на них, Куколка без помощи рук сделала то же самое, после чего оторвала заднее колено от пола и позволила всем удостовериться в том, что так называемый «отрицательный» шпагат для нее тоже не составляет труда.
      - Природная гибкость, - прокомментировал лорд Доджсон. – Доведенная под руководством наших специалистов до совершенства. Поверьте мне, подобное преимущество дорогого стоит. Подтвердите, Сара.
      - С удовольствием. Конечно, на одной растяжке, какой бы превосходной она ни была, далеко не уедешь, поскольку противница может быть опытнее, быстрее или сильнее, но как резерв при общих равных такая гибкость – ценное качество.
      - При том, что все остальное можно развить тренировками, - уточнил лорд Доджсон. – Нет, что и говорить, хорошая девочка! Очень хорошая. Не могу сказать, что досталась она нам по дешевке, но с учетом удачной сделки с Алесей она обошлась значительно дешевле той суммы, которую мы в состоянии запросить за нее сегодня. Хотя этого мы делать не будем, поскольку со временем она определенно проявит себя с наилучшей стороны и будет стоить еще дороже.
      - А могу я поинтересоваться? – вспомнил, о чем давно хотел спросить Станислав. – А где живут ваши гладиаторши?
      - На земле, это уж точно! – рассмеялся собственной шутке лорд Доджсон. – В облаках ни одна из них уже не витает, какой бы молоденькой она ни была.
      - Я, как вы понимаете, имею в виду несколько другое. У них обычная жизнь, как у всех у нас, или, как в плохих боевиках, их отрывают он внешнего мира, лишают личности и выпускают из клеток только на ринг?
      - А разве у нас, как вы говорите, друг мой, нормальная жизнь? Разве мы не держим сами себя в клетках моральных устоев и на цепях общественного мнения? Разве свобода не ассоциируется у нас с запахом крови и дешевого вина?
      Их разговор прервали. Перерыв закончился, и бравурные аккорды из динамиков, развешенных под невидимым с такой глубины потолке, дали знать о приближении новой схватки. Станислав попытался было что-то ответить собеседнику, однако тот лишь усмехнулся, показал на свои уши и безнадежно махнул рукой.
      Голых и раскрасневшихся от усилий понравиться девушек сменил на ринге молодой человек в смокинге, который поприветствовал собравшихся от имени анонимных устроителей этого турнира («которых все и так прекрасно знают») и сообщил, что наступило время второй полуфинальной схватки. И первой пригласил занять свое место в белом углу (в отличие от бокса, где, насколько помнил Станислав, ринг делился на красный и синий углы, здесь друг другу противостояли белый и черный) «неоднократную чемпионку и обладательницу титула “Буря и Натиск” Багиру». Станислав подумал, многие ли из присутствующих в зале отдают себе отчет в том, что, по сути, предстоящий бой можно назвать «масло масляное». Хотя, кто знает, очевидно, Киплинга в Англии знают лучше, чем на Западе в целом.
      - «Буря и Натиск» - это что-то серьезное? – поинтересовался он у поднявшейся вместе со всеми со своего места Сары.
      Зрители приветствовали появление первой претендентки стоя.
      - Более чем! – Она почти кричала, но ее едва было слышно. – Его удостаивается та, кому трижды удалось выиграть на подобном турнире. Подряд. Багира – вторая, кто смогла это сделать за всю историю проведения состязаний. Вообще же она побеждала пять раз. Если победит и сегодня, установит рекорд. Как она вам?
      Станислав увидел подходящую к рингу уверенным быстрым шагом женщину неопределенного, но явно не юного возраста, невысокую, кряжистую, с буйной копной соломенных волос, едва прикрывавших широкие плечи, с которых уже соскальзывал блестящий шелковый халат. Оставшись обнаженной, Багира показалась ему мало соблазнительной, скорее отталкивающей своей чудовищной мускулистостью, которая принесла бы славу любому мужчине, однако уродовала женское тело. Как ни странно, похоже, он был здесь единственным, кто обращал на это внимание. Публика ликовала. Сидевшие, вернее, теперь стоявшие, неподалеку голливудские дивы отчаянно свистели, показывая ослепительно белые, почти настоящие зубы.
      - Лесбиянка! – крикнул он Саре.
      - Наверняка! – Она восприняла это как вопрос и неопределенно пожимала плечами. – Мужчина с ней просто не справится!
      Благодаря широкой грудной клетке, мощным коротким ляжкам и забавно выпяченным назад круглым ягодицам Багира напоминала сорвавшегося с цепи молодого бычка. На ногах у нее были голубого цвета мягкие мокасины, прикрывавшие щиколотки и придававшие всей ее грозной фигуре странный комизм.
      Появившаяся следом за ней на ринге Пантера, изначально казавшаяся Станиславу невысокой и плотно сбитой, выглядела теперь чуть ли не жалкой дылдой. Разминавшаяся в своем углу Багира даже не удостоила ее взглядом. Она знала, что сильнее, знала, что победит. А если противница по недоразумению окажет малейшее сопротивление, разорвет на куски. Она даже улыбалась, выхватывая из толпы в зале знакомые лица. Сара, та даже помахала ей, и Багира как будто кивнула ей в ответ.
      - Вы знакомы? – крикнул Станислав.
      - Еще бы! Свой первый финал она выиграла потому, что я проиграла. А в другой раз как следует отомстила той, из-за которой я была вынуждена уйти с помоста. Можно сказать, что теперь мы подруги. Вы не позовете официантку? Я хочу пива.
      Не успела она отпить и двух глотков, как поединок закончился под дружное «ах!» зала, сменившееся недовольными криками и улюлюканьем. По удару гонка Багира ринулась на противницу, заставив ее машинально отступить, что оказалось фатальной ошибкой: получив удар в живот и тут же – снизу в челюсть, Пантера отлетела на канаты и как в замедленной съемке стекла по ним на пол. Зрители были вне себя от разочарования. Даже те, похоже, которые болели за Багиру. Сопровождаемая дружными возмущенным гомоном, она, не на кого не глядя и исполненная чувства собственного достоинства, помахала могучей, сжатой в увесистый кулак рукой, набросила на плечи халат и, пританцовывая, отправилась восвояси.
      - Страшная барышня, - только и сказал лорд Доджсон, по лицу которого нельзя было прочитать, ставил ли он на кого-нибудь в этом бою.
      У Станислава тоже пересохло в горле. Сара предложила отхлебнуть у нее из бокала. Холодное пиво горчило и не утоляло жажду.
      - Вот теперь, похоже, у Марии Магдалены и впрямь мало шансов, - вздохнула Сара. – Багира все сделала по науке: завершила бой в самом начале первого раунда и по-прежнему свежа и готова биться, сколько понадобится.
      - Почему вы вздыхаете, если у вашей подруги есть все шансы победить? Кстати, что вы можете сказать по ее стиль?
      - Никакого стиля. Природное чутье, сила и ярость перед лицом опасности. У меня при взгляде на нее иногда складывается ощущение, что чем более грозной выглядит соперница Багиры, тем меньше у нее шансов победить. В древнем Риме Багиру назвали бы «машиной для боя».
      - Неужели она никогда в жизни не проигрывала? – подала голос Ярослава. У девочки после всего увиденного здесь за вечер сверкали глаза и пылали щечки. Она даже говорила теперь правильно и с почти английским акцентом.
      - Не знаю, как в жизни, а на помосте я еще никогда не видела ее поверженной, - призналась Сара. – Три года назад она выбыла из турнира, потому что получила травму. Потом трижды становилась чемпионкой. Не вижу, что может помешать ей сделаться чемпионкой и в этот раз. Публика относится к ней со смешанными чувствами: она приносит минимальные дивиденды, потому что всегда выигрывает.
      - Вы подсказали мне интересное решение, - усмехнулся Станислав. Он подозвал девушку, принимавшую в паузе последние ставки и отдал ей все семь с половиной тысяч фунтов, которые не так давно казались ему верхом достатка. – Что легко приходит, пусть легко и уходит. Рискнем, - добавил он, заполняя купон.
      - Не думаю, что вы так уж рискуете. – Сара отвернулась к лорду Доджсону, который в этот момент о чем-то ее спрашивал.
      Пауза затягивалась. Вероятнее всего, Мария Магдалена не успевала собраться с силами после нелегкой победы над Клеопатрой. По залу шарили разноцветные лучи прожекторов. Ринг оставался пустым.
      - Какие у нас планы на завтра? – спросил Станислав, видя, что разговор рядом замер. – Вернее, на сегодня. Если честно, мне бы хотелось выспаться после перелета, смены временных поясов и этого замечательного зрелища.
      - Решим, - не слишком определенно ответил лорд Доджсон. – Вот уже много лет, как мои планы не зависят ни от кого, кроме меня самого. Того и вам желаю, мой друг.
      - Вашими бы молитвами! Однако, насколько я понимаю, мой контракт вступил в силу с момента нашего приезда, и потому я впредь буду согласовывать с вами распорядок свой и Ярославы.
      - За девочку не переживайте. Тебе ведь понравилось у меня, дитя?
      Он сказал «baby», а Станислав знал, как не любит Ярослава это слово, затасканное в песнях и среднего пошиба фильмах. Поэтому он не сильно удивился, когда девочка в ответ выпалила:
      - Нет, я хочу жить вместе с ним. – И ткнула пальчиком в затрепетавшего от гордости Станислава.
      Сара хмыкнула. Лорд Доджсон прогнал с лица вмиг поглупевшую улыбку, собираясь что-то возразить, но в конце концов промолчал и перевел взгляд на дрожащие канаты ринга. А зал уже сотрясали гулкие удары электронных барабанов и вторящие им песнопения дождавшихся своего зрителей. Начинался финал.
      
      
____________________
      
      
Глава 23

Пробуждение – Цена выбора –
Двойной завтрак, заканчивающийся побегом
      
      
      Их разбудили звуки давно проснувшегося города. Пророкотала под окнами машина с испорченным глушителем. Кто-то уронил на асфальт жестяную бочку из-под мусора. Оголтелая собака промчалась в поисках дармового завтрака, жалобно скуля и повизгивая. Громко переговариваясь проехали ей навстречу два велосипедиста.
      Станислав долго не хотел открывать глаза. Прислушиваясь, он старался убедить себя в том, что доносящиеся через приоткрытое окно звуки свидетельствуют о том, что события вчерашнего дня – не застрявший в памяти сон, а нечто действительно случившееся с ним и с его маленькой спутницей в новой стране, предположительно Англии.
      Сейчас ему казалось, что пробуждение в Лондоне должно происходить как-то иначе. Звуки были не английские. Станислав даже представил себе, как поднимает веки и с грустью узнает обстановку своей московской квартиры.
      - А когда мы пойдем завтракать? – послышалось с соседней подушки.
      Станислав встрепенулся, повернулся на другой бок и увидел блаженно потягивавшуюся на белых простынях Ярославу. Одеяло девочки лежало скомканным в ногах. Сама она, нагая и вся в мурашках, лежала на спине, вытянувшись в струнку, и позевывала. Заметив движение Станислава, покосилась на него одним глазом и прикрыла обеими ладонями впалый живот.
      - Мне вчера было плохо, - пожаловалась она и сразу уточнила: - Я три раза за ночь бегала в туалет. Теперь чувствую себя так, как будто ничего не ела с самой Москвы.
      - Который час?
      - Не знаю.
      - Там под телевизором стояли часы. Я их отсюда не вижу. Посмотри.
      Ярослава села, поджав под себя ноги. Пригляделась к указанному месту, но тщетно, и потому, встав на четвереньки, гибко переползла к изножью кровати.
      - Без десяти девять. – Снова легла, где стояла, на бок, ногами к собеседнику. Лениво погладила грудь и почесала одним пальчиком шершавые волосы на лобке. – Если мы сейчас не пойдем завтракать, то я на вас наброшусь и что-нибудь обязательно откушу.
      Станиславу захотелось, чтобы она как можно скорее привела свою угрозу в исполнение. Ее утренняя близость возбуждала его. Девочка пахла нежной свежестью. Совсем не так, как пахнет взрослая женщина, успевшая накануне убрать с лица весь макияж и теперь пытающаяся выгадать лишних полчаса уединения, чтобы вернуть его обратно.
      Он начал незаметно стаптывать с себя одеяло. Не успел, потому что Ярослава опередила его и легла сверху, сев верхом на живот, чуть выше того места, которое ему так не терпелось ей продемонстрировать. Оперлась выпрямленными руками в грудь, не давая подняться.
      - Мне сегодня ночью снилась мама. Она звонила мне по телефону и ругала за то, что я, противная девчонка, бросила ее ради денег.
      - Во-первых, ты не противная девчонка. – Станислав высвободил руки из-под одеяла и положил ладони на худенькие прохладные бедра. – Во-вторых, ты никого не бросала. Ты по-прежнему со мной. А деньги… Кстати, ты не помнишь, куда мы дели вчерашний выигрыш?
      Вместо ответа Ярослава сняла его ладони с бедер, взмахнула ногой и соскользнула на пол. Ее маленькие ягодицы, когда она шла через номер к двери в ванную, забавно терлись дружка о дружку.
      Вернулась она через минуту с мятым пакетом, привезенным ими еще из Москвы. В пакете когда-то лежали его бритвенные принадлежности, которые теперь должны были стоять рядком на полке под зеркалом в ванной.
      Пакет грузно подпрыгнул, когда девочка бросила его на упругую поверхность кровати, и приобрел неровную прямоугольную форму.
      - Здесь все, - сказала Ярослава, снова забираясь на кровать и перекладывая пакет на грудь Станислава. – Не знаю сколько, но много.
      - Там должен прилагаться чек.
      Девочка запустила руку в пакет, достала пачку обтянутых цветной резинкой банкнот, вторую, наконец, вынула сложенную пополам бумагу, заглянула в нее и молча протянула Станиславу.
      Он точно помнил, сколько ему вчера причиталось. Он видел этот чек раньше. Но только сейчас понял, что то был вовсе не сон, прерванный собачьим визгом под окнами.
      - Многовато, - сказал он, возвращая чек сидящей рядом по-турецки девочке и снова закрывая глаза. – Хотя, с другой стороны, почему бы и нет, если получаешь такие деньги в тот момент, когда готов отказаться от последних?
      - Вам их будет достаточно?
      - Для чего? – не понял он.
      - Чтобы больше не работать на лорда Доджсона.
      Эта наивная мысль заставила Станислава резко подняться на локте и выхватить бумагу из рук улыбающейся Ярославы. Цифра в чеке означала не только сумму. За ней стояла возможность. Возможность сказать «нет» всему тому, что осточертело, и «да» - тому, о чем мечталось со стародавних лет жадной молодости. Двести тридцать девять тысяч фунтов стерлингов. Наличными. В старом целлофановом пакете.
      - Об этом надо подумать, - пробормотал Станислав, испытывая странную слабость и не менее странное исчезновение прежнего животного возбуждения. «Если женщин много, они не возбуждают», промелькнуло в памяти. – И куда-нибудь их перепрятать.
      О том, что он стал обладателем этих денег знали слишком многие. Лорд Доджсон, аплодировавший ему, когда была объявлена победительница финальной схватки, но с таким лицом, что истинные его чувства не вызывали сомнений. Сара, искренне удивленная неожиданным исходом поединка и совсем не так искренне радовавшаяся, когда на ее глазах рассеянный Станислав получал причитавшийся ему приз. Десяток-другой соседей по зрительному залу, наблюдавших за теми, к кому подходят девушки с подносами, причем весьма немногочисленные, поскольку большинство собравшихся здесь «экспертов» делало казавшуюся беспроигрышной ставку на Багиру. А вот о том, что Станислав поставил все без остатка на заведомо обреченную Марию Магдалену, до поры до времени не догадывался никто. Лорд Доджсон уже даже встал, чтобы направиться к выходу, когда поднос с чеком проплыл по ряду и внезапно остановился перед виновато улыбающимся Станиславом…
      - А откуда вы знали, что она победит? – спросила Ярослава, когда шла за ним по узкой и крутой лестнице вниз на предполагаемый завтрак. Навстречу им неслись мало аппетитные запахи колбасы и сваренных наверняка вкрутую яиц.
      - Если бы знал, то не поверил бы и прибегнул к помощи логики. – Станислав кивнул вынужденно улыбающемуся консьержу и проследовал в том направлении, куда указывала его смуглый палец с толстым золотым кольцом. – А логика в финале, как ты, должно быть, заметила, отсутствовала напрочь. Багира была обречена на победу.
      - Но она проиграла! – воскликнула девочка.
      - И именно поэтому нам теперь надлежит как следует подумать о нашем будущем.
      Они сели за маленький столик в не слишком уютном зальчике и были вынуждены ждать, пока пожилая официантка (по совместительству, уборщица) принесет и поставит трясущимися руками два блюдца с булочками, крохотными кубиками запотевшего масла и треугольными дольками пахучего сыра. Единственное, что в ней было привлекательного, это правильный английский, доживавший свой век в Англии вместе с ней. Слегка грассируя, она осведомилась, изволят ли гости завтрак английский или континентальный. Разница оказалась в фарфоровой миске овсяной кашей и точной такой же миске, но пустой, сопровождаемой графинчиком нехолодного молока и двумя детскими коробочками корнфлекса. Станиславу досталась овсянка.
      - Думаю, мы продолжим завтрак в каком-нибудь более приличном месте, - заявил он после первой же ложки. – Мы вовсе не обязаны пользоваться тем, что нам предлагает наш экономный хозяин.
      Ярослава охотно согласилась, и они сносно закусили в соседнем кафе, расположенном прямо напротив их гостиницы. Станислав сначала хотел предпринять более пространные поиски, однако по пути спохватился, что деньги остались без должного присмотра в номере. С ними что-то нужно было предпринять, причем предпринять срочно. Наблюдая через окно кафе за входом в гостиницу, он размышлял, каким образом в этой стране общепринятых банковских счетов и кредитных карточек можно распорядиться наличностью. На память сама собой пришла передача о скрытой от обывателя жизни знаменитого магазина Хэрродс. Мало кто знает, что в подвальном этаже этого здания, находившегося, кстати, неподалеку, таится специальный зал, где в бронированных ячейках некоторые клиенты Хэрродса хранят свои секреты. Вариант не лучший, но все-таки предпочтительный по сравнению с ванной комнатой в третьесортной гостинице.
      Допивая кофе, он заметил, как ко входу в гостиницу подкатила слишком знакомая синяя капля, и Сара, уже в обтягивающих брючках и легкой кофте, вошла внутрь. Вскоре она появилась, держа возле уха мобильный телефон и с кем-то переговариваясь. С кем, догадаться труда не оставляло. Она постояла на тротуаре, кивая и оглядываясь, после чего захлопнула крышку и досадливо сжала трубку в кулачке. Через минуту завибрировала трубка на поясе Станислава.
      - Доброе утро. Вы где? – раздался приветливый голос лорда Доджсона.
      - Гуляем. Как у вас дела?
      - Я послал за вами машину. Где вас подобрать? Хотелось бы обсудить наши планы.
      - Вы ведь никогда не строите планов, - напомнил Станислав и сделал знак Ярославе, чтобы она перестала ковырять вилкой в зубах.
      - Где вас найти?
      - Я вижу отсюда огни Хэрродса. Давайте перед входом. Вы тоже подъедите?
      Ему ответили частые гудки. Почти в тот же момент Сара снова вскинула трубку к уху и так, не отрываясь от нее, забралась обратно в машину. Капля взяла с места в карьер.
      - Идем, быстро! – скомандовал Станислав.
      Схватив девочку за руку и показав удивленному официанту, что кладет деньги на стол, он устремился вон из кафе. Оказавшись через пять минут в неубранном еще номере, он побросал все самое необходимое в сумку, засунул на дно пакет с деньгами и повлек Ярославу обратно.
      - Куда мы так несемся? Я еще ничего не успела взять!
      - Похоже, душа моя, нам с тобой на роду написано спасаться бегством и от всех скрываться. Не рассуждай. Просто делай, что я тебе говорю.
      
_____________________
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
Глава 24

Арабески
      
      
      Ярослава висела вниз головой под потолком выложенной холодным серым камнем комнаты и пряди ее длинных волос подметали толстый ворс персидского ковра. Монотонно поскрипывала цепь.
      - Мне больно, - сказала девочка.
      Станислав стоял тут же и гладил затянутой в кожаную перчатку рукой голые ноги своей юной пленницы. Собственно, голой была она вся, от босых, покрасневших от перетяжек ступней до кончиков свалявшихся, второй день не мытых волос.
      Перчатка бесчувственно гладила перевернутый вниз основанием треугольник подрастающих после недавнего бритья волос на твердом бугорке маленького лобка.
      Он надавил указательным пальцем на лобок, и безвольное тело снова начало медленно раскачиваться…

      Девочка стонала, разметав ноги по смятым простыням жесткой кровати. Если бы не эти звуки, доносившиеся из-под мокрого от слюны кляпа, можно было бы решить, что она спит. Глаза ее были зажмурены, руки подняты над головой. Тонкие цепочки, которыми ее запястья и щиколотки были прикованы к столбикам, поддерживающим старомодный балдахин, обнаруживались лишь тогда, когда она резко вскидывала бедра и пыталась увернуться от проникающих внутрь ее нежного естества уверенных мужских пальцев. Другой рукой Станислав держал подрагивающую от нервного возбуждения камеру…
      
      Она поднялась из воды и, потупившись, наблюдала, как стекают по груди и животу белые лавинки снежной пены. Кожа блестела, умножая отсветы многочисленных свечей. Ее хозяину нравилось, когда она принимает ванну при свечах.
      - Не вытирайся и иди ко мне! – позвал знакомый голос.
      Девочка переступила через скользкий край ванны и покорно пошла на зов по холодным плиткам каменного пола…
      
      Катер шел по Темзе. Обыкновенный прогулочный катер, набиравший по несколько десятков туристов и отправлявшийся от причала Вестминстер в сторону Лондонского моста.
      - Здесь, - сказал Станислав, указывая спутнице на оказавшиеся пустыми скамейки на продуваемой всеми ветрами корме.
      Девочка опасливо оглянулась на окошко рубки, в котором виднелась спина увлеченно рассказывающего о первоначальном плане застройки Лондона экскурсовода. Его монотонный голос разносился из хрипловатых репродукторов по всей палубе.
      Не обращая на него больше внимания и всецело полагаясь на своего спутника, она присела на лавку. Деревянная спинка соседней отгораживала ее от любопытных глаз.
      Приподнявшись, она стянула из-под юбки трусики.
      Налетевший порыв ветра задрал короткий подол и разметал челку. Девочка зажмурилась, обратившись запрокинутым лицом навстречу неожиданно выглянувшему из-за туч солнцу.
      Теперь она представляла себе своего единственного зрителя морщинистым и немощным стариком, который вот-вот умрет и обещает оформить на нее свое завещание. Но для этого она должна как следует постараться.
      Она напрягается, пыжится, прислушивается к соблазнительному плеску воды у борта и чувствует, как между разведенных в стороны ног образуется сначала тоненькая, а потом все более мощная и длинная золотистая струйка. Она собирается в лужицу на лавке и стекает на доски палубы.
      - Я делаю это для вас, - вздохнула Ярослава…
      
      Гайд-парк ночью был темен и безмолвен. Табличка при входе со стороны Оксфорд-стрит гласила о том, что в это время он закрыт для посетителей. Тем не менее низенькая калитка была гостеприимно распахнута и звала войти.
      Ярослава боязливо жалась к своему спутнику, облаченному в теплое длинное пальто, весьма уместное этим промозглым осенним вечером.
      Стоявшие впереди деревья казались поджидающими их во мраке великанами.
      - Босиком? – переспросила она в последний раз.
      - Туфли можешь оставить, - равнодушно ответил он, вынимая руку из кармана и опуская ладонь на макушку девочки.
      Ярослава расстегнула непослушными руками пуговицы на куртке, дернула за молнию брюк, с сомнением покосилась назад, где горели окна ни о чем не подозревающих домов и катили по своим делам последние красные автобусы, и присела, расстегивая туфли. Когда она снова выпрямилась, то оказалась в одной длинной рубашке, прикрывавшей ее до колен.
      Спутник молча наблюдал за ее торопливыми действиями.
      Расстегнув и сбросив с плеч рубашку, девочка осталась совершенно голой. Туфли на высоких каблуках только подчеркивали белизну ее озябшего тела.
      - Идем, - позвал он, протягивая ей руку в перчатке.
      Ярослава бросила прощальный взгляд на разбросанную по траве одежду. Кто знает, будет ли она на месте, когда они вернутся? Обычно никто на нее не покушался. Но в Гайд-парк они пришли в это неурочное время впервые.
      - Идем, - повторил он.
      И они двинулись вперед, в темноту, прислушиваясь к шуршанию гравия под ногами и каждый переживая только ему доступные и внятные ощущения…
      
      - Я предпочитаю есть из ее пупка виноград…
      - Так вот почему у нее пупок так сладко пахнет!..
      - А откуда у нее на бедрах эти ссадины?..
      - Это не ссадины. Я люблю иногда полакомиться клубникой с кровью. Тогда я делаю бритвой эти надрезы, макаю клубнику в кровь и ем.
      - Бедное дитя…
      
      Гости уже расселись в шезлонгах вокруг старого мраморного фонтана, когда из-за увитых живописным плющом колонн виллы вышла обнаженная Ярослава. Фонтан представлял собой широкую чашу, над которой располагались две подобные ей, только меньшего размера. Прохладная вода вытекала из верхней и двумя ровными каскадами падала в нижнюю.
      Гости с нескрываемым интересом следили за тем, как девочка легкой походкой пересекает уютную площадь внутреннего дворика и приближается к фонтану.
      Ни на кого не обращая внимания, она поставила на нижнюю чашу одну ногу, ухватилась руками за мраморный выступ средней и, уже мокрая от заструившейся по телу влаги, поднялась на скользкий край. Гости приветствовали ее сдержанными аплодисментами.
      Девочка прошлась по всему периметру нижней чаши, поворачиваясь к зрителям то изящным передком, показывая загорелые маленькие грудки с затвердевшими от холода сосками и лишенный волос гладкий лобок, то упругой попкой, ягодицы которой невинно терлись дружка о дружку и вызывали в присутствующих мужчинах желание разорвать их на две дольки. Потом сошла в воду и несколько мгновений сладострастно изгибалась под искрящимися струями. Наконец опустилась на корточки и легла, отчего над краем чаши стали видны только ее колени и запрокинутая голова. Теперь струи падали ей на лицо, а она ловила их ртом, пила и смеялась.
      Станислав встал с шезлонга. Подойдя к фонтану, он принялся опускать в него специально заготовленный серебряный черпак и наполнять им стоявшие тут же на отдельном столике бокалы. Когда все бокалы наполнились, он предложил гостям угощаться. Восхищению собравшихся не было предела.
      - Шампанское! – восклицали они, спешили к фонтану и подставляли быстро пустеющие бокалы прямо под холодные струи.
      Смотревшая на них из мраморной чаши девочка весело плескалась и поднимала брызги. Многие гости отмечали, что ее юное тело придает напитку особую пикантность…
      
      По бурой из-за покрывавшей ее ковром палой листвы аллее осеннего сада катилась двухколесная коляска. На кожаном сидении с высокой спинкой сидел Станислав. В руках он держал длинный, похожий на черную удочку прут, которым то и дело погонял трех запряженных в коляску девушек. Девушки бежали рысцой, грациозно поднимая колени. Все три были совершенно обнажены, если не считать черных лакированных сапожек да ремней, черными змейками перехватывавших их стройные ноги, узкие талии и хрупкие шеи.
      Первой, задавая тон, бежала Ярослава. Кончик прута чаще всего жалил именно ее покрасневший от этих ударов и влажный от пота крестец. Когда удар оказывался особенно болезненным, она оглядывалась через плечо на погонщика и одним только взглядом умоляла его не бить так сильно.
      Станислав отвечал ей смехом, и безжалостный прут снова рассекал воздух.
      Две другие девушки тоже бежали молча и, только когда аллея стала подниматься на пригорок, задышали тяжело, а на висках у них выступили капельки пота.
      На вершине пригорка Станислав повернул коляску обратно. Проделал он это без единого слова, просто натянув длинные поводья и заставив девушек дружно повернуть головы влево. Стало видно, что в зубах они мертвой хваткой держат черные удила из плотной резины.
      Бежать под уклон было гораздо легче. Но и здесь всем троим приходилось сдерживаться, поскольку стоило одной сбиться с ритма, и конец прута незамедлительно находил самые уязвимые места их разгоряченных тел.
      Когда коляска наконец подкатилась к крыльцу виллы, девушки опустились коленями на колючий гравий и терпеливо ждали, пока их хозяин сойдет на видавшие и не такое старые каменные ступени…
      
      Дрессировка Ярославы происходила на изумрудном, залитом солнцем лугу, на виду у острокрылых бабочек и неугомонных кузнечиков.
      Девочка держала конец длинной бечевки в зубах и бежала по кругу, стараясь как можно выше поднимать колени. Другой конец сжимала в кулаке пожилая женщина в строгом брючном костюме, то и дело устрашающе взмахивавшая черным хлыстом.
      На стволе поваленной сосны сидела неподалеку Станислав и с удовольствием взирал на свою любимую питомицу. Особенно ему нравилось, какой силой налились в последнее время ее стройные ноги.
      Ярослава, нагая и прекрасная в шлейфе раздуваемых ветром волос, бежала, опустив руки по швам и глядя строго перед собой. Ей не терпелось закончить дрессировку и смыть пот под струями холодного душа. Но она знала, что не в праве решать, когда ее отпустят, и внимательно слушала команды дрессировщицы.
      - Колено выше! Спину держать! Не опускать подбородок! Четче шаг! Зубы не скаль!
      Лимонная бабочка увязалась за ней следом, но была сбита на лету случайным ударом хлыста…
      
      Лучи утреннего солнца окрасили кирпичные стены соседних домов красной охрой и превратили видимую из окна часть улицы в застывшие языки пламени.
      - А почему вы не хотите вернуться в Москву? – переспросила девочка, решившая, что он не расслышал ее первого вопроса.
      - Меня удивляет, почему об этом говоришь ты. Разве тебе здесь не нравится?
      - Нравится. Но я скучаю и ничего не могу с этим поделать. А вы разве не скучаете?
      - По чему? По милиции? По тем, кто наверняка уже успели выйти на наш с тобой след и потеряли его в Шереметьево, как гончие, остановленные бродом.
      Она прикусила язычок, вспомнив, что предшествовало их отъезду. Его руки уже спустили с ее плеч простыню, и теперь она стояла перед окном, как всегда, обнаженная и податливая. Хотела повернуться, но он не позволил. Наклонил вперед. Она уперлась обоими локтями в подоконник и смахнула упавшие на лицо пряди. Его теплые ладони ласкали ее спину.
      - К тому же, они могли выяснить, что на моей совести не только те двое ментов и твоя мать, но и…
      - Моя мать?!
      Она попыталась обернуться, но он цепко держал ее за волосы, не позволяя сделать без боли ни единого движения.
      - И не только она. Но сейчас это не имеет ни малейшего значения. Считай, что все это тебе только приснилось. У нас другая жизнь, и я считаю, что ты тоже заслужила ее. Ты ведь любишь меня?
      - Люблю, - по привычке ответила девочка и растерялась: - Вы ведь пошутили?
      - Конечно, пошутил. – Он отпустил ее волосы и положил обе ладони на прохладные ягодицы. – Синдерелла, – добавил он, назвав по имени, данном ей во время той достопамятной поездки во Владимир. – Сколько тебе сегодня исполняется?
      - Тринадцать. Вы не забыли о моем дне рожденье…
      - Через три года я позволю тебе стать женщиной. А сегодня я подарю тебе свободу. Можешь одеваться и идти, куда захочешь.
      - А можно я останусь с вами?
      Они посмотрели друг на друга и загадочно рассмеялись. Кто-то из прохожих приветливо махал им с улицы…
      
      По сравнению с обнимавшей ее дамой в длинном парчовом платье с глубоким вырезом Ярослава казалась маленьким, неразвитым ребенком. Совершенно голенькая, с распущенными по плечам волосами, она казалась большой куклой, посаженной на колени к хозяйке и теперь выжидающей, что же с ней станут делать.
      Дама загадочно посмотрела на стоявшего поодаль Станислава и поцеловала девочку в губы. Ярослава не отстранилась и не поморщилась, как делала во время их первой встречи несколько месяцев назад. Губы, а особенно вкус губной помады этой женщины теперь ей даже нравились. Ткань платья приятно щекотала голую кожу.
      - Она замечательно изменилась, - заметила дама, перекладывая обтянутую шелковой перчаткой кисть с плеча девочки на округлившуюся грудь с мягким соском. – И не только внешне.
      - Она быстро учится, - кивнул Станислав, скрывая боль от уколов ревности. Ему вовсе не хотелось находиться здесь, а тем более быть свидетелем этой романтической сцены.
      Дама шепнула что-то на ушко Ярославе, и та соскользнула с ее колен на пол. Оставаясь на четвереньках, пошарила под складками длинного подола и нащупала ногу. Нога была в черном лакированном сапожке.
      Станислав отвернулся и не видел, как девочка, высунув язычок, мутит им лак бесчувственной кожи…
      
      - Она превратила меня в свою домашнюю собачку, - пожаловалась Ярослава, глядя, как ее сверстницы гоняются по Трафальгарской площади за голубями.
      - Разве ты сама не хотела испытать новые чувства? – напомнил собеседнице Станислав.
      Он бросил на каменную, еще не успевшую нагреться под солнцем лавку две газеты, и они сели.
      - Хотела, но я думала, что мне будет приятно. А она не умеет ни издеваться, ни любить. То делает по-настоящему больно, а то я хожу вся в слюнях от ее поцелуев.
      - Потерпи, Синдерелла. Еще неделя осталась.
      - А вам как без меня?
      - Спокойно. Никто по утрам не будит. Никого на горшок сажать не надо.
      Девочка погрустнела, но, дослушав до конца, рассмеялась.
      - А вы помните, как я первый раз перед вами покакала? А вы меня сфотографировали.
      - Не далее как в среду просматривал наши владимирские фотографии. Как будто вчера было.
      - Она меня тоже фотографировала.
      - Сама?
      - Нет, конечно. Приезжала какая-то ее знакомая. Поснимала меня, потом нас вместе. Противная тетка. Вроде бы не старая, а пахнет, как бабушка. У нее духи называются «Шанель номер пять».
      - Не думал, что их еще выпускают, - улыбнулся Станислав.
      - А вы никого из наших не видели? Я имею в виду Сару или этого, лорда Доджсона или как его там?
      - Видел. По телевизору. Вчера как раз была передача с открытия Каннского фестиваля. Похоже, у него снова новая подружка.
      - Наверное, прежнюю опять на аукционе продал. – Ярослава машинально пригнулась, когда прямо над их головами пронеслась стая голубей. – А мы в Италию поедем?
      - Если денег хватит.
      Девочка удивленно подняла бровки, но, поняв, что он шутит, хитро прищурилась.
      - Если не хватит, вы меня еще кому-нибудь продадите.
      - «Кому-нибудь» я бы не хотел. Мне нужна взрослая девственница, а не маленькая женщина. Мужчине я бы тебя не доверил.
      - Между прочим, она тоже хотела лишить меня невинности. Предлагала сесть верхом на специальное сидение с каучуковым отростком. Но я наотрез отказалась, потому что вы обещали меня за это убить.
      - Правильно. А ей я при встрече тоже кое-что напомню из нашего уговора. Или позвоню.
      - Она собиралась завтра отвести меня в свое поместье.
      - Не страшно, у меня есть ее мобильный. К ней действительно мужчины не приходят?
      - Я не видела. Вообще она, по-моему, предпочитает быть одна. Когда я прихожу к ней без вызова, она обычно что-то читает или пишет.
      - Мне говорили, что она работает над очередным сценарием. А в тебе, соответственно, видит свою музу.
      - Не знаю, кого она во мне видит, но мой отказ ее обидел. Сегодня утром она меня даже будить не стала.
      - Разве вы спите не вместе?
      - Вместе. Но обычно она меня будит и, лежа в постели, смотрит, как я принимаю ванну. А сегодня, когда я встала, ее уже не было. Я чуть не проспала. За завтраком мы молчали.
      У Станислава в кармане зазвонил телефон.
      - Да, она со мной, - согласился он, подмигивая девочке. – Кстати, она мне рассказала, что вы чуть было не нарушили наш уговор. – Некоторое время он молчал, прислушиваясь к ответу. – Это не совсем так, но теперь неважно. В крайнем случае у нее ведь есть еще одно отверстие. Замечательное отверстие, надо вам заметить! Нет, может быть, не все, но кое-что в него вставить можно. Желательно, предварительно смазав.
      Он опять замолчал. Ярослава ерзала на газете, делая вид, что не слушает. Солнце постепенно начинало припекать…
      
      Прага, Вацлавская площадь, они с Ярославой идут вниз к старому городу, за ними увивается компания причмокивающих от восторга туристов, увлеченно обсуждающих достоинства его спутницы, возраст которой по крайней мере со спины скрыт светло-серым брючным костюмом, очень приталенным и очень модным, туфлями на высоченном каблуке, отчего девочка кажется почти одного с ним роста, и красиво уложенным водопадом волос, перехваченным на затылке в задорный хвост, не говоря уж о щекочущем аромате дорогих духов, овевающим ее словно шлейфом; на перекрестке туристы обгоняют их и уходят вперед, чтобы остановиться в тени зелено-белого тента и осмотреть девушку (ее спутника они, конечно, даже не замечают) спереди: тонкие подведенные бровки, длинные ресницы, чуть нарумяненные высокие скулы, алую розочку готового улыбнуться рта, глубокое декольте, провокационно намекающее на отсутствие под костюмом какого бы то ни было нижнего белья, и розовые ноготки, проглядывающие через прозрачный пластик грациозно цокающих по мостовой туфель.
      В один прекрасный день этот сон мог бы стать явью, но теперь уже не станет никогда…
      
      - Я звоню вам, чтобы сообщить, что вы можете не возвращать мне залог.
      - Это почему еще?
      - Ваша девочка исчезла. Вчера. Отпросилась погулять и не вернулась. Судя по вашему голосу, она не у вас.
      - Нет, не у меня… Но как?.. Черт подери, да вы в своем уме?! Вы понимаете, что говорите? Где она?
      - Я не знаю…
      
      Завтра будет месяц, как она пропала. Месяц непрекращающейся тревоги, бессильного отчаяния и желания проснуться.
      Телевизор молчит. Весь Лондон занят шумом вокруг вовремя раскрытого теракта в Букингемском дворце, и все прочие криминальные новости отошли на второй план. Нужно что-то предпринимать. Нельзя же ждать, что вот сейчас раздастся стук в дверь и она войдет! Нельзя!
      Стук в дверь.
      - Я занят! Нет! Кто там?
      - Странно, милый друг, что вы даже не удосужились сменить жилье. Сара сбилась с ног, разыскивая вас, пока не поняла, что вы решили перехитрить нас вот таким незатейливым способом.
      - Это вы похитили ее?
      - Что? Да на вас лица нет! Фу, как у вас тут душно! Хоть бы окно открыли…
      
      Уверенность в том, что в исчезновении Ярославы виноваты именно они, не покидала. Даже звонки, которые лорд Доджсон незамедлительно сделал в Скотланд-Ярд и несколько частых детективных агентств, показались Станиславу фальшивым гротеском. Лорд Доджсон что-то кричал в трубку, что-то требовал, но сразу же после разговора менял тон и преспокойно усаживался за стол пить только что заваренный Джеки кофе с булочкой. Разве что сама Джеки, не задерживаясь, выходила из комнаты и прикрывала за собой дверь.
      - Меня в один голос уверяют в том, что последний раз ее видели уже в Лондоне, на вокзале «Виктория». – Вид у лорда Доджсона был озадаченный, как будто для него это являлось великим открытием. – С ней был человек, по описаниям очевидцев очень похожий на кого бы вы думали, мой друг?
      - На вас?
      - Да нет, на вас…
      
      Когда он имел неосторожность познакомился с лордом Доджсоном, то первое, что поразило его до глубины души, было изумительное внешнее сходство последнего, причем не с одной, а сразу с тремя личностями, которых давно уже нет в живых, но чьи старые фотопортреты по-прежнему смотрят со страниц необыкновенно притягательных своей ненавязчивой многозначностью книг. Эти же портреты с некоторых пор заняли положенные им места на стенах его сумеречного, но зато уютного рабочего кабинета.
      Когда-то в детстве, его жестоко наказали за то, что он по недомыслию расстрелял из самодельного лука старую голландскую картину, подобие которой он недавно обнаружил в Национальной галерее. Теперь у него было ощущение, что он перенесся в свой московский кабинет и полосует эти портреты ножом с широким блестящим лезвием.
      В один голос, говоришь?
      Да портреты кричали в один голос…
      
      В аптеке он так и сказал, что ему нужно яда. Ему не поверили и яда не дали.
      Зато поверили в том отделе супермаркета, где торговали хозяйственными товарами.
      - Я вас отлично понимаю, - улыбнулась пышущая жизнью и здоровьем розовощекая шотландка. – Мы с мужем тоже не так давно выводили мышей. Вот замечательное средство. Лучше сыпать на хлеб или сыр, если не жалко.
      Нет, сыра ему было не жалко.
      Или она имела в виду мышей?..
      
      Где-то он читал или слышал, будто в последние мгновения в памяти умирающего проносятся самые яркие воспоминания. Они помогают осознать пройденный путь и направляют душу в предначертанном ей направлении. В рай, прочь из ада. Или наоборот. До сих пор ему почему-то казалось, что на земле был рай. Но какой же это рай, когда так жжет горло? И с каждой минутой жжение опускается все ниже, кусая изнутри живот, почки, печень. Хотя он не уверен, что это именно они. Ему сейчас не до них. Он ждет звонка. Или стука в дверь. Звонок будет из Москвы, от Карины. Она обязательно спросит, где у него клюквенный сок. Такой холодный, прямо из холодильника, утоляющий жажду. Ужасную жажду…
      
      It is hardly the way people nowadays use to commit suicide. Especially under such peculiar circumstances when even a brief case with almost two hundred thousand pounds inside was found some two feet from the body. The money was untouched, said the runner in charge of this investigation. We cannot imagine, why our Russian guest would have decided to do this, confirmed the landlord, Mr. Raja. He was definitely a wealthy man, he admitted. Why a wealthy man, whatever origin he might be of, would stay at a third rate hotel in Kensington is yet to be uncovered…
      
      London Daily, January 2568
1 «Те, кто в видят в прекрасных вещах безобразный смысл, развратны и без намека на обаяние». О. Уайльд, «Портрет Дориана Грея»
2 Настоящее имя Льюиса Кэрролла - Чарльз Льютвидж Доджсон
3 Сладкое ничегонеделание /итал./
4 Там что-нибудь особенное? Снег?
5 Надеюсь, что нет. День-то ведь сегодня выдался ясный.
6 Да уж, весьма. Вы тут давно?
7 В субботу приехал. На недельку, знаете ли. За выходные на авиабилеты дают неплохие скидки.
8 И откуда же вы?
9 Приятно познакомиться - Оскар Доджсон.
10 Оскар, лорд Доджсон Стерлингширский, адвокат.
11 Стыдитесь.
12 Дело в том, что я как раз разыскиваю талантливого человека, который был бы достаточно умел и любезен, чтобы записать мои кое-какие жизненные опыты довольно необычного характера.
13 Что ж, звучит интересно...
14 Художественный музей города и республики Венеция.
15 Имеется в виду старинное венецианское семейство, известное как «философы»
16 Господство /итал./
17 Пешеходная улочка в самом центре Вены.
18 Имеется в виду западное спутниковое телевидение, принимаемое пиратским способом на параболическую тарелку.
19 Причем, хотя прилагательное sapiens и переводится как мудрый, рассудительный, значение образовавшего его глагола быть мудрым, понимать стоит лишь на третьем месте после иметь вкус или ощущать (прим.К.Б.)
20 Номер, который вы набрали, временно заблокирован.
21 Конечно, дорогой! Говоришь по-итальянски? /итал./
22 Весьма немного, к сожалению. Как дела?
23 Помаленьку.
24 Правильно - «dancing», т.е. танцы
25 «8надцать»
26 Имеются в виду многочисленные эротопорнографические сайты, посвященные «teens», то есть «малолеткам»
27 «Молот ведьм», Изд-во «Интербук», 1990, стр. 255
28 Там же, стр. 295
29 Там же, стр. 296
30 Ю.Граф. Миф о холокосте. Правда о судьбе евреев во второй мировой войне. М., Русский Вестник, 1996
31 Автор «Кентерберийских рассказов» (XIV в.)
32 Лови день /лат./ - девиз эпикурейства.
33 Мы называем наш век веком практичности и при этом не знаем, как пользовать ни единым предметом. Мы позабыли о том, что вода моет, а пламя очищает, и что земля - наша общая мать. В результате наше искусство обращено к луне и играет с тенями, тогда как искусство греческое обращено к солнцу и задействует предметы напрямую. Я уверен, что в природных силах заложено очищение, я хочу вернуться к ним и жить среди них. (Оскар Уайльд, «De Profundis».
34 Полярные начала в философии даосизма.
35 Ни на что не годится /ит./
36 К сожалению, я не говорю по-итальянски /ит./
37 Немножко. Этот чертов телефон явно сломан. Думаю, вы мне не сможете помочь, синьор. Эту карточку я купила в Москве, и, похоже, она здесь не работает. Вот сами взгляните. /англ./
38 Как вы набираете номер? /англ./
39 А в Италии какой телефон? /англ./
40 Слушаю /ит./
41 Привет, дорогуша! /ит./
42 Мы в Москве /ит./
43 См. «Евангелие от Матфея», 14:6-11
44 Robert Jordan, The Wheel of Time.
45 Говорит Оскар Доджсон.
46 Ничего страшного.
47 Никаких проблем. Рад снова вас слышать, мистер Доджсон.
48 Боюсь, что не очень. Давайте я вам попозже перезвоню. Номер ваш у меня есть.
49 Желаю приятно провести вечер.
50 - Спать! Быть может, сном забыться... - Из знаменитого монолога Гамлета.
51 Прости, опоздал. Поговорим в следующий раз, приятель.
52 Приветствую, или поздравляю /англ./
53 RU - Russia, IT - Italy, COM - commercial
54 Приветствую. Наткнулся вот на вашу славную галерейку. Похоже, у нас с вами больше общего, чем Венеция. У меня возникла идея порасспросить вас насчет ваших красавиц, а заодно и о том, что может представлять для вас интерес как для писателя. Позвоню вам попозже, чтобы поболтать. Искренне ваш, ЛД.
55 Dodge = обман, уловка + son = сын
56 Совсем немного. И с кучей ошибок.
57 О, как мило (или какая сообразительная)! Но ведь ты же наверняка говоришь достаточно по-английски, чтобы понимать меня, разве нет?
58 Достаточно.
59 Приглашение.
60 Держите в ней. У нас только один экземпляр.
61 «Застольная беседа», т.е. разговор обо все и ни о чем
62 Имеется в виду понятие Pigeon English, которым принято обозначать тот англо-туземный гибридный язык, на котором говорит население бывших английских колоний, главным образом Индии
63 Стойка номер шесть
64 Без досмотра
65 Буквально - «полное размещение»
66 Я что-то не так делаю? /англ./
67 green /англ./ - зеленый
68 В наши дни едва ли кто подобным образом станет сводить счеты с жизнью. Особенно при столь необычных обстоятельствах, когда даже кейс с почти двумястами тысячами фунтов обнаружен в каких-нибудь двух футах от тела. «Деньги нетронуты», сообщил сыщик полицейского суда, занимающийся расследованием этого дела. «Не представляем, с какой стати нашему русскому постояльцу вздумалось это сделать», разделил его сомнения хозяин гостиницы, г-н Раджа. По его мнению, покойный был определенно человеком зажиточным. Зачем зажиточному человеку, какого бы происхождения он ни был, понадобилось останавливаться в третьеразрядной Кенсингтонской гостинице, еще предстоит установить. – «Лондон Дейли», 25 января