Мы познакомились в 1969 году, когда группа молодых владивостокских поэтов десантировала в Уссурийске. Кажется, они выступали в сельхозинституте. Там были красивые девочки, и Гена приободрился. Сказал: "Ура! Есть для кого выступать".
Читал он свои стихи превосходно. И просто. Без надрыва и завываний. Потом у него брали автографы - он расписывался на листочках и в тетрадях с лекциями. Шутил: "Когда-нибудь моя подпись будет дороже рисунка Пикассо на салфетке".
Потом я приехал к нему во Владивосток. Мы беззаботно шлялись по городу и пили пиво. И Гена легко импровизировал стихи; без надрыва - они сами плыли к нему, как гордые фрегаты по морю. Он, помнится, читал мне наизусть стихи Константина Симонова, восхищался им. В нем тогда совсем не было бравады - он не мнил себя великим поэтом, часто в себе сомневался.
- Игорь, - говорил он мне, - если от меня останутся два-три стихотворения, я буду счастлив. Как ты думаешь, останутся? - Я ничего не мог ответить на его вопрос. Теперь я знаю, что его стихи ОСТАЛИСЬ. В ранних его стихотворениях была боль, но без нее, впрочем, стихов бы не было - всего лишь рифмованные строчки. Боль постоянно разрасталась, мне казалось, что стихами он спасает себя. И пивом. Пиво быстро исчезало из его кружки. Под пиво он говорил мне: "Трудно быть не Богом, а поэтом-зеком, поверь мне!"
Он тогда читал запоем Фета, Тютчева, Мартынова, Пастернака, Гудзенко, Когана, Всеволода Багрицкого. И находил два-три стихотворения, которые снились ему по ночам. А еще тогда он говорил: "Учиться следует у больших поэтов, а хорошие строчки можно выискивать у маленьких". Маленьким поэтом он быть не хотел. Вечно выискивал неожиданные рифмы. Записывал их в блокнот. Пил и ругался с соседями по общаге. Трезвел - и снова писал.
Он наезжал ко мне в Уссурийск с новыми стихами. Но читал по одному в час, чтобы не портилось впечатление. И ругал шутливо тень поэта Лысенко. Мол, она не такая, как должна быть, - не имеет блеска.
Он и мои стихи ругал, но никогда не оскорблял меня, автора. Говорил, что та или иная строка хромает, а вот этот катрен следует выбросить. Я не часто, каюсь, прислушивался к его мнению.
Он тогда совсем не заносился над прочими пишущими, но его стихи были лучше и ярче. Я уже тогда понимал, что он Поэт. Он смеялся: "Поэтом я стану тогда, когда меня признает Москва или издательство опубликует мою первую книгу".
Ему нравились красивые женщины. Тогда он терял голову. Приставал к ним, но стихов не читал. Считал, что они должны полюбить его самого, а не его творчество. А зря! Потому что у него были НАСТОЯЩИЕ стихи. И он быстро стал лучшим поэтом Дальнего Востока.
И быстро сгорел.