Рассказ
"Не чтите его, но и не проклинайте"
Акиба бен Иосиф.
Дверь в доме, где горела свеча, была незапертой.
Мужчина сидел в скорбном окружении нескольких человек и невидящим взором неотрывно смотрел в одну точку. Спина и широкие плечи его, казалось, согнулись под тяжестью непосильной ноши, руки безвольно лежали на коленях. Выражение лица и вся поза его напоминали застывшее отчаяние. Даже, при разговоре с кем-то из присутствующих чувствовалось, что в мыслях своих он далёк от собеседника...
Тяжело переставляя ноги, порог квартиры переступила измученного вида женщина, с дорожной сумкой в руках. Мужчина рванулся ей навстречу. Она отбросила сумку и, как подкошенная, упала ему на грудь: «Это я во всём виновата. И зачем я только отпустила его в эту ужасную страну? Боже милостивый! За что-о-о?» - Захлёбываясь слезами, запричитала она.
«Родная моя. Это я виноват. Один я», - в который раз повторял мужчина...
Они давно разошлись, давно не виделись, не разговаривали по телефону и не писали друг другу писем. Их ничего не связывало, кроме единственного сына. Именно, сын, впервые за много лет, свёл их вместе. Они сидели на диване, тесно прижавшись, словно искали друг у друга спасения от внезапного горя.
Двадцать лет назад они, так же, как сейчас сидели вдвоём, но на другом диване и в другой стране. Тогда женщина была беременна и у неё начались схватки. Оба волновались в ожидании машины скорой помощи. Словно крохотных птенцов, муж держал в крупных ладонях её маленькие ручки и говорил, как любит её, и что они будут жить долго и счастливо. Молодые и влюблённые, в эти часы они готовились к рождению сына...
*
... Боль, которая жила в Нём последнее время, внезапно отступила... После оглушающего выстрела Он выскользнул из её стальных объятий, и оказался в полосе густого, кучковатого тумана. Вдали, из самой его гущи, пробивался тонкий луч немигающего света. Какая-то неведомая сила подтолкнула Его, и Он, не чувствуя своего веса, полетел лучу навстречу. Свечение становилось всё ярче, переливаясь всеми оттенками цветов и красок. От него исходили тепло и благодать. Его охватила необъяснимая радость, словно чья-то нежность коснулась его сердца. И, ощутив неземное блаженство, никогда ранее не испытанное им, Он уже готов был раствориться в этом сиянии... Но та же властная сила, что управляла им в начале, мягко, но настойчиво развернула Его и, помимо его воли, возвратила в поле, уже знакомого ему, мутно-белого, плотного тумана. Он почувствовал себя обманутым.
Состояние блаженства исчезло, и на смену ему пришло ощущение бесприютности и тоски... Он прикрыл глаза. Через мгновение, очнувшись от забытья, увидел, что туман рассеялся, и Он оказался в безлюдной комнате, неприятно поразившей его своим невыразительным видом: двухъярусные кровати вдоль стен и одинаковые тумбочки. На полу, между кроватями, в луже крови, лежал молодой человек в солдатском обмундировании. Неподалёку от него валялся автомат.
Послышались взволнованные возгласы и в комнату, как по тревоге, стали сбегаться солдаты и с ними дежурный офицер. Офицер в ужасе смотрел на лежащего на полу солдата. Стремительно вошедший военный врач, после нескольких комментариев, приступил к осмотру тела. Склонившись вместе с доктором, Он узнал в солдатике самого себя и осознал, что умер. Это открытие отнюдь не испугало Его, и Он философски заметил про себя: «Все там будем», - забыв на мгновение, что он уже «там». Тело сфотографировали в разных ракурсах, потом положили на носилки и унесли, даже не обратив на Него внимания. С досадой отметив, что мимо него проходят, как мимо пустого места, Он сделал попытку извлечь из данного обстоятельства хоть какую-то выгоду, и понял, что это не так уж и сложно: «С этой минуты я – человек невидимка, совсем, как в книжке. Я могу делать всё, что моей душе заблагорассудится... - и, словно, споткнувшись, домыслил: - я не человек, я – есть душа». Взглядом Он проводил удалявшихся с носилками солдат, и безразлично, как данность, принял новые правила существования.
«Доверив» своё тело на попечение доктора и его помощников, Он пошёл по коридору, открывая попадавшиеся на пути двери. Заглянул в душевую, в туалетную комнату. Выйдя из помещения, решил навестить дежурного офицера и, открыв дверь, увидел, как тот, по стойке «смирно», взволнованно разговаривал с кем-то по телефону и услышал обрывок этого разговора: «...самоубийство. Так точно. Слушаюсь». Он задумался: «Да, пожалуй, это так и есть. Там было столько крови, рядом автомат. Ба!.. я покончил жизнь самоубийством?». Не обращая внимания на старшего по званию, впрочем, и для офицера Он не являлся видимой помехой, сел за стол и приготовился вспомнить последние события, но память отказывалась подчиняться ему. Он, не зная, что делать дальше, пошёл, что называется, «куда глаза глядят». Заглянул в столовую и, послонявшись без дела по территории воинской части, вышел за её пределы и направился в город.
Невидимый, Он свободно ходил по городским улицам, не останавливался на светофорах, расхаживал по проезжей части – ему не мешали машины, и Он не мешал их движению. Он наступал на ноги прохожим, а они этого не чувствовали. Сорвав с проходившей мимо девушки шарфик, Он побежал с ним вперед, а девушка, смеясь, понеслась вдогонку за своим шарфиком, уверенная, что его уносит ветром. Он будто играл с городом в прятки. Рассматривая витрины магазинов и заходя в эти магазины, наблюдал, насколько люди неискренни друг с другом – продавец с покупателем и наоборот, подруга с подругой, и даже мать с ребенком. Он разглядывал лица людей, наталкивался на холодные взгляды стеклянных глаз. И эти люди казались Ему бездушными, как расставленные в витринах манекены. Считывая мысли, поражался отсутствию в них глубины и сердечности, а суетность людских желаний вызывала в Нём разочарование. Он входил в маленькие ресторанчики, где стоял аппетитный запах. Посетители ели жадно, будто это была их последняя в жизни трапеза. Он не заметил, что сам не испытывает чувства голода. В голове Его был полный сумбур. После нескольких часов бесцельного скитания, Он оказался на улице, показавшейся ему знакомой. Словно, кем-то ведомый, вошел в один из домов, поднялся этажом выше и остановился у одной из дверей. Беспрепятственно войдя в квартиру, вспомнил, что это его дом.
В гостиной, в окружении людей, сидел Его отец. Сильные отцовские руки с большими ладонями устало лежали на коленях. Взгляд знакомых глаз был направлен в одну точку, а лицо выражало бесконечное страдание.
«Уже знает», - подумал Он.
Вот и армейские товарищи... Но Он с трудом узнавал их и, разглядывая, как бы вновь знакомился с ними. Приходили и уходили соседи, папины сослуживцы, близкие и дальние родственники и друзья дома. Разговоры затихали и возобновлялись, но в этом разноголосии Ему трудно было что-либо конкретное разобрать. Он только чувствовал, что сейчас понимает людей глубже и тоньше, и это отвлекало его от умозаключений по поводу самого себя.
Мама. Сидит на диване. Он вспомнил, что она жила в Москве, и что они много лет не виделись, а последний год и не перезванивались. Из-за какой-то неясной ему обиды, Он позволил себе лишь мимоходом обратить на неё внимание. И продолжал наблюдать.
С некоторыми из присутствующих Он не был знаком. Заходя в дом, люди садились на расставленные по всей гостиной стулья, тихо разговаривали друг с другом, выходили покурить на лестничную площадку, или спускались вниз и располагались на скамейке напротив дома. Он выходил вместе с ними и садился рядом. На всех лицах отражалась печаль, полагающаяся в таких обстоятельствах, и глубоко запрятанный, собственный мистический страх перед небытием. Этот страх был непонятен Ему. Посидев на улице, Он опять поднимался в дом. Каждый нововходящий вызывал у присутствующих новые вздохи и слёзы. Эти вздохи, и особенно слёзы, казались Ему суррогатными – словно, уже угасшая печаль воскресала по взмаху чьей-то дирижёрской палочки.
Он подсаживался то к одному, то к другому. Вглядывался в лица, вслушивался в разговоры, считывал мысли. Вскоре ему это занятие надоело и, не испытывая к окружающим никаких чувств, Он заскучал. Из глубин сознания накатывала и медленно накрывала знакомая волна тоски и одиночества.
«Армейские» увезли родителей в морг на опознание...
Лица, вернувшихся через несколько часов, отца и матери, показались Ему, будто стёртыми чьей-то безжалостной рукой. У порога их встретила сестра отца. Она не плакала, но её голубые глаза напоминали сухие озёра, высушенные сильными порывами ветра пустыни. Она подошла к отцу, и они молча обняли друг друга... поздоровалась с матерью. Установилось долгое и тягостное молчание... прерванное маминым обмороком...
«Мать пришла в себя и опять рыдает. А тётка молодец, - отметил Он. - Её всегдашней выдержке можно только позавидовать. Это одно из её достоинств. Жаль, что не говорил ей об этом».
Пришла двоюродная сестра с мужем – дочь тетки, она всё время повторяла: «Не могу поверить, не могу принять, что его больше нет». Он был дружен с ней, очень душевной и отзывчивой. «Привыкай», - сказал Он сестре. Но она не услышала.
Он наблюдал за происходящим и внимательно вслушивался в разговоры. Товарищи рассказывали друг другу и родственникам, какой он был хороший. «Неужели надо обязательно умереть, чтобы услышать о себе несколько добрых слов?» - удивлялся Он.
Посторонние постепенно начинали расходиться. «До завтра. Буду рад. Всего хорошего. Осторожней ведите машину. Не стоит так переживать, я же не ваш сын. Утрите слёзы», - прощался Он с каждым. Ушли сестра с мужем, сказав, что придут завтра, с самого утра. «Приходите – поболтаем», - пригласил Он.
Пришла и ушла соседка с первого этажа, предупредив, что готовку для семьи берёт на себя. «Спасибо. Очень мило с вашей стороны», - вежливо поблагодарил Он.
В доме остались родители и Он. Втроём, они долго молча сидели на диване...
Мужчина держал маленькие холодные руки женщины в своих ладонях. Бывшие супруги не в состоянии были до конца осознать, что их единственного сына больше нет. Внутренний голос твердил отцу: «Он здесь, здесь, здесь. Он не умер. Я чувствую его близость». Матери казалось, что она слышит дыхание сына рядом с собой...
Мать ушла в другую комнату и закрыла за собою дверь. Он слышал её приглушённые рыдания, видел, как отец ходил из угла в угол и повторял одну лишь фразу: «Сынок, родной, как же так... как же так?..»
Выйдя на балкон, Он сел в кресло-качалку и приготовился ко сну, но, как оказалось... спать он не может.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Армия страны хоронила своего солдата, взяв на себя все хлопоты по организации похорон, в срочном порядке обеспечив въезд матери в страну, а также, сопровождение семьи в течение семи дней траура.
За процедурой своих похорон Он наблюдал отстраненно.
Мать стояла у раскрытой могилы, раскачиваясь из стороны в сторону, и неотрывно смотрела вниз. Взгляд отца, казалось, был направлен внутрь самого себя, и в поникшем, состарившемся человеке, Он с трудом узнавал своего прежнего, жизнелюбивого и энергичного отца. По другую сторону могилы стояла молодая женщина в наброшенной на голову чёрной шали. Лицо её было бледным и непроницаемым. «Жена...». Он помнил, что они поссорились и собирались развестись. Он ждал её здесь...
Армейские друзья, школьные товарищи... тётя, сестра с мужем... еще кто-то...
Пристально наблюдая за всеми, Он в то же самое время, вёл наблюдение за собой, точнее, за своими чувствами, пытаясь уловить хоть какой-то намёк на их наличие... Равнодушие сковало Его, так же, как смерть сковала его тело.
Раввин, прочитав несколько псалмов, перешёл к молитве. Командир в своей прощальной речи сказал, что Он был хороший и душевный парень, дисциплинированный солдат, достойно исполнявший свой воинский долг.
Добровольный отказ молодого солдата от жизни вызывал у всех глубокое сожаление и вину перед ним.
Гроб с телом опускали в могилу. От рыхлой, вывороченной наизнанку земли исходил свойственный ей запах. Естественный в любом другом месте, на кладбище он вызывал страх и неприятие. Он знал, что каждый из присутствующих горюет о своём, личном: об умершем близком, умерших надеждах, неотвратимой старости, больной печени... Забыв, что его никто не слышит, Он попросил: «Ребята, осторожнее, не уроните гроб*»... Над свежей могилой прозвучали автоматные очереди...
Люди положили цветы и камешки на свежую землю, и начали понемногу расходиться. Отец и мать остались у могилы сына одни. Потом и они ушли.
Постояв в одиночестве у могилы, Он догнал маму уже почти у машины, и помог ей сесть поудобнее. Она его помощи не ощутила. Подошла жена. «Жена, жена, какая встреча. А я тебя вначале не узнал», - пришли Ему на ум слова старой песни. Она споткнулась и едва не упала, но он не двинулся. Что-то хотел вспомнить, глядя на нее, но не мог...
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Он стоял рядом с отцом на балконе и с наслаждением вдыхал дым от его сигареты. Отец всматривался в проплывающие в небе облака. «Не помню, чтобы раньше отец так долго смотрел в небо, для этого занятия у него не находилось ни времени, ни душевных сил. Его силы съедала борьба за место под солнцем: вначале грязные работы, приносящие минимальный доход, и курсы, курсы, курсы, ступенька за ступенькой, наконец, престижная, хорошо оплачиваемая должность в солидной фирме, нескончаемые рабочие часы, высасывающие всю жизненную энергию, полная самоотдача, чтобы не соскользнуть вниз... и, как следствие: квартира, машина, словом, все атрибуты современности и мнимой успешности. Отец хотел, чтобы я им гордился, и я гордился, чувствуя рядом с ним собственную ущербность. Он тщетно надеялся стать для меня примером – толкал, тащил на буксире. Как оказалось, не в коня корм».
Причудливых форм облака уносили отца в прошлое. Читая его мысли, Он присоединился к нему в общих воспоминаниях и, так же, как отец, в мыслях видел себя маленьким... вспоминал, как папа любил носить его на своих плечах. Отцовские плечи были широкие и могучие и сидеть на них было удобно и безопасно. Он вспомнил, что с самого маленького возраста был очень привязан к отцу.
Утренняя гнетущая тишина прервалась с приходом двоюродной сестры.
- Как же это могло случиться? Куда вы все смотрели? Неужели трудно было заметить, что с ним что-то не в порядке? - с отчаянием спрашивала мать.
- Я вовсе не оправдываюсь перед вами... - начала сестра объясняться. - Простите меня, за, может быть, не совсем уместную в данный момент правду, но не в порядке Он был уже давно... Трудно было понять и объяснить его поведение и поступки. Несколько раз Его пытались отвести к психологу, но Он отказывался. А помочь человеку силой, как вы понимаете, невозможно. А в последние несколько месяцев Он расстался с женой, правда, инициатива иходила от неё. Мы все понимали, что Он страдал... Мне также тяжело вам сказать, что Он наделал огромные долги, по которым его отцу приходилось расплачиваться. Долги росли, как снежный ком, и было всё хуже и хуже. И в отношениях с женой тоже... Было очевидно, что Он постоянно испытывал недовольство собою...
«Да, сестра права, мне было плохо, но я, также, припоминаю, что это состояние было для меня издавна родным и знакомым. Я не помню, чтобы был когда-нибудь особенно счастлив».
Стали собираться люди. Из всех последующих разговоров Он, по деталям, складывал мозаику своей жизни и смерти.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Под утро Его трудную работу прервал шум и громкие голоса. Это с матерью случилась истерика.
- Ты во всём виноват! Ты устраивал свою личную жизнь, а твой ребёнок был брошен на произвол судьбы! - кричала она. Я ненавижу тебя. Слышишь? О, если бы ты знал, как я тебя ненавижу! Ты ещё в молодости испортил мне жизнь и довёл семью до развода, трудоголик проклятый!
- Мне нечего тебе ответить. Да. Я виноват, но не перед тобой. Я виноват перед сыном и никогда не прощу себе этого. Никогда.
Он видел, что отец безутешен, и внутри шевельнулось чувство сострадания к нему и раздражение по отношению к матери. Ему было неприятно, что она, не обращая внимание на входящих людей, закатывает сцены, со слезами и безосновательными обвинениями в сторону отца.
К вечеру, когда все разошлись, Он остался рядом с отцом.
ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ
Отец, не сомкнувший глаз на протяжении всей ночи, курил сигарету за сигаретой и запивал их крепким чёрным кофе.
Тетка пришла рано утром и, почти с порога, продолжила вчерашнюю тему:
- Я прошу тебя, возьми себя в руки и не реагируй на неё. Она мать – ей надо найти выход своему горю, - убеждала она.
Продолжая наблюдать и слушать, Он пытался разобраться в своей прошлой жизни, вспомнить и понять хоть что-то...
- Какая она мать! - возмутился отец. - Она вытолкала сына ко мне, как только он стал в её доме лишний. Когда я уезжал в Израиль, я просил её, чтобы отдала мне сына. Мальчику тогда было десять лет и всё было не так запущено. Она ранила его, променяв на чужого дядьку! Это по её вине, когда меня уже не было в стране, наш, уже пятнадцатилетний, сын, связался с криминальной компанией и наделал делов... Хорошо ещё, что его не пристрелили там! - И тут же подумал: "Мой мальчик сделал это сам". Продолжив изливать сестре свою боль, он неосознанно пытался докопаться до причины трагедии. - А эти бесконечные детские фантазии... Ты помнишь, как мы называли его в детстве «Андерсеном»? Когда «Андерсен» подрос, его фантазии странным образом перетекли в бесконечный поток самообмана и непонятного мне настойчивого желания казаться не тем, кем он был. Все мои старания свести его к психологу не увенчались успехом. Да что я тебе рассказываю? Ты и сама это всё прекрасно знаешь.
- Я плохая мать?! - вмешалась мать. - Я отправила тебе его потому, что ты на протяжении пяти лет не давал нам своими телефонными звонками покоя. Он не мог без тебя жить, и всё время твердил, что хотел бы уехать от нас.. Поэтому я его и отправила к тебе! - кричала она с возмущением.
Стали появляться люди и скандал утих. Солдаты, а с ними и офицеры, приехали, как и в предыдущие дни, на армейском автобусе. Они поднимались в дом группками.
На пороге дома показалась вдова солдата. Мать ринулась к ней и начала обвинять во всём случившемся уже её.
Солдаты немедленно вышли на улицу покурить...
- Оставьте меня в покое. Я знать вас не знаю и слушать не собираюсь, - отмахнулась от неё молодая женщина и подошла к свёкру.
- Садись, девочка. Спасибо, что пришла, - сказал он. - Я понимаю, что тебе было непросто сюда прийти.
- Вы, конечно, тоже считаете меня виновницей этого несчастья... Но я больше не могла терпеть его бесконечное враньё. Я выходила замуж за одного человека, а жить мне пришлось с другим. Он представлялся обеспеченным и успешным, а когда всё вылилось наружу, оказалось, что это блеф.
- Значит, ты выходила замуж за деньги?
- Какие деньги? Я вышла замуж за долги.
«Долги!.. Надо же. Ну, что ж... вот и некоторые недостающие детали», - подумал Он. Без всякой связи с этим ошеломляющим отрытием, Он начал вспоминать, как маленькому, ему хотелось, чтобы его обязательно все любили. Как потом, уже в своей взрослой жизни, ему необходимо было непременно сыскать со всех сторон благосклонность и восхищение собою. Ему стало неуютно...
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
Весь день и всю ночь Он провел в кресле на балконе. Ему оставалось отыскать последние фрагменты для своей мозаики.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ
Утром в доме по-прежнему было много людей. Он продолжал наблюдать и слушать. Отец и мать все эти дни сидели на низеньких стульчиках – по принятому в стране еврейскому обычаю. Отец держал мамины руки в своих ладонях.
- Помнишь, - сказала она, - как двадцать лет назад мы ждали его появления на свет?
- Помню, родная, - с горечью ответил он.
Армейские товарищи сидели на балконе, и Он нашёл себе место рядом с ними, зная, что именно здесь и сейчас он соберёт до конца свою мозаику.
Среди солдат были и местные парни, и выходцы из бывшего Союза. Иврит перемешивался с русским языком.
- ...Но было же сказано, не спускать с него глаз и забрать у него оружие. А ты... как ты мог допустить, чтобы он остался один...
- Я слышал, что он позвонил своему отцу, и разговор этот очень обеспокоил отца. Отец, в свою очередь, позвонил дежурному офицеру, объяснил обстановку и попросил понаблюдать за ним до утра. Офицер дал отцу обещание, что Его разоружат и приставят охрану, а утром, когда придёт врач, его покажут врачу, а также, вызовут армейского психолога.
- Хевры (ребята – слэнг, иврит), мы его прохлопали...
- Последнее время он был сам не свой и всё время искал общения, много говорил, но его было невозможно понять. Должен признаться, у меня сейчас такое чувство, что мы просто избегали его, и вокруг него образовался вакуум. Мы виновны в этой трагедии...
- Ужас. Он, всё-таки, был классный парень, хотя и любил повыделываться.
- О чём он думал в последние минуты, и как, вообще, мог на такое решиться?
- Об этом мы уже никогда не узнаем.
- Мне кажется, что-то было у него не так... Может быть, чье-то неосторожное слово, или, даже чей-то взгляд ранили Его в самое сердце? Когда одна чаша весов и без того уже переполнена, и ты держишься из последних сил... вдруг откуда-то в неё падает мелкий камешек... и всё. Вот именно тогда и наступает эта последняя роковая минута. А потом уже, как говорится, дело техники. Кто-то выдерживает, а кто-то не может.
- И, всё-таки, совершить такой шаг... Принято считать, что это проявление слабости. Но, с другой стороны, должен же присутствовать естественный страх, хотя бы перед болью?..
Мозаика не складывалась до конца. «Они говорили о какой-то роковой минуте и о брошенном камешке. Кто? Кто его бросил?»
Он вспоминал последние часы своей жизни, но так и не сумел вспомнить того, кто, по неосторожности, или умышленно, бросил ему в сердце камень.
... Вечером, накануне, Он позвонил отцу и говорил, говорил, перескакивая с одной темы на другую и скрывая от себя истинную причину этого звонка. Ему хотелось, как в детстве, прижаться к папе.
Ночь. Он делал вид, что спит, а сам чувствовал, как всё в нём каменеет. Было страшно и одиноко. Он не мог ни о чём думать, кроме, как о неизбежности краха всей жизни. Хотелось кричать и Он прятал свой немой крик в подушку. А ночь всё не заканчивалась...
Рассвело. Объявили подъём. Комната быстро опустела. Охрана осталась при Нём – с вечера, здесь неотлучно находились два солдата.
Он продолжал притворяться спящим. Сначала отлучился один солдат, он вернулся, и вышел второй. До прихода доктора оставались считанные минуты...
Боль поглотила Его и отчаяние стало невыносимым... Он открыл глаза. Увидев, что Он проснулся, оставшийся рядом с ним солдат сказал: «Я пойду гляну, может, врач уже на подходе», - и вышел на минуту в коридор, прислонив свой автомат к кровати...
...После выстрела боль, которая жила в Нём долгое время, отступила... Он погрузился в белый густой туман...
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ, последний
После посещения кладбища люди разошлись по своим делам.
Семья в последний раз собралась вместе.
«Жена не пришла. А мне так хотелось напоследок посмотреть на неё, - с горечью думал Он. И вдруг отчётливо вспомнил их последний телефонный разговор:
- Два года назад я ошиблась в тебе. Такой, как ты есть, ты мне не нужен. И знай! Я была беременна и сделала аборт.
Мозаика сложилась.
Догорала семидневная поминальная свеча.
«Сегодня я навсегда покину свой дом. Мне уже никогда не расплатиться с прошлым, а значит, и никогда не расстаться с ним. В ту минуту, когда я умер, я увидел ТОГО, кто готов меня простить и спасти.
Он прощался со своей семьёй и испрашивал себе прощения за причинённые страдания. Но Его никто не слышал.
*Шива закончилась.
Последнюю ночь отец и мать не спали. Они сидели в гостиной на полу...
Последнюю ночь солдатская вдова не спала. Закрывшись в бывшей супружеской спальне, она рассматривала фотографии и плакала. Она молила Его о прощении. Она молила Всевышнего, чтобы душа её мужа упокоилась с миром.
Утром мать уехала в Москву.
Утром отец вышел на работу.
Утром вдова, повязав на голову чёрный платок, вышла из дома.
Каждый продолжил свой земной путь с глубоким чувством вины и утраты.
Бесконечно одинокий, Он в последний раз шёл по улицам родного города...
_____
*В еврейской традиции период глубокого траура продолжается семь дней, начиная со дня похорон. Называется эта неделя «шива», что означает траур, а также цифру семь.
*Солдат принято хоронить в гробу.