Призыв

Юрий Назаров
Внимание! Есть в наличии несколько печатных экземпляров данной книги. Твёрдый переплёт. Продаю поштучно. Обращаться по электронной почте ynazar@mail.ru

*****

Однажды летом сидел дома, сверлил телевизор. Шли международные новости. Переключил бы, да насиженное кресло удобно мякоть втянуло, а пульт на консоли. Вот не воткнут путное кинцо после выпуска – встану, пощёлкаю. За окном жара вровень водки – сорок градусов! Подобные аномалии в сердце Русской равнины в редкость, а климат пятьдесят шестой с минутами широты подносит эту температуру невыносимой вдвойне; обычно простой вентилятор помогал знойные дни перетерпеть – сейчас задумка кондиционер прикупить... Или лучше сплит-систему...

О, погода: вдруг похолодание? Заиненный объектив наехал на дикторшу, обдуваемую кондиционером, она поперхнулась как дряхлый солдапёр от махры, извинилась и прохрипела, что в захолустном американском городишке Майами-Бич температура воздуха заползла к отметке сто десять градусов... по Фаренгейту! Это словно сорок три по Цельсию, незамедлительно остудила зрителя закадровая пустомеля и сливовыми губами посетовала:

— Люди от жары изнывают, пляжи не покидают!

— Эх, ё! — почти сорвалось удивиться матом, но при даме сдержался, — Мы в армии больше терпели, мамзель, а о морях в «чёрных песках» лишь мечтать могли!..

Итак, введение в штопор полётов души, в ускорение мозговой активности и в автопилот телодвижений взяло начало поздней осенью 14 ноября 1986 года. Призванный в ряды Советской Армии из гор. Горького, я отправился в Туркестан, где долгие два года остужал Каракумы всеми видами источаемых организмом жидкостей и вязкостей...

Спозаранок дня призыва подкрался втишка: с вечера бушевавший разгуляй с печальным названием «проводы» прихватил немалый кусок ночи, не вспомню, коль скоро и как присмирел, но подлый будильник считал оставшиеся часы. И досчитал! Как не хотелось мне отрывать голову от подушки, идти на призывной пункт, ехать к чертям собачьим... приоткрыл глаза, а перед софой отец уже топчется, и мать крестит, причитает что-то – разве дадут проспать?

Да и проводы отгуляны, деньги уплачены...

Накануне проводин выпадал мне выбор тяжестный. Наша дворовая компания численность принимала разную и нередко растягивала будни за полночь в фойе четырнадцатиэтажной башни Вулыха, в которой я жил всю сознательную жизнь. Собирались не толпой, конечно: уходили, приходили, смешивали с девчонками, но костяк насчитывал с десяток балбесов призывного возраста.

С нашим появлением вестибюль ставал кумарней за приторной никотиновой взвесью – топор вешай! Гунявый вокал, неподцензурный шансон, резкие смешки или гогот – злачное место! Если бы жильцы не знали, что молодёжь безобидна, то без зловредного наряда милиции с милыми лицами в подъезд не совались. Как соседи терпели?..

Однако вечера мы тратили мирно. Было «дискотеки» устраивали! Лампочки Ильича освещают даже задрипанные подъезды «народных строек», в нашем распоряжении имелся остеклённый вестибюль из трёх отделённых зон. Соответственно и включателей три: один напрягал маломощную ильичёвку на площадке перед лестничной клеткой на верхние этажи, второй подавал ток сороковаттной «груше» центрального холла, третий зажигал шарообразный плафон крохотного приступка вблизи лифтов.

Как-то раз в пылу безделья, один ломастер, смолоду питавший страсть до цветомузык, вспышек, стробоскопов и прочих электронных диковинок, завёлся идеей: пустое высиживание времени надо разукрасить! Дёшево чтобы и сердито! На досуге проштудировав принцип действия заводского светильника с люминесцентной лампой, модифицировал стартёр и приспособил ко включателю холла. Груша замигала, что требовалось. Причём, на прерывании свет пульсировал хаотично, в контакт горел беспрестанно – оказалось самое то, когда приходилось шустро наводить порядок или отнекиваться, если неприкаянная соседская душа грозилась вызовом осодмил. В следующий раз стартёры воткнули на все включатели, и променуар разразился невиданным светопреставлением. На почтовый ящик к тому же водрузили старенький кассетник, и под канитель музона восьмидесятых вяло не вяло шевелили бёдрами.

Новое мероприятие припало собравшимся по нраву, его вторили множество раз и называли дискотеками. Эти дискотеки буду часто вспоминать со слезами на глазах на «дискотеках» в моечном цеху солдатской столовой...

Так вот надысь назрели следующие вопросы: кого из приятелей звать к столу и чем отмазаться от остальных?

Из сверстников первым призвали меня; провожатых набиралось как мартовских котов на кошку, но всю шоблу в квартиру не пригласишь – места нет?.. А прикинешь: без общепита с вместительной залой обойтись не получится! Такая роскошь была позволительной лишь в дерзких помыслах, поэтому выкручивался размерами помещения и прочими «обстоятельствами непреодолимой силы». Прощальные пирушки в кабаках устраивали немногие, зато в квартирках собирали исключительно отборный бомонд...

Так что близкие родственники и отобранные друзья теснились в стандартной комнатушке, отказные кореша в подъезде. Украдкой я носил им первач, его оприходовали, не тормозя тостами, занюхивали сигаретами, закусывали горбухами – смеясь, мол, бутерброд градусы крадёт! – отвлекались разговорами и забывались в переборах струн...

Зато дома поучениями не скупились, сыпали вволю! Начиная банкет пламенной речью, отче мой зарумянился и вспомнил лютые уссурийские морозы, наряды зачастую через сутки и бессонные ночи кухонных дежурств. Лямку воинской повинности отец тянул поваром во Внутренних Войсках, был со своих слов хорошим солдатом, вследствие чего дослужился до ефрейтора. Стоя подле меня во главе стола, в руке держа наполненную рюмку, рукавом второй смазывая слёзы, батя пожелал служить верой-правдой, не оскандалить его достижений и переслужить обязательно! Взахлёб крикнул «горько!», от эмоций трижды облобызал меня как Лёлик Гешу Козодоева, всласть прихлебнул, что не выплеснул при поцелуях и закусил студнем с хреном... Гости поддержали и навались сметать разные крошева...

К наказу отца я прислушался честно – поставленная задача была перевыполнена уже в первом полугодии!

Дядья вопреки навыку захмелели с пары искромётных рюмок и взялись листать армейский альбом отца, где он запечатлён в столовой с поварами, другими солдатами на фоне казармы, грузовика, обелиска и салонной жардиньерки. Мысли не было, что значат памятные снимки для отслужившего мужика, а впредь подходить к фотографиям решил творчески. Дурачиться, другими словами...

Фотографии всколыхнули душевные струнки старых вояк и наперебой с отцом они начали рассказывать байки, вскрывать секреты векового лихолетья, пугать терниями, смешить щекотливыми ситуациями, встречавшимися на каждом шагу. Старший хвастал, как умело владел шанцевым инструментом... Какие блиндажи и индивидуальные огневые точки выкапывал, мол, но стращал мучениями от перелопачивания бесчисленных кубов земли. А младший незлобно задирал брата: «БСЛ-110 – бери больше, кидай дальше, пока летит – отдыхай!» Тут же бронетехнику хвалил, но что «самое главное в танке» с языка столкнуть не осмелился. Танкист, называется? Случилось так, что я без восприемника прознал незримые особенности бронетанковых войск... спустя лишь год службы в войсках связи!

Первый доказывал, несложно подбить современный танк гранатомётом в бочину и вслед закидать из бруствера обычными гранатами, как алюминиевыми болванками он делал не раз, двадцать пять лет назад. Второй хлёстко хихикал, якобы видел как дрищет пехота в окопах, когда над пехотными канавками лязгают траки. Старший вспылил: «Чё ты знаешь про рукопашную схватку?» Младший: «Ровен счёт эстоль, сколь ты про активный дальномер и директрису выстрела»... Байки знакомы, но растроганные тараканы аки вновь аплодировали с овациями...

Брательник вспомнил свой автобат, распустил нюни, что военным водителям достаётся тоже немало. Искренне клялся, как трудно на черепашьей скорости выдерживать многокилометровый марш нос в зад, не засыпать от езды в плетущейся колонне. И не приведи оказия, если машина пойдёт в разнос, поскольку за исправностью технических средств заставляли следить самих водителей, а за поломки якобы снимали с вождения и гнобили нарядами.

Короче, всяк кулик в своём болоте велик!

Мои ровесники, волею случая очутившиеся за одним столом с видавшими виды вояками, понимали, что всеми правдами и неправдами многое из услышанного предстоит попробовать самим и к мелочам проявляли особенный интерес. Бегая потом на перекуры, театрально стебались, изображая пехотинцев дрищущими среди противотанковых ежей... Со штанами не снятыми, следует заключить...

Страшные байки затронули материну душу. Тётки с сёстрами и тверёзыми подругами пытались отвлечь её от мужицких россказней, но тщетно. Выходило лишь аханье-оханье, поднимавшее волнение куда боле. Отважно пересиливая беспокойства и поняв, на про;водах не вспоминают о цветочках лютиках и в горошек трусиках, дамы захихикали в унисон гостям, здравицы пропускать перестали и рюмашки потянули звонко чокнуться не отлынивая!

К слову, в августе 1986 года цена на водку отскочила с дорогущих 6'80 до грабительских 9'10 целковых за поллитру – денег не напасёшься поить такую ораву! Помогло, отец купил авансом, по дешёвке, пару ящиков к проводам весной, так как в армию меня могли забрать с окончанием училища летом, но что важно, водка дожила до осени без потерь! Ну и под расчёт накапал бутыль самопляса...

На проводах мне не пилось: два лафитника за вечер. В военкомате пугали, если призывника заметят в угаре и в жесточайшем похмелье, придётся ему откушать не один пуд соли и служить в самой захудалой дыре. Но алкоголь не лез не от страхов, просто навалилось опустошение, думаю, от сознания непредсказуемости перипетий судьбы – в голову даже догадки не лезли! Или умышленно не тормошил грядущее своими прихотями: уверялся, что стану связистом, а в какие части света занесёт – гадать смысла не было! Хотя предпочёл бы поближе, разумеется...

В недавнем прошлом, моя мама работала в Канавинском военкомате г. Горького; мыслей откосить от армии я не имел, как большинство сверстников, отмазывать меня от службы ей не вменялось. Возможный посыл: не дальше Москвы, желательно бы! Далеко и не отправили – так, на край света... за те самые сказочные тридевять земель!..

Проводы канули в Лету без потерь. Побоищем застолье не знаменовалось, противоборствующих сторон нет – не свадьба! Ранним утром толпа провожатых собралась у подъезда полным вчерашним составом, включая косяк из вестибюля. И успевшие похмелиться и готовые к возврату в реальность притан­цовывали на внезапно павший зазимок, неосознанно поторапливая виновника торжества.

Предписание требовало явиться к шести сорока утра на сбор­ный пункт района, иметь при себе снаряжение в виде вещевого мешка с трёхсуточной провизией, в качестве амуниции ненужная мшель, какую не жаль потерять в дальнейшем. Рюкзак был собран – двинулись на начало седьмого, как вынуждали надлежащие условия...

В назначенный срок к пункту расставания стекались группы горожан. Призывной комиссией на тот день было отобрано три призывника: я с «ипподромного», Елюшкин Сашка с «пролетарки», Кашин Валера из Сормово... Парень жил, где жил, прописан был в Ленинском...

Молодёжь ждала продолжения возлияний. Отправка выводила к той отметке нервного каления, после которой ничто не мешало упиться до чёртиков. Тормозили только призывники, но провожатые зрели, чтобы время попусту мы не тянули и с подножки барбухайки не соскочили! Не обессудьте-де, робяты – запихнём, помашем, дунем на ход ноги, оборот колеса, на посошок и просто символически: «Отчаливайте в свою армию – у нас тут водка стынет!»

Под исполненную важности тираду военного комиссара, прорвавшую лейтмотив Марша Славянки; под слёзы градом матерей, отцов, сестёр и братьев, и тихие всхлипы остальных родичей, непрерывно ликовавшие дружки запихнули шмыгавших соплями новобранцев в вислогузый ЛиАЗ-скотовоз... который отсалютовал панихиду канонадой вонючих выхлопов, отчего прослезились даже непричастные горожане... и с непримиримой натугой ломовой кобылы стронулся с места ровно в семь утра! «Поехали!»

Попутно опустошая комиссариаты, автобус набирал полный салон наголо остриженных го­лов и ближе к полудню высаживал в «Дусте» – ядовитое погоняло приклеено городу Дзержинск за массовый выпуск инсектицида ДДТ. На окраине Дуста расположен Областной Сборный Пункт, сюда за молодым пополнением со всех концов Советского Союза собирались покупатели: кадровые офицеры и прапорщики, и прочие унтера. На промежуточные сборы пороха не нюхавших юнцов каж­дый род советских войск посылал представителей, которые сортировали новобранцев на местах, отбирая наиболее подходящих.

По прибытии наш луноход скрипнул колодками возле огороженной глухим забором территории сомнительного военного формирования. Ворота двойные, широкие, но продрогший солдатик обессилел на створе. Скандалов биндюжник раздувать не стал, лишь сплюнул в форточку и ювелирно загнался в стойло. Радушный приём нам и не обещали, конечно же, а ковровая дорожка с фанфарами не помешали бы! Ну и девчушки во кокошниках и расшитых сарафанах чтобы ласково хлебом-солью встретили!..

К автобусу подошёл капитан. Его яркая нарукавная повязка оповещала: дежурный по части. Сопровождавший нас прапор, всю дорогу тихо бдевший за новобранцами из глубины салона, взял бразды правления в руки:

— Товарищи призывники, выходим! Быстро сверяю вас со списком, и идёте вслед за дежурным!

Почто сверять? Сколько посажено столько приехало, «в кусты» по дороге водитель не останавливался, но пора привыкать – установленный порядок не имеет дополнений и не предусматривает вольностей толкования!

А жаль: логичнее из военкомата отправлять к месту назначения, выдавая предписание на условленное время. Не накладнее и разгильдяйства творилось бы меньше...

Всё-таки алчел я пиров... с присутствием девчонок...

Пока не разбрелись, нас сосчитали и загнали в громоздкую архаику квадратной геометрии с чертовски загаженным вместилищем. Смотреть отврат, а дежурный:

— Проходим в казарму, размещаемся компактно!

Не пойму как вывернулся язык назвать казармой это чёртово лежбище, этот замаранный притон невольников, уже на дальних подступах к которому по всему телу начинается жуткий мандраж и учащённо колотится сердце...

Атмосфера храмины щекотала в носу испускаемыми человеком запахами. Всюду закоптелая побелка, окна забраны решетью, запаутиненные плафоны поддерживают полумрак. Барачные колонны и многие ряды каменных с дощатым настилом лежаков. Напольная керамика на входе исторгает склизкий студень: шлёпни ногой посильнее, небось, и грязь облепит штанину – не оттерёшь. Стены по коридору забрызганы оной гадостью почти по пояс...

Латрина, отхожий угол каземата, и гаже того клоака – без домысла отрисована с низших кругов ада. Толчок не просто загажен от потолка до пола, а засран: лохани завалены фекалиями, стены как заштукатурены сантиметровым налётом липкой слизи, замешанной на испражнениях и намертво склеенной плевками, соплями и окурками... Пикассо так не мазал! Даже в беспробудном арт-ударе...

Опорожняться от всего этого тянуло не снимая штанов: зад оголять казалось совсем негигиенично. Всё здесь веяло вечной безнадёгой согнанного как на убой скота, но чтобы знать, чем настоящая казарма отличается от кошары – нужно побывать, повидать и понюхать там и там...

Появление новых защитников отечества легировало затхлость пристанища ароматом выпечки, смешки встречающих старожилов улетучили робость новичков. Гомон оживил эхо. В кучу свалились прозрачные авоськи, рюкзаки, баулы и полиэтилено­вые пакеты. Из ровнёхоньких чемоданов, наставник-ветеран называл такие «мечта оккупанта», соорудили столики, скучковали компании.

Мы втроём поначалу осматривались, внедолге свыклись и влились в компашку балахнинских парней, раскинувших пожитки на несколько топчанов, взялись за харч. Забренчали гитары, пошли байки и анекдоты, раскатами пыхал смех. Каждый ждал своего часа отправки и заполнял время знакомствами с никчёмной болтовнёй.

Непрерывное бормотание тихло дважды в день, пока по взлётке проходили покупа­тели, закрывались в каморе и как каталы колоду тасовали наши личные дела. С замира­нием сердца мы ожидали раздачи, кому падёт шальная карта. Закупщику было до рекрута аки Чапаю до другого берега: новобранцев пихали по командам предписаниям вопреки, а за залёт отводили койку в первой отхожей дыре и пугали тремя годами флота. Казарменный отголосок разносил недовольные крики призывников, оказавшихся в лидерах списка для флотских формирований, например.

Камень с плеч, когда флотилия уходила без тебя!

С каждой ушедшей командой храмина пустела; под конец дня было место выдрать шапки футболом. Пару раз гоняли на местный плац и показывали приёмы строевой. Смысл в том не виделся: середина ноября на дворе, груд – ломом не пробьёшь. Мороз кусался, снег вьюжил по плацу позёмкой, забивал обутки, поддувал в телогрейки и гнал новобранцев назад в преисподнюю. Вот за водкой в город самовольно сгонять – мороз не холод, а без нужды костенеть взывало святость. Военачальники потому не настаивали: они сами каждый день подпаливали воздух выбросом токсичных послевчерашних радионуклидов...

Ночью прохладно, зябко, дрожь пронимала насквозь. По делу и укутаться нечем. Фуфайкой накроешься от шеи до бёдер, ноги в кучу тянешь. Теплее казалось. Народу не хватало пробздеть барачный объём, и призывники тесно жались друг к другу во сне. Кто очередью, кто спинами и носопырками как младенцы к титьке мамкиной. По утрам муравейник оживал особенно нехотя, и только для того, чтобы рассмотреть свежих ополченцев. Желторотых, какими сами были намедни, плюшками сладко пахнущих и перегаром притягивающих. Салабоны лопоухие!

Высматривали прибывших – нет ли знакомых лиц... Ждал Гошу Кузовенкова – лепшего кореша, коего должны были доставить сюда же. Его день призыва приближался и не факт, что свиданка невозможна. Пересылка в области одна, я готовился встретить друга подобающе. Полутора сутками разминулись, жизнь показала, и пока не вспоминали меня покупатели, мысли о свиданке витали!

Шли третьи сутки ожидания, харчи заметно редели, но закупщика будущим связистам не намечалось. Примерили тянуть время без сторонних вмешательств. Меньше ели, сигарету смолили на «дай добить». Завывать на луну впору, но к ве­черу семнадцатого ноября огласили список из сорока пяти баловней судьбы, среди которых нашлась моя фамилия. После пересчёта большую группу везунчиков погрузили на грузовики и вывезли в тёмную ночь, по-военному не откладывая выезда на утро следующего дня. Команда 40А... и ни слова точнее. Гадали: 40 — сороковая армия, А — афганская учебка, вот и все соответствия...

До Москвы добрались без приключений. На пересадке два лоботряса раздобыли котомку пузырьков со стекло­очистительной жидкостью на спирту, ну и вдрабадан... Сиречь фактически вусмерть. И смех, и грех, вояки!.. Пришлось их волоком в ар­мию (в поезд, туда доставляющий) втаскивать. Распи­хали по отсекам как баульную кладь по багажным клетушкам и отбыли в неизвестность. Хорошо что вовремя скинулись деньгами и выкупили отдельный пульман. Билеты забронированы вразнобой, поэтому места растягивались по составу – тогда на поверку нас было не собрать... Лейтенант проявил инициативу и предстоящую вакханалию утряс в удобное для контроля уймище. Чтобы личный состав команды оставался взрачным...

Дорога укладывалась в три дня, четыре ночи: поезд с вагоном отборных рекрутов не торопился вырываться из снежной Залесской Руси в запесоченную Среднюю Азию. С вашего позволения добавлю: не торопись, а то успеешь!..

Почти всё время в дороге я отлёживался в багажном промежутке под потолком. Сунул туда матрас, втиснулся в оставшуюся щель и отключился с жаром почти на сутки. По симптомам грипп, обострение пало на дорогу. Бороть заразу мне помогала ватная телогрейка, не снимал её сутками напролёт. Ночью байковое одеяло поверх, шапку на нос: к борьбе с инфлюэнцей нужен термический кокон.

Спус­кался редко. Парни обращали внимание, литёха самочувствием интересовался, предлагал поискать врача, но я переупрямил, что справлюсь. Стороннего участия, не прими за наглость, командор, мне не нужно! На организм понадеялся – молодой, иммунитет должен вытянуть...

Впрочем, очухавшись к вечеру первого дня, заметил: озноб отпустил, а желудок урчит и требует харча. Снизошёл до купейного столика оскоромиться гречкой с мясом из сухпая. Каши не перепало, но была ту­шёнка. Настоящая тушёная по ГОСТ говядина, банка с маслянистой смазкой. До туалета ещё сбегал «носик припудрить», и отме­тился у покупателя – рекрут в поле зрения и как бы не слинял...

Сокомандники лопали алкоголь, меняный за бебёхи, вещицы и сэкономленные консервы. Шнырявшие в вагонах цыгане хватали всё, выпрашивая, меняя и выигрывая. Зачин пьяного вечера устроил дуэт фартовых балахнинцев, выигравших у официанта вагона-ресторана в карты всю тележку с бухлом и продуктами. Выпивон неизбежен с такого куша. Парни загуляли, звали присоединиться, но я отлёживался – первые сутки было не до гулянок...

Вторые также час от часу сдавал чарам Морфея. Ото сна слушал дембельские куплеты в исполнении рекрутов. Я тоже бренчала доморощенный – полный подъезд репетиторов руку ставил и аккордами снабжал – и тоже порывался сбацать какие-нибудь «Вагонные споры», но позыв поездной романтики сдерживала хворь. Струнки защипнуть я любил, по жизни всецело следовал девизу: хоть ты носи на шее бантик, но брось гитару, если не романтик...

Под потолком душу согреть нечем. Думы гонял: куда везут? В земли незнаемые к горам кудыкиным? Что за места возле этих гор, какая чудь там живёт, как встречает и чем погоняет? На парней смотрел: им до игрека. Горючка созидала на редкость правильно, дурь молодецкая в пьяные головы не лезла, никто сильно не буянил. Пили, пели, козла бурили, свару варили, погоны дуракам вешали. Хорохорились, повизгивали как выжлец перед гоном, бодались, но в кровь не бились. Правда, дылда длиннорукий один раздавал из окна вагона оплеухи провожающим на перроне – герой, покуда не догнали... А людям каково?..

Врезалось в память, наш покупатель, молодой, год из училища лейтенант Михайлов Юрий выпросил у про­вод-ницы служебное купе. Допоздна прово­дил собеседование, отбирал кандидатов для прохождения службы в его роте. Или в его взвод под непосредственное командование. Вопросы задавал не сложные, присматривал реакцию. Закорючки в своём блокноте напротив фамилии ставил...

Первым днём пути офицер рассекретил нам возможности средств связи и разновидности техники, подавая в такой заманчивой оболочке, что не терпелось это освоить исключительно под его ферулой. Про азбуку Морзе, телеграф и проводные каналы связи обмолвился вскользь, но особенно заинтриговал какими-то «тропосферками» и засекречивающей аппаратурой связи – ЗАС...

Начать службу под крылом наставника приспичило многим, шанса привлечь внимание призывники не спус­кали. Внешность лейтенанта, его выправка, манеры, умение общаться и способность завладеть вниманием не от­талкивали со знакомства в отстойнике. На пересылке некто из вверенной команды спросил предводителя, откуда тот будет родом, литёха ничтоже сумняшеся отмёл – наш земляк! А спустя минуту попал впросак: называя очередную фамилию из списков и сопоставляя адресу выбытия, Михайлов блеснул знанием географии горьковского края во всей красе – не вникнув в особенности произношения, спросил так же корявисто, как сумел прочитать:

— Ты из Сормо;во? — выразив вторую «о».

— Вы же наш земляк? — парировал голос из глубин строя и толпа язвительно усмехнулась.

— Земляк! Одну землю топчем? — не смутился офицер, и прыткость возвысила его в наших глазах. Название исторического района произносится акцентом на первой глас­ной, о чём «земляк» мог только догадываться.

Мы так и не выудили, из каких краёв лейтенант родом, но справлялись у прошедших собеседование, какие задаются вопросы. Отстрелявшиеся выдали, шушукались о сокровенном, и многие упомянули футбол. Сложив, призывники додумали, литёха футбольный болельщик киевской команды «Динамо». В расспросы часто втискивался славно известный украинский клуб – неспроста же?

И тут новобранцам неслучайно занравился футбол, и наиболее в исполнении киевлян. Рифмованные кричалки во времена предраспада СССР массово не применялись, иначе в необузданном желании снискать благодать мы не отлича­лись бы от современных футбольных фанатов.

К тому же некий выскочка вспомнил лидера киевлян Фёдора Черенкова. Наобум, разумеется, и пошла реакция: толпа боле­вших за «Динамо» горьковчан зарукоплескала Че­ренкову, ни сном ни духом, что прославленный футболист играет за московский «Спартак», встречая киевлян только в рамках футбольных баталий чемпионата СССР.

Смеялся лейтенант над невеждами, чаю, знатно!

Пока поезд бороздил просторы Руси, мне было не до заоконного пейзажа, я не высовывался из подпотолочной щели купе. Всю Россию проспал, честно сказать! Интерес к событиям вернула проводница, подбадривая новобранцев вдруг закрутившая интригу: «Мальчики, подъезжаем к Гурьеву! Послед­няя остановка на территории Европы, а дальше начинается Средняя Азия, Казахская ССР! Стоянка тридцать минут, отправка после смены головы состава!»

Ух, маршрут! Может, и поезд на дровах подадут?..

Воздух наполнился романтикой, ягодицы напрягла близость приключений. В те поры ещё напрягались ягоды в ягодицах! Рассудил, точно так разворачивается сюжет в русских сказках: коли остаются позади болота вязкучие и леса дремучие, должно представать глазу царство тридесятое с горами непролазными и чудищами ненасытными?

А вдруг с полонителем девок Горынычем сражаться придётся? Поглядишь, какую-никакую хорошавую Забаву Непутятишну из плена отобью? Пусть не Добрыня и отец мой не Никита, но своих в беде мы не бросаем!..

О, как переплёл витиевато – инфекция меня торкнула видимо конкретно! Надо быстрее выздоравливать...

В Гурьеве несколько десятков голов лысых высыпались на плат­форму узкую, дабы перед службой ратной в стороне неведомой в последний раз насладиться дымом сигаретным на земле родной русской. Ох, понесло...

Подразумевалось что на русской, но оказалось, поезд уже пересёк границы Казахстана. А воз­дух здесь и правда другой: в голове свежеет, тепло, ветер мягок, нос щекочет не привычной морозной сухостью, а приторной слащавой влажностью, вероятно, так сказывается близость Каспия, но вдыхать её хотелось почему-то полными лёгкими.

После Гурьева окно магнитило: степь, холмы и снова необозримая степь. Редкие пажити, дерева, стланики. Выцветшие крыши ветхих одноэтажных домов в окружении покосившихся штакетников подсказывали наличие населённых пунк­тов, но сирость и нищета красок сразу просачивались в глаза и потворствовали унынию. Дальше в поросли сорных трав да репейника начали врезаться песчаные проплешины вообще без видимой растительности... Зато начали попадаться битюги губастые и косматые, да горбунки «с ушами аршинными» – чудеса чудесные!..

Может и коня тыгыдымского увидеть сдастся?..

Казахстан заменялся Узбекистаном. Невзрачная архитектура прошлого века приняла образину прокажённой глинобитной древности в расцветках кизяка. К прибытию в столицу Узбекистана – а она разнится с предместьями и предстаёт густонаселённым техногенным оазисом среди степи и выжженного тла пустыни – я достатком оклемался. Картинка приобрела глубину тонов, всё встало на места, жить захотелось с недюжинной силой...

Ташкент надежд не оправдал. С детства слыша крылатку «Ташкент – город хлебный!», мерещился мне город с деревами, увешанными гроздьями душистых булочек и кирпичиками ржанухи, и повидать эку невидаль хотелось. Не выдалось, скажу! Хотя лелеял догадку: сезон на издохе – верно что, опало всё? О Самарканде единственное знал, что город древний. Сказочная аладдинова страна: «В Багдаде всё спокойно?» – околоточный успокаивал, помню...

Столица жила размеренной жизнью, орды приезжих внимания не влекли. Вокзал кишел разноплеменным этносом, гонимым своими ветрами. Мелькали цветные колпаки, тюбетейки и подпоясанные яркими кушаками халаты. Привычными были бойкие школяры в общепринятой форме: багряная пилотка с жёлтой кисточкой, светлая сорочка, алый галстук пионера, голубенькие брюки и куртки. Жидким букетом гвоздик пионеры встречали шкраба или комсорга, приехавшего поездом с нами. Радовались...

Платформы опустели, приехавшие рассосались в городе. Глазу предстали групповые скопления пассажиров, сидевших или запросто лежащих на голом асфальте. Нет, привираю: твердь перрона им смягчала подстила из журналов и газет. Неизживно переполненный вокзал образовывал подле себя бестолково выжидавшее, потому сонное царство отрешённых от бренного мира людишек.

Как перед вратами в царствие божие, наверное!

Теплынь – в ватнике жарко. Большая часть горьковской команды разгонишалась нараспашку до пупа. Зиму в здешних краях привечают видимо куртейкой! Днём ходят в рубашках, поверх безрукавках и лёгких ветровках, к вечеру одевают воздушные пальтишки без тёплого подбоя – как не сказка? Жить тут после армии остаться что ли?..

Ташкент предусматривал пересадку на поезд, следовавший неведомо куда, минуя быв­ший стольный град Самарканд. Лейтенант снова убежал на поиски билетов, мы остались под присмотром сопровождавших сержантов. Их было двое, вроде: на протяжении дороги они держались в тени фуражки лейтенанта и ничуть не запомнились.

Из учебки – не столь разудалые как в войсках!

Пара из наших отпросились в магазин за фуражом и прямиком в галантерейку на вокзальной площади. Пеняя на сухой закон, что может получиться напряг со шнапсом, искать не стали – времени в обрез. Деньжата, вырученные с продажи консервов из сухпая или оставшейся одежонки, снова пустили в оборот. Накупили одеколонов: «Огуречного» и на загладку «Цитрусового». Флаконы как пузатые гранаты «лимонки» Ф-1 – грамм сто пятьдесят на неподкупные гаражные замеры. А на подкупные... все двести!

Назревал очередной последний праздник!

Скоро выяснилось, приезжие не всему Ташкенту без нужды. В укромных местах вокзала незваных визитёров отслеживали вокзальные шаромыги. Неисцелимая жажда преступных вожделений заставляла их терпеливо ждать подходящий момент натырить хоть чего. Не лукавлю, эти мелкоростные оглоеды простых ротозеев высматривали, а тут отряд бесхозных новобранцев сопли на кулак наматывает, зраки воротит – нас и не обошли семью вёрстами.

Михайлов определился с билетами после полудня, и пока мы были сплочены, подходить к призывникам мазурики пасовали. Зато, когда стали переходить к платформе отправки, растя­гивая толпу, невидимки начали врасплох появляться из каждого густого куста и закоулка и также испаряться, прихватывая, что удавалось вцепить. У меня набегом сзади один из дергачей сорвал с головы вязаный «гребешок». Шарфик чей-то прибрали к рукам, перчатки дёрнули, куртку рванули с плеча, к вещмешку приделали ноги... Никто из нас грабительство не пресекал – барахлом оставалось владеть не более суток. Военкомат упреждал, что два года хранить шмотьё некому. Знающие родители припасали сыновьям старьё – мы и не беспокоились!

Поезд оказался пригородным дизель-электроходом, рекруты купировали целый вагон. Трудовые массы такие вольности не стерпели и полезли напропалую. Пришлось ужаться до тесноты шпрот в жестяной пепельнице! Новобранцы взялись за пузырьки. Всасывали ловким приёмом, морщились от горечи и насыщали вагон пахучими вкраплениями алкогольных токсинов. По мере отдаления Ташкента пассажиры пропитались насыщенными ароматами фруктовых и лимонных оранжерей, перемешанных вонью залежалых огурцов! Вскоре воздух спёрло до духоты.

Дружественная теснота сблизила пьяненьких солдат с попутчиками, разъезжавшимися с рынка. Сердобольные женщины потрошили хурджуны и подкармливали нас лепёшками, фруктами, яйцами, сычужным сыром. У кого что было. Благодарность за сострадание тем, кого не опутал божок ненасытной жадности. Михайлова соблазнили выпечкой и вдогонку, как он ни сопротивлялся, в свой черёд тоже слегка подпоили. Дружба народов налицо!..

Впрочем, переусердствовавшие с одеколоном рекруты в стычках попихаться успели, когда выходили курить в тамбур. Благой случай, до крови дело не доходило!..

Поздно вечером мы прибыли на вокзал Самарканда, куда вскоре подоспели и наши «ангелы смерти» – механи­зированные исполины, доставившие новобранцев к воротам непознанной действительности, пугающей в оторопь. Кому-то они мерещились звёздными вратами рая, другим привиделся задний проход ада, но рекруты смиренно вы­глядывали из грузовиков и понимали одно – скрежет железного створа отсекал прежнюю жизнь, сводя в небытие любые ощущения свободы. Наше непорочное восприятие мироустройства восполнилось чувством полной апатии к неизвестности так близко подкравшегося будущего.

Жребий пал и будь что будет!.. «Аннушка уже разлила масло», как приговаривал булгаковский маг-провидец, но... может и не так страшен чёрт, как его малюют?

Драгоценный груз доставили на обнесённую парковым забором территорию затемно, спе;шили возле старых конюшен. Внутрь, оказалось, цейхгаузов, вонявших химией от грызунов или нафталином, запускали голов по пять. Там молодые жеребцы попадали в руки конюха Алика Касымова и двух конюшонков, дегенератов из роты службы интендантов. Напором и пренебрежительным ором обозники выказывали табуну всякое презрение, тужась обуздать любые рыпания молодых мустангов. «Кусок» – прапорщик, имевший в распоря­жении хозяйственный кусок в виде склада или службы, пронзал адским взглядом, словно жёг рентгеном, оценивая, какой размер обмундирования будет впору. К подбору сбруи Касымов относился более чем наплевательски, копошился вяло, ярлыки сверял на мутный зрачок, и форменную одежду выдавал на вырост, как надысь забеременевшей кобыле...

Позади вещевика Касымова два верных прихвостня с остервенением шманали брошенные нами шмотки, будто в них было скрыто золото партии. Тряпьё прощупывалось и протряхивалось, а выпавшее бесцеремонно цеплялось и ныкалось под столешницу хозяина. Забирались наручные часы, электробритвы, все ценные вещи. Соизволишь воспротивиться, ощутишь харей порцию слюней. Позарились на очечник из опойка, ругань дошла до свары, но сдюжил.

К дерзости церберов прапор был апатичен: отнятое оставалось на складе, и никто не знал, куда всё потом девалось. Шелудивые притягивались на кроткий поводок в минуту, пока на склад заходил лейтенант, но их тявканье возобновлялось вновь чуть тот за порог. Храбрецы!..

Неужели из меня получится сделать такого же стервятника за какие-то два года повинности? Не поддамся...

Не поддался, смею заверить. Эта дрянь впечаталась в память, за время службы я ни разу ни на кого не повышал голос, включая молодёжь, став «заслуженным дедом»...

Форма мне досталась на размер больше, сапоги в самый раз, и такая удача была скорее редким исключением. Глазок прапора был вресноту замылен: чёботы выдавал с загашником, форма на два размера больше. Карантинного духа окинешь взором – страхолюдина как корень мандрагоры – слеза выступает! Да и мы пока и не понимали, как держать фасон обмундирования и подгонять под фигуру. Не было на форме навесных знаков различий и нашивок, ушанки спрессованы тюками, шаровары с гимнастёрками мятые как из задницы, сапоги ваксой не мазаны, портянки торчат из голенищ словно тесто из кастрюли – срам!

Посему начинайте, товарищи распорядители, лепить подтянутых и дисциплинированных воинов непобедимой Советской Армии! Шпана к обкатке готова!

После очевидения местечковых условностей приличия, уже глубокой ночью вновь прибывших перегнали на широкий плац, окружённый четырьмя трёхэтажками.

В ожидании результатов пертурбации, равнодушие с новой силой овладело толпой. За прошедшие дни и самоотверженно пережитые события нижегородцы уже притёрлись между собой, а тут вновь предстояло переформирование и смена окружения другими людьми.

Пока таращились по сторонам, с противоположной стороны плаца к нам спешно подрулили двое военнослужащих в перечёркнутых жёлтыми лычками чёрных погонах. Осмотрели, перешепнулись и втиснулись в гущу оторопевших зевак. Задавать вопросы начали, помечая в записной книжке специалистов, зани­мавшихся электроникой до армии. Меня на чистую воду вывел сер­жант с ярко выраженной прибалтийской внешностью, но без акцента настороживший окруживших его новобранцев:

— Кто понимает в радиотехнике?

— Я занимался в радиокружке, паял мелочь всякую. Успел даже поработать на радиозаводе, — уверенно ответил я, чем привлёк внимание сержанта. Сержант выразил недоверие кислинкой на лице, достал из планшета и развернул мне под нос замусоленный чертёж электрической схемы. Ткнул пальцем в скопление элементов:

— Что тут изображено?

— Резистор. Всякий школьник знает.

— А это? — сержант сощурился и очертил «жуков».

— Вакуумные лампы гептод и пентод! — считая беглым взглядом неразличимые сетки радиоламп, отве­тил я по большей части наугад. Удовлетво­рённо сморщив нос, и одобрительно зажав губы, переписчик записал мои родовые позывные и про­должил шнырять с расспросами. Кто-то поблизости тоже отвечали по схеме, сержанты закорючили их в блокнотик и ушли, оставив без пояснений.

В каких целях вычленяли приверженцев радиодела – открылось на следующий день, а пока нас выстроили подобием прямоугольника и огласили вновь составленный список, кто какой роте причислен. А кого не назовут – на боковуху в расположение двенадцатой. Меня обнадёжило сполна, что причислили именно к роте покупателя.

Многих новобранцев, отсеянных в другие подразделения, разбирали по местам прохождения службы. Называли повторно фамилии, ставили парами как несмышлёную детвору, разве что руками сцепиться не требовали, и уводили по ближним казармам. Другим выпал переход за пределы города. Заставили перемотать портянки, проверили индивидуально – значит, топать предстояло далеко.

Точно в царство тридесятое!..

Дошло до оставшихся. Команда поредела до половины начального списка. Завели на этаж и двумя шеренгами рассредоточили вдоль пустой стены. В расположении роты сумрак, лишь немощная лампочка борет темень, мерцая из последних сил, и слышно тихое шуршание швабры. Остолоп, стоя дремавший на тумбочке, очнулся, отделился от подсветки доски объявлений, и вытянулся стрункой как после прогона в волочильном станке. Набрался духу рявкнуть, но уставший вознёй с нами лейтенант поднёс к губам палец и опередил его служебное рвение:

— Не ори, люди спят! Дойди, вызови дежурного.

Парниша дёрнулся бежать в темноту, но оттуда брёл полусонный сержант костлявого вида и тонких черт лица – словно водицы из лужицы только что испил.

— Липич, слушай задачу! — позвал лейтенант, они тихо перекинулись парой слов и офицер вышел, оставив нас дежурному по роте. Больше покупателя я не видел.

Сержант Липич кривил козлиный подбородок и потягивался спросонья. Прибывшие были безразличны; его хватило окинуть нас опустошённым взглядом и гортанно проблеять: «Духи! Занимать койки без простыней и с подушками без наволочек! Вещмешки держать при себе... и до утра ни звука!» Зевнул очередной раз и гаркнул в сторону умывальника: «Дневальный, размести на свободных местах!» Второй дневальный, коего кроме как замарахой не назовёшь, но посмотришь – все такие, драил полы. Выпрямившись, солдат бросил швабру, повёл нас в спальный отсек. Многие как были облачены в затхлую химией форму, так завалились под шинели, одеяла не трогая...

Липич не козлом – крысой оказался. С утра шептали: видели ночью, он втихушку принуждал чмыря подносить форму своих сослуживцев и бессовестно перетряхивал...

Первое утро началось громогласным «рота, подъём», но не нашлось человека, желавшего гнать нас на зарядку. Приписка неясна до сих пор, тратить энергию всем было в лом. Младшего сержанта вынудили заняться молодняком, он отнекивался, но... Показал мудрости заправки кровати и наведения кантика по краю, правила намотки портянок, чтобы мозоли не дулись в неподходящих местах. Какому-то «можно?» отрезал: «Можно Машку за ляжку!» Озвучил список, что должен содержать прикроватный шкафчик и что нам светит в случае невыполнения этих мелочей...

До завтрака вошкались в казарме, по­сле так называемого «приёма пищи» немногие ду;хи со мною в числе получили задание вымести про­езжую часть, газон и тротуар возле бригадной столовой. Молодняк надо было на какое-то время занять, несколько мозоливших глаза солдатиков отправили чистить и без того неплохо блестевшее.

Мы и мели добросовестно от чипка до обеда. Знаток один шутил: «чипок» расшифровывается как Чрезвычайная Помощь Оголодавшим Курсантам. Положим, но чаще кулинарный павильон при каждой войсковой части, торгующий насущным. Как баял отец, медалист и обладатель высокого звания «Победитель социалистического соревнования»: «Душа болит о производстве, а ноги тянутся в чипок!» На табак разменял червонец, сунутый мне в дорогу отцом и сэкономленный из-за хвори. За прошлую неделю все поиздержались, а без перекуров службы нет.

Солдат курит, служба идёт! Спит – она тоже не стоит! Стоит лишь... задача сигарету раскурить и пузо набить!

В середине дня вызвали новичков: меня, Си;мушкина Андрея и Ка­шина Валеру. Объявили: к дальнейшему прохождению службы нас переводят в ремонтный взвод семнадцатой роты. С трудом верится, что можно привыкнуть неизвестно к чему и за короткое время пожалеть, что той неизведанной известности тебя бесцеремонно лишают.

Четвёртого горьковчанина команды 40А Олега Малова к тому моменту успели угнать в глухомань полигона осваивать «стратосферу», но буквально с дороги парень загремел в госпиталь. Организм не осилил акклиматизацию. К взводу Олег присоединился позже, самый тяжёлый карантинный месяц провалявшись в госпитале...

Приблизительно так четверо нижегородцев затесались в учебный стан ремонтников радиостанций малой и средней мощности, о чём вряд ли в последующем жалели.

Началась наша обязательная воинская повинность

в 4-м взводе 17-й роты войсковой части № 52922.

151 УБрС, Дальний лагерь, город Самарканд.

Краснознамённый Турке­станский Военный Округ.


Продолжение тут --- http://www.proza.ru/2010/06/07/501 > Оформление