на фото В.Злобин
В октябре Злобин получает письмо от матери.
- Что пишет Екатерина Александровна?
- Она едет в Берлин, затем хочет подлечиться в санатории Ламана.
- Мама просто приезжает лечиться?
- Нет, она в сомнении: остаться в Европе или уехать вместе со мной?
- Вот как! Зовет вас в Берлин?
- Да. Она хочет посоветоваться со мной.
- Раньше четверга она все равно не приедет, так что не торопитесь.
- Мне надо ехать сейчас.
- Повременить нельзя? Я сейчас больна, а вы хотите в такое трудное время нас оставить… Стоит ли туда ехать?
- У мамы сложно с деньгами.
- Время такое трудное, что вы вряд ли сможете найти там работу, чтобы себя содержать. Получается, что вы еще сядете на ее деньги. Да и на Германию не возлагайте надежд, она в таком виде долго не просуществует.
- Можно и не в Германии…
- Если бы у вашей мамы была тысяча франков в месяц, она могла бы жить и в Париже сносно. Вы это сами знаете.
- Их у нее нет.
- Мама ваша в любом случае в Россию не вернется.
- Вы не правы, Зинаида Николаевна. Она хочет жить на родине.
- Мы все хотим, но там опасно и для нее тоже, вы это знаете, не буду объяснять.
- Вы сгущаете краски, она не может жить в Европе. Я поеду к ней, мне надоело постоянное раздражение Дмитрия Сергеевича. Надо отдохнуть друг от друга.
- Вы давно живете с нами и не понимаете нашей психологии. Дмитрию поздно меняться, к нему вам надо приспособиться с пользой для него и для себя. Меня вы не понимаете, едете, не замечая тревоги и боли.
- Вы говорите только о себе.
- Но нам сейчас нужна ваша помощь, Чайковский обещает устроить нам благотворительный вечер.
- Я решил ехать.
- Жаль, около нас нет ни одного своего человека.
Злобин уезжает. Зинаиде кажется, что квартира опустела, она заходит в его комнату.
- Как здесь солнечно, не то, что в моей комнате.
Зинаида зовет горничную Элизу и вместе с ней начинает переставлять мебель в комнате Злобина. Выносят его кровать, столик в угол и завешивают их ширмами. Топчан от кровати накрывают старыми шторами. Из сундука делается столик, подставив под него коробки.
- Так, Элиза, куплю подушек, когда будут деньги.
- К этому диванчику надо сделать ножки.
- Не будем ничего менять, подождем, когда Володя приедет и опять все превратит в «берлогу», как он зовет свою комнату.
В дверях стоит Дмитрий и наблюдает за их работой.
- Зачем?
- У меня темная комната, глаза болят, особенно, правый. Все мелькает, плывет, волосинка черная перед ним. Буду в этой комнате работать.
Первое письмо от Злобина приходит только через неделю. Дмитрий заходит утром в столовую и видит конверт, он жадно его распечатывает, а Зинаида наблюдает за ним из комнаты.
- Что там?
- Письмо от Володи. Сейчас прочту и дам тебе.
- Ну, наконец-то!
- Зина, боюсь, как бы эти балетные танцоры Сахаровы не подвели. Все у них планы меняются. Они могут провалить нам вечер, если уедут в Испанию.
- Этот Александр не внушает мне доверия. Не зря внешне похож на Белого. Клотильда моложе его лет на десять, но они оба очаровательны.
- Только бы не уехали в это время, иначе наш вечер разва-лится. А как нам прожить без этих денег? Вот и приходится выкручиваться всеми способами.
* * *
У Цетлиных Зинаида читает о Блоке, сидя в огромной гостиной в углу на диване. Собирается человек 30, больше Мария Самойловна не приглашает.
- «Мы бродим по перелеску, кругом желтое золото, алость сентябрьская, ручей журчит во мхах, и такой – даже на вид холодный, хотя и солнце в нем отражается»,- звучит хрипловатый голос Зинаиды. Она читает скороговоркой.
В гостиной тишина, все слушают внимательно, так это все знакомо и близко.
- «Радость в том, что он сумел стать одним из достойных. И в том радость, что он навеки наш, что мы, сегодняшние, и Россия будущая, воскресшая,- можем неомрачненно любить его, живого».
Зинаида складывает листы, замолкая. Некоторое время все сидят молча.
- Блок не мог не следовать за Россией, Россия пошла за большевиками – и он за большевиками,- с места говорит Чайковский.
Поднимается Бальмонт, достает книжку и начинает читать стихи, посвященные Блоку. Мария Самойловна садится рядом с Зинаидой.
- Про Белого вы слишком зло написали, это надо вычеркнуть, а в конце надо прибавить. Так печатать нельзя.
Зинаида не отвечает, она устала.
* * *
Дмитрий теперь вплотную занимается организацией вечера, мотаясь по городу на автомобиле, созваниваясь с нужными людьми.
- Будем надеяться, что вечер устроится,- подбадривает его Зинаида.- Володя сейчас с молодыми друзьями – мальцами, я рада, что он не один и ему весело. Мне даже легче без него делать все самой, скорее как-то, чем смотреть, как он это делает. Но только в мелочах, а так его не хватает.
- Зина, мне передали, что многие не довольны, что вечер только наш и Бунина. Пусть сами занимаются такой беготней.
- Я еще себе платье достать должна, смокинг тебе заказала.
28 ноября 1922 года… вечер Мережковских и Бунина проходит успешно, собрав 18 тысяч франков, Бунин забирает свои 6 тысяч.
Бунины приглашают Мережковских на венчание в церкви на улице Дарю.
- Гостей будет мало, стыдно мне, старик и в венец. Будут Цетлины, Бальмонт, Куприн и вы.
В церкви все торжественно: горят свечи, поет хор. Бунин всегда плачет в церкви, и тут у него наворачиваются слезы. После венчания идут к Буниным на улицу Оффенбаха, где Цетлины помогают материально накрыть обильный стол.
- За здоровье молодых!
Гости расходятся поздно. Бунин помогает перебраться из Берлина старому приятелю Ивану Шмелеву, прозаику и публицисту.
Еще в 1914 году Мережковский выдвигается на литературную Нобелевскую премию от России, а в 1923 году выдвигаются Бунин, Бальмонт и Горький.
- Зина, если Томас Манн подаст за меня голос, это будет очень важно.
- Может быть, нужно, чтобы ты сам написал Манну?
- Надо подумать и сделать через Володю, раз он в Германии.
* * *
В начале декабря они поздно возвращаются от давнего друга князя Аргутинского. Идет проливной дождь, транспорта нет, и они идут пешком. Дождь такой сильный, что на тротуарах текут потоки воды. Зинаида простудилась, у нее сильный кашель, что ей приходится лечь в постель и проваляться 2 суток.
Зинаида посылает статьи Гессену в Берлин через Серафиму Ремизову, Дмитрий тоже предлагает свои рукописи. Розенталь отказывает в материальной поддержке Мережковским и Бунину, демонстративно передавая деньги Куприну и Бальмонту. Бунин отправляет Розенталю резкое письмо.
- Да… Корабли сожжены, только как будем выкручиваться с деньгами?- Зинаида морально еще более расстроена.
Дмитрий не может даже разговаривать из-за сильной зубной боли, донимающей его всю ночь, что он не может заснуть и утром идет к врачу. Когда он возвращается и ложится, Зинаида делает ему компресс из ромашки и сама идет в аптеку за лекарствами для него.
Графиня Беаг, хорошая знакомая Мережковских, приглашает Куприна, Бальмонта, Бунина без жен, чтобы примирить их после конфликта с Розенталем.
Новый год встречают вдвоем. Новогодний стол скромный: букет ромашек, бутылка старого вина и горящая свеча.
- Давно мы одни с тобой не встречали Новый год…
- То ли еще будет…. У меня тост: пусть в Новом году к нам вернутся Дима и Володя!
- С Новым годом!С Новым 1923 годом!
* * *
Зинаида работает над очерком о Валерии Брюсове, в планах еще несколько, чтобы издать все книгой. Рождество отмечают скромно, покупают мясо и галету, разделив ее на всех. Оставшуюся от Нового года свечу, зажигают и садятся за стол. Зинаида посылает Элизу за книгами к Амалии, но чернила и бумагу закупает сама. Тащит их домой после трамвая.
- Дмитрий, совсем обезручила, так тяжело. Сначала 16-ый трамвай ждала, потом 15-ый.
- Опять сколько денег ушло! Кошмар! Надо научиться тратить только на продукты, без них не проживешь…
- Это вместо благодарности? Ведь сам умолял достать их.
- Ладно, ладно, не сердись. Без бумаги и чернил нам тоже смерть, я понимаю, просто заело безденежье.
- Серафима прислала письмо, что их выгнали с квартиры. Жаль их, они такие беспомощные. Шестов зовет их, чтобы для них вечер организовать, а я сомневаюсь, что они даже 100 франков получат. Алексей Михайлович совсем не умеет читать лекции, да и Шестов тоже мне устроитель нашелся…
- Еще письма были?
- От Володи, почитай. Я его попросила написать в Россию конспиративное письмо и попросить ответ на имя Лизы. Мне очень тревожно за сестер, когда я еще узнаю? Екатерина Александровна часто получает письма из России.
- Да, надо попытаться.
- В Амбуазе столько писем осталось, все из-за Володи, я его поругала в письме за это. От Комитета его мама хочет получить ссуду.
- Зачем? Тогда в нашем обществе «Друзья русской словесности» они ничего не получат, а оно сейчас начинает работать.
- Я говорила с председателем Аргутинским насчет них, и он мне напомнил об этом условии: ничего не брать с Комитета.
- Зачем ты просила за них, ведь они не живут в Париже? Ты столько денег тратишь на письма, почта дорога. Я буду давать тебе деньги только на хозяйство.
- Я пишу только по делам. Злобину не могу же я не отвечать? Пойду дописывать ему.
- Зина, попроси его узнать насчет американского Христианского издательства. Говорят, что там платят долларами, но не печатают беллетристику. Серафима пишет, что для меня подойдет.
- Бердяев в нем безбеден, попробуй и ты.
- Издеваешься? Ты же видишь, как я измотан, такое трудное время, а главное, угнетательное для нас. Еще эта история с хамом Розенталем, этим бриллиантовым королем. Я мотаюсь целыми днями, чтобы достать денег, а ты посмеиваешься надо мной.
- Володя заболел, гриппует. Надо подождать ему с отъездом.
- У меня тоже горло болит.
- А у меня длительная простуда какая-то. Дмитрий, ты горло полощешь?
- Постоянно, уже оглох от этого.
* * *
Их приходит навестить Философов, хотя приехал в Париж он уже несколько дней назад.
- Дима, это несправедливо по отношению к нам, ты совсем не пишешь.
- Моя переписка выросла чудовищно, как следствие моей работы в комитете и отъезда моих друзей и соратников. Я теперь руководитель варшавского Союза. Так что вам придется смириться с моим молчанием, а также с периодами моего тяжелого настроения. Я остался только с Булановым.
- Как он?
- Николай Георгиевич, как казначей, не заменим, хотя Савинков отзывается о нем, как о типичном замоскворецком купчике, хватившего цивилизации. Он много читает, у него прекрасная память, а уж в денежном отношении честнее его нет.
- Было бы что считать.
- Дмитрий Сергеевич, я читаю сейчас ваши заметки о Мицкевиче.
- Вот как? Раньше не читали?
- Нет, не до них было. Признаюсь, что начал их читать с недоверием, продолжил уже с восхищением.
- Спасибо. Показывали кому-нибудь?
- Только Чапскому. Он все еще считает вас пророком среди нас. Поверьте, он проницательный и одаренный критик. Я наблюдаю за ним и считаю, что он станет творческим лидером для своего поколения.
- Спасибо, Дима, за мои записки.
- У меня к вам предложение заняться польской темой для нашей газеты. Мы заставим людей говорить об этом.
- Надо подумать, это для меня интересно.
Зинаида после ухода Философова садится в комнате Злобина, разглядывая Пуцци и зеленого зайца – игрушек взрослого юноши. «Хочу вам, милый, длинное письмо написать, т.к. очень много могла бы сказать вам важного и глубокого»,- начинает писать она, разглядывая зайцев, но мысли ее далеко от игрушек.
«Неужели вы не понимаете, что Серафиму я не могу поселить на неделю в вашей комнате, у нас? Если вы не поняли сами, то, конечно, надо объяснить, я и объясняю: потому что мне пришлось бы бороться с Дмитрием Сергеевичем совершенно безжалостно, не жалея ни своих, а главное, его сил; оттого, что если бы я победила, то это была бы фактически невыносимая для меня тяжесть, и боль, и страх ( за Серафиму), ибо она бы почуяла, даже если б Дмитрий Сергеевич чудом не прорвался за эту неделю. Словом – это так, это та реальность, с которой я не имею права не считаться и не хочу не считаться, и ее нужно принимать мне, а уж там вольному воля ее оценивать и судить; а, думается – у всякого есть вот такая своя реальность, у кого еще похуже, другого сорта. Но сейчас не об этом речь, а вы, теперь меня послушав и сами вспомнив отчасти (вы все-таки, уехав, много и забыли, это естественно), - попробуйте, напротив, с осторожностью даже всякую тайную об этом мечту у Серафимы вытравить. Вы мне окажете громадную услугу. Поверьте, я люблю Серафиму и только о ней думаю тут».
Закончив, она вздыхает с облегчением – очень щекотливое дело она поручает Злобину. Ей не хочется думать, что Шмелев живет сейчас с семьей у Бунина, и Бунин опять хлопочет о разрешении приехать в Париж семье Зайцевых, чтобы временно поселить у себя. Она так не может, хотя хлопочет о напечатании в журналах произведения Ремизова.
Серафима постоянно выполняет поручения Зинаиды в Берлине, узнает о сестрах, ходит по редакциям с их рукописями.
- Зина, мне пришлось отдать за переписку аж 56 франков!
- Зато у тебя есть возможность ухаживать за молоденькой переписчицей.
- Ты напрасно так говоришь. Володи же нет, что мне остается делать?
- Я же вижу, как ты вокруг нее крутишься и воркуешь.
Элиза входит в комнату.
- Что ты хотела?
- Не забудьте напомнить Володе про куклу. Говорят, что в Берлине за 200 франков можно купить хороший черный мех.
- Ты что, Элиза! У него 2-х франков в кармане не будет, когда он поедет в Париж, а ты про 200 говоришь…
- Хотела «Блока» своего ему послать, а Володя пишет, что завтра он уезжает в Берлин,- жалуется Зинаида мужу.- Куда теперь посылать? Опять пошаливает сердце…