Акимов любил приглашать студентов и друзей на первый прогон спектакля, когда все еще было очень и очень сыро. Поначалу мне казалось это странным, но потом я понял сермягу этого дела. Таким прогоном мы получали первую информацию из зрительного зала, которая давала возможность предположительно строить взаимосвязь со зрителем. А Акимову это помогло выстраивать куски и необходимые узловые акценты. Я потом привык к таким показам и уже чувствовал в них необходимость.
Интересно было работать в театре, интересно общаться с людьми и приобретать все новых друзей. И город мне нравился. Я с упоением посещал Эрмитаж и особенно любил бывать в Русском музее. Периодически я ездил в Москву повидаться с родными. Вопрос обмена жилплощади затянулся. Марочка тоже навещала меня по мере возможности, а потом с ней случилось несчастье. Возвращаясь с выездного спектакля, она упала с машины и повредила себе позвоночник, ее положили в клинику Склифасовского.
При первой возможности я ездил ее навещать. Она бедняжка долго лежала на вытяжении. И выйдя оттуда была вынуждена театр покинуть. Несчастливо сложилось, тяжело, но она всегда и все переносила безропотно. Святая она была.
А я получал радость от жизни, от работы. Всегда интересно у нас проходили гастроли. И места интересные. Минеральные воды, Сочи. Очень запомнились гастроли в Москву на декаду Ленинградских театров. Играли мы на сцене Малого театра. Проходили как всегда с успехом. Вернулись в Ленинград, и вдруг приказ сегодня же возвращаться в Москву на прием в Кремле в честь декады. Это было неожиданно, но почетно. Приняли нас в Георгиевском зале Кремля за большим столом в виде буквы «П» На столах богатейшая закуска. В глубоких вазах черная зернистая икра, изумительные красные помидоры, а на дворе был май месяц. Всевозможные рыбные закуски и несколько горячих блюд. Ну и, конечно, водка, вино в изобилии.
А Марочка, когда меня провожала на это мероприятие умоляла меня осторожно пить, а то, мол, потянет тебя на откровенность, на матку правду. И я поначалу строго придерживался этого наставления. Но что мне очень не понравилось, что сидим мы за столом, жрем как свиньи, а на эстраде в это время выступают наши собратья по искусству. Такие, как Козловский, Уланова и многие другие. Очень оскорбился и за них. А еще обидно было что между нами, через одного сидел на страже чекист.
В один момент я было привстал, чтобы ясней увидеть наших вождей: Сталина, Молотова и других, и тут мой сосед деликатно попросил меня не вставать. А напротив меня сидели два прославленных летчика в качестве гостей - Каманин и Молоков, но они хорошо и аппетитно пили и закусывали, а потом как-то по-простому обратились ко мне, что мол так скромно артист пьет? Я попытался что-то сказать в свое оправдание, но Каманин налил в мой фужер водки, чокнулся со мной и сказал: «А ну за смычку искусства с авиацией». И мне ничего не оставалось как осушить свой фужер.
Но закуска выручила и я остался в приличной форме. Но хотелось скорей закончить это застолье.
Наконец правительство поднялось и покинуло зал. Вскоре и я смотал удочки и вернулся к Марочке злой и возмущенный, но доложил ей, что вел себя цензурно.
Ну и конечно, подробно ей рассказал об этой вечеринке. А потом вновь Ленинград, работа и работа. Нет жизни у актера без работы, нет удовлетворения, нет радости. Великое горе постигает актера, когда он лишается работы. Ролевой голод приводит его к ужасной психологической дистрофии. Много раз я наблюдал это у товарищей. Спасибо судьбе меня это почти не коснулось. Бог миловал.
Не без удовольствия вспоминая спектакль «Страшный суд» - Шваркина. В нем я открыл свою серию симпатичных евреев, играя зонтичного мастера Ефима Давыдовича. Великолепен был Киселев в роли Изнанкина ( в последствии я тоже подвизался в этой роли). И удивительно был смешон Сергей Филипов, ныне очень популярный киноактер. И очаровательна была Анечка Сергеева. Она всегда была юной и обаятельной.