Проверка на вшивость

Алексей Тийду
            Станислав Фёдорович был человеком пытливого ума. Пытливость его ума проявлялась по-разному, чаще, в ситуациях бытовых и повседневных, но так или иначе связанных с межчеловеческими отношениями. Главной чертой характера Хреногорова, по его собственному мнению, была - наблюдательность. Он любил наблюдать за поведением людей тогда, когда тем казалось, что за ними никто не наблюдает. Причём, наблюдения эти носили не прямой, а, так сказать, умозрительный характер.
            Немного отвлекусь от основной темы рассказа и подробнее остановлюсь на фамилии Станислав Фёдоровича. Если бы была возможность не упоминать её, то я бы с радостью так и поступил. Но посудите сами, тогда весь рассказ я должен постоянно только и говорить Станислав Фёдорович, Станислав Фёдорович, Станислав Фёдорович или чередовать с местоимением «он». Думаю, тогда,  возможно и без того нудный рассказ станет ещё более нудным. Поэтому, без фамилии никуда не денешься, а раз она у него именно такая, то и пришлось её озвучить. Надо сказать, фамилия эта была одновременно и гордостью и «больным местом» всех Хреногоровых. В силу её, я бы сказал, чрезмерной мужественности, ведь согласитесь, быть Хреногоровым – мужчиной, совсем не то же самое, что Хреногоровой – женщиной. К счастью, хреногоровские гены как будто чувствовали этот недостаток своей фамилии и плодили на свет исключительно представителей сильной половины человечества. Станислав Фёдорович был единственным сыном Фёдора Кузьмича. Фёдор Кузьмич был единственным сыном Кузьмы Осиповича. Кузьма Осипович был единственным сыном Осипа Дермидонтовича,  а Осип Дермидонтович, в свою очередь, был единственным сыном Дермидонта Фридри…, впрочем, номинально, мать воспитывала Дермидонта одна. 
          Но всё же, как ни крути, а без женщин нельзя. И жена у Станислава Фёдоровича была.  Ольга Павловна, хотя ей уже и было пятьдесят три (она на два года младше Хреногорова) была женщиной не только сохранившей красоту, но и приумножившей её своей добротой и женским обаянием. В девичестве – Смирнова, она так сильно любила Станислава Фёдоровича, что, не поддавшись на его уговоры - оставить свою фамилию, словно жена декабриста, добровольно  и искренне приняла эту фамильную хреногоровскую ссылку. И за это Станислав Фёдорович наряду с любовью питал к ней глубокое уважение, уважение не как к личности, что, в общем, само собой и разумеется, а как к некоему характеру, способному на глубокие человеческие поступки. Таких людей он очень уважал, людей, которые способны делать вещи, пусть и не рациональные, но внутренне красивые. И именно для выявления этих людей он так любил применять свои наблюдательность и пытливый ум.

            Каждый из нас непроизвольно ускоряет шаг за несколько метров до подъездных дверей, если видит, что один из жильцов уже открыл дверь магнитным ключом. А человек открывший дверь, видя, что кто-то идёт следом, тоже, как бы непроизвольно, придерживает дверь, секунду или чуть более дожидаясь нас. Казалось бы, действие этого человека лишено всякой логики, ведь он знает, что у нас тоже есть ключ, но дверь всё равно придерживает, потому что закрывать её «перед носом» как-то невежливо. Вы спросите, о чём это я сейчас? Ведь ситуация вполне обыденная и бытовая, я полностью согласен, но только не для Станислава Фёдоровича, так как, именно на такого рода детали он и направлял все свои интеллектуальные усилия по выявлению человеческой сути.    
           Вернёмся к ситуации с дверью, но на этот раз расстояние между вами и человеком несколько больше, и «фактор вежливости» начинает медленно растворяться в пространстве находящемся между двумя людьми. И как бы постепенно увеличивая это пространство мы достигнем того предела расстояния при котором человек уже не будет вас ждать ни при каких условиях.  Расстояние это у каждого соседа по подъезду Хреногорова было строго индивидуально, как отпечаток пальцев, ведь за большим количеством лет прожитых в этом доме, Станислав Федорович, волей-неволей, успел подвергнуть этому тесту всех своих соседей. И уважение Хреногорова к людям, живущим с ним в одном подъезде, было прямо пропорционально вышеуказанному расстоянию. Однако, «формула уважения», в целом, была гораздо сложнее, ведь за подъездной дверью следует лифт. Надо отметить, что лифт в доме Станислава Фёдоровича был старого образца и в отличие от своих более современных собратьев он мог подниматься и опускаться без пассажиров внутри. И как это часто бывает, когда желающих уехать больше, чем кабина может вместить, люди, сами собой, разбиваются на две группы и «оставшаяся» просит «отъезжающую»  отправить ей лифт. И действительно, меньше чем через минуту вертикальный извозчик вновь распахивает свои двери, забирая вторую партию пассажиров.
                Видя, что кто-нибудь из соседей, торопливо открыв подъездную дверь, устремлялся дальше, к лифту, Хреногоров едва заметно улыбался. Он не спеша заходил в подъезд  и, остановившись возле раздвижных дверей, прислушивался к работе механизма.  Механизм,  как бы почувствовав настроение Станислава Фёдоровича, тоже никуда не спешил и плавно поднимал пассажира на один из верхних этажей. Затем кабина лифта с бряканьем останавливалась на нужной площадке. И вот тут то, для Хреногорова наступало мгновение, которого он всегда ждал с особым трепетом.  Ведь там, наверху, человек знает, что внизу ждут лифт.  Ведь, подходя к подъезду, человек чувствовал, что за ним следом кто-то идёт,  заходя в кабину, он слышал как при «считывании» магнитного ключа пиликает  «домофон». Нажмёт ли, при выходе из лифта, один из соседей Станислава Фёдоровича на кнопку с цифрой «1»? Если да, то едва шумно раскрывшись, двери тут же закрывались и механизм начинал, так же не спеша, опускать кабину, но в этой неторопливости Хреногоров уже чувствовал какую-то особую форму ускорения времени, мягкую и плавную. И лишь слегка довольно качнув головой, изрекал: «Челове-ек». Если нет, то двери автоматически закрывались только через несколько секунд, и спустя ещё несколько мгновений полной отстранённости от вдавленной указательным пальцем Станислава Фёдоровича в свою панель кнопки, лифт оживал и устремлялся на первый этаж. Теперь же, этот спуск кабины казался Станиславу Фёдоровичу каким-то грохочущим падением, но падением слишком затянувшимся, а потому раздражающим. В таких случаях Хреногоров ничего не говорил, а лишь недовольно качал головой. Иногда он как бы оправдывал соседа, мол -  «забегался» или «задумался о чём-то своём», а иногда - просто покачивал головой несколько дольше обычного.
                Пожалуй, и сам Станислав Фёдорович уже не вспомнил бы, когда именно появилась у него эта привычка. Да, скорее всего, не было какого-то одного конкретного дня, склонность к подобным «проверкам» развивалась в нём постепенно, обрастая всё более мелкими нюансами, но со временем она настолько сильно в нём укоренилась, что стала непроизвольной. На её основе Хреногоров делил людей на, собственно – «людей» и на «мышей». «Мыши» – всегда стараются проскочить быстро и незаметно. Окружающих они воспринимают как раздражителей, как причину беспокойства, окружающие их напрягают только самим фактом своего существования. И хотя подобные «мыши» по своей природе безвредны, но они, в то же время, и абсолютно бесполезны и как только появляется возможность снять маску «социальной вежливости» они в полной мере проявляют свою «мышиную суть». «Люди» же, по наблюдениям Станислава Фёдоровича, напротив, ведут себя открыто,  им чужда бытовая мелочность, они не прячутся, не стараются забиться в свою норку, и своими поступками они как бы показывают окружающим: «Смотри, я - помню о тебе. Я знаю, что ты – есть. 
                Справедливости ради стоит отметить,  что сам Хреногоров всегда придерживал двери подъезда или лифта, а если была необходимость, то отправлял его, при выходе на своей площадке, вниз. Так же надо сказать, что и деление это было в какой-то степени условным. Так, например, случалось, что «закоренелая мышь» вдруг проявляла «человеческие качества»,  и это не могло не удивить Станислава Фёдоровича. Причем, удивление бывало настолько искренним и неожиданным, что казалось, будто брови и глаза Хреногорова, не успев заранее договориться как вести себя в подобной ситуации, реагировали совершенно по-разному, первые поднимались вверх, а вторые, напротив,  опускали взгляд вниз, куда-то прямо перед собой, и он многозначительно изрекал: «Надо же…». Так же, бывало, что «стопроцентный, проверенный, человек», вдруг, ни с того ни с сего, показывал «мышиное нутро». Этот факт очень озадачивал Станислава Фёдоровича, и он, словно ответственный  попечитель, начинал более пристально «приглядывать» за подопечным, стараясь первым здороваться, по возможности, что называется, переброситься парой слов о жизни, как бы «прощупывая» человека изнутри. Он, словно врач-педиатр,  вооружившись нехитрым инструментом, быстро, чтобы не утомить процедурой, осматривал гланды, зрачки, стучал под коленной чашкой и лёгким касанием  ладони проверял температуру. И только убедившись, что всё в порядке, он успокаивался, вновь возвращая «подопечному» звание «Человек».
                В какой-то степени забота о людях, в целом, тоже была особенностью Хреногорова. Причём забота эта носила как бы извинительный характер. Станислав Фёдорович относился к ним почти снисходительно и дружелюбно-оберегающе, как относится старшеклассник к первоклашкам. Причина такого отношения глубоко скрывалась в потаённых уголках характера Хреногорова, но осмелюсь предположить, что в какой-то степени это было связано с его огромным ростом, выше ста девяноста пяти, и богатырским телосложением. Вообще, все Хреногоровы мужского рода были исполинами, но их достаточно тонкое душевное устройство, как бы сопоставляя свою физическую мощь с громозвучностью фамилии, испытывало что-то вроде неудобства перед окружающими. Станислав Фёдорович очень стеснялся не только проявить свою огромную силу, но даже показаться сколько-нибудь не ловким или не внимательным в отношении других людей, он боялся выглядеть неотёсанным, малокультурным великаном. Да, возможно именно сочетание его исполинского роста и силы со столь громозвучной фамилией, а также достаточно организованное и утончённое устройство его внутреннего мира и порождали в нем эту искреннюю и бескорыстную услужливость окружающим.
                Ещё одним излюбленным местом «маленьких тестов» Хреногорова был блок подземных гаражей расположенный во дворе его дома. Станислав Федорович был одним из сорока членов гаражного кооператива «Старт» и счастливым обладателем трёхуровневого подземного  гаража. Основные ворота блока были достаточно массивны и имели огромный замок со специальным ключом. Ключ этот был тоже не маленький,  размером со средний охотничий нож. Открыв ключом небольшую дверь в основных воротах, нужно было, уже изнутри, отодвинуть четыре массивных вертикальных засова и только тогда, со скрежетом и каким-то тяжёлым стальным дребезжаньем открыть ворота, изготовленные казалось, из бронированной стали, применяемой на боевой технике для защиты от ракетных ударов.  Вообще, всё это архитектурное сооружение постсоветского зодчества по стилю исполнения было больше похоже на укреплённый подземный бункер. Этот не гаснущий возле входа фонарь с плафоном из армированной стали, освещающий серый выпуклый щит с толстой рукояткой на боку, эти угловатые вентиляционные рукава под потолком, эта редкая капель с межпанельных швов, сумрак и запах влажного бетона, всё это настраивало каждого входящего на какой-то военный, почти боевой, лад. Именно поэтому жёны всегда предпочитали оставаться на улице, возле основного входа, пока мужья выгоняли авто или вообще выходили из дома чуть позже, когда машина ждала их уже возле подъезда. И даже доска объявлений возле щитка, казалось, оповещала посетителей о времени очередных бомбардировок, а не об очередном собрании членов кооператива. И Хреногоров, вскользь окинув её взглядом, поднимал массивную рукоятку на боку щитка вверх, и внутреннее пространство бокса озарялось тусклым мерцающим светом, исходящим от «световых дорожек» под потолком, местами прерывающихся перегоревшими лампами и разбегающимися по двум улицам блока.
                Далее он следовал к своему гаражу. Гараж Станислава Фёдоровича находился на левой улице блока, почти посередине. Его красные ворота в верхнем левом углу украшала цифра «12».  Надо сказать, что автовладельцы примерно в одно время как выгоняли машины, так и ставили их обратно. Так или иначе, а за редким исключением Хреногоров обязательно с кем то «пересекался». Непосредственно знаком он был лишь с пятью-шестью соседями, остальных же знал только в лицо или вообще – примерно,  потому как многие из них были не только не из его подъезда, но даже не из его дома.  Но встречая людей в полуосвещённых переходах подземного гаражного блока, он, как бы приветствуя, всем близоруко кивал, получая в ответ такие же знаки внимания.
              Иной раз, уже открывая ворота своего гаража, он слышал шаги чьей-то торопливой походки, разносящиеся эхом по двум улицам подземелья. И пока Станислав Фёдорович, включив зажигание, давал двигателю немного прогреться, тот, другой, быстро выгонял машину из своего гаража, «клацал» дверным замком и вылетал из подземного блока, окрылённый удачей, что удалось избежать возни с главными воротами. Хреногоров, посмотрев в сторону главного выезда, недовольно покачивал головой. Его расстраивало не то, что ему приходится открывать и закрывать главные ворота, а другие выезжают «на халяву», его расстраивала мелкость человеческой души, допускавшая такие поступки. Станислав Фёдорович выгонял машину из подземелья и затворял основные ворота, так как это было непременным условием для всех членов кооператива – если в блоке никого нет, ворота должны быть закрыты.   Он подъезжал к подъезду, где его ждала  Ольга Павловна но, достаточно было только одного взгляда на её приветливое и улыбчивое лицо, как всё плохое забывалось само собой, и, подождав пока жена церемонно рассядется в кресле, Хреногоров выруливал из двора.
               Иногда Станислав Фёдорович подолгу рассуждал над мотивами человеческих поступков, он как бы примерял на себя различные ситуации, происходящие с другими, думал, как он повел бы себя, будь сам на их месте. Представлял, что бы они могли чувствовать, о чём думать, какими мотивами руководствоваться. И в этих своих размышлениях он как бы погружался в иную реальность, возможно, в чем-то даже смешную и наивную с точки зрения человека пребывающего в рациональной бытовой повседневности, но когда он, в своих размышлениях, пребывал в той, иной реальности, в свою очередь, вся физическая действительность, вся материальность вещей, вдруг, становилась для него столь же смешной и какой-то нелепой, надуманной чьим-то больным воображением.
                Та же ситуация с «маленькими проверками», только с точностью до наоборот, повторялась и когда Хреногоров ставил машину в гараж.  Однажды, он уже почти на выходе встретился с автовладельцем с соседнего гаражного прохода. В этот раз, так же случилось, что Станислав Фёдорович первым подъехал к гаражу и поэтому открывал ворота сам.  Он обратил внимание, что почти сразу за ним в гараж заехала другая машина. И теперь, встретив человека, спешно шагающего к выходу, он сразу понял, на что тот рассчитывает. Они обменялись кивками. Хреногоров слегка замедлил шаг, человек же, напротив, почти незаметно его ускорил. Он вышел первым, не оглянувшись, Станислав Фёдорович принялся закрывать ворота, лишь краем глаза обратив внимание на жену человека, ожидающую его возле входа. Это была приятная, молодая женщина лет тридцати-тридцати пяти. Её искренняя улыбка и миловидные черты обратили на себя внимание Хреногорова. Почти сразу он увидел в ней что-то знакомое, почти родное. Эта женщина располагала не только типом внешности, но даже типом красоты, типом очарования  его супруги. Так бывает, что без  всяких причин, мы иногда встречаем людей очень похожих на наших близких. Может, эту иллюзию дарит нам  какое-то особенное освещение, сочетание теней, нотка настроения, мелькнувшая в чертах незнакомого человека, тут же растворившаяся, но уже воспринятая нами как нечто постоянное. Как бы там не было, но закрыв ворота, Станислав Фёдорович погрузился в размышления. Ведь он заметил ту нежность взгляда женщины, направленную к мужу, ту искренность чувств, которая не может появиться к человеку не заслужившему её. И это чувство внутреннего противоречия, чувство недопонимания чего-то, сначала, словно химическая реакция, завладело всеми мыслями Хреногорова. Вспенило, перемешало, закружило десятками маленьких завихрений. Но реакция эта была весьма скоротечна и через несколько минут система вновь пришла в состояние равновесия,  мысли вновь взяли привычные скорости и направления, лишь где-то в глубине появилась едва заметная, мутная взвесь осадка. Впрочем, этому осадку недолго было суждено оставаться в покое.
                На следующий день Станислав Фёдорович с супругой допоздна задержались в гостях. Когда они подъехали к гаражу уже смеркалось, и Ольга Павловна не захотела идти домой одна.  Основные ворота были открыты, в подземелье горел свет, и они напрямик проехали к своему гаражу. Сосед напротив уже загнал машину и что-то «колдовал» с дверным замком, то открывая, то закрывая дверь. Хреногоров, поприветствовав знакомого, поставил в гараж машину и вместе с супругой направился к выходу, сосед всё ещё был занят своим делом. Подойдя к основным воротам, он, было, принялся их закрывать, но слова произнесённые Ольгой Павловной чуть не вогнали его в ступор: «Зачем? Там же ещё люди, пусть они и закроют»… Станислав Федорович исподлобья посмотрел на жену, он не знал, что ответить и лишь молча, закончил начатое. Он снова посмотрел на жену, это была всё та же улыбчивая и добродушная Ольга Павловна. И хотя внешне это никак не проявилось, но вчерашняя реакция вскипела в нём с ещё большей силой, растворяя в себе, казалось, основы хреногоровского понимания людей. Супруга оживлённо делилась впечатлениями о проведённом вечере, Станислав Фёдорович, как водится, многозначительно кивал в ответ на её высказывания. И два человека медленно поднимались к своему подъезду, сопровождаемые жёлтым светом  фонаря и стрекотанием кузнечика.  Но всё время этого неторопливого движения, сознание Хреногорова, словно учёный отшельник посвятивший годы своей жизни открытию какой-то важной формулы и вдруг осознавший, что где-то в самом начале он сделал непоправимую ошибку, и ошибка эта свела на нет годы его изысканий, жгло в камине, исписанные за годы работы, листы бумаги. И поняв, что ничего не осталось, перед дверями подъезда, Станислав Фёдорович, как будто, на мгновение, потерял точку опоры самого себя, но только на мгновение.  Он вдруг перестал кивать  супруге в ответ на её реплики относительно предложенных в гостях блюд и с видом знатока изрек: «Нет, что ты там не говори, а отбивные были жестковаты. В смысле, конечно – хорошо, но с твоими отбивными и сравнивать нельзя». Хреногоров приобнял жену за талию и они скрылись в подъезде под мелодичное пиликанье «домофона».