Основания «иметь зуб» на меня - после небывалого за всю историю существования училища происшествия - у начальника курса были вполне законные. Поэтому, от души промурыжив в нарядах и на хозработах, сколько позволял дисциплинарный устав, он и на «губу» подгадал снарядить меня в самый крайний срок – 15 апреля. Чтобы первомайская амнистия ни дня не скостила из объявленных мне начальником училища пятнадцати суток ареста.
Утром указанного дня упаковал я в каптёрке вещмешок всем необходимым, одел шинель и предстал в курсовой канцелярии пред ясные майорские очи с докладом: Прибыл. Готов.
Оказался не готов сам майор, но напрягши армейскую смекалку, быстро изыскал решение проблемы:
- Значит, так. Людей у меня сейчас нет, чтобы тебя сопровождать. Поэтому вот тебе записка об аресте - идёшь в штаб, оформляешься в строевом отделе и самостоятельно следуешь в гарнизонную комендатуру.
- Как это? – не удержался я от вопроса. Очень уж странным показалось мне такое командирское решение: арестованному конвоировать себя самого.
- А так это. – Начальник курса, как ни в чём не бывало, принялся объяснять и без того известный мне маршрут следования. - Вначале - ножками до трамвайной остановки. Трамваем доезжаешь до конечной остановки в Межапарке. Там пересаживаешься в трамвай под другим номером и следуешь им до противоположного кольца. А прямо с остановки на трамвайном кольце шпиль церкви виден, что рядом с комендатурой находится, так что не заблудишься. Всё понял?
- Так точно, товарищ майор. Разрешите идти? - браво ответствовал я ему. Начальник курса, не сдержавшись, вложил в краткое напутствие всё своё девичье-наболевшее:
- Пи...дуй. А вздумаешь потеряться по дороге, так я лично приложу все силы, чтобы в дисбат тебя спровадить.
Погода с утра выдалась ветреной и хмурой, и только покинул я казарму, как пошёл мелкий моросящий дождь. «Сама природа, казалось, оплакивает» мои несбывшиеся мечты-чаяния. Уныния добавил строгий осуждающий взгляд с собственного портрета, когда проходил мимо доски почёта училища. И щёки полыхнули от воспоминания о беседе недельной давности: «Таким не место в Советской Армии»!
То ли из-за ненастья, то ли в свете предстоящей отсидки «за решёткой в темнице сырой», но вольнонаёмная сотрудница строевого отдела училища, раньше ничем не примечательная даже на изголодавшийся по женским прелестям курсантский взгляд, показалась вдруг необычайно обаятельной и привлекательной. Взяла она у меня записку об аресте и гостеприимно предложила:
- Садитесь.
- Спасибо, я ещё насижусь, - ответил ей. Весело засмеялась прелестница, откинувшись на стуле, и заметил я её округлившийся живот - причину произошедших с ней чудесных метаморфоз: «Да ведь она беременна»! Как же это её преобразило-украсило! Невольно любовался ею, пока она старательно заполняла сопровождающие арестанта бумаги. При всей её сосредоточенности чудилась улыбка у неё на губах, и сама она казалась рассеянной и погружённой в себя.
Аккуратно собрала она в стопку заполненные бумаги, передала мне, велела подписать их у начальника отдела и пожелала удачи. Ответное моё пожелание здоровья им обоим или обеим она восприняла с нежной благодарной улыбкой.
Начальник строевого отдела попивал ароматный кофеёк у себя в кабинете и тоже встретил меня жизнерадостной улыбкой:
- А, Кулибин! Куда на этот раз намылился от тягот и лишений воинской службы?
Хоть и он обладал весьма объемным животом, скорей, всё же следствием природной живости характера была его улыбка. По этой же причине неоднократные встречи с ним при оформлении командировок на сборы и соревнования всегда оставляли приятное впечатление. Впрочем, и самая первая встреча с ним – после неудачного запуска в космос канализационной трубы – была не менее приятной, хотя тоже предшествовала аресту.
Замкнулся круг времён, и я лихо отрапортовал:
- На гарнизонную гауптвахту, товарищ подполковник. – Продолжая улыбаться, взял он у меня документы и вопросил классической фразой из кинофильма:
- На сколько суток товарища определили?
- На полторы декады, - ответил я в тон ему. Но подполковник, пробежав глазами записку об аресте, улыбаться перестал, хлебнул горячего кофе сверх меры, обжёгшись, чертыхнулся и схватил телефонную трубку:
- Начальника четвёртого курса второго факультета мне. – И, совершенно забыв о моём присутствии, заорал, едва услышал голос на другом конце провода: Ты что, там совсем опупел?!... – Далее последовала непереводимая игра слов длительностью не менее трёх минут, прерываемая редкими ответными репликами из телефонной трубки.
Облегчив душу, подполковник некоторое время барабанил пальцами обеих рук по столешнице для успокоения организма, после чего поинтересовался:
- Значит, не передумал?
- Никак нет, - ответил, невольно улыбаясь, поскольку подслушанный телефонный разговор доставил мне определённое моральное удовлетворение.
- Железный ты парень. Гвозди бы из таких делать.– Он быстро подписал документы, вручил их мне и добавил: И только гвозди!
Дежуривший на проходной курсант третьего курса остолбенело посмотрел в предъявленную ему записку об аресте, но выпустил меня за территорию училища беспрепятственно.
Ровно три километра было от проходной училища до трамвайного кольца в Межапарке. Начиная с середины первого курса, каждое утро туда и обратно я бегал, когда мне разрешили выполнять утреннюю зарядку по индивидуальному плану. В последние месяцы привычной физической нагрузки не хватало до такой степени, что ныли все мышцы, поэтому решил я пройтись пешком, хоть нудный затяжной дождь и не думал прекращаться.
На кольце из прибывшего трамвая, как по заказу, высадился сержантский патруль в общевойсковой форме. Крайний из патрульных, покидая трамвай, договаривал фразу: … Лучше пива возьмём.
Ничто человеческое не чуждо и патрульным! Но увидев меня, одиноко маячившего на посадочной остановке, по долгу службы они дружно направили стопы в мою сторону. Загодя расстегнул я крючок шинели, достал из нагрудного кармана гимнастёрки военный билет с вложенной в него сопроводиловкой, при их подходе отдал честь, представился и протянул военный билет сержанту. Сержант прочитал записку и спросил меня ошарашенно:
- Это как? – Другие двое патрульных поочерёдно тоже ознакомились с загадочным документом, после чего я пояснил, нисколько не лукавя:
- Следую на гауптвахту согласно приказу начальника курса.
Сержант всё крутил в руках записку, несмотря на дождь, пока жаждущий пива патрульный его не поторопил:
- Хрен их разберёшь, этих кадетов. Пошли быстрее. - Возвращая мне документы, сержант не удержался и вполне миролюбиво спросил:
- За что пятнадцать суток впаяли?
Пряча документы в нагрудный карман, сам не знаю, почему, ответил я ему словами из анекдота:
- За опоздание в строй. – Сержант, собравшийся уже уходить, оказался продвинутым по части армейского фольклора, развернулся всем корпусом ко мне, сузил глаза и медленно с угрозой произнёс:
- Значит, шутки юмора решил пошутить? – Приблизились и двое других патрульных, тоже настроенные решительно.
Грешным делом, страстно захотелось мне обменяться с ними мнениями с помощью жестов, и я предложил:
- Если желаете, можете сопроводить меня до комендатуры. Если чего другого, так я к вашим услугам. - Трамвай, описав дугу по кольцу, затормозил на остановке, тренькнул звонком два раза, и нетерпеливый голос вагоновожатой ускорил развитие событий:
- Эй, военные, вы ехать собираетесь? Я отправляюсь.
- Да ну его нах, связываться с ним. – Не выдержал затянувшейся паузы жаждущий пива патрульный. – Ему всё равно сверх пятнадцати суток не добавят.
На том и разошлись, как в море корабли. Я в трамвае - за воздаянием по делам своим, а патруль пешком - за пивом.
Гарнизонный караул на мою беду оказался от Краснознамённого балтийского флота. Как-то так исторически сложилось, что «мореманы», презрительно именовавшие «сапогами» представителей всех других родов войск, особо «трюмили» губарей из курсантского состава училищ, расположенных в городе. Курсанты, будучи караульными, в свою очередь, старались с пристрастием караулить моряков, прежде других арестантов определяя их на самые тяжёлые, грязные и пахучие работы.
Для арестованных курсантов положение дополнительно осложнялось не только численным перевесом балтийцев, которые чаще и в большем числе оказывались клиентами заведения. Бессменный начальник рижской гауптвахты капитан Маркевич, бывший юнгой во время войны и списанный после ранения на берег, особо благоволил к представителям военно-морского флота.
Поэтому не рискнул я шутить «шутки юмора» с начальником караула в звании капитан-лейтенанта ВМФ и на вопрос: В чём заключалась недисциплинированность? - честно ему ответил:
- В нежелании учиться в военном училище. – Капитан-лейтенант от удивления высоко вскинул брови, посмотрел на меня с большим интересом:
- Впервые слышу, что такое вообще возможно, - и радушно пригласил: Что ж, добро пожаловать с бала на корабль.
Случай испытать радушие представился сразу же поле того, как я оказался за решётчатой дверью предбанника комендатуры перед выходом во двор гауптвахты.
Входная дверь комендатуры открылась, явился капитан Маркевич, и сразу же раздался его зычный голос :
- Не смотрели, когда принимали караул, теперь сами – «машку» в руки, и полный вперёд! И чтобы через полчаса всё блестело, как у мартовского кота яйца.
Ничуть не удивился мне: Опять ты, - как будто я только то и делал, что посещал его владения, и проследовал в комендатуру.
А следом за ним появился старший матрос из числа караульных и, увидев меня, злорадно воскликнул:
- О, кадет! Ты-то мне и нужен. - Попытался схватить меня за плечо и еле устоял на ногах, когда я убрал плечо из-под его пятерни.
Морячок изумился, сказал с расстановкой: Да ты борзой, как я погляжу! - размахнулся так широко, что я успел просто сделать шаг в сторону за время его замаха, со всей дури влупил кулаком в стену и присел с зажатой меж коленей рукой, шипя по-змеиному:
- Ну, ссука. Я на тебе по полной оттянусссь...
Корабельное плавание обещало быть увлекательным и богатым на приключения с самого утра.
А «шутка юмора» не только состоялась, но и пользовалась всеобщим успехом на протяжении четырёх суток, причём, не по моей инициативе.
На размокшем под дождём направлении на дисциплинарную терапию моя фамилия, написанная фиолетовыми чернилами, отпечаталась вверх тормашками на другой половине сложенного вдвое листа и оказалась намного чётче оригинала. По этой причине капитан-лейтенант и занёс в журнал регистрации посетителей исправительного заведения: курсант Пранор.
Первое время пытался я внести ясность, но «Раз написано: люминь, - значит, люминь и есть. А несогласные будут грузить чугунь». И сосед по двухместному арестантскому полулюксу, оказавшийся нескучным собеседником, меня урезонил:
- Какая разница, под каким скаковым номером ты выступаешь в этом дерби? Главное, чтобы не отправили на второй круг!
Поэтому при каждом открытии камеры и на общих построениях-перекличках я представлялся: «Рядовой Пранор», - и при смене караула разнообразил свой и окружающих арестантский досуг новым продолжением темы: Арестован на пятнадцать суток за …, - самым безобидным из которых было опоздание в строй на месяц.
Продолжалось бы это и дольше, но заступил в гарнизонный караул взвод из родного училища, взводный которого и вернул мне мою историческую фамилию.