Олечка была старше меня на 2 или даже 3 года. Мы дружили, потому что наши мамы были подругами. Наших мам объединяло то, что обе рано овдовели и у обеих были «романы». Общего было действительно много: оба ухажера были женатыми, жили по соседству и даже оба были хромыми - скрипели протезом. Им повезло: на войне они потеряли только одну ногу.
Это было стыдное, про это мы с Олечкой никогда не говорили даже взрослыми.
Мы ходили к ним «с ночевкой». Они жили в старом доме с высокими потолками, голландской печью и старинной ванной. Дом их давно снесли, но я помню каждый уголок его и особый запах. Покойный папа Олечки был из добротной образованной семьи, и в их доме было много старых потомственных вещей, что в нашем советском быте встречалось редко. Особенную прелесть их квартире придавала кладовка за печкой, откуда эта печка собственно и топилась. Пока наши мамы , выпивая и закусывая, делились горестями и радостями своей вдовьей жизни, мы с Олечкой вели в этой темной кладовочке у камелька особые разговоры… О чем?
Кажется, мы много смеялись. Мы много читали: Джером-Джером и Ильф и Петров доводили нас до колик. Мы знали целые пассажи наизусть. А потом мы фантазировали.
Олечка была в переходном возрасте, кожа у нее уже была нечистая, а на ручках не хватало пальчиков. Чего-то там у тети Нади не хватило, пока Олечка была у нее в утробе.
Потом мы повзрослели. Романы у наших мам закончились полным фиаско. Олечка с мамой по-прежнему приходили к нам в гости, но как-то все больше она перемещалась в мамину комнату, получалось, что приходит она уже не ко мне, а навестить мою маму…
А в моей жизни кипели страсти, от которых Олечка была уже космически далека.
Последний раз мы виделись, когда я приехала в свой бывший родной город после десяти лет жизни на другом конце света. Приехала в свой ставший чужим дом хоронить бывшего мужа. Был ли мой дом мне когда-то родным? Откуда я всегда знала, что покину его?
Стемнело, мы сидели, не зажигая света, на чужой продавленной до пола кровати, принесенной кем-то взамен той, на которой умер Саша, и которую надо было выбросить…
Олечка жарко говорила о чем-то, и было чувство, как тогда в детстве в кладовке, в полутьме на низкой скамеечке. Я сжимала Олечкины беспальчиковые ручки и плакала, плакала…
Дай тебе Бог радости, Оля!