Нет, это не страх. Что угодно, но не страх. Это какой-то ужас, заставляющий концентрировать силы, действовать, принимать молниеносные решения, спасать…
Я и сейчас отчётливо вижу наш обоз. Ласкающее солнце заполняет светом всю округу, приятным теплом просачивается сквозь платок, пиджак, нежит тело. Справа от дороги важно и ровно шумят красавицы берёзки с атласно-белыми, испещрёнными чернью стволами. Над ними курчавятся облака и, медленно тая, плывут по сочному бездонному небу. Они поминутно меняют свои формы, дают волю моей фантазии: вот птица летит, расправив огромные крылья, а вот уже на ее месте замаячил сказочный замок...
Наша дорога виляет пыльной лентой через зелёные поля и реденькие пролески. Молодая травка обочин направляет её прямо к видневшемуся вдалеке тёмному лесу. На его мрачность не хочется даже смотреть. То ли дело – весеннее поле, замысловатые курчавые образы в вышине. В тёплом воздухе, прямо надо мной толкается рой комариков, и мерное поскрипывание телег невероятным образом вливается в окружающую природу. Красота!
Но лес всё-таки напрягает, притягивает взгляд непонятным шумом. Как будто там – за ним идут бои, хотя прекрасно знаю, что линия фронта осталась далеко позади. А гудение, похожее на далёкий звук летящего самолёта, беспокойно тревожит сердце. Гул нарастает. И вдруг на фоне лесочка отчётливо начали проступать взлетающие друг за другом столбы земли...
«Дорогу что ли бомбят!» – пронеслось в голове. Сердце гулким тревожным толчком тяжело ухнуло и замерло, зажатое тупой болью. Я оглянулась на обоз. – Боже мой! Сколько людей! – Какая-то сила моментально скинула меня с повозки и ноги сами понесли вдоль обоза.
– Ложись! – кричу, размахивая руками. Срываю голос. Стаскиваю с повозок, не понимающих меня людей. Спихиваю, скидываю их в кювет. То и дело показываю в сторону летящей смертоносной «чумы», – Бомбят!.. Воздух!.. В кусты!.. В кусты!
Гул усиливался. Голоса своего уже почти не слышу. Но с одной только мыслью: «Успеть бы! Предупредить бы!» – продолжаю даже не кричать, а уже хрипеть. Вскоре заметила, как люди сами стали выскакивать из повозок, разбегаться. Многие прятались по разным сторонам дороги под редкие кусты и деревья. – Поняли!
Нет, это не страх. Это какое-то безрассудство!.. Я уже вижу, как над опустевшей дорогой прямо на меня с воем и свистом пикирует самолёт. Отчетливо слышу взрывы. Прекрасно понимаю, что нелюдь, управляющая махиной, может сейчас разглядеть пустую дорогу и направить свою цель на несчастные деревца и почерневшую от затаившихся под ними людей землю.
Я своего добилась – людей в обозе нет. Только лошади безысходно дергаются у повозок, резко пронзая воздух своим обреченным ржанием. Столбы огня и дыма уже затмевают небо. А боль в груди не отпускает. Сил не осталось. Голос сорван. Ноги ватные. Понимаю, что даже шага не в состоянии больше сделать. Стою посреди дороги и смотрю летящему зверю в лоб, а в голове одно: «Вот она – я, вот – я! Только бы не свернул! Только бы прошёл над дорогой!» На минуту даже привиделось хохочущее лицо летчика.
Я как будто онемела среди зудящего свиста пуль и оглушающего грохота. Бомбы сыпались одна за другой. Яркие вспышки слепили глаза. Самолёт с невероятной скоростью увеличивался в размерах. Что за сила заставила прыгнуть в кювет? Чуть не наступив на чьё-то дрожащее, свернувшееся калачиком тельце, машинально закрыла его собой, всем сознанием пытаясь врасти в землю. И тут почувствовала, как «чума» со свистом проносится над дорогой.
Совсем рядом раздался взрыв. Потом ещё, и ещё… По спине больно забарабанили комья. Сразу стало темно. Время остановилось. Наступила могильная тишина, а вместе с ней и какая-то обволакивающая лёгкость…
Разум стал возвращаться, только когда подо мной что-то дёрнулось. Я инстинктивно выгнулась, с трудом приподнимая тяжесть земляного слоя, накрывшего нас. Первое, о чём подумалось, – «Жива!» – Пошевелила одной рукой, другой, осторожно дотронулась до головы, прислушалась к телу – боли нет, только дышать тяжело. Земля была везде: во рту, в ушах, за пазухой и даже почему-то в карманах гимнастёрки…
Первый свободный глоток едкого кислого воздуха принёс облегчение. Будучи ещё по пояс в земле, мы терли глаза, и с трудом открывая их, оглядывались. Девочка-подросток, которую я собой прикрыла, глянула на меня глазами, полными страха, невысказанного горя и, криво улыбнувшись, прижалась ко мне, обхватив руками. Заплакала – глухо, взахлёб. Её худенькие плечи нервно дёргались. А я гладила её, не в силах успокоить, и не могла надышаться. Воздух дрожал, просеивая сквозь свои горячие струйки дым, пыль, пепел. Постепенно всё чётче стали проявляться очертания полей, деревьев, опрокинутых телег. Вокруг – разбросанные вещи, убитые лошади, оторванные колёса… И никого… и тишина.
Вдруг недалеко от нас под телегой, что-то зашевелилось. Я сразу же почувствовала, как сжимаются мышцы, готовясь к прыжку. «Ребёнок! Цел ли?». Но тут как отрезанный, от дороги стал отваливаться пласт дёрна, открывая картину, заставившую окаменеть: всего в десяти-пятнадцати сантиметрах от лица, торчала не то мина, не то не разорвавшаяся бомба...
Этот ужас... Этот физически ощутимый ужас!.. А может быть всё-таки страх? – когда чувствуешь, как волосы встают дыбом, как кожа на спине сжимается... Но нет, страх сковывает, а тут – готовность действовать. Это что-то, что заставляет открыть глаза и... хотя я уже понимаю, что это лишь сон – ещё долгое время реально ощущать ЭТО, чувствовать ком в горле, сожалеть, что не успела вытащить ребёнка...
Ну, как тут не крикнуть всему миру: «Остановитесь, люди!»