Эту историю мы услышали на Рождество, хотя случилась она задолго до этого дня, в годы войны. С тех пор прошло много-много рождественских вечеров... Я и мой сын сидим за столом с праздничными свечами и яблочным пирогом, без верхнего света. Мы едим сладости, запиваем сладким чаем с лимоном. Напротив нас - моя бабушка. В её глазах мудрость веков, спокойствие сфинкса, опыт тысячелетий. Глядя на неё, я просто не верю, что когда-то ей было столько же лет, сколько сейчас моему сыну. Когда-нибудь и его глаза наполнятся мудростью поколений, но меня уже не будет, я растворюсь в его взгляде, в его поступках, в его потомках...
Шел 1943 год. Была война. Она принесла страшные беды моей семье, лишила крова и родителей мою бабушку, отняла у неё слух. Долгие зимние ночи она и её сёстры проводили в чужих сенях, куда односельчане пускали сирот из жалости. Днём дети сосали землю, когда хотели есть, лизали лёд, когда жажда мучила их, они кутались в рваные обноски. Бабушка прижимала к груди голую деревянную куклу с обожженными руками – это всё, что удалось вынести из погибшего отчего дома. Она, как и миллионы советских детей, ждала только одного: победы... победы...
И вот победа пришла. Она явилась в облике старого фронтовика в застиранной гимнастёрке, который назвал себя учителем. Он ходил от избы к избе и не уставал звать: «Дети... Дети... Собирайтесь в школу». Из расщелин сгоревших домов, из грязных дыр выползали дети. Они сбредались на старую поляну, где бывалый солдат сооружал из пеньков сиденья. Маленькая Женя, побывав на поляне, поняла, что школа – это доска, на которой учитель пишет углем, а дети – химическими карандашами между строк фронтовых газет. Это было так непривычно, ведь она помнила только грохот бомбёжки, свист пуль, и, казалось, других звуков больше не существует. Учитель говорил о другом, его голос был дивным, он обещал лучшую жизнь, и девочка прислушивалась в немом восторге, порой не разбирая слов, но дивясь новому опыту и новой, иной жизни. Учитель не знал, что Женя наполовину глуха и принимал её напряженное внимание за страсть к знаниям, за жажду познать мир. Однажды он сказал: «Женя, ты хочешь серьёзно учиться?» Девочка была ошарашена, что учитель обращается непосредственно к ней, и зарделась: «Хочу». Учитель положил руку на её плечо: «Я обещаю тебе, если ты будешь стараться, я выпишу тебе платье, настоящее платье из ситца. Обещаешь?» Она засомневалась: Женя никогда ничего еще никому не обещала, и ей никто не обещал. Она не знала, сможет ли сдержать данное слово, но она еще помнила по довоенной жизни, что есть на свете платья, синие платья в белый горох. Их носила погибшая мама. На глаза ребёнка навернулись слёзы, и девочка кивнула, кивнула много раз подряд: больше всего на свете она хотела просто потрогать синее платье в белый горох. Просто потрогать. Это желание заставляло её изо дня в день приходить на поляну. Она молча заглядывала в глаза учителю, не забыл ли он про обещание. Но он не забыл. Однажды учитель протянул девочке свёрток из грубой бумаги: «Женя, вот твоё платье. Приходи завтра в школу в нём».
Девочка бежала домой, задыхаясь, держа свёрток за пазухой. Она спряталась в сарай и развернула пакет. Платье было синим-синим в такой желанный белый горох. Увидев его, она задержала дыхание, прижала платье к лицу и вдохнула такой забытый материнский запах. Она положила платье на ночь под две доски – к утру оно должно было быть выглажено. Но и ночью она много раз вставала, чтобы погладить белые горошинки. Утром она нарядилась и вышла на улицу. Соседские дети бежали мимо и кричали: «Жека, Жека, айда в яр!» Сначала девочка повернулась, чтоб идти знакомой дорогой, но потом вспомнила, что в яру поспела ежевика. «Ведь они обдерут её до вечера», - мелькнула в голове жадная мысль. Женя сделала несколько неуверенных шагов в сторону поляны, но потом резко повернулась и помчалась в яр короткой дорогой...
Когда Женя вернулась, старшая сестра, подоткнув подол юбки, мыла пол. Она сердито посмотрела на девочку и бросила: «Ты была в школе?» Горячая краска стыда залила лицо девочки, и она прошептала: «Да». Это был её первый опыт вранья. Она увидела перед собой добрые глаза старого учителя, и зажмурилась от боли. Упирая руки в бока, сестра стояла над ней: «Будет врать-то. Учитель проходил мимо двора. Он сказал мне, что тебя в школе не было. Ты что обещала учителю, сестрица? Разве ты выполнила обещание?» Женя стояла молча в ожидании беды. А сестра печатала суровые жесткие правдивые слова: «Коль обманула человека, отнесешь ему завтра платье. И точка». Всю ночь Женя спала рядом с разложенным на печи платьем, как с человеком, как с матерью, прилёгшей в изголовье больного ребёнка. Она молча смотрела на платье и гладила его горошины ладонью. Утром старшая сестра завернула его в чистую бумагу, и Женя понесла его в школу, отдать учителю...
Бабушка остановила сказ и посмотрела на нас. Возвращаясь откуда-то издалека, мы очнулись. Я только сейчас поняла, что мы с сыном сидим, прижавшись, судорожно сжимая ладони друг друга. Мы ждали конца истории, но бабушка смотрела сквозь нас добрыми, мудрыми, печальными глазами, в которых уже отражалась вечность. Наконец сын напряженно прошептал:
- Бабуля... а учитель... учитель принял платье назад?
Бабушка печально улыбнулась, протянула через столик руку и погладила малыша по макушке:
- Не знаю, детка, не помню... Давно это было...
В Рождественскую ночь я укладывала сына спать. Как обычно, я села у его изголовья, укрыла мальчика уголком одеяла, рассказала сказку. Но малыш не хотел засыпать, он смотрел на меня блестящими глазами. Наконец его ручка потянулась к моей. Он с силой обхватил мою ладонь, сжал её и тихо спросил:
- Мамочка, а учитель принял платье назад, как ты думаешь?
Мы думали об одном и том же всё это время: я – с горечью, он – с надеждой. Проглотив тугой комок, я весело начала:
- А ты знаешь, сын, мне ведь известен конец этой истории.
Мальчик привстал в подушках и с надеждой посмотрел на меня.
- Никогда, ты слышишь, никогда учитель... учитель не смог бы у ребёнка, которого война лишила всего – родителей, детства, слуха, родного дома – отнять последнее и единственное, что у него осталось... синее платье в белый горох.
Мой сын засыпал. Его рука всё еще сжимала мою, но пожатие это становилось всё слабее и слабее... За окном стояла тихая Рождественская ночь, а в тёмном небе светилась одна единственная крупная звезда, белая горошина, пришедшая из Вечности и уходящая в неё.