Дом Учителя в Симферополе находился на углу улиц Кирова и Карла Маркса. С одной стороны с ним соседствовала столовая «Пельменная», где в те времена еще лепили пельмени руками, и румяная тетенька на раздаче отмеряла нам порции огромным половником. Память моя озаряет эту пельменную теплым пахучим светом и превращает ее в место действия сюжетов нашей юности, а иногда в сценическую площадку для розыгрышей, где актеры смешивались со зрителями, и выдумки начинали казаться настоящей жизнью. Со стороны Карла Маркса к нему прилегал то ли ресторан, то ли гастроном, что в итоге и сыграло фатальную роль в существовании, а вернее, в финале Дома Учителя: проворовавшийся бухгалтер этого гастронома (или ресторана) поджег однажды ночью свою несошедшуюся бухгалтерию, в огне которой и сгорели не только эта бухгалтерия, но и соседствующий с нею со стороны заднего двора Дом Учителя, а также множество жилых квартир этого старого крымского дворика, соединенного по периметру хилыми деревянными галереями.
Но к этому времени театра уже не было. Вернее театр, кажется, еще был, но нас не было в нем. Ибо для нас Дом Учителя был в первую очередь Театром.
Я не знаю истории этого дома, могу только предполагать, что он был когда-то, в теперь уже позапрошлом веке, городским особнячком, отданным после революции пролетарским учителям. Но как-то держался еще долгое время в этом доме индивидуальный дух буржуазного излишества, несмотря на все «красные уголки».
Как и всякий театр, наш тоже начинался с лестницы: вернее, под лестницей - там была темная просторная гардеробная, обшитая дубовыми панелями, где можно было замечательно прятаться, выпивать или просто шушукаться. На первой же площадке шла интенсивная светская жизнь: там стояли два огромных старинных кресла, в которых иногда помещались человек до двадцати; там курили , упражнялись в злословии и обсуждали театральные новости.
У входа на второй этаж (другого этажа у Дома Учителя не было) стояло прекрасное старинное зеркало, в котором я несколько лет наблюдала свои отражения: метаморфозу превращения подростка в образ моей цветущей юности. В Доме Учителя еще встречались старые прекрасные вещи: большие часы с заводом, какое-нибудь затейливое кресло или канапэ в Малом зале, портьера с гобеленовым полустершимся рисунком, потемневшая лампа; постепенно они исчезали и заменялись новыми и безликими - по исчезновении только и замечалось их бывшее существование.
Обитатели Дома оказали бы честь самому Феллини: галерея их лиц и типов сравнима в нашей отечественной практике лишь с персонажами Ильфа и Петрова.
Верховное руководство осуществлялось директором - полной строгой дамой, ведущей швейный кружок для домашних хозяек. Она иногда проносилась мимо нас, неодобрительно поджав губы и шелестя швейными кальками. Но фигура она была вполне метафизическая: до непосредственного контакта с нами она не cнисходила... Исполнителями верховной власти была супружеская пара: балерина на пенсии с лицом Горгоны, по старой привычке все еще ставившая ноги в третью позицию, и ее муж - всегда пьяненький и якобы добродушный завхоз. Спустя годы, случайно попав в их дом, мы испытали нечто вроде дежа вю (хотя это была отнюдь не «ложная память»): все пропавшие когда-то из Дома Учителя предметы обрели в их квартире новую жизнь, то есть были попросту реквизированы этой проворной парой из вверенного им объекта, как реквизировал когда-то завхоз Старсобеса Альхен стулья из легендарного старгородского приюта...
Но все эти люди исчезали, когда магический вечер спускался над Домом Учителя. Нашей контактной персоной была Клара Яковлевна Глойберсон, сторожившая Дом Учителя по ночам и впускавшая нас со стороны заднего двора, после того как мы, демонстрируя актерское мастерство, простодушно улыбаясь, прощались с официальным руководством. Вероятно, она была одинокой. И Дом Учителя был ее домом. Вздорная, но безобидная, жертва наших вечных розыгрышей, она смешила нас до колик, мы ржали гомерическим хохотом, и она смеялась вместе с нами, обладая детской душой.
Смех был нашим спасением, нашим единственным капиталом, нашим убежищем и оружием... И не было выходки, на которую бы мы не пошли , только бы посмеяться...
Жизнь Клары Яковлевны впрочем закончилась вполне трагически, она как-то вдруг вышла из фарсовой роли и получилось совсем не смешно: она сгорела вместе с Домом Учителя, но, кажется, умерла не сразу, а сначала сошла с ума. Мир Вашему праху!
ТЮЗ, театр юного зрителя, был душою Дома Учителя.
Душою же театра, "мэтром", "архитектором театрального дома и автором театрального процесса" была Таня Михайлова - как мы ее называли - Татьяна Владимировна. Когда я пришла в ТЮЗ, она была еще непререкаемым авторитетом, мы тогда обожали ее, и наша злая труппа была третьим и последним поколением «актеров ТЮЗа эпохи Михайловой».
Она была выпускницей местного культпросвета, получившей образование, чтобы вести клубный кружок.
Как это произошло, что созданный ею театр сделался оазисом юношеской культуры для нашего города? Что рожденные ею спектакли, по сути не отличавшиеся ни дерзостью театрального замысла, ни мятежным содержанием, стали выражением нашего юного бунтарства?
Потом, взрослея, мы теряли иллюзии: процесс снятия чар подчинялся «движению роли» и диктату времени. И время, совершив оборот, возвращает мне омытые образы моей юности. Дом Учителя, где ты?