На встречу Нового года мы опаздывали. Выехали первого утром в расчете на то, что к обеду доберемся до места и застанем всю праздновавшую со вчерашнего вечера компанию еще не совсем проснувшейся: наше появление всех освежит, алкоголь подействует на еще слабые организмы быстро, начнется восстановление событий прошедшей ночи... Это обещало много интересного. И мы поехали.
Праздновали в гостинице «Адалары» в Артеке. Слова - Адалары, Гурзуф, гостиница - волновали меня, обещали что-то якобы даже изысканное, собравшиеся в Гурзуфе мне были тоже пока незнакомы, что дополнительно усиливало эти волнения и обещания. Добирались троллейбусом: отсутствие личного транспорта тогда еще даже не замечалось, за окном в такт валкому ходу троллейбуса, медленно поднимающемуся к перевалу, покачивался привычный и безрадостный пейзаж невзрачной крымской зимы, изобилующей всеми нюансами серого.
Нас четверо: Джексон с Ленчиком и мы с Сашей.
Наше непродолжительное приятельство имеет, однако, давнишние, хотя и едва уловимые корни: наши жизни переплетались и расходились уже неоднократно, не оставляя в нашем сознании сколько-нибудь заметного следа. И как писал (нам тогда еще неведомый) Даниил Хармс, „так и не узнали бы мы этого до самой смерти , какая между нами связь“, если бы нас не свела ... железнодорожная поликлиника. Саша с Ленчиком в ней с недавнего времени участковые, их кабинеты находятся на одном этаже, что и дало толчок их стремительной дружбе. Создается впечатление, что лечить им никого не приходится, кажется, большую часть своего рабочего времени Саша с Ленчиком за коньяком упражняются в остроумии, чему железнодорожная поликлиника безусловно дает множество поводов. Судьба уже неоднократно предпринимала вялые попытки нас познакомить, но бралась за это как-то нерешительно: оказалось, что Ленчик - дочь той самой завкафедрой, где Саша подрабатывал на втором курсе мединститута, и которая уволила его за халатность, чего он без сомнения заслуживал, и это была чистая правда, тем не менее это почему-то сильно его травмировало и долго не забывалось, так что он даже планировал поначалу ответные акции.
И еще: по иронии судьбы мы с Джексоном знакомы с раннего детства, хотя и не обменялись в прошлом ни единым словом: его и моя мамы тоже врачи поликлиники, упомянутой выше. Моя - заведует лабораторией, куда я прихожу, как к себе домой. Там часто сидит над микроскопом молчаливый кудрявый мальчик с ярко-голубыми острыми глазами. Он приходит практиковаться на микротоме делать патанатомические срезы, ибо патанатомия - его страсть с детства. Я даже не задумываюсь, что это у него за стеклышки: ведь я прихожу в лабораторию купаться, так как у нас дома, в нашем женском быту опять что-то не работает: нет горячей воды, а в патанатомии у Серафимы - чудесная душевая, и мама с ней договорилась. Джексон провожает меня серьезным, заинтересованным взглядом: он думает, что я знаю, что хожу купаться в морг, и это внушает ему совершенно мною незаслуженное уважение.
Я не помню Джексона смеющимся или даже улыбающимся, хотя он сказочно остороумен, острит он невозмутимо, с серьезной миной, вероятно, это - след профессиональной задумчивости, ибо работа со смертью не предполагает беспечной веселости. Но сегодня нам всем по-настоящему весело. Мы выпили из термоса огненной воды еще в троллейбусе. Алкоголь обжег желудок, проник в кровь, быстро достиг жизненнно важных органов, усвоился организмом и повлиял на восприятие окружающей действительности, прекратилась утомительная работа ума - и мир преобразился ... Разлука, смерть, безумие - все это было потом, а тогда мы были еще потрясающие!
Вышли из троллейбуса в изменившуюся декорацию: сияние неба, синь моря, темная и вечная зелень местной флоры и душистый бархатный воздух убеждали в настоящести избитого фотографического мотива, открывшегося нам с трассы. Короткий и энергичный марш к поселку, простимулировав обмен веществ и работу внутренних органов, ускорил расщепление и частичное выведение алкоголя из организма: взаимодействие цвета, света и запаха и их интенсивность сделались почти невыносимыми для обострившихся чувств - и для восстановления статус кво мы направились в ближайшую чадную чебуречную.
Почему мы не поехали в «Адалары»? Что-то нас задержало. Кажется, мы остались в чебуречной на полпути, ибо невозможно было прервать упоительную беседу. Мы говорили все разом, а из хрипящего динамика рвались аккорды «Машины времени», и никто никого не слушал, но в этом не было ни малейшей необходимости, так как мы в этот миг изумительно понимали друг друга, и это было как в опере, когда в финале каждый певец исполняет свою арию, а все вместе они создают божественную гармонию.
Когда мы вышли на свежий воздух, были уже синеватые ранние сумерки, и в гостинице никто не подходил к телефону. Было очевидно, что все разъехались, и нам ничего не оставалось, как отправиться в обратную дорогу...
Не забыть, спростить у Ленчика, как же все было на самом деле?..