Бесконечный поток вьющихся в желтом столбце заходящего солнца пылинок. Грязная лестница парадного подъезда. Покидая душный кабинет, тяжелые мысли, безумную усталость и горы не пролистанных бумаг хочу запереть там и никогда уже к ним не вернуться. Все так убого и скудно. Колоссальных объемов работа, как прокручивающееся на месте буксующее колесо – тяжело и грустно. Усталость и разочарование. И только брызжущий из горизонта свет каплями апельсинового сока. Попадает на уста – сладко, в глаза – больно. Вечер.
Пора легенд и сказочных былин. В широких полях, покрытых буйной зеленью, бьются в кровь мужественные рыцари, ослепляя друг друга отвагой и бликами солнца, скользящего по их доспехам. А мои ноги ватные и безжизненные, и тряпичное сердце едва сносит глухие удары крови в рыхлую аорту, и даже больно, и чувствуется вся несостоятельность сосудистой системы. И только выброшенный в процессе трудового дня в кровь адреналин да еще призраки мифической воли заставляют вены пульсировать громко. И в голове еще кипит бурная деятельность, но я уже точно знаю, что сил не осталось, и сегодня я не смогу выполнить уже ничего. А то, что с такой заботой будет отложено на завтра, канет в вечность…
Если мысль родилась, и ты можешь ее выполнить, действуй. Действуй сейчас. Не то опоздаешь. Но, почему-то, всегда кажется радостнее, и так томительно пленит нас грезами завтрашний день. И обещает быть лучше, и обещает быть краше, и обещает быть щедрее. Легче, плодотворнее, теплее. И мы нежимся в закатных лучах этих неверных обещаний, забывая, что каждое завтра непременно станет сегодня, а каждое сегодня безысходно превратиться во вчера, и уже не с кого будет спрашивать об утерянном времени, о не оплаченных надеждах.
Такая тяжесть, такое солнце, такой вечер, что хочется только стакан вермута и умереть. Умереть, потому что нет сил жить, потому что, если сейчас понадобится бороться, у меня не будет к этому никакой возможности. Я выпита до дна, опустошена, обглодана, обнулена до такой степени, что ядовитые пары равнодушия уже осваивают капилляры моего тела и планируют свое дальнейшее господство.
Ключ повернулся дважды, и щелкнула дверь, и солнечный луч изменил угол наклона. А мне снова представились доблестные рыцари. За что они бились и крушили друг друга? Задавали ли они себе этот вопрос? Были ли так сильны, как им того хотелось? Что было на душе каждого из них? О чем они думали? Чем томились их сердца? В кровавой воронке бурлящих событий, когда все вместе и каждый сам по себе. Как не защищено и уязвимо сердце того, кто рубит с плеча. Расслабленна психика и расстроены нервы. Да, в этом бою можно нестись над землей и ликовать, торжествуя, и звать победу. И пить из неиссякаемого источника, вбирая в себя чужие силы. Но если борьба подкралась нежданно и сердце твое еще не готово, как быть? И глядя в закат, ты роняешь в траву оружие, скользящими пальцами силишься, но его не поднять. И силы твои на исходе, и битва еще в предначальи, и что-то сосет твою душу, как быть?..
Спускаюсь по лестнице. Гулко. Тоскливо.
Кругом безупречность назойливых светских манер.
И в этой неправде душа моя тлеет как свечка.
И кто-то зовет меня биться один на один.
О, как мне снести этот натиск невидимо-вражий,
Под сердцем сжимая все ближе свои костыли,
Я только калека, я тоже гниюще-пропавший,
И как мне подняться под натиском властной руки….
И сердце томится – устало бороться с пороком.
Тоску свою склонит над пыльным и грязным столом,
Рукой подопрет и будет как с искренним другом
До слез надираться с извечно заклятым врагом.
Я только калека, остаток бессмысленной жизни.
Хочу воссоздаться на этой безумной земле.
Но солнце кромсает мои истонченные нити,
Мне больно рождаться и больно изгнить в тишине.
Я вижу не правду, я каждую лишнюю ноту
Всем телом ловлю и иду сгоряча в диссонанс.
Но в схватку вступиться мне что-то мешает,
И сдавленной глоткой обиду глотаю
И мимо иду каждый раз…
Вам когда-нибудь приходилось вестись на провокации?...))( Когда в абсолютном расположение духа задорно и весело, ты отвечаешь на ничего незначащие вопросы. А выспрашивающий и испытывающий твою душу между тем делает выводы о том, какое же ты все-таки …. И что хуже того, структурируя нелепую схему из твоих ответов, доказывает и убеждает в этом…)) тебя же.
Я видела и знала, возмущалась в мыслях и осуждала сердцем, но совесть моя молчала и я бездействовала. Бездействие породило безнаказанность, безнаказанность породила преступление.
Медленно касаясь ногами ступеней, как будто в вязком и тяжелом растворе, сквозь призму чего-то тягучего смотрю на этих опротивевших людишек. Начальники и чиновники, рулевые, использующие штурвал как поручень и капитаны без компаса. Я знаю их имена, знаю названия проектов, над которыми они работают, и даже некоторые подробности из личной жизни. Я спускаюсь, а они ни то приветственно, ни то прощаясь, кивают мне и, улыбаясь, творят гнусности. Те гнусности, которые для них привычны, каждодневны и естественны. Холодеющим сердцем чувствую омерзение от собственного существа, оскверненного и зараженного происходящим. Эти люди совершали прежде и, вероятнее всего, будут совершать вновь и вновь свои скверные поступки. Но сейчас они совершали их при мне, нисколько не смущаясь и не стесняясь моего присутствия. Так как если бы я их одобряла и поддерживала. Как если бы была такой же как они.
Но разве я не была такой же?! Если я не пошла наперерез, если не вмешалась. И не важно по какой причине. Отсутствие сил, нежелание, страх, равнодушие – кому это интересно! Факт есть факт! Не опротестовала, не возмутилась – соучастница!
Если кому-то нужна помощь, она нужна сейчас. Не завтра и не вчера. Вовремя подставленная рука нужна падающему и оступившемуся, а не тому, кто крепко стоит на ногах. Причины…причины. На все свои причины. У всех свои причины. И каждый обволакивается этими причинами, как паук паутиной, как гусеница, и не может потом разрушить собственного кокона и вдохнуть полной грудью.
Я знала, что время просить прощение у тех, кто, возможно, нас скоро покинет, но тупой и безосновательный стыд держал меня в кулаке. Я слышала вопль отчаяния, но, ошпаренная потоком чужих слез, не могла сказать ни слова. Я хотела подать руку всем, и потому не спасла никого, а лишь увязла в болоте сама и повлекла за собою многих. Хотела понять каждого и не удержала себя. Растворилась, потеряла целостность, раздробилась, обезобразилась, размылась, истерлась. Каплей гелия отразила все и не нашла себя. Все, что было важно еще мгновение назад, опрокинулось в небытие, как выплеснутое наземь скисшее молоко, а оттого как замены не нашлось, существо мое оказалось в аду. Там, где некуда стремиться и нечего желать, где нет хмеля в вине и страсти в поцелуях, сладости в меде и жизни в мелодии. И если бы, хоть слабый продрогший осенний ветерок мог проникнуть туда и обжечь, и воспалить поры на коже – это было бы уже несказанным блаженством.
Отчего такой вечер, отчего такой зной? Почему так пульсируют виски, и ломит череп? Духота и закат. Не знаю почему, но настойчиво и уверенно жужжит в голове одна мысль – рабочих дней больше не будет… и выходных тоже уже не будет, теперь не будет ничего, это конец.
Вышла на улицу, и солнце, захлебываясь в душной серости, утопало в безликом горизонте. Повсюду были нарядно одетые женщины, и мужчины подносили им бокалы с вином.
-У! богатеи!- скрипом воткнулся в мою ушную раковину чей-то голос. Я обернулась, но худощавая престарелая тень неестественно быстро метнулась вперед и исчезла в толпе. Желтые, хрустящие листья и тепло… Невероятно тепло, как летом. Кажется, весь мир выбрался на улицу, растворился в этом закате. Праздник!...??? Последний праздник!.. Он наступил вдруг и наверняка. Так четко, что каждый ощутил этот момент, по-своему конечно, но ощутил. Весь город, вся страна, весь мир, - все вышли на улицу, потому что на улице было хорошо, и еще, потому что не осталось больше убежища. Некуда было идти, негде было спрятаться. Вся планета превратилась в зал ожидания… И никто не мог сказать, чего все ждут, и никто не мог ответить за себя, чего ждет он сам. Препроводили время и ждали. Оставалось немного. Я не знала, куда мне идти. Домой? Там никого нет. Родные, близкие, друзья… поздно, они тоже уже где-то ждут. Да просто нет смысла никуда идти. Мы и так все вместе, все в одной лодке, все ждем. Я бродила между, сияющими улыбками, собирающихся небольшими группами людей, держащих в руках изящные бокалы с напитками. Торжественные платья и фраки. Люди шутили, смеялись и говорили ни о чем. Вели себя непринужденно, как если бы ничего не случилось. Какой-то светский раут, или салон 19-го века, огромная гостиница под открытым небом, только очень тихо и спокойно. Все как будто бы говорят в полголоса, слышны разговоры, но нет общего шума, и только чей-то нервный смех временами срывается с разных сторон и тонет в этом всепоглощающем вечере. Люди общаются, узнают друг в друге давних знакомых, вспоминают что-то общее и наперебой начинают рассказывать остальным. Прохожу дальше, и до меня доносится деловой разговор следующей компании, состоящей в основном из мужчин. Они говорят о выгодных финансовых вложениях, о не состоятельности банковских систем. Знают наверняка, а если и не знают, то, по крайней мере, чувствуют, так же как и я, что всего этого уже нет, и продолжают спорить. Спорить как заведенные машинки, в которых пружинка закручена еще на пару оборотов. Я бродила долго, и листья падали на асфальт и солнце почти исчезло, улыбающееся, щекочущее, томящие и вместе с тем радостное солнце, каким оно бывает обычно в такие вечера, еще не осенние, но уже и не летние. Хорошо и спокойно, но в тоже время тоскливо и тревожно, и мрачно… как на кладбище… На кладбище?!!... Все эти люди, красивые костюмы, весь «праздник», весь «пир», - все мы находились на огромном кладбище. Миллионы серых могил, влажных от пролитых на них слез. И между идолами безутешного горя нелепо ликующие, и непонятно что празднующие, торжественные… пьяницы!!!
Ужас молнией прошел сквозь позвоночник. Мир менялся на глазах. Все вокруг тлело, и даже сам воздух тлел, разлагал всякого, вдыхающего его, изничтожал в нем едва теплящиеся призраки жизни. И без того безмерно серое небо, казалось теперь, отвернулось от земли окончательно. Руки дам бороздили синие вздувающиеся вены. Платья их были изношены, разодраны и запачканы многолетней грязью. Мужчины потеряли лицо, измятые и отупевшие. Такие изменения происходили каждый миг. И окружающая картина становилась все безысходнее и страшнее. А все эти люди продолжали смеяться, обмениваться нелепыми фразами, и что хуже всего продолжали пить! ПИТЬ! И отуманенным рассудком тянулись к новой порции подлого эликсира. Пить, так убого и пошло, и это стало доминирующем занятием в этом беспросветном ожидание чего-то! Чего можно ожидать на кладбище?! Чего?!! Только безысходности… Пленяющий вечер утратил очарование, он обнажился, и оскалил, как клыки, свои уродства. Больше не было томящего солнца, не было апельсинового света, теперь был только удушливый смрад, вызывающий отчаяние и муку.
Приступ неудержимой рвоты заставил меня бежать прочь с территории, на которой господствовали могилы, отравляющий тлетворный запах не давал жить. Люди тлели вмести с воздухом, таяли, как снежинки на горячих ладонях, и никто не мог остановить это, и никто не мог вмешаться. Ряды отдельных светских компаний истончались, весельчаки падали на землю, не имея сознания. Те же, кто еще сохранял признаки жизни, постепенно покрывались трупными пятнами. И мерзость эта была так невыносима, что живые уже не отличались от мертвых. Сначала улицы наполнялись мусором, затем появились неподвижные тела, затем горы тел!.. Я выбежала за ворота, спасаясь от могильных плит, но и там наблюдалась все та же картина… В мире больше нет укрытия, все изменилось, больше нет ничего. Задыхаясь от отчаянья и ужаса, от мук и не понимания происходящего, я увидела нечто невероятное. В любой другой день, в иной ситуации, не обратила бы, возможно, и внимание, но в тот миг это явилось чудом. К воротам городского кладбища подъехал грузовик, за рулем был мужчина не старше сорока лет и с ним в кабине две женщины. Не сразу удалось мне понять, чем так разительно отличаются они от окружающих. Мужчина остановил машину, и вышел из кабины, женщины же оставались внутри. Высокий и хорошо сложенный, отточенными движениями, лишенными не нужной эмоциональности, но вместе с тем и чуждыми равнодушию, он вынимал поочередно из-под гниющих тел еще живых, хотя и лишенных рассудка, одурманенных змеиным хмелем погибающих людей. Бесцеремонно расшвыривал остатки гниющего мяса, и с той же твердостью закидывал полуживые тела в кузов грузовой машины. Это был обычный мужчина и с ним были обычные женщины, и «разительность» их заключалась лишь в трезвости взоров! Трезвые и оттого четкие действия, суровые и конкретные. Ни на кого он не обращал внимания, не демонстрировал отвращения, не ужасался, не проповедовал, ни даже взглядом не обращался к тем, кто уже прогнивал, но продолжал оставаться в сознании. Он только твердо и безукоризненно выполнял свое дело. Когда кузов был заполнен этими полулюдьми, мужчина снова оказался за рулем в своей кабине, и грузовик двинулся в неизвестном направлении. Как тяжко было в тот миг осознавать, что я не с ними. Но чудо это было не случайным. Мне вдруг открылось, то важно, чем еще можно занять себя в последние минуты. Надо спасти, отстоять, защитить, тех, чье сердце еще пульсирует, но кто уже задыхается под натиском мертвых тел. Я кинулась, преодолевая отвращение, к ближайшему кургану падали. Нужно было отыскать живых. Живых, которым уже не справиться самостоятельно! Живых, которые уже не способны взывать о помощи, пропавших, но все же живых. Трупный запах заставлял вибрировать диафрагму, скручивал желудок, и останавливал кровь. В смешенной желеобразной массе ничего не разобрать, кто жив, кто мертв, сплошная желтая слизь, и опарышевые черви. Разгребаю это месиво, давясь тошнотой. Противно до головокружения. Страх и ужас – умереть вот так вот. Надо помочь, надо спасти. Только и здесь не все так просто… А может слишком поздно…Каждый раз, когда мне казалось, что я почувствовала под своими пальцами чей-то пульс, и тяну за живую руку, рука с легкостью отрывалась от общей кучи, или вовсе расплывалась киселем. Это становилось невыносимым, какой-то общий котел, сплошная бесформенная смердящая масса. Не в силах продолжать «спасательную операцию», я обратилась в бегство, снова бежала по кладбищу. Понимала, что это ничего не даст, повсюду тоже самое: грязь, смерь, и эта убивающая вонь, но все равно продолжала бежать, изнемогая от происходящего. Вдруг резко остановилась пораженная жуткой мыслью. Остановилась и судорожно принялась разглядывать собственное тело. Что если и оно вот-вот рассыплется изгнивающим мясом? Ни синяков, ни пролежней вроде бы не было, конечности не собирались отпадать. Но ни утешения, ни особого успокоения это не принесло. Где-то глубоко, пытаясь сторониться духоты, заголосила «совесть». Надо вернуться. Разворот на 180 градусов и бег в обратном направлении. Теперь кладбище куда больше похоже на кладбище, «праздника» больше нет, некому «праздновать», хотя нет, это скорее сточная яма, канава, набитая трупами. Я бегу, а мир стремительно меняется. Эволюционирует в ускоренных темпах? Преображается? Или разлагается! Корчится в последних судорогах агонии. В какой-то момент мне показалось, что стало немного «чище», а потом вдруг я перестала натыкаться взглядом на падшие тела. Замедлила бег, затем перешла на шаг.
Сначала мне показалось, что кто-то идет мне навстречу, даже несколько человек, или толпа. Может быть, таких же, как я, еще уцелевших, но не представляющих себе, как быть дальше. Или может, таких как те люди на грузовике. Я пошла к ним, и очень скоро встала как вкопанная, неспособная набрать воздуха в грудь. Это поднялись умершие и истлевшие, и теперь во всем своем безобразии, невероятным множеством двигались на меня. Кровь захлебнулась адреналином, а мышцы одряхлели от слишком мощного разряда нервных окончаний. Они шли на меня ровным шаркающим шагом, лица их не выражали ничего. Сравнявшись со мной первые ряды мертвецов, не одарив меня ни мгновением внимания, как будто даже и не замечая, все так же ковыляя, продолжали свой путь все в том же направлении. Они шли как по зову, обреченно и уверенно. Не успев испытать легкое облегчение, я поверглась в новый кошмар. Эти полу-мумии, один за другим начали воспламеняться, сами по себе. Они загорались, и пылающими факелами продолжали идти дальше. Будто по какой-то цепной реакции, то справа, то слева, со всех сторон, молниеносно превращаясь в огненный поток. Похоже, огонь не приносил им боли, в лицах, если то, что они вместо них имели, еще могло так называться, ничего не изменялось, неслышно было и воплей. Зато я вот начинала «плавится» и слепнуть, в этом нещадном зное. Я оказалась в середине огненной реки, и теперь только ждала, когда огонь возьмется за меня. Даже если он не вырвется изнутри, моя кожа и волосы займутся извне. Огонь прибывал в колоссальном масштабе, и это уже была не огненная река, это было чистое пламя, кроме него не осталось ничего. Не видно было зомби-образных людей, не видно было земли, неба. Я была в огне! Не выдерживая ужаса, я закрыла глаза ладонями, и пронзительным криком пыталась вытеснить отчаяние, казалось, что в сознание не осталось мыслей. Крик этот продолжался целую бесконечную минуту. Не переставая кричать, я мысленно удивилась, что все как-то затягивается, я не горю, и боли тоже не чувствую. Все еще не решаясь открыть глаза, потому что по зною и треску, можно было не сомневаться, что вся я в огне, и кроме пламени ничего больше нет, я почувствовала облегчение. Это началось несколько минут назад, но будучи смертельно напугана, я не заметила этого сразу. С появлением первых «факелов» воздух становился все чище и чище. И теперь, омытый огненными потоками, освободился от удушающей отравы совсем. Я открыла глаза и вдохнула, меня больше не тошнило, кругом был только огонь и огонь. Я стояла неподвижно, боясь сойти с места. Чувствовала раскаленные языки, но не горела, огонь взял меня в тески, но не трогал. Уставшая и обессиленная, от крика, страха и непонимания, я поддалась наваждению, углубившись мыслями в причину, столь неожиданного своего везения.
- Наверное, это помилование…. Меня простили?.. простили. Может быть за то, что я пыталась спасти тех людей, из-под завалов непригодного биологического материала? Мне было очень тяжко, но я старалась, искренне старалась… но… я ведь так никому и не помогла! А может быть, просто прегрешений моих не так уж и много набралось? Ну, если рассудить в общем, с округлениями… У меня ведь только один грех, ну такой повторяющийся… можно сказать основной. Вот от него уж не отвертишься, это точно моя провинность… Хотя нет, есть к нему еще один… сопутствующий! Точно есть. Они в паре неизменно. Но и на этом, пожалуй, все. Нет, точно все. Не помню больше. Может быть мелочи какие. Да, это только так совсем пустяки, наверное…
Теперь странно осознавать, что это были мои мысли. Нет, не потому что мои, а потому что, это были мысли человека, поглощенного огненной стихией! Этот поток оправданий прервал, неизвестно откуда появившийся свиток, он спустился сверху и быстро размотался. С «основным» и «сопутствующим» я угадала, они были первыми в списке прегрешений, а вот далее… Свиток был исписан плотным мелким шрифтом, и конец этого свитка уходил глубоко в недра огненной лавы. Несгораемый свиток. Буквы спрыгивали с него, чернильным хороводом выплясывали невесть что, и аккуратным кружевом снова липли на прежнее место бумажной основы. Новый крик, и пламя обрушилось на меня. Я вскочила с кровати, резко откинув одеяло. Предрассветный туман поедал серые улицы. Половина пятого утра, но больше не заснуть.
Это была 5-я седмица Великого поста.
Ровно через год я прочла о том, как преподобный Макарий нашел в пустыне череп языческого жреца. Святой спросил, насколько страшны его мучения. И дух ответил, что такие как он, не знавшие Бога, находятся в Великом Огне, и что кроме этого огня ничего нет, и что стоят они в этом огне, не видя даже друг друга. Тогда, растрогавшись, преподобный спросил: Есть ли те, кому приходится тяжелее?
И бывший жрец ответил: Есть. Они познали Бога, но отвернулись от Него.