Парад ракет, что лишают невинности космос.
Новый Берлин в фантиках, ко дню Святого Валентина.
Занавески революции ласкают трепетное тело спящей страны, в маленьком окошке играет колыбельная песня. В другом, таком же, старина Фрэнки.
Отдавайте пищу голодным.
Отдавайте деньги бедным.
Отдавайте жизнь мертвым.
Просыпайся, глупая консерваторша, ведь у тебя уже выросла грудь, и папаша стал чаще тебя обнимать. В первый раз всегда кровь, а второй всегда неповторим.
Глаза завязаны, вертикальные ветер. Еще немного и выпивка тебя погубит. Революция не спит, если завязаны глаза.
Через мое горло выходят все гении моего болезненного страха. Сигареты выкуривают меня, а нервы порезали на фарш. Меня разложили по полочкам в двухсотлетний рефрижератор, а мама меня подписала – мозг Терри, почка Терри…
Я выкашляю из себя нового человека, он будет кинокритиком, он будет писать сценарии. Настоящая революция в каждом человеке, в каждой безнадежной ****и. Но самое главное – это удобная обувь, тогда всё не по чем. Ты выходишь в одно прекрасное (очень важно, чтобы это было прекрасное) утро из дома и никогда больше не увидишь своих близких. Они, конечно, увидят тебя, но это уже будешь не ты.
Всё это ошибка.
Привет вам из 19-го века, века собачьих илюзий и ламп на рыбьем жире. Но я приехал сюда, чтобы навсегда здесь остаться, если мой лучший друг не купит мне охотничье ружье, для охоты на муз.
Мое полное отчуждение. Теперь одиночество я называю Фридрих. Ваше величество – паранойя, мне не скрыться в этих джунглях похоти. Я слабая, полуживая стрекоза, попавшая в 19й век. Мой лучший друг – абсурд. Мой критик – жалкое подобие на всех Богов и кумиров. Спаси мой мозг, он нужен нам обоим.
Чума этого века – это поэты, опоздавшие на поезд первооткрывателей, алчных пиратов в поисках невидимых сокровищ. Они ждут на перроне воображаемой вечности, ждут апокалипсис по объявленному расписанию.
А уже проходит лето, период когда действительно веришь в себя, и стало так темно, что хочется поджечь соседний дом, что бы стало светло как днем. Вот и осень, анархия, а мне не нужно посещать университеты, не нужно боятся и бить алмазы, пить, блюя стразами мимо золотых унитазов. Не могу быть здоровым, не могу любить свое тело по вечерам.
Давай воскресим малышку Еву Браун и станцуем с ней танго на трупах грубой мужской войны.
Последнее время люди проходят сквозь меня. Их руки ослабли, скукожились от стирки своего грязного белья, которое они вывешивают себе на лоб. Там на лбу, большими буквами написано, как им жаль за всё содеянное. Отпусти меня радоваться тому, что я еще просыпаюсь. Пусть не всё в порядке и глаза чешутся.
Эта ночь похожа на обезжиренное молоко. Мало, не вкусно, так много и так же долго, так рядом, так опьяняет, так влажно в воздухе, что дым зависает на против лица и показывает свои странные узоры. Я никогда не читал так долго одну книгу, я никогда не был так ленив как сейчас, я жирный тупой наркоман, у меня на кухне много еды, у меня телевизор, а подо мной галактика. Смерть от ватных палочек, зубы застрянут в моей ноге. Курительный набор, сигареты, какие-то кнопки и пуговицы, великие смыслы, крылатые фразы, тупые самовлюбленные. Не известно за что любимые детские глаза, в вазах разбитых сто раз и окон убивших моих одноклассников, и мои руки, невероятно длинные и худые, уродство, андрогинность, дистрофичность, таблетки для повышения кальция. Минимум энергии, максимум слов, зачем, вопросов, почему.
Джессика – королева разврата. Героиновая содомия за кулисами двадцать пятого кадра, в обличии Евгения Петросяна и Чарльза Менсона, юмористическая оргия, гортанный смех сопровождает рвотный рефлекс, брызги слюны, всё это дерьмо наполняет зал нелюдским смехом, шоу, экстаз.
Прыщавые подростки, сексуальные эксперименты, тупые копы в метрополитене, а я в Джерси был вокалистом однодневной группы, пока мир строили черные дыры. Шокирующие истории, сто тысяч страниц печатных знаков, миллиард страниц дерьма, грязных волос, отдельно от головы, отдельно от тела, отдельно от Бога, отдельно от рваных носков, крысиных писков, тараканьих бегов в квартире сверху. Жертвоприношение бедных овечек – изнасилованный агнец пропел свою прощальную песню, насрал на верхушку планеты. Да вознесусь я на небеса, чувак, и да прибудет со мной великий апокалипсис диких пони, жевательных резинок, китайских вибраторов розового цвета. Черепно – мозговая травма семиминутного оргазма, разрушающего все моральные устои старой закалки, а там море, и машина мчится прямо по нам, по питерским хиппи, по коммуникабельным почкам. Скоро цветущая осень, золотая пора торчков. Джимми посажен в клетку. А тебе уже есть 27?
2
Жадно проросшие зерна врастали в небо, разжиревшими цветами. Мой Бог, он грустно отвечал на вопросы перед телеведущим, распухший от выпитого алкоголя, с травмированным сердцем, и к чертям пославший любовь. Однажды, когда-то, значения не обязывающие не к чему. Он славно протащил свою карму, в глубину океана из виски и светлого пива, под музыку, которая сводила с ума наши девственные сознания. Потом мы просто были банальными сумасшедшими людьми, и никакие прививки не помогли бы.
Бежали по подземке, ставя бессмысленные рекорды, впервые пробуя всё запрещенное. Запрещали себе быть лучшими, среди тараканов заполняющих наши города, снимающих свой бесконечный клип о человеке, который растет, растет, растет в никуда, а потом взрывается одной блевотиной, заполняя улицы жутким страхом. Когда соседи извратят его дом. Пока мужья плывут в сексуальный рай на конвейере похоти, их жены вяжут свитера своим любовникам, а те покупают свое собственное тело за углом улиц, где только одни угля способны понять, чем, черт возьми, пропах этот город. Плотью, смертью, опухолями людей. Люди, как раны города, распятые на своих мечтах, влетают в раскрытые пасти домохозяйкам. Гладко выбритые травмированные глаза детей в телевизоре. Все давали интервью перед своей душей, пока сознание, фиолетовым огоньком, плясало на облысевшей голове ученых, незаконно ставивших опыты на себе. Ожидания, в распростертых глазах, смотрели на тошнотворное течение людей, выплывающих их узких дверных проемов. Между желаниями и между потребностями горели канаты, соединяющие руки верной дружбы. Святая бабушка с блестящим лицом и гладки голосом, невероятно длинными пальцами завязывала узлы на моей спине. Я не мог найти свои руки, чтобы почесать глаза. Люди в форме, три агента сиамские близнецы со сросшимися головами открывали папку с печатями и сказали, что работают на… -Мы работаем на ЛСД! Люди строящие дома, так это было. Они строили жирные дома, а те извергали из себя людей в странных одеждах. Бабушка с блестящим лицо расчесывала мои волосы, а я просил её почесать мне глаза. На подоконнике птицы поедали друг – друга и толпы детей сползали по стенам с безумными глазами, в которых горели канаты. Агенты ЛСД без конца ставили свои печати, а я не мог посчитать, сколько было у них рук, их руки были повсюду.
2008 г.