МОЙ ДВАДЦАТЫЙ ВЕК
ИЛИ ПОВЕСТЬ О МУЗЫКЕ СЕРДЦА
Посвящается моим родителям
ВСТУПЛЕНИЕ
Возникло странное желанье
Июньским утром, ровно в семь -
Умчаться в даль воспоминанья,
Назад вернуться, но зачем?
Быть может, от дождя и скуки,
От стуков сердца в тишине,
Но вдруг «слышнее стали звуки
Не умолкавшие во мне».
И всплыли голоса, и ритмы,
И песни тех далеких дней,
У разных душ – свои молитвы,
Как у земли, как у морей.
Такие разные эпохи
Пришлось моей стране прожить,
Но всё ж ей удалось неплохо
Свою мелодию сложить.
Она запомнилась душою,
Запечатлевшись в ней навек:
Симфонией, пусть небольшою
Звучит, я знаю, человек.
Десятилетья – словно книжка,
Уроков общая тетрадь -
По сути, не разнились слишком,
Но кое-что пришлось менять
Стране, политикам, народу:
И место жительства, и моду,
Символику и взгляд на мир
На Божьи храмы и природу –
За старым новый шел кумир
(Хотя он был забытым старым -
Когда властвовал уже,
И к стилю ретро мы недаром
Так часто тянемся в душе);
И вместе со страной меняться,
Терпеть и спад ее, и рост,
И вместе с ней решить пытаться
Тот надоедливый вопрос,
Что над Россиею угрюмо
Висит почти две сотни лет,
Былое вороша и думы,
И, напрягая даже Думу,
Он ждет по-прежнему ответ.
На сорок мной прожитых лет
Взглянуть, пока открыта дверца,
И в прошлом отыскать ответ
Хочу – не разумом, но сердцем:
С чем оно билось в унисон,
Какому звуку откликалось,
Что было явь ему, что сон,
Что истиною в нем осталось?..
Года - как записные книжки,
Точнее, нотная тетрадь,
Смотрю на них как будто с вышки,
Пытаясь заново читать.
Позволь, читатель, пролистать,
Тех книг отдельные страницы,
Но, коль придется поскучать,
Хочу я сразу извиниться.
1. ПЯТИДЕСЯТЫЕ
Итак, конец пятидесятых –
Начало повести моей,
Их помню смутно, как сквозь вату,
Лишь вспышки самых ярких дней.
Шахтерский неуютный город,
Где снег и уголь – близнецы,
Пурга сибирская за ворот
Летит, не зреют огурцы,
Зато не знают слова голод
Те, чьи работают отцы
В разрезах, уголь добывая,
Привыкнув жизнью рисковать,
И из соседнего Китая
Мы можем блАга получать:
Бананы, яблоки, посуду,
Одежду (до сих пор цела),
Но не смотрели, как на чудо
Мы на китайские дела,
И дружба крепкою была.
И крепдешин носила мама,
Что был ее красе под стать,
Пока судьба, как бык, упрямо
Потребовала долг отдать…
Звон колокольный был предвестьем,
Врываясь за любую дверь,
И замирало все предместье
От ужаса: «А кто теперь?»…
Отец мой выжил под завалом
(Молитва матери спасла -
Об этом я потом узнала),
Но навсегда калекой стал он,
А шахта пенсию дала.
С тех пор мы на нее и жили,
Ведь это целых сто рублей!
Но не особенно тужили,
Ведь дома не было теплей,
Чем тот, что бабушкой моею
Согрет и обустроен был,
И до сих пор мне сердце греет
Тех шанежек пахучий пыл.
До потолка вздымалась елка,
И вся округа в гости шла,
Над маминым душистым шелком
Пластинок музыка плыла.
И по-сибирски пели песни
Про Баргузин и Ермака,
И бесконечно интересной
Была недальняя тайга,
Где беглых «зэков» было много,
Но много было и цветов,
И шла железная дорога
В ста метрах от жилых домов -
Дорога на Восток на Дальний
От самой матушки-Москвы,
И в нашей тихой детской спальне
Мне звуки были не новы
Гудков, зовущих в неизвестность,
И песня вечная колес,
И снилась мне иная местность,
И ветер вдаль на крыльях нес.
И снег слепил алмазом ярким
Под голос Зыкиной грудной,
Но веяло дыханьем жарким
От Сильвы – дивы неземной.
Она манила, увлекала
Любви неведомым огнем
И страстью пышущим накалом
Нам грела сердце зимним днем.
И с Троицей зеленой лето
Всё ж приходило и в Сибирь,
И было столько много света,
И виделась земная ширь.
И сердце радостно стучало,
Как в день тот летний, поутру,
Когда трехлетняя, встречала,
Я младшую свою сестру.
Восторг от встречи с незнакомкой –
Он до сих пор во мне живет,
Когда, сломав небЫтья кромку,
Людской вдруг прирастает род -
Ведь с человеком этим новым
Мир может новый гимн сложить,
Тем более, что с ним под кровом
Одним ты долго будешь жить,
И ласку матери делить,
И все конфеты, и обновы.
Но как была бы жизнь бедна
(Хоть и пришлось мне поделиться)
Без моей маленькой сестрицы –
Я больше не была одна!
Об этом возвещал ночами
Младенческий упрямый крик,
Жалела я, что надо маме
Вставать к крикунье в тот же миг.
Всю жизнь теперь мы вместе с нею,
Пусть нас судьба и развела
По странам разным, но сильнее
Тот, у кого есть два крыла.
..............
Летели детства дни златые,
И ландыши светло цвели,
И папа с мамой молодые
Про них нам пели, как могли.
Еще мне помнится сквозь годы,
Что мамин младший брат-моряк
Пел про моря и пароходы –
Как ждут и провожают как,
Как снег кружится над палаткой
И про геологов в пути,
И замирало сердце сладко –
Готова я была идти
Тогда за ними на край света,
Чтоб Родине большой служить,
Хотелось петь на всю планету,
С парнями всей земли дружить.
(Я слабость к музыке питала –
Манил меня всегда рояль,
Но музыкантом я не стала,
А жаль…)
Пусть были в городке трущобы,
Но плыли запахи весны,
Всё в детстве было хорошо бы,
Когда б не жуткий страх войны, -
Он из приемника сочился,
И я бросалась под кровать,
А в песне гул набата бился:
«Хотят ли наши воевать?»
От этих слов хотелось скрыться
В родных объятьях с головой,
Чтоб в их тепле могла забыться
Угроза третьей мировой...
Приемник грозный был и грубый -
Служил борьбе, не красоте,
И лозунг «Руки прочь от Кубы!»
Я рисовала на листе.
Но вдруг раздался голос звонкий:
«Гагарин в космосе – ура!»,
И я - трёхлетняя девчонка
Спать не хотела до утра.
И мощный голос Левитана
Морозом кожу всем бодрил
И о примере нашем странам
Другим победно говорил.
Шестидесятые ворвались
С ракетой вместе в нашу жизнь,
Миры иные открывались,
Иные звуки родились.
2. ШЕСТИДЕСЯТЫЕ.
В шестидесятых середине
Мы в Черноземье подались –
Поближе к сытной Украине,
Где судьбы, видимо, плелись
Уже заранее Всевышним,
И все чертились им пути,
И каждый случай не был лишним,
И с кем-то выпало идти
Мне сквозь мелодии иные,
Сквозь радости и сквозь беду,
Уже я другие вижу сны я,
И жизнь большую смутно жду.
Она лежит передо мною,
Весь город мой, мне все друзья…
Пусть в чем-то ошибалась я,
Но не рассталась с той весною
И по сей день, хоть кончен век
Двадцатый – грозный, но богатый
На звуки, имена и даты,
Да жив надеждой человек -
На новой песни голос стройный,
На будущую красоту,
Чтобы не вопли и не войны
Озвучивали ленту ту,
В которой все мы – лишь актеры,
А кадры – это наши дни,
И так талантливы они,
И невозможны здесь повторы…
Однако ж, кончу отступленье
И снова в прошлое вернусь,
И в волн былых столпотворенье
С тобой, читатель, окунусь,
Пока тебе не надоело
Со мной по повести брести,
А коль устал, берись за дело,
За весла, чтоб вперед грести -
Пером ли, словом ли, поступком
Мостить для новой жизни гать,
И в этом мире странно-хрупком
Свою мелодию слагать.
Но, может быть, в моем рассказе
Услышишь ты знакомый звук
И остановишься в экстазе
И юность возвратится вдруг...
......
Сначала всем нам показалось,
Что в рай земной попали мы,
Наевшись фруктов до отвала
И отогревшись от зимы.
Провинциальный городишко
На белых меловых горах -
Он знойным оказался слишком,
С куркульски-хитреньким умишком,
Где пыль скрипела на зубах.
И шпильки-гвоздики влипали
В асфальт, расплавленный, как воск,
И был податлив так же мозг –
Мы все тогда как будто спали.
И видели чудесный сон:
Союз цветет и хорошеет,
И флаг его над миром реет,
И космос нами покорен.
И телевизор водворился
Как полноправный член семьи,
Эстрады ритм в дома пробился,
Дав сердцу радости свои.
И королевой быть хотелось,
И проливалось солнце с крыш,
И про Сибирь родную пелось –
Про Ангару и про Иртыш,
Про палубу и про девчонок,
И про пингвинов заодно,
Пусть кто-то уезжал в «Орленок»,
Но мы не ныли – шли в кино,
Где милый Шурик вместе с нами
Кавказа пленницу спасал,
Киношно-яркими мазками
Нам идеал свой набросал.
Быть симпатичной комсомолкой
Хотелось, от любви гореть…
А шоколад горой на полках –
Туда старались не смотреть -
На те витрины магазинов,
Что красовались тут и там
При Ильиче Втором, но тина
Уже копилась по углам…
Но всё ж гордились мы Союзом,
И были целое, одно,
И забывалась кукуруза,
И те талоны на пшено,
Что в третьем классе выдавали
(Страна опять пришла к черте),
Их позабуду я едва ли –
Бумажки желтенькие те.
Тогда совсем не понимала
Я политических задач,
Запоем книги я читала,
И жили как-то мы без дач.
Зато на пляж ходили часто
Мы всей семьей, и у реки
Нам Робертино пел цветасто,
И подпевали старики.
И мой отец был так заботлив,
Но только больше всё молчал,
Включая радио - без счета
Там вальс Огинского звучал.
И помню сердца удивленье,
Когда мы ездили в село,
Где только русское терпенье
Те годы вынести могло.
Где век двадцатый не коснулся
Еще крестьянского житья,
Плетень вокруг хатенок гнулся,
Была размыта колея,
И вязла с молоком телега
В навозом пахнущей земле,
Но бабушкино «Тега-тега»
И хлеб домашний на столе
Душой я тоже не забуду -
Хоть вколоти осины кол –
И деревянную посуду,
И земляной в хатенке пол,
Сирень помещичьей усадьбы,
Заброшенные родники,
Колхозные лихие свадьбы,
Где пьяно пели мужики
Всё ту же песню - про Иванко,
Про удалого ямщика,..
Но что-то уж дрожит рука,
И в поле надо спозаранку.
А мы с сестрой, у печки вставши,
Хоть от горшка на полвершка,
Но петь колхозникам уставшим
Старались, словно два сверчка.
И про любовь, и про дорогу,
Как серой лентой вьется след…
А в это время, слава Богу,
К деревне подводили свет.
В ней прадеда застать успела –
Кудрявый, кряжистый старик,
Он брался за любое дело
И жаловаться не привык;
И бабушку в моленьях вечных,
Немногословную, как Русь,
Не знала я тогда, беспечна,
Что к тем молитвам я вернусь…
Но это будет много позже,
Ну, а пока - закрыт собор
От детских глаз, и греть не может
Нам душу пионерский сбор...
3. СЕМИДЕСЯТЫЕ
Что ж, несмотря на все помехи,
Вперед мы всё-таки ползли -
Под песенки Эдиты Пьехи
К семидесятым подошли -
К эпохе маленькой земли
И первых лет Афганистана,
Экономической петли
И изощренного обмана:
Что развитой социализм
КПСС уже построен,
И ни к чему нам пессимизм,
Ведь каждый может быть спокоен:
Съезд всем квартиры обещает -
Готовьтесь к новеньким ключам!
И вместо колокола БАМ
Нам путь победный предвещает.
Трансляций съездов стало больше
И стал торжественней их тон,
Мечта у всех - поездка в Польшу
И джинсов вранглерских коттон.
В шеренге демонстрационной
Ноябрь встречали мы и май,
Но не будило тины сонной
Разноголосье наших стай.
Но вот врывается надсадно
Высоцкого тревожный хрип,
И Би-Би-Си мы ловим жадно -
Как диссидент наш снова влип.
И я узнала Окуджаву -
Дошел шестидесятых глас -
И цену нашей дутой славы
И жизни лики без прикрас.
Но для меня любовь царила
Тогда (как впрочем, и сейчас),
О ней нам песня говорила,
О ней мечтал десятый класс.
Любовь! Бесспорно, ей покорны
Все возрасты, но в двадцать лет
Так ночь светла, так очи чёрны,
А без любви и жизни нет.
И «Битлз» поют об этом тоже:
«Всё, что нам надо – лишь любовь»,
И вечер не напрасно прожит,
И утро наступает вновь,
Когда любимый голос льётся
По телефонным проводам,
И только о любви поется
По танцплощадкам и садам,
И «для меня тебя прекрасней»
Конечно, в целом мире нет,
Но в то же время нет опасней
Большой любви в шестнадцать лет…
Год семьдесят второй обрушил
Беду такую в первый раз
Мне в неокрепнувшую душу,
Повел в какой-то новый класс -
В нем я любви познала бремя,
И слезы в нем рекой текли…
А школьный физик в это время
Читал нам Пушкина стихи,
На стол взобравшись, будто в клубе,
С хорошей дикцией своей:
«Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей…»
Они тогда мне были «кстати»,
Но смысл поздней ко мне пришел…
Учитель тот теперь писатель –
Своё призвание нашел,
Счастливец, хоть и натерпелся
От обывателей обид
Но всеми нами не забыт –
Мотив, им начатый, допелся…
.............
Мои студенческие годы
Прошли под знаком «Песняров»,
Стогов колхозных и костров
Среди осенней непогоды.
И «Самоцветы», и «Цветы»,
И разномастные гитары -
Слова наивны и просты,
И песню новую от старой
Особенно не отличить -
Всё тот же дождь, всё тот же снег, -
Но всё ж подпитку получить
В них мог советский человек.
А в доме отчем пела Шмыга,
И Штоколова бас звучал,
Плелась романсами интрига,
И даже Верди не молчал.
Ассортимент, и так не узкий,
Разнообразил иногда
Вертинского прононс французский,
Его «чужие города».
О них тогда мы не мечтали
Под сенью белгородских крыш,
И думала тогда едва ли
Я об экскурсии в Париж,
Туда попала в девяностом,
Но это позже, а пока
Жила провинциально просто,
Подчас летая в облаках.
На лекциях стихи писала,
Идя известною тропой,
Порой конспекты поливала
Своей слезою не скупой.
Меня любовь очередная
Тогда терзала день и ночь,
И даже «Абба» заводная
Мне не всегда могла помочь.
(Своя закономерность в том -
Любвеобильны все поэты,
Ведь лишь влюбленности огнем
Творятся лучшие сонеты).
Для сердца ближе был Тухманов
С проникновенным «Жил-был я...» -
Среди ударов барабанных
Возникла новая струя,
Неся гармонии звучанье
Что сразу оценили все –
Как будто крылья за плечами
Вдруг проросли и сквозь печали
Позвали к истинной красе...
Но годы шли своей дорогой,
Копились новые ростки,
Хоть было их пока немного
На берегу Донца-реки.
Они появятся попозже -
Сперва в столичных городах,
Созреют бардовские дрожжи
В отдельных душах и умах.
К концу семидесятых сонных
Шум бравурный стал нарастать,
И воспевали все колонны
Коммунистическую мать.
Звучат литавров звонких медь
И цифры пятилеток новых,
Чтобы расслышать не суметь,
Как стонут матери и вдовы
Тех, кто израненный упал,
Где контингент был ограничен,
Сполна свой мнимый долг отдал
Но их не ждёт Новодевичье…
Стыдливо погребают их
Без режиссеров и оваций,
Но даже в скорбный миг не стих
Гром несмолкаемый оваций
В честь длинных брежневских речей,
А музыку совсем не слышно,
И тушится огонь свечей
Не нужен – ни Христос, ни Кришна.
И лучше водочки налить –
Она, родимая, доступна -
Чтоб с нею обо всём забыть
И побазарить, даже крупно,
На кухне маленькой своей
«За жизнь» совковую, но нашу,
И стать красивей и умней,
И песню спеть про клен опавший…
4. ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ
Обещанного коммунизма
Увы, страна не дождалась,
Но повернулась жизни призма -
Иная повесть началась.
Олимпиада счет открыла
Восьмидесятым – был кураж,
Фигура Мишки воспарила,
Взор услаждая русский наш.
Не знали мы тогда, что Миша -
Не просто ласковый медведь,
И в нем символику услышать
Нам будет суждено лишь впредь...
А я теперь уже супруга,
И нов мой дом, и есть свекровь,
И ширится диаметр круга,
И воплощается любовь -
В двух малышах моих веселых -
От их мне песен не заснуть -
Хожу в родительскую школу,
И бесконечен этот путь. ..
Я прикасалась к совершенству
Незамутненно чистых душ,
Не знала я, что то блаженство,
Как теплый, но короткий душ, -
Кончаются, увы, так скоро
И бубенцы, и леденцы,
И вырываются птенцы
И ищут новые опоры.
Но песенка про то, что дети
Должны сегодня ночью спать,
Звучит поныне на планете,
И «завтра будет день опять»…
В НИИ работала тогда я
Специалистом молодым,
Чего-то смутно ожидая
Сквозь полусонно-серый дым,
Окутавший, как ватой, личность,
На сцену он вползти сумел
(И это было символично),
Где Намин Стас о счастье пел.
В то время похоронных маршей
Звук часто слышать нам пришлось,
Под них мы становились старше,
И всё тревожнее жилось,
Хоть прошлою мы жили мерой,
Кумира помня одного,
И принимали в пионеры
Еще ребенка моего
Под памятником безобразным
С привычной кепкою в руке,
И звуком резким, цветом красным
Пылало знамя в уголке.
Что слышали мы в это время?
Как шли старинные часы,
Как собирались в путь евреи,
Кладя багаж свой на весы;
Маэстро музыка звучала,
И миллионы алых роз
Дарила, как могла, нам Алла
Средь «листьев желтых» и берез,
И этой рощи соловьиной,
И залихватских слов «Налей»,
Очередей, привычно длинных,
У обувных и бакалей...
И, несмотря на непогоду,
Хотелось счастья, хоть глоток,
И завершала «Песня года»
Судьбы очередной виток.
Но ритмы новые входили
Из-за границы в том числе,
Аккорды Цоя тишь рубили,
Заговорили об «игле»…
И не забыт еще Володя,
Чей дух, хотя и отлетел,
В душе затихнуть не успел
И топит лед в Москве холодной.
И гром вдруг грянул перестройки,
И в какофонии её
Забыты коммунизма стройки
И наше прежнее житье.
«Углубить, начать и ускорить»
Должны мы были, как один,
Открылись новые просторы –
Зажег нам лампу Алладин.
Даритель сказочной надежды,
Он ветры новые впустил
И старые сорвал одежды -
Кто праздновал, а кто грустил
До слез – по жизни уходящей
И по дешевой колбасе,
По песням бывшим – настоящим,
По чистой утренней росе,
Что до Чернобыля лежала
На неотравленной земле,
Хотя страна про то не знала,
В безгласной пребывая мгле,
Что было всяких взрывов много
И смертоносного дождя,
Что мы, наукою без Бога
Себя к погибели ведя,
Давно пред жизнью согрешили,
Нарушили её закон -
Естественный сгубили фон,-
Здоровья нацию лишили.
А нынче гласность объявили,
И всё заголосило вдруг,
От тайн раскрытых души стыли,
Узнали мы, кто враг, кто друг.
Мы обо всём узнали скоро:
Кто сколько ел, кто сколько пил,
Что снилось крейсеру «Аврора»,
Когда из пушек он палил.
И исторические мифы
Развеялись, как древний прах,
Мы стали дики, словно скифы,
Но с прессой желтою в руках.
Открылся пестрый вернисаж -
О нем с акцентом Лайма пела -
И делала судьба вираж –
Я аспиранткой стать успела.
Возникли новые слова:
Аренда, маркетинг и биржи,
От них кружилась голова,
Как в бане, видя пассатижи.
Основы рынка изучать,
Как раньше съездов матерьялы,
Должны мы были все начать,
Чтоб наша жизнь цивильней стала.
Но что-то очень не хватало
Сердечных и красивых слов,
И вот – светло, но чуть устало
О родине запел Тальков.
Хотя он вскоре был заглушен
Жаргоном рынка и стрельбой, -
Тем, от чего оглохли уши,
Но – так дано было судьбой
Многострадальному народу,
За что? Того он сам не знал,
Что сунулся когда-то в воду,
Точней сказать - в девятый вал…
Промчалось семь десятков лет
С той роковой и страшной бури,
Вождей уже в помине нет,
Но много в нас всё той же дури.
Доверчивы, как и всегда,
На лозунги всё так же падки,
Любой нас может без труда
В мир заманить обманно-сладкий.
Будь это Леня Голубков
Или таинственный Мавроди…,
Но эта оперетта вроде
Уже из будущих годков.
5. ДЕВЯНОСТЫЕ
Какая музыка была
В столь недалеких девяностых?
Мне его пестрые дела
Пока понять совсем не просто:
Еще так свеж его напор,
Шаги его ещё не стихли,
Так живы в сердце до сих пор
Его удары, взрывы, вихри.
Бог видит: проще оценить
То, что годами отстоялось,
О давнем прошлом – что ж таить?
Гораздо легче мне писалось.
А девяностые - близки
И всё-таки неуловимы,
И неудобны для строки
Своим ещё не смытым гримом.
Немузыкальность тех годов
Причиной может быть, наверно,
Но повесть, хоть не без трудов,
Продолжим, мой читатель верный.
Что ж - демократии разгул,
И цены вспрыгнули лихие,
Народу Ельцин присягнул,
Союза нет, но есть Россия.
Окончен временной лимит
Империи, и скачет тройка
В «Вестях», и гривою гремит
Уже другая перестройка.
На электричке на ночной
Как будто вся страна несется,
И трудно в опере шальной
Понять, о чем же в ней поётся?
О том, что надо снова всё
«До основания разрушить»?
Или про чёрта колесо?
Или «Спасите наши души»?
За шоком новый терпим шок
В сплошном обмане, как в тумане,
Пустеет денежный мешок
От всех реформ – О, «мани-мани»!
Кто делит газ, а кто бежит
Прочь из страны – на Кипр и Ниццу,
И слово «ваучер» звучит,
И привыкаем к вкусу пиццы.
И новых русских сытый вид
Напоминает бычью силу,
А девочка в метро сидит
И тянет: «Господи, помилуй!»
Реклама всяческих услуг,
Товаров лучших обещанье
На нас свалились как-то вдруг
Своим назойливым жужжаньем.
Здесь сникерс, баунти и марс
Звучат убийственным набатом
И фондов ваучерных фарс,
Поздней покрытых щедрым матом.
И, примадонну заслоня,
Поёт безудержно Киркоров,
Ночные казино манят
Всех геев, проституток, воров.
И Моисеев всплыл Борис,
Второй борец неутомимый -
Чтоб мир от скуки не закис,
Озер продолжил лебединых
Мотив, привычный нам уже
За годы перемен российских,
И лебедь в женском неглиже
В щелкунчика преобразился.
И что же будет со страной
И с нами, – спрашивает песня…
(Не группе «ДДТ» одной,
Всем россиянам интересно!)
Дешевых шлягеров поток
Внезапно хлынул без разбору,
Бездарностей и диких строк, -
На фоне их видней Киркоров,
Хоть и ушел недалеко
К высотам жанра от девчушек, -
Для рыбок петь ему легко:
Они с глазами, но без ушек.
Дельфин с русалкой тоже тут -
Морскую тему продолжая,
Кошачьи сказочки плетут,
Слух заурядный ублажая.
И резво прыгают на-найцы,
Наивный будоража зал,
Как расшалившиеся зайцы,
Пока их волк не увидал.
Накрыла мутная вода
Потопа нового волною
Те незабвенные года,
Кто будет в них библейским Ноем?
Пока не ясно, в чем итог,
В чем достиженья, в чем ошибки?
Поймем потом - всему свой срок,
Пробьются искренние скрипки.
Но в середине этих лет
Хулы излитой было много,
И временами меркнул свет,
И не видна была дорога…
Но стали ездить заграницу:
В Америку уехал сын,
Чтоб «по обмену» поучиться,
Послушать чужеземный гимн.
И навещал нас англичанин -
Посвататься к моей сестре,
Который и во сне не чаял,
Что будет в русском петь дворе
Свои изысканные пьесы –
Он неплохой был гитарист,
Такие предсказать «замесы»
Не смог бы даже футурист
Назад еще лет эдак двадцать,
Реальным не могло бы быть,
Да и вообще – с буржуем знаться,
В конец карьеру загубить.
Теперь же мы ветрам открыты -
То солнечным, то ледяным,
И кто-то полон юной прыти,
А кто-то, бедами гоним,
Спивается, уходит в небыль,
От бега времени отстав,
Как сокол, что стремится в небо
Да крыльев Бог ему «не дав».
Грохочут залпы в октябре,
Рвут слух анпиловские хрипы,
И вместо песен на заре
Моторами нас будят джипы.
Неужто лучшее – пропето?
Сложился сленг – до слез простой,
Эфир заполнил и кассеты
Несложной музыкой Крутой.
И всё ж растем – лиха беда –
Узнали больше мы о мире,
И группа «Квин» нам не чужда,
И надо привыкать к Земфире.
Но всё ж жива еще звезда,
И Глинка с музыкой былинной,
И классика, хоть иногда,
Слышна, и песни звук старинной.
«Сама же сяду я к рулю» -
Вот лейтмотив ее обычный,
Хоть я ту песню не люблю,
Но содержанье символично
Подобных песен на Руси
Для наших женщин, с виду кротких,
Чем «Отче наш, иже еси…»,
Её поют, как выпьют водки.
И оказалась для меня
Та песня тоже подходящей,
Лукаво позже заманя
Меня к стезе руководящей.
Вот я – уже в докторантуре,
В неузнаваемой Москве,
Что европейская – «в натуре!»
С Охотным рядом во главе.
Сей мир мне мало интересен,
В библиотечной тишине
Все мудрецы ушедших дней
Свой мир и слово дарят мне -
Рождая звуки новых песен.
Их уже близился прорыв,
Хоть я того еще не знала,
Но новый взгляд на мир открыв,
Душа слышна мне лучше стала,
Звучание ветров и звезд,
Иных миров, и незаметно
Насущный денежный вопрос
Стал и смешным, и беспредметным…
И даже август роковой
С его дефолтом и обвалом
Мне не смутил душевный строй,
И драмой для меня не стал он;
.
Стал возникать во мне баланс -
Гармонизация сознанья,
Судьба дала мне щедрый шанс
Осуществив моё желанье –
Побыть немного в тишине,
Одной, хоть и в столице шумной
И плыть лишь по своей волне -
То слишком мудрой, то безумной...
Всё б ничего, но сердцу больно –
Гремит чеченская война,
Тревожно и в первопрестольной,
Опять волнуется она -
От прогремевших на рассвете
Жестоких взрывов в тех домах,
Где спали старики и дети
И гибли, как в кошмарных снах.
И заглушая эти стоны
Своею скорбью неземной,
Всё плыли звуки Марикконе,
Им эхо вторило струной
В моей душе, и звук родился,
Нежданно для меня самой - Он сорок лет во мне копился,
В нем ожил век двадцатый мой.
Разбужен колокольным звоном,
Что выжил, всё перенеся,
Всем существом моим, влюбленным
По-прежнему – во всех и вся.
И голос дружеский, любимый
Озвучить время мне помог
Поймать тот дух неуловимый,
Которым всемогущий Бог
Этапы жизни наделяет,
На что-то заостряя слух,
Но, к сожаленью, люд бывает
Так часто слеп, так часто глух…
ВЕК КОНЧИЛСЯ,
НО ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…
Однако, мы близки к финалу,
И можно будет отдохнуть
Моим читателям усталым -
Двадцатый век окончил путь.
(С ним мой отец ушел навеки,
Как будто жить не захотел
Или не смог он в новом веке,
Но научить меня успел
Вникать в события и факты
И слышать музыку душой,
И чувствовать природы такты,
И в звуках видеть мир большой).
Как видим, музыка менялась Из года в год, хоть был повтор,
И песня-ретро возвращалась
Из позабытых, давних пор
И хоть страна еще в ремонте,
Зеленый свет уже горит,
И всё бежит, бежит, бежит
Неутомимый наш Леонтьев…
И живы вечные мотивы,
Которые как глас богов,
Как свет любви, неистребимы,
Перешагнув рубеж веков.
А кто-то, у подъезда стоя,
Опять «Восточную» поет,
И ждет, как девушка пройдет,
Что не дает ему покоя.
И всё же песнь уже не та -
Грядёт совсем иная Эра,
Иная будет высота -
Любви святой и светлой веры.
Для этого был прожит век,
Для этого он пел нам песни,
Чтоб сердце слышал человек
И шел вперед – с эпохой вместе.
Июнь 2001.