Держи ум свой во аде
И не отчаивайся.
Вот вы говорите «****ец». Если повторять какое-то слово сотню раз подряд, оно начинает терять первоначальный смысл, превращаясь в нагромождение звуков. Так и с ****ецом. Как часто выпадает это слово из подслушанных случайно разговоров, из экзальтированных пьяноватых реплик, превращаясь в какую-то вспомогательную лингвосвязку, теряя свою грозную исконную суть – констатирование полного собственного бессилия перед сложившимися обстоятельствами. А слово надо беречь. Ведь если подумать, так ли уж часто наступает ****ец? По моему скромному, но совершенно непоколебимому убеждению, человек вправе произнести его только один раз в жизни.
К примеру, отважные путешественники во время разлива какой-нибудь Амазонки пытаются спастись на поваленной секвойе, один конец которой сжираем огнем от попавшей молнии, на другом бьет себя хвостом по пятнистым бокам голодный ягуар, а в воде щелкают зубами аллигаторы. Вот тогда путешественники вправе взяться за руки и мужественно признаться друг другу «Это ****ец, господа!»
Ну а мы что? Да взять хотя бы мою куцую малоинтересную жизнь. В три года я, залюбовавшись плавающими уточками в деревенском пруду, лихо наебнулся с крутого берега. Не умея плавать, я отчаянно цеплялся руками за торчащие пучки травы, неумолимо соскальзывая в прохладную воду. Я верещал «помогите!» Но на мой крик прибежала только соседская шавка. Махая хвостом, она приседала передо мной на передние лапы, весело дышала в лицо и всем своим видом давала понять, что эта заебатая интересная игра ей сильно по нраву. Погружаясь по грудь, я готов был разреветься от циничной бестолковости происход ящего. Но ****ец ли? Да нет, собрав последние силы, рывком выбросил тело вверх, поймав рукой какой-то корень и втянув себя на берег. Псин, признаться, с той поры недолюбливаю.
Или вон годы спустя: словивший белую горячку дядька схватил топор и вознамерился укокошить мою маленькую сестренку, убежденный, что в ней засел дьявол. ****ец? Да ну нет. Я спрятал сестру в холодных сенях за мешками картошки, укрыв ее своей курткой, и на всякий случай сховался сам. Через некоторое время у разъяренно носящегося по двору дядьки, подобно ****ашке-кролику из рекламы батареек, кончился завод, и он растянулся на полу, как выброшенный на берег тюлень. На следующий день он на коленях просил у сестры прощения и вплоть до самой своей смерти задабривал ее подарками.
Или оставшись на острове на Селигере, попали в лютый продолжительный ливень со шквальным ветром. Залило все палатки, дрова и нехитрую еду. Товарищ еще сутки назад уплыл за провизией и пропал. Животы крутило. ****ец? Да ничего подобного. Отломили по куску отсыревшего хлеба, обильно запили его самогоном и заснули вповалку в уцелевшей палатке. К сумеркам стихия утихла. А уже к полуночи в гавань приплыл весело пыхтящий сигаретой товарищ на лодке, вручивший помятым дикарям несколько палок дешевой полукопченой колбасы, вкуснее которой я в жизни ничего не ел - ни до, ни после.
Да и когда третьи сутки лежал на жесткой шконке в КПЗ, беспокойно уставившись в серый потолок, ожидая дальнейшей своей участи – тюрьма или свобода, я уже интуитивно понимал, что и это не ****ец. Что может быть и хуже. А может и лучше. Один хрен от меня уже ничего не зависит. Однако повезло.
Так что еще половим пули зубами, поудираем от мохнатоногих гигантских арахнидов, встретим надвигающееся цунами с пренебрежительной усмешкой Клинта Иствуда, сходим на шашлыки во время зомби-апокалипсиса и сыграем в «баба сеяла горох» в затапливаемом отсеке тонущей подводной лодки. В общем, покоптим еще.