Я счастлив, что я этой силы частица,
Что общие даже слезы из глаз…
В. Маяковский
Наверное, это знакомо почти каждому. Когда оказываешься в толпе, объединенной едиными чувствами, перестаешь быть самим собой. Тебя захватывают и общий восторг, и общее негодование. И вся толпа превращается как бы в единый организм, который опытный кукловод может направить, куда ему нужно. При этом отодвигаются на задний план все индивидуальные различия и личностные особенности. Человека захватывает и увлекает за собой какое-то сильное массовое чувство, превращающее его из личности в управляемую частицу толпы. Этим свойством человеческой толпы пользовались с древнейших времен в войнах, революциях, погромах, в политике. Появился даже такой термин «Охлократия» - власть толпы. Нужен только опытный кукловод, способный небанальными доводами и лозунгами взволновать слушателей объединить в едином порыве. При этом если даже массовое чувство вступает в противоречие с собственными убеждениями и взглядами конкретного человека, оно часто оказывается сильнее их, по крайней мере, в течение времени активного воздействия этого гипноза. Но особенно сильно воздействие этого массового чувства в тех случаях, когда собственные убеждения человека совпадают с настроем толпы. Его буквально окрыляет осознание того, что он в среде единомышленников. И уж тогда он всемерно готов следовать в едином порыве со всеми куда угодно, и бездумно делать то, что делают все.
… В 70-х годах прошлого века во все возрастающей степени стало повсеместно проявляться в различных аспектах противоречие между взглядами и настроениями советских граждан и советской идеологией. Советская идеология, на службу которой были поставлены все средства массовой информации: книги, газеты, телевидение, радиовещание, многочисленные иерархические партийные и комсомольские органы, все советские чиновники, преподаватели кафедр философии, все руководители различных предприятий и учреждений, все партийные и комитеты, а также всемогущий Комитет государственной безопасности, требовала от всех без исключения граждан единодушного бездумного одобрения политики партии и правительства во всех ее аспектах. Более того, во всех предприятиях и учреждениях назначались общественные агитаторы из партийных, а также и беспартийных работников, которые на регулярных политических занятиях должны были убеждать своих сотрудников в справедливости и абсолютной непогрешимости партии и правительства, руководившими всеми вопросами политической, хозяйственной и духовной жизни в стране. Многочисленные противоречия, провалы и подчас вопиющие парадоксы советской действительности объяснялись случайностями, недобросовестностью отдельных людей, а, в основном, происками враждебных иностранных империалистов и их наемников, сионистов и всяких зловредных диссидентов. Все советские люди должны были мыслить единообразно и единодушно откликаться на все многочисленные призывы единственной в стране Партии бороться с различными недостатками и увеличивать производительность труда. Но у людей возникали вопросы, а обсуждать их было опасно даже дома. Интеллигенция шепталась на кухнях, опасаясь тайно установленных в комнатах подслушивающих устройств. Телефоны прослушивались, и если тема личных разговоров казалась политически сомнительной, связь прерывалась.
Но закрыть всем рты можно было только массовыми жестокими репрессиями, на которые власти уже не решались. И тогда стало появляться много самодеятельных бардов: молодых (а иногда и не очень молодых) людей с гитарами, которые пели песни собственного сочинения, под собственную музыку. Самые известные из бардов: Высоцкий, Окуджава, Галич и многие другие были у всех на слуху. Их песни записывались и многократно перезаписывались на магнитофоны. Но было много и других, не очень известных. Их песни были аллегорическими, наводящими на размышления, вызывающими различные аллюзии. Формально их нельзя было квалифицировать как «антисоветские». Но петь их в общественных местах было опасно. Собирались по квартирам, записывали и разносили по стране. Стало очень популярно выезжать компаниями в лес, на природу. И там, у костра петь песни под гитару. И тематика этих песен ничем не регламентировалась. Контролировать это было невозможно. И тогда решили сделать эксперимент. Давно известный политический прием: если какое-то общественное движение невозможно запретить, то следует его возглавить и повести в нужном направлении. Так появился Клуб самодеятельной песни (КСП). Формально – под эгидой Московского горкома комсомола.
В то время я вращался в неформальном литературном объединении, возглавляемом Эдмундом Иодковским. Собирались полуконспиративно, на частных квартирах, каждый раз в новых. Там я с интересом, а иногда и с восторгом слушал эти самодеятельные песни. Мне приходилось слушать Алика Мирзояна, Владимира Бережкова, Виктора Луферова, ученицу Ады Якушевой Иру Олтаржинскую. Одно время я даже участвовал в группе поддержки Мирзояна.
Однажды летом мне позвонили и сказали, что такого-то числа состоится «слет» КСП. Это было неафишируемое мероприятие «для посвященных». Сбор был назначен на какой-то небольшой станции железной дороги. Собралось довольно много человек: тысячи две. Все были в туристских одеяниях, с рюкзаками, со свернутыми палатками. Толком никто ничего не знал. Ждали час или больше. Говорили, что Горком комсомола зафрахтовал специальный электропоезд. Когда он прибыл, в него набилось масса людей. Мест не хватало, даже стоячих. Размещались в вагонах в трехмерном пространстве. Со мной рядом находился молодой человек, у которого ноги не доставали до пола. Он все время просил соседей «поменяться с ним местами». Но была характерная особенность: несмотря на страшную тесноту, не было ни скандалов, ни споров, ни недоразумений. Все, в том числе и незнакомые друг с другом люди, были веселы и дружелюбны, что совсем не характерно для московской публики. Маршрут и конечная станция заранее не были известны - наверное, чтобы не собирать слишком много участников.
Наконец мы прибыли на какую-то незнакомую станцию. Дальше все выгрузились и стихийно ринулись в лес, все в одном направлении. Это напоминало марш-бросок, в быстром темпе. Никто никого не направлял и не подгонял. Мы шли километров восемь, и пришли на большую поляну. Там уже шли большие приготовления. Плотники сколачивали из заранее доставленных деталей большую сцену. Устанавливали софиты, динамики и звукозаписывающую аппаратуру. Желающие подключали свои магнитофоны к общей системе. Все прибывшие устанавливали палатки неподалеку. Там были разные группы с забавными импровизированными названиями, у каждой из них был свой центр, вокруг которого ставились палатки, и вывеска. Наша группа называлась «Оботфорты» (Общество борьбы с открытыми форточками). Потом начались выступления. Каждое из них объявлял молодой человек в гимнастерке и в буденновке. Было высказано указание (в форме пожелания) перед каждым выступлением сдавать текст песни в оргкомитет. Это была форма цензуры. Публика расселась на траве. Песни были самые разные и разного художественного уровня. Были и очень двусмысленного содержания. Но никого не прерывали. Выступления провожали аплодисментами и репликами с мест. Концерт длился до глубокой ночи. Параллельно каждая группа разжигала свой собственный костер, и уж там пели без всякой цензуры что бог на душу положит. Конечно, у костров много пили. Но я не видел ни одного пьяного, при таком огромном скоплении разных людей не было никаких конфликтов, все были веселы и доброжелательны. Был какой-то массовый эмоциональный подъем. Среди ночи на поляне разожгли огромный общий костер и устроили вокруг него факельное шествие под исполняемую общим нестройным хором песню Окуджавы «Возьмемся за руки, друзья». Кто-то сунул мне в руки горящий факел и поставил в общий строй. Я ощущал такой же восторг, как и все окружающие. Но вдруг поймал себя на том, что мне хочется куда-то бежать вместе со всеми, безразлично куда, и даже, может быть, кого-то бить, тоже вместе со всеми. Мне вдруг стало не по себе. Я вспомнил факельные шествия фашистов в Германии и понял, почему они так объединяли толпу в порыве внушаемой ей массовой ненависти. Хотя здесь все были охвачены положительными эмоциями, я бросил свой факел в костер и выбрался из шествия. Все, казалось, здесь было стихийно, но кто-то ведь негласно управлял всем этим действом. Мало кто спал этой ночью. Наутро все свернули палатки и не спеша пошли к железнодорожной станции. Я понял смысл этого нестандартного мероприятия: людям дали возможность «выпустить пар», причем под вероятным контролем «бдительных товарищей». Возможно, такие мероприятия проводились неоднократно. Я в них больше не участвовал.