...Горько оказаться в пропасти одиночества. Вдвойне горше сорваться в одиночество в детстве. Оступиться в начале пути нечаянно и безвинно, потому что так сложились обстоятельства. Сорваться еще слабым тельцем в трагичный, бездонный разлом уничижающего равнодушия и цинизма. Потому что история дала трещину на стыке судеб именно ваших родных. И вам ничего не остается делать, как отправиться в затяжной, леденящий душу, полет вниз. Мне посчастливилось: пролетев шесть безнадежных выступов, я зацепился за седьмой. Я мечтал стать сильным. «Баба, вари манную кашу!» Я мечтал о полетах, но только не вниз, а вверх. Потому что грезил прыжками в высоту (легкая атлетика). У меня была мечта, которая согревала и поддерживала меня, давала возможность парить там, где иные пролетали с душераздирающими криками отвесно вниз.
Кто подарил мне мечту?
Наверное, милосердный Бог. Только я очень долго не знал об этом. В доме матери, насколько помнится, не было ни одной иконки. И никто не молился. И никто не ходил в церковь. Моя бабушка была из отряда воинствующих атеистов, получивших закалку в грозных, безбожных событиях 20-х и 30-х годов прошлого века. Она в деревне, затерявшейся среди сопок Северного Казахстана, в однокомнатном, маленьком домике с крышей из камыша, мечтала о некой стране сказочной справедливости СССР, совершенно искренне переживая за становление чудовищной, по сути, государственности. Но именно она, моя бабушка, протянула мне руку спасения. Отрицая Бога, она сделала богоугодный поступок, позаботясь о слабом и впечатлительном мальчишке, который отнюдь не блистал примерным поведением и успехами в школе.
- Баба, вари манную кашу!
Эта фраза на многие годы стала нашим с ней паролем, пропуском в мир добрых отношений и трогательных воспоминаний.
- Баба, вари манную кашу!
А в ответ – тишина…
Прости меня, бабушка.
***
Бабушка получала ежемесячную пенсию 45 рублей. Наверняка какие-то реформы за годы ее, как тогда говорили, заслуженного отдыха проводились. Однако любая инициатива по усовершенствованию общественных и бюджетных правоотношений, затеянная, как водится на Руси благородными и просвещенными правителями, почему-то очень скоро теряла привлекательность, причем даже для тех, кто ее ранее так азартно начинал продвигать. Выявлялись непреодолимые обстоятельства, почему-то ранее не учтенные коллективами научных разработчиков, грубые ошибки в проведении социальной политики, элементарные арифметические просчеты. Инициатива гасла, как фитилек керосинной лампы, в удушливой атмосфере бюрократизма и замаскированной чиновничьей вседозволенности. В остатке у бабушки опять оказывались те же 45 рублей, хотя они формально могли называться 60 рублями или даже, как потом оказалось, десятками и сотнями тысяч рублей. Бабушка не особенно стремилась вникать в механизмы начисления пенсии. Она знала, что ей полагается 45 рублей. Так оценило государство ее трудовые заслуги. У нее, наверное, имелась перспектива получить рублей десять сверх начисленной суммы. Однако она не предпринимала никаких усилий, чтобы восстановить трудовой стаж. Так как считала, что документы тех организаций, где она работала до начала Великой Отечественной войны, сгорели во время фашистской оккупации. Какие такие территории? И где бабушка находилась до начала Второй Мировой войны? Я спросить не догадался. А сама она более ничего не рассказывала. Бабушка, наверное, могла оформить опекунство надо мной, чтобы иметь ту же верную дополнительную рублевую десятку. Однако ходить по инстанциям она не умела и не любила. Одним словом, никуда не обращалась. Тем самым на десятилетия вперед обеспечила себе пенсионную стабильность.
45 рублей – на двоих.
Бедновато. Несмотря на наличие большого огорода.
Бабушка, когда я учился в первом классе, подрабатывала лаборантом в общеобразовательной школе. Однако она не успокоилась на достигнутом. Вскоре, уволившись из школы, она открыла особую страницу: стала руководителем кружка юных натуралистов местного районного Дома пионеров. В ту пору ей, ровеснице века, исполнилось 69 лет. Конечно же, за собой она потянула внука. Мне ничего не оставалось делать, как вступить самым решительным образом в отряд любопытных естествоиспытателей. Так как педагогические приемы бабушки неизменно базировались на жестких директивных установках. В юные натуралисты! Значит, нам туда дорога, значит, нам туда дорога. В общении она была строга, всегда держалась бодрячком, особенно на людях, обязательно стремилась произвести хорошее впечатление, но не лебезила, гнула свою линию, держалась самостоятельно и независимо, что зачастую настораживало посторонних. Однако бабушку это ничуть не смущало. Она высказывала самые, на ее взгляд, передовые, образцово-коммунистические суждения по любому поводу. И, что еще более удивительно, стремилась поступать в жизни в соответствии с убеждениями. Видимо, в коммунизм она уверовала в молодости твердо и бесповоротно. Хотя, по сути, ее вера имела мало общего с коммунистическими идеями. Она верила, скорее, в некую гуманность общественных отношений, в социальную справедливость, в то, что люди – это сестры и братья, только многие из них несколько запамятовали о родстве. Проповедовала самовоздержание и умеренность в быту, причем, на взгляд со стороны, фактически граничащую с нищетой. Будучи беспартийной, она с гордостью говорила, что если бы коммунисты держались, как она, то коммунизм и справедливость уже давно восторжествовали в стране. Однако на практике многое не соответствовало «учению великого вождя рабочих и крестьян». Бабушка оказывалась в идеологической самоизоляции. Она не могла переделать мир, но и не хотела изменять убеждениям и вере, по сути, больше религиозным, чем коммунистическим. Хотя она, наверное, не понимала этого, продолжая из года в год нещадно эксплуатировать при любом удобном случае терминологию учебников по научному коммунизму. Живя в миру, она фактически была отшельницей. Одиночество, которое, наверное, в какой-то степени воспринималось желанным, так как давало возможность избегать многих конфликтов с окружающими, с пугающей настойчивостью подбиралось к ней, но она героически боролась, постоянно создавая и создавая для себя какие-то новые, на первый взгляд, пустячные, но милые и безобидные для других увлечения. Уставала. Поэтому часто замыкалась, сердилась по мелочам, так как действительность чаще всего не соответствовала ее представлениям о добре.
Бабушка жаловалась, что опять навалилась какая-то хандра, но она справится с ней, обязательно справится. «В лес! – говорила она. – Надо идти в поход! Лес мой спаситель, без него я болею». И только за селом, подальше от любопытных людских глаз, она вздыхала свободно. Взобравшись на ближайшую сопку, она окидывала лесные просторы долгим, поначалу тяжелым взглядом, который через минуту заметно светлел, из него исчезала невысказанная, застывшая наледью тихих переживаний грусть. Она глубоко вздыхала, подставив лицо порывам ветра, долетающим из глубины березовых колок и сосновых боров, степных озер и болот. «Красотища-то какая!» - говорила она взволнованно. Искренне говорила, от сердца. С таким порывом, как будто сейчас же могла сорваться счастливой птицей и улететь в далекие родные таежные места. Я по-детски доверчиво шел за бабушкой, как за неутомимым слепым поводырем, который вел меня, вел. И в результате я должен был оказаться либо в коммунизме, либо в самой глухой таежной чаще. Рискованно. Однако другого близкого, родного человека у меня не было. Я радовался тому, что у меня такая необычная и героическая бабушка, которая каждую неделю ходит в поход по местным горам и долам, каждый день ходит в поход по селу, отмеряя установленную самой себе нагрузку в четыре-пять километров. А теперь вот стала главным юным натуралистом.
Перед нами распахнулись двери районного Дома пионеров. Весной мы приходили в небольшое одноэтажное здание в центре села. Очаг детской культуры встречал нас высокими причудливыми ступеньками порогов, расположенных даже внутри помещения, многочисленными заплатками бодряческих лозунгов, украшавших стены, шкафами с пыльными рядами пропагандистских книг, аскетичным убранством комнат. Мы, перспективные юные натуралисты, читали вслух обязательные для ознакомления книги о мармеладно-примерном детстве «вождя рабочих и крестьян», повышали также теоретическую подготовку по возделыванию садоводческих культур в Сибири, смотрели диафильмы о непростых испытаниях особого сорта итальянского лука, сожалели, что нет подобных увлекательных историй о нашем картофеле и знакомых огурцах.
Лето мы тоже пропели, как по нотам. Словно прилетевшие в родные края соскучившиеся скворцы. Наш сад благоухал и наливался яблоками, ягоды смородины, крыжовника, малины, набирая терпкий вкус, удивительную пикантность формы и цвет, красовались среди густой и трепетной листвы. Мы лопатили землю, вносили, как нам казалось, в агротехнически приемлемые сроки естественные органические удобрения, настойчиво поливали растения, поднимая исключительно холодную, ледяную воду с гулкой глубины ближайшего артезианского колодца слегка потемневшим оцинкованным ведром, привязанным цепью с крупными звеньями к деревянному бруску, который с немалыми усилиями настойчиво приходилось вращать за металлическую словно отполированную ручку. Тот, кто дольше других крутил ручку, сразу признавался самым сильным. Мужская работа.
Занятия кружка юных натуралистов посещали, в основном, мальчишки и девчонки из моего класса. Ровесники. Мы ходили на экскурсии, посещая небольшие по территории, но очень уютные и ухоженные сады односельчан. И понимали, что нам надо еще многому научиться, чтобы быть причисленными к беззаветным и очень скромным любителям природы – садоводам. Особенно большое впечатление почему-то произвели стелящиеся яблони, которые лучше других сортов переносили сибирские морозы. И яблони, на которых среди веток привычного ранета красовались привитые крупные соблазнительно-сочные ароматные плоды. Природа давала шанс каждому растению найти место под солнцем. Нам посчастливилось в то лето помогать зеленым друзьям в противостоянии невзгодам. Мы успели сделать прививки культурных сортов яблонь на «дичок» в юннатском саду. И многие веточки прижились на новом месте, дали листву, которая нас обрадовала наверняка не меньше, чем мог это сделать какой-нибудь самый экзотический фрукт. Листочки, которым мы подарили новую жизнь, весело шелестели наравне с другими, прядали от налетевшего порыва ветра и мечтали, как мы, о тех днях, когда появятся краснобокие яблоки.
Садоводческая информация по-особенному заманчива перспективой, дает чувство уверенности в настоящем дне, настраивает на позитивное отношение к миру. Нас нисколько не смущало, что сад, в котором мы развернули кипучую деятельность, общественный, то есть – не наш, чей-то. Вернее, как бы ничей. Нас увлекал сам процесс хозяйствования на земле. По осени мы собирали радость ведрами, а затем высыпали на расстеленный в укромном месте брезент крепенькие душистые яблочки, которые озорно раскатывались, сверкая и дразня нас золотистыми и красными боками. Конечно же, мы вволю отведали витаминной продукции. Однако осталось еще много. Сад разродился нешуточным урожаем. Нежданный прибыток всегда искушает человека. Нет, моя бабушка устояла, она – кремень. А вот директор Дома пионеров настоятельно посоветовала руководителю кружка юных натуралистов реализовать собранный урожай за вполне реальные денежные знаки. На рынке ли, знакомым ли, через столовую ли… Как-нибудь, но – с выгодой. Уже тогда штатные коммунисты повсеместно имели посторонние, негосударственные источники дохода, которые затем в конце ХХ века лишь легализовали. Кто-то имел долю от нефти, кто-то - от газа, кто - от алмазов, кто - от леса, кто – от совхозной фермы, кто – от завода… Директор Дома пионеров хотела иметь долю от реализации яблок, выращенных детьми. Действительно, натуралисты хоть и юные, но трудились всерьез. Ничейный урожай мог принести вполне определенный навар. Дело оставалось за малым: надо лишь договориться с беспартийной и докучливой пенсионеркой, руководителем кружка, чтобы незаметно скоммуниздить детскую мечту о добре и счастье. Партийные специалисты уже тогда имели хватку. Причем принадлежность к ведущей партии для руководителя любого учреждения была обязательна. Есть мандат – есть должность, нет мандата – ищи ветра в поле.
Мне очень хотелось бы, чтобы моя бабушка отвезла урожай ребятам из детского дома. Она, знаю, организовывала доставку витаминной продукции обездоленным детям. Убеждала поучаствовать в благотворительности местных садоводов. И сейчас мне хотелось бы, чтобы ни одного яблока не досталось куммунистке-директору. Однако боюсь, что в действительности случилось иначе. Потому что коммунистам-директорам, их родственникам, иным особам приближенным к властной бюрократии, как известно, досталось все: нефть и газ, алмазы и золото, рудники и металлургические заводы, шахты и порты, яхты и самолеты, офисы из хрусталя и бетона, трубопроводные системы и энергетические станции… Забрав реальные многомиллиардные доходы от предприятий в личный карман, абы как оформив в собственность на притворных аукционах сами предприятия, причем потрясая для верности некими, вроде как инвестиционными, капиталами, ранее изъятыми по различным схемам из бюджета страны, изменив клятвопреступную риторику, они предложили большинству людей, рядовых налогоплательщиков, на деньги которых и усилиями которых десятки лет строились эти производственные мощности, абстрактные, замызганные донельзя якобы либеральные ценности с поправкой на некий азиатско-имперский вариант. Причем с глобальным поражением граждан в социальных правах. А начиналось с малого: с приватизации еще в годы тотально-беспросветного развитого социализма нескольких мешков яблок, выращенных детьми в порыве искренней увлеченности садоводством. Нехорошие яблоки, плоды искушения, опять оказали влияние на развитие истории.
Наверное, директор Дома пионеров все-таки завладела вожделенной садоводческой продукцией. Им не впервой. Мне совершенно точно известно, что бабушка после откровенной беседы с директором подала заявление об увольнении с работы по собственному желанию. Она никогда и ни у кого не взяла лишней копейки. И сейчас не могла изменить себе. Она ушла из Дома пионеров, но осталась с детьми. Так как теперь она задумала организовать кружок юных корреспондентов на общественных началах, видимо, чтобы уже в дальнейшем не иметь сомнительного, по ее мнению, удовольствия возиться с прибавочной теневой стоимостью. То есть наш семейный бюджет с бабушкой опять благополучно пришел к 45-рублевой норме.
- В лес! – говорила взволнованно бабушка, планируя в ближайшие же дни прибегнуть к испытанному душеспасительному лекарству. – Надо идти в поход! Лес-батюшка всегда даст успокоение.
***
Что наша жизнь? Информация, умноженная на чувства. Физиологический человек, озабоченный удовлетворением насущных потребностей, уступает место человеку информационному, для которого сама физиология представляется в виде определенной суммы знаний, а решение задач по удовлетворению потребностей – в виде конкретных информационных действий. Бабушка часто уходила в лес, чтобы освободиться от информации с негативной энергетикой. Система, работающая под напряжением, более устойчива, если имеет заземление. Бабушка имела другую духовную отдушину – лес, однако никогда не пренебрегала возможностью походить босиком по зеленой траве, по прибрежному песку, по земле-утешительнице.
…
…
…
Отрывок из информационного романа «НО-НО».