День четвертый и последний
Собственно, перерыва между третьим и четвертым днем не было. «Четвертый день соленый пот и кровь рекой…» Едва заснули, перед этим «заглянув» с Валюшей в ее «историю болезни», тоже непростую, тут же пришлось вставать. Кстати, Валюша – самая большая трудяга из нас, первой рвется поработать, вот и сейчас уже тащит ведра, тряпки, ведет переговоры с дежурной монашкой. И всё весело, без надрыва и хныканья. Пью таблетку от давления – боль головная не прошла. И опять всё в каком-то бешеном темпе: складывайся, волоки, спотыкаясь, среди ночи сумку и баклажку со святой водой, не дай Бог, заставишь кого-то ждать! Тем более, Батю.
Без десяти четыре мы у его дома. Он выходит с измученной вконец (массажи, уколы, беседы о дефектах суставов) Ларисой-Доктором, Матушкой и Леной-послушницей. Грузится и прикрикивает: «Быстрей, быстрей! И никаких «кустиков», не благословляю! Иначе не успеем причаститься в Оранском монастыре. Ясно, решил компенсировать вчерашнее и нас-таки подвести (нет, не в том смысле) к принятию святых Таинств. Тронулись. Леночка машет приветливо и ежит от сырости утренней детские плечики в полушалке. У меня же с утра удивительно спокойное настроение. Гармония, можно сказать. Ничего не волнует – нет плюсов, но в общем-то нет и минусов. Слегка причепурилась: попудрилась и даже чуть заметно губы подкрасила. Сколько можно мымрой ходить? Опять замечаю Батин пристальный взор на себе. «А кто это вчера ослушался? Выяснили? – спрашивает он после паузы. Но все молчат. Многие дремлют. Хорошие мои, мученики… Поспите, поспите…
Едем. Пейзажи за окном - милые, рассветные. Но тишина опять вскоре оглашается Батиными сентенциями:
- Что вы скажете на исповеди, вы, своевольные и гордые? Так ли вы служите Богу, как он велит? Косится в правую сторону, где мы с Наташей и Рыженькой восседаем на единичных сидениях. Но тут же и Таня-отличница, ей кажется, что это в ее огород: «А я, башка, была вчерась, как же как же, батожок помню, Вы им меня больше всех били!» Мы тут, башка, люди все простые!...»
- Да нет, не все – многозначительно отрезает наш вожак.
Но в этот напряженный момент становится плохо Доктору. Вот довел женщину, прямо вампир! Пришлось остановить Мерс, ей нужен воздух. Присела у обочины, все забеспокоились, как родные. Батя же, неблагодарный, торопит: «Давай-давай, терпи, надо поспеть в Оранки вовремя!» Вдохновения первоначального у него как не бывало. Молчит всю дорогу. Неужели совесть мучает? Меняюсь с Доктором местами – может, у окна ей лучше будет?
Есть-пить опять нельзя. Да и нечего. Но это уже привычно. Думаю о вчерашнем переживании в храме. Что это было? И как это страшно – терять свою веру-доверие…
Через пять часов прибываем в означенный монастырь – Оранской Божьей Матери. С виду ничего особенного, кирпичная ограда и вокруг лес, да и ожидания уже не те. Чем после Дивеева удивишь? К ограде подходят мать и подросток-сын. Вдруг мальчика начинает бить падучая, как говорят в народе. Эпилепсия. Он падает и хрипит. Тело содрогается в конвульсиях. «Сатана в храм не пускает!» - шепчет Наташа испуганно. Подбежавший служитель оказывает помощь.
Почти бежим к основному собору. Батя вообще на скорости. И про суставы забыл. Пока мы скупаемся в церковной лавке, занимая деньги друг другу (у многих закончились ввиду постоянных риобретений церковных принадлежностей), он уже договорился с настоятелем. Мы идем исповедоваться, времени в обрез, вот-вот начало причастия. Ну, щас Батя мне устроит головомойку за мою амбициозность и своеволие! Потому иду вяло, с неохотой, и страх, и протест внутренний есть. Начинаю искать повод, чтоб избежать жутковатой процедуры, тем более, что к причастию мне опять не судьба – коль ночью была выпита таблетка. Да, так тут всё строго! Можно было бы скрыть, но в таком случае терялся бы всяческий смысл этих вещей, где главное – искренность с самим собой. Или по-другому, предстояние перед Всевышним. И хотя после вчерашнего наваждения, сатанинского искуса я всё еще пребываю в холодновато-безразличном состоянии, но не до такой же степени. Однако как ловко бес сомнения прокрался-таки в мою душу, вытеснив восторженность, трепетность, умиление… Он силен - один троих стоит. Сильнее его, наверное, только бес гордыни. Они в паре обычно и действуют.
Между тем Батя, кратко помолившись, повоздыхав и воздев руце к небесам, обвел нас грозно-цепким взором (так хозяйка пересчитывает кур, предназначенных к обезглавливанию) и приступил к обличительной речи. «Что вы обещали Господу при крещении, что обещаете в своих молитвах и как поступаете потом? Как быстро об этом забываете!» Тут, совершенно некстати, раздался робкий вопрос водителя, надо ли исповедоваться, если он сделал это вчера? Батя рявкнул в ответ, что мы согрешаем каждую минуту и порекомендовал ему подсчитать, сколько за сутки их, грехов, у него уже успело накопиться. Так, ближе все, еще ближе! Папа Толя спросил, надо ли становиться на колени. Опять зычный рык: «Кто святой, тому не надо! Есть святые? Шаг вперед!..» Все разом бухнулись и прижухли. Голова к голове, лицом в пол. Дальнейшее описанию не подлежит. Скажу только, что до слез были доведены практически все. Особенно досталось Илюше-Сыну, который всех поил чаем в дороге. Он ближе всех стоял… После общего покаяния (за всю свою неправедную жизнь!), Батя пытался вызывать нас по одному, но понял, что уже не успеть. Тогда накрыв нас всех положенной тряпицей (как-то она называется?) и еще раз перечислив все возможные согрешения, отпустил нас с миром.
После этого мое безразличие сменилось самокритикой. То есть сдвинулось – в сторону рассматривания и осознавания своих минусов. А тут еще вдобавок монахиня, продававшая иконы, поругала меня за накрашенные губы. Неужто до сих пор не стерлись с раннего утра? Было неловко за себя и свою проявившуюся в неположенном месте обезьянью манеру. С другой стороны, стало легче от того, что банная процедура исповеди уже миновала. И в целом, прощения я всё же заслуживаю.
Далее облегчившийся – в плане совести - народ радостно побежал к причастию. Наконец-то! Особенно была счастлива Семья, да и девочки мои – Наташа-Красавица, Серая Шейка – тоже. А я была довольна за них. Как за своих детей. Только Рыженькой не повезло – ей в этот день в храм входить было не положено. И она целый день ждала нас за воротами, у автобуса. Но это ее не сильно расстроило: ничуть не ропща, она блаженно щурилась на солнце, следила за птицами, парящими над крышами монастырских строений, и улыбалась чему-то своему. Я же говорю, странная…
Закончилось богослужение проповедью знаменитейшего старца Нектария - неожиданный подарок этого дня! Я уже слыхала о нем от нашего отца Сергия, фильм о нем видела и поразилась его силе. Оказывается, вот куда мы приехали! Правда, в проповеди ничего выдающегося, на первый взгляд, не было, голос тихий, слова – об оскудении веры и усилий в молитве, о том, что люди одебелели и расслабились, включая и священничество, что слишком много соблазнов, отторгающих нас всех от Бога и Его истины. Всё так. Но что-то не очень проняло. А вот зато позже, когда старец подошел к нам на несколько минут (это удача), нельзя было не почувствовать исходящей от него силы разума и духовной мощи (вот откуда потом мощи берутся!), намоленности. Прозорлив старец, это видно, насквозь глядит, но не в упор, а как-то вскользь, неощутимо-легко касается объекта. Или предмета? Свет от него шел, это точно. Сиренево-голубой. Глаза, что ли, синие? Да нет, меня уверили знающие, что они у старца темные, почти черные… Где-то я читала, что старец – это не от эпитета «старый», а от слова «стар», что значит, звезда. Из звездного племени, которое способно к восприятию и передаче Премудрости вселенской, Слова Божьего.
Архимандриту Нектарию как ясновидящему наперебой спешили задать вопрос или попросить благословения. Хотя бы рядом постоять – мудрости чуток набраться. Как радиации. Таким образом, пробиться к нему было трудно. Я и не стала. Да и не сочла столь уж важными свои проблемы. Ответы его были краткими, простыми, с крошечной долей доброй иронии, без всякой напускной важности, многозначительности, как это часто бывает у мнящих себя жрецами, гуру и прочими избранными владельцами «каналов». Батя с большим почтением к старцу рассказал, что Нектарий молится почти круглосуточно, что он настоящий подвижник из числа священнической братии (а мы так себе, грешники), и молитвы его доходят до Бога быстро... А кто-то из наших, кажется, Наденька прошептала, что «он даже дождь может останавливать, если надо».
Потом, уже с опозданием (как всегда, остроумие на лестнице) пришла мысль, что надо было попросить благословения на эти записи… Сделала это уже в своем храме, в Белгороде.
Но как дуновение свежего ветра из космических полей, старец быстро исчез в одному ему ведомом направлении. Тяжело Ему с людьми, всё больше отшельничает… Мы же чисто по-человечески стали интересоваться, где же нам после духовной найти земную пищу - время-то послеполуденное, а у нас и маковой росинки во рту еще не было. И не ужинали… Все просто: вышла статная русоволосая распорядительница Ирина и повела нас в трапезную, но перед этим определила нам всем свое послушание. А оно в монастыре до 4-х дня обычно. До службы. Кому уборка помещений, мытье купели, кому – огород. Мне досталась глажка белья.
Итак, обедали мы на сей раз в самой что ни на есть настоящей монастырской трапезной. Столовая как столовая, типа самого дешевого советского кафе. Два длинных стола, в углу фикус. Иконы – вот отличие. А еще совсем иной стиль вкушения пищи, поведения за столом – а рядом с нами трапезничали долгосрочные послушники. Ну, конечно, сначала коллективная молитва. Далее всё в полном молчании, никаких разговоров – уважение к посланной Богом еде (кстати, может отсюда пословица «Когда я ем, я глух и нем»?), аккуратно и бережно, не роняя ни крошки, но без жадности. Тон задавала Будущая Матушка и те, кто уже бывал в таких поездках. И снова необыкновенный вкус простой еды (постный борщ, каша), как и вчера, и снова глубокая нежность к таким же, как ты сам, искателям правды Божьей… Рыженькой и водителю обед заботливо отнесли. В конце опять благодарственная молитва, но Таня поспешила ее начать, когда некоторые еще не доели. Матушка поморщилась, мы понимающе переглянулись. Таня есть Таня…
А теперь за работу. В пару мне назначили Катю-Дочку. Тезки, значит. Отвели нас в хозпомещение, на второй этаж (на третьем кельи, на первом шел ремонт), дали кучи постельного белья и полотенец. Всё чистое, но дешевое, кое-где чиненное. Большие окна открыты – жарко. Колышутся занавески. Очень тихо, только где-то стук молотка. В два утюга занялись с Катюшей работой. Испытывала необъяснимое удовольствие от этого простого труда, который, надо сказать, недолюбливаю по жизни. Это чаще дома делает мой муж. А здесь бережно разглаживала наволочки, скатерку, простынки. Думалось, что спят на них странные, необычные люди, чья жзнь очень-очень важна всем нам, обычным мирянам, важна всей земле. И как хочется, чтобы Господь помог им и послал благодать небесную и утешение в тяготах. И как славно, что могу хоть малой лептой послужить им! Получилось, что каждая вещица сопровождалась маленькой молитвой. Немного поговорили с Катюшей. Что думает, чувствует? Зачем поехала? Ну, тут ответ был совсем простой: родители сказали надо, вот и поехала. Без обсуждения вариантов. Только с юга, и тут же в паломники… Катюше иногда смутно помнится, что она в прошлой жизни сильно пострадала за веру, даже была предана огню. Что ж, всё может быть у Господа Бога в хозяйстве. Ощущения у нее хорошие, спокойные, то есть, правильные. Мне в жизни терпения не хватает – поделилась она, торопыга я. (я – тоже, подумала я. Видно, имя еще такое…) Но остаться здесь, наверное, не смогла бы. Пока… И уже хочется накраситься, привести себя в нормальный среднестатистический вид - Вы бы меня не узнали, какая я совсем другая в институте!
Да уж знаю я студенток третьего курса! Которые не стареют никогда, в отличие от преподавателей-мужчин и особенно их жен – всплыла популярная шутка в вузе. И показалась мне здесь неуместной до безобразия. Как многие другие штрихи из обычной нашей, довольно пошлой жизни. Снижение оценочной планки для чистоты, омертвение женской стыдливости. Можем в принципе выставить напоказ всё, что угодно. Топлесс – вообще чуть ли не норма... причем независимо от возраста…
Наше общение нарушила худенькая девушка-послушница, бровки домиком вверх, подбородок треугольничком – вниз. Ксюша. Утюг у Катюши забрала, велела подметать пол. Катюша хотела было возразить, но опомнилась (за что боролись!) и, выдержав паузу, всё же медленно пошла за веником. Ксюша гладила не так, как мы, а с двух сторон, разглаживая каждую малейшую складочку, долго и тщательно, как для новорожденных, и то не для всех, а у кого матерям делать нечего. Эх!...
Я, конечно, не выдержала и взяла у нее интервью. Отвечала охотно, без ломания и прямо, без тумана и намеков. Но кратко. (Они все тут такие!). На главный вопрос, почему она здесь, прозвучало без раздумывания: «Из-за отца Нектария». Ясно, на край света за ним пойдет. Еще поделилась: это самое легкое послушание, а она здесь потому, что спину сорвала на огороде. О, Господи, это при ее-то сорока с небольшим килограммах! Но при всем при этом Ксюша совершенно не производила впечатление несчастной и жалкой, наоборот, я словно черпала от нее заряд уверенности и оптимизма, веселой силы. От Бога мудрая девочка – заключила я. Не любопытствует попусту. Спросила только: С Вами недавно что-то приключилось? Сюда просто так не приезжают...
Еще я поинтересовалась, как долго может длиться послушание до следующей ступени? Ответ: «Да сколько угодно. Может, полгода, а может, несколько десятилетий». А что после четырех часов будешь делать? «Молитвы читать».
Да-а…
Белье кончалось. Время мое тоже. Но от Ксюши не хотелось уходить. Как от родни. Как отплывать от спокойного островка в бурное море. Что сделать для нее? Ничего, кроме мандарина, у меня не было. «Возьми, пожалуйста, Ксюшенька». «Спаси Господи!» Улыбнулась, как рублем одарила. То есть, кучей денег, не подлежащих обесценению никогда.
Спускаюсь по безлюдной лестнице (в молитвенной тишине за стеночками келий слышны женские голоса, нараспев читающие псалтырь), выхожу во двор, невесомая отчего-то неизъяснимого и всеобъемлющего, смотрю на ясное солнце, оно заливает обитель своим летним теплом. «Лето Господне» - вспомнилось название одной из любимых книг моей матушки. Вот бы ее сюда, как бы ей тут понравилось! А во дворе у нашего Мерса уже собрались сестры-паломницы, ждут только Валюшу – куда-то запропастилась? Должны ведь были все собраться к четырем! Приучил нас всё же Батя к дисциплине, молодец. Бегом искать – командует нам. Бросаемся. Я – в сторону храма, где с утра была исповедь. Он почти пуст, и это прекрасно. Двери старинные, ступени теплые, скорее внутрь. Как же это я – к чудотворной-то и не приложилась, со вниманием, с благоговением. Вот и славно, что теперь здесь никого – только двое рабочих-послушников что-то ремонтируют, да еще художник под потолком, так и завис с утра… Спросила про Валюшку. Нет, говорят. Напротив – дом настоятеля монастыря, покричала в окна, заглянула в парадное – тоже никакого отклика. Как же мне не хочется отсюда уходить! – поймала себя на мысли.
Чуть позже Валюшка объявилась и после строго выговора Бати нам всем отломился щедрый кусочек счастья - еще одна купель (ее вымыли наши же товарки в виде послушания). Она - под купами дубов и тополей, в низине, очень светло-цивилизованная. Женщины защебетали (без Бати-то хоть оторваться!), друг на друга глядели с радостью, и вокруг радуга будто засияла. В капельках, стекающих и брызжущих с распущенных волос, с легких ладоней, в невидимках, вокруг снующих по томному летнему воздуху...
Ледяная вода показалась чуть ли не теплой - вот чудо! А может, это благодать нам за пройденное испытание?
Девочки мои, какие же вы все красавицы, Господи Боже мой! Как я люблю вас всех – и Наташу, и Марину, и Таню, и Луизу Ефимовну, и будущую матушку, и Семью!... А вокруг ответ мне тем же - сиянием промытых божьей росой глаз, скромными улыбками некрашеных губ, заботой (не поскользнись, не упади…) И всё живое, настоящее - без гламура и глянца…
Дальше - дорога домой. Двадцать два часа.
- Не расплескайте благодати, не трещите, как сороки - предупреждает Батя. - И простите меня за всё, гнать меня надо из храма поганой метлой...
У всех ком в горле. Ощущение, что мы все держимся за руки. Как дети на новогодней "ёлке". Что-то неуловимо и существенно изменилось - в нас, среди нас, и даже в самом автобусе. В нём почему-то уже не тесно. Странно... Атмосфера радости, праздника, убранности что ли. И невесомости.
И уже не мы к Бате, а он к нам - прислушивается. Хотя... он - молодец. Без него бы ничего не получилось, была бы просто обычная экскурсия. И спасибо ему за науку, за уроки смирения!
Наташа, положив мне голову на плечо, шепчет:
- Надо же, ведь никто с моим норовом не мог сладить - ни родители, ни начальство, ни муж, бывший... А Батя - смог! И спасибо ему. Действительно, беды мои - все от гордыни. И она рассказывает свою историю. Мы не можем наговориться, как встретившиеся после долгой разлуки сестры. Личико Наташи светится внутренним светом. К нам присоединяется Марина-Серая Шейка, потом Нэля-дальневосточница. Мы вместе читаем молитвы и стихи. Мы - одно целое, мы - родня, любящая друг друга.
Папа Толя, Таня-отличница, Валюшка, дышащая мне в затылок славная и странная Рыженькая, будущая матушка с ее точеным профилем - одна сплошная, отринувшая эгоизм, Душа....
- Счастье-то какое - чуть не плачет Луиза Ефимовна.- Как это я еще сомневалась - ехать-не ехать...
- Может, это и есть царство Божие? - полуспрашивает-полуутверждает Илюша-Сын.
И это была чистая правда.
Послесловие.
Выгрузившись в центре своего города - после поцелуев и добрых пожеланий своих со-паломников, с которыми так не хотелось расставаться (настоящие ближние!) и под совсем уже другой взгляд Бати я стояла на раскаленной остановке. И мои умытые глаза больно натыкались на тотальную дисгармонию того "цивилизованного" мира, в котором мы живём, а впитавшие столько псалмов уши отказывались слушать ту чушь, какую несли люди и СМИ, включая рекламу: "Лучшие друзья девушек - брильянты!". На павильоне сотового оператора "Всем - труба!". На растяжке над проспектом: "Хочешь зятя? Купи дочке квартиру!" И. т.д. и т.п. Всё обезумвше-громкое, надсадное, истеричное...
В троллейбусе, куда я еле взгромоздилась, отталкиваемая крупной тётей с клетчатыми сумарями, - бросились голые с пирсингом животы девчушек, чавкающие отупелые физиономии сограждан, расползающаяся краска-макияж на потных лицах устало-бесперспективных женщин... "Женщина! Вы, что оглохли?" - вопил кто-то сзади.... А молодые люди обсуждали что-то с трёхзвучием "бля" через каждые два слова, похабно ухмыляясь. Слово "козёл" было ласкательным на фоне прочих идиом.
Господи! Это же невыносимо! Это извращение всего и вся, сознательная порча, наведенная на божественную картину и правду... Мне было физически плохо.
- Я хочу назад!!! - кричала моя душа.
- Ага, привыкла, к хорошему-то... - язвил мой разум. Батя тебе не нравился! Таня-отличница? Ещё что?...
Быстрее добежав домой (слава Богу, тут хоть никого и тишина!), я села к столу с рекламной макулатурой (почта) и заплакала. Отчего? Трудно сказать... Такой душ своего рода - с дороги, наверное... Странно: я очень устала физически, но никогда еще во мне не было столь полной, великой и благодатной тишины. Пусть только она не уходит - просила я Бога. Прошло часа два, никто меня не тревожил. думаю, это Бог меня оберегал... Медленно стала разбирать вещи, переодеваться. С благоговением прикасалась я к привезенным реликвиям, к камешку с Дивеевского подворья, к цветку засушенному, выпавшему из молитвослова... И юбка моя длинная, собравшая пыль с монастырских дорог, стала для меня моей маленькой святыней. Не буду стирать ее - решила я. И платок этот, и сандалии растоптанные - всё приобрело сакральный смысл, трогательно глядя на меня, словно друзья-товарищи мои по пережитому настоящему, возможно, главному в моей жизни, но уж точно незабываемому Чуду.
Спаси Господи за всё!