Я аккуратно отодвинул занавеску и вошел в освещенную солнцем комнату. С виду она была совершенно необитаемой, но я знал - это был обман. Тысячи и тысячи, таких как я, побывали здесь. И еще тысячам счастливцев стоит здесь пройти.
Комната не выделялась излишествами. Самая обыкновенная. Таинственным было то, а точнее, кто обитал в этой комнате.
Почему я так решил, я не знаю – может, Лабиринт внушил мне эту мысль, а может я сам стал ее автором. Правда скрыта, это является исключительной особенностью Лабиринта. Вы даже не можете сказать, случилось ли что-то необычное. Многие воспринимают Лабиринт как реальность, другие – как сон. Но никто из нас не может знать, что есть на самом деле это место, и в каких связях оно состоит с тем, что привычно называть действительностью.
Я тихонько покашлял, объявляя о своем присутствии. Никто не отозвался, и я посчитал это своеобразным приглашением. Измерил шагами комнату, заглянул под стол, пошарил в комоде – ничего и никого не было. Даже бегло взглянул на потолок и в окно – в Лабиринте может быть все. Тут я уже собрался уходить, как обнаружил, что уходить мне отнюдь некуда. Дверь, которой я воспользовался, чтобы войти, исчезла, и теперь там красовалась большая картина руки Ван Гога (почему я именно так решил – снова загадка).
Поняв намек, усевшись поудобнее в появившееся в углу кресло, я принялся ждать, пока произойдет что-то вон из рук выходящее. Ждать пришлось достаточно долго. Я успел исполнить про себя не менее трех песен, как явился он. Точнее, ничего не изменилось, просто стало заметным его присутствие. Те, кто был здесь в первый раз, обычно не замечали его сверлящего взгляда, но я мои навыки превышали умения новичков.
Он надменно вскинул голову (точнее это сделал образ в моей голове), и спросил:
- Вы врете?
- Прошу прощения, - осведомился я. – Я не понимаю суть вопроса.
- Вопрос прост, - ответил голос безразлично, словно робот из рассказов Азимова. – Вы врете в повседневной жизни?
Зная, что лучше отвечать правду, я уклончиво ответил:
- Бывает, - и взглянул в окно, словно за помощью.
- Как часто вы врете?
- Ну, это зависит от обстоятельств. Иногда нужно соврать, чтобы помочь своему другу или решить неприятную ситуацию, - заметил я. – Но я не считаю это преступлением.
- А я думаю, что и сейчас вы врете – в голосе появились брезгливые нотки. – У меня тут записано, что вы врете в 88,5 % случаев, когда можно соврать. Это на два процента выше среднего.
- Но иногда ложь нужна. Она является основой нашего общества.
- Вы и тут врете. Не по своей вине. Основой вашего общества является глупость, хотя ложь там тоже немного присутствует. Но учтите, там вранье не имеет оправданий, и помните это. За лживое слово вы будете серьезно наказаны. Кое-где вас ждет смерть.
- Но если ложь возникнет по непониманию?
- Значит молчите. Вообще, молчание – самое лучшее Ваше оружие.
За что я любил здешнего обитателя, так это за то, что он обращался ко всем на Вы. Я попадал в разные ситуации. В кабинете номер двадцать шесть сидит осел (он действительно осел – уши, пузо и хвост), который перед входом заставляет посетителей отбивать поклоны. Конечно, это не самое худшее, но довольно унизительно. В другой конторе зловонный маленький чертик предлагает выпить с ним чашечку какой-то гадости зелено-малинового цвета. Отказаться от угощения было бы вашей самой большой глупостью. Таких вежливых чертик сжигает живьем, а после курит оставшийся пепел. Ну, в каморке номер одиннадцать обитает странное на вид растение (ну, оно длинное, зеленое и любит солнце) и требует распустить ваши бутоны.
Но мой секретарь был вполне вежливым и открытым парнем. Не заставляет ничего есть или пить, не задает слишком гадких вопросов. В общем, он был мне очень и даже очень симпатичен.
- Да, и еще. Если Вам подойдет карринг и предложит чвагнуть, отказывайтесь – это опасно для вашей жизни.
- Я постараюсь, - ответил я, пытаясь выловить на волнах памяти, кто такие карринги и зачем они чвагают.
- Тогда счастливого пути.
Я не успел опомниться, как исчезли и комната, и окно, и, что самое обидное, стул на котором я сидел. Мгновение я пробыл в состоянии свободного падения, а затем с размаху плюхнулся на навозную кучу где-то посреди леса. Плохая шутка.
Привстав, я огляделся вокруг. Лес как лес. Деревья и трава. Щебетание птиц. Шелест листьев. Только нет людей. Я, скажем откровенно, не сильно расстроился, так как не очень общителен.
Сделав пару нерешительных шагов, я услышал тоненькую божественную музыку. Она лилась отовсюду. Она словно наполняла все мое существо необъснимым счастьем, которое лилось по моему телу. Я знал эту мелодию. Это была мелодия надежды. Я много раз ее слышал, но она ни разу не повторилась. Она словно бесконечно писалась неким неизвестным и, бесспорно, талантливым композитором. Я шел вперед, ожидая, что музыка станет громче, но, увы, она оставалась лишь едва слышимой.
Делая неуверенные шаги, я не замечал, что лес вокруг становился все темнее и темнее. Вскоре меня полностью сожрала тьма. Я блуждал в ней, стараясь найти дорогу, но все было тщетно. Зря я размахивал руками в поисках чего-либо, я был в пустоте, в полном вакууме.
Тут я почувствовал тонкое касание руки. Это была Она. Ее волосы, нежная кожа, такой глубокий взгляд, в котором я тонул и никогда не выбирался обратно. Ее образ все время преследовал меня, где бы я ни был. Она не раз спасала мою судьбу, и я надеялся, что ее рука выведет меня вновь.
Но это был обман. Вместо ее руки я почувствовал липкую нить, которая обвивала мою кисть. Вскоре я был весь окутан неведомой паутиной, которая стремилась овладеть мной, стать со мной единым целым. Часть ее попала мне в рот. Паутина оказалась сладкой, такой сладкой, что я на минуту отказался сопротивляться в надежде, что паучья сеть принесет мне спокойствие, которого желал больше своей жизни.
Но мысль о Ней меня спасла. Размахом руки я смел паутину по бокам и под собой. Сделав последний рывок, я разорвал последнюю нить у себя над головой и ухнул вниз. Я падал очень долго. Казалось, прошла целая вечность, пока я вновь обрел возможность видеть.
Теперь я парил между двумя стихиями. Внизу подо мной плескалось черное-пречерное море, которой отражало меня своей блестящей поверхностью. Я видел в нем себя совсем не таким, каким хотел. Это было море Правды. Оно всегда жестоко. Кто срывался в него, навеки сходили с ума. Я ненавидел черный цвет.
Сверху было чистое и привлекательное белое небо. Оно не отражало меня. Оно было очень красивым и чистым. Но это было небо Лжи. Те, кто поднимался слишком высоко, утопали в нем и становились рабами свих предрассудков. Это ужасно, и я боялся белого цвета.
Я старался держаться от обоих подальше, но меня неуклонно то поднимало в девственно чистое небо, то стремительно приближало к противному и безобразному черному морю. Но я выдержал. Я смог остаться посередине. Наконец я был у цели.
Это была дверь, самая обычная дверь. Таких много на Земле. Какие-то из них запираются на замки, иные на цепочки. Некоторые обладают массивным засовом. Но эта была незапертой. Наоборот, над ней красовалась табличка: «Добро пожаловать. Паб мистера Фатума».
Я аккуратно двинул дверь, и она отворилась. Внутри не было ни души. Огромные дубовые столы и стулья были раскиданы во всех направлениях, на полу лежали осколки кружек, половина светильников не горела. Я медленно подошел к стойке и присел на одиноко стоящий стул. Мне очень не хотелось кого-нибудь звать, так как я мог призвать кого угодно. Кто знает, возможно, это будет мой враг.
Но, к счастью, он появился сам. На нем был средневековый капюшон, который принято приписывать разбойникам Робин-Гуда, одет он был как самый обыкновенный английский буржуа времен средневековья. Единственным отличительной чертой были абсолютно черные очки на его глазах
- Я абсолютно слеп, - пояснил мне старикан. – Зато умею читать мысли. Хотел бы ты поменяться со мной местами? Восприятие зрительных образов или чужое мышление?
Я не стал отвечать, так как, во-первых, помнил про наказание за ложь, во-вторых, это было совершенно не нужным. Мой собеседник и так все знал. Не карринг ли он случайно?
- Я владелец этого заведения. Я первый и последний врач. Многие приходят сюда для того, чтобы я предсказал им судьбу. Я не всегда говорю правду о жизни. Но я всегда говорю правду о смерти. Я не предугадываю судьбы. Я их пишу. Ты хочешь разобраться в своей душе, и я помогу тебе в этом.
Старик протянул мне рюмочку абсолютно прозрачного напитка.
- Выпей, и тебе полегчает, - вздорно взглянул на меня и добавил: - Любовный эликсир.
Я попробовал, и закашлялся. Напиток был невыносимо крепок. Тогда я выпил его залпом. Голова закружилась с неимоверной скоростью. Карринг дал мне чвагнуть. Минуту я простоял в неведении, а затем очутился в своей кровати…