Сталинград

         
            Полдень, звонит Даша, рассказывает мне про своего нового любовника-стоматолога.
           Зачем она мне звонит, не понимаю. Она мне говорит, что я ее друг и все такое, а остальные просто голодные прилипалы, и что только мне она может раскрыть свою душу, но я ей не верю. Наверное, ей просто скучно. Она бывшая пианистка и топ-модель и ей, наверное, иногда хочется поговорить о высоком.
           Шепчет в трубку, с придыханием, что Парикмахер просил ее выйти за него замуж. Заливает, конечно, хотя от этого типа можно ожидать чего угодно. Вчера, например, он чуть не выломал мне дверь, завалился с размалеванными девицами, а потом начал лепетать про свою жизнь в Германии.
            Недавно его выдворили оттуда. Теперь он пишет книгу «Воспоминания бывшего мужа немецкого полицейского».
            Я все никак не могу добиться от него, — с кем он там жил: с мужиком или с бабой. А может с той розовощекой конопатой Анхен, которая приезжала с гуманитарной миссией, с ней еще случилась истерика, когда она впервые увидела его грушевидную голову.
            «Майн гот!» — только и успела воскликнуть она.
             Пришлось ему, конечно, рассказать страшную историю про  дедушку, Сталинград, — и то, как пришлось дедусе катапультироваться через дуло горящего танка.
             Не сумев преодолеть наследственное чувство вины, она вывезла его с собой в Германию. Говорили, что они жили какое-то время в Гамбурге, пока он не затосковал, не стал заглядываться на малазиек, а по ночам бегать на крышу их маленького дома под Гамбургом, — смотреть в телескоп на звезды, прислушиваясь к трескотне аистов, и все чаще стал наведываться в Амстердам к друзьям, которые выращивали тюльпаны, коноплю и восторгались картинами старых мастеров.
        Год назад он перестал отвечать на письма, поговаривали, что он работает в каком-то казино в Мюнхене: то ли официантом, то ли крупье. В городе он появился неожиданно в начале марта. С этого все и началось.

       Парикмахер, Даша. Сегодня 22 марта. Новый год по зороастрийскому календарю. Всю ночь шел мокрый снег. Проснулся от какого-то беспокойства. Почему так всегда, — когда идет снег. Когда идет дождь — понятно. Дождь слышно: шум разбивающихся капель, шелест листвы под дождем, барабанная дробь по карнизу. Дождь — понятно. Но почему слышно снег, точнее, не слышно, но душа, сознание, или что-то другое, самое главное, сущностное, какое-то внутренне око регистрирует вот такие внешние изменения. Чудесно как — лежать так, — и еще не взглянув в окно, уже знать наверняка, что выпал снег. Нет, это не так, когда уже свет сквозь шторы. Нет, это другое, так — когда встречаешь в тринадцать лет девчонку на море. Случайно сталкиваешься с ней на посыпанной гравием дорожке, смотришь глаза в глаза, а потом, всю ночь думаешь о ней и почему-то знаешь, что завтра ты ее встретишь вновь. Знаешь, — и с замиранием сердца ждешь этого, и на следующий день, когда ты лежишь на пляже, утомленный, в дремотной неге, тебя совсем не удивляет, что она вдруг возникает рядом и присаживается на корточки, и что-то говорит тебе, улыбаясь, и легкие холодные пальцы гладят тебя по затылку. Так как снег. И это кажется сон, или явь, или что-то другое. Что-то другое...

       Сегодня зороастрийский Новый год. Утром деревья стояли в снегу. Снег облепил все ветви, но к обеду растаял. По дорогам побежали ручьи. Температура поднялась до десяти градусов, и в полдень все уже было сухо. В полдень позвонила Вика.

       —  Слушай, мне так одиноко,  —  вздыхает она.
       — А красивые, здоровые зубы, цветы, шампанское по утрам от стоматолога, — подкалываю я её.
       — Та, это все не то... приедешь?
       — Нет, не получается, надо америкосов выгуливать…
      
       Молчит, обиделась, а,  —  все равно. Надоело. Надоели эти слюнявые алкоголики, мечтающие о белых яхтах, собирая крохи со столов нуворишей; надоели вспыльчивые футболисты, гоняющие в карманный бильярд по ночам, надоели эти обшарпанные дома, эта импрессионистическая грусть на небе.
       Разворошить бы все это стоячее болото, взорвать бы корыто со всеми прихлебателями! Устроить бы Сталинград! Надоело дудеть в одну и ту же дуду, ходить по кругу и ждать, — когда же придет лягушка и принесет твою стрелу.
       Стреляй, — не целясь, стреляй, не целясь, стреляй не целясь!