Глава 5. Первая маска
Я не помню в своей жизни человека, который мог бы так далеко отходить от своей сути по линии создания характеров. У него была в этом смысле гениальная способность. Он интуитивно во время чтения видел этот образ, и уже из него никакой кувалдой выбить было невозможно. Он влезал туда, расширяясь, расправляя плечи, становясь шире, и плавал там, как рыба в воде.
Василий Лановой, актёр
Почти каждый театр имеет спектакль, являющийся его визитной карточкой. Визитной карточкой театра Вахтангова, безусловно, является «Принцесса Турандот». Спектакль-легенда, лебединая песня Вахтангова… Умирающий режиссёр поставил его в годы разрухи и даже не успел увидеть премьеры. К нему на квартиру в антракте приезжал Станиславский, чтобы рассказать о грандиозном успехе постановки. Надо сказать, что сам Константин Сергеевич не был в восторге от спектакля, считая его чересчур легковесным. Впоследствии всё легковесное он частенько оценивал эпитетом «турандотовщина». Но годы неизменной популярности «Принцессы Турандот», думается, опровергают скепсис Станиславского.
Этот спектакль отражение сущности Вахтанговского театра – сочетания несочетаемого, гротеска, фантастического реализма, свободной импровизации. За ним тянется шлейф чего-то удивительного, чудесного, сказочного, волнующего, словно изысканный аромат духов он заполняет собой всю атмосферу, погружая в неё зрителя, проникая всюду. И звучит волшебная музыка, сразу дарящая ощущение праздника. И при этом всё – не в серьёз, всё комично. А через диалоги масок привносится в спектакль современность, реальность, не становящаяся диссонансом, а органично вплетённая в ткань сказочной истории. Вроде и сказка, а, благодаря маскам, самая насущная быль, самая живая современность… Так и переплетается. Сон с явью, игра с жизнью, сказка с былью, трагическое с комическим…
Но не только поэтому «Принцесса Турандот» так важна и значима для театра. Но ещё и потому, что этот спектакль давал возможность продемонстрировать разом лучшие силы театра, представить всю труппу. В первой постановке в главных ролях были заняты тогда начинающие актёры: Юрий Завадский, властитель женских сердец той поры, Цецилия Мансурова, которой Вахтангов неожиданно, рискнул вопреки рациональному подходу доверить роль Турандот, желая узнать, как она, молодая актриса, справится с ней, Борис Захава, Рубен Симонов, Борис Щукин, Александра Ремизова… В этих именах, объединённых Вахтанговым в одном спектакле – история нашего театра середины 20-го века. Они, во многом, и создали этот театр.
Первая постановка "Турандот" имела грандиозный успех. Москва напевала песенки и мелодии из спектакля, сочиняла частушки. Именем своенравной принцессы называли духи, пудру и конфеты. Виднейший театровед С.С. Мокульский констатировал: "Сейчас уже ясно: "Турандот" - это большая дата, большой вклад в историю русского, а следовательно, и мирового театра ХХ века". Другой рецензент отмечал, что этим лёгким, увлекательным и мудрым спектаклем "удовлетворяется жажда здорового отдыха". Мало кто мог устоять перед необъяснимой магией вахтанговского представления.
В 1963-м году после долгих сомнений и колебаний Рубен Симонов решил возобновить спектакль. Как и прежде «Принцесса Турандот» стала своеобразным смотром сил, в нём нашлись роли буквально для всех ведущих актёров театра. На смену Юрию Завадскому пришёл принц не менее прекрасный – Василий Лановой. Ещё недавно Василий Семёнович, уже известный и любимый зрителями, благодаря работам в кино, собирался покинуть театр, где ему до сей поры не доставалось ролей. В этот-то момент Рубен Симонов и утвердил его на роль Калафа. Эстафету Цецилии Мансуровой приняла Юлия Борисова, грациозная, словно невесомая, с чарующим голосом – истинная принцесса театра.
Особое внимание уделялось маскам, которые распределены были следующим образом: Труффальдино – Эрнст Зорин, Бригелла – Михаил Ульянов, Панталоне – Юрий Яковлев, Тарталья – Николай Гриценко. Василий Лановой вспоминает, как Николай Олимпиевич шёл к своей роли: «Он обладал редким даром скоро находить общий рисунок роли. А найдя его, смело, как в омут, бросался в уже найденную форму существования героя, умел великолепно жить в определённом рисунке роли и делал просто чудеса в мгновенном перевоплощении в создаваемый образ, да так, что порою его трудно было узнать, и это при минимальном гриме. Гриценко обладал поразительной смелостью – работал, как правило, на максимальной высоте и шёл по самому острию опоры, когда казалось, ступи чуть-чуть не так – и сорвёшься. Но он смело шёл по этому острию, не допуская срыва. Шёл всегда на грани «перебора», но счастливо избегал его, работая, таким образом, по самому максимуму, выкладываясь в полную силу. Вот этой возможностью перелить себя в найденную сценическую форму Николай Олимпиевич обладал в совершенстве. Если Ульянов чаще к себе подтягивал персонаж, к своим ярко выраженным данным, то Гриценко свою индивидуальность подчинял определённому рисунку, вливаясь в найденную им форму. Но и в этой форме, внешнем рисунке роли он почти не повторялся. Казалось, из какой-то бездонной копилки доставал он всё новые и новые лики, с непостижимой щедростью отказывался от уже найденного».
Тарталья в интерпретации Гриценко – вечный школьник, наивный, ребячливый и поразительно смешной. «Детскость – незаменимая черта актёра, помогающая ему верить в предлагаемые условия игры, - отмечает Юрий Яковлев. - Для масок в «Турандот» это просто обязательное условие. Более всего это относилось к Тарталье – Гриценко. Он был непосредственен до наива, что тут было весьма кстати».
В этой роли обращает на себя внимание элемент клоунады в лучшем смысле этого слова. Редкий драматический актёр способен органично и легко существовать в этом чрезвыйчано непростом жанре. Многогранный дар Николая Олимпиевича позволял ему владеть им в совершенстве. Талант к клоунаде был одной из многочисленный граний сияющего самородка, которому можно уподобить актёрский гений Гриценко.
Диалоги масок, отчасти прописанные Аркадием Райкиным, чья дочь, Екатерина, также была занята в спектакле, были, во многом, построены на импровизации исполнителей этих ролей. Разумеется, далеко не все вольности, которые позволяли себе актёры во время репетиций, доходили до сцены. Например, часто цитируемое теперь представление Калафа-Ланового:
- Лановой Вася.Про него один поэт сочинил стишок:
Семен Михайлович Буденный...
Василь Семеныч Лановой...
Один рожден для жизни конной,
Другой для жизни половой...
«Это стихотворение родилось после того, как Рубен Николаевич Симонов сказал: «Николай, мы уже 10 спектаклей сыграли, а вы все один и тот же текст произносите. В «Турандот» можно импровизировать — ну придумайте же хоть что-нибудь!», - рассказывал Василий Семёнович в одном из интервью. - Гриценко хмыкнул: «Не мое это дело», а Юля Борисова вообще запаниковала: «Ой, импровизации я боюсь».
И вот следующий спектакль. По замыслу режиссера сначала мы все выстраиваемся — идет представление действующих лиц и исполнителей. Юля почувствовала, что Гриценко как-то неестественно напряжен, и шепчет: «Сейчас что-нибудь ляпнет». Когда он объявил: «Роль принцессы Турандот исполняет Юлия Борисова. Под этой масочкой (она в маске была) скрывается депутат Верховного Совета РСФСР», — у нее вырвался вздох облегчения: «Так, пронесло... Ну, Вася, держись!». Гриценко между тем продолжает: «Роль Калафа исполняет Лановой Вася, про которого один поэт сочинил...» — и выдает это четверостишие.
Сидевший в зале Рубен Николаевич сделал так (рычит): «А-а-а!». Мы еще сходили со сцены, а он уже встречал Гриценко, сверкая очами: «Я запрещаю вам импровизировать! С ума сошел: Лановой — половой, обалдел!».
Другой случай приводит Вячеслав Шалевич: «За нашими импровизациями, бывало, следили люди из райкома. Однажды Николай Гриценко вышел на сцену и сказал: "Чем отличается пионер от котлеты? Тем, что котлету надо жарить, а пионер всегда готов!.." Тут уж не только райком, но и мы сказали, что это ни в какие ворота не лезет».
«Принцесса Турандот» была восторженно принята зрителями, которые и теперь, спустя десятилетия, всё так же жаждали "здорового отдыха", и жажда эта удовлетворялась представлением, создающим сказочную атмосферу и дарящим по частичке счастья каждому, кто приходил на него. Театр показывал этот спектакль во многих городах, возил за рубеж. «Самый первый раз выезд «Принцессы Турандот» состоялся в 1964 году в Грецию… - вспоминает Лановой. - Правда, когда актёры узнали, что некоторые отрывки из «Турандот» будут исполняться на греческом языке, то кое-кого из актёров это сообщение не на шутку встревожило. Особенно много текста предстояло выучить маскам. Поэтому, наверное, драматичнее всех принял это известие Гриценко. Узнав об этом, он буквально побледнел, нервно засмеялся и взмолился: «Господи, я по-русски-то с трудом запоминаю, а тут ещё по-гречески, ужас!» И принялся за зубрёжку.
В те дни в театре нередко можно было встретить актёров с тетрадками в руках, зубривших, закатив глаза в потолок, текст, громко декламировавших: «Апокалипсисос аколовапосос…»
Николай Олимпиевич Гриценко действительно труднее всего осваивал греческий язык, не успевал запоминать текст, а время уже поджимало, и вот однажды он пришёл в театр радостный и сообщил, что нашёл выход из положения: репризы первого акта он записал на одном обшлаге рукава, второго на другом, на галстуке, на отворотах пиджака. И как ученик на экзамене, потом подглядывал в свои шпаргалки.
Внимание к нашим гастролям было огромное. Перед первым спектаклем я видел, как Гриценко нервничал, заглядывал в шпаргалки, волновался. Два акта прошли успешно, а в третьем он начал спотыкаться, подолгу молчал, прежде чем произнесёт фразу на греческом языке, подходил ближе к суфлёрам, радостный возвращался в центр сцены, произносил её, а дальше опять забывал и снова шёл к кулисам. Зрители поняли, в чём дело, очень доброжелательно реагировали на это, смеялись. Мы тоже пытались ему подсказывать, а он, отмахиваясь от подсказок, тихо говорил: «Я сам, я сам…» И однажды, когда пауза уж слишком затянулась, мы ему шепчем: «Переходи на русский, Николай Олимпиевич, переходи на русский». И тут увидели, как он вдруг переменился в лице и беспомощно, тихо отвечает: «Ребята, а по-русски-то как?» Мы уже с большим трудом могли удержаться от смеха. В зале тоже стоял хохот. Зрители сами пытались ему подсказывать по-гречески, а он им отвечал: «Нет, не так, не то». И всё это воспринималось в шутливой, непринуждённой форме, весело и с юмором».
К слову, на зарубежных гастролях иностранцы, видя Гриценко поочерёдно в роли Мышкина, Протасова и Тартальи наотрез отказывались верить, что играет их один и тот же актёр.
Спектакль «Живой труп» был поставлен Рубеном Симоновым годом раньше «Принцессы Турандот». В театре ходила шутка, будто бы режиссёр, очень любивший музыку, поставил его только ради цыганского пения: на каждый спектакль специально из Ленинграда приезжал гитарист-виртуоз С. Сорокин. Роль цыганки Маши исполняла юная Людмила Максакова, для которой эта работа стала первой крупной ролью в театре. На главную же роль Рубен Николаевич, не раздумывая, утвердил Гриценко. Владимир Этуш замечает, что здесь, как и в роли Мышкина, Николай Олимпиевич шёл от себя, не используя внешних характерных средств. «Наблюдая за ним в живом трупе, - рассказывает Василий Лановой, - я помню, как я был удивлён, что такую трагическую финальную сцену он играет, как будто он не характерный актёр. Для меня это было открытие. Потому что эта безбрежная фантазия была в характерных ролях, а тут чистый герой, трагический герой».
Протасов Гриценко вызвал большое внимание театральной общественности. Это была, по истине, одна из выдающихся работ актёра в театре. Сохранившиеся записи одного и того же эпизода, снятые в разное время, позволяют оценить то разнообразие, с которым Николай Олипиевич играл одну и туже роль, используя разные краски, не повторяясь.
Уже один только монолог Протасова перед следователем оставляет впечатление неизгладимое. А ещё были в этом спектакли моменты, в которых проявляется высшее дарование актёра – моменты молчания героя. Высшее мастерство не в том, чтобы плакать или смеяться на сцене, но в том – чтобы выразительно молчать, чтобы молчание было глубоко красноречиво, чтобы молчание было выше и ярче слов и движения, чтобы молчание удерживало внимание зрителя. Гриценко, как никто, владел этим даром. Его молчание, казалось, содержало в себе такую глубину несказанного, что невозможно было оторвать глаз. Он как будто бы не делал ничего, не произносил ни слова, а лишь смотрел куда-то, но сколько было в этом взгляде и этом молчании! Никаким словам не выразить! Это – высшая ступень актёрского мастерства.
В 60-е годы театр Вахтангова становится одним из самых популярных театров Москвы. Один за другим выходят новые спектакли, в которых занят Николай Гриценко. В 1961-м году был поставлен спектакль «Русский лес» по пьесе Леонида Леонова. Через два года увидела свет его киноверсия, в которой Николаю Олимпиевичу, исполнявшему роль Грацианского, очередного малоприятного персонажа, вновь довелось работать с Руфиной Нифонтовой. Фильм, в котором заняты также Юрий Яковлев, Майя Булгакова, Б. Тенин и многие выдающиеся актёры, отчего-то не имел шумной популярности, сегодня его довольно редко можно увидеть на экранах. Роль же профессора Грацианского заслуживает большого внимание.
Вначале перед нами предстаёт холёный господин (хотя действия происходят в советское время, но слово «товарищ» совершенно не вяжется с этим образом) классической профессорской наружности с безупречными манерами и вкрадчивой, очень правильной, усталой, несколько приторной, но полной сознания своего положения речью. Такая внешняя форма призвана скрыть подлинную сущность этого «учёного мужа», оказывающегося на деле приспособленцем и карьеристом. Но этим образ не исчерпывается. В какой-то момент вместо холёного карьериста с интеллигентским лоском вдруг обнаруживается слабый, одинокий человек, раб собственной трусости и… собственной матери. Человек жалкий и потерянный. Он ещё пытается скрываться за своей маской, но из-под неё прорывается уже нечто другое. Прорывается в покаянных слезах возле умирающей некогда любимой и любящей женщины, которую оставил опять-таки всёго лишь из малодушия. Прорывается в страхе, который приводит его к другу, которого он некогда предал, и, вот, приходит и становится перед ним на колени, раскрывая мечущуюся, ноющую, слабую душу, ища у него же - поддержки. Это уже человек, чувствующий, что жизнь прошла не так, но боящийся признаться в этом самому себе, чувствующий собственное падение, собственную гибель, но не имеющий сил сойти с пагубного пути, на котором укоренился и потому пытающийся самого себя убедить в правильности его, продолжающий играть свою роль. И весь этот клубок противоречий выявляется, по сути, в нескольких небольших сценах.
В 1965-м году Симонов выпустил премьеру «Диона», — близкую к политическому памфлету комедию Леонида Зорина, написанную на сюжет из древней истории. Главную роль в спектакле играл М. Ульянов, его жену Мессалину – А. Казанская, императора Домициана – Н. Плотников. Гриценко достался образ поэта Сервилия.
В это же время Николай Олимпиевич сыграл Марка Трофимовича Бессмертного в народной драме М. Стельмаха «Правда и кривда», впавшего в религиозный фанатизм крестьянина Магару ("Виринея" Л.Сейфуллиной, постановка Е.Р.Симонова) и лихого красного бойца Степана Вытягайченко ("Конармия", постановка Рубена Симонова по Исааку Бабелю) так, что на фоне многих актёрских удач этих спектаклей упомянутые персонажи выделялись своим необыкновенным правдоподобием при острогротесковом рисунке ролей.
«Конармия» дала Гриценко возможность в очередной раз продемонстрировать разноплановость своего комического таланта, о котором один из зрителей отзывается следующим образом: «Комедийный талант Гриценко напоминал бурный фонтан игристого шампанского, который и малость пьянит, и радует глаз, слегка свежит, но голова потом чиста, и все так благородно, весело, красиво! Юмор был присущ Гриценко всегда, если хоть чуть-чуть допускалось трактовкой образа». Роль Вытягайченко стала, пожалуй, главной удачей постановки. Неслучайно после смерти актёра никому не удалось заменить его в ней. «Николай Олимпиевич играл в этом спектакле так, что даже мы, его партнёры, с трудом сдерживали смех. И это было на каждом представлении сцены суда, где герой Н.О. Гриценко держал оправдательную речь. Помню, как авторитетные театральные люди специально отсчитывали время, чтобы забежать в театр, где-нибудь из ложи или даже с молодёжных ступенек бельэтажа ещё и ещё раз насладиться этой сценой», - вспоминает партнёр Гриценко по спектаклю Юрий Яковлев. Надо сказать, что коллеги-актёры часто приходили на репетиции Николая Олимпиевича, пытаясь постигнуть тайну его мастерства. «Когда он приступал к какой-нибудь работе — большой или маленькой, у многих его товарищей, занятых по горло собственными делами и заботами, возникала острая необходимость прийти во время репетиции в зал и увидеть его новые находки», - свидетельствует Михаил Ульянов.
Параллельно Николай Олимпиевич активно снимался в кино. Одна за другой выходили на экран ленты «Барьер неизвестности», «Вольный ветер», «Понедельник – день тяжёлый», «Мать и мачеха», «Человек без паспорта», «Два года над пропастью», «Журавушка», «Адъютант его превосходительства»… Пополнилась галерея сыгранных председателей, роли которых не оставляли актёра с первых лет его работы в театре. Казалось бы, что может быть особенного в подобных образах? Но у Гриценко и они получались настолько различны, что не слёту можно догадаться, что образцового руководителя колхоза, «хозяина», как с уважением характеризует его главная героиня фильма (Любовь Соколова) Журбенко из фильма «Мать и мачеха» и внешне отталкивающего, неприятного во всех отношениях развратника и пьяницу Маркелова в «Журавушке» играет один и тот же актёр.
В ленте «Человек без паспорта» (1965-й год), прообразе знаменитого «Резидента», Николай Олимпиевич играет роль бывшего полицая. И вновь образ этот не примитивен, как могло бы быть. Персонаж Гриценко не закоренелый негодяй, он даже, в сущности, не зол. Но всего-навсего слаб, бесхарактерен и труслив, а потому из страха подчиняется воли приехавшего иностранного агента, становится соучастником его преступлений, от которых страдает сам. Актёр играет человека несчастного и опустившегося, но ещё не дошедшего до точки. В конце фильма его герой всё же находит в себе силы порвать со своим «товарищем» и прийти с повинной.
А вот в фильме «Два года над пропастью», снятом на киностудии Довженко в 1966-м году, Гриценко создаёт образ врага настоящего. Лента основана на реальных событиях. В самом начале Великой Отечественной войны, оставленный с особым заданием в захваченном немцами Киеве, бесследно исчез разведчик Иван Кудря. С большим трудом через много лет его судьбу и все, что он успел сделать в осажденном городе, удалось узнать. Потеряв связь с центром, не имея помощников, Кудря проявил редкое самообладание, смелость, изобретательность — завербовал новых помощников и вступил в единоборство с самой тайной, даже гестапо и СС неподотчетной диверсионно-разведывательной организацией гитлеровцев «Орион». Герою (Анатолий Барчук) противостоит глава «Ориона», полковник Миллер, матерый разведчик, многие годы проживший в нашей стране, великолепно знающий язык, нравы, обычаи Киева. Именно этого человека играет Николай Гриценко. Как отмечал в критической статье журнал «Спутник кинозрителя»: «Фильм предельно документален, но потребовались крупнейшие актерские дарования, зрелая режиссерская работа, чтобы воспроизвести на экране этот документ человеческого героизма и все почти невероятные события, которые действительно приключились в Киеве в самые его мрачные и трагические годы». Образ, созданный Гриценко, отличается большой сложностью. Это враг, который внушает уважение, враг сильный и умный, враг, наделённый неким отрицательным обаянием. Во мгновение око обходительный, любезный и галантный с женщинами «Антон Иванович» обращается в ледяного, жестокого нациста, наотмашь бьющего не вовремя зашедшего с докладом подчинённого. Равно безукоризненно сидит на нём и штатское платье и мундир. Видно, что это человек, очень следящий за своим внешним видом. Безукоризненная выправка, предельная аккуратность. И видимое совершенное спокойствие, невозмутимость, холодность. Но сбивается эта маска в конце ленты, в сцене разговора Миллера с Кудрей. Это, безусловно, одна из сильных сцен картины. В ней мы видим психологическое противостояние двух врагов, двух незаурядных личностей. И выговариваемые ласковым тоном угрозы немца, с паучьей изощрённостью норовящего затянуть в свои сети добычу, разбиваются о задорное бесстрашие героя, и на миг нервы Миллера сдают. В этом поединке морально он оказывается побеждённым. Следить за преломлениями игры Гриценко в этом образе – подлинное удовольствие.
Отрицательное обаяние особенно ярко выражено в другом герое, сыгранном Николаем Олимпиевичем в 60-е. Ещё в 1961-м году на экраны вышел фильм «Вольный ветер», поставленный по одноимённой оперетте Исаака Дунаевского. В этой ленте много замечательных работ: от мэра в исполнении Михаила Яншина до главных героев, которых играют молодые актёры Александр Лазарев, Лионелла Пырьева, Надежда Румянцева… Одну из немногочисленных своих киноролей играет здесь прекрасная актриса театра Вахтангова Лариса Пашкова. Их дуэт с Гриценко стал одной из главных удач картины. Работа Гриценко в «Вольном ветре» весьма интересна. Актёр играет хозяина порта, миллионера Георга Стэна, в годы войны сотрудничавшего с фашистами, а теперь возвратившегося в родной город и, переложив свою вину на погибшего друга, продолжающего вести свои неблаговидные дела. Стэн – это образ хозяина жизни. Все знают, что он негодяй, но от него зависит благосостояние города, а потому склоняются перед ним городские власти, а потому он может позволить себе купить всё, включая понравившуюся девушку. В те годы, когда снимался фильм, подобные типажи были исключительно достоянием Запада. И Николай Олимпиевич очень чутко уловил, каким именно должен быть его персонаж. Он сделал его таким, каким мог бы он быть в какой-нибудь голливудской ленте: лощёный, одетый с иголочки, поддерживающий прекрасную физическую форму негодяй с безукоризненными манерами и сияющей улыбкой, натянутой на лицо, лживой и призванной скрыть самые гнусные намерения, улыбкой, оставляющей глаза холодными. Когда-то, репетируя пьесу «Шестой этаж», Николай Олимпиевич показывал, каким должен был быть настоящий француз, и его француз был, действительно, настоящим. В «Вольном ветре» актёр, как нам кажется, воплотил образ американского миллионера, бессовестного дельца с безупречным стилем. Если смотреть старые голливудские ленты, то там легко можно встретить персонажей подобного склада. И в образе, созданном Гриценко, мы как будто видим их собирательный портрет. И снова – полное перевоплощение. Снова до последней мелочи выверенный образ – от стильных костюмов и причёски до ледяных и лживых глаз в сочетании с мнимо-открытой улыбкой. Хотя создатели оперетты не указывают место действия её, но Николай Олимпиевич, как нам кажется, воплощает в своём Стэне именно американца. Точно так же, к слову, совершенной американкой выглядит Лариса Пашкова, чья героиня не уступает Стэну в подлости и стильности.
В 1969-м году один из лучших советских режиссёров, Евгений Ташков снял свою самую знаменитую ленту - пятисерийный телевизионный фильм «Адъютант его превосходительства». Сорок лет спустя на страницах газеты "Правда" А. Грей пишет в своей статье посвящённой дате: "...после этой картины — по сути дела шпионского боевика (и чуть-чуть детектива) вся страна узнала о Юрии Соломине — актере, известном в то время лишь завсегдатаям Малого театра. В него влюбилась вся Россия, без преувеличения.
Впрочем, ничуть не меньше симпатий вызывал и непосредственный начальник капитана Кольцова (роль Юрия Соломина) — генерал Ковалевский.
Это одна из лучших ролей корифея петербургских подмостков Владислава Стржельчика. Его герою — аристократу до мозга костей и русскому интеллигенту - был под стать и полковник Щукин, великолепно сыгранный Владимиром Козелом — артистом нынче, увы, совсем позабытым. Зрители старшего поколения, все же, наверняка помнят его пана Беспальчика из незабвенного «Кабачка «13 стульев».
В этом фильме впервые со времени большевистского переворота «беляки» были показаны такими же «живыми людьми», как и «красные». И порой «белые» вызывали даже куда больше симпатии…
Вообще, режиссеру удалось собрать блистательную команду — Виктор Павлов, Анатолий Папанов, Николай Гриценко. Многие фразы из картины «расхватали на цитаты»."
Тема Белого движения в советском кинематографе, вообще, сама по себе весьма интересна. Образ врага часто оказывался сильнее и ярче, нежели "правильных героев". Сегодня некоторые предполагают, что это была режиссёрская "фига в кармане". Трудно сказать, имел ли место умысел, но факт остаётся фактом. От каппелевцев в "Чапаеве" и неподражаемого Михаила Глузского в "Тихом Доне" до "Бега" и "Дней Турбиных" белое воинство несло некий ореол. Господ офицеров играли такие актёры, как В. Тихонов, В. Лановой, А. Кайдановский, И. Дмитриев, О. Стриженов, В. Стржельчик, В. Козел, В. Ивашов, В. Высоцкий, И. Старыгин и др. Белый офицер в советском кинематографе был образчиком аристократизма, породы. Белая кость. Вот, и "Адъютант" - яркий пример тому. Никак нельзя воспринимать, как врагов и злодеев, ни Ковалевского, ни полковника Щукина, ни молодого офицера Микки в исполнении Игоря Старыгина. В стане белых оказался в "Адъютанте" и Гриценко. Он сыграл дядю Юры, киевского монархиста, заметно изнервлённого подпольщика Викентия Павловича Сперанского. Работа эта некрупная, но, как и всё, созданное гением актёра, остаётся в памяти, благодаря ювелирной огранки образа.
60-е – счастливые годы для Николая Гриценко. В театре идут все его любимые и лучшие спектакли: «Золотое дно», «Идиот», «Принцесса Турандот», «Живой труп», «Конармия»... Для своих коллег он – недостижимый идеал высочайшего мастерства. Для зрителей – непостижимая загадка. Созданные им образы не тускнели со временем, и последним трудно было отделаться от ощущения, что перед ними не щедрая новизной находок, обогащённая неисчерпаемой фантазией импровизация, а упорный труд, помноженный на выдающийся талант большого мастера. Казалось, Гриценко не вживался в роль, как это обычно делают актеры, начиная новую работу, а впускал внутрь себя другого человека. Этот человек начинал жить по собственным законам и разумению, а актер лишь транслировал его волю. Сам он говорил, что при создании образа пытается представить себе всю полноту человеческих проявлений.
Кино также не обходит Николая Олимпиевича вниманием. Вдобавок рядом с ним – любимая и любящая жена, начинающая актриса Ирина Бунина, известная зрителям по роли любовницы Кафтанова Лушки в телесериале «Вечный зов». Происходившая из актёрской семьи, Бунина приехала в Москву с Украины. В искусство ей принял Владимир Этуш, преподававший в Щукинском училище. Он и подмигнул ей на вступительных: «Какая фигура у девушки! Просто прелесть!» На одном курсе с Ириной учились А. Збруев и В. Смехов. Еще на третьем курсе кустодиевская красавица ступила на профессиональную сцену театра Вахтангова. Ее наставницей стала Цецилия Мансурова. С большим вниманием относился к начинающей актрисе Владимир Этуш. Но особе внимание проявил к Ирине Николай Гриценко, ставший, несмотря на большую разницу лет, главной любовью её жизни. Вениамин Смехов вспоминает свою встречу с Гриценко и Буниной зимой 1964-го года в доме отдыха ВТО: «Обожаемый вахтанговец Николай Гриценко отдыхает в Рузе вместе со своей женой, она же - моя однокурсница Ира Бунина. И, гуляючи дорожками зимнего парка, я зову его посетить наш младенческий театр, сулю ему удовольствие, вопрошаю об их совместных трудах с Юрием Любимовым. На спектакли, хоть и собирался, Гриценко так и не сходил, а на вопрос ответил так: "Я Юру не видел год, как он ушел от нас, а тут застукал его возле машины и кричу: "Юрка! Я такого о тебе наслушался, понять не пойму! Чтобы Юра Любимов, дотошный станиславщик, самый прожженный правдист - и вдруг сделался ярым формалистом! Говорят, Брехта поставил так, что Станиславский во гробе перевернулся! Говорят, песни поют, пантомиму играют - и никакой психологии! И я не пойму - это тот Юрка Любимов или другой?" А он мне: "Тот, тот", - и укатил на Таганку!"»
Ирина Бунина называет Гриценко своим учителем: «Каждый раз после спектакля он мне говорил: «Ирочка, тут ты была точна, а вот этот момент надо бы доработать». При этом знаменитый актёр и сам прибегал к советам молодой жены. «Коля не стеснялся обращаться ко мне за помощью, когда у него что-то не получалось, – рассказывает она. – Помню, у него не получалась в одном спектакле сцена с револьвером. Он меня спросил: «Ирочка, ну как же сделать это гениально?» Тогда я ему посоветовала принять горячий душ, чтобы кровь просто кипела в венах, а потом взять льдинку и провести по коже. То ощущение, которое ты испытаешь, говорила я, тебе нужно передать на сцене. Когда у него все получилось, он тихо сказал мне: «Спасибо, малыш». Актриса признаётся: «Те минуты, которые я провела с Колей, были самыми счастливыми. Я очень его любила…»
В 1967-м году режиссёр Александр Зархи завершает съёмки экранизации романа Льва Толстого «Анна Каренина». Выбор актёров на главные роли длился долго. Первоначально любовный треугольник выглядел так: Николай Черкасов – Элина Быстрицкая – Олег Стриженов. Быстрицкая отказалась от роли Анны, так как она, по мнению актрисы, слишком перекликалась с Катериной из «Грозы», которую она только-только сыграла в Малом театре. Николай Черкасов умер незадолго до начала съёмок. Вместо него на роль Каренина был приглашён И.М. Смоктуновский, но и он буквально в последнюю минуту вынужден был отказаться от роли из-за болезни. Спасать положение пригласили Николая Гриценко. Николай Олимпиевич был не очень доволен тем, что к серьёзной работе приходится приступать в авральном порядке, но отказываться не стал и, как настоящий профессионал, быстро нашёл нужный образ. Создавая его, актёр скрупулёзно следовал Толстому, воспроизводя своего героя в каждой мелочи: от портретного грима и походки до тягучей речи. В этом поиске одной из находок ему помог Евгений Весник. Зная, что у Весника в арсенале более шестидесяти походок, Гриценко обратился к нему с просьбой помочь выбрать подходящую для своего героя. Весник предложил ему "иноходца": это когда одновременно выступают вперед левая нога и левая рука, затем правая нога и правая рука... Эту походку Весник подсмотрел у композитора С. Прокофьева. После съемок Гриценко позвонил Веснику, поблагодарил и признался, что едва он начинал идти "иноходью", как мгновенно и легко настраивался на роль, что очень важно для всякого артиста.
Коллеги вспоминают, что на съёмках «Анны Карениной» актёр, погружённый в образ, ходил по площадке угрюмый и замкнутый. Настолько, что Лидия Сухаревская спросила его:
- Николай Олимпиевич, вы и в жизни вот такой нудный?
- А вы думаете я прыгать должен играя такого зануду? – последовал ответ.
Во время съёмок Николай Олимпиевич серьёзно повздорил с Иннокентием Смоктуновским. Иннокентий Михайлович, вынужденный отказаться от роли, мечтал воплотить этот образ, много думая о нём. Мечтал настолько, что стал каждый день приходить в гримёрную к Гриценко и давать советы, как играть Каренина. Последний долго терпеть подобных наставлений не смог и выдворил непрошенного советчика: с той поры актёры друг друга недолюбливали.
Примирились они лишь спустя десять лет на съёмках одного из последних фильмов Николая Гриценко «Враги». Вспоминает режиссёр картины Родион Нахапетов: «…Вызвали наших знаменитостей на съемку. Не смотрят друг на друга. Гриценко красный как рак. Смоктуновский в дурном расположении духа. А тут еще Саша (Александр Княжинский, главный оператор) заявляет мне, что сначала придется снимать Гриценко и лишь потом, не раньше чем через два-три часа, Смоктуновского. Я чуть не упал со стула. В кои-то веки бывшие враги получают реальный шанс к примирению, а мы, убрав одного с площадки, подливаем масла в огонь. Ведь Смоктуновский определенно разозлится.
— Сделаем небольшой перерыв! — решаю я. — Гримеры! Поправьте актерам грим.
Подхожу сначала к Гриценко и говорю:
— Николай Олимпиевич! Начнем с вас.
— Хорошо. Я готов.
— Вообще-то по свету надо бы начать со Смоктуновского, — вру я.- Но он уступает первенство вам. Сказал, что вы великий артист и заслуживаете быть первым.
— Спасибо и на том, — бурчит Гриценко. Но вижу — взгляд потеплел.
Подхожу к Смоктуновскому.
— Иннокентий Михайлович, - говорю, - Гриценко вам отдает пальму первенства.
— Как это?
— По свету нам было бы выгодней начать с Гриценко, но он уступает вам. Говорит, что нехорошо заставлять такого артиста, как Смоктуновский, ждать.
— Да? А сам будет сидеть и ждать? Мне как-то неловко…
— Я понимаю…- говорю я, а сам думаю: «Ну, что ж, лед тронулся!»
Сговорившись с оператором, сажаю Смоктуновского и Гриценко друг подле друга и снимаю кусочек, которого в сценарии не было. Да и в фильме не будет. Просто я решил потратить пятнадцать минут и немного пленки, чтобы разрядить обстановку. Сняли никому не нужный кадр. Артисты улыбаются. Обменялись парой слов.
— Теперь перейдем к укрупнениям, - говорю я. - С кого начнем?
— Можете с него, - благодушно соглашается Гриценко.
— Нет. С него, - говорит Смоктуновский.
Я взглянул на Княжинского:
— Решай ты. Актерам все равно.
Конечно, все давно уже было решено. Но я разыграл целую шахматную комбинацию, чтобы не обидеть артистов и не задеть их самолюбие.
С тех пор Смоктуновский и Гриценко стали здороваться…»
Но вернёмся к «Анне Карениной». По справедливому замечанию одной из зрительниц: «Каренин в исполнении Гриценко - это тема для диссертации! И манера говорить, и походка, и мимика - толстовский герой, до боли знакомый».
Николаю Гриценко первому удалось показать Каренина не так, как принято было прежде («злая машина», лишённая чувств, в исполнении Хмелёва), но раскрыть душу этого персонажа. Гриценко заставил взглянуть на него иными глазами, передав всю драму этого вовсе не бессердечного, но порядочного и глубоко страдающего человека. И оказалось, что Каренин достоин сочувствия и уважения ничуть не меньше, чем Анна и Вронский, но и больше их. Пронзительная диалектика, глубочайший психологизм Николая Олимпиевича потрясают и завораживают. Рядом с ним в фильме снимались его коллеги по театру, Юрий Яковлев и Василий Лановой, выдающиеся, бесконечно любимые зрителями актёры, но Гриценко переигрывает их, внимание зрителя невольно концентрируется именно на нём. Его работа изобилует невероятным количеством оттенков, переходов. В сценах, в которых у сдержанного, сухого, как будто застёгнутого на все пуговицы своего виц-муднира Каренина сдают нервы, и наружу вырывается крик души терзающегося человека, градус эмоций бьёт через край. Это оголённый нерв, снова, как в случае с Мышкиным, человек без кожи. Вспомнить лишь несколько сцен: объяснение с Анной, когда Каренин ищет её письма к Вронскому («Подлость - бросить мужа!»), разговор с Долли, наконец, беседа с Лидией Ивановной («Я ничего не предвидел…»). Какая необъятная палитра! Какой накал! Сколько мученичества в каждом оттенке голоса, в глазах, в мимике, в движениях рук! О Каренине Гриценко сложно писать. Сложно, потому что нельзя объять необъятное, объяснить непостижимое, выразить невыразимое. Это целая вселенная, которую не охватить. Критик Распопин писал: «…это кино о Каренине, исполняемом великим актером Николаем Гриценко - иначе не скажешь - с пристрастием. У Зархи в итоге получается фильм о трагедии мужа, вызывающего сочувствие и соучастие, но не о трагедии жены, ибо никакой трагедии у Анны - Самойловой и в помине нет.
(…)
Николай Гриценко в роли Каренина - подлинный и вечный герой-страдалец, отец и сын Гамлеты в одном лице. И что ж, что у Толстого Каренин не таков... Иначе говоря, Гриценко создал образ, заживший собственной жизнью. А это дорогого стоит. Не знаю вот только, по воле Зархи, или супротив».
Каренин – вторая после Рощина великая работа Гриценко в кино. А по глубине и значимости она стоит на первом месте. Именно по этой роли, в первую очередь, актёра знают и помнят зрители. В последствие Николай Олимпиевич признавался, что роль эта дорога ему особенно.
Каренин в исполнении Николая Гриценко произвёл неизгладимое впечатление на многих. Философ и публицист В.А. Разумный, сын известного режиссёра Александра Разумного ("Тимур и его команда") вспоминал о своей встрече с актёром вскоре поле выхода фильма на экраны: «Моей всепожирающей страстью были поиски выразительных, экспрессивных корней и их обработка в каком-либо отдаленном, укромном месте. Однажды около моей сокровенной коллекции в Крыму, в Мисхоре остановился Николай Олимпиевич Гриценко, долго всматривавшийся в бесхитростные поделки. Я же не мог не любоваться им, ладно сложенным красавцем, полюбившимся миллионам зрителей благодаря ставшим ныне классическими ролям в кинофильмах "Шведская спичка" (управляющий Псеков в картине Константина Юдина), в трилогии Григория Рошаля "Сестры", "Восемнадцатый год", "Хмурое утро" (всем, наверное, и поныне памятен Гриценко в роли Вадима Рощина), а главное - в роли Каренина, взорвавшей все примитивные, школярские представления о герое Льва Толстого как об обесчеловеченном, лишенном душевных переживаний и страданий манекене. Неожиданно он попросил меня взять его на следующее утро в горы, на поиски корней. Я легкомысленно согласился.
К подножью Ай-Петри мы отправились сразу же после рассвета, быстро добрались до скал и начали карабкаться к заветной цели - к неповторимому по форме корню, заранее облюбованному мною. Он свисал над обвалом гигантских каменных глыб, так что надо было осторожно, поэтапно подбираться к нему ползком. Что я и делал много дней заранее в полном одиночестве. И в страхе, ибо панически боюсь высоты. Только я начал по-пластунски подбираться к подпиленному ранее корню, как через мою голову перепрыгнул Николай Олимпиевич, схватившийся за изогнутый над пропастью ствол дерева одной рукой, другую же протянул мне за пилою с криком - "Давай". И вот в таком положении он отпилил корень, передал его мне и в считанные мгновения оказался рядом со мною на площадке. Помню, что до входа в Дом отдыха, где уже начинался ритуал общего завтрака, двигался в полубессознательном состоянии, проигрывая в бурном воображении, что могло произойти, если бы…»
Между тем, Николая Олимпиевича ожидала тяжёлая утрата. 5-го декабря 1968-го года на 70-м году жизни ушёл Рубен Николаевич Симонов. Это была огромная потеря для всего театра. Но, наверное, для Гриценко уход Симонова был большей трагедией, чем для кого бы то ни было. Рубен Николаевич был для актёра вторым отцом. Его режиссёром. Далеко не всякому актёру удаётся встретить своего режиссёра. А Гриценко посчастливилось обрести его в самом начале пути. Он пришёл в театр аккурат тогда, когда Симонов стал его художественным руководителем, и дальнейшее становление Николая Олимпиевича происходило под заботливой опекой Рубена Николаевича. Симонов, под крылом которого возросла целая плеяда прославленных актёров, очень ценил и любил Гриценко. Во многом благодаря этому, актёру удалось прожить такую, по выражению Ульянова, «баснословно богатую жизнь» по ролям в театре. Рубен Николаевич очень приветствовал и поощрял импровизации, на которые Гриценко был большой мастак. Николай Олимпиевич рассказывал, что скупо, мало говоривший на репетициях, Симонов был горячо восприимчив к фантазиям актера, счастливо, по-детски хохотал до слез, поощряя актерскую свободу, отвергая лишь то, что разрушало красоту театрального зрелища. Если некоторые режиссёры требуют совершенного следования своим указанием, подавляют актёра и тем самым заставляют его замыкаться, то Симонов руководствовался как раз методом обратным. Он был «актёрский режиссёр», доверял своим актёрам, и они никогда не подводили его. «Наши предложения он принимал, - вспоминает Ю.В. Яковлев, - то есть всегда смотрел, разрешал показывать, что придумано, а затем отбирал по своему вкусу, очень тактично объясняя, что можно и чего нельзя. Особенно это относилось к Николаю Гриценко, который на каждую репетицию приносил «свои заготовки». Любя его безудержную страсть к импровизации, правда иногда переходящую меру, Рубен Николаевич мягко снимал всё лишнее, а иногда и отказывался от этого, но так, что Николаю Олипиевичу не приходило в голову обижаться или не приносить на следующую репетицию новые плоды своего творчества». Находки Гриценко почти всегда встречали одобрение Симонова, не скупившегося на восторженные отзывы, и от этого Николай Олимпиевич расцветал ещё больше. «Рубен Николаевич Симонов его просто обожал, не мог им не наслаждаться, - рассказывает В. Шалевич. - Гриценко говорил: "Давайте я Вам сейчас предложу пять образов, а Вы выберите, какой из них мне играть". Рубен Николаевич не мог выбрать, какой лучше. Все были невероятны, в любой роли. Поэтому это явление не только вахтанговского театра, это явление всего мира искусств. Явление всего артистического мира». Видимо, последнее очень хорошо понимал сам Симонов, отдававший Гриценко практически все главные роли, что иногда вызывало глухое недовольство других актёров. Гриценко был преданным учеником Рубена Николаевича (а через него, как говорят, «через рукопожатие» - самого Вахтангова), к своему наставнику, с которым бок о бок работали они почти три десятилетия, актёр был очень привязан. Однажды на худсовете Екатерина Фурцева за что-то распекала Симонова. Николай Олимпиевич поднялся и воскликнул:
- Товарищи, давайте скинемся на памятник Рубену Николаевичу!
- Что он несёт?! – возмутилась Фурцева.
- Это от наивности, от любви ко мне, - оправдывал Симонов любимого актёра.
И, вот, белым декабрьским днём Рубена Симонова не стало. Театр осиротел. И осиротел Николай Гриценко. Этот удар он воспринял очень тяжело. После прощания с учителем актёр вышел в фойе, подошёл к окну, глядя на Арбат, заплакал и сказал фразу, оказавшуюся, к несчастью, пророческой:
- Теперь жизнь моя кончена…