Глава 4. Зенит
Вахтангов говорил, что "я – аристократ в искусстве". Он плебейства в искусстве не терпел. Можешь играть все что угодно, но ты аристократ, потому что ты избран и ты один. А у Николая Олимпиевича был колоссальный диапазон: он умел играть роли очень простых людей и умел играть интеллигентов, аристократов. Он замечательно играл интеллигентов, причем самое смешное, что Николай Олимпиевич никогда не принадлежал к интеллектуалам. Он принадлежал к тому редкому числу актеров, которые не в книжках ищут истину театра и, может быть, даже не в жизни. Михаил Чехов говорил: "Мне иногда не надо выходить из комнаты, чтобы на меня накатило, нашло, пришло наитие, и я увидел своего Гамлета. Мое дело быть в таком совершенстве подготовки, чтобы я к любому увиденному, к этому миражу, к этому видению, к этому наитию был готов подойти так близко, что я мог с ним слиться". Николай Олимпиевич умел это делать. Диапазон его был не определим.
Вера Максимова, театральный критик
Когда в 2003-м году на российские экраны вышла многосерийная экранизация «Идиота», снятая Владимиром Бортко, велось много споров вокруг исполнителя главной роли – Евгения Миронова. Часть критики рассыпалась в похвалах, другая замечала, что Мышкин Миронова ощутимо проигрывает образу, созданному Ю. Яковлевым в фильме Ивана Пырьева. Сам Юрий Васильевич признавался, что всегда немного завидовал Иннокентию Смоктуновскому, который сыграл ту же роль на подмостках БДТ. Манера игры Миронова, безусловно, ближе к Смоктуновскому, нежели к Яковлеву. Существует, как известно, два рода актёров: актёры, идущие в своих ролях от себя, выражающие себя, и актёры, перевоплощающиеся в своих героев, растворяющиеся в них. На наш взгляд, последнее является высшей мерой искусства, но и среди актёров, и среди критики нет на этот счёт единого мнения.
О Мышкине Смоктуновского ходят легенды. Спектакль БДТ стал в период Оттепели настоящим откровением. Многие считают образ, созданный Иннокентием Михайловичем, эталонным. Мышкина Яковлева зритель может довольно часто видеть на экране, сравнивать, оценивать. Но среди споров о том, чей же Мышкин лучше, большинство критиков забыло об актёре, воплотившем этот сложнейший образ чуть раньше Смоктуновского и Яковлева – Николае Гриценко.
«Идиот», инсценировку которого создал Юрий Олеша, в театре Вахтангова был поставлен А.И. Ремизовой в 1958-м году. Признание этого спектакля было нелегким, успех не быстрым. Он был неожиданно условным, внебытовым. Это было серьезное, не поверхностное прочтение романа Достоевского. Со сцены говорилось о предметах сложных, требующих от зрителя трудной душевной работы и понимания. На главную роль был утверждён Гриценко. Настасью Филипповну играла Юлия Борисова (увидев её в этой роли на сцене театра, режиссёр Иван Пырьев тотчас пригласил её в свою экранизацию), Рогожина – Михаил Ульянов, Аглаю – Людмила Целиковская (позже – Валентина Малявина).
Вениамин Смехов вспоминает: «Только что вышел спектакль "Идиот" у вахтанговцев. Ремизова - постановщик, Алексеева - режиссер, Гриценко - князь Мышкин.
- Как он интересно нас всех замучил! - восклицает Елизавета Георгиевна. - Все ползком крадутся поначалу, присматриваются, прислушиваются. А Николай Олимпиевич на вторую репетицию приходит: "Вот я такого типа заметил..." И вдруг сморщился, съежился - пошел по комнате. Ремизова обрадовалась: "Отлично, это Мышкин! Давайте его сюда". А он: "Нет, а еще вот какого я видел. Кажется, тоже хороший..." И опять удивляет всех совсем новым, но совершенно точным, как будто мы его сами только что видели на Арбате. "Стоп! - кричит Ремизова. - Это готовый князь. Давайте его сюда". А Гриценко назавтра еще трех типов - и все разные, и все, понимаете, годятся! Но за этими зарисовками - бездна труда, отбора, верного глаза... ну, и таланта, конечно же...»
В приведённом эпизоде отчасти приоткрывается тайна того необъятного количества образов, которые создавал Николай Олимпиевич. И вряд ли, как нам представляется, можно согласиться с утверждением Михаила Ульянова, что роли Гриценко «лепил из ничего».
В актёрской среде ходит определение: плохой актёр имеет три штампа, хороший – двадцать три. У Гриценко их было бесчисленное множество, выходя в одной и той же роли на протяжении многих лет, он каждый раз играл её по-разному. «Задумав какую-то форму, образ, характер, мог влезать в него стопроцентно, - свидетельствует Василий Лановой. - Он переставлял себя так, как никто в нашем театре не мог. Он был лицедей №1». Людмила Максакова рассказывает: «Существуют определенные актерские модели, может быть, талантливые, может быть, гениальные - могут быть какие угодно оценки. Но существуют актеры вне этих определений, они как бы не укладываются в наше обычное представление. Мы всегда можем увидеть у актера, даже самого хорошего, какой-то хвостик либо его собственного я, либо предыдущей роли, которую он как-то протащил в следующую. Феномен Гриценко заключался в том, что никогда нельзя было увидеть ничего ни от самого Николая Олимпиевича, ни от предыдущей роли. Это даже не перевоплощение, это преображение, то есть это изменение не столько внутренней структуры, само собой, но это изменение всего - пластики, голоса, жеста, походки, взгляда. Это полное изменение и слияние с тем человеческим типом, который он хотел представить». По свидетельству актрисы, Гриценко «на сцене было подвластно всё. Не было такого, чего НО не мог бы сделать». Вторит в данном случае Максаковой и Михаил Ульянов: «Николай Олимпиевич был по-своему уникален и универсален. Для него нет преград и пределов. Он мог изобразить бесконечное множество различных походок, голосов, акцентов, движений рук, выражений глаз, фигур - его пластика была непревзойденной».
Откуда же черпал актёр материал для создания всё новых и новых образов? Сам Николай Олимпиевич говорил, что «подсматривал» их. Обратимся к воспоминаниям режиссёра Сергея Евлахишвили: «Рассказывали, что Рубен Симонов с некоторым страхом ждал появления Гриценко на репетиции потому, что если другие актеры имели один, реже два варианта роли, то у Гриценко их могло быть десять и более. Как-то я шел вместе с ним по Арбату от театра Вахтангова до Смоленской площади, не знаю, замечал ли это Николай Олимпиевич, во всяком случае разговора мы не прерывали, но в его облике, как в зеркале, отражались идущие навстречу прохожие: кособоконький человек с портфелем, самодовольный чинуша... Создавалось впечатление, что он механически копировал и запоминал заинтересовавшие его типы. Может быть, именно так находил он краски для будущих ролей? Ведь от спектакля к спектаклю даже одного и того же персонажа всякий раз играл по-новому. В самом крошечном эпизоде умудрялся найти удивительно точный образ. Помню, в спектакле театра Вахтангова «День деньской» Николай Олимпиевич должен был изобразить приезжего из глубинки, идущего на аудиенцию к директору крупного завода. Он входит в приемную, на лацкане пиджака ордена, медали. Но как идет? Какой-то неуверенной, странной походкой. Не обратить внимания невозможно. Что такое? Но вот человек при орденах садится ждать и... снимает туфли. Как на ладони многим знакомый образ приехавшего из провинции, одевшего на прием к начальству все лучшее, в том числе и новую обувь, которая невыносимо жмет». Актриса Ирина Бунина, жена Гриценко, вспоминает: «Помню, мы ехали в трамвае. Он мне говорит: «Посмотри вон на ту девушку, которая читает газету в такой холод. Какое у нее выражение лица, когда она читает и одновременно сморкается в перчатку. Запомни это выражение. Ты его сыграешь». «Пожалуй, самым интересным представителем традиции вахтанговской школы могу назвать Николая Олимпиевича Гриценко, - пишет Юрий Яковлев. - Что он вытворял на сцене, как у него работала фантазия! Рассказывали, как на репетиции его спрашивал Рубен Николаевич Симонов: «Николай Олимпиевич, расскажите, что вы думаете о роли?» «Я еще не готов, — отвечал Гриценко, — мне надо подсмотреть персонажа». Где он подглядывал своего персонажа — неизвестно: на улице, в магазине, у знакомых, в театре. Он искал походку, выражение лица, жесты. Лепил образ с натуры. Ничего не выдумывал из головы».
Уникальная копилка срисованных, словно заснятых внутренним фотоаппаратом, людей, которых Николай Олимпиевич умел мгновенно разглядеть до мельчайшей чёрточки, детали, помноженная на не менее уникальный дар преображения, актёрской интуиции, удивительное чутьё, как сделать роль лучше, являлась основой неповторимого таланта Гриценко, его гениальных метаморфоз. Он мог слёту изобразить любого человека. «Как незаконная комета в кругу расчисленных светил…» - эту пушкинскую строчку применил к Николаю Олипиевичу В. Лановой. «Гриценко, был незаконной кометой в нашем актёрском цеху. Его нельзя было никогда предугадать, что он сотворит. Нельзя было никогда угадать, куда его повернёт», - говорит актёр. Коллеги вспоминают, что Николай Олимпиевич был довольно скучным рассказчиком, до того, что в шутку его называли «долгоиграющей пластинкой», но, когда он начинал показывать то, о чём говорил, это становилось высоким искусством, потрясающим мини-спектаклем. «На собраниях говорил путано, долго, невыразительно, - свидетельствует Владимир Этуш. - Но как только начинал показывать, перед нами представал божественный актер».
Сегодня мы имеем возможность оценивать кинематографических Мышкиных. А каков же был Мышкин Гриценко? «Гриценко играл совершенно по-своему. Это был совсем другой Мышкин. Он был какой-то отчаянный…» - вспоминает Л. Максакова. Мы можем судить об этой работе лишь по фрагментам спектакля, которые нам приходилось видеть на экране. Но и они не оставляют сомнения, что образ, созданный Николаем Олимпиевичем, был гениален по глубине и использованной палитре красок. Мышкин Гриценко - поразительный сплав трагического и комического. Актёр не боялся выводить своего героя в смешном свете, добиваясь при этом потрясающей достоверности. Смешная (если можно назвать её смешной) наивность не от мира сего придавала трагическому образу Мышкина в обрисовке Гриценко необыкновенную привлекательность. В ряде сцен он трогает до слёз. Из зала трудно было разглядеть мимику, глаза, но это сохранили нам фотографии и видеозаписи. С них на нас смотрят глаза Льва Николаевича Мышкина…
«В «Идиоте» я видел совершенно безумные глаза этого человека. Безумные, как нельзя было сыграть. Это надо было почувствовать. У меня холодок был по спине, когда этот человек уже в другом мире, выключен из этого света», - вспоминал Михаил Ульянов. Потрясает финальная сцена спектакля. Безумия убийцы Рогожина, безумия несчастного князя Мышкина. Кажется, что нервная дрожь сотрясает всего его, а лицо искажено страдальческой, смертельно испуганной, болезненной гримасой. Гримасой безумия. И расширенные глаза, как-то странно косящие, полны этим безумием, и от их взгляда, на самом деле, бросает в дрожь, замирает душа. И обрывается сердца от финального вскрика: «Сейчас, доктор, сейчас. Доктор, как страшно в этом мире! Как страшно…» Боль, страх, мольба была в этом вскрике. И словно бы укор всем. Всему холодному и безразличному к чужому страданию миру. «Его герой был человеком «без кожи», с абсолютно оголенными нервами, с предельно раскрытой душой, бесконечно влюбленный и восприимчивый ко всему», - отмечает Этуш.
Гриценко удалось в совершенстве воплотить сложнейший образ, созданный гением Достоевского. Князь Мышкин – наивный, трогательный, очень светлый и одновременно несчастный человек, большой и больной ребёнок. Владимир Этуш считает, что это одна из немногих ролей (наряду с Протасовым), в которых Николай Олимпиевич шел от себя. Может быть, это утверждение справедливо. «Он был до конца дней абсолютный ребенок, не только в жизни, но и на сцене, - вспоминает В. Лановой. - Удивительно, что он, даже когда мы собирались в первый раз читать по ролям пьесы, хуже всех читал, не потому что он не умел читать. Это как-то не в его характере. Как только после прочтения у него вырисовывался образ, характер, он в него влезал мгновенно, и уже вышибить его из этого рисунка, из этого характера невозможно было». Большой ребёнок – так говорят о великом актёре многие знавшие его. Существует мнение, что детей нельзя переиграть. Может, отчасти в этом кроется тайна гениальности?..
Сложнейшая роль в театре совпала с ключевой ролью, сыгранной Гриценко в кино. Ровно за год до постановки «Идиота» режиссёр Григорий Рошаль приступил к съёмкам экранизации романа Алексея Толстого «Хождения по мукам». Работа над лентой продолжалась три года. Николай Олимпиевич играл в картине главную роль – белого офицера Рощина. В этой роли ещё ярче проявился громадный диапазон актёра. Романтический гусар и коварный соблазнитель, разведчик и трусливый управляющий, и, вот, наконец, белый офицер, глубоко трагический, исполненный благородства образ. Как и во всякой своей работе, Гриценко в этой роли выкладывался полностью, не экономя ни сил, ни нервной энергии. В театре он играл блаженного князя Мышкина и ещё несколько совершенно противоположных ролей, а на съёмочной площадке создавал образ аристократа, офицера до мозга костей, человека чести, глубоко переживающего крушение своей страны, как собственной жизни, которому не квартиры в Петербурге, не карьеры жалко, а большого человека, которого он потерял в себе вместе с родиной, позор которой для него всего невыносимее.
Что есть русский офицер? Царский офицер? Белый офицер? Белый офицер полковник Туркул в своих воспоминаниях формулировал это так: «В то время как другие наши школы выпускали людей рыхлых, без какой-то внутренней оси, наша военная школа всегда давала людей точных, подобранных, знающих, что можно и чего нельзя, а главное, с верным, никогда не мутившимся чувством России. Это чувство было сознанием постоянной ей службы. Для русских военных служилых людей Россия была не только нагромождением земель и народов, одной шестой суши и прочее, но была для них отечеством духа. Россия была такой необычайной и прекрасной совокупностью духа, духовным строем, таким явлением русского гения в его величии, чести и правде, что для русских военных людей она была Россией-Святыней».
Хотя трилогия А.Н. Толстого была ориентирована на политическую конъюнктуру того времени, и потому не вполне «правильный» герой к концу романа осознаёт свои «ошибки» и встаёт на «верный» путь, тем не менее Рощин стал неким олицетворением русского офицера в советской литературной и киноклассике. Олицетворением живой любви к Родине, чести, мужества. Даже сегодня его монолог «Что для тебя Родина?» не может не волновать.
Рощин в исполнении Гриценко – это и благородный рыцарь, и комок нервов, в который он превращается, видя, как гибнет его мир. Сколько лихорадочности, сколько острейшего страдания в его движениях, глазах, мимике, голосе. Возьмём, к примеру, эпизод первой серии трилогии, когда Рощин приезжает в революционный Петроград, его разговор с Телегиным (Вадим Медведев), его потемневшее лицо, сжатые кулаки и пронзительные, полные отчаяния слова, которые он бросает с надрывом вибрирующим голосом: «Родины у нас с вами больше нет! Есть место, где была наша родина! Великая Россия теперь – навоз под пашню!» И вслед за этим вскриком лицо мгновенно искажается невыразимой болью, Рощин роняет голову на стол и рыдает. Вспомним другой эпизод. Бывший однополчанин и любимая жена убеждают Рощина в том, что он, быть может, не прав в своём категорическом неприятии большевизма. Это воспринимается им, как предательство самых близких людей, и, дрожа от негодования и обиды, он, убегая, выкрикивает Кате, теряя над собой контроль: «Пойдите вы к чёрту с вашей любовью! Найдите себе комиссара!» Известный актёр Сергей Лукьянов, говоря о преимуществах кино в сравнении с театром, говорил: «Я доведу эту мысль поворотом мизинца». Сегодня это умение всё более забывается. Работы Гриценко дают ярчайший образчик преимущества, о котором говорил Лукьянов. В его образах не только каждый жест, каждый взгляд передаёт суть персонажа, его душевное состояние, но каждая мышца лица работает. Абсолютное, полное, до мельчайшей детали перевоплощение.
Не скупился Николай Олимпиевич и на всевозможные находки. Георгий Данелия вспоминает: «Снимали сцену «ранение Рощина». Накануне ночью подморозило, и лужи покрылись коркой льда. Николай Гриценко, который играл белого офицера Рощина, предложил эффектный кадр: Рощина ранят, он падает и лицом разбивает ледяную корку. «Снимайте наверняка, — предупредил Гриценко. — Падать буду только один раз».
Настроились, тщательно все проверили.
— Все готовы? — спросил Рошаль.
— Готовы.
— Камера! Начали!
И Гриценко самоотверженно рухнул лицом в лужу. Разбил он щекой лед или не разбил, никто не увидел, потому что тут же с криком «ой, упал!» в кадр вбежал Ким и стал поднимать Гриценко: «Коля, больно?»
Хорошо, что Гриценко в этой сцене был без сабли, а то разрубил бы Кима на кусочки».
Партнёршей Николай Олимпиевича в картине стала Руфина Нифонтова. Выдающаяся русская актриса, она, выпускница ВГИКа, к этому времени снялась лишь в трёх фильмах и ещё не успела поступить в Малый театр, в который придёт она уже после выхода на экраны «Сестёр», придёт во славе. Руфина Дмитриевна отличалась сильным, боевым и непростым характером. Его она унаследовала от матери, им же отличались и трое братьев её, двое из которых погибли на фронтах Великой Отечественной. О её характере говорит и известная в театральных кругах история с дустом, когда актриса одному особо мелочному администратору театра обсыпала дустом парадный костюм. На собрании под название товарищеский суд в присутствии руководства театра, разбиравшего «неблаговидный поступок» Нифонтовой, администратор был мастерски доведён актрисой до состояния, которое просто вызвало дружный смех у всей «высокой комиссии». Талант же Нифонтовой был огромен, самобытен, ярок. Красивая, сильная, темпераментная, Богом одарённая актриса, она играла блистательно. Их дуэт с Гриценко был наполнен глубочайшей тонкостью, нежностью, высотой отношений, проникновенностью. Их совместные сцены (прощание перед отъездом Рощина на фронт, встреча по возвращении, объяснение на балконе) пронзительны и красивы. Их дуэт безусловно относится к числу лучших любовных дуэтов в мировом кинематографе. Созерцание их высочайшего искусства – подлинное наслаждение. В своих воспоминаниях Нифонтова писала о своём партнёре: "Гриценко!!! Это же совершеннейший восторг! Из всех партнеров по киноэкрану Гриценко, пожалуй, самый неповторимый в моей жизни. До такой степени он был разнообразным и эмоциональным..."
Выход на экраны фильма «Хождения по мукам» стал пиком славы Гриценко. Одна из зрительниц отмечает: «Мне очень дорога его роль Рощина - в нем и порода, и честь, и благородство, настоящий офицер-рыцарь». Зрители были покорены образом Рощина и тем более бывали поражены, видя Николая Олимпиевича в совершенно ином амплуа на сцена театра Вахтангова.
- И это – Рощин?! Не может быть! – поражалась современница, вновь и вновь заглядывая в программку на спектакле «Золотое дно».
Этот спектакль по пьесе Мамина-Сибиряка «На золотом дне» был поставлен А.И. Ремизовой за два года до съёмок «Хождений по мукам». Его играли в разных театрах, но без особого успеха. В театре Вахтангова пьеса о «рубле-разорителе», выглядевшая на других сценах тяжелой бытовой мелодрамой, казалась значительнее, неординарнее. На сцене разворачивалась жизнь уездного города, мир полукупцов, полуавантюристов — дикость, прикрытая европейским костюмом. Краски сгустились и засверкали, характеры стали крупнее, неожиданней. «Вплотную столкнулся я с выдающимся мастером перевоплощения, свойственным такому многоплановому артисту, как Николай Гриценко. Ему было поручено играть роль главного героя в пьесе «Белые и чёрные». Созданные им образы Мышкина в «Идиоте», Протасова в «Живом трупе», – шедевры артистического мастерства, - вспоминает Александр Котов. - Но особенно поразили меня его характерные роли, в частности, в пьесе Мамина-Сибиряка «На золотом дне».
Однажды в Центральном доме работников искусств в Москве был творческий вечер Гриценко. Когда объявили о том, что будет показан отрывок из спектакля «На золотом дне», и на сцену вышел купец в шикарной поддевке, я спросил у своих соседей:
– Кто это?
И удивился, когда они мне ответили:
– Не узнаёте? Это же Николай Гриценко!»
Создавая образ бывшего золотопромышленника Молокова, Николай Олимпиевич проявил редчайшую изобретательность. «В своей работе над ролью Гриценко все строил на интуиции, примеривая на себя внешность будущего образа, - свидетельствует В. Этуш. - Он обязательно должен был нацепить на себя нечто характерное. Причем характерность всегда утрировал, и частенько от этого веяло наигрыванием. Очевидно, он таким образом влезал в «шкуру» своего персонажа, а потом как-то ограничивал себя, отсекал лишнее, и в результате получался уникальный по форме, абсолютно органичный сценический образ». В «Золотом дне» актёр сделал себе очень смешной грим: необычайных размеров живот, свинячие, окосевшие глазки, сизый от беспробудного пьянства нос, заплетающаяся речь - всё работало на создание комедийного персонажа. Особый успех у зрителей вызывал он, когда, спасаясь от кредиторов, нырял под низкий диван, где непостижимым образом умещалась его грузная фигура. Однажды во время этого эпизода упомянутый сизый нос отскочил, но актёр не растерялся и запустил им в своих преследователей, что вызвало восторг публики. Гриценко обожал, чтобы его никто ни за что не узнал, и в этом спектакле добился полной неузнаваемости. Юрий Яковлев вспоминает: «Шла генеральная репетиция для «пап и мам». Николай Олимпиевич пригласил свою маму. На прогоне она спрашивает у меня: «А что, это — новый актер у вас?» «Пока — секрет. Я вам потом расскажу», — отвечаю его маме. Кончился первый акт. Подвожу ее к нему и говорю: «Познакомьтесь, Николай Олимпиевич Гриценко». Мама его не узнала! Этот случай — легенда, свидетелем которой я был». По свидетельству Л. Максаковой, интонации Гриценко из этого спектакля до сих пор живы в театре.
В те же годы на экраны вышли ещё два фильма с участием Николая Олимпиевича, а в театре были поставлены три спектакля, где актёр играл совершенно разноплановые роли: «Город на заре», «Стряпуха» и «Маленькие трагедии». «Город на заре» был третьим молодёжным спектаклем Евгения Симонова. Пьеса, которая перед войной сочинялась всей знаменитой Арбузовской студией, называлась «романтической хроникой» и рассказывала о первых строителях Комсомольска-на-Амуре. Как и студийный спектакль, вахтанговский «Город на заре» разыгрывали на голом планшете сцены. Эпизоды чередовались с кинематографической частотой: ссоры, влюбленности, предательства, подвиги. «Город на заре» во многом предварял будущую «Иркутскую историю». Спектакль «Стряпуха» был поставлен Рубеном Симоновым по пьесе Алексея Сафронова. Изначально провальный литературный материал призваны были спасать лучшие актёры Вахтанговского театра. «На театр посыпались критические замечания, театральные деятели брезгливо морщили нос – как это можно ставить такое! – вспоминает исполнитель главной роли Ю. Яковлев. - А он (Симонов – авт.), хитро улыбаясь, собрал самых известных артистов – Ю. Борисову, Н. Плотникова, Н. Гриценко, Л. Пашкову, М. Ульянова и дал им возможность дурачиться на заданную тему. Так как артисты талантливые, то и дурачились они талантливо». «Большего идиотства я давненько не видал, но более смешного идиотства я тоже не видал», - такова была рецензия на «Стряпуху» Р.Я. Плятта. Унылая шаблонная советская пьеса обратилась лёгким, симпатичным спектаклем, полюбившимся зрителям. Гриценко играл в нём бывшего фронтовика, передового комбайнёра Степана Казанца.
Но, вот, выжженную кубанским солнцем гимнастёрку сменяли плащ и шпага, и иной становилась походка и ритмика речи – на сцене появлялся бесшабашный повеса, испанский гранд Дон Гуан… Спектакль «Маленькие трагедии», поставленный Евгением Симоновым по произведениям Пушкина, состоял из трёх отдельных частей: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери» и «Каменный гость». Рассказывают, что своей роли Николай Олимпиевич даже не читал: текст Дон Гуана ему перед самой репетицией зачитывал Рубен Симонов, и Гриценко схватывал налету и играл… К слову, такой метод запоминания роли был характерен для него. Николай Олимпиевич лучше усваивал текст на слух. «Когда Коле приносили сценарий, он просил меня почитать вслух, – рассказывает Галина Кмит. – Мы садились, и я начинала читать. Он постоянно меня перебивал: «Подожди, Галя, я уже вступаю». «Нет, Коля, – говорила я ему, – тут же еще целая история впереди». Но ему все не терпелось играть. Коля любил репетировать свои роли, сидя на скамеечке на бульваре».
Эту особенность нужно, возможно, отнести к тому, что великий актёр не любил читать. Правда, при этом он обожал кинохронику и собрал огромную библиотеку. «Коля до безумия любил кинохронику, – свидетельствует Галина Кмит. – Помню, пошли мы с ним на киносеанс, а когда вышли, у него уже были билеты на следующий. Видимо, так он компенсировал свою нелюбовь к чтению». Библиотека же Николая Олимпиевича насчитывала энное количество томов: полные собрания сочинений отечественных и зарубежных классиков были аккуратно расставлены на полках и рассортированы по цвету. Коллеги посмеивались. Вячеслав Шалевич вспоминал, как однажды Гриценко спрашивал его:
- Слава, ты всё знаешь: чего ещё не хватает?
- Купите Майн-Рида, он фиолетовый.
Николай Олимпиевич купил Майн-Рида.
Рассказывая о Гриценко, многие знакомые отмечают противоречивость его личности. Коллеги вспоминают вспыльчивость Николая Олимпиевича, рассказывают, что завестись он мог от любого пустяка, но при этом был отходчив. «Он был лёгкий человек. Он был многообразный человек», - говорит В. Лановой. «Человеческая индивидуальность Гриценко была необычна и противоречива, - пишет В. Этуш. - Он всегда хорошо одевался, правда, с несколько вычурным вкусом; у него была прекрасная фигура, «стать», как раньше выражались, он был красив, и в то же время, как ни странно, имел отрицательное обаяние. Будучи недостаточно образованным, он обладал какой-то среднемещанской психологией… …Он был человеком, который уделял особое внимание своей персоне, чем порой давал повод для юмора в свой адрес». Нелюбовь к чтению обычно приписывают недостаточной грамотности актёра. Но, быть может, это не совсем справедливо. Современная наука считает, что затруднённость процесса чтения и письма, является редкой болезнью, называемой дислексией. Эти нарушения объясняются особенностями строения мозга, затрудняющими процесс соотношения звуков и букв, письма и речи. В мире начитывается от 5% до 15% людей с дислексией и дисграфией. Утверждается также, что этим недугом страдали многие великие люди: Уинстон Черчилль, Альберт Эйнштейн, Леонардо да Винчи, Ганс Христиан Андерсен… Для Гриценко, внимание которого всегда было приковано к людям, в которых он черпал материал для будущих ролей, вообще, трудно было сосредоточиться на чём-то ином. Актёр, к примеру, не мог водить машину, умудряясь немедленно въехать в столб. Впрочем, всё это не суть важно. Как говорила А.А. Казанская: «О нём часто говорят: он был не слишком умён, не златоуст. Какая разница, если это был гений!»
В 1959-м году на экраны вышел фильм Сергея Бондарчука «Судьба человека». После премьеры режиссёр пригласил присутствовавших коллег и друзей отпраздновать радостное событие у себя дома. Среди гостей присутствовала молодая, красивая женщина – Галина Кмит, известный фотограф, снимавшая даже приезжавших в Москву мировых знаменитостей. Гриценко, также бывший среди приглашённых, сразу обратил на неё внимание. Вечер, затянувшийся до четырёх утра, они покинули уже вместе. По дороге, в районе Арбата, сломалось такси. Пока шофёр чинил автомобиль, Николай Олимпиевич побежал за цветами для своей спутницы. Вскоре он привёл её в свой дом, где жил вместе с матерью, к которой, по воспоминаниям знакомых, относился особенно бережно и трогательно.
В то время Гриценко расстался со своей женой Ириной Малиновской, от брака с которой родилась дочь Екатерина. Девочка была в ту пору ещё очень мала. Отец продолжал видеться с ней, несмотря на развод с женой. Есть фотография, запечатлевшая встречу Николая Олимпиевича с дочерью, сделанная Галиной Кмит.
Галина в то время состояла в браке с актёром Леонидом Кмитом, известным по роли Петьки в «Чапаеве». У неё рос сын, отцом которого являлся известный детский писатель Лагин, автор «Старика Хоттабыча». Кмит не хотел давать жене развод. Между тем Галина забеременела. Признать ребёнка Николай Олимпиевич отчего-то отказался. Галина Кмит приписывает это нежеланию платить алименты. Возможно, актёр просто сомневался в своём отцовстве. В итоге, расставание вышло скандальным. Сына Галины Кмит, Дениса, втайне от неё усыновил Леонид Кмит, который затем и вырастил его, как родного. Гриценко судьбой мальчика не интересовался и даже не был знаком с ним.
Судьба Дениса сложилась несчастливо. Впервые он снялся в кино в шестилетнем возрасте в фильме Евгения Матвеева «Цыган» в роли маленького цыганенка. Окончив в 1981-м году школу-студию МХАТа, Денис сыграл роль пижона Паши, жениха главной героини, в комедии Леонида Гайдая «Спортлото-82». Актёр сам выполнял все трюки, в частности, на ходу с мотоцикла запрыгивал на поезд, иногда отваживался давать режиссёру советы: так, именно им была придумана сцена, когда М. Пуговкин стоит на большом камне, а под камнем стоит М. Кокшенов и ловит сброшенный шефом пиджак, шляпу, тросточку, а потом ставит руки, чтобы поймать его самого, но тот выходит из-за камня своим ходом. Полюбившаяся зрителям комедия могла бы стать прекрасным трамплином для начинающего актера, но еще до выхода фильма на экраны, Денис получил серьёзную травму. Он сорвался со второго этажа и сильно повредил позвоночник. 22-летний актер оказался прикованным к инвалидной коляске. На актерстве пришлось поставить крест. Денис стал заниматься живописью, писал стихи. В 90-е он снялся в двух фильмах: «Какаду» и «Поворот ключа».
Рубеж 50-60-х годов – период наибольшей славы Николая Гриценко. На спектакли с его участием невозможно было достать билеты. Ходили специально "на Гриценко". «Обожали, например, Гриценко, обожали! – вспоминает актриса Людмила Зайцева. - Потому что я даже не знаю вообще, человек ли он был, потому что он был просто гениальный артист, с неожиданными ходами его, с его неуправляемостью. И в то же время он был точным, профессионально выполнял рисунок, но он был иногда абсолютно непредсказуем, это, мне кажется, есть талант и гениальность. Я не боюсь этого слова, для меня он был гениальный артист, просто гениальный». «Актёры восхищались им. Не только актёры, но весь театр. Гриценко – это была такая особая статья. Особое явление. И это все понимали при его жизни…» - рассказывает Людмила Максакова.
Сегодня молодому артисту довольно сняться в каком-нибудь сериале-однодневке, подхалтурить кое-как, не вкладывая в роль ни сердца, ни сил, и он уже ощущает себя гением, великим, «звездой». Великие актёры прошлого были далеки от «звёздной болезни». Театр был храмом, искусство божеством, и ни один из корифеев того времени не позволял себе той заносчивости и, тем более, халатного отношения к делу, которые позволяют себя современные кумиры на час.
Не страдал «звёздной болезнью» и Гриценко. Называемый гением при жизни, сам он не считал себя таковым, говоря, что настоящим эталоном искусства является лишь время и память людей. «То, что он делал на сцене, было гениально. Причем диапазон, амплитуда его дарования была бесконечна: от совершенно потрясающих острых ролей и маски «Турандот» до «Идиота». И при этом его не распирало тщеславие, как нынешних самозваных звезд», - отмечает Александр Ширвиндт. Актёр, как прежде, трепетно относился к каждой своей роли, своему театру. Николай Олимпиевич любил шутки и розыгрыши. Иногда он, как когда-то в Киеве, устраивал мини-представления прямо на улице. Михаил Державин рассказывает: «Я сам видел, как он тут, перед входом в театр Сатиры, изображал в стельку пьяного. Надвинул шапку на лоб и полз "еле живой", цепляясь за эти вот ступени! Народ подбежал, у нас ведь таким "болезным" так сочувствуют. Помогли ему подняться, какую-то милостыню подали. Его не узнали, хотя он был без грима!»
Гриценко, с его неистощимым запасом шуток и придумок, был завсегдатаем театральных капустников, на которых царил. Василий Лановой вспоминает, что во время гастролей, в течение многих часов пути, Николай Олимпиевич развлекал коллег анекдотами и всевозможными смешными историями, которые разыгрывал в лицах. Автобус, в котором ехали актёры, буквально переворачивало от смеха. «Он был потрясающим участником капустников, - вспоминает Вячеслав Шалевич. - В Театре Вахтангова были замечательные капустники, в них всегда участвовал Николай Олимпиевич со всем своим азартом.
Театр Вахтангова в свое время новогоднюю ночь встречал всем коллективом в фойе театра. Ставил Рубен Николаевич, приглашал как в собственный дом всех гостей. Николай Олимпиевич смеялся, хохотал. Это была истинная заразительность и потрясающая актерская азартность. Он нас всех молодых так любил, что мы к нему относились не как к Богу. Вообще, он жил живой жизнью. Очень радовался, когда на сцене у кого-то что-то получалось».
Не забывал Гриценко и малой родины, друзей детства и юности. Когда кто-то из ясиноватинцев приезжал в Москву, то непременно шли в театр Вахтангова – посмотреть на знаменитого земляка. Друзья останавливались у Николая Олимпиевича, делились новостями. Изабелла Миненко, у дяди которого юный Гриценко некогда учился игре на скрипке, вспоминала: «Он всегда помнил своих ясноватских друзей и при встречах требовал от меня полного отчёта об их жизни. Спрашивал: «Как там Илья?» (и.А. Павлюк), «А кто остался из родственников Таси?» (Т.Я. Касютич). Интересовался всем, что касалось Ясиноватой, друзей его детства и юности. С юношеским задором вспоминал игры в «индейцев». Интересно рассказывал о забавных, курьёзных эпизодах из своей творческой жизни. И в то же время это был очень ранимый человек, не терпел лжи, фальши в отношениях между людьми, злости, нечестности».
О ранимости Николая Олимпиевича говорит и Василий Лановой: «В жизни он был очень ранимый человек, в некоторых вопросах несуразный. Вечные у него несчастья какие-то у него были, вечно он куда-то не туда влипал, не туда попадал. Трагическая фигура была».
Гриценко всегда отличал изысканный вкус, чувство стиля. Свою физическую форму он поддерживал спортом и закаливанием. Особенно преуспел актёр по линии моржевания. «Пошёл в вытрезвитель», - шутил он, направляясь в зимнюю стужу к Москве-реке, провожаемый недоумёнными взглядами коллег. В брошюре Стива Шенкмана, выпущенной издательством «Физкультура и спорт» мы находим такой фрагмент: «Автобус подкатил к водохранилищу. Яркое весеннее солнце, на чахлой прошлогодней траве небольшие островки серого снега, крепкий ветерок. По всему водохранилищу до самого горизонта тянутся ледяные поля метровой толщины. У бесчисленных лунок — окаменевшие изваяния рыболовов в тулупах и ватниках, словно печальные памятники вечной надежде человечества на счастливый случай. А между ними беспечными чайками весело лавируют белые паруса буеров. Синее небо, белые паруса, голубой ноздреватый лед, черная вода у берега... Эта вот полоска воды метров в сорок шириной и стала предметом вожделения моих спутников.
Мужчины быстро разделись и в одних плавках и кедах побежали на разминку. Со многими я уже успел познакомиться. Длинную цепочку бегунов возглавляет председатель секции Александр Николаевич Колгушкин, за ним бегут геолог Рудольф Лутков, инженер Юрий Дробинский, экономист Ростислав Тихонов, полковник Иван Поляков. Следом за рабочим Валерием Романовым возвышается импозантная фигура народного артиста СССР Николая Олимпиевича Гриценко. Знаменитый вахтанговец — гордость секции «моржей». К нему относятся с подчеркнутым почтением...
Хочется подольше сохранить в себе это состояние рвущейся наружу радости. Вдали застучал мяч. «Моржи» затеяли футбол. Ноги сами понесли туда. До мяча я с детства жаден, а сейчас тем более не удержаться!
Какие там пасы! Сам, сам, вперед, через ноги, сквозь защитников! Отняли. Вот незадача! Да еще по ногам стукнули. Никакого почтения. А всего полчаса назад стеснялись обратиться, вежливо так шептали: «Товарищ корреспондент...» Да что я! Вот на воротах стоит сам Николай Олимпиевич Гриценко. В автобусе кто-то из ребят все хотел взять автограф у знаменитого артиста, но так и не решился. А сейчас тот же паренек орет самозабвенно: «Олим-пыч, бей сюда!» Что и говорить, футбол упрощает контакты...
Сорок минут бешеной беготни, и никакой усталости. Опять хочется в воду, но делать этого не следует. Теперь, по всем выкладкам физиологов, я имею право нырнуть в холодную воду не раньше, чем через двое суток: надо дать организму время восстановиться. Что бы я там ни ощущал, а купание в ледяной воде — огромная встряска.
Пока мужчины были заняты замечательной игрой в футбол, женщины развернули скатерти-самобранки. Хороший загородный обед отлично вписался в программу праздника проводов зимы».
Образ Николая Гриценко в те годы запечатлела Людмила Максакова, случайно встретившая актёра на улице: «Он не шёл, а стремительно рвался вперёд, пронзал пространство, я успела заметить лишь огромные, зелёные глаза, смотрящие вне мира, поверх всех нас. Люди, шедшие навстречу, расступались, а некоторые шептали восторженно: «Это Гриценко! Гриценко!..»