Мы протанцуем по заснеженной улице, Москва будет швырять нам в лицо снежные вихри, а мы улыбнёмся и выгребем снег из-за шиворота, а Москва будет злиться, злиться - она снегом кидается, а ей, ишь, улыбаются! хватку, знать, теряет, - и покусает нас морозом ещё сильнее. Вот смешная. Мы же сейчас натянем шарфы по самый нос, застегнём пальто под самый подбородок, и... с хохотом повалим друг друга в снег. По-моему, Москва от такого хамства разожмёт поводок, и на нас февральским снегом посыпятся зимние чудеса. Например, что-нибудь горячее, пряное и вкусное в большой чашке, шоколад, печенье, тёплый смех и смеющиеся глаза гостеприимной хозяйки напротив... хех, где ты наш дом? Москва, Москва, отпусти поводок, на которым ты держишь чудеса. Хочешь, мы за это подарим тебе сказку? Какую-нибудь зимнюю сказку, синюю, как тени фонарей по вечерам на снегу, искрящуюся, как снег при свете солнца и вьющуюся, как снежинки в метель? Хочешь? У нас где-то, что осталось далеко позади, в первом ящике письменного стола бумажными журавликами сложены стихи тебе, сказки и чудеса, а мы тебе сегодня сделаем что-то особенное, только подари нам приют и чашку горячего шоколада. Пожалуйста, наша хорошая.
Мы обязательно узнаем этот дом сразу - он вдруг выступит из вьюги тёплым оранжевым светом окошек, зазывно подмигнёт фонарём у подъезда и незаметно для снующих прохожих приоткроет нужную дверь.
Ты мечтательно протянешь букву "я" в предложении "горячего бы чего-нибудь", поднимая глаза к небу, а в этот момент тебе в глаз весело засветит снежинка - Москва вредная, как чуть ехидная девушка, но всё равно ластиться к твоим рукам и греется на твоей груди.
Я оглянусь по сторонам и увижу знакомый дом - хоть мы и брели куда глаза глядят, а ноги как всегда вывели туда, где тепло, пахнет свечами с запахом лесных ягод и перья по квартире развешаны. А это значит, что будет нам сейчас всё - и горячий свежесваренный кофе, и бутерброды с сыром, и лохматые года в колонках, а вдогонку образы в стекшей по стенкам чашки кофейной гуще.
В этот дом ни в коем случае нельзя заходить с пустыми руками - осенью каштаны на погремушки; порой птицы дарят перья - нам на ловцы снов, ей - в рыжий беспорядок на голове и в серёжки, - а ты будешь рыскать по карманам в поисках мелочи и достаёшь пятьдесят рублей, и не знаешь, то ли они у тебя там с самого начала были припасены, то ли только что появились, у тебя же чудеса в карманах и наша сказка на двоих в глазах. Мы идём в ближайший магазин, долго выбираем молочно-сиреневую милку с цельным фундуком, прощупывая упаковку на наличие орехов, а потом я на улице скатаю снежок из чистого февральского снега, и мы быстро юркнем в подъезд, нетерпетиво пританцовывая у дверей лифта - снежок в тепле моих рук стекает струйками по ладони, а его обязательно нужно довезти до той, у которой перья в волосах, чтоб в морозилку - следующую зиму ворожить, с пушистом снегом и сугробами по кошачьи ушки.
Лифт прошипит дверьми, время отмерится капельками со снежка, и остановится, как только мы нажмём знакомый звонок, а двери нам откроет рыжая птица, с зелёными глазами с рыжими крапинками у зрачка, тёплая, пахнет младенцем и Ирландией. А из-за двери дохнёт знакомый запах дома - у меня там любимый красный плед и бутерброды с сыром, у тебя угол на кухне и лестница в небо, а общее у нас - любовь к рыжему созданию, которое ласково назовёт нас южными замёрзшими зверьками, и пустит за порог. Я протяну ей почти растаявший снежок в одну руку, ты в другую - шоколадку, мы потопчемся в коридоре, она снова проворчит о всяких заглядывающих к ней нелюдях, а мы юркнем на кухню: ты - на стул, я - к тебе на колени.
И забулькает вода в кастрюльке, в ручной мельничке промолется Ирландский кофе и порошком ссыплется на медное дно джезвы, под которой вспыхнет огонёк, меня поставят присмотреть за кофе, а потом и сделать себе бутерброды, и мы будем втроём толкаться на маленькой кухне, - ты же ей помогаешь! - и будет тепло-тепло и по-родному, и не важно, что за окном злится Москва.
И будут фиолетовые ручки в руках, красный плед на плечах и шляпа с полями на голове, - мы пишем сказки по строчкам, выкапываем из сундука старые и читаем их вслух, - а капельки кофе проливаются на листки в клеточку, размывая написанные буквы, которые потом сложатся в бумажные самолётики и полетят ко мне в карман, я же охотник до сказок в исполнении корявых почерков, которые ещё хранят родное тепло.
А потом кофе будет выпито, чашки перевернутся на тарелочки, и ненужная кофейная гуща стечёт в тарелочку, а мы протянем ей чашки и внимательно посмотрим птице в глаза. А она чуть прищурится, вдруг замахает руками, и быстро и сбивчиво расскажет, что вон-там вот - человек с клювом, здесь - седовласый старец, вот здесь - крылья. Мы ещё раз встряхнём чашку, а там уже - трое бегущих друг за другом людей, фигура, шагающая по полю, укутанная в плащ тумана, я нечаянно задену чашку, а она вздахнёт и скажет, что я растяпа, которая развеяла туман.
Мы уйдём, когда небо будет ночным и чистым, Москва уже устанет пускать метели и тёплым зверьком свернётся у тебя на груди, а у нас перед носом пробегут с хохотом трое ребят друг за другом, мы улыбнёмся и возьмёмся за руки и выйдем в ночь.
Нас скроет темнота гаснущих фонарей, но мы не прощаемся, мы вернёмся, мы обязательно вернёмся, рыжее чудо с перьями в волосах.
Мы, ночные звери-нелюди, всегда возращаемся домой.