Хрустнувшее стеклышко зари.
Крови робкая слезинка.
Одинокая снежинка
Неудавшейся любви.
*М.С.*
Дверь мягко захлопнулась за мной, и я вышел на узкую улочку, ведущую в центр города и населенную маленькими антикварными магазинчиками. Как назывался город, я не помнил, это было неинтересно. Вернее, забытое знание сгрудилось, как куча сухих листьев, где-то на задворках моего сознания. Слишком много таких городов я посетил за время моих странствий. Хотя солнце уже скрылось за горизонтом, его лучи еще окрашивали опаловое небо тонкими прожилками розового перламутра, не причиняя мне никакого вреда. Я точно не знал, что может произойти со мной в том случае, если я окажусь под прямыми солнечными лучами, но на инстинктивном уровне осознавал, что этого делать нельзя. Если, конечно, меня интересует мое существование.
Стоял конец августа, и в вечернюю жару уже начинали вплетаться нотки прохлады, обещая скорое наступление осени. На широкой набережной, вдоль которой покачивались яхты, было очень оживленно. Я без особого интереса и любопытства смотрел на людей, встречавшихся мне. Их мысли тоже не были загадкой. Как обычно, когда они видели меня, то сразу забывали о своих спутниках, о том, что интересовало их долю секунды до этого. Мужчины, женщины, дети – все они сразу попадали под мое очарование и были готовы следовать за мной куда угодно. Я особенно не задумывался над тем, что же именно такого привлекало их во мне, это было очень удобно. Благодаря этому я никогда не испытывал чувства голода. Скользнув безразличным взглядом, я проходил мимо, слыша удаляющиеся отголоски подсознательного разочарования, и они снова переключались на свое насущное. Какая-то собака залаяла на меня, и была мгновенно одернута хозяйкой, осыпавшей меня сконфуженными извинениями. Я только усмехнулся: животные чуяли во мне зверя. Легкая тень неудовлетворенности пошевелилась во мне и, окинув взглядом вывески на домах, я направился к отелю с гордым названием в честь какой-то королевской особы.
В фойе стояли диванчики, низкие столики с коваными подсвечниками. Было пусто, и только девушка за стойкой ресепшна, услышавшая звяканье старинного колокольчика над дверью, приветливо улыбаясь, поднялась навстречу.
- Добрый вечер! Чем могу помочь?
Её мысли метались между мной и книгой, которая лежала перед ней: «Невозможно, удивительно, кто он? Он похож на всех сразу, о ком я мечтала. Как его зовут? Если бы я была бы Джен, он был бы моим Эдвардом… Или нет? Он слишком красив для Рочестера».
Разумеется, Бронте. Я улыбнулся ей в ответ и услышал, как её мысли окончательно сбились.
- Благодарю, я хотел бы снять номер. Вас не затруднит показать мне его? – конечно, я знал, что она не должна делать этого. Провожать меня, показывать номер без регистрации… Но, как я уже говорил, видя меня, люди забывали обо всем.
Наверно, прошло полчаса, прежде чем я осторожно положил бледное, обескровленное тело на кровать. Я старался не причинять ей боли, и, думаю, она испытывала удовольствие, отдавая мне свою жизнь. Выйдя из номера и спустившись на первый этаж, я увидел праздного постояльца, со скучающим видом разглядывающего на стойке ресепшна открытки. Приветливо кивнув ему, я быстрым шагом вышел в сумеречный город, освещенный разноцветными огнями фонарей и вспыхивающей рекламы. Куда дальше направиться? Я недолго размышлял. Мне было известно, что в этом городе находится огромная библиотека с архивом, в котором, наверняка, можно найти много любопытного.
Я еще не говорил? Единственное, что меня по-настоящему интересовало в этом мире, за долгие, бесконечные годы моего существования, так это книги. Вымышленные истории, порождения людского разума, фантазий, - они были поистине чудесным лабиринтом неисследованных миров. И уже не помню, сколько лет я странствовал по Земле в поисках все новых и новых историй. Забыв время, свое имя. Забыв, кем я был. Забыв, как именно я оказался в ипостаси себя нынешнего. Если вообще знал об этом.
Остановившись перед величественным старым зданием, я начал планировать, как попасть вовнутрь, не разбудив сигнализацию. Обычно это не представляло никакого труда, я легко попадал в любые места, когда нуждался в новой одежде, жилье, в чем-то еще. Так и в этот раз. В просторном зале библиотеки было прохладно: кондиционеры работали на всю мощь; тусклые ночные лампы мягко освещали кресла, столы с компьютерами, шкафы с книгами. Толстые ковры заглушали шаги.
Архив был потрясающим: казалось, тут прошлое, настоящее и будущее схлестнулось, являя собой красочную мешанину из современных технологий и старинной рухляди, пылившейся веками в изъеденных древоточцем и покосившихся стеллажах.
И тут я впервые почувствовал это. То, что вмиг выбило меня из колеи вековой безмятежности: запах. Такого я никогда не ощущал: жажда захлестнула меня, заставив припасть к полу и заурчать в предвкушении чего-то необыкновенного, чего-то ликующе сладостного: Где это?! Но в архиве никого не было, кроме меня. И я, с неохотой выпрямившись, мягко заскользил по ниточке дивного запаха. С каждым шагом, приближавшим меня к источнику, со мной творилось что-то странное. Жажда окончательно одуряла меня, покоряла, но одновременно я словно возвышался над ней. И, когда я увидел, нет, ощутил старый фолиант, небрежно засунутый между изданиями Данте и Боккаччо, я уже контролировал себя настолько, чтобы бережно, не ломая ветхого переплета, вытащить книгу и открыть её на нужном месте. И поймать то, что мягко выскользнуло оттуда, освобожденное от плена страниц. Свернутая в кольцо, перевязанная порыжевшей от времени, некогда белой атласной ленточкой, длинная волнистая прядь мягко развилась на моей ладони, лаская кожу своей шелковистостью, взгляд - богатым оттенком красного дерева, искрясь, словно авантюрин. И меня, все мое существо - изумительным, невероятным запахом. И я мягко присел на пол, зачарованно любуясь неожиданно обретенным сокровищем. Чья это могла бы быть прядь? Я не знал. Да и это было не так важно, потому что в моей душе рождался образ: Девушка, почти девочка, маленькая, хрупкая. Вся наполненная этим невероятным запахом, словно хрустальный фиал – чистейшей водой. Огромные глаза, длинные волнистые волосы. Я чуть не задохнулся от мысленного созерцания этого невероятного создания и прикрыл глаза, которые, я не сомневался в этом, полыхали красным голодом. И какая разница, кем она была, когда существовала - девочка-девушка-женщина с каштановыми кудрями. Образ будущего мягко сиял впереди…И только это было важно.
Когда-то, давным-давно меня восхитил старинный витраж старой церкви, на котором ангел с безмятежным видом держал лилии – символ невинности и благой вести. У ангела было лицо сердечком и кроткие глаза Мадонны Рафаэля… Теперь я знал, чьи это глаза на самом деле. И предвкушал мысленно, каким это было бы наслаждением: прокусить тонкую кожу и ощутить неземной вкус, расцветающий во мне. Но стоило мне подумать об этом, как я зарычал, охваченный желанием разорвать себя самого, покушавшегося на мечту. Нет, я не мог, вот так просто: уничтожить самое невероятное, что было в мире. Я должен был смаковать, осторожно пробовать, проникать в самую суть этой Розы Вселенной.
Как её могли бы звать? Бросив взгляд на обложку книги, я сразу получил ответ на вопрос: итальянские сонеты. «Bella». Красавица. Белла.
Теперь я горел желанием представиться ей, чтобы она узнала меня. И тут же растерялся: какое имя ей назвать? Меня это никогда раньше не интересовало, при необходимости я откликался на любое. Но сейчас… Неожиданно это стало очень важным. И вдруг я вспомнил, словно из прошлой жизни: «Эдвард». Кажется, это имя пришло в голову той девушки, чье тело обнаружит горничная этим утром.
Большие глаза Беллы смотрели на меня, сквозь меня. И я не мог представить, о чем она могла бы думать. Это было секретом, тайной, которую я впервые в жизни стремился разгадать. Я мог представить себе, что она живет в небольшом городке, лишенном соблазнов, окруженном синеватыми елями, утонувшем в зеленоватом тумане, совсем, как на картинах Киттельсена. Я мог бы оказаться там раньше неё, ожидая. Это не проблема… Но… И я невольно вздрогнул: «Убивать». Нет, я не раскаивался, в чем? Это не имело никакого значения. Важно было то, что я мог бездумно употребить кого-то дорогого ей, из-за которого глаза ангела наполнятся слезами. Что ж, тем хуже для меня: перейду на зверей. Я уже питался кровью животных во время долгих переходов между городами, когда мне неделями не попадались люди. Невкусно, но питательно. Какая разница? Все равно внезапно возникший, настоящий голод мне не утолить никогда. Впервые меня посетила легкая тень сомнения, когда я вспомнил тех безликих людей, очарованных моим голосом, глазами, лицом. Интересно, что с ними происходило после того, как их глаза стекленели в последней агонии, когда их руки безвольно падали вниз?
Я мог бы создать видимость нормальности, поселиться в этом городке… Чтобы оказаться ближе к ней. Кажется, для этого не помешал бы определенный антураж: семья, допустим. Родители, братья, сестры… Но я не мог представить себя человеком. Я был тем, кем являлся, это было моей сущностью. И никогда воспоминания о жизни, когда я безбоязненно выходил на солнце, не посещали меня. Но в мире грёз и это не было проблемой. Ведь могли существовать подобные мне, с ними я мог бы создавать образ семьи, команды, стаи. Четкое определение не играло роли. Конечно, это будет нелегко. Моя маленькая Беатриче была смертна. Но я не собирался отдавать её смерти, она должна была стать моей. Мы будем идти рука об руку, вдвоем, сквозь время. Нет, я не собирался принуждать её, нет. Я сделаю так, что она попросит сама: словами, любовью, телом, самой жизнью. Я знал, что она любит меня, иначе быть и не могло. Неожиданно я вспомнил слова Альфреда де Мюссэ, смысл которых в полной мере смог постичь только сейчас: «Тот, кто в расцвете юности вышел из дома возлюбленной… Кто шел, сам не зная, куда… Кто не слышал слов, обращенных к нему прохожими… Кто прижимал руки к лицу, чтобы вдохнуть остатки аромата, кто вдруг забыл обо всем, что он делал на земле до этой минуты... Тот не станет жаловаться, умирая: он обладал женщиной, которую любил»
Значит, это то, что люди называют любовью. Но для меня это было чем-то большим, чем любовь. Это был мой мир, заслонивший все, меня самого. И нежный голос, звавший меня: - Эдвард… - ради этого я вновь сотворю само существование.
Я не знаю, что такое смерть – я узнаю, чтобы украсть у неё Беллу. Потому, что Белла принадлежит только мне.
Я не знаю, существует ли Бог, но я создам его сам, если потребуется. Ведь он должен подарить мне мою Беллу. Сказано ведь в Библии: «Вначале было Слово». И я скажу это Слово, если потребуется, потому, что иначе быть и не может.
Я не знаю, кто я сам, кто я есть, но я стану кем угодно для Беллы. Всем, чем она захочет. Лишь за удовольствие ласкать её волосы, перебирая пряди, подобные той, единственной, которая обвивает мои пальцы в этот момент.
Впервые меня заинтересовало, каким могло быть мое будущее... И множество лиц мысленно появлялось перед моими глазами, создавая калейдоскоп событий, не всегда понятных, не всегда приятных. И теряющиеся в сумраке архива книжные стеллажи казались мне высокими горами, потолок – низкими облаками. Я не опасался солнца: разве может сжечь оно того, кто сам пылает?
Я с интересом представлял нашу первую встречу: мне придется приложить все силы, чтобы не сдаться голоду, терзающему меня. Она войдет, и её взгляд сразу упадет на меня. Мне нравилось представлять её неуклюжесть, её стеснительность. Белла спотыкается, как маленькие дети. Это мне тоже нравилось. И она будет говорить во сне – должна! Иначе, как я узнаю её мысли?
Всё, что когда-либо привлекало мое внимание, за что цеплялся мой взгляд в невольном проблеске интереса: всё это воплотилось в образе и умножилось в миллион раз.
И впервые задался я вопросом,- каким было мое прошлое? Ведь я должен буду рассказать ей обо всем, чтобы не существовало никаких тайн. Неожиданно я понял, что расскажу ей в первую очередь: лесное озеро, покрытое только что опавшими осенними листьями, в которое я погрузился с головой, впервые осознав, что не нуждаюсь в дыхании.
Мне не нужны были часы, чтобы знать о наступлении утра, я всегда знал об этом заранее. Но сегодня я впервые никуда не торопился. Наверху послышались шаги: библиотека готовилась к новому дню. Мягко поднявшись и бережно сжимая в руке волшебные пряди, я вышел из архива, не обращая ни малейшего внимания на книги. Они больше не представляли никакого интереса. Все эти истории отшелестели давным-давно. А моя история ждала меня.
Пройдя мимо человека, ошарашенного моим неожиданным появлением словно ниоткуда, и тут же забывшего о своем удивлении, которое вытеснила зачарованность, я невольно прислушался к его мыслям, с интересом отметив разные любопытные детали не волновавшие меня ранее. Распахнув тяжелые двери, я впервые вышел навстречу рассвету. Жемчужная заря словно звенела в воздухе, день обещал быть жарким, и я огляделся, восхищенный строгой красотой города, название которого вспомнил.
Первые лучи солнца обожгли в мучительной ласке мою кожу, и я улыбнулся, растворяясь, погружаясь в свою мечту.