3 глава

  Йенс был у управления Стражи уже в половину восьмого. Чувствовал он себя просто отвратительно, впрочем, и выглядел он точно так же. Он почти всю ночь не спал, потому что после ужина, который капитан с большим трудом впихнул в свой желудок, он сразу же почувствовал себя неважно. Его тошнило, в голове был сплошной туман, и как назло, сна не было ни водном глазу – он до самого утра с пустыми глазами сидел в кресле, пытаясь хоть немного придти в себя. «Это все на нервной почве», – решил Йенс. Жена, как могла, пыталась успокоить его, но куда там! Мысли о вчерашнем дне и безумном назначении не давали покоя, дурные предчувствия захватили Йенса в плен, мигом лишив уверенности в себе и рассудительности.
  Йенс был растерян и даже испуган – все произошедшее с ним вчера было настолько странно и нелогично, что вписать это в привычные рамки обыденной жизни было выше его сил. От странных убийств, которые ему предстояло расследовать, отдавало такой чудовищной жестокостью, словно они пришли из другого мира, мира безжалостного и страшного. И его напарником в этом расследовании будет не кто иной, как Софар Батолу, следователь по «особым» делам, который сразу вызвал у капитана антипатию. А как быть с пасечниками, которым, наверняка, сильно не понравится, что кто-то роет носом у их владений? Вот сколько весомых доводов Йенс разом привел себе против того, чтобы заниматься этим делом, от которого отчетливо несло «падалью», как часто говорят стражники на своем профессиональном жаргоне. Он был твердо уверен, что никакие награды, повышенные суточные с командировочными противного запаха этой «падали» не перебьют.
  Йенс стоял на тротуаре напротив центрального управления Стражи в Кинтесбери и размышлял: «Кто знает, куда его занесет завтра? Что взбредет в голову этой столичной ищейке, к которой он теперь приписан? Может, он увидит свою любимую жену и двух дочерей через неделю, или даже через месяц. А может, не увидит никогда?». Не раз и не два Йенс читал в хрониках стражников о тех, кто расследует опасные дела, а потом бесследно пропадает! Он почувствовал, как в сердце прокрадывается отчаяние. «Прочь, дурные мысли! С таким настроем можно совсем раскиснуть, или, хуже того, нервное расстройство заработать», – строго приказал он себе. И тут же попытался убедить себя, что все будет хорошо, и заодно отогнать нехорошие мысли. Но получалось не очень, а вернее сказать, не получалось совсем. В эту минуту больше всего на свете Йенсу хотелось проснуться, и с улыбкой сказать себе: «Какая же ерунда мне приснилась». Но проснуться не получалось…
  Софар шел по улице легкой походкой. Он был щегольски одет, напоминая Йенсу этакого представителя богемы, приехавшего погостить из столицы: на провинцию посмотреть, а заодно и себя показать. Ни за что на свете Йенс не узнал бы в нем стражника, если бы не знал о его звании. Светлый, гладко выглаженный костюм, блестящие коричневые туфли с заклепками, модная вельветовая шляпа. Солнцезащитные очки из последней коллекции «Ройкке» и стильные часы из никеля. Не к чему подкопаться – все модно и гармонично. Одна проблема – стражники в рабочее время должны носить служебную форму, и вся их одежда от фуражки до ботинок строго регламентирована уставом. А вельветовая шляпа или туфли с заклепками уставом не предусмотрены, а точнее – строжайше запрещены. Но Софару, судя по тому, как он ослепительно улыбался, это было совершенно безразлично.
  Софар заметил Йенса и ускорил шаг. Он был в хорошем настроении и весьма доволен собой, складывалось ощущение, что сложность предстоящего дела его ничуть не пугала, а наоборот, забавляла. У Йенса же на душе кошки скребли, и беззаботная улыбка Софара Батолу сделала его настроение еще мрачнее.
– Не очень-то выглядишь, – сказал Софар, подойдя к Йенсу.
– Спал плохо, – пробубнил Йенс.
– Слушай, Йенс, оставь это похоронное настроение. В конце концов, давай посмотрим на это дело с другой стороны. Новое задание, новые впечатления, новый опыт, – словно пытаясь зарядить Йенса своим позитивным настроением и своей неуемной энергией, быстро проговорил Софар
– А ты спросил, мне это надо? – зло отрезал Йенс.
– Что за постановка вопроса: надо, не надо…. Ты стражник, Йенс! Стра-жник, – по слогам произнес Софар, видимо, чтобы Йенс лучше понял его слова.. – А стражники привыкли исполнять приказы. Ты, надеюсь, об этом не забыл? Мне тоже, много что, бывает, не нравится, но приказы своего начальства я исполняю так же, как и ты. И меня, так же как и тебя, не спрашивают: надо мне оно или нет! – резко, может даже со злостью, ответил Софар. Слова Йенса задели его за живое, потому он не смог сдержать эмоций.
– Я не отказываюсь выполнять приказ. Но разве в приказе было написано, чтобы я улыбался?
– Нет, конечно. Но раз мы все равно будем расследовать это дело, то к чему эта отчаянная обреченность? Едва ли она каким-то образом тебе поможет, Йенс. Не согласен? – уже абсолютно спокойно спросил Софар.
– Мне эти убийства чертовски не нравятся, Батолу. Я бы даже сказал, меня воротит от этого дела, – выпалил Йенс. И понял, что ему стало легче. «Может мне просто стоит выговориться? Поговорить с Батолу начистоту», – промелькнуло у него в мозгу.
– Слушай, Йенс… – начал было Софар, но тут у него зазвонил телефон. Негромкий звук телефонного звонка с музыкой Мерителли выдавал хороший вкус его хозяина. Майор неспешно достал мобильный телефон из внутреннего кармана своего пиджака, посмотрел на номер и поморщился. Выражение лица у него стало таким, словно он только что съел что-то очень кислое. Он медлил, видимо решая: отвечать или нет, но через несколько секунд, хоть с явной неохотой, но все-таки нажал кнопку приема вызова. Йенс напряг слух, ему стало интересно послушать, о чем будет говорить Батолу.
– Алло, – сказал Софар, прижав мобильник к уху.
– Пока никак.
– Потому что прошло только полдня. Я не волшебник!
– Да ты что… Может, сам раскроешь тогда?
– Ты мне обещал всяческую помощь, но пока ничего не сделал из того, что я тебя просил.
А сам уже требуешь результатов!
– Потом расскажу.
– Займись эти сам.
– Нет!
– Даже и не подумаю.
– Пока.
  Софар отключил вызов, с облегчением вздохнул и быстро убрал телефон в карман пиджака. Разговор, само собой разумеется, касался их расследования, но Йенсу пока было не совсем понятно каким именно образом.
– Ты слышал Йенс? – обратился к капитану Софар. – Слышал? Я тоже выполняю приказы. Думаешь, мне они безумно нравятся? Как бы ни так! А что делать? Я стражник, как и ты. Пусть у меня выше звание и больше полномочий, но что это, в сущности, меняет? – так эмоционально произнес Софар, что Йенс даже чуть опешил.
– Пойми, Батолу… – осторожно начал Йенс. Он упорно называл Софара по фамилии. Фамильярности в отношении начальства и старших по званию он не любил.
– Лучше Софар, – поправил его майор.
– Пойми, Батолу, – повторил Йенс, словно не услышав последнего замечания Софара, – я не понимаю своей роли. Вся эта помощь тебе – это как-то надуманно, что ли…
– Что ты хочешь этим сказать? – Софар задумчиво посмотрел на Йенса.
– Понимаешь, у меня странное чувство – будто я пешка, которую против своей воли втягивают в игру королей. А в игре королей пешка – всего лишь разменная фигура, до судьбы которой никому нет дела. Смахнул с доски – и всё! А ведь у меня две дочери, жена, которую я очень люблю. И скоро отпуск. Я очень не хочу ввязываться в такие расследования. Мне абсолютно не нужны неприятности, – медленно выговаривая слова, словно надеясь, что так их смысл лучше дойдет до Софара, ответил Йенс. Сейчас он выглядел усталым и испуганным.
– Ты чего-то боишься? – удивленно спросил Софар, подняв брови.
– Я же пытаюсь тебе объяснить, – раздраженно ответил Йенс. Его раздражало даже не само подозрение в трусости, а то, что оно было оправданным.
– Нет, давай уж начистоту. Говори, что тебя беспокоит. Я тебе обещаю, что дальше меня это не уйдет. А слово кармелита – закон! – Софар сказал это с такой уверенностью, что всяческие сомнения о том, что «слово кармелита – закон», и ему можно безоговорочно верить, тут же пропали.
– Пасечники, – вполголоса сказал Йенс. Ему страшно не хотелось признаваться новому напарнику в своей трусости. Он старался даже себе в ней не признаваться, иногда просто делая вид, что ее нет. Конечно, время от времени Йенсу становилось не по себе оттого, что он пытается себя обмануть, но потом он очень старательно пытался стереть подобные мысли из своей памяти. Под натиском его усердия память отступала, после чего Йенс Винегар мог снова делать вид, что трусость никоим образом его не касается.
– Что «пасечники»? – спросил Софар, словно не понимая, о чем вообще идет речь.
– Я не хочу с ними связываться. И не только я один, уж поверь, – отмахнулся Йенс. Софар затронул тему, которая была ему очень неприятна, и сейчас капитану хотелось поскорее ее закрыть.
– Мы ничего им не сделаем. Наоборот, мы расследуем убийство их людей. Мы же помогаем им! – недоумение Софара материализовалось в его голосе, мимике и жестах.
– Пойми уже, тут не Империон! – закричал Йенс. И тут же недовольно одернул себя: «Не хватало еще, чтобы нас услышали».
– Не пойму, – развел руками Софар, изобразив на лице недоумение. Йенс нахмурил брови и шумно вздохнул. Этот разговор вывел его из себя его, причем весьма ощутимо. «Батолу, правда, не понимает или просто строит из себя дурака?» – такая мысленная постановка вопроса добавила свою лепту в копилку раздражения.
– Пошли в машину, – неожиданно произнес Софар. Он тоже, как показалось Йенсу, устал от этого бестолкового разговора. Да еще и перед центральным управлением Стражи Кинтесбери. – Расскажешь по дороге. У нас полно дел, и просто так стоять на улице –  роскошь, которую мы сейчас никак не можем себе позволить.
– Хорошо, – без особого энтузиазма согласился Йенс.
– Кстати, о делах. Приказ о твоем назначении мне в напарники уже в оформлении. К обеду заедем в центральное управление: я кое-что получу, а ты распишешься в приказе и заберешь бумаги, которые тебе положены. А заодно получишь суточные, – четко доложил Софар. Может, вид у него был и щегольской, но вот выучка – настоящего стражника. Да, и как уже смог убедится Йенс, он был профессионалом до мозга костей, по уши влюбленным в свое дело.
  Софар махнул Йенсу рукой, и они пошли к машине. Она была припаркована на стоянке за центральным управлением. Йенс сразу определил, какая машина принадлежала майору Батолу. Она была ему под стать – новенькая спортивная «Лакрия», сделанная на заказ. Йенс неплохо разбирался в автомобилях, и именно про такую «Лакрию» совсем недавно читал в автомобильном журнале, который взял у соседа. «Совершенство, воплощенное в сталь. Вершина современных технологий. Апофеоз автомобилестроения. Слияние роскоши и спортивного стиля», – вот лишь некоторые из тех восторженных эпитетов, на которые не скупился журналист, тестировавший ее. Не машина, а мечта! Ну что же, сейчас Йенс Винегар получит шанс убедиться в этом лично.
  Она стояла на парковке, сияя в свете Сиреневой Звезды. «Какой же у нее вызывающий и агрессивный внешний вид. И в то же время, какое изящество, какая завораживающая плавность линий», – с восторгом подумал Йенс. Водо- и грязеотталкивающая краска «синтетик», литые диски из титана, четыре удлиненных выхлопных трубы, неоновые фары с увеличенной яркостью ламп – такая красавица привлекает взгляды и мужчин и женщин. Впрочем, и салон «Лакрии» ничуть не уступал ее шикарному внешнему виду: кожаные кресла, никелированные детали, бархат, натуральное дерево. Электроникой, как и положено, она была напичкана под завязку – система навигации, стереосистема, бортовой компьютер. Не машина, а породистая лошадь, объездить которую под силу не каждому водителю. Софару, судя по его довольному и уверенному виду, это удалось – строптивый характер лошадки его скорее привлекал, нежели отпугивал.
– Отличная машина, – не скрывая восхищения, заметил Йенс. В его представлении на таких машинах ездили только популярные музыканты или кинозвезды. А тут майор Стражи. Удивительно!
– Да. Я ее люблю, – с такой нежностью в голосе сказал Софар, будто речь шла о человеке.
– А у меня старенький минивен, – немного стесняясь, сказал Йенс.
– У тебя семья и двое детей – тебе нужно их обеспечивать. А я свободен как ветер и трачу все деньги только на себя, – сложно было не согласиться с этими словами Софара Батолу.
– Сл-л-лушай, Батолу, – заикаясь, начал Йенс. Он всегда очень этого стеснялся, но когда волновался или чувствовал себя неловко, у него непроизвольно начиналось заикание, и капитан ничего не мог с этим поделать. И, как назло, Йенс всегда начинал заикаться тогда, когда меньше всего этого ожидал. С самого детства заикание причиняло ему массу неудобств и переживаний, и чем дальше, тем больше. Йенс всю жизнь мечтал избавиться от этой привычки, но ни дорогостоящие лечения, ни походы к психиатру, ни даже, не поверите, к гипнотизеру, никак не повлияли на его заикание, все, чего удалось добиться – это сделать его чуть меньше.
– Не нервничай, Йенс. Я прочитал в твоем деле, что ты начинаешь заикаться, когда нервничаешь. Но ты не думай, что меня это напрягает – я стараюсь терпимо относиться к людям и их недостаткам, – Софар улыбнулся.
– Черт! – выругался Йенс. Софар в ответ на эту реплику напарника заливисто засмеялся. Было видно, что злость Йенса его забавляет.
– Что ты еще прочитал обо мне? – зло спросил Йенс. Заикание неожиданно прошло, будто злость перерубила канат, который держал его у пристани сознания. «Может, чтобы оно прошло совсем, мне нужно просто почаще злиться?», – спросил он себя, – «Почему я об этом раньше не думал?».
– Все! Ты же теперь мой напарник. Я должен знать о тебе как можно больше.
– Я бы тоже хотел о тебе узнать как можно больше. Ты теперь тоже мой «напарник», – недовольно пробурчал Йенс. Его очень задел тот факт, что кто-то копался в его личном деле, скрупулезно изучая его подноготную. Тем более, если этот «кто-то» – Софар Батолу.
– Я тебе сам расскажу о себе. Вся информация о работниках нашего отдела строго засекречена, – будто бы и сам огорчаясь этому факту, произнес Софар. Он открыл дверь и сел в машину. Йенс последовал его примеру.
– Да, уж, мы в равных условиях, – Йенс был недоволен и обижен. Батолу знает о нем все, а ему останется довольствоваться россказнями, причем, далеко не факт, что правдивыми. «Нужно будет позвонить Жаку – у него сестра работает аналитиком в отделе кадров. Может, она что-нибудь сможет раскопать про этого «секретного сыщика», – быстро пробежала мысль в его голове. Но Йенс не дал ей убежать далеко, он ловко поймал мысль за хвост и тут же заточил ее в темницу свой памяти.
– Что уж поделать, Йенс, работа у нас такая, – отшутился Софар. Он нажал на газ, и машина резво сорвалась с места, подняв клубы пыли. Водил он умело, хоть и чересчур агрессивно – не слишком соблюдал правила движения, постоянно превышая скорость и игнорируя некоторые дорожные знаки. Вот и сейчас Софар быстро разогнался значительно быстрее разрешенных правилами семидесяти километров в час. Йенсу лихачество никогда не нравилось, и потому он не замедлил одернуть майора:
– Ты бы гнал поменьше, Батолу.
– Не волнуйся. «Лакрия» – прекрасная машина. Безопасность на уровне, – задиристо ответил ему Софар. В его глазах засверкал огонек озорного самодовольства. 
– И все-таки мне немного не по себе. Давай чуть помедленнее, – возразил Йенс. Софар на этот раз ничего ему не ответил. Просто пожал плечами и сбросил скорость.
– Спасибо!
– Так давай набросаем план действий на сегодня, – сказал Софар, щелкнув пальцами. Его голос сразу стал по-деловому сосредоточенным.
– Погоди, Батолу, – прервал его Йенс.
– Что?
– Объясни мне, все-таки, зачем я тебе нужен, – Йенс внимательно посмотрел на Софара, с нетерпением ожидая ответа. Вопрос, только что заданный им, не давал ему покоя со вчерашнего вечера. Что бы Йенс ни говорил себе и как не пытался убедить себя в том, что все будет в порядке, его не покидало странное чувство – расследование, которым он будет заниматься, не принесет ему ничего хорошего. Он боялся себе в этом признаться, но неясное предчувствие чего-то страшного и неотвратимого копошилось глубоко внутри, понемногу подтачивая его, словно червячок. Но Йенс, хоть и чувствовал нечто, никак не мог придать этому «нечто» форму осознанного понимания, и все, что ему оставалось – надеяться, что ответы Софара помогут ему это сделать.
– Ты снова за старое! – громко сказал Софар, и сейчас раздражение отчетливо прорвалось сквозь ту маску спокойствия, которая была на нем. Йенс заметил, как Софар сильно сжал руль, лицо майора напряглось, на скулах отчетливо выделись желваки. Но следующие слова он произнес уже спокойно, хотя внутри у него, как показалось Йенсу, кипел настоящий котел страстей. – Смирись, уже наконец, с тем, что мы с тобой будем работать вместе! Да, это проблемы, разъезды, неудобства. Да, вдали от дома и семьи. Да, это не твои прямые обязанности. Но нужно потерпеть! Уверен, за две недели с тобой ничего не случится!
– Хорошо. В чем-то я даже вынужден с т-т-тобой согласиться, хотя, если хорошенько п-п-подумать, то выбора у меня особого и нет, – немного заикаясь, сказал Йенс. «Снова это чертово заикание», – сейчас он жутко злился на себя.
– Я рад, что ты хоть «в чем-то» со мной согласился, – слова «в чем-то» Софар подчеркнул намеренно саркастическим тоном.
– Но ты все же ушел от ответа, – напомнил ему Йенс.
– Ладно. Я отвечу тебе еще раз. Последний, – Софар бросил в сторону Йенса быстрый взгляд, и тот увидел в глазах майора огонь злости. Но, на долю секунды в его глазах промелькнуло и что-то еще, что, как показалось Йенсу, Софар старательно скрывал. Какой-то огонек лукавства пробился сквозь пелену деланного спокойствия и скрытности, предательски зажегся, и тут же погас. Не зря говорят, что глаза – зеркало души; сейчас в глазах своего новоявленного напарника Йенс увидел отблеск странного «нечто», что удивило и испугало его. Капитана с головой захлестнуло жгучее предчувствие чего-то необъяснимого и страшного, того же самого, что вчера не давало ему уснуть всю ночь; от этого предчувствия ему стало очень не по себе.
– Мне кажется, ты что-то скрываешь от меня, – задумчиво сказал Йенс, не отводя взгляда от Софара. У того снова напряглись скулы, а на нахмурившемся лбу появились морщины.
– Эти разговоры, скажу честно, меня очень напрягают. Я мог бы вообще ничего не объяснять тебе, Йенс, воспользовавшись своим служебным положением. Но объясню, не хочу, чтобы у нас были недомолвки, – раздраженно ответил Софар. Йенс промолчал.
– Дело тут непростое, Йенс, оно и понятно, – советуясь словно сам с собой, начал Софар, – но я ничего от тебя не скрываю, зря ты так считаешь! Проблема в том, что я и сам знаю совсем немного. Я никогда не видел ничего подобного тому, что мы увидели вчера на берегу озера, а за годы службы повидал я немало, уж поверь мне на слово. А насчет твоей роли в нашем расследовании, скажу так: мне нужна твоя помощь, и это вовсе не моя прихоть или что-то в этом роде. Не знаю, что ты там себе вбил в голову, но я к тебе отношусь с уважением, для меня ты – напарник.
  Софар отвлекся от дороги и многозначительно посмотрел на Йенса. Тот молчал, чуть прищурив глаза и недовольно поджав губы. А за окном пролетали пейзажи Тирвани, сливаясь в полосу размытых цветов, образов и красок.
– Чтобы раскрыть это дело, мне нужен напарник – я в этом уверен. И в тоже время мне нужен кто-то из местных, кто знает все изнутри, и, в придачу ко всему, толковый парень. Ты оказался в нужном месте в нужное время – поэтому выбор пал на тебя. Не худший выбор, я думаю, – последние слова Софар произнес с улыбкой.
– Время покажет, – уклончиво произнес Йенс, чуть заметно нахмурившись.
– Ладно. Надеюсь, мы раз и навсегда решили этот вопрос, – продолжая улыбаться, сказал Софар. – А теперь давай все же обсудим план действий на сегодня.
– Давай, – согласился Йенс. Дурные мысли неожиданно отступили, слова Софара Батолу рассеяли их, как свет Сиреневой Звезды рассеивает утренний туман. Йенс почувствовал, что его настроение стало куда лучше, пропало и странное предчувствие, и недовольство, и даже тошнота, что не давала покоя с самого утра. Он неожиданно ощутил, что голоден, но Софару сказать об этом не решился, он все еще чувствовал себя в общении с ним немного неловко.
– Итак, что у нас на сегодня? – спрашивая сам себя, начал Софар. И тут же ответил себе. – Вот смотри, что я задумал: посетить родственников убитых, осмотреть еще раз место преступления, потом в офис за твоими бумагами, а вечером заехать в морг, чтобы ознакомиться с результатами вскрытия.
  Йенс промолчал. Все его мысли и чувства, доселе занятые странными предчувствиями и переживаниями, сейчас переключились на тему вкусного и сытного завтрака. Впрочем, капитан был совсем не против такой смены приоритетов, жаль, только что осуществление его новой цели откладывалось на неопределенный срок.
– Ну, что скажешь? – нетерпеливо спросил Софар, на немалой скорости влетая в крутой поворот.
– Я не спец в таких делах, откуда мне знать, – нарочито безразличным тоном ответил ему Йенс. Сейчас он предпочел предаться мечтам о яичнице с луком и копчеными колбасками, нежели забивать себе голову размышлениями об их действиях на сегодняшний день. «Раз Батолу такой крутой сыщик, пусть он всем и занимается. Я простой патрульный. Меня позвали помогать, я буду помогать. И ничего больше!», – твердо сказал он себе.
– Давай оставим безразличие вон у того заброшенного дома, – Софар показал пальцем на хибару, которая пронеслась за его стеклом, – и подойдем к этому расследованию со всей серьезностью и ответственностью.
– Ну, я тебе вроде только помогать должен. Ты сам сказал, что я твой гид, – ехидно усмехнулся Йенс. Нет, все-таки он погорячился, когда решил, что успокоился. Очень погорячился.
– Опять ты за старое. Раз мы работаем вместе – то мы напарники, – заявил Софар, хлопнув рукой по рулю. В эту минуту он производил впечатление человека уверенного в своей правоте окончательно и бесповоротно, – и значит, все дела мы решаем тоже вместе. Мы должны быть одной командой, понимаешь?! – понимал это Йенс или нет, сказать было трудно, так как он хмурился и молчал.
– Только так мы сможем раскрыть это дело, а чем быстрее мы его раскроем, тем быстрее ты станешь свободен от обязательств передо мной и особым отделом. И, как следствие, тем быстрее сможешь вернуться к своей семье и к своим привычным обязанностям. Ты ведь именно этого хочешь? – Софар отвлекся от дороги и вопросительно посмотрел на напарника. Но тот снова промолчал.
– Пойми, мы должны работать в паре – это в твоих же интересах, – голос Софара выдавал его убежденность, которой он, судя по всем, не оставлял надежд заразить и Йенса.
– Ладно. Но у меня, правда, нет опыта в таких делах. Я просто патрульный – мои обычные обязанности намного проще. Я едва ли могу тебе хоть что-то посоветовать, мне остается просто согласиться с твоим планом действий.
– Вот так–то лучше. Главное не безразличие. Это корень всех зол, – негромко произнес Софар. Он что-то беззвучно прошептал одними губами, удовлетворенно кивнул, покрепче сжал руль и еще добавил газу.
– Лучше на пасечников выделить целый день. Иначе мы ничего не успеем, так как ехать до них не близко. И разыскать их не так-то просто, а уж если и разыщешь, то не факт, что они захотят тебе хоть что-то рассказать, – с таким знанием дела сказал Йенс, словно он каждый день только и занимался, что отлавливал и допрашивал пасечников.
– А говоришь, не спец, – восхищение Софара было искренним.
– Да ну, брось, – застеснялся Йенс. Он не видел в своей прошлой реплике чего-нибудь, достойного такого восхищения.
– Хорошо, значит, сделаем, как ты предлагаешь. К родственникам убитых поедем завтра, а оставшееся от разъездов время посвятим тому, чтобы глубже вникнуть в суть дела. Еще раз внимательно изучим все документы, отчеты, записи. А завтра уже как следует поспрашиваем этих пасечников, может, они что интересное расскажут, – Софар сейчас был весьма доволен собой и ходом своих мыслей и не считал нужным это скрывать.
– Вот это едва ли, – пробурчал Йенс. При мысли о пасечниках его снова хватило дурное предчувствие. Капитану не хотелось с ними связываться, и чем больше об этом думал, тем меньше хотелось.
– Хм, интересно, интересно. Вернемся к пасечникам, Йенс? Ты собирался рассказать мне, почему ты, и как выяснилось не только ты, их боишься. Нечто подобное сказал мне и Йокки, только я на эту тему не успел его поподробнее расспросить, – с легкой досадой сказал Софар. За окном пролетели дорожные знаки, так быстро, что Йенс даже не успел их толком разглядеть. Несмотря на его просьбы, Софар все-таки ехал намного быстрее, чем это было разрешено правилами.
– Может, перекусим сначала в каком-нибудь кафе? – предложил Йенс. – Там и поговорим. А то мне на голодный желудок думается не очень.
– Согласен. Не зря я взял тебя в напарники. Толковые идеи предлагаешь, – ответил Софар и засмеялся. Йенс тоже улыбнулся. И понял, что его навязчивые сегодняшние попутчики: дурное предчувствие и отвратительное настроение, оставили его. Оставалось надеяться, что навсегда…

  Сегодня день большой битвы. Битвы, в которой решится судьба шеперсати. Сегодня многие из тех, кто стоит у подножия холма, не доживут до утра. Но, странно, в их глазах не видно печали, а на их лицах не видно даже тени скорби или страха. Да, они знают, что Сарвина-Ти скоро соберет богатый урожай, такой богатый, что сама земля ужаснется от скрежета жерновов смерти – но это не страшит их. Что их смерть по сравнению с той свободой, за которую они будут сражаться? Что может испугать их, если они уже положили свое сердце на Алтарь победы?
  Небо сегодня затянуто пеленой черных туч, которые ветер-пастух гонит на восток. Они закрыли Сиреневую Звезду, которая не желает видеть, как сегодня на земле Омикрона прольется кровь. Реки крови… Скоро они затопят все вокруг, разольются по лугам и долам, по лесам и полянам. Совсем скоро… Но пока сердца стучат в такт, глаза горят ожиданием боя, а решимость крепче стали, из которой сделаны мечи и копья.
  Они стоят единой стеной. Стеной, где каждый людской кирпич крепче гранита. Где в сердцах горит огонь, потушить который не способна даже Хозяйка Смерть.
  На лицах воинов разными цветами сияют Увраши – боевые рисунки, наносимые перед боем. Леопарды, тигры, орлы, лисы и даже совы причудливыми узорами разукрасили мужественные лица. Шеперсати верят, что Увраши призывают с собой дух животного, которое поможет им в бою, защитит от смерти и ран, и поможет одолеть врага.    
  Пусть сегодня все будет именно так…
 
  Внезапно над полем боя раздаются чарующие звуки. Они красивы и безмятежны, и оттого еще более контрастируют с напряженностью момента. Ожидание стало настолько ощутимым, что кажется, достаточно небольшого знака, чтобы две лавины людских тел сошлись в страшном бою, в котором не буду щадить не своих не чужих. А тут, вопреки этому беспощадному ожиданию, раздается мелодия – мягкая, чистая, неторопливая. Что это: странное видение или каприз реальности, немного приоткрывший дверь неизвестного мира? Ни то, ни другое – это играет на своей флейте прач Лоднапе Тимнаке. Из озерного тростника, что растет в тихих заводях, каждый прач делает себе флейту, которая издает звуки, не похожие ни на что в этом мире. И флейта – это все, что ему разрешается носить с собой, потому что все остальное, как верят шеперсати, дает ему Бог. Но двери каждого дома и ворота каждой деревни открыты ему, каждый готов разделить с ним ночлег и трапезу. Кто же он, прач? Прач в переводе с шепаро дословно значит музыкант, но прач – не только музыкант. Он больше, чем музыкант, он больше, чем сказитель, он больше, чем поэт. Он – живая история шеперсати, он сам дух земли, волею Господа принявший форму человека с флейтой. Пока живы шеперсати и жива их культура, будут жить и прачи, каждый из которых несет знамя Истины и Света. Это знамя трепещет уже четыре тысячи лет, ведь каждый прач обязан передать свои знания и мастерство ученику; а тот своему ученику, и так далее, образуя живую цепь передачи, которая неразрывно несет в себе историю древнего народа. Живую историю, которая больше любых слов…
  Лоднапе Тимнаке с чувством играет на флейте свою мелодию, посвященную всем тем, кто сегодня пойдет защищать свою землю. Всем тем, кто видит бездонную синеву неба в последний раз. И каждый, слушая эти грустные и чарующие звуки, смотрит в это синее небо и думает о чем-то своем.
  Лоднапе замолкает и откладывает флейту. Но никто не в силах сказать ни слова, никто не в силах прервать затянувшееся молчание. Кажется, что от этой простой, и в тоже время удивительно величественной музыки, замерло все вокруг: лес, холмы, трава под ногами. Даже само время, и то остановилось, чтобы сполна насладиться небесной красотой, застывшей в звуке озерной флейте.
  Но сегодня возле Кедровых Холмов миг покоя и умиротворения будет так недолог. И вот, прерывая невысказанную красоту молчания, из стройных рядов, стоящих плечом к плечу, выходит вождь. Он разворачивается лицом к воинам, и, подняв руку с зажатым в ней копьем, бьет им об щит в другой руке. Войны отвечают ему тем же, и удары копий, мечей и топоров о щиты сливаются в единый гул. Вождь поднимает руку с копьем и все снова замолкают. Но это уже другое молчание – яростное молчание перед битвой, от которого кровь закипает в жилах. Из уст вождя раздается могучий крик «Шепа импи не ка. Оха!» Под громкий сотнеголосый ответный крик: «Оха!» войны срываются в места. Время ожидания окончено. Началось время битвы. Началось время Истины.
  А седоволосый прач так и сидит в одиночестве на склоне холма, продолжая играть. Его уже никто не слышит, но какое сейчас это имеет значение? Его музыка все так же божественно прекрасна, звуки его флейты все также чаруют и завораживают. Ему некуда спешить… а потому, он еще раз сыграет свою мелодию для тех, кто сегодня в последний раз видит свет Сиреневой Звезды и вдыхает запах родной земли.
  Из его глаз крупными каплями катятся слезы, стекая по щекам и неслышно падая в траву.
 
  В кафе «Придорожный Леопард» было полно народу. «Интересно кому могло придти в голову так назвать кафе – «Придорожный Леопард»? И откуда в нем столько посетителей в столь ранний час?», – мучился Йенс, пытаясь найти свободное место. Его нашел Софар. В самом углу, прямо возле кухни. На невысоком столике из дерева было немало крошек и жирных пятен, разбросанных крапинками на видавшей виды скатерти. «Видимо, персонал к своей работе относился не слишком-то добросовестно», – недовольно подумал Йенс. Из кухни доносились истошные крики и запах подгоревшего масла.
– Обстановочка что надо, – мрачно заметил Йенс. В данный момент ему хотелось встать и уйти. Пропал даже его аппетит, на который, как ему казалось еще несколько минут назад, не способно повлиять ничто на свете.
– Ничего, мы не на курорте, – сказал Софар. Майор, как ни в чем не бывало, вальяжно расположился на алюминиевом стуле, с подозрительно кривыми ножками. Как догадался Йенс, у стула была непростая, но богатая на приключения жизнь. – Оп-па. Каламбурчик вышел. Мы ведь на самом настоящем курорте.
– Когда постоянно работаешь, этого и не замечаешь, – возразил Йенс.
– Возможно. Но я замечаю, как у вас красиво. Природа просто изумительная… А какой воздух! Чистый и свежий, прозрачный, как родник. В крупных городах воздух другой. И небо другое. Даже звезды, и те другие, – восторгался Софар.
– Я об этом редко задумываюсь. Но мне здесь нравится. Это ведь моя родина, – задумчиво сказал Йенс.
– Я голоден как волк. Эй, официант, ну-ка обслужи вояк! – закричал Софар на все кафе, ведь по закону всех представителей официальных служб Империи положено было обслуживать вне очереди. Йенс всегда стеснялся пользоваться этим правом, предпочитая не выделяться и быть наравне с остальными. Он был твердо уверен, что все граждане Империи имеют равные права, вне зависимости от места службы или работы, а потому пользоваться своими служебными привилегиями, пусть и заслуженными, не совсем корректно. А вот Софар Батолу, похоже, считал по-другому. Он еще раз закричал, что пора бы уже и покормить стражников, которые, героически защищая граждан Империи и туристов, ужасно проголодались. Йенсу стало жутко неловко, от такой вызывающей бестактности напарника.
– Слушаю, – выпалил паренек, мигом подлетевший к ним. Он выглядел лет на шестнадцать, не больше. «Тоже мне официант. Он ведь совсем еще ребенок», – удивленно подметил про себя Йенс. Белый фартук горе-официанта был заляпан жиром и следами соусов различного цвета, образуя некое подобие гастрономической палитры, а глаза были удивленные и испуганные одновременно. У него был вид человека, которому поручили двадцать дел сразу, и он пока представления не имеет, за какое же из них ему следует браться в первую очередь.
– Чем у вас тут кормят? – строго спросил Софар.
– Едой, – смешался паренек. Крики Софара, о том, что «каждый офицер должен быть сыт» и что «люди Империю защищают, а все еще голодные сидят» сильно подействовали на его неокрепшую психику.
– Ну, надо надеяться что едой, а не помоями, – так возмущенно сказал Софар, словно не сомневался, что официант и впрямь собирался принести ему помои вместо еды. И тут же добавил. – Принеси двум офицерам по достойному завтраку. Да, побыстрее. Мне чай без сахара. А тебе что, Йенс?
– Минеральной воды, – с улыбкой ответил Йенс. Ему стало жаль этого паренька-официанта, на вид еще совсем мальчишку. Капитан и сам работал с младых ногтей, и на собственном опыте знал, как это непросто – заработать хоть один империт. «Не грусти, парень, все будет отлично», – мысленно поддержал его Йенс, надеясь, что эта поддержка хоть как-то ему поможет.

  «Достойный завтрак», который запросил Софар, Йенс съел с немалым трудом, несмотря на голод. Готовили в «Придорожном Леопарде», мягко говоря, неважно. Софар же с аппетитом съел все до последней крошки. Йенс почему-то представлял, что майор должен был брезгливо отодвинуть тарелку, и, попивая чай маленькими глоточками, с нескрываемым презрением смотреть на остальных посетителей, которые все же решились притронуться к еде. Но он снова ошибся – майор оказался вовсе не брезгливым неженкой. Йенс неожиданно вспомнил, что однажды он уже счел Софара мягкотелым щеголем и франтом… А потом, на берегу озера, тот спокойно рассматривал расчлененные трупы, в то время пока он сам, Жак и Йокки стояли в стороне, с трудом сдерживая отвращение и ужас, и думая лишь об одном – как бы скорее уйти оттуда и забыть все, как страшный сон. Так кто из них тогда был «брезгливым неженкой»? Софар своими словами и действиями разбивал стереотипы Йенса, с легкостью совмещая в себе и своей манере поведения, противоречивые и, на первый взгляд кажущиеся вообще несовместимыми вещи.
– Я кармелит, – неожиданно сказал Софар, положив в пустую тарелку вилку и нож, и взяв руку чашку с чаем.
– Я знаю. Ты уже говорил, – с недоумением пробормотал Йенс. Он не понял, к чему Софар сейчас это сказал. Йенс уже заметил, что его новый напарник иногда вел беседу в лишь одному ему известных плоскостях, так что собеседникам было очень непросто его понять.
– Кармелиты некогда не делят еду на «хорошую» и «плохую». Все, что дал Бог – съешь и поблагодари. Если, конечно, не отравлено или не испорчено, – Софар попытался объяснить ход своих мыслей.
– Не знал. Про кармелитов вообще знаю мало, – честно сказал Йенс. А если уж честно-честно, то он не знал про кармелитов вообще ничего.
– Развею твое неведение по дороге. Будешь знать про кармелитов столько же, сколько и я. Ну, может, чуть меньше, – улыбнулся Софар.
– Я, наверное, столько не запомню, – возразил Йенс. Знать про кармелитов столько же, сколько Софар Батолу, ему совсем не хотелось.
– Запомнишь. Но это было отступление. А сейчас пора вернуться к нашему серьезному разговору, – сказал Софар, и с его лица мгновенно пропала улыбка. Как будто до этого он просто нарисовал ее на своем лице, а сейчас одним движением мгновенно стер. Это выглядело так неестественно, и даже немного пугающе, что Йенса слегка передернуло. «Непонятный человек этот Батолу, что ни говори. Кто же он на самом деле? Бесстрашный сыщик-франт из Империона или загадочный сектант-кармелит, сквозь непроницаемую завесу глаз которого иногда пробиваются искры лукавства и какой-то нечеловеческой расчетливости? Тот ли он, за кого себя выдает? Он расследует это дело или он просто играет с капитаном Винегаром в свою, совершенно непонятную тому игру?», – вопросы в голове Йенса неслись один быстрее другого. Впрочем, едва ли сейчас возможно было ответить хоть на один из них, не говоря уже про то, чтобы добиться ясности. «Нужно будет обдумать все хорошенько, как только выпадет пара свободных часов. А пока с Батолу надо быть настороже, как бы он не пытался расположить к себе», – решил для себя Йенс.
– О пасечниках? – уточнил он, взял зубочистку и начал ковыряться в зубах.
– Конечно! – воскликнул Софар. В его голосе прозвучало столько восторга, словно об этом разговоре он мечтал всю жизнь. И сейчас, после стольких лет мучительного ожидания, в этом грязном и шумном кафе его мечта близка к осуществлению…
– Тут слишком шумно, – попытался придумать очередную отговорку Йенс. Все, что ему  хотелось в данную минуту – отложить разговор. Хоть на день, хоть на час, хоть даже на пять минут. Неважно на сколько, но отложить.
– Ничего, так даже лучше, – парировал Софар, всем своим видом давая понять, что никакие ухищрения в этот раз не пройдут. – В таком шуме и суете никому до нас нет дела.
– Хорошо. Кстати сами пасечники не любят это слово, предпочитая называть друг друга «братьями». А официально они зовутся теосветами, – начал Йенс. Он уже понял, что в этот раз отвертеться не удастся, и сейчас лихорадочно думал о том, с чего бы начать эту непростую беседу. А зубочистка, которую капитан крутил между пальцев, исполняла роль волшебной палочки, помогающей вызывать умные мысли.
– Ты читал о них? – спросил Йенс. Он не придумал ничего лучшего, чтобы начать разговор с этого довольно банального вопроса. Волшебная палочка-зубочистка, по всей видимости, оказалась бракованной.
– Да. Энциклопедические данные, которые я вчера почерпнул из Сети: Теосветия, Святой Девиан, террикс «Новая Земля» на территории бывшей резервации Пронгош-Ши, три крупных и семь небольших поселений, центральным из которых, считается Спаселик. Своя религия, свое мировоззрение, общинное социальное устройство, – заученно произнес Софар. У него была феноменальная память, отличавшая его еще с младшей школы.
– Значит, ты уже их себе представляешь, – с надеждой на то, что этот разговор будет короче, чем он его себе вообразил, сказал Йенс.
– Смутно, если честно, – Софар поставил на стол чашку пустую чашку из-под чая и сложил ладони. Хотя голос майора прозвучал очень убедительно, Йенс сейчас ни на грамм не поверил его словам. Он почему-то был твердо уверен, что Софар прочел вчера не только коротенькую статью про теосветов-пасечников, и знает значительно больше, нежели говорит.
– Ты ведь сам кармелит, – с некоторым непониманием обронил Йенс. В его представлении все религиозные общества, братства и секты мало чем отличались друг от друга.
– Мы не уходим из городов, чтобы жить отдельно от других людей. Да, у нас своя религия, но вот все остальное мы принимаем из этого мира, – Софар показал руками в стороны, – который считаем совсем неплохим. Мы ищем Бога в себе, а не ищем причины, чтобы искать Его вовне. Мы ищем возможности, чтобы выражать свою любовь к миру, а не наоборот. Для счастливой жизни нам вовсе не нужно уезжать за семьдесят семь стран на какое-то озеро и там отгораживаться от всех, – терпеливо, но в тоже время с железной убежденностью в правоте своих слов, разъяснил ему Софар.
– Именно. Отгораживаться! – просиял Йенс, будто слово «отгораживаться» абсолютно все объясняло и больше ничего не требовалось к нему добавлять.
– Объясни, – Софар с интересом отреагировал на последнюю реплику Йенса.
– В последнее время благополучие пасечников сильно выросло. Дела идут в гору, бизнес развивается, прибыли все больше… – издалека начал Йенс. – Такое положение дел дает большое преимущество – можно почти не зависеть от окружающего мира. Можно никого не пускать к себе, а в своем маленьком мирке делать все, что хочется. А тем, кто пытается сунуть нос в этот «мирок», тут же давать по носу, – Йенс довольно живописно объяснил Софару свое понимание значения слова «отгораживаться» в его теосветовском приложении.
– Можно построить такую высокую стену, что за ней ничего не будет видно. Создать свои порядки, свои традиции, свои законы. «Государство в государстве», – Софар задумчиво процитировал слова одного из известных имперских философов.
– Ты быстро схватываешь, Батолу, – восхищенно сказал Йенс и поднял два пальца вверх, что означало крайнюю степень одобрения.
– Схватывал бы я медленно, не работал бы следователем в «особке», – с гордостью ответил ему Софар. Сейчас он светился от осознания собственной значимости и важности. Показалось, еще чуть-чуть, и новая звезда засияет в небе Тирвани.
– Думаю, ты понимаешь: если пасечники создали свой мирок, который они бережно охраняют от посторонних, им вряд ли понравиться, когда кто-то пытается проникнуть в его пределы. Всем, кто пытается узнать хоть какую-то правду об этом «мирке», они не слишком-то рады, – уже начиная заметно нервничать, сказал Йенс.
– Но если совершается такое преступление, как то, что мы сейчас расследуем, то они все равно вынуждены будут контактировать с официальными властями, – возразил ему Софар.
– Ты не совсем верно все понял, – Йенс задумчиво покачал головой. – Пасечники и так контактируют, даже, более того, всеми способами пытаются показать свою открытость для остального мира. Но это напускное! Едва кто-то пытается по-настоящему вникнуть в их дела, как братья сразу ощетиниваются, словно ежи. В лицо они будут тебе улыбаться, демонстрировать участие и помощь, но за спиной будут всячески мешать, пакостить, вставлять палки в колеса и не успокоятся, пока не добьются своего. Поверь, хоть они и строят из себя святош, методы которыми они пользуются, достойны Темных времен, – сейчас лицо Йенса исказила ненависть.
– Вот, значит, как…
– Именно так, Батолу. И этой информации ты не подчеркнешь ни из одного официального источника, уж поверь. Братья-пасечники никогда не идут на открытый конфликт, скорее даже наоборот. Что ты, какие конфликты? – Йенс саркастически улыбнулся.– На людях они будут необычайно вежливы и обходительны. Они очень заинтересованы в создании такого «милого» образа и стараются поддерживать его всеми силами. Потому что именно о таком их образе и будут говорить все официальные средства массовой информации: газеты, телевидение, Сеть. И именно такой образ и будет привлекать новых членов в их братство.
– Ты считаешь, что этот образ – целиком показной, а на деле пасечники вовсе не такие? Что все, о чем они говорят – профанация?
– Да что тут считать?! Я работаю в дистрикте уже почти двадцать лет и знаю, как обстоят дела на самом деле. Пасечники создали очень красивое представление о своей религии и своей жизни, но с тем, что оно таково на самом деле, согласны далеко не все.
– Ты, как вижу среди тех… – скривил улыбку Софар. Но закончить свою мысль не успел, потому что Йенс перебил его, заканчивая свою.
– А с теми, кто хочет рассказать людям правду, или хотя бы докопаться до нее самому, пасечники не церемонятся. Они надежно оберегают репутацию своего братства и свою «независимость». И ради этого они готовы на любое преступление! – Йенс сейчас сам слегка напоминал фанатика, готового на все ради отстаивания собственной правоты.
– Так вот почему все не хотят с ними связываться, – удрученно сказал Софар. А про себя подумал, что спорный взгляд Йенса Винегара на братство Теосветии вполне может быть связан с завистью, неприязнью, или, как это часто бывает в таких случаях, невежеством. Кармелитов многие тоже не слишком-то жаловали, и в большинстве своем совершенно беспочвенно. Софар на своей шкуре знал, каково это – быть немного не таким как все, и лишь за это «немного», за эту толику непохожести, пить до дна чашу чужого непонимания и ненависти. Майор мог бы многое сказать Йенсу. Мог бы процитировать так любимого им Святого Нафилима: «Лишь тот, кто видит в каждом народе и каждой культуре одно из отражений мира, Бога и гармонии – по-настоящему мудр. Мудрый видит, что мир един, и что каждый народ и каждый человек – частица этого мира, прекрасного в своей полноте. А тот, кто видит лишь различия – видит частности, не замечая целого. Он живет этим заблуждением, ненавидя, презирая и осуждая, и наносит вред своей душе, упорствуя в невежестве и гордости». Мог бы, да не стал… Сейчас Софар всем своим видом решил показать, что согласен с точкой зрения Йенса, чтобы не провоцировать конфликт.
– В наших отделениях Стражи лежит немало дел на пасечников. Но за них никто не берется. А знаешь почему? – капитан прищурился. – А потому, что начальство всячески пытается решить их полюбовно или просто замять. Все знают, что браться за эти дела – бесполезная трата времени и сил, – голос Йенса выражал полную беспомощность.
– А как же справедливость? А как же законы Империи? – с удивлением воскликнул Софар. Когда было нужно, он мог быть прекрасным актером, вот и сейчас его наигранное удивление едва ли кто бы отличил от настоящего. «По тебе сцена плачет, Софар Батолу. Почему ты выбрал Академию Стражников, а не Академию Искусств?» – сказал ему однажды человек, мнение которого майор очень уважал.
– Справедливость – удел одиночек. Начальство положило на всю справедливость. Сам будто не знаешь, – грустно ответил Йенс
– Знаю, – горько сказал Софар, и на его лице отобразилась смертная тоска. Сейчас ему не потребовалось ни капли актерского таланта – тоска была искренней. В этом вопросе он был согласен с Йенсом на все сто.
– Братья-пасечники с одной стороны формируют имидж трудолюбивых и успешных людей, которые безраздельно счастливы сами и с радостью помогут другим найти свое счастье. А с другой стороны, методы, которыми они прививают счастье членам своей общины, в последнее время не нравятся слишком многим, – после этих слов Йенс стал похож на строгого прокурора, безапелляционно выносящего обвинительный приговор.
– Порочный круг, в общем, – подытожил Софар. На словах он согласился с напарником, но его глаза сейчас так и говорили: «Что ты знаешь о счастье, Йенс Винегар, чтобы обвинять других в том, что они ищут его своим способом? Кто ты такой, что вправе решать: чужие пути кривы, а твой путь – прям?».
– Наверное. И желающих соваться в этот круг немного. Потеряешь время, нервы и силы, а что в итоге? Все равно ничего не раскроешь, а даже если даже и раскроешь – начальство всеми силами спрячет правду. А тебя задвинет куда-нибудь подальше, допустим в далекий захолустный городок, где ты своим ненужным рвением не будешь мозолить этому самому начальству глаза, – Йенс был вне себя от злости. Весь этот «сучий» порядок, о котором он только что говорил, вызывал у него жгучее неприятие, даже ненависть.
– Придет время, и этот порочный круг будет разорван, – уверенно заявил Софар. Может, он и не поддерживал Йенса во многих его взглядах, а в некоторых был даже скорее его антагонистом, но сейчас он ощутил, что они с напарником понимают друг друга.
– Возможно. Но я бы не хотел быть тем, кто будет его разрывать. Многие платят за свой героизм слишком высокую цену,  – так громко воскликнул Йенс, что многие люди за соседними столиками недовольно оглянулись.
– Так было всегда, Йенс. Но без героев этот мир был бы слишком циничен и черств. Про кого люди сочиняли бы песни и стихи, на кого они стремились бы быть похожи, если не на героев? На трусов и слабаков, на предателей и глупцов? Людям всегда будут нужны герои: храбрые, благородные, умные, и, не в последнюю очередь, как пример для подражания. В мире всегда останется место подвигу и людям, которые его совершают – героям! – с необычайным пафосом произнес Софар. В эту минуту он чем-то напоминал барда, рассказывающего древние легенды о героях далекого прошлого, которым были неведомы страх, сомнения и слабости, и каковых в наше время уже и не осталось вовсе.
– Это всего лишь красивые слова, – возразил Йенс таким тоном, словно за эти слова он готов был возненавидеть Софара Батолу до конца жизни. – Мой друг, Рой, расследовал случай нарушения гражданских прав в общине поселения Прощеник. Он хотел найти справедливость. Он решил не отступать и не стал идти на компромисс. И что, он стал героем? Стал примером для подражания, как ты только что сказал? Его нашли в озере Нерепсат с пятью пулями в груди – вот и весь подвиг! Про жизнь Роя Эксли не сочинят песни, поэты не посвятят ему стихи, а дети из школ не оставят цветы на его могиле. Это так красиво звучит: героизм, справедливость, самопожертвование, но лишь тогда, когда смотришь со стороны, – Йенс с большим трудом сдерживал слезы, он чувствовал, как в горле встал ком, а глубоко внутри душу стачивают непонимание и обида.
– Вот как. Я и не знал. Сочувствую, – негромко сказал Софар, опустив глаза. Что сейчас  еще можно было добавить, кроме этого стыдливого молчания?
– Убийство так и не раскрыли, хотя, кто бы в этом сомневался, – процедил сквозь зубы Йенс, обреченно махнув рукой. – Поменяли формулировку «убийство» на «несчастный случай» и быстро закрыли дело. Наверное, Рой сам пристрелил себя, а потом прыгнул в озеро. Вот так умирают герои, Батолу. Настоящие герои! И никому до этого нет никакого дела! – прошло уже целых пять лет, но этот рубец на сердце Йенса так и не зажил. И вряд ли заживет. Говорят: время лечит, но не все, что говорят – правда.
– Теперь ясно, почему ты так не хочешь с ними связываться! Но не волнуйся, мы будем очень осторожны. Геройствовать не будем, – попытался успокоить капитана Софар. Но, судя по печальному лицу Йенса, попытка оказалась неудачной.
– Я тебе сказал все, что знаю. Больше мне нечего добавить. Пошли к машине, – после этих слов произнесенных усталым, даже обреченным тоном, Йенс демонстративно встал из-за столика и направился к двери.
– Хорошо, – сказал Софар. Он тоже встал, пожал плечами и поспешил за напарником.

  После не лучшего завтрака и не самого простого разговора в кафе «Придорожный Леопард» они с новыми силами взялись за дела. Правда, «новые силы» приложить пока было особенно-то не к чему – стражники просто ехали в морг небольшого городка Пирви. При одной мысли о том, что он снова увидит эти разрубленные на куски тела, Йенсу стало дурно. Чтобы отогнать тяжелые мысли, он стал смотреть за окно, но там как назло не было ничего интересного, кроме привычных, и за долгие годы уже порядком надоевших Йенсу, пейзажей. Софар же, наоборот, смотрел на буйство местной зелени и природную красоту с плохо скрываемым восхищением. Вот, что значит дитя мегаполиса – и воздух, и зелень, и небо: все кажется удивительно красивым, когда приезжаешь на Нерепсат в первый раз.
– Йенс? – громко спросил Софар.
– Да? – очнулся Йенс. Он сам не заметил, как задремал, пролетающие за окном красоты природного заповедника быстро его убаюкали. Он потер глаза руками и потряс головой, чтобы отогнать сон.
– А-а-а, ты уснул. Ну, спи, если хочешь, – протянул Софар.
– Нет, я просто задремал немного. Но больше не хочу, – сказал Йенс, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно более бодро и уверенно. На самом деле он еще как хотел, но показывать свою слабость при Софаре не собирался.
– Хочешь, расскажу тебе про свое детство? – неожиданно спросил Софар. Йенс слегка опешил от такого вопроса напарника. Он еще до конца не проснулся и некоторое время приходил в себя, думая, что же ответить.
– Почему бы и нет. Рассказывай, Батолу, – Йенс зевнул, нехотя закрыл рот рукой и приготовился внимать воспоминаниям Софара. Он резонно решил, что лучше узнать Софара Батолу ему совсем не помешает, ведь если подумать, он практически ничего не знал про майора «особого отдела». «Поэтому я буду поменьше говорить и побольше слушать», – решил про себя Йенс.
– Ну, тогда начинаю, – сказал Софар. И замолчал на несколько минут, то ли старательно вспоминая свое детство, то ли решая, с чего же лучше начать свое повествование. Йенса снова начало клонить в сон, но, к счастью, бодрый голос Софара вернул его в реальность.
– Помню забавный случай, – Софар неожиданно засмеялся. И тут же начал рассказывать, как он учился кататься на велосипеде. Пока они час с небольшим ехали до Пирви, Софар ни на секунду не умолк. Он оказался прекрасным рассказчиком. Сон как рукой сняло, и Йенс с огромным удовольствием слушал истории майора, сдобренные  изрядной толикой живого искреннего юмора. Софар рассказал напарнику про свои детство, отрочество и юность, проведенные в одном из спальных районов Империона, не скупясь на детали и подробности. Он уже начал было рассказывать про поступление в высшую Академию Стражи, как они… въехали в Пирви. Дорога пролетела незаметно, до старенького морга, в котором их ждали патологоанатомы, оставалось не более пяти минут.

  Они подъехали к моргу и Софар лихо припарковался на стоянке. Он заглушил двигатель и закурил. Йенс открыл окно и… неожиданно поймал себя на мысли, что уже почти не злится на напарника и больше не ропщет на судьбу. Софар Батолу оказался вовсе уж не таким снобом и хвастуном, как Йенс представлял его себе еще несколько часов назад. И вовсе не заносчивым и самоуверенным выскочкой, который мнит себя умнее всех, как опять же думал о нем Йенс еще вчера. Он оказался вполне неплохим парнем, отличным рассказчиком, и, как показалось Йенсу, честным и искренним человеком. Йенс ожидал от Батолу и всего этого дела намного худшего, но сейчас ему начало казаться, что все совсем не так уж и плохо. Вернее, все совсем даже неплохо… Кто знает, может, основные проблемы и сложности, его еще ждали впереди, но пока Йенс решил не забивать голову плохими мыслями и не накручивать себя. «Пусть все будет, как будет», – решил про себя капитан, выходя из «Лакрии» Софара. – «Раз уж судьба столь странным образом свела меня с майором «особки», и ничего нельзя изменить, попробую с этим смириться. Нужно попытаться найти в этой ситуации положительные моменты». Он аккуратно закрыл дверь машины и улыбнулся. Ему стало легче.
– Вперед! – крикнул ему Софар. Он махнул рукой в сторону морга, словно полководец жестом отправляющий свои войска в гущу сражения. – Нас ждет много работы!
– Вперед, – согласился Йенс и одобрительно присвистнул. Бодрый голос Софара словно зарядил бодростью и его самого тоже. Он почувствовал прилив сил и неуемное желание работать.
  В небе не было ни облачка. Было еще далеко до полудня, но Сиреневая Звезда уже припекала вовсю.
– Сегодня день будет жарким. Как в прямом, так и в переносном смысле слова, – задумчиво произнес Йенс. Софар кивнул в знак согласия.

  Профессор Маккормик вышел к доске и громко произнес
– А теперь с докладом по истории развития религии и мифологии выступит Лиза Симонс. Уважаемые студенты, послушайте ее доклад, – он внимательно оглядел собравшихся в аудитории.
– На какую тему ты подготовила доклад, Лиза? – спросил профессор.
– На тему: мифология шеперсати. Легенды о Гантраппах, – негромко ответила Лиза. Она была очень стеснительной девушкой и любое выступление перед аудиторией давалось ей непросто.
– О, какая непростая тема! – воскликнул профессор. – Давайте внимательно послушаем. Уверен, вам всем будет очень интересно об этом узнать.
  Профессор предпочел умолчать о том, что это будет интересно и ему самому. Джереми Маккормик был заслуженным преподавателем Имперского университета Шавнипирьи, действующим членом Имперской Академии Наук, и, даже обладателем гранта Имперской Канцелярии, что, вне всякого сомнения, было очень почетно. Но, как ни стыдно ему было себе в этом признаваться, и его, весьма обширные знания, были неполны. Мифология шеперсати была одним из белых пятен, коварно затаившихся в географии познаний профессора истории и философии, а потому, он с интересом приготовился  выслушать доклад Лизы Симонс. Ведь, что ни говори, а учиться никогда не поздно…
  Лиза, немного смущаясь, достала из папки листы, сшитые степлером, поправила очки и начала негромко читать:
  Сегодня я расскажу вам о легендах Шепету, религии народа шеперсати, живущего на берегах озера Нерепсат, в провинции Тирвани. Но для начала небольшое вступление. В религии Шепету считается, что каждый ее последователь, называемый шепетаром, должен главным делом своей жизни сделать стремление к Богу и воспитание своей души. Именно с такой точки зрения оценивается вся прожитая человеком жизнь, и даже его жизнь после смерти. Попробую пояснить это утверждение на некоторых примерах из мифологии.
  Большим уважением среди шепетаров всегда пользовались воины и охотники. Война и охота у шеперсати с древних времен считались естественными и почетными занятиями мужчины, которые подчеркивали их мужское начало. Однако каждый воин или охотник, помимо усердия, доблести и мастерства, должен был также свято чтить обычаи своего народа, дух предков и «всем сердцем стремиться к Господу», как сказано в книге Парон-Ша. Если охотник или воин был храбр, удачлив и силен, но душа его была очернена пятнами ненависти, злобы, зависти или тщеславия, то даже все его подвиги и успехи не могли оправдать душу после смерти. Лишь искреннее служение Богу, которого шепетары называют Шепа, вкупе с мастерством, старанием и преданностью своему делу, как считается, помогает человеку прожить достойную жизнь и спасти свою душу. Всякого, кто всю свою жизнь с искренней верой и любовью служил Богу, уважал обычаи предков и родной земли, после смерти ждало освобождение от уз плена Анывеела, колеса жизни и смерти, «колеса перерождения». Это касалось каждого шепетара, но воинов и охотников это касалось в большей степени, чем остальных. И вот почему.
  Шепетары верили, что когда охотники или воины достигали при жизни высочайших высот мастерства и преданности своему делу, тогда после смерти они могли рассчитывать не только на освобождение души, но и на ее перерождение. Но это было не перерождение души в другое тело, как это происходило с обычными людьми, это было перерождение самой души в особую «сумеречную» сущность. Однако для такого перерождения, помимо достижения мастерства в своем деле, нужно было выполнение ряда весьма сложных условий, главным из которых были сильная вера и долгое служение Шепа. Каждый воин шеперсати мечтал при жизни именоваться великим воином, или Гандра-О, «воплощением духа войны», а каждый охотник мечтал при жизни именоваться великим охотником, или Гандра-Е, «воплощением духа охоты». Но еще больше каждый охотник и воин мечтал после смерти стать вечным служителем Бога. Немногим даже из самых великих воинов и охотников, как считали шеперсати, была уготована такая честь. Честь стать Гандаппами, или сумеречными войнами.
  Для того, чтобы надеяться на перевоплощение души в Гандраппа, каждый воин или охотник, как я уже говорила, должен быть выполнить целый ряд довольно сложных условий. Думаю, будет интересно, если я их перечислю, хотя бы и в кратком варианте. Первое и самое главное, как я уже сказала выше – он должен при жизни являть собой большого мастера своего дела и получить от соплеменников звание Гандра-О или Гандра-Е. Второе – верховным шаманом воин или охотник должен быть назван Ваптери-Ча, что в переводе с шепаро значит «достойный». Таким образом, шаман нарекал его достойным права на перерождение, что давало воину или охотнику допуск к посвящениям, которые Ваптери-Ча мог пройти в дальнейшем.
  Ваптери-Ча, которого шаман посчитал достойным перерождения, с момента посвящения начинал жизнь, исполненную нового духовного смысла. Он должен был хранить душу и тело в чистоте, он должен был наполнять сердце верой и любовью, принимать участие во всех обрядах Шепету, и, конечно же, помогать людям. При достижении пятидесяти лет Ваптери-Ча начинал подвиг усиленной молитвы и воздержания, при достижении пятидесяти пяти лет, он должен был оставить семью и дом и уйти в лес, где жить в полной аскезе и одиночестве, чтобы в непрестанном подвиге отдавать всего себя служению Богу. Перед уходом в лес, где охотник или воин доживал свои дни, верховный шаман проводил обряд Ухва-Нко или «сумеречного посвящения» и нарекал посвященного Гонрапне, то есть «освобожденный». Затем шаман освобождал Гонрапне от всех обязательств перед семьей, родственниками и народом, очищал его душу огнем и водой и давал ему новое имя, в знак того, что теперь Гонрапне служит только Господу и уже не принадлежит миру людей. После Тараман-Цаи, «последнего посвящения», Гонрапне должен был жить в шалаше, пищу себе добывать только собирательством и охотой, а все болезни и тяготы переносить со стойкостью и смирением. Всю добычу, полученную на охоте (войны тоже были хорошими охотниками, а поэтому, когда жили в лесу, тоже охотились) отшельник должен был отдавать людям своей деревни, за исключением минимума, который он имел право оставить себе на пропитание. После Тараман-Цаи человек уже не мог вернуться в деревню, и должен был терпеливо сносить все лишения, которые выпадут на его долю. Все свободное от охоты и других дел время, Гонрапне должен был проводить в молитве и «хранении сердца в Любви и терпении», как сказано в той же книге Парон-Ша. 
  Однако, даже при неукоснительном выполнении всех этих непростых условий и обетов решающая роль в определении души на путь служения в сумеречном воинстве отводилась Богу. Вот, что по этому поводу написано в книге Мапно-ги О-на Ё-на, что в переводе с шепаро значит «Путь воина и охотника»: «Великие подвиги совершал я, сокрушая врагов своих и защищая землю свою, а затем десять лет служил Шепа, усмиряя сознание и тело. И очистил я душу мою, и стала она чище воды горного родника. И разжег я в ней Любовь к Богу, так, что горела она ярче Сиреневой Звезды. И выбелил я сердце свое, так, что стало оно чище снега. Но пришел мой черед оставить плен своего тела, и взошел я на небо… И, увидел там Господа Шепа, сияющего во всей силе и великолепии, и закричал Ему: «Позволь мне служить Тебе здесь, так же, как я служил Тебе и на земле Омикрона. Позволь мне стать Гандраппом и вовеки хранить справедливость Твою и нести людям правду Твою». Но Господь призрел меня перед очами Своими и ответил мне: «Лишь Я один знаю, кому и где служить, лишь в Моей власти определить путь каждого, в жизни или после смерти. Ты верно служил Мне и твоя душа горит любовью ко Мне – это и есть самая великая награда из тех, что можно получить во всех проявленных и непроявленных мирах, что Я создал. Твое счастье безмерно, потому что эта награда навеки твоя. Но Я решил, что тебе не быть Гандраппом, и таково Мое решение до скончания веков». И понял я силу слов Господа и склонил голову в немом восхищении перед Его величием и славой. И увидел я в своей душе ту награду, о которой сказал мне Бог и от великой радости запел я песнями, равных которым не было, и не будет на земле».
  Как можно было понять из этого отрывка, по представлению шепетаров Бог Шепа сам выбирает тех, кто достоин служить ему в новом обличье. Сумеречные воины – это как бы особый класс существ: не люди, не животные, но в тоже время и не духи, срединное звено между существами видимых и невидимых миров. Местом постоянного обитания всех Гандраппов служит центр Вселенной, некий невидимый «мир», где они охраняют души умерших праведников от Сарвина-Ти, Хозяйки Смерти и других темных сил, которые стремятся унести души в низшие миры страданий и мучений. Армия сумеречных воинов под предводительством двенадцати великих Гандраппов не позволяет не одной душе, верно служившей Господу, попасть в цепкие руки Сарвина-Ти. Однако необходимо отметить, что из двенадцати великих Гандраппов, четверо наделены наибольшей силой.
  Первый великий Гандрапп – это Цуапри, что в переводе с шепаро значит «ярость», олицетворяющий собой ярость Бога, которую Он обрушивает на всех грешников. Цуапри по легенде владеет Ндлорапцу – огненным мечом, который пламенеет огнем праведного суда Господня. Цуапри, спускаясь в проявленные миры, разит этим мечом всех тех, кто, по мнению шеперсати, своими действиями грешит против Любви к Богу.
  Второй: Гилин – что в переводе с Шепаро значит «страх». Он олицетворяет собой страх, который Шепа внушает всем существам Вселенной, не исполняющим Его заветы. Шепету утверждает, что люди, исповедующие другие религии, могут спастись, если они любили Бога, держали сердце чистым и соблюдали заповеди своей религии. Конечно, их награда после смерти будет меньше, чем праведным последователям Шепету, но гнева Господа они избегнут.
  Третьим Гандраппом является Ергили – что значит мучения, те мучения, которые души грешников буду испытывать после смерти, если не обратят свой взор к Творцу и не будут до конца жизни верно следовать Его слову. Ергили обитает только в невидимых мирах бестелесных существ и отвечает за перерождения душ.
  Но главным и наиболее почитаемым среди всех Гандраппов является глава сумеречного воинства – великий Гандрапп Манкилу, что в дословном переводе означает Сияющая Душа. Манкилу олицетворяет собой любовь к Богу, которая подобно свету сияет в душе каждого истинного верующего. Легенды шеперсати говорят о Манкилу, как об особом существе, созданным Господом отдельно от других Гандраппов, как о неком изначальном «ангеле», хранителе вечных тайн души и Вселенной, а также проводнике идей Бога всем живым существам.
  Манкилу является владыкой сумеречного воинства, которое охраняет все видимые и невидимые миры, созданные Богом, или, как часто говорят шепетары, проявленное и непроявленное. Следует сказать про одну из интересных особенностей Гандраппов, которая и послужила основой для большинства мифов и сказаний про них – иногда, правда, очень нечасто, по велению Бога, сумеречные воины спускаются в видимые миры, в том числе и на Омикрон. Но заставить их сделать это могут только особые поручения Шепа: восстановление справедливости, передача важной информации или наказание грешников. Гандраппы по сути своей являются созданиями, не принадлежащими ни миру существ, ни миру духов, и именно потому они, по представлению шеперсати, обитают вне пространства и времени, в центре Вселенной, где находится и сам Господь. Сумеречные служители Шепа могут находиться в проявленных мирах всего несколько часов, после чего на долгие годы уже не способны будут принять материальное обличье, так как они очень долго вынуждены копить энергию на свое новое воплощение. Но, хотя в своем материальном воплощении, в любом видимом мире, допустим, на Омикроне, сумеречные воины могут быть очень недолго, в нем они наделены необычайными способностями. Гандраппы очень сильны и быстры, практически неуязвимы для любого оружия, так как их тело, согласно легенде, состоит из Звари, особой плоти высших духов – и именно поэтому живет столь недолго. Сумеречные воины невероятно искусны в бою, так как они унаследовали силу и мастерство воина, в теле которого жила душа, перед тем как стать Гандраппом и служить в сумеречном воинстве Господа, практически неутомимы, они не ведают ни страха, ни сомнений, ни жалости. Но, что очень важно, они могут возвратиться в центр Вселенной, где постоянно обитают, лишь выполнив поручение, данное им Шепа. В противном случае они не могут вернуться в невидимый мир, и вынуждены оставаться в видимом; но долго находится в мире материи они тоже не могут, и, всего через несколько часов, не в силах более поддерживать существование своего временного тела, погибают, по легенде превращаясь в туман. Гандрапп, не выполнивший поручение Бога, не может больше быть сумеречным служителем, его душа освобождается от службы в сумеречном воинстве, и Творец возвращает ее в центр Вселенной, где она готовится к новому перерождению. Но, шепетары уверены, что путь, который прошла душа, служа Господу в своем сумеречном обличье, непонятным образом навсегда остается в ее памяти…
  Профессор сильно ошибался. То, что рассказывала Лиза Симонс, не было интересно никому, кроме него самого. Студенты в аудитории занимались своими делами: кто-то читал лекции по другим предметам, кто-то писал эсэмэски друзьям и подругам, кто-то играл в игры на телефоне. Были и те, кто просто спал. Доклад Лизы слушало всего три человека: сама Лиза Симонс, потому что она не могла себя не слушать, профессор, который вытирал белое пятно в своих познаниях о культуре шеперсати и Пани Катрон, кудрявый невысокий парень со второго ряда, и то, только потому, что он был безответно влюблен в Лизу.

  ВалРи перебирал руками кусочки дерева, что принес ему Горпа-Ен, охотник из соседней деревни. Шаман занимался этим уже битых полчаса, но результат был нулевой. Выбрать дерево для амулета то же, что выбрать место для будущего дома, в котором будешь жить или женщину, которая станет тебе женой. Наверное, излишне говорить, что лучше в таких делах не допускать ошибок.
  Амулет, ну и амулет, что в нем особенного – кусочек дерева на цепочке… Нет, не совсем так, а вернее совсем не так. Те, кто носят фуншик, относятся к нему как к живому, а носят его на груди до конца жизни. Как с женой – и будем вместе, пока смерть не разлучит нас. И пусть деревянная рысь, что висит на груди, с первого взгляда и не очень-то похожа на жену, но она хранит от болезней, сглазов и несчастий – а так умеет далеко не каждая жена.
–  Все кусочки дерева подобрал с земли? – спросил ВалРи, взглянув на Горпа-Ен.
– Да, – ответил тот. Охотник знал, что заготовку для амулета нельзя вырубать, дерево должно отдать часть себя без боли и без принуждения – по своему желанию. Только тогда его можно использовать для парвеу – священной резки.
– Хорошо, – ответил ВалРи. Но «хорошего» на самом деле было мало. Он уже три раза перебрал все десять кусочков дерева, что охотник принес ему, и пока не почувствовал, что какой-нибудь из них годится для амулета. Материал для амулета выбирался не по каким-то правилам или предписаниям, а по наитию, да, в общем-то, правил и предписаний, как таковых никогда и не существовало. «Потрогай их руками и послушай, что они говорят. Почувствуй их. Если дерево само скажет тебе, что готово впустить в себя духа, значит, ты нашел то, что искал», – вот и все предписания…
  ВалРи задумался. Давно уже пора бы начать делать фуншик, но он даже его еще не подобрал парвеу-уше, заготовку для амулета. Аста-рее снова перебрал кусочки руками. Нет, все не то! Он не чувствовал, что дерево разговаривает с ним, он не чувствовал его силу, а значит, брать его для резки – пустая трата времени и сил.
– Не подходит? – огорченно спросил Горпа-Ен. А ведь он потратил немало времени на поиски кусков именно того размера, породы древесины и состояния, которые просил шаман.
– Нет, – ответил ВалРи и небрежным жестом сложил кусочки древесины в кучку.
– Поискать еще?
– Это утомительно. Попрошу другого, – пробормотал ВалРи, размышляя о том, почему и в этот раз он не смог найти тот парвеу-уше, который должен стать амулетом для будущего шамана. Ведь нужно так немного – просто кусочек древесины тирванского дуба.
– Нет, что ты. Помочь тебе – большая честь для меня, – пробасил Горпа-Ен.
– Ну, как знаешь. Если не хочешь, скажи честно, – ВалРи строго взглянул охотнику в глаза, ожидая его ответа.
– Разве кто отказывается от помощи шаману?
– Однако и шаману не стоит накладывать на других заботы, которые обременяют.
– Если ты сам не отказываешься от моей помощи, то я согласен помочь, – уверенно заявил Горпа-Ен, и в подтверждении своих слов кивнул головой и сложил руки на груди.
– Не отказываюсь. Но идти придется прямо сегодня, – безапелляционно ответил ВалРи. – Прямо сейчас
– Ну что же, раз надо, значит надо, – согласился Горпа-Ен, терпеливо промолчав, что он уже устал и очень голоден.
– Ищи сердцем, а не глазами. Не смотри на землю. Попробуй почувствовать тот парвеу-уше, который вскоре станет фуншиком, – ВалРи старался поделиться своими знаниями и своей мудростью с каждым пришедшим к нему.
– Попробую, – голос охотника прозвучал с оттенком осторожной надежды.
– Я очень надеюсь, что ты найдешь. Но если не получится, тогда попрошу другого. Не обижайся, просто у меня мало времени, Горпа, – констатировал ВалРи.
– Я все понимаю, шаман, – спокойно ответил Горпа-Ен, своими словами не выражая и намека на какую-либо обиду.
– Времени все меньше, – нараспев произнес ВалРи, задумавшись о чем-то, не имеющем ни малейшего отношения к амулету. На несколько мгновений его мысли переместились в совсем другое место, за миллионы световых лет от озера, затерянного в лесах Тирвани.
– Тогда я пойду, – осторожно сказал Горпа.
– Иди. Да поможет тебе Шепа! Я благословляю тебя, – ВалРи опустил руки, и, склонив голову, прочитал молитву дегше-я. Горпа-Ен терпеливо дожидался, пока ВалРи поднимет голову и жестом руки даст ему благословление.
– Пара! – громко сказал Горпа-Ен после того, как ВалРи направил в его сторону ладони.
– Пара, – повторил шаман.
– Я найду его. Я уверен!
– Ищи сердцем, – еще раз напомнил ВалРи. Гопра-Ен кивнул и выскользнул за дверь.

  В ресторане «Гурман» было немноголюдно. Бэлки сидел и ждал официанта. Ему было совершенно нечего делать, и он стал озираться по сторонам. И тут он услышал, как за соседним столиком два господина весьма важного, даже скорее респектабельного вида, ведут интереснейший разговор. Причем вели они его довольно громко, не обращая не малейшего внимания на Бэлки Стюарта. Может, это было и не очень красиво с его стороны, но Бэлки стал слушать, о чем говорили за соседним столиком. И хотя он сказал себе, что не слушать было сложно, ведь соседи Бэлки говорили для этого слишком громко, это выглядело скорее оправданием его любопытства.
– Но ведь они уже столько лет сдерживают натиск различных организаций, враждебно к ним настроенных, – с чувством заметил высокий худощавый блондин. Он был довольно молод, у него было красивое лицо, кудрявые волосы, ниспадающие до плеч и умные серые глаза. Он небрежно держал в руке бокал вина, взбалтывая его, будто в этом был какой-то толк. Это был Тарас Невольски, журналист известной в дистрикте газеты «Утренний Телеграф», кстати, старейшей в этих краях.
– Несомненно, они ловко лавируют между интересами властных структур. В этом они большие доки, я бы даже сказал они – настоящие ювелиры дипломатии, – сказал человек со странным мягким акцентом, звучавшим немного необычно: все слова произносились не резко и четко, а мягко и обтекаемо. Бэлки никогда не слышал такого интересного акцента, но тут же предположил, что это, верно, отличительная черта какого-то местного выговора или наречия. Он не ошибся, на Нерепсат хватало своего, ни на что не похожего, колорита. Впрочем, и сам этот неизвестный господин выглядел довольно «колоритно», даже, скорее, экстравагантно: невысокий, худой, с совершенно лысой головой, на которой был едва заметен след недавнего бритья и небольшой, аккуратно подстриженной бородой, почти нетронутой сединой. Он был уже весьма немолод, но выглядел бодро, а великолепный костюм и золотое пенсне придавало ему официальный и даже в чем-то напыщенный вид. Это очень перекликалось с его работой, он был представителем исполнительной власти Нерепсатского дистрикта. Напротив Тараса Невольски сидел депутат сената Тирвани, заместитель председателя комитета по экономическому развитию озера Нерепсат, заслуженный гражданин города Тифлоу, Говард Ермикин.
– Ну, так и дальше будут лавировать, – усмехнулся Тарас. Бэлки этот смех не понравился. Он был желчным и резким, почти полностью лишенным того, ради чего люди обычно и затевают такую странную вещь, как смех, – радости. Так каркают вороны или лают шакалы.
– Дальше едва ли выйдет, – ответил ему Говард и не спеша, сделал большой глоток вина из бокала. Судя по удовольствию, написанному на его лице, вино было отличным.
– Почему ты так считаешь? – заинтересовался Тарас.
– Пчеловоды очень хороши…
– Пчеловоды. Забавно ты называешь теосветов, – прервал депутата Тарас и снова засмеялся своим желчным смехом. Бэлки скривился. Что уж тут говорить, быть обладателем такого смеха – сомнительная радость.
 Официант кашлянул, чтобы привлечь внимание Бэлки и неспешно протянул ему меню. Бэлки так заинтересовался разговором, что даже не заметил, как тот подошел, и сейчас, обнаружив, что официант ожидает его заказа, пришел в неописуемую ярость. Что-то подсказывало Бэлки, что этот разговор очень важен для него, и он должен во что бы то ни стало дослушать его до конца. А тут этот парень в белом сюртуке, навытяжку стоящий перед ним, загораживает соседний столик, на котором сейчас было сконцентрировано все его внимание. Бэлки быстро заказал кружку пива и недовольным голосом потребовал немедленно принести ее, лишь для того, чтобы официант поскорее ушел. «Возьму себе что-нибудь потом, или, в крайнем случае, закажу бутербродов в номер. Служба доставки закусок в гостинице работает круглосуточно», – успел подумать Бэлки, после того как официант ушел.
 Он бросил быстрый взгляд за соседний столик. Тарас и Говард молча, но с аппетитом уплетали свой ужин, который, судя по их довольным лицам, был очень вкусным. Бэлки же ничего не оставалось, кроме как, сгорая от нетерпения, ждать пива и продолжения столь заинтересовавшего его разговора. Правда, за соседним столиком не очень-то спешили удовлетворить любопытство Бэлки Стюарта, предпочитая этому молчание, ужин и хорошее вино. Бэлки нетерпеливо стучал ладошкой по столу и злился, а что ему еще оставалось делать? Прошло несколько минут, прежде чем Говард оторвался от своей тарелки и сказал:
– А ты знаешь, в чем дело, Тарас. Тут все зависит от масштабов, понимаешь? Да пасечники умеют отстоять свои интересы. Какими методами – это уже другой вопрос. Но умеют, и этого у них не отнять. Но пойми – масштабы! Вот, что сегодня имеет решающее значение, – подняв палец, произнес Говард. Из сказанного Говардом Бэлки совершенно ничего не понял. «Этот лысый аристократ строит из себя умника, или это я такой глупец?» – задумался он.
– Скажу тебе честно, я ничего не понял из твоих слов, – пробубнил Тарас и недовольно посмотрел на Говарда. Тот улыбнулся, а затем весело рассмеялся. Потом сделал глоток вина и сказал, уже безо всякого намека на улыбку:
– Объясняю. Пасечники продлевают аренду на свою землю каждые пять лет. Рента растет, и каждую пятилетку очень значительно. Но деньги для них не главное – братство на подъеме, с каждым годом их финансовые дела идут все лучше. Впрочем, все этому только рады – ведь они исправно платят налоги, – размахивая руками и бурно жестикулируя, излагал Говард. Он говорил очень убедительно и напористо, как человек, привыкший отдавать приказания и повелевать другими.
– Все это я прекрасно знаю, Говард.
– Подожди, не перебивай! Сейчас я дойду до того, что ты не знаешь, – депутат скривил хитрую улыбку и многозначительно посмотрел на Тараса. – Через год у пасечников заканчивается срок аренды, они уже подали документы на ее продление. Но я уже сказал тебе, что в их случае деньги – не главное. Если бы все решали только деньги, их бы еще лет двадцать назад согнали с этой земли, – сказал Говард таким опечаленным тоном, словно все последние двадцать лет он только об этом и мечтал.
– Министерство развития малых народов? – спросил Тарас саркастически тоном. Он вообще показался Бэлки довольно заносчивым, черствым и эгоистичным типом. И, по правде говоря, именно таким Тарас Невольски и был.
– И не только. Кого там только нет. И Министерство культуры, и комитет религий Империона, и общество защиты свободных верований и даже экологи. Ты же знаешь, как пасечники бережно относятся к экологии. Их религия говорит о любви к земле, – последние слова Говард произнес с таким отвращением, будто бы в его представлении любовь к земле и забота о ней в условиях современного общества были вещами крайне аморальными, возможно, даже совершенно неприемлемыми.
– В этом я их поддерживаю! – Тарас никогда не боялся высказывать свое несогласие с позицией официальной власти, особенно когда в лице этой «официальной власти» выступал депутат Говард Ермикин.
– Поддерживаю, не поддерживаю, – раздраженно бросил Говард. – Как я тебе уже говорил, братья-теосветы знают, как подать свою религию и очень умело лавируют между различными министерствами и инстанциями, отстаивая свои интересы на всех уровнях. Хотя нет, вернее будет сказать не так. Умело лавировали!
– Что ты хочешь этим сказать? – удивленно воскликнул Тарас. Бэлки понял, что Говард Ермикин обронил сейчас что-то очень важное, а возможно, даже секретное. Он напряг слух, с нетерпением ожидания продолжения диалога.
– Им не продлили договор, – усмехнувшись, ответил Говард. Может, он и был рад тому, что пасечники исправно платят налоги, но, судя по его злой усмешке, тому, что им не продлили какой-то злополучный договор, депутат был рад намного больше.
– Но почему? – Бэлки заметил, как Тарас округлил глаза и даже раскрыл рот от удивления. Да, выходит, Говард рассказал журналисту действительно что-то очень важное, вероятно даже сенсационное.
– Это не для печати.
– Естественно. Я же не сумасшедший, писать об этом, – негромко ответил ему Тарас. Его лицо стало серьезным и сосредоточенным, а в глазах загорелся огонь, настоящий пожар любопытства.
  Официант принес пиво. Бэлки все же решил поесть, резонно подметив про себя, что хороший ужин ничуть не помешает ему слушать этот интересный разговор. Он быстро пролистал меню и заказал грибной суп-пюре и жареную нерепсатку в лимонном соусе с запеченными клубнями порлида. К этому он добавил хрустящие сухарики в сырном соусе и фруктовый салат. Официант принял заказ, и не спеша начал записывать его в блокнот. Бэлки метнул в него взгляд полный такого нетерпения, что тот смутился и ушел.
– Итак, что же главное? Масштаб, – смакуя только ему понятную идею, нараспев произнес Говард
– Масштаб, масштаб, масштаб. Я уже слышал об этом сегодня раз десять, не меньше. Прекрасное слово – «масштаб», полностью с тобой согласен, но, почему ты на нем словно зациклился? – Тарас не пожелал скрывать своего раздражения. Манера общения Говарда Ермикина не всегда нравилась собеседникам, что уж тут скрывать.
– Вот, сейчас и начинается самое интересное, – Говард начал говорить на полтона ниже, хотя Бэлки все равно его отлично слышал
– Продолжай, – нетерпеливо сказал Тарас и сделал глоток вина из высокого бокала. Бэлки тоже отхлебнул пива. Оно было восхитительно свежим, имело густой темный цвет и насыщенный, с легкими оттенками карамели, вкус. «Портье меня не обманул – ресторан отличный. Не зря я пошел в «Гурман», – подметил про себя Бэлки. А если взять в расчет еще и этот интересный разговор, который Бэлки так беззастенчиво подслушивал, то, видимо, не зря вдвойне.
– Тут все упирается, как ты понимаешь, в прибыль, – Говард поднял указательный палец вверх. Потом этим же пальцем поправил золотое пенсне на носу и продолжил. – Многие корпорации и финансовые группы давно метят на ту землю, на которой живут пасечники. Ведь все знают, что это не их земля и что «братья» просто ее арендуют.
– Эта земля давно стала их домом, – отрезал Тарас
– Всем на это наплевать, – усмехнулся Говард. Сейчас он показался Бэлки самодовольным циником.
– Наплевать или не наплевать, но в случае чего на защиту братства Теосветии встанет с десяток ведомств и правозащитных организаций, – возразил журналист, хотя по его голосу можно было подумать, что он сам в этом немало сомневается
– Конечно! Кто же спорит. Но и мощь корпораций растет с каждым годом. «Финанс Империал»! Слышал, наверное. Это настоящий монстр! Многое в руках этих воротил: газеты, веб-сайты, аналитические конторы. А еще в их жадных руках все то, что оберегает их власть: суды, стражники, люди в различных комитетах. Хоть, об этом, конечно, не принято говорить, – вполголоса заметил Говард.
– Все и так об этом знают. Большие деньги порождают большую власть. А большая власть хочет еще больше денег. Замкнутый круг, – процедил сквозь зубы Тарас, сжав кулаки. Его глаза сверкнули ненавистью, острой, как гординский клинок.
– Скажу тебе еще кое-что: с каждым годом денег, а соответственно и власти у корпораций и финансовых групп все больше. Их возможности растут. И аппетиты тоже. Причем, как мне кажется, в последнее время их аппетиты растут намного быстрее возможностей.
– Ты хочешь сказать, что «Финанс Империал» хочет прибрать к рукам землю пасечников? – удивленно воскликнул Тарас.
– Да, именно это, Тарас, я и хочу сказать! Ты же сам отлично знаешь, что сейчас творится в Нерепсатском дистрикте – настоящий строительный бум. Каждый клочок земли, на котором можно хоть что-то построить, представляет огромный интерес. Земля возле озера стала поистине золотой, – Говард еще раз поправил пенсне и внимательно посмотрел на Тараса.
– Это понятно. А причем тут масштабы?
– Очень даже причем. Пасечники давно держат оборону. Их земля не только служит им домом, но и приносит им немалую прибыль. Она им нужна, нужна просто позарез.
– Да она им очень нужна, – Тарас сжал губы и погладил рукой подбородок.
– Вот только удержат ли они этот лакомый кусочек? – Говард хитро-хитро улыбнулся, как человек знающий много больше того, о чем говорит.
– Финансовые возможности братства растут с каждым годом.
– Я и не спорю. Но, пойми, масштаб не тот.
– Снова ты про этот масштаб, – возмутился Тарас. Говард снисходительно улыбнулся и начал говорить, быстро и эмоционально:
– Скажу тебе по секрету, я краем глаза видел проект «Финанс Империал». На земле пасечников они планируют построить сеть крупных развлекательных центров. Чего там только нет: казино, детские парки развлечений, варьете, стриптиз-клубы для взрослых, кинотеатры и даже спортивный комплекс с искусственным льдом. Ты только представь себе это! Это принесет им миллиарды! Понимаешь, миллиарды! – судя по тому, с каким восторгом Говард сейчас об этом говорил, Бэлки заподозрил, что некоторая часть этих миллиардов достанется и лично депутату сената Тирвани. Хотя, для Бэлки не было секретом, что во многих провинциях, особенно таких удаленных, как Тирвани, корпорации давно были заодно с местными властями. Деньги и властные структуры создавали некого рода симбиоз, позволяющий многим диктовать свои условия. «Слишком многим», – недовольно подумал про себя Бэлки, глядя на самодовольное лицо Говарда Ермикина.
– Дело пахнет слишком большими прибылями, – задумчиво сказал Тарас, взбалтывая вино в высоком бокале.
– Именно! Причем этот запах с каждым годом все сильней. Проект застройки земли, на которой сейчас живут пасечники, уже разработан. Это значит, что намерения у «Финанс Империал» самые серьезные, – добавил Говард.
– Грядет локальная война, – в голосе Тараса послышался энтузиазм. Впрочем, рассудил Бэлки, его, как журналиста, это, наверное, только радовало. Горячие материалы с места событий, злободневные темы, прямые репортажи. Возможность быть на виду.
– Она уже началась, Тарас! Хотя, это тоже между нами, как понимаешь, – придав своим словам некую таинственность, сказал Говард.
– Конечно, – восторженно, но чуть лукаво ответил журналист.
– «Финанс» пошел в наступление. Им плевать на братство, на пасечников и их религию. Корпорация подала иск в комиссию религий, в котором утверждает, что пасечники могут отлично прожить и на озере Серпантино, что в ста восьмидесяти километрах к востоку от Нерепсат. Условия там схожие, – Говард разглагольствовал с немалым воодушевлением. Было видно, что демагогия – одно из любимых его занятий, которым депутат за долгие годы государственной службы овладел почти в совершенстве.
– А как же все те деньги, что «святоши» вложили в строительство и инфраструктуру? – поинтересовался Тарас.
– Их готовы возместить пасечникам в двойном объеме. Выгодно, не так ли? Хотя, что акулам бизнеса эти сотни миллионов, если в скором времени они выручат многие миллиарды. Они понимают, что эта игра стоит свеч!
– Да, ставки высоки. А там, где высокие ставки – идут в ход любые методы, – многозначительно изрек Тарас, стуча пальцем по стенке винного бокала.
– И не сомневайся! «Финанс» пойдет на все, чтобы отобрать землю у пасечников. В ход будут пущены любые методы, на закон или принципы, когда дело касается миллиардов, никто и не посмотрит, – печально сказал Говард. Бэлки, однако, почему-то показалось, что печаль Говарда сейчас отдает фальшью.
– Корпорациям наплевать на все, кроме своих интересов и денег. Законы, нравственные нормы, даже человеческие жизни – это всего лишь разменная монета в их безжалостной игре, цель которой – погоня за прибылью. И с каждым годом ставки в этой игре все больше, а закон уважают все меньше…
– Печальные вещи ты говоришь, Тарас, – только через пару минут задумчиво произнес Говард. Депутат покачал головой, глотнул вина и посмотрел на Тараса Невольски. Но тот ничего не ответил, он, насупившись, смотрел на стол и о чем-то сосредоточенно думал, видимо о войне корпораций с законами и нравственностью. Говард пожал плечами и принялся молча доедать ужин. Несколько минут он только и делал, что молча орудовал вилкой и ножом, а журналист с задумчивым видом медленно пил вино.
  Официант принес Бэлки его заказ. Пиво Бэлки уже допил, а потому заказал себе еще кружку и тут же с аппетитом набросился на еду. Готовили здесь отменно, и Бэлки, большому ценителю кулинарии и гастрономии, это было очень даже по душе.

  В селении Светоч, столице братства Теосветии, которое было на самом краю террикса Пронгош-Ши, или Новая Земля, как ее называли теосветы, начиналась вечерняя месса. Уже вечерело. Братья и сестры, неспешно подтягивались к храму Спасения. Словечко «пасечники», уже давно приклеившееся к ним, они не очень-то любили и оставляли его всем тем, кто, как они считали, относился к их религии с непониманием, насмешкой или осуждением. Но и теосветами, как они официально величались, они тоже себя не называли, предпочитая куда более простые и понятные «брат» и «сестра». Как ни старались, не прижилось это заумное полунаучное слово «теосвет» в разговорной речи и обиходе. Не прижилось и все тут. А вот «пасечники» – очень даже прижилось. Бывает, раз приклеится, и сразу намертво, вот и к ним приклеилось – пасечники. Почему их так стали называть, никто точно уже и не скажет, на этот счет есть много легенд и предположений, правдивых и не очень. Есть, конечно, и совсем неправдивые, ну, куда же и без них…
  Зазвонил колокол. Это означало, что до начала мессы оставалось пять минут, и всех приглашают в храм. Людской поток из нескольких тысяч человек заструился через ворота, любезно открытые одноглазым сторожем Джимом. Далее поток братьев и сестер потек по главной храмовой аллее, затем по вымощенный тротуарными блоками пешеходной дорожке, и, наконец, подошел к главному входу в храм Спасения. Храм, как и было положено во всех селениях братства, был самым высоким и самим красивых из всех строений, что считалось среди теосветов глубоко символичным.
  Несмотря на очень неплохую погоду и мило пригревавшую своим ласковым светом Сиреневую Звезду, все прихожане были, как один, молчаливы и сосредоточены. В одежде преобладали серые и черные цвета, у многих на запястьях были надеты черные повязки. Братьям и сестрам сегодня было не до радости, в этот вечерний час на их лицах не было места улыбкам. Вот, как по этому поводу сказал Святой брат Праконтий, очень чтимый среди теосветов: «Было время, и я радовался, было время и я пил, и ел, и танцевал, и пел песни, но сейчас пришло время печали – я молчу и плачу».    
  Те, кто пришли на сегодняшнюю мессу, а пришли, как обычно, все, кроме детей, которые еще не могут ходить, да дряхлых стариков, сегодня имеют немалый повод печалиться. Сегодня поминальная месса – время грусти и слез.
  Колокол пробил три раза, возвещая начало богослужения. Храм уже полностью заполнился народом, стало тесно, люди стояли даже в проходах и возле выхода. После последнего удара колокола все склонили головы и замолчали. Певчие запели, старательно выговаривая слова поминальных молитв. Месса началась.
 
  Тарас закончил свой ужин, отложил в сторону вилку и нож. Убрал салфетку с колен, и небрежно скомкав, положил на край стола. Отодвинул тарелку. Плеснул себе еще вина из бутылки и неспешно разжег трубку. Сейчас журналист выглядел вполне довольным жизнью. Откинувшись на стуле, он попыхивал трубкой и смотрел на собеседника, который еще поглощал остатки обеда.
– А чью сторону занял ты? – с интересом спросил Тарас. Говард нехотя отложил вилку и нож, вытер губы салфеткой и ответил.
– Я на своей стороне, ты же знаешь. Никто не против пасечников и их братства: они законопослушны, да и налоги платят исправно. Хотя тебе, как журналисту, это должно быть известно не хуже моего, – он был слегка огорчен, что не доел прекрасное жаркое в сметанном соусе. Но, ничего – дела требуют жертв, хоть сейчас эта жертва, показалась Говарду, пожалуй, слишком высокой.
– Но … – многозначительно начал Тарас.
– Но проект «Финанс Империал групп» это другой уровень развития! Совершенно другой! Это новые гостиницы, дороги, магазины. Это многие миллионов империтов собранных налогов, тысячи рабочих мест, сотни тысяч туристов! Это и есть тот масштаб, о котором я тебе говорил! – выдал тираду Говард. Он вошел в раж, забыв даже про свое недоеденное жаркое.
– Значит власти на стороне «Финанса»? – уточнил Тарас.
– Де-юре власти держат нейтралитет. А де-факто, они, конечно, на стороне «Финанс Империал». Их проект – колоссальный толчок к развитию всего нашего дистрикта. Если он будет осуществлен, на что я очень надеюсь, всех нас ждут долгие годы развития и процветания, многомиллиардные инвестиции и бурный экономический рост. Об этом мечтает любая власть. И наша, конечно, не исключение.
– Значит, у пасечников нет шансов? – спросил Тарас, сделав глоток вина.
– А вот этого я не говорил! Есть, и немаленькие! По крайней мере, пока земля террикса сдается в аренду именно им, а не кому-то еще. И, какие бы предположения мы сейчас не строили, никто не знает, какое решение примет Империя в итоге. Есть слишком много подводных камней, о которых мы не знаем, и уверен, никогда не узнаем, – ответил Говард, задумчиво нахмурив лоб.
– Погоди, ты же сам мне говорил, что «Финанс» начнет давить на свои рычаги. Значит, его успех предопределен.
– Я говорил о другом, не путай. Они готовы к партии, но это вовсе не значит, что они уже выиграли ее. Иногда победа в партии достается не тому, у кого лучшие карты, а тому, кто более умело распорядится тем, что есть на руках. А уж умение сбросить свои козыри как раз в тот момент, когда они нужны больше всего – имеет решающее значение, – Говард Ермикин знал, о чем говорит – он был отличным игроком и неоднократным победителем различных карточных турниров. – Уверен, что пасечники выжидают момента, когда их карты смогут им обеспечить победу в сложной партии, ставка в которой – их земля. Чего конкретно они ждут, пока не ясно, но то, что и у них на руках есть свои козыри, – очевидно многим.
– Они так просто не сдадутся! – воскликнул Тарас. А вот он карты не любил, да и для карточных игр был слишком азартен.
– Конечно, пасечники будут стоять за свою собственность, и стоять насмерть. Когда дело касается земли террикса, которую они считают своей, несмотря на то, что она принадлежит Империи, они готовы на все
– И методы уже не имеют значения, – негромко добавил Тарас.
– Противники достойны друг друга, вне всяких сомнений, – Говард невесело усмехнулся
– Забавно. Война без правил.
– Война, она, знаешь ли, всегда без правил... А война, в которой на кону огромные деньги и власть, наверное, без правил вдвойне, если так можно сказать. Слишком ценна победа, слишком велик куш!
– Может и так, не буду спорить. Тебе видней, – саркастически заметил Тарас.
– Мне, действительно, видней, потому что я варюсь в этом котле. И с каждой минутой там становится все горячее – вода того и гляди, закипит, – депутат смял салфетку и бросил ее на стол.
– Какие метафоры, какие образы. Какой слог! Тебе нужно быть журналистом! – с улыбкой воскликнул Тарас.
– Мне и на своем месте неплохо, – серьезно сказал Говард. Видно было, что ему сейчас не до шуток. – Война за землю братства Теосветии идет уже не один десяток лет, и пока что пасечникам удалось сдерживать натиск. И пусть их методы, порой мне лично крайне неприятные, не всегда можно втиснуть в рамки закона, их тоже можно в чем-то понять. Они – не очень крупная религиозная община и их возможности по сравнению с той же «Финанс Империал» значительно меньше. Вот они и стараются всеми доступными средствами отстоять свою свободу, которая многим стоит поперек горла.
– Пасечников никто ни разу не поймал за руку, чтобы говорить про «методы, которые не всегда можно втиснуть в рамки закона». Разве принцип превентивной  невиновности в Империи уже отменили? – с умным видом произнес Тарас. Он очень любил блеснуть своей начитанностью и эрудицией. Не всегда к месту, конечно, но у кого же нет недостатков.
– Да брось, о чем ты говоришь? Время честности и благородства давно закончилось. Нынче в чести другие ценности. Разве финансовые корпорации кто-то ловил за руку, чтобы говорить о том, что они применяют незаконные методы воздействия на конкурентов или избавляются от неугодных им людей? Или пускают в рекламе то, что воздействуют на психику обычных граждан Империи, делая их марионетками-потребителями? Или используют власть капитала для достижения своих, сугубо меркантильных целей? Принцип превентивной невиновности давно существует лишь на бумаге, и многие в Империи уверены, что там он будет существовать и дальше, – лицо Говарда побагровело, а глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.
– Не будем спорить на эту тему. И ты, и я, отлично знаем, что все именно так, как ты только что сказал. Нынче у людей одна власть и один божок – деньги, – Тарас подвел весьма грустную черту под рассуждения Говарда Ермикина.
–И этот божок заставляет людей идти на любые преступления. Я уже тебе говорил про войну. И про масштабы. Они впечатляют, поверь мне. «Финанс» готовится к наступлению по всем фронтам: на войну с Теосветами брошены немалые силы и средства, и никто уже не повернет назад. Пасечникам придется готовиться к самым крупным сражениям в своей жизни. К сражениям за свою землю, – сейчас Говард сам был похож на генерала, который готовится вести войска в это самое сражение
– Знаешь, что я скажу тебе, Говард?
– Нет.
– Если пасечников выгонят с той земли, на которой они сейчас живут, я думаю, никто особо не расстроится. Кроме них самих, разумеется, – журналист скривил улыбку.
– В точку, Тарас! Ты всегда видишь зерно истины, – громко воскликнул Говард. Он, по всей видимости, слегка забылся, и его слова о «зернах истины» и «отличном зрении» Тараса Невольски прозвучали на весь ресторан. Некоторые посетители повернули головы и недовольно посмотрели на Говарда, но он сам, как показалось Бэлки, этого даже и не заметил
– И я знаю, что власти, и не только они, не слишком-то жалуют пасечников, несмотря на их законопослушность и своевременную уплату налогов, – изрек Тарас с лукавым выражением лица.
– Тоже верно. Пасечники, или теосветы, как их положено называть – отрезанный ломоть. В отличие от шеперсати, которые живут здесь тысячи лет, пасечники пришли сюда, на Нерепсат, всего пятьдесят лет назад. Да, они полюбили эту землю, да они стали считать ее своей, но пятьдесят лет – не такой уж и большой срок. И не сказать ведь, чтобы за эти годы теосветов стали считать своими, нет, скорее наоборот. Они, как жили сами по себе, отгородившись от всех, так и продолжают жить: у них своя религия, свои принципы, свои законы. Все свое. И многим это очень не нравится. Ты, наверное, слышал, что в последнее время участились жалобы на нарушение теосветами законов Империи, а также на физическое и моральное давление на членов их общины, – с озабоченностью сказал Говард, поправив пенсне.
– Насколько я знаю, у пасечников мирная и терпимая религия.
– На этот счет есть немалые сомнения, хотя, пока доказательств обратного нет – все должны считать именно так, – Говард едва заметно улыбнулся. – Хотя, скажу тебе по секрету, в последнее время в комитет по правам граждан Империи поступило более пятидесяти заявлений по поводу нарушения элементарных гражданских прав внутри братства Теосветии, – намного тише, но все же достаточно громко, чтобы его мог услышать Бэлки Стюарт, сказал Говард.
– Об этом многие годы говорят все, кому не лень, но пока это остается не больше чем разговорами. Пасечники позиционируют себя как миролюбивые и счастливые люди, и всячески поддерживают этот образ в сознании других людей, – с таким презрением в голосе произнес Тарас, что сразу чувствовалось – пиар-компании теосветов он не верит ни на грош.
– Сейчас им не до «образов», – с желчью произнес депутат.
– В каком смысле?
– Пасечники загнаны в угол, скоро они будут бить во все колокола и трубить во все трубы, которые есть у них в наличии, чтобы привлечь к себе внимание. Им нужна общественная поддержка, как дополнительный рычаг, на который они смогут надавить в споре за землю террикса, на которой живут.
– Но, с другой стороны, если всплывут факты нарушения гражданских прав внутри их религиозной общины – будь то запугивание, давление, или что еще, общественное мнение развернется против них самих со скоростью несущегося поезда. И тогда вместо рычага, на который пасечники хотят надавить, появится рычаг, который может опрокинуть их самих.
– Верно.
– Каждый может молиться тому, кому хочет, и так, как хочет, но заставлять кого-то – это уже преступление. Это уже диктатура, пусть и на религиозной основе. А Империя никогда не потерпит других диктатур, кроме своей, – Тарас с немалым наслаждением выводил все эти логические построения.
– Ты прав, Тарас. И пасечники это тоже прекрасно понимают, а потому пытаются всеми силами скрыть нарушения. Они знают, что когда закончится политика замалчивания – это будет означать крах их «счастливой семьи, где каждый счастлив по-своему». Так вроде написано у них в брошюрах? – Говард нахмурил лоб.
– Я не помню, что у них написано в их брошюрах, но, скорее всего, очередная слащавая пропаганда, которая уже навязла на зубах, – резко ответил Тарас, состроив недовольную физиономию. Говард в ответ скривился в ухмылке. 
– Думаю, они и сами понимают, что вечно скрывать нарушения невозможно. Рано или поздно что-то из того, что они так усердно прячут, обязательно выплывет на поверхность. А потом пойдет такой ком, что уже не остановишь, – Тарас развел руками, видимо, пытаясь изобразить ком, о котором он только что упомянул. – Ты же знаешь журналистов – нам только дай зацепку, а мы уж потом столько накопаем, что и сами не рады будем, – Тарас сейчас был страшно горд за своего «брата-журналиста», который не ест, не спит, а только неустанно рыщет в поисках сенсаций и материалов для горячих статей.
– Я-то вас отлично знаю. Ты один чего стоишь. Вам плевать, как и о чем писать – лишь бы будоражить умы читателей, – Говард решил разделить с Тарасом толику гордости за пишущую братию.
– Верно. Ты только представь, какие будут темы: «Найдены следы страшных и кровавых пыток» или «Вся правда о тайных обрядах сектантов, которую они скрывали пятьдесят лет». Лакомый кусочек... Это будет хит сезона, уж поверь моему опыту. Да, что там сезона, десятилетия! Давно у нас на Нерепсат не было ничего столь захватывающего, – с таким восторгом воскликнул Тарас, словно пытки или мучения других людей вызывали у него бурю радости, которой он просто не мог не поделиться с остальными людьми, а особенно с читателями.
– Ну, уж нет! Это нанесет непоправимый вред имиджу всего нашего курорта. Мне такой радости точно не нужно, – Говард с осуждением посмотрел на Тараса.
– Любой журналист только об этом и мечтает, чтобы ты там не говорил тоном уставшего от жизни пенсионера, – съязвил Тарас. – Но все-таки я не думаю, что у пасечников такие уж значительные нарушения гражданских прав и свобод, чтобы можно было предъявить им столь серьезные обвинения.
– «Финанс Империал» покажет эти нарушения под таким углом, что они будут выглядеть просто чудовищными. Во властных сферах правда уже давно никого не волнует, все стараются действовать по принципу: сначала очернить, а потом ждать результата. Как можно больше лжи, сплетен, клеветы – и пусть конкурент пробует смыть с себя всю эту грязь. Если сможет, конечно, что получается далеко не у всех. Не слишком благородно, согласен, зато необычайно эффективно, – с восторгом и отвращением одновременно, словно не в силах решить какому же из этих чувств отдать предпочтение, сказал Говард.
– О, этот безумный мир власти и больших денег! – с выражением процитировал классика Тарас Невольски.
– Да, именно так, – улыбнулся в ответ Говард. И тут же добавил. – Главное – подать информацию под правильным соусом!
– Только не надо мне рассказывать о соусах, под которыми можно подать информацию. В таких делах я, можно сказать, шеф-повар, – Тарасу очень понравилась метафора, которую он только что придумал.
– Верно, ты это лучше меня знаешь, – согласно кивнул Говард, сжав губы.
– А если обойтись без соусов, коими в последние годы так славятся наши средства массовой информации, и без того, что ты правильно назвал «грязью»? Что на самом деле происходит с пасечниками и их братством? – спросил журналист уже совсем другим, предельно серьезным тоном.
– К сожалению, они понемногу скатываются к тоталитаризму. А ты и сам прекрасно знаешь, каков конец у всех тоталитарных сект, как бы они себя не позиционировали. В последние годы пасечники, видя, как усиливается давление извне, начали сплачивать свои ряды и ужесточать дисциплину. Но как это часто бывает – перестарались. Перегнули палку – и, бах, она сломалась, а склеить ее обратно оказалось не так-то просто. И сейчас, уже понимая, что происходит, они и рады бы повернуть назад, да, видимо, не могут этого сделать, – с печалью в голосе произнес Говард. То ли он и правда был этим огорчен, то ли просто с неизвестной целью мастерски разыгрывал это огорчение. Бэлки показалось, что скорее второе, чем первое.
– А ведь многие представляют их совсем по-другому: мирными, терпимыми к другим, скромными, – задумчиво произнес Тарас.
– Снаружи многое имеет красивую обертку. И конфету и дерьмо можно обернуть в красивую блестящую упаковку, но, как ни крути, конфета останется конфетой, а дерьмо останется дерьмом, – Говард развел руки в стороны, не в силах скрыть огорчения от того, что пока никто так и не придумал способа превращения дерьма в конфеты.
– По-твоему пасечники, которые искренне улыбаются с экранов телевизоров, рассказывая про свою религию – дерьмо? – округлил глаза Тарас.
– Ты все неправильно понимаешь, Тарас. Давай оставим эту тему, дискуссии о религии и братстве Теосветии, думаю, сейчас неуместны. Мы ведь встретились совсем по другому поводу!

  Кивран приготовился к прыжку. В эти мгновения он забывает кто он. Забывает о том, что он охотник, забывает о том, что он мужчина, забывает даже о том, что он человек. Словно в нем не остается ничего из того, что он привык отождествлять с собой. Нет, все-таки что-то остается, нечто такое, что намного больше его самого, нечто, что он никогда не мог как следует понять и объяснить. И это «нечто» заполняет Киврана до самых потаенных закутков своего существа, о которых он даже и сам не подозревает. В эти секунды он понимает, насколько он счастлив, лишь в эти секунды, отбросив одежды своего «Я», он становится тем, кто он есть на самом деле. Он становится…
  Это длится совсем недолго, считанные мгновения. Но для Киврана эти мгновения всегда были дороже всей остальной жизни. Вот и сейчас, срываясь с ветвей раскидистого ясеня, он снова ощутил… что стал един с Богом, что Бог перестал быть абстрактным мысленным представлением, став им самим и одновременно всем сущим. В эти короткие, как вспышки, мгновения, Киврана целиком наполняет Любовь, охотник видит мир, как он есть – и себя в его отражении. Жаль, что слова не могут передать всего того, что он чувствует, они могут описать лишь малую толику этих странных надмирных ощущений.
  Мгновения летят, и вместе с ними Кивран летит к земле. Мышцы охотника, сжатые в тугие пружины, готовы разжаться с пугающей быстротой, в его расширенных зрачках какой-то неизвестной гранью реальности отражается застывшая косуля и ее испуг. Она все ближе и ближе. Предательски сверкнуло острие копья. Копья? Или это сама смерть зажата в руке Киврана Егшлиё? 
  Блеск начищенной стали спугивает косулю. Она резко бросается в сторону, понимая, что это ее единственный шанс уйти от того, кто подобно вестнику смерти летит на нее с ветки ясеня. Инстинкт самосохранения, тот самый, что уже тысячи лет хранит все живое, помогает ей сделать этот прыжок. Но навстречу ей, с зажатым в правой руке копьем, быстрее ветра летит Кивран. Еще несколько секунд назад он был лишь охотником шеперсати, но сейчас он стал кем-то другим, совсем другим… Он стал воплощением силы и ловкости, бесстрашия и мудрости. Он стал самим Аивайё, духом охоты, ожившем в человеческом обличье.
  Кивран чувствует страх косули и ее жажду жизни, ощущает их всем своим существом. Но сегодня косуля не утолит эту жажду, ведь в противоборстве жизни и смерти не бывает ошибок и случайностей – всегда побеждает сильнейший. Всегда побеждает тот, кто хочет победить всем сердцем, тот, для кого победа нужна, как воздух. Так было всегда, так будет и сейчас. Прыжок косули быстр, но удар копья Киврана молниеносен, его острый, как бритва край, рассекает бок жертвы. Алый фонтан крови орошает землю, косуля, чувствуя боль и страх, неуклюже падает на бок. Кивран мягко, словно кошка, приземляется на землю, а косуля, уже лежа на боку и истекая кровью, по инерции отчаянно бьет копытами по земле, выбивая облака пыли. Она хочет уйти, еще не понимая, что такая рана для нее смертельна. Кивран уже твердо стоит на ногах, и внимательно смотрит на свою жертву, его взгляд полон беспощадной решимости. Левая рука резко выхватывает из-за пояса нож, Кивран резко прыгает к косуле, удивительно ловко укорачиваясь от удара ее копыт. Быстрый удар по шее и новая струя крови красит землю. Кровь косули на лице Киврана, на его руках и оружии, ее горячая кровь пьянит охотника запахом победы. Рядом, дергаясь в агонии, лежит его добыча. Ее мучения скоро будут закончены.
  Кивран победно вскидывает руки вверх. Он исступленно кричит: «Шепа о негни че алийя! Пара!». Он снова бросил вызов самому себе – и снова победил. В этом вечном противоборстве охотника и добычи он снова оказался сильнее. Он поднимает над головой свои кинжал и копье, испачканные в крови, и смотрит в небеса. Забыв обо всем, он снова кричит: «Шепа о негни че алийя».
  Сегодня он вернется домой с высоко поднятой головой. Сегодня он снова придет в свою деревню с добычей, и снова будет ловить на себе восхищенные взгляды сородичей. И вы тоже не скрывайте своего восхищения.
  Просто склоните головы.
  Отдайте дань уважения Киврану Егшлиё – лучшему охотнику шеперсати!

– Хорошо, по делу, так по делу. Только я хочу сначала прояснить для себя кое-что еще. Ну а как же тогда шеперсати? Корпорации, я так думаю, имеют виды и на их землю тоже? – спросил Тарас.
  Говард задумался на пару минут, будто бы взвешивая в уме, что сейчас стоит говорить, а чего не стоит. Он хмурил лоб, сдвигал брови к переносице, гладил рукой подбородок и даже постукивал ногой под столом. По всему было видно, что в его голове происходят такие мыслительные процессы, от которых даже ему самому немного не по себе.
– Шеперсати могут чувствовать себя спокойно, – изрек депутат, видимо найдя в себе силы совладать с невероятной умственной активностью, грозившей обернуться слишком опасными последствиями для его разума.
– Но ведь земля резервации Окнегипа-Ни тоже сдается шеперсати в аренду. Пусть в бесплатную и бессрочную, в отличие от земли пасечников, но, все же в аренду. Факт остается фактом, – возразил Тарас тоном человека, свято уверенного в своей правоте.
– Империя готовит указ о передаче земли, на которой находится резервация Окнегипа-Ни, в полную собственность шеперсати. Скоро они станут полноправными хозяевами своей земли, – с такой гордостью сказал Говард, будто успехи этого небольшого народа он мог поставить себе в заслугу.
– Ого! – воскликнул Тарас, широко раскрыв глаза. – Ты меня сегодня только и делаешь, что удивляешь. Неожиданная информация, скажу даже больше, сенсационная!
– Новость, о которой я только что рассказал тебе, столь же сенсационна и для меня, хоть я намного больше твоего осведомлен в делах подобного рода, – разведя руками, сказал Говард.
– Странные дела, замечу я тебе, – задумчиво произнес Тарас – Пасечников выгоняют с их земли, а шеперсати отдают землю в собственность. Очень похоже на двойные стандарты. Пасечникам, равно как и армии правозащитных организаций, эти двойные стандарты придутся совсем не по душе.
– Тут ты не совсем прав, – возразил Говард, пошаркав ботинком под столом. – Пасечники пришли на эту землю пятьдесят лет назад, а шеперсати живут на ней уже несколько тысяч лет. Да, и вообще, если хорошенько поразмыслить, получается, что Империя просто возвращает шеперсати землю назад, возвращает им их же собственность. Чувствуешь принципиальную разницу по сравнению с теосветами, которые никогда не были хозяевами той земли, на которой живут? Причем, заметь, Империя возвращает шеперсати значительно меньше, чем когда-то у них забрала, – в голосе Говарда Ермикина прозвучало сочувствие. Может, в прошлой жизни он жил в одном из селений шеперсати, раз так переживает за судьбу древнего народа, вот уже пять тысяч лет живущего на берегах озера Нерепсат?
– То есть, при желании, они могут подать судебный иск?
– Могут! Но они, само собой разумеется, не будут этого делать!
– Боятся? – усмехнулся Тарас
– Нет, что ты. Шеперсати счастливы, что им возвращают их землю, пусть и меньше той, что они владели когда-то в далеком прошлом. Но прошлое – оно и есть прошлое, оно годится лишь историкам и археологам, сдувающим пыль со следов древности. Политики, как ты знаешь, живут, не прошлым, а настоящим и будущим.
– Будущее шеперсати рисуется мне очень даже неплохим, – Тарас чуть заметно улыбнулся и отхлебнул вина.
– Шеперсати, если подумать, получили намного больше, чем потеряли. Им могли вообще ничего не отдать, и едва ли это кого-то бы удивило. Империя в этой ситуации повела себя очень благородно, если не сказать больше: Империя повела себя совсем не по-имперски, – Говард рассмеялся своей собственной шутке. Он всегда считал себя знатоком утонченного юмора.
– Значит, земля резервации Окнегипа-Ни скоро будет в руках у шеперсати. Ну что же, выходит, Шавкир Порггинек добился своего. Не зря его называют великим вождем, – не скрывая своего удивления, сказал Тарас Невольски.
– Конечно, не зря! Он сделал очень большое дело, и скоро это осознают все. У шеперсати будет своя земля, а своя земля – это залог спокойствия и развития. В наше время земля становится дороже золота. Хотя… именно об этом, мы сегодня, в общем-то, и говорим, – глубокомысленно изрек Говард, пригладив бороду рукой.
– Пасечники получат большой козырь – пример соседа, – не унимался Тарас.
– Империи наплевать на козыри. У кого-то, может, и козыри, а нее сплошь джокеры в рукаве. Ты кинешь ей свой козырь, а она всегда перебьет его своим джокером. Империя захотела и отдала землю шеперсати, а если она захочет отобрать землю у пасечников и отдать ее «Финансу» – то так и сделает. И ничьим мнением, уж поверь мне на слово, не поинтересуется, – Говард даже и не старался скрыть своего восхищения довольно «своеобразной» политикой Империи.
– Будет немало криков о несправедливости. Я уже так и вижу толпы пасечников, с пикетами идущих к Имперской ратуше в Тифлоу, – мечтательно произнес Тарас.
– Собака лает, а лошади идут. Империя, да будет тебе известно, давно не обращает внимания на чей-либо лай. А уж на слабое тявканье – тем более. Она давно пишет законы под себя, и кто ей может в этом помешать? Кто сможет вытащить всех джокеров из ее рукава? Пасечники? Не смеши меня, – Говард вопросительно посмотрел на Тараса. Но журналист, судя по выражению его лица, смешить Говарда Ермикина вовсе не собирался.
– Пасечники постараются привлечь внимание властей. А вот если им это удастся, то тогда… – сказал Тарас таким возбужденным тоном, словно идея привлечения властей к проблемам пасечников манила его с необычайной силой.
– Вся власть давно охраняет лишь себя саму. Те, у кого много полномочий и денег, нашли возможность подмять всех остальных под себя и пользуются этой возможностью, ничуть этого не стесняясь, – возразил Говард с гордостью, которую без труда можно было прочитать на его лице.
– Иногда ты настолько циничен, что мне тошно, – с отвращением сказал Тарас.
– Я не циник, а материанец, не путай! Верю в то, что можно потрогать руками, – негромко произнес Говард. По его голосу можно было подумать, что он даже немного обиделся. Но так мог подумать только тот, кто совсем не знал Говарда Ермикина.
– К счастью, я не такой, – гордо заявил Тарас, скривив надменную улыбку. Хотя слова и дело очень часто антагонируют друг с другом, журналист «Утреннего Телеграфа» Тарас Невольски любил именно слова. А уж когда дело касалось его скрытых и явных достоинств, эти самые слова сыпались из него как из рога изобилия.
– Это твое дело, – презрительно усмехнулся Говард. Он слишком хорошо знал, каков его собеседник на самом деле, чтобы поверить его последней претенциозной реплике.
– Если верить твоей информации, шеперсати в ближайшее время станут полноправными владельцами своей земли. Значит, они тоже могут развивать на ней все, что связано с туризмом. Новый игрок на рынке услуг. Согласись, это становится интересным, – Тарас, будто бы невзначай, перевел тему с обсуждения его моральной и нравственной позиции, которая в данный момент показалось ему совсем не актуальным.
– Не соглашусь. Ничего подобного не будет, – замотал головой Говард.
– Почему?
– Шеперсати и не думают связываться ни с туризмом, ни вообще с каким-либо крупным бизнесом. Я пару дней назад имел неофициальную беседу с Шавкиром, их верховным вождем. Ты его, наверное, неплохо знаешь, – Говард очень любил подчеркивать свою важность и высокое положение в обществе, рассказывая о своих встречах с влиятельными людьми.
– Конечно. Не раз и не два я брал у него интервью, – судя по голосу Тараса и выражению его лица, брать интервью у кого-то там «туземного вождя», встречу с которым Говард Ермикин поставил себе в заслугу, он считал ниже своего достоинства. И это несмотря на то, что еще пять минут назад журналист готов был согласиться с тем, что Шавкир сделал для своего народа очень много…
– Он сказал, что шеперсати и не подумают отступать от той линии, которой они так упорно придерживались все последние годы, – сказал Говард, восхищаясь несгибаемым, но в тоже время непонятным ему упрямством загадочного народа, которое в его глазах приобретало орел некой даже романтики.
– Ничего не пойму…
– Их сложно понять, Тарас. У них своя, уникальная культура – я тебе уже не раз это говорил, и сейчас готов повторить свои снова, – в эту минуту Бэлки показалось, что депутат пытается выдать себя то ли за умудренного жизнью наставника, то ли за непререкаемого авторитета. Конечно, Говард Ермикин скромно считал себя и тем и другим, но остальные редко разделяли с ним эту точку зрения.
– Удивительно. Они сами отказываются от огромных денег, которые так и просятся к ним в руки, – а вот в глазах Тараса упрямство шеперсати было больше похоже на глупость и близорукость.
– Ты не понимаешь их мировоззрение, Тарас. Хотя, уж если говорить начистоту, то я и сам его не понимаю. Но, что им с того, понимаем мы его или нет, если они живут так уже тысячи лет и собираются жить и дальше? Они твердо уверены, что их религия, культура и обычаи важнее денег. Они считают, что их жизнь и их земля – единое целое. И что если пустить на свою землю туристический бизнес, от всего вышеперечисленного мало, что останется. И в этом, вполне возможно, они правы, – хитро усмехнулся Говард. Сложно было понять, что именно послужило поводом для этой усмешки.
– Обычаи важнее денег?
– Да, именно так. Для них именно так – это важное уточнение. У них свое восприятие мира, которое сформировано веками, у них свои жизненные ценности, которые нам иногда так сложно понять, – сейчас Говард был больше похож на культуролога или историка, нежели на представителя депутатского корпуса. – Они старательно берегут свои обычаи, часто даже и в ущерб собственному материальному благополучию. Можно, конечно, попробовать и денег заработать, и обычаи сохранить, да только вот примеры последних лет, как недавно резонно заметил мне все тот же Шавкир, твердо убеждают в том, что это неосуществимо.
– Примеры племен Про-ка и Ротоли-ка? – спросил Тарас. Видно было, что журналист в курсе того, о чем говорил Говард.
– Да. Вспомни, как они кричали от радости и хлопали в ладоши, когда на территории их резерваций понастроили гостиниц и кемпингов. Их вожди только и успевали, что считать свои прибыли и открывать новые счета в банках. Счастливое будущее? Идиллия? Как бы ни так… Через десять лет они полностью растворились в приезжем населении, а через двадцать стали гражданами городов, которые выросли на их земле. Забавно, правда – на их земле родились города, которые затем поглотили их самих. Они были гордыми охотниками и войнами, а потом раз и… ассимилировались в имперскую цивилизацию, причем в худшем понимании этого слова – полностью потеряв свою уникальность, и, в тоже время, не сумев до конца принять культуру Империи. По каналу «Историка» я недавно видел про них передачу. Там их назвали потерянными народами, – сейчас Бэлки понял, откуда Говард подчеркнул столь глубокие знания о непростой судьбе малых народностей провинции Тирвани.
– Веками их предки бережно хранили свою культуру и обычаи, а тут за десять лет они их растеряли. И правда, «потерянные» народы, – с такой болью в голосе произнес Тарас, будто его и правда волновала судьба этих «потерянных» народов.
– А ведь они тысячи лет жили по древним обычаям, сотнями поколений соблюдали свои устои, – Говард задумчиво нахмурил лоб. – Они думали, что теперь заживут по-новому, придумают себе новые обычаи и забудут старые. Однако, оказавшись в крупных городах, с большими деньгами в карманах, бывшие Про-ка и Ротоли-ка, так и не смогли стать их полноправными жителями. Не смогли стать частью другой культуры, как ни старались. Они потеряли свое прошлое, но так и не смогли найти новое будущее. И в итоге застряли где-то посередине.
– Счастье не в деньгах, как гласит старая пословица?
– А в их количестве, – громко захохотал Говард. Все рассуждения о счастье, обычаях и трагедиях племен мгновенно растворились в этом бездушном смехе.
– Все-таки ты ужасный циник, – сказав это, Тарас попытался изобразить на своем лице неприятие. Вышло так себе.
– Ты мне льстишь, – перестал смеяться Говард и снова заговорил серьезным тоном. – Они слишком поздно поняли, что у них своя культура, а у нас своя – и их нельзя просто взять и заменить. И мы с тобой за большие деньги едва были бы счастливы, отправь нас жить в их деревни. Мы привыкли жить среди дворцов из стекла и бетона, утопающих в роскоши и комфорте, – мечтательно закончил свою тираду Говард. Можно было нисколько не сомневаться, что именно дворцы из стекла и бетона он считает апофеозом развития цивилизации.
– И мне это нравится! – воскликнул Тарас, подняв бокал вина. Видимо, таким образом он предлагал тост за апофеоз современной цивилизации и памятники из зеркального стекла и бетона предварительного напряжения.
– Мне тоже. Но сейчас я не про это. Я тебе еще немного расскажу про то, что я услышал в этой передаче про потерянные народы. Это безумно интересно.
  Тараса стали одолевать сомнения, что это действительно настолько интересно, как об этом говорил его собеседник, но свои сомнения журналист решил пока оставить при себе. Говард же, тем временем, продолжил:
– Про-ка и Ротоли-ка попав в города, лишь спустя некоторое время ясно осознали, что для них это чуждая среда, где они могут лишь существовать. И многие миллионы империтов, полученные ими от продажи угодий совершенно ничего не могут изменить. Они поняли, что жить и быть счастливыми они могут лишь на своей земле. И они были бы рады снова вернутся в свое естественное лоно – в лоно родной природы, которая вскармливала их сотнями и тысячами лет, но на месте их охотничьих угодий стоят гостиницы, на месте жертвенников построили развлекательные центры, а на месте жилищ – казино и стриптиз-клубы. Им некуда возвращаться, того, что они считали своей землей, уже просто нет!
– О небеса, да в тебе умирает талант писателя! – Тарас с показным восторгом захлопал в ладоши.
– Возможно, – засмущавшись, ответил Говард. Он всегда считал себя человеком больших талантов.
– Будет чем заняться на пенсии, – решил немного уколоть его Тарас.
– Я еще на пенсию не собираюсь, – обиженно сказал Говард. Он очень не любил, когда ему напоминают о возрасте. Тарас хмыкнул, очень довольный тем, что его попытка уколоть приятеля удалась, и с улыбкой сказал:
– Вернемся к потерянным племенам.
– Вот смотри, что я откопал. Небольшая статейка в газете, я ее специально взял, чтобы тебе зачитать. Из «Новости Нерепсат», вашего конкурента!
– Мерзкая газетенка – с презрением сказал Тарас Невольски. Он от всей души ненавидел конкурентов, особенно «Новости Нерепсат».
– Может и так, но статья неплохая. Вот послушай, – депутат достал из дипломата вчетверо сложенную газету и шумно ее развернул. Потом нашел глазами искомую статью, и начал медленно и с выражением читать:
  «Сегодня основными занятиями малого народа шеперсати является охота, рыбалка, собирательство и ремесла. Шеперсати категорически отказываются работать за пределами резервации, а так же организовывать на своей территории любые формы производства и бизнеса, идущие вразрез с их представлениями об использовании своей земли.
  Туристам вход на территорию резервации Окнегипа-Ни воспрещен. Правом въезда на ее территорию пользуются только родственники шеперсати, или другие люди, которым разрешает пройти глава селения, вождь или шаман. Процедура оформления разрешения на въезд весьма сложна и занимает достаточно долгое время. Это объясняется тем, что шеперсати считают, что присутствие людей, которые не чтят их культуру и религию негативно сказывается на их земле и на них самих. Они считают свою землю святой, и искренне считают, что жить и находиться на ней имеют право лишь те, кто поклоняется Богу Шепа и чтит озеро Нерепсат, как одно из Его проявлений на Омикроне. В книге Торпанчу сказано: «Всякий человек, пришедший на святую землю без уважения к ней, приводит с собой злого духа. Но человек уходит, а злой дух остается, и бесчинствует, и отравляет землю, и воздух, и всякую тварь на этой земле».
  Говард замолчал, его глаза быстро забегали по газетным строчкам. Видимо, он искал особенно интересный фрагмент, который хотел зачитать. Он чуть заметно кивнул, поднял указательный палец вверх, после этого поправил пенсне и снова принялся за чтение:
  «В настоящее время главной статьей дохода шеперсати являются народные промыслы, большая часть продукции которых продается в туристических магазинах Нерепсатского дистрикта и провинции Тирвани. Так же немалое значение имеет промысел дичи и рыбы, которая поставляется в местные заведения общественного питания и перерабатывающие предприятия. Небольшая часть сувениров, а также продукции охоты и рыболовства экспортируется в другие провинции Империи.
  Шеперсати являются недотационным малым народом. В данный момент их экономика стабильно развивается, что позволяет предположить, что потенциал их экономического роста еще не исчерпан».
– И все-таки не люблю я «Новости Нерепсат», – процедил сквозь зубы Тарас, возмущенно разглядывая газету в руках у Говарда.
– Это твое право. Но статья неплоха.
– Неплоха? Не смеши меня, – складывалось впечатление, что Тарас воспринял последние слова собеседника, как личное оскорбление.
– Сейчас спорить об этом не к месту. Мы вовсе не для этого сегодня встретились, верно, ведь, Тарас? – вкрадчиво спросил Говард. Бэлки показалось, что депутат немножко осторожничает, аккуратно прощупывая почву для дальнейшего хода беседы.
– Верно. В противном случае ты бы не стал оплачивать наш ужин, – таким серьезным тоном ответил Тарас, словно вопрос оплаты ужина имел для него первостепенное значение.
– Скажу без утайки, ты мне всегда нравился своим профессионализмом, но больше умением схватывать все на лету.
– Ну, мы здесь и не для того, чтобы ты воздавал мне хвалу. Пусть, даже и достойную, – Тарас широко улыбнулся.
– Мы собрались, чтобы обсудить важное дело, как я и сказал тебе сегодня утром по телефону, – Говард снял свое пенсне и внимательно посмотрел на Тараса.
– Давай тогда к делу. Вводная лекция окончена? – Тарас желчно усмехнулся.
– Тебе было неинтересно? – удивленно спросил Говард
– Отчего же. Совсем наоборот. Я слушал, раскрыв рот – ты прекрасный рассказчик и просто ходячая кладезь информации, – Тарас поднял ладонь вверх, видимо этим жестом желая подчеркнуть свое восхищение многочисленными талантами собеседника.
– Я так и думал, – Говард довольно кивнул, проглотив похвалу. – Но, как ты правильно сказал, к делу. Я тебе уже все уши прожужжал про войну, которую развязывает «Финанс Империал». И на невидимом фронте информационных сражений нам нужны закаленные воины, – Говард Ермикин произнес последнюю фразу с таким вдохновением, словно он на несколько секунд перевоплотился в оратора,  выступающего с трибуны перед многотысячной аудиторией.
– Давай оставим в покое лирику, она сейчас совершенно неуместна. Если я захочу метафор и ярких образов, то пойду на встречу литераторов. Говори по существу.
– И ты мне еще говоришь, что я циник? – криво усмехнулся Говард. – Ладно, как хочешь. Без лирики, так без лирики. «Финансу» нужен человек, который будет писать, что нужно и когда нужно. Им нужен опытный журналист, который умеет хорошо преподнести информацию, а если понадобится, может из белого сделать черное, а из черного – белое. За большое вознаграждение, естественно. Даже, пожалуй, за неприлично большое вознаграждение, – сказал Говард. Даже сидя за соседним столиком, Бэлки ощутил, как стал серьезен голос Говарда Ермикина.
  Тарас, однако, ничего не ответил. Журналист теребил рукой салфетку, а его лицо сохраняло каменно-невозмутимое выражение, словно то, о чем сейчас говорил Говард, совершенно его не касалось.
– Я посоветовал им тебя. Сказал им, что ты настоящий профессионал и талантливый журналист. Впрочем, это им было известно и без меня, – Говард внимательно посмотрел на Тараса. Но тот по прежнему молчал, его лицо было задумчивым, даже напряженным.
– В наше время победе в информационной войне и господству над умами людей придается первостепенное значение. Тот, кто в наши дни владеет информацией – владеет всем; «Финанс» это отлично понимает, и хочет, чтобы ты помог им одержать эту победу, – многозначительно произнес Говард.
– Не очень хочется, если честно, пачкать об это руки – произнеся эти слова, Тарас  брезгливо поморщился.
– Только не нужно строить из себя девочку-недотрогу, – раздраженно сказал Говард. – Ты кому-нибудь другому это говори! Я прекрасно знаю, в чем запачканы твои руки, так что дешевую патетику давай отложим для другого раза.
  Тарас посмотрел на Говарда с такой ненавистью, словно хотел испепелить его одним только взглядом. И негромко, сквозь зубы пробормотал:
– Сукин ты сын, Говард!
– Ха! Удивил, – депутат расхохотался. Потом хитро прищурился и добавил. – Подумай хорошенько, Тарас, такие предложения бывают нечасто. К тому же, если ты откажешься, это все равно сделает кто-то другой. А потом загребет себе весь куш, купит домик в Островинкии и будет остаток жизни наслаждаться жизнью: попивать коктейли, выращивать табак и соблазнять туземок. А ты будешь прозябать в этой дыре, проклинать судьбу и размышлять о чистоте своих рук. Выбор за тобой, чистюля!
– Ты точно сукин сын! Бьешь в самые больные места, – скривившись так, будто Говард его действительно ударил, пробормотал Тарас. Сейчас он выглядел как человек, всю жизнь мечтавший быть благородным рыцарем без страха и упрека, но внезапно обнаруживший, что он лживый и продажный пройдоха.
– Последний раз спрашиваю. Берешься? – ехидно спросил Говард. Ему, как показалось Бэлки, в эту минуту доставляло немалое удовольствие наблюдать за мучениями Тараса и его беспомощностью.
– Берусь, – устало ответил Тарас.– Буду, как и ты, лизать задницы холеным миллионерам из «Финанса».
– Я тебе уже говорил о патетике, Тарас. Сейчас другое время. В ходу другие ценности, – Говард расплылся в улыбке. Его лицо выжало полнейшее удовлетворение.
  Тарас Невольски ничего ему не ответил, а только обреченно махнул рукой.

  Бэлки закончил ужин и поудобнее устроился на стуле. Его собеседники за весь сегодняшний вечер так и не обратили на него ни малейшего внимания. Наверное, приняли за туриста, которому совершенно наплевать на местные политические игры и заговоры. Но Бэлки, несмотря на то, что именно туристом он и был, сейчас в голову лезли вовсе не «туристические» мысли об отдыхе. Он вспомнил странную улыбчивую старушку Паолину Рафалски, с которой и началось его знакомство с Тирвани, и распечатанную статью про древний народ, живущий на этой земле уже несколько тысячелетий. Неужели они связаны между собой или это не более чем капризы его не в меру разыгравшегося воображения? А может, это и не воображение вовсе, а предчувствие чего-то великого и необъяснимого или даже ключ к пониманию той загадочной силы, что привела его сюда? 

– Прекрасный ужин. И толковая деловая встреча, – с удовольствием сказал Говард.
– Согласен, – сухо добавил Тарас Невольски. То ли он согласился из солидарности с собеседником, то ли это был тонкий сарказм – понять было сложно. Но лицо журналиста радости не выражало, это уж точно.
  Подошел официант, Говард Ермикин с Тарасом Невольски встали из-за столика, расплатились и ушли. Бэлки же продолжал сидеть и размышлять об услышанном. Он задумался: «Почему же меня так заинтересовал этот разговор? Каким образом меня касается эта локальная война пасечников и некой «Финанс Империал»?» То, о чем говорили Тарас и Говард, для Бэлки было не в новинку, скорее даже наоборот – тема безудержного наступления капитала и корпораций по всем фронтам уже настолько набила всем оскомину, что автоматически вычеркивалась из списка интересных. Бэлки был уверен, что в Шесли идут и не такие войны, а целые военные компании со всеми атрибутами военного времени: шпионами, диверсиями, пропагандой. И уж какая-то схватка за кусок земли для новых отелей едва ли тянет на катастрофу вселенского масштаба. Тем более для начальника отдела логистики мебельной компании…
   Итак, если рассуждать логически, все услышанное сегодня Бэлки абсолютно не должно было его касаться. Но, почему-то он чувствовал, что разговор журналиста и депутата, каким-то загадочным образом связан с ним, и это ощущение никак не хотело покидать его, совершенно не реагируя на голос разума и логики. Бэлки на миг показалось, что некая невидимая нить, уже соединила судьбы древнего народа, таинственной секты, как кажется многим, старательно прячущей свое истинное лицо, и его собственную, ничем доселе не примечательную, судьбу.
  Бэлки еще немного посидел за столиком, пытаясь логически осмыслить все события последних дней и подобрать разумные аргументы, могущие хоть как-то объяснить перемены, происходящие с ним. Но попытки эти, само собой разумеется, ни к чему не привели, и ему пришлось остановиться на том, что все, происходящее на озере Нерепсат, каким-то необъяснимым образом связано с судьбой Бэлки Стюарта.      
  Но вот каким?

  Порнег устало дышал. Он вжался в небольшой холмик, который как он надеялся, закроет его. Надежда была очень уж слабой, но больше надеяться было не на что. Порнег почти выбился из сил, и бежать дальше уже просто не мог. Он лежал, обняв землю этого холма, словно любимую женщину и молил Бога о своем спасении…
  Ужас долго гнал его вперед и будто добавлял сил, но сейчас усталость взяла верх даже над этим животным ужасом. Порнег всегда считал себя смелым и сильным мужчиной, но сейчас он понял, как он ошибался. Оказавшись со смертью один на один, он забыл и про смелость и про благородство. Он помнил только про тягучий, как мед, страх и скользкое, словно слизь, отчаяние.
  Пока он убегал, все его мысли и чувства вытеснили страх и желание жить. «Жить», – это слово и сейчас пульсирует в его голове. И где-то на задворках сознания, где-то на краешке своей души Порнег все-таки надеется выжить. Надеется ускользнуть от врага, который так страшен и лишь эта слабая надежда дает ему силы!
  Сколько раз Порнег думал, что, оказавшись перед лицом смерти, он поведет себя достойно. Воображение рисовало ему идиллические картины: он видел свое отрешенное от мирских забот лицо и свое сердце – чистое и безгрешное, видел, как он оставляет этот мир с улыбкой на лице, и ангелы, подхватив его под руки, несут на свидание с Господом. И он предстает пред Ним, чистый и умиротворенный…
  Но реальность, как это часто бывает, вдребезги разбила все его мечты и представления, словно хрустальную вазу, случайно попавшую под колеса бульдозера. Какая там улыбка на лице – его исказила гримаса ужаса, да и думает Порнег вовсе не об ангелах. Он забыл об умиротворении и благородстве, он так хочет жить и так хочет спасти свое тело, которое иногда, смеясь, называл бренным, что для других желаний просто не осталось места, их выжгло из сердца словно паяльной лампой. Порнег вжимается в землю холма, широко открывая рот, словно рыба, выброшенная на лед. Он тяжело дышит, он слышит, как в груди гулко бьется сердце, каждый его стук отдает в голове, будто удар тяжелого молота о наковальню.
  А ведь все начиналось очень даже неплохо – Порнег Марвелаали наедине с Нерепсат, удивительно красивый вечер, приятная теплота, плеск небольших волн. Эта природная идиллия наполняла душу Порнега покоем и какой-то тихой простой радостью. Ему иногда казалось, что он мог бы вот так целую вечность стоять на берегу Нерепсат, слушать ласковый плеск прибоя и смотреть на алеющий закат. Такой восхитительной красоты он не видел нигде в Империи, а уж поездил он немало. Он очень любил путешествовать.
  Это безымянное местечко на окраине дистрикта Порнег очень любил, хоть и никому не рассказывал о нем. Добраться сюда было очень непросто, но зато здесь было удивительно тихо и безлюдно, что в нынешнее время большая редкость. С каждым годом таких мест становилось все меньше – вездесущие туристы наводнили почти все побережье озера. Туристов становилось все больше и в той же степени росли и аппетиты землевладельцев, туристических компаний, перевозчиков и строителей. Землевладельцы получали все больше ренту с земли, туристические компании продавали все больше путевок, перевозчики открывали все больше новых рейсов, а местные власти собирали со всех еще больше налогов: вроде все хорошо и все довольны. Но у «нерепсатской сказки» была и оборотная сторона, о которой говорили с большой неохотой, – с каждым годом все больше усиливался натиск на озеро Нерепсат. Экологи били тревогу, защитники животных и ученые вторили им. Но когда дело касается огромных прибылей, кто же будет слушать ученых или экологов? Ясное дело, никто, их отчаянные крики о том, что уникальная экосистема озера уже не выдерживает нашествия туристов и всеперемалывающей техногенной экспансии, тонули в общем вале ликования. Ликовали продавцы и землевладельцы, ликовали строители, туристические фирмы и авиаперевозчики. Ликовали местные власти. А озеро Нерепсат, не обращая внимания на ликование и восторг, прогибалось под непосильной ношей. И что-то подсказывало Порнегу, живущему здесь с раннего детства, что предел терпения природы скоро будет переполнен. Если это «скоро» уже не наступило…
  Порнег очень любил это место. Оно было совершенно не тронуто цивилизацией, а потому особенно чисто и невинно. И хоть от развилки, где он всегда оставлял свой джип, идти было не близко, он приезжал сюда два-три раза в неделю. Порнег тратил не меньше двух часов на дорогу, а если погода была не очень, то и все три. Но это того стоило. Даже если ворох проблем иногда прижимал бизнесмена к земле, словно тяжелый камень, даже если пропадало желание жить и радоваться и совсем не было сил, он все равно оставлял свою «Камию» в гараже, садился за руль старенького джипа и отправлялся в путь. От развилки тащился пешком по старой дороге, иногда утопая по колено в грязи, потом сворачивал у поваленного клена и шел еще пять-семь минут вдоль пролеска.
  Это был словно только одному ему известный ритуал, который он держал от всех в тайне. Он приходил на это пустынное место, и несколько минут просто стоял и смотрел на водную гладь Нерепсат и вдыхал прозрачный, пропитанный необыкновенной свежестью воздух. Потом садился на поваленное дерево, которое лежало у воды, доставал удочку, насаживал наживку и начинал рыбачить. И начиналась магия! Магия озера! Минута за минутой озеро лечило его. Оно будто забирало все грехи Порнега, все его печали и переживания, а взамен наполняло душу любовью и светом, покоем и радостью. Эта магия Нерепсат была для Порнега загадкой, разгадать которую он был не в силах. Да и нужно ли? Может, потому магия и остается магией, что ее никогда не разгадать?
  Он рыбачил около часа, иногда чуть больше, иногда чуть меньше. Клевало, что уж говорить, плохо, но Порнег приезжал сюда не за рыбой, рыбу он всегда мог купить и в магазине. А вот покой и радость нет. В магазинах пока не открыли отделов по продаже радости и в ближайшем будущем едва ли откроют, в магазинах не продают озерное волшебство. Каким бы раздраженным и уставшим Порнег не приезжал на этот пустынный берег, домой он всегда возвращался другим человеком: спокойным, добрым и довольным. Сначала жена ворчала, но когда стала замечать, каким ее муж возвращается с «рыбалки», успокоилась. Отдохнувший муж – залог мира и покоя в доме.
  Уже давно Порнег задумывался над интересным вопросом: «почему озеро Нерепсат переживает такой туристический бум»? Да, конечно, «кристально чистая вода, свежий воздух, удивительные хвойные леса и нетронутая природа», – как скажет вам любой агент по продаже путевок, это немало. Но, все же не так много, чтобы привлечь сюда столько туристов – в Империи полно озер, которые ничуть не хуже, если не лучше озера Нерепсат. Уникальность строения озера и разнообразие флоры и фауны привлекают ученых и исследователей, туристам на это наплевать. Развлечений в последние годы появилось, что уж тут говорить, немало, но куда местным туристическим центрам соревноваться в этом с мегаполисами, особенно с городами-медиацентрами. «Так в чем же тут дело? Что же в последние годы привлекает сюда, безо всякого преувеличения, толпы людей?» – снова и снова задавал себе один и тот же вопрос Порнег Марвелаали. И однажды, возвращаясь домой со своей традиционной «рыбалки», и насвистывая себе под нос какую-то популярную песенку, он понял в чем дело. Порнега осенило, да так, что на своем стареньком джипе «Нерри», он чуть не улетел в кювет.
  Озерная магия! Ведь не зря шеперсати считают Нерепсат одним из воплощений Бога Шепа, как бы кощунственно это не звучало для человека, верящего в Истинного Бога. Порнег как-то слышал от одного из братьев, что Девиан, основатель Теосветии, не зря перенес все поселения теосветов именно сюда, в окрестности Нерепсат. Конечно, тогда Порнег не придал этим словам никакого значения, но сейчас он неожиданно понял их смысл. Ключ ко всему – во влиянии озера и местного климата не только на тело, но и на душу человека. Озеро Нерепсат – это больше, чем скопление воды в природном углублении, это живое существо, хоть это и звучит невероятно. И не просто живое существо, а существо, наделенное совершенно необъяснимыми, даже магическими способностями: оно лечит людей, забирает их грехи и плохие мысли, забирает их болезни. В тот миг озарения доселе непонятные Порнегу вещи, услышанные фразы, разрозненные обрывки знания, будто куски мозаики, сложились в мозгу в единое целое. «Ну, конечно же! Вот почему туристов так тянет сюда, хотя бы даже и бессознательно. Вот почему шеперсати так любят озеро Нерепсат и поклоняются ему. Вот почему Девиан перенес поселения теосветов именно сюда», – водоворот удивительных мыслей затягивал Порнега все глубже и глубже. Он еще раз посмаковал это удивительное открытие с разных сторон. Нерепсат – озеро, которое лечит души. Кто бы мог подумать!
  Конечно любой ученый или материанец, которых с каждым годом на просторах Империи становилось все больше, с легкостью развенчал бы теорию Порнега, приведя с десяток «железных» доказательств, против которых бизнесмену нечего было бы возразить. Но Порнег и не стал бы возражать. Разве можно привести в доказательство веру и знание, которые живут в сердце, и не основаны ни на каких логических выводах? Душа, мистика, «живое» озеро: ничего себе доводы! Но, несмотря на то, что его выводы и не имели под собой привычных логических обоснований, Порнег всей душой, ощутил – они правдивы. И от осознания того, что он раскрыл одну из тайн мироздания, сердце Порнега наполнилось благоговением и гордостью. Пускай ученые и материанцы сыплют своими, как они считают, неопровержимыми доводами, пусть поклоняются логике и разуму. Ни Порнег, ни кто-либо другой все равно не сможет переубедить их, да едва ли стоит и пытаться. Когда Истина трогает душу – многое становится ясным, и не это ли главное доказательство, что внутри мы все намного больше, чем иногда кажемся себе снаружи.
  На следующий день Порнег с нескрываемым восторгом рассказал о своем удивительном открытии старейшине их селения, Олдингеру Греку. Но старейшина, вместо того, чтобы разделить с Порнегом его восхищение, сделал то, чего бизнесмен от него никак ни ожидал – взял его за руку, отвел в сторонку и приказал строго-настрого молчать обо всем, до чего он додумался. По выражению лица старейшины, и по его глазам, в которых засверкала злая решимость, Порнег понял, что тот вовсе не шутит, и что лучше воспринять слова Грека с полной серьезностью. Именно так он и сделал. Порнег никому не сказал о своем открытии, даже своей жене Эске, от которой у него никогда не было секретов. Да и сам старался думать о нем поменьше, хотя, что уж зря говорить, иногда его мысли сами собой возвращались к этой теме.

  Порнег услышал какой-то шорох. И что-то подсказало ему, что шорох издал именно тот, кого он так боялся. Порнег осознал, что его судьба предрешена и неотвратимость происходящего трансформировала его сознание до такой степени, что он перестал быть самим собой и увидел все происходящее словно со стороны. И, этот человек, со слезами на щеках, трясущийся от страха, вжавшийся в одинокий и небольшой холмик, не вызвал у него жалости, презрения или отвращения. Он вообще не вызвал у него никаких эмоций, как будто судьба теосвета и бизнесмена, Порнега Марвелаали, абсолютно никак его не волновала. Как будто он был ему кем-то чужим, кем-то, кого он никогда не знал и никогда не хотел знать. Но он все равно видел его, а вернее себя, как на экране, показывающем черно-белые кадры любительского кинофильма. Это странное видение было будто другой гранью реальности, другой гранью его сознания или даже какой-то другой жизнью о которой Порнег никогда и не подозревал. Это так подействовал на него страх, смешанный с усталостью и отчаянием, или оказавшись на грани смерти, он понял что-то, чего никак не мог понять раньше: едва ли сейчас Порнег смог бы ответить на эти вопросы…
  Шорох стал отчетливее. Сейчас Порнегу оставалось надеяться только на то, что кто-то увидит его, закричит, поднимет тревогу. Его сознание цеплялось за любые надежды на спасение, даже призрачные, хотя, он прекрасно знал, пусть и не хотел себе в этом признаваться, что в этом безлюдном месте из всех людей есть только бизнесмен Порнег Марвелаали и тот человек, что стоит за холмом. Если он человек…
  Порнег снова задрожал от страха при мысли о том, чего хочет от него тот, кто сейчас стоит за этим холмом. И хоть он пока не сказал ни единого слова, а просто молча шел за ним, у Порнега не оставалось никаких сомнений в том, что некто преследует его отнюдь не из добрых побуждений. В эту минуту молчаливый незнакомец стоит с другой стороны небольшого холма, а Порнег просто лежит, трясясь от страха, и ничего не может сделать. Ему неоткуда ждать помощи, он чувствует себя испуганным и усталым, словно загнанное охотниками животное. Сиреневая Звезда уже почти опустилась за линию горизонта, обозначая окончание этого дня, не лучшего в жизни Порнега Марвелаали. Совсем скоро последняя часть огненного диска скроется за горизонтом и на Нерепсат опустится ночь.
  Нечего даже и надеяться на то, что темнота станет его союзником. То, что Порнег полчаса назад увидел собственными глазами, лишило его всяких надежд на спасение. Он продолжает бороться за свою жизнь скорее по инерции, движимый уже лишь инстинктом самосохранения. Но и этот козырь, которым он пытается бить карты смерти, дыхание которой он чувствует за левым плечом, бессилен против того, кто стоит за холмом. Это сумеречный Джокер – а джокер бьет любых козырей. И козыри Порнега Марвелаали для него не более чем краска, намалеванная на квадратах из бумаги. Порнег не раз слышал про Гантраппов, сумеречных воинов, вселяющих ужас в сердца врагов и сокрушающих любого, рискнувшего встать у них на пути, но всегда считал эти рассказы не более чем красивыми и замысловатыми легендами, которые очаровывали своим романтическим и в тоже время устрашающим сюжетом. Да, он, конечно, верил в существование духов, существ, вроде ангелов, или в необъяснимые наукой проявления различных мистических сил, вроде Небесного огня: во все то, что многие называют паранормальными явлениями, а люди верующие в Бога, зовут религиозной мистикой. Но легенды о Гантраппах были слишком невероятными, чтобы в них можно было поверить. Еще бы! Воины не из плоти и крови, а духи, которые приходят из другого мира, которые не знают жалости, страха и сострадания, и разят без пощады своими клинками, сотканными из ярости самого Бога. Они быстры как ветер, неутомимы, как реки, и стойки, как скалы, а если они посмотрят в глаза, то в сердце любого вселяется ужас. Звучат эти легенды, конечно, красиво, но любому здравомыслящему человеку очевидно, что к реальности все эти мифологические истории не имеют ни малейшего отношения. О них только фильмы снимать – и зрители в кинотеатрах будут кричать от страха и крепко держать друг друга за руки. А потом смеяться, если кто-то скажет им, что такое бывает и на самом деле. И Порнег смеялся. До сегодняшнего вечера…
  А сейчас ему совсем не до смеха. Сердце бешено колотится в груди, во рту стоит отчетливый вкус железа, а его легкие колют изнутри будто тысячи маленьких игл. Легкие вздымаются и опускаются, как кузнечные меха, но Порнег все равно никак не может отдышаться. Перед глазами плывут радужные круги, а руки и ноги будто налиты свинцом. Страх! Он наполняет его, лишая последних остатков сил… Внезапно Порнег понял – ему уже не убежать отсюда. Его охватило такое отчаяние, что из глаз тут же хлынули слезы.
   
  Но он все-таки смог собрать последние остатки воли в кулак. Он сказал себе, что должен использовать последний шанс на спасение, пусть даже самый ничтожный, и это придало ему сил. «Может, у меня хватит сил добраться до леса, и там, в темноте, ускользнуть от своего преследователя», – попытался приободрить себя Порнег. – «Пока есть хотя бы тень надежды, я не имею права сдаваться!»
  Полный отчаянной решимости, которая на мгновение пересилила даже страх и усталость, Порнег вскочил и собрался бежать. Но он не побежал, он не сделал даже и шага, а… просто замер, не в силах пошевелить ни единым членом своего тела. Волосы Порнега за миг побелели…
  И тогда Порнег закричал. Все его существо, казалось, хотело выплеснуться в этом отчаянном крике, переходящем на визг. Не осталось мыслей, чувств, не осталось даже инстинкта самосохранения, остался лишь испепеляющий ужас, застывший в широко раскрытых глазах и крик, рвущийся наружу… Несколько воробьев быстро вспорхнули с веток и улетели.
  Но неожиданно крик прервался. И, в ту же секунду, весь мир будто замер, а вокруг воцарилась удивительная тишина. Эта тишина была кристально чистой, прозрачной и почти осязаемой, но продлилась всего несколько мгновений. А потом раздался глухой звук удара, будто что-то тяжелое упало на землю у холма, поросшую травой.
  Это была голова Порнега Марвелаали...