20
Был тот осенний день, когда еще не пришли холода с мокрым снегом и пронизывающим ветром, но уже канули в прошлое теплые дни с ласковым солнцем и бабьим летом.
На плацу мотострелковой части выстроились шеренги солдат: сегодня новички будут принимать военную присягу. Все были в новой, хорошо подогнанной форме, наглаженные, сосредоточенные и взволнованные. Возле трибуны собрались их близкие: родители, братья и сестры, бабушки и дедушки, жены и невесты. Катя прижалась к одинокому дереву возле самой трибуны, на которой уже находились командование части и приглашенные гости, и разглядывала притихших людей. Рядом - столики и на них - стопки книг и много цветов. Их будут вручать принявшим присягу молодым солдатам.
Думая о предстоящем событии, Катя видела мужа: высокая тулья фуражки, начищенные до зеркального блеска сапоги, новая шинель. Он, лейтенант, так много значит для этих парней, совсем немного моложе него: он им и командир и воспитатель, друг и брат и добрый товарищ. Сегодня солдаты будут присягать на верность Родине перед отцами и матерями, перед сестрами и невестами, перед небом и землей; перед своим народом они поклянутся служить ей верой и правдой, а она, Родина, доверит им оружие и пополнит армейские ряды надежными защитниками, а сама будет день и ночь трудиться, чтобы стать богаче и чище.
Катя волновалась: она еще ни разу не была на таком торжественном событии, не слышала взволнованных голосов вчерашних мальчишек, совсем недавно игравших на площадках и во дворах в футбол и хоккей, бренчавших на гитарах, горланивших песни; мальчишек, одевших теперь шинели и тут же, на глазах, повзрослевших.
Солдаты были натянуты, словно струны, ожидая самого значительного момента не только в своей службе, но и в жизни: клятва Отечеству на верность будет всегда в их сердцах.
Гордясь ими, совсем ей не знакомыми, Катя верила каждому из них, кто держал сейчас в руках боевое оружие. Но еще больше верила своему Диме. Он, не щадя себя, воспитает из них настоящих воинов, сделает их стойкими и выносливыми, умеющими водить боевые машины, а потом, после службы - трактора и комбайны, умеющими побеждать любого врага. Уйдут домой эти, научит всему других, пришедших им на смену: русских и узбеков, азербайджанцев и белорусов, украинцев и латышей, ибо все они братья по духу, все земляки по общему дому, которого надо защищать.
Так и не услышала, как командир полка открыл торжественную часть праздника. Четко прозвучал его голос: "Полк, под Знамя - смирно!" - и полк замер. Заиграл военный оркестр и, чеканя шаг, вышли знаменосцы, неся алое полотнище части. Офицеры вскинули к головному убору руки, и Катя сама невольно выпрямилась, подтянула живот. Плескаясь на ветру, Знамя плыло и плыло мимо застывших в строю парней; многие матери украдкой прикладывали к глазам платочки; дедушки же и бабушки и вовсе не прятали счастливых слез: как же, их внуки - теперь настоящие воины!
Катя смотрела на Диму: он открыл красную папку и что-то сказал. Один из солдат, удерживая на груди автомат, строевым шагом подошел к столику - и в осеннем, пронизанном лучами солнца воздухе, под чистым, без единого облачка, небом прозвучали его клятвенные слова в верности своей Отчизне.
Над притихшими людьми, над продрогшими полями и лугами неслись слова солдата, присягавшего Родине с оружием в руках, присягавшего народу не щадить своей жизни для ее защиты, пожертвовать собой, но отстоять мир и ее
независимость.
Сдерживая слезы, Катя вслушивалась в эти торжественные слова, и ей казалось, что и она клянется быть верной своей стране, быть доброй, честной, смелой.
А потом был митинг. К солдатам обратился командир части подполковник Ремнев. Он по-отцовски желал им хорошей службы и выражал надежду, что никто из них не нарушит данной сегодня клятвы. Затем выступил сержант Ковин, майор Лукашин, слесарь завода Миша Долотов, молодой солдат Игорь Митрощенко.
Наконец, дали слово матери солдата, только что принявшего присягу. Она поднялась на трибуну и зашелестела исписанным листочком.
"Дорогие наши сыновья, - зазвучал ее взволнованный голос. - От имени всех матерей, приехавших и не приехавших на этот праздник, сердечно поздравляю вас с великим и важным событием в вашей жизни - принятием воинской присяги! Сегодня вы уже не те юноши, которые часто доставляли нам и нашей Родине беспокойство, сегодня - вы ее надежда и защита. Вы одели солдатские шинели не на всю жизнь, а на два года, и уже отвечаете за мир и покой на своей земле. Помните, сыновья, что она у вас - единственная и святая и ее надо беречь. Пусть ни одна рука не поднимется, чтобы бросить в эту серую шинель камень или кирпич; пусть ни одно слово ни на каком языке не опорочит эту одежду, которую вы надели истинно для того, чтобы защитить этих людей! Каждая мать, провожая сына на службу, имеет право сказать ему лишь одно: "Служи, сынок, своей Отчизне честно и достойно. А кто поднимет на тебя руку - враг ли то будет или кто-то из братьев - тот пусть будет проклят..."
Материнский голос несся над притихшими шеренгами солдат, еще крепче сжимавших в руках оружие, над взволнованной разноликой толпой, разносясь через динамик далеко вокруг воинской части.
"Сыны наши! Солдаты! Отныне в руках ваших оружие. Применяйте его только к врагам нашим, если они посягнуть на мир и на наш покой, берегите его, как и свой мундир. Дружите между собой, ведь вы все дети нашего большого дома, единой великой семьи, бойцы одной армии.
Мы, ваши матери, даем вам наказ: ни одного нарушения воинской дисциплины! Два года - небольшой срок, и мы, родители, надеемся на вас, верим и будем ждать вас домой живыми и здоровыми".
"Спасибо вам, женщины, - думала растроганная Катя, наблюдавшая, как снова у многих материнских глаз белели платочки. - Спасибо за добрые слова, за веру в армию! Спасибо, что отдали своих сыновей моему Диме! Он не подведет вас..." - И совсем расплакалась, когда мимо трибуны торжественным маршем проходил мотострелковый полк. Она видела гордое и напряженное лицо Димы, за которым, чеканя шаг, шли солдаты, отныне наделенные правом носить боевое оружие. Шли и другие бойцы и их командиры, но она следила лишь за мужем, пока он не скрылся за поворотом, ведущим к солдатской казарме.
Не хотелось Кате идти домой. Вышла из военного городка, оглянулась на опустевший плац, где только что гремел оркестр и солдаты принимали присягу, и поняла, что в этот день приобрела для себя что-то очень важное и нужное. Она пока не знала, чем именно обогатилась здесь ее жизнь и что сама вынесла из проходной части, где служил ее Дима, но чувствовала в себе желание отныне делать лишь добрые и нужные ей и кому-то дела. Так и будет и сегодня, и завтра, и всегда!
Сможет ли, отняв у себя покой и сон, как это делает Дима, трудиться для чужих людей, отдавать им то, что можно оставить себе для своего же благополучия? Сможет, непременно сможет, убеждала себя, помня о том, что в своей недалекой жизни уже сделала подобный шаг: от безделья перешла к интересной и активной жизни, и она, эта жизнь, конечно же, принадлежит больше другим, чем себе: например, Диме, отцу; та же работа в ателье, ее бесплатный труд для Дома малюток, хотя об этом знают лишь близкие; ее участие в работе женсовета части. А все субботники и воскресники?! Кто-кто, а она всегда с тряпкой, метлой да лопатой. Так и будет! Так и впредь будет, уже вслух высказала единственно правильную, как ей казалось, мысль, согреваясь от нее. И если бы в ее судьбе не Рогов, она бы всего этого не испытала, а сегодня не увидела бы впечатляющей на всю жизнь картины, когда вчерашние мальчишки с автоматами на груди гордо шагали по той самой земле, которую предстояло им защищать, и как у них перехватывало дыхание, когда они произносили священные слова любви к своей Родине. И Катя пожалела, что не пригласила с собой Зину и Наташу. Пусть бы увидели все своими глазами... Пусть бы задумались над своей бессмысленной и пустой жизнью...
Медленно расходились люди. Они не торопились: им надо было выговориться, поделиться мыслями, впечатлениями и просто успокоиться.
Катя перешла дорогу, зашла в скверик и села на скамейку: она решила дождаться Димы. Он не скоро будет идти на обед. Надо побыть ему в такое время со своими подчиненными. Надо цветов купить: у мужа ведь сегодня праздник. Торопясь, снова перебежала дорогу, где рядом с воинской частью, зная о сегодняшнем событии, шустрые и вездесущие бабки продавали цветы. Выбрала самые красивые георгины, поздравила бабулю с праздником; та, жмуря глаза, улыбнулась и Кате пожелала разродиться здоровым мальчиком, чтобы и он когда-то одел военную шинель. Катя поцеловала ее морщинистое лицо, словно его перепахали вдоль и поперек, снова зашла в сквер и присела на ту же скамейку.
Сквер просматривался далеко и был уже безлюден: время обеденное, и все разошлись по домам. Да и немного здесь прохожих: как-никак - окраина города.
Катя почувствовала сердцем, что к проходной приближается Дима. Подняла глаза и увидела его: та же стремительная походка, привычная торопливость. Она хотела сорваться с места, побежать ему навстречу и высказать все слова, что теснились в груди, но сдержала себя. Вот он пружинисто перебежал дорогу.
- Катюша... Надо же! Ты ждешь...
- Жду и поздравляю тебя с праздником! - Катя поднялась и подала ему цветы.
- Спасибо, родная. Мне очень приятно.
- Такое, Димочка, торжество. Душа млеет... Ты устал?
- Нет. Я счастлив. Немного переволновался, но все волнения радостные.
И они пошли по шуршащей сухими листьями дорожке сквера.
- Ты знаешь, Катюша, кого я заметил на присяге среди зрителей? А ну-ка поразмысли?
- Гм... Тетю Нюру? - пыталась угадать Катя.
- Нет.
- Сергея Ивановича?
- Нет же, нет! Борю и Виталия.
- Что ты говоришь? - искренне обрадовалась Катя, вспомнив этих юношей, с которыми Дима в общежитии вел разговор в отношении службы в армии. - Неужели?
- Да. Когда я проходил с солдатами мимо трибуны, они стояли под деревом и даже помахали мне рукой.
- Ну, Рогов, это твоя личная заслуга. Даже если ты лишь этих двоих вытащишь из омута и трясины, в которой они пребывают, то это уже будет хорошо.
- Согласен, Катюша. Рукой победишь одного-двух, а головой - тысячи и тысячи. Только надо, чтобы голова была не арбузом.
- Да, родной мой, да! Победа никогда не валится готовенькой с неба.
- Истину глаголишь, - одобрительно высказался Рогов к сущему восторгу Кати, которая теперь многое повторяла из того, что недавно слышала от мужа. - Гораздо легче найти человеку ошибку, нежели истину. Ошибка, Катюша, лежит на поверхности и ее замечаешь сразу, а истина скрыта в глубине, и не всякий может отыскать ее. Нужно горячее непроходимое желание, а еще кучу времени где-то отыскать.
- Истина - не домоседка, она дойдет до всех, - без лишнего напряжения ума вытащила Катя из своего тайника еще одну мысль Димы.
- Родная моя... - послышались, как шелест листьев, тихие слова Рогова. - Счастье мое ненаглядное...
21
Благодатная, благословенная весенняя пора! Земля, обласканная яркими лучами солнца, цвела и благоухала; деревья и кустарники, надев чистые изумрудные одежды, тянули в прозрачно-голубое небо ветви, на которых находили уют и покой многоголосые птицы.
Катя стоит у открытого окна, куда заглядывают ветки черемухи. Что за наряд! Что за аромат! Протянув руки, дотрагивается к сочной, самой близкой веточке и шепчет, казалось, лишь для себя:
Черемуха - белая сказка,
Красив твой венчальный наряд...
Чего же сегодня не ласков
Твой нежный, чарующий взгляд?!
Ну, что ж ты, невеста, взгрустнула?
Зачем белым снегом кружишь?
Всю ночь напролет не уснула-
Пылишь лепестками, пылишь...
- Ты что, дочка, декламируешь? - Василий Петрович, обложившись газетами и журналами, сидел за столом и готовился к родительскому собранию: все надо учесть, все взвесить. Такое нынче время и такая противоречивая публика.
- Это Димины стихи, папа. Он написал.
- Надо же? - Василий Петрович сложил газеты, журналы, прихлопнув их ладонью, что, наверное, означало: работа завершена. - Надо же? - повторил, принимая в то же время неожиданное для себя решение пригласить на собрание Дмитрия. А что? Пусть послушают мамаши и папаши и их наследники его серьезный разговор о трудной армейской службе, о подготовке к ней юношей. Да и на вопросы ответит.
Катя следила за отцом, понимая, что сейчас он чем-то озабочен, и ответила слишком громко, выделяя каждое слово:
- Да, папа, он у нас такой. Некогда ему, а пишет. Для себя, конечно...
- На сквозняке не стой. - Повернув к дочери седеющую голову, высказал свое беспокойство Василий Петрович. - Тебе надо особенно сейчас беречься. - Он скосил глаза на Катин живот: - Если будет парнишка, назовите Олежкой.
- Я уже думала об этом, папа. И Дима согласен.
Получив одобрение дочери, Василий Петрович в который раз почувствовал, что прошлая трагедия все же не отпускает его от себя, более того, связала намертво с покаянием, и он будет каяться день за днем, месяц за месяцем, год за годом; будет представлять себе того Олежку, маленького, с колечком белокурых волос на лбу и этого, уже взрослого, который мог бы быть сегодня живым и сидеть рядышком, глаза в глаза, голова к голове и радоваться; будет и будет с отвращением представлять себя, пьяного и безвольного, и сто раз проклинать водку, которая довела его до этого и к которой теперь и не притрагивался. И зять не пьет - весь отдается службе, и ничего важнее у него нет и не будет. Растроганный, повернулся всем корпусом к дочери:
- Устает, Катюша, твой муж. Такой молодой и такой ответственный. Все бы так работали, и не было бы никаких бед, отпали бы многие проблемы, захлестнувшие нашу страну.
- Ты полагаешь, что у Димы проблем нет? Есть, папа. И много. Он слишком честен и поэтому живет неспокойно. Часто конфликтует со старшими начальниками и не уступает, зная, что прав. Зато его солдаты любят. А это самое важное в армии. Им ведь выполнять боевые задачи. И у них - полное согласие.
- Согласную семью, доча, и горе но берет, - многозначительно высказался Василий Петрович и, собирая в портфель тетради, снова вернулся в свое прошлое, где были сын и жена: увидел, словно живые, ее печальные глаза и укор в них ему, пьянице, и под сердцем враз закололо, и он поморщился: сколько же эти ошибки будут его преследовать? Когда он обретет покой? И днем, и ночью переворачиваются мозги... Как жить?
Плотно прикрыв окно, Катя подошла к столу, села напротив отца. Она много раз хотела поговорить с ним откровенно, высказаться, чтобы он понял ее, но такой разговор всякий раз откладывался. Сегодня как раз был для этого подходящий момент.
- Папа.
- Что, Катюша?
- Заметил ли ты во мне ну... какие-нибудь перемены?
- О да, солнышко мое. Будто и не ты... Как вспомню...
- Воскресил меня Дима, и я, как человек, состоюсь. Верю в это. Он вернул меня не просто к жизни, какой сейчас живут многие: лишь бы день до вечера, как-нибудь проволынить свои рабочие часы и получить деньги, которые они и не заработали, а к другой, правильной, честной, содержательной.
- Люди не хотят понимать, что только от них и от их труда зависит завтрашний день. Один мудрый руководитель сказал так: "Если люди, каждый на своем месте, будут работать хорошо, через два-три года мы будем богаты и не надо будет покупать за границей хлеб".
- Я слышала эти умные слова и согласна с ними. Если бы так сталось. Все бы вместе, все бы дружно...
Василий Петрович, радуясь, поднял на дочь удивленные глаза, отмечая про себя, как она изменилась в лучшую сторону.
- Ты вон с каким приданым, а свой план перевыполняешь. Грамоты и благодарности пошли. Кроме этого, еще чепчики малюткам шьешь. Все пальцы исколола и без гроша.
- Надо трудиться и делать чуть больше, чем ты в силах. Сейчас время такое, и упущенное необходимо наверстывать. Иначе нельзя!
- Скоро уже в декрет, доча.
- Да, папа, да... - Катино лицо размягчилось. - А рожать буду где-то на краю нашей земли.
- Будет ли там врач? - забеспокоился Василий Петрович. – Уже сейчас волнуюсь.
- Все найдется, если начнутся роды. Главное, Дима со мной. С ним мне ничего не страшно.
- Ты, Катенька, сейчас совсем другая. При желании можно изменить даже характер.
- Все, что было раньше, папа, не по моей воле. Что во мне сейчас - все от Димы и благодаря ему. Как поется в песне: "Ни минуты покоя..." Это же интересней, чем, скажем, спячка. До знакомства с ним мне было все равно: выпить - пожалуйста, ругнуться - проще простого, обмануть - и это было, ничего не делать - мой удел. И вот Рогов... Он наполнил меня другим содержанием, как наполняют пустой сосуд свежей живительной влагой: я хочу хорошо работать, помогать кому-то; я беспокоюсь за наш город, за его дела и благополучие. Если я не произвожу мяса и станков, так я шью, перевыполняя план, одежду, а она так нужна нашим людям; не пропускаю ни один субботник, посещаю в госпитале больных женщин и солдат. И это не красные словца, папа, а моя сегодняшняя жизнь. Ты сам все видишь. Дима тянет меня к правде, это так. Но теперь и я тянусь к ней всеми силами и каждый день. Даже спать не могу спокойно, думаю, что и как сделать завтра. Сон - удел нищих, а я сейчас слишком богата. Слишком, папа! Мой мир был серым и мрачным, в одну краску, а сейчас, боже мой, какое многоцветье! До сна ли?
Катя смотрела на седеющие, аккуратно постриженные и причесанные волосы отца, на его белую рубашку, на чисто выбритое лицо и радовалась: нашел же он в себе силы порвать с пьянством, зашедшим так глубоко, что никто не верил, да и она сама, в его исцеление, вновь стал уважаемым человеком, хорошим математиком и отличным отцом.
- Я, папа, счастлива. И не только Дима подарил мне его в избытке. - Катя напряженным взглядом, не допускавшим ничего постороннего в свой мир, заглянула в глаза отца и увидела в них безмерную тоску и раскаяние.
- Кто же еще? - спросил Василий Петрович, хотя догадывался об этом, но желал услышать от дочери именно такой ответ, который бы хоть немного облегчил его страдающую душу.
- Ты, папочка! Еще ты!
- Не вспоминаешь? Простила? - Василий Петрович вначале не мог посмотреть на дочь, а когда почувствовал на своих плечах ее руки, ласковые и преданные, поднял повлажневшие глаза и снова спросил: - Простила прошлое, доченька?
- Да, да, да! - возбужденно воскликнула Катя, прижавшись к отцу. - Ты это видишь и сам. Да, папочка!
Василий Петрович какое-то время сидел неподвижно, вживаясь в эти слова, чтобы поверить им окончательно, и, успокаиваясь, заговорил:
- Каждый человек должен истреблять в душе своей все то, что не может быть полезно ни другим, ни ему самому. И не оставлять там пустоту, а непременно заполнять ее добрыми и полезными делами.
- Если бы да кабы...- Катя одернула на животе халат и, решив про себя, что отец успокоился, озабоченно сказала:
- Двенадцатый час ночи, а Димы нет. Устает он, но никогда ни слова о трудностях и нелегкой службе.
- Он рожден для такой работы, как, допустим, я для математики. Деньги ему платят те же, что и иному гражданскому человеку, а работу спрашивают вдвойне.
Беспокоясь за мужа, Катя взглянула на окно, за которым властвовала ночь.
- Нелегко, папа, всю жизнь носить форму, не позволяющую расслабиться, ходить вразвалочку, носить сумки и сетки с продуктами, пройти мимо людской беды. Гражданский минует ее - и ничего, как с гуся вода. А военный всегда на виду, и каждый человек знает: если что - кликни его, и он будет рядом.
- Защитники ведь... - сонно уронил Василий Петрович. - В этом вся суть.
В эту ночь Катя и отец так и не дождались Дмитрия. Они не знали, что в то самое время, когда они, потушив свет, улеглись спать, он, сдав свою кровь, сидел в госпитале над солдатом, получившим на полигоне тяжелую травму. Не мог он оставить его, помня, что мать солдата доверила ему жизнь и здоровье своего сына. И он будет сидеть над ним до самого утра, пока боец не придет в сознание, пока не узнает, что опасность для его жизни миновала. Затем забежит на полчаса домой, чтобы побриться и позавтракать, и снова на весь день уедет на полигон, где его взвод в составе танковой роты сдавал весеннюю проверку.