*)
***)
Плотный московский сумрак изредка проряжался тусклыми пятнами чадящих газовых фонарей. Суетность дня отошла, и только редкие дробные звуки проезжающих экипажей нарушали тишину.
Каким-то призрачным отголоском колокольчика звенела вдали конка-трамвай.
Садовая улица, будто стряхнув с себя весь потешный дневной люд, расправилась и приосанилась, дабы соответствовать изяществу вечерних повозок, карет и несуразной крикливости немногочисленных авто.
Сумрак просачивался в небольшое окошко кареты, ехавшей по Садовой, и уже начинавшей заворачивать на Никитскую.
Аннушка Г., милая приятная барышня, ехала в этой карете, которая направлялась в Центральный дом литераторов, в компании своей незамужней тетушки и папеньки.
Аннушка вздрагивала в такт вечной ухабистости столичных дорог, поминутно поправляла то складки юбки, то шляпку.
Папенька вздыхал, кряхтел и недовольно поглядывал на тетушку - свою сестрицу.
На Никитской, около Дома литераторов было не развернуться.
В нос ударял пряный конский запах, и слышалось со всех сторон негромкое, но требовательное: « Прими, эй, прими! Заснул что - ли!».
Наконец послышалось странное царапанье по стенам кареты.
Потом карета еще дернулась раз – другой, и остановилась.
«Вот он, храм!»,- подумала Аннушка, ступая атласным ботиночком в слякоть, и ожидая, пока тетушка вонзится своими костлявыми пальцами в ее локоток, что и не замедлило произойти, а значит,- еще несколько шагов и она уже войдет в подъезд.
Мечтала ли о таком Аннушка? В тайне, разве что… А уж, как представляла,- вспомнить неловко…
Когда первое смущение прошло, Аннушка обнаружила, что в Храме литературы обосновались, в основном, господа.
Фраки , сюртуки, усы, бакенбарды, перчатки и трости перемещались в зале хаотично, но безостановочно.
Костлявые пальцы тетушки явно выпустили еще и когти в Аннушкин локоток, таким образом дав ей понять, что тетушка очевидно видит то же самое.
К счастью, обе они заметили еще двух- трех дам и тетушка исторгла столь громкий вздох облегчения, что стоящий рядом господин, отпрыгнул, бормоча под нос себе, не то по – французски, не то по- ямщицки.
Пригласили в залу. Все общество чинным ходом двинулось по широкой лестнице.
Аннушка пережидала в сторонке.
Спешить не было никакого смысла.
Ее место было обозначено в приглашении, которое цепко держала тетушка в свободной от Аннушкиного локтя руке, и вряд ли оно имело лестное для самолюбия ее папеньки расположение…
Аннушка опустила ресницы, но все же успела увидеть, как ранее замеченные ею с тетушкой дамы, окружились вниманием учтивых господ, наперебой предлагающих им свои услуги в столь трудном деле, как ходьба вверх по лестнице.
Очевидно, это были знаменитые писательницы или поэтессы. Аннушка не знала их. Да и как могла знать завзятая провинциалка, днями прибывшая с семейством из Одессы, кто был в чести в литературных кругах столицы.
Ошибкой было думать, что это путешествие было предпринято из-за того только, что она получила хвалебные отзывы на свою книгу, напечатанную в прошлом году, да и известие о присуждении премии на торжественном собрании литераторов, - куда она и явилась сегодня. Папенька решил по своим делам и своему разумению, что, мол, в Москву. И вот, желанное стало возможным и даже, - опасно прозаичным.
« И идол не каменный…»- как всегда не вовремя закрадывалось в голову начало того, что потом мучить будет, сушить,пока не появится на бумаге…
Долго все как.
Доклад председателя.
Членов совета.
Ах, папенька бы не задремал.
Вот будет конфуз.
Рукоплескания. Потом еще. Тишина. Почему вдруг тишина.
- тебя же, Аннушка!- тетушка шипит натужно улыбаясь.
- Разве сказали mademoiselle Г.? Я не…,- тут Аннушка вспомнила, что печаталась под псевдонимом- именем бабушки…
Ноги занемели.
Поднялась.
По проходу.
Сцена недосягаемо далеко.
Вечность, кажется, шла.
Руку пожали.
Слова какие-то.
Туман.
Обратно.
Еще длиннее путь под прищуром господ аплодирующих.
Фраки, сюртуки, усы, бакенбарды, усы, ухмылки…
Мучение какое!
- Позвольте автограф!- кому это, ей?
Впереди сидящий выгнулся, протягивая ей сборник и карандаш.
- Отчего же карандаш! Сотрется! Хотя, как Вам угодно, – смутилась Аннушка и открыла форзац. Он весь был исписан неразборчивыми росчерками литераторов. Все росчерки были сделаны пером.
Да отчего же... карандаш?,- проситель широко улыбался. Казалось по – отечески. Но выходило издевательски. -Я после пером обведу, mademoiselle!
Домой! Так захотелось домой, хоть плачь. К маменьке, в колени, или нет, перед иконой за гордыню. Вот оно! За гордыню.
Крепко сжимая пальчиками карандаш и ,уверенная, что она это делает первый и последний раз, вывела, на свободном месте форзаца, крупно:« И идол не каменный».
Подписалась:
mademoiselle Анна Ахматова.
* - Чистая фантазия автора, с уважением к профессионалам