или Сказка о Любви в размышлениях, пейзажах и диалогах
Глава Пятнадцатая
Я шла по тесному, скупо освещённому коридору, извиняясь, обходя стоящих у широких окон женщин. Их я старалась не касаться, мне было странно неловко, будто я обманом или вследствие недоразумения попала сюда, а они знают о том, что не по праву… Женщины же мельком глядели на меня и снова взглядами жадно устремлялись в свои окна-экраны. Поверх их голов и я могла разглядеть то, что была за окошками всегда одна почти картина: в маленькой комнатке в ярком свете, внутри белой эмалированной корзинки лежал младенчик, гулил, разглядывал свои маленькие ручки, играл с навязанными на бинте клеёнчатыми, закручивающимися на углах бирками… Женщины, почти не отрываясь, смотрели на деток, а я шла дальше и с каждым шагом наполнялась. Да, наполнялась. Это состояние ни с чем не перепутаешь, и никогда не забудешь. Грудь становилась всё тяжелее и твёрже, соски ломило и казалось, что это пробки, которые сейчас выстрелят из переполненных грудей, молоко прибывало, уже сбрызгивая при каждом шаге, пропитывая сорочку, капая тёплыми вязкими каплями на живот. Картина вокруг между тем, менялась, всё больше справа и слева становилось приглушённо освещённых окон, рядом с которыми стояли женщины задумчиво, лишь изредка вскидывая глаза на обитателей полутёмных комнаток. Эти малыши спали, смешно сложив ручки на животиках или, спинками вверх, выставив к потолку попки, перебирая во сне тощими красноватыми пятками. А женщины стояли, поглядывая растерянно или упорно, сжав губы в дугу. У одного окошка была совсем ещё юная, хоть доподлинно не разглядеть, девушка. Она сидела на корточках на полу, привалившись спиной к «своей» стенке и завесив волосами лицо. Грудь буквально разрывалась, липкое и жирное, молоко неудержимо вытекало струйкой и сбегало вниз. Сорочка пропиталась аж до коленей, и я даже застеснялась того, как это должно было выглядеть. Я заглянула в комнатку над её головой. В тесной металлической корзинке, широко раскинув сжатые маленькие кулачки, спал… Вася, во всяком случае, именно это имя было чётко наведено на зеленоватой слегка болтающейся этикетке. Во сне он выставил ножку между прутьями своей кроватки и чуть шевелил растопыренными пальцами. «Длинный какой!» подумала я, переводя взгляд на сидящую девушку. Её не было. Она исчезла совершенно незаметно. Я припала к окошку, стараясь получше рассмотреть этого Васю. Это было нелегко сделать, так как в комнатёнке светила только одна подслеповатая лампочка. Только сейчас я заметила, что возле окошка расположен странный выключатель на три положения. Сейчас он длинным концом был повёрнут к жирному вопросительному знаку, верхнее положение было отмечено буквами «ДА», а нижнее – «НЕТ». Рука сама потянулась к чёрному рычажку, чтобы получше осветить обиталище спящего мальчишки, но я остановила себя убийственным аргументом: «не твоё – не трогай!». С сожалением взглянув на долговязого малыша, я отвернулась и снова зашагала по коридору, оставляя за собой белёсые кляксы. Буквально через несколько шагов какой-то невыносимый, животный страх заставил меня развернуться и броситься к… тёмному окну. Лампочка не горела! Безумными, полными ужаса необратимости глазами, я посмотрела на переключатель. «НЕТ». Нет!!! Я прильнула к окну, холодному, горячей грудью, измазав его своей мокрой сорочкой, распласталась на нём, силясь разглядеть в темноте хоть что-нибудь, постепенно выхватывая отдельные детали. И вдруг мне открылась одна лишь жуткая картина: торчащая в решётке бледная, как разом осунувшаяся ножка, на которой болталась тёмная скрученная бирка. Чёрный, удушающий мрак, давящий, выжимающий крик и не дающий вздохнуть, разом всей тяжестью выплеснулся на меня, как из разбитого иллюминатора в подлодку хлещет смертельная ледяная вода, и я забилась в это стекло отчаянно, бессмысленно и дико.
- Тщщщ… тихо, тихо… да не дерись ты! Это же я. – Женя прижимал меня к себе, а я билась в него головой, вырываясь из рук и натужно всхлипывая. – Это сон, только сон, всё хорошо… Пошли умоемся.
- Нет, нет. Нет… где?! Ах… Боже! Да, сон, кошмар… Идём. Ох.
Он провёл меня в ванную, следя озабоченно и испуганно. Потом, улегшись, я долго не засыпала, боясь возвращения этого кошмара. Когда же, наконец, замерла отяжелевшая рука, что тихонько гладила меня по спине, тихонько встала, взяла со стула плед, и ушла на балкон…
Было легко и спокойно. Гамак поскрипывал, раскачиваясь то ли от моих неосознанных движений, то ли от ветра, уносящего в море запахи мокрой хвои и каких-то цветов. Раннее пробуждение дарит такие минуты, о которых потом можно только мечтать. Откуда-то сверху лились перезвоны, размытые лесистыми склонами, звук не был колким, был плавен и певуч, округл, он был как обглоданное прибоем стёкло, которое в волнах переговаривается с камушками. Отчего так рано? Какое сегодня?
- Женька! – я перегнулась через порог в комнату, где всё ещё дремал, лёжа на животе, мой нежный Барс, - Сегодня же Успение! С праздником!
- Я так не слышу, скажи на ушко, - хитрая небритая физиономия чуть приподнялась над подушкой.
- С Праздником… - я провела по щеке и ласково пригладила пальцем прядь над ухом.
- С Праздником. Что делать положено?
- Идём в церковь. Ты ведь до вечера…
- Нет, до двух часов. Ну идём… Сто лет не был. А на обратном пути позавтракаем.
Дорога местами была крута, но идти за руку с Женей всегда легко, и мы вскоре уже увидели впереди храм, заливавший с утра окрестности призывным звоном. Прихожан было немного, судя по всему – отдыхающие и работники местных пансионатов. Батюшка - старенький, совершенно седой, в праздничном голубом облачении как раз благословлял присутствующих, стоя в Царских Вратах. Ранняя служба кончалась, но сейчас, как выяснил ходивший за свечками Барсов, должна была начаться вторая.
Люди расходились, дьяк вынес тумбочку и стул, рядом с которыми в очередь выстроились три старушки. От алтаря, откуда-то сбоку, началось чтение, и скоро вышел на исповедь батюшка, заметно прихрамывающий, совсем низенький, с добрыми и искренне радостными глазами, неся крест и Евангелие. Поздравив нас, он начал читать молитву к исповеди, которой беззвучные до этого старушки, перебивая и забегая вперёд, вразнобой вторили. Я поглядела на Женю и потянула его в хвост куцей очереди. Священник посмотрел на нас с одобрением. Ну хоть один человек не осуждает и не любопытствует.
Женя, делая вид, что не понимает моих намёков, делал большие глаза и тряс головой.
- Я хочу исповедоваться.
- Вперёд! Я-то тут причём?
- Да ни при чём. Но может…
- Я никогда этого не делал и не понимаю, зачем.
- Попробуй – узнаешь.
- Неужели это так… эхм… нужно? Думаешь, мне это что-то даст?
- Пока не попробуешь, не узнаешь. Прости меня, если что…
- Бог простит – он повторил ответные реплики опытных прихожанок. И чуть сжал мою руку, отпуская…
Складки юбки и песчинки больно впивались в колени. Но я почти не замечала этого, рассказывая, рассказывая и жалуясь, и прося прощения и молитв. Старик-священник гладил бороду, спрашивал, слушал и… не судил. Я честно призналась, что не постилась и Канон не читала, но он допустил меня к Причастию, сказав: «тебе нужно». После велел взять в свечном ящике и прочесть положенные молитвы, пока будет идти Литургия. Пока он читал над моей покрытой епитрахилью головой, я тихо плакала.
К Женьке повернуться я боялась. Радость мешалась во мне со смущением от того, что лицо заплакано и от того, что простой, дежурный заход в церковь оборачивается долгим выстаиванием Литургии. Ощутив на плече его лёгкую руку, я вся скукожилась, взглянула искоса… и тут произошло нечто совершенно неожиданное.
Батюшка привстал и позвал его:
- Иди сюда.
Женя погладил меня по плечу, шагнул к аналою, широко перекрестился и, привычным жестом подтянув бежевые брючины, встал на колени.
Это не походило на исповедь, это была долгая и обстоятельная беседа. Священник тихо говорил, глядя поверх Барсовской шевелюры, поглаживал бороду и ровнял крест на аналое, кивал… Лишь когда чтец умолк и вышел поглядеть, что происходит, старик встал, покрыл Женькину голову и отпустил его, благословя. Барсов ещё умудрился неправильно руки сложить под благословение и долготерпеливый батюшка сам поменял ему местами ладони.
- Я с тобой, – он смущенно улыбнулся…
После Литургии дьяк вынес нам по кусочку большой просфоры, а поп ещё на несколько минут отозвал Женю, жестом отстранив меня.
По пути обратно в гостиницу он был смирен и по-особому нежно держал меня за руку, иногда поглаживая её. Глаза лучились и с губ не сходила блуждающая, лёгкая улыбка.
Завтрак мы заказали в номер, и долго сидели за кофе, раскачиваясь в гамаке и обсуждая его предстоящую роль и самые романтические клише в кинематографе. К назначенному времени Барсов ушёл, а я спустилась в парк с томиком Пастернака, который не очень вписывался в окружающую атмосферу, но зато как нельзя лучше подходил к моему внутреннему состоянию.
Барсов вернулся скоро, очень озабоченный и возбуждённый.
- Валюша, у меня завтра очень важная встреча и я хотел бы, чтобы ты на ней была со мной, - явно заготовленная фраза вышла на одном дыхании и Женя сделал паузу для второго, - без тебя у меня ничего не выйдет.
- А с кем встреча? Журналисты будут?
- Не исключено, хотя их никто не приглашал.
Я ждала ответа на первую часть вопроса, но тщетно, Женя глаз не поднимал.
- А могу я не пойти?
- Нет. То есть можешь, но тогда я точно… у меня точно ничего не получится.
Зачем я ему? Я не хочу. Я не знаю, что я там буду делать. Зачем мне это?!
- Жень, а что мне там делать?
- Просто быть. Если что-то спросят, то ответить. Ну, ничего страшного, заодно и платье наденешь. Просто официальное мероприятие, на котором мне нужно быть с тобою.
Не знаю… Какие-то люди будут меня рассматривать, оценивать, удивляться его выбору. Ещё и в платье… Нет. Я не хочу. Я не буду. Мне лучше побыть одной, пока он вернётся. Да! Мне нужно побыть одной. Я чувствую, как это накатывает! Я должна побыть одна, уйти на день в горы, там тихо и пусто.
- Нет, я не могу, я как раз хотела тебе сказать, что мне нужно уйти на пару дней. Я тебе рассказывала, зачем обычно езжу на дачу. Ну вот, это самое. Я не могу, извини, мне нужно уже срочно идти.
- Ты не можешь так поступить со мной.
- Могу.
Пружиня и бодрясь, я поднималась уже второй раз за день по этой дороге. Сумка с одеялом и всяким бесценным на природе хламом за спиной, гамак, который Женя сам снял, чтоб мне не сидеть на земле, болтается на плече, в затылок давит и жжет тяжелый, обиженный взгляд.
Куда именно иду, я не знала, да и редко кто задумывается о цели, совершая такой побег. Я знала только, что мне до темноты нужно подняться как можно выше, туда, где лес. Нужно…
Дойдя до развилки, где от дороги к храму отпочковалась налево и вверх широкая светлая грунтовка, я остановилась и невольно залюбовалась эффектом. Солнце ушло за гору и тени оторвались от своих предметов, расползлись вокруг, смешались и даже воздух сам стал как бы немного темнее. И только крест сиял червонным золотом, освещаемый прорывающимися через сосновый кордон лучами. Господи…
Дура! Дура! Бессовестная, беспросветная дура! Кому с тобой тепло?! Ещё на Игоря обижалась… А кто тебе будет хорош?! Оттолкни его сейчас и я тебе этого никогда не прощу! Эгоистка проклятая! Что стоит твоя якобы любовь, если ты даже на такие мелочи ради него не готова. А ведь он всего лишь рядом побыть попросил! Скотина безмозглая… И на ёлку залезть, и жопу не поцарапать… Надо было влюбляться в Васю-водопроводчика, тогда бы никаких журналистов.
Я развернулась и, зло ругая себя, зашагала обратно.
Возвращение заняло гораздо меньше времени, чем уход. Женю я поймала на лестнице и едва не уронила своим бурным появлением.
- Женька! Прости меня. Я дура, эгоистка, кто угодно, только прости! Я больше не буду, вот… зуб даю, - я протянула висящий на брелоке медвежий зуб, папин подарок, - я люблю тебя. Прости, я пойду, куда скажешь, хоть на пресс- конференцию.
- Одноглазова, Одноглазова… что с тобой делать… Проще было сразу придушить. Вот тогда не решился, теперь всю жизнь мучиться. Вот клянусь, если бы ты сейчас не вернулась, завтра бы некуда было тебе возвращаться.
- Простил. Барсов, ты лучший!
- Идём, я виноград попросил, сейчас принесут и там сегодня закат обалденный показывают, из-за тебя начало уже пропустили. Да, и там для тебя кое-что ещё…
- Ремень, поводок, наручники?
- Эхм… размечталась… А впрочем, да.
Мы сидели на балконе, кормили друг друга виноградом и смотрели на совсем уже тёмное море, в котором лишь на горизонте сиял жёлтый луч, раззолотивший низкое облако. Было спокойно и как-то необъяснимо грустно. Левое запястье оттягивал и приятно холодил браслет из розоватой яшмы и круглых рыжих сердоликов. Женька «проходил мимо» и не смог пройти мимо. Я рассматривала камни и совсем не заметила подсунутую виноградину…
- О чём думаешь?
- Ни о чём…
- Странно. Обычно так говорят мужики, а женщины обижаются…
- Обычно… ладно, попробую выхватить из потока… Думаю, что камни красивые, что очень здоровский закат получился, что справа теплее, чем слева, что завтра прямо с утра пойти нужно выкупаться, что хорошо, что вернулась, что жаль, но утром наверняка побреешься, а потом три дня скрестись колючим будешь… что пальцы у тебя сладкие и как бы не укусить в следующий раз, что губы наверняка ещё слаще и если гамак не будет…
- Прерываем нашу трансляцию на экстренное сообщение. Договорились, ты думала ни о чём. А я пошёл в душ и спать. Ты тоже не загуливай, завтра важный день.
- Хорошо, немножко ещё посижу, пускай меня совесть поугрызает.
- Это правильно. Заслужила.
- Ладно…
Утро получилось суматошным, не смотря на то, что встали не позже обычного. Женя умчался по делам, ещё не было девяти, проверил мой мобильный и велел к пол-одиннадцатого быть готовой, надеть к платью батиковый шарф «со стрекозками» и не психовать.
В двадцать минут он позвонил, строго спросил, в чём я и, удовлетворившись ответом, велел спускаться к машине. Внизу его не было, зато стояло такси и водитель, оценивающе меня оглядев, открыл дверцу. Противу ожидания, мы поехали не вниз, а прямо вверх и вправо. И тут меня начали посещать смутные догадки… Когда машина плавно остановилась перед воротами, сомнений не осталось. Я приехала на собственное венчание. Вот откуда загадочность, платье, купленный походя браслет… Самым странным было то, что обещанного воображением страха я не испытывала, ни сомнений, ни тревоги… Всё же вчерашний день чему-то меня научил.
Женя ждал у крыльца, разговаривая по телефону и внимательно, в упор глядя на меня. По его радостно-восхищённому взгляду и оттопыренному большому пальцу можно было, поразмыслив, понять, что фейс-контороль пройден и дресс-код соблюдён. Какая лингвистическая гадость…
Человек с фотоаппаратом. Лицо знакомое, из своих, даже кажется, зовут Толик. Валя, сделай дяде ручкой…
- Невеста, возьмите трубку!
Я недоумённо взяла протянутый мобильник, а Женька подмигнул и отошёл в сторону автомобиля.
- Да.
- Это ты ему скажешь «да», а мне скажи: «Мамочка, здравствуй!»
- Мама?! Мамочка. Привет!
- Валюша, он меня уже умучил, но я не дала ему согласия на ваш брак. Он, конечно, и без моего согласия справится, но ты мне только одно скажи. Ты его любишь? Ты в себе разобралась?
- Да, мамочка. Разобралась, люблю. Ты за Игоря всегда была, но… мы развелись, ты знаешь, так что теперь ты перед ним не ответственна.
- Да, знаю, знаю… Но в твоём возрасте… Всё так быстро. Но если ты его любишь, то выходи! Позови его. Всё, целую!
Женя стоял рядом, держа в руке букет из кремовых фрезий и хризантем. Миленький круглый букетик, длинные, бледные, чуть трясущиеся пальцы, запонки с агатами и синий шёлковый пиджак… Я протянула ему мобильный и пока он уверял мою маму в том, что всегда, конечно, разумеется, уверен, не беспокойтесь, спасибо, вытянула из букета белую хризантему и засунула ему в петлицу. Он улыбнулся и послал мне воздушный поцелуй. Ни страха, ни сомнений.
- Уф, вроде всё, маму уговорил. Тебя уговаривать?
- А о чём вообще речь? Где я и кто все эти люди?
Фотограф и водитель переглянулись и пожали плечами.
- Ладно, пошли, юмористка.
Толик передёрнул затвор фотоаппарата.
На обратном пути я всё щупала большим пальцем кольцо и пыталась понять, что же я чувствую. Приходилось признать, что ничего, ну почти ничего нового. Пожалуй, впервые в жизни у меня было ощущение, что всё нормально, всё так, как и должно быть. Женя сидел рядом и задумчиво смотрел на наши руки.
- Валь, ты как?
- Прекрасно, дорогой! Это был экспромт?
- Ну, в общем, да. Столько времени теряем, а тут романтика, и у тебя же такого не было, До ЗАГСа мы успеем дойти, - он наклонился ко мне, к самому уху, и прошептал, - …а вот дотяну ли я до номера, не уверен.
Я предостерегающе посмотрела на него:
- Евгений Алексеевич, держите себя в руках!
- Не могу, вырываюсь… И, сама посуди, какой мне резон держать в руках себя, когда рядом есть кое-кто попривлекательнее!
Барсова заносило и я, делая страшные глаза, хлопнула его по колену. Он перехватил мою ладонь, прижал и провёл ею по внутренней стороне бедра, пристально и нагло глядя мне в глаза. Машина остановилась, я, сбиваясь с дыхания, ругая его за поведение и себя за лояльность, открыла дверь…
Навстречу вышел наш гостеприимный хозяин, сдержанно поздравил и сообщил, что номер ждёт и шампанское, а обед…
- Спасибо! Мы позвоним. – Женя был вежлив, но стремителен и, казалось, отмахивался.
Мы поднялись на второй этаж, провожаемые взглядами, и он, взял меня за обе руки, повернув лицом к себе.
- Валька. Я ждал этого полгода. Я не предполагал, что всё обернётся именно так… эхм… серьёзно. А теперь главное – если я буду делать что-то не так, ты мне скажешь, хорошо?
- Заинтриговал… - я высвободила ладони и положила их на Женину грудь, едва касаясь, провела сверху вниз, ощущая мгновенную ответную реакцию его тела. Потянув, вытащила рубашку из брюк и запустила руки под неё, навстречу прохладной коже, вздыбившейся шерсти и нетерпеливой сладострастной дрожи.
- Я предупредил о такой возможности, - дыхание становилось неровным, пальцы сильно сжали мои предплечья, по спине пробежали мурашки и я почувствовала, что сейчас нужен только один камушек. И будет лавина. Один маленький камушек.
- Много слов.
- Нарываешься?!
Я предвкушала что-то подобное, но всё равно это оказалось сильнее, жарче, нежнее и естественнее, чем всё, что было прежде. Он был мягок и чуток, неистов и напорист, он был бешеным и податливым. И… я кричала, наверное…
Всего лишь несколько месяцев назад, приняв решение "отключить от аппаратов" свою преданность и попранную любовь к мужчине, я была уверена, что нет на земле силы, способной заставить меня вновь ступить на эту скользкую и обманчивую тропу, которая, в конечном итоге могла меня привести лишь, я была в это уверена!, к новым страданиям. В то время как мне следовало думать о том, что жизнь отсекает то, что мне больше не принадлежало, и от чего я попросту должна была честно отказаться. Отсекает, чтобы дать мне взамен нечто новое. Противление как первому, так и второму, было, по сути бесполезным, но естественным. Опыт ведь, это то, что получаешь, как кота в мешке - никогда не знаешь наперёд, чем он окажется. И я сопротивлялась своим чувствам, своим влечениям, наслаждаясь ими. Приближение к развязке и создание препятствий и изгибов на этом пути доставляло мне, пожалуй, не намного меньшее наслаждение, чем обещала сама кульминация, теперь я могла признаться себе в этом честно.
Я ужасалась теперь и стыдилась всей глупости своих сомнений, но, воистину, не отреклась бы от этих мук, даже зная наперёд об их бессмысленности. В конце концов, нельзя ведь исключить и другой вариант… Мы ведь тогда, на даче, могли, как выразилась одна моя приятельница, «подружиться половыми органами» и, наверняка, ничего бы в продолжении не было. Ценить по-настоящему можно только то, что дорого досталось. Эта избитая истина не становится менее правдой от собственной банальности.
Мокрая горячая грудь под моей щекой. Жадно хватать ощущения и фиксировать, запоминать, впитывать их… Палец легко блуждает по влажной отзывчивой коже, волосы на животе тёмные и податливые, блестят в косом отсвете торшера… Узкая ладонь накрывает мой лоб, пальцы скользят по волосам, бровям, крыльям носа…
- Если я после всего умру, в графе «причина смерти» нужно будет честно указать: «Счастьем привалило» - сказала и получила щелчок по носу. – Ау!
Он лежал на спине, расслабленный, мокрый.
- Умирать тебе никто не позволит. После всего.
Позвонили мы в ресторан уже за полночь, обнаружив вдруг, что страшно голодны. Удовлетвориться, правда, пришлось закусками, фруктами и тортом. Но большего нам и не надо было. Хотя поднос был полон всяких канапе и корзиночек, меня больше привлекал торт, да и Женя смотрел на него с большим интересом. Ножа не принесли, шутники. Скормив друг другу все классические украшения из ужасно калорийного вкуснейшего крема, и даже немного повздорив из-за дележа карамельных колец (интересно, а как бы долго вы отбивались, если бы вам безапелляционно отдавали большее? Барсов сопротивлялся целых 40 секунд), мы задумались над серьёзной проблемой: как с ним быть дальше? Наконец, театрально зажмурившись, Женя погрузил палец в бисквит и отковырял большущий кусок… О, это был самый весёлый торт в моей жизни. Говорить ли, что отмываться от крема в такой семье не принято?
Вдруг вспомнив что-то, он встал и, порышись в чемодане, извлёк большую плоскую коробку.
- Вот, хотел открыть, когда будет полгода, как мы из снега выкапывались, но тут повод посерьёзнее…
Из коробки, шурша пергаментной бумагой, на постель выскользнули два чёрных халата, вышитых красным и золотым. Пара. Казалось, они были сделаны из холодной цветной ртути. Женя поднял меня и накинул на плечи струистый прохладный шёлк. В зеркале мы были хороши. Особенно этот высокий красавец за моей спиной.
- Привет из Китая. – он улыбнулся.
- Барсов, я думала, что на сегодня сюрпризов больше не будет.
- А их так много было? – Женька лукаво сощурился.
- Ну… - я подняла правую руку, оттопырив безымянный палец, - затем это всё…
- Что «всё»? – Женя старательно не понимал, о чем я, но ладони, скользившей от его колена вверх, не останавливал.
- Вот скажи, стоило так долго ждать?
- А кто знает? Зато хорошо проголодались… оба.
Я чуть повернула голову и, оттянув полу халата, аккуратно зубами захватила его сосок.
- Ах, ты так?! Ну, держись! – он ловко изогнулся, дёрнул шёлковый пояс, развернул меня и, уронив на спину, навис сверху, разглядывая так, что я засмущалась. Затем приблизился, обездвижил, захватил мои губы, прикрыл глаза, и начался очередной раунд позиционной борьбы…