В коридоре степенно, будто знатные дамы на городской набережной, прогуливались мамочки. Они недоуменно оглядывались мне вслед.
Я сгорала со стыда, но точно полудохлая муха, всегда ползущая по оконному стеклу вверх, продвигалась вперед, стараясь не думать о том, что могли подумать обо мне…
Медицинский пост оказался пуст. Я остановилась, туполобо разглядывая стол: та же кривоизогнутая лампа, стопка потрепанных медицинских папок, металлический стакан с карандашами и ручками, телефон.
На стене портрет Вождя, под ним вымпел из красного бархата с вышитыми золотом буквами «Победителю Социалистического Соревнования».
Без толку потоптавшись на холодном полу, я уже двинулась в обратный путь, как вдруг на горизонте обрисовался белый халат постовой медсестры. Я поспешила ей навстречу.
– Вы почему босиком и без халата? – завидев меня, на бегу обронила медсестра. – Тапки где?
Я остановилась:
– Потерялись в «дородовом».
На миг медсестра тоже притормозила:
– В какой палате лежите? Я узнаю про вещи, принесу, если найдутся.
Она двинулась дальше, но я окликнула ее:
– Подождите секундочку, пожалуйста! Вы не могли бы мне помочь?
– А что стряслось? – снова притормозила она.
– Видите ли, – торопливо заговорила я, боясь, что она не дослушает и побежит дальше, – мне не приносят ребенка, а я очень волнуюсь, все ли в порядке с девочкой?
– Ваша фамилия?
Я четко назвалась.
– Когда родили?
– Только что…
– И уже на ногах?! Безобразие! Вам следует лежать. Немедленно отправляйтесь в койку.
– …Но я не могу лежать! – заныла я. – Разве вы не понимаете? Мне не приносят ребенка, я сильно нервничаю! Мне обещали, что принесут девочку, как только я окажусь в палате, а уже прошел час или больше, и…
– Кто обещал? – перебила она.
– Врач в «родильном».
– Какой врач? Фамилия?
Я замялась:
– Простите, не знаю ее фамилии.
– Не знаете, а говорите! Не придумывайте, врач не мог давать таких обещаний – мало ли что… Да и от меня вы чего хотите? Я ничего не обещала, – двинулась она прочь.
Я стала догонять ее:
– Да постой те же! Я только хочу узнать, все ли в порядке с моей девочкой? Принесите мне ее, пожалуйста! Мне бы только глазком на нее взглянуть…
– Что вы, мамочка, панику наводите?! – на бегу обернулась она. – С сегодняшними новорожденными все в порядке. Пока все живы, здоровы. И вы ступайте в палату и ждите кормления. Детей приносят только в определенные часы, для кормления. И вам принесут.
– Простите, – не отставала я от нее, – но моей соседке ребенка только что приносили!
– Да? – снова притормозила она. – Не знаю, не знаю, ничего не могу сказать… Впрочем, вам с этим делом надо к врачу обратиться.
– Будьте любезны, – ухватилась я за последний шанс, – подскажите, где я могу увидеть этого врача?
– Так он завтра на утреннем обходе будет, вот и увидите.
– …Завтра? – замерла я, глядя, как халат медсестры поспешно скрылся за углом.
Глухая обида взяла меня на доктора Надежду, принимавшую роды: обманула она меня! А ведь я ей доверилась! Что ж, похоже, даже самые лучшие из врачей не брезгуют обманом, играя на доверчивости пациента.
Врач или… враг? Небрежно написанную «г» легко принять за «ч», и вот уже враг притворится врачом, а врач обернется врагом. Нет, нет, доверятся врачам вполне так же опасно, как и врагам! А а уж вверять себя им без оглядки – непростительная ошибка…
Полудохлой мухой я побрела в обратный путь. Войдя в палату, остановилась у раковины, чтобы вымыть руки и, наконец, избавиться от липкости после отжимания пеленки в «дородовом».
Чтобы прокладка не вывалилась, я удерживала ее скрещенными ногами. Но концы тряпичного «коромысла» повисли, оголили ягодицы. Поправляя их, я вляпалась босыми ногами в лужицу под раковиной. И теперь с чистыми руками, но с грязными ногами шлепала к койке.
Понурив голову, оставляя мокрые следы на полу, я боялась встретиться взглядом с соседками. Я чувствовала, что они смотрят мне в спину, но столкнулась взглядом только с конопатой торгашкой. Она все также лежала на спине, теперь по-наполеоновски важно скрестив руки на груди, и с нескрываемой ехидцей глядела на меня.
Я ненавидела ее!
Доковыляв до места, рухнула в койку, с головой окопалась под одеялом и стала ждать время кормления. Всего два часа, они пролетят быстро! – утешала я себя.
И почему время может так беспощадно тянуться, когда просто необходимо, чтобы оно неслось?! Как быстро летит оно, пока наслаждаешься вкусным мороженым, и нестерпимо долго ползет, пока рассасываешь горькую пилюлю. Будто время способно сжиматься и растягиваться на свое усмотрение, своевольно и капризно замедляя и ускоряя ход.
В моменты счастья оно несется, словно скорый поезд, – так стремительно, что порой не успеваешь заглянуть в окна счастья.
И по-черепашьи изнурительно плетется в тяжелую минуту, кажущуюся вечностью!
Много, много времени требуется для восхождения вверх, и лишь миг для полета вниз.
Нигде не тянется время столь долго, как в больнице или в тюрьме.
Время коварно, жестоко и беспощадно, точно неосязаемое чудовище!
Нет возможности ни укротить его, ни ускорить, ни затормозить, ни умолить, ни свести с ним счеты…
Соседки засуетились, дружной гурьбой потянулись на выход из палаты. По обрывочным фразам стало ясно, что они собрались на переговоры с родственниками по таксофону, находящемуся в коридоре. Все спешили: таксофоном разрешалось пользоваться с 20 до 22 часов.
Мне тоже необходимо позвонить домой и сообщить, что я, наконец, родила. Девочку! Мне хочется услышать голоса родных и заручиться их поддержкой. К тому же важно, чтобы поутру они доставили мне тапки, предметы личной гигиены (ведь у меня нет даже расчески!), что-нибудь вкусненькое и полезное для нас с малышкой. И что-то еще… существенное… не припомню… А, вот! Мне нужны трусы, чтобы больше не приходилось поддерживать коромысло прокладки руками.
Но как отважиться еще раз пойти в коридор босой, с оголенным задом?..
Я поднялась с койки, когда палата уже опустела.
У таксофона собралась толпа – человек тридцать мамочек. Все в длинных, сине-выцветших халатах, одинаковые и безликие, точно китайцы периода культурной революции. Среди них я, босая, в короткой рубахе выглядела и впрямь белой вороной.
Робея, я справилась, кто последний звонить, и пристроилась в длинный хвост очереди.
Телефонные переговоры длились недолго: очередницы строго следили, чтобы каждый звонок не превышал трех минут – иначе времени позвонить всем не хватит.
Разговоры, в общем, были ни о чем. Да и как можно толком вести беседу у всех на виду и на слуху? Однако находились мамаши, коих ничуть не смущала толпа у таксофона. Они радостно трезвонили на все голоса.
– Ой, наш Васька такой красавчик! – хвастала в трубку одна.
– Моя так забавно пукает! – сообщала другая.
– Пуповина у нас еще не отвалилась! – докладывала третья.
– Он так на тебя похож, ну прямо Аполлон, красив, как бог! – заходилась гордостью четвертая.
Все восхищалась красотой своих новорожденных, а я дула губы: зачем они все врут?! Самый красивый ребеночек на свете – моя девочка! Даже акушерка в «родилке» признала, что красавицы такой отродясь не видала!
Желающие позвонить все прибывали, очередь продолжала расти и вскоре приобрела замысловатые очертания – сложилась зигзагом, закрутилась спиралью. В конце концов, стала похожа на бесформенную толпу, в которой каждая очередница определяла свое место только по одним ей понятным приметам.
То и дело толпа начинали роптать, когда очередной разговор затягивался дольше положенного.
– Три минуты, только три минуты говорим! – выкрикивали из толпы.
– Заканчивай трепотню! – поддерживали правопорядок другие.
Очередь лихорадило, толпа уплотнялась.
Проходивший мимо Халат с трудом протискивался сквозь скучившихся на проходе мамочек.
– Да сдвиньтесь же немного в сторону, дайте пройти! – прокладывал Халат себе дорогу.
Мамочки нехотя сторонились, но тут же скучивались, боясь потерять место в очереди.
Халат ворчал:
– Каждый день одно и то же! До чего надоели эти каждодневные сборища! Надо поднять об этом вопрос на совещании и прекратить эти бесконечные трезвоны!
– Не имеете права! – крикнул кто-то из толпы.
– Еще как имеем! – не замедлил ответ.
Кто-то вступил в перепалку с Халатом. Возмущение обещанию оставить «послеродовое» без связи было подхвачено толпой. Поднялся гвалт, назревал конфликт. Звонившим уже приходилось кричать в трубку, прикрывая свободное ухо рукой, чтобы слышать.
Припав плечом к стене, стараясь не обращать внимания на происходящее, я разглядывала стены коридора. На одной из них, в углу, виднелась дверь с надписью:
ТУАЛЕТ
ТОВАРИЩИ ЖЕНЩИНЫ!
СОБЛЮДАЙТЕ ОБЩЕСТВЕННЫЙ
ПОРЯДОК И ЧИСТОТУ!
Правее – дверь с навесным амбарным замком и табличкой:
КЛИЗМЕННАЯ
Рядом, тоже под замком:
БИДЕ
ОТКРЫТО с 18 до 20ч.
ИСПОЛЬЗОВАТЬ БИДЕ
КАК УНИТАЗ
КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕНО!
На стыке углов – и вовсе внушительная, обитая тяжелым металлом, под кодовым замком дверь с загадочной надписью:
ОПЗ
На противоположной стене коридора висели два плаката. Один – с предостерегающей информацией об опасности венерических заболеваний и изображением человека неопределенного пола с выраженными признаками сифилиса на теле.
Другой – с безголовой беременной в профиль. В продольном разрезе ее живота, точно на рентгеновском снимке, виднелся вполне созревший плод...
Вопрос – отчего бы не разрисовать роддом яркими, красочными картинками – больше не занимал меня.
Очередь продвигалась своим ходом, а у меня всерьез мерзли ноги. Глазея по сторонам, я зябло переминалась с ноги на ногу, как наткнулась на въедливый взгляд конопатой торгашки. Голова ее возвышалась над всеми.
Да она просто верзила! Это не было настолько заметно, пока она лежала в койке. Но теперь! Да она на голову, если не более, выше меня. А какие у нее ножищи – крепкие, как у кенгуру! Я невольно съежилась…
Мне вдруг подумалось, что соседка не торгашка, а, скорее, спортсменка – дискоболка или копьеметка. Но с таким вздернутым носом вполне могла оказаться и циркачкой. Нет, не клоунессой, а акробаткой – той, что держит на крепких плечах пирамиду из трех человек. Впрочем, какая разница, кто она? Мне нет до нее дела!
Но что она уставилась на меня, будто я невидаль какая?!
Неожиданно верзила вышла из очереди, одним махом подступила к таксофону и рванула трубку из рук словоохотливой мамаши.
Оппонентка опешила, а верзила громко басонула в толпу:
– А ну-ка, бабы, расступись, уступите очередь босой!
И махнула мне рукой:
– Иди, будешь звонить без очереди!
–… Вы мне? – обомлела я.
– Тебе, тебе, босая! – махнула она. – Иди, звони!
Толпа обернулась по направлению ее руки. Я была готова провалиться сквозь землю, но послушно шагнула к таксофону.
Из толпы донеслось:
– Не пропускайте никого без очереди!
Я в нерешительности остановилась.
Верзила угрожающе бросила в толпу:
– А ну, не вякать там, на Колыме! Кто там мутит, покажись?!
Все притихли: никто не решился связываться со здоровенной бабой.
– Иди, звони, босая! – снова скомандовала она. – И поторопись, а то сейчас народ Зимний снова будет брать!
Я робко шагнула к таксофону, нерешительно взяла трубку из рук верзилы:
– Спасибо.
Она не ответила, лишь кивнула и осталась стоять подле.
Кое-как поддерживая прокладку, я уже собралась набрать номер домашнего телефона, как осознала, что звонить не на что.
Я вернула трубку верзиле:
– Спасибо... не буду звонить.
– Что так? – басонула она. – Передумала, или боишься кого?
– Видите ли…– не знала я, куда деться от ее колючих глаз, – у меня нет монетки. Я лучше пойду… Спасибо.
– А ну стой! – хватанула она меня за рукав и призывно бросила в толпу: – Бабы, у кого найдутся две копейки?! Дайте малой! Видите, она слегка не в себе!
Тут же кто-то пихнул мне в руку двухкопеечную монету, сказав у самого уха:
– Звони, чего уж там…
– Давай, звони! – подбодрила верзила.
Я опустила монетку в таксофон. В трубке запунктирили длинные гудки. Сердце мое трепыхалось: казалось, я не слышала родных целую вечность, и звонок этот был словно спасительное известие в бутылке, прибитой волной к берегу необитаемого острова.
Раздался щелчок. Трубку взял муж.
– …Алло, – от волнения хрипнула я, – это я… родила… девочку… красивую...
– Знаем, знаем! – радостно послышалось на том конце провода. – Уже выяснили по «справочному».
В телефоне раздались возгласы поздравлений. Родные выхватывали трубку друг у друга, наперебой поздравляли меня и выражали восторг, что родилась девочка. В общем потоке их поздравлений мне не удавалось и слова вставить. Я только успевала произнести «э…», как меня снова перебивали. Я онемела от счастья и готова была до скончания века внимать родным голосам. Я потеряла всякое ощущение времени. Оно кануло в небытие, замкнулось в самом себе. Исчезло.
Глядя на меня, онемевшую, только экающую, словно и впрямь не в себе, очередь снова загудела.
– Ты чего это? – подпихнула меня плечом верзила. – Говори, не тяни время!
Я спохватилась, сходу перечислила список необходимых мне вещей, наспех попрощалась с мужем и вернула трубку верзиле:
– Спасибо... Большое спасибо вам!
– А теперь марш в койку! – скомандовала она. – А не то ласты вконец отморозишь!
Протискиваясь сквозь шумливую толпу, прижимая к телу концы прокладки, как когда-то доставшийся мне по счастливой случайности последний кусок вареной колбасы, я кланялась каждой очереднице:
– Спасибо, простите… спасибо…
Продолжение:
http://www.proza.ru/2010/05/28/1424