В июне те ломоносы, которым родители не разрешили уйти из школы, отрабатывали на школе свои залеты: красили, белили, скоблили, чистили, мыли… Словом, вкалывали, как китайцы ради миски риса. А что? Это никакая там к чертям гипербола. До обеда работаешь, а потом тебя в школьной столовке кормят рисовой кашей. Я даже палочки сделал, возьму на раздаче тарелку и сисикаю поварам: «Сесе, фейчанг фансе!». Это по-китайски «большое спасибо». Специально выучил. Заведующая – здоровая баба, как без мужа, так и без юмора, думала, что я над ее весом прикалываюсь, вынула половник из бака с компотом, облизала его – и как мне врежет по загривку. Вся столовая ржет. А что, юмор нам строить и жить помогает.
Но речь об этом. Школа – второй дом. Хочешь – не хочешь, а свой гражданский долг надо выполнять. Тут все банально, как кефир. Короче, к Тефлону – это пацан с нашего класса – каждое лето призжает родич. Из Москвы. Москвич, короче. Вот уж кому понты накрутили отверткой до точки «максимум». Вот у кого борзометр перешкаливает Останкинскую башню. Белобрысый, как будто на башке манная каша. Нос – как фигушка, рот… рот он точно купил у какой-нибудь пьяной лягушки, а вот где он нашел такую башку – это если только Архимед знает. Башка конкретно похожа на ведро, то есть не круглая, а цилиндрическая. Вот где такую башку можно найти – лично я не знаю. На земле такие головы людям не положено носить. Да ну и фиг с ним. Круглая башка или треугольная! Верно? И нос тоже бывает разным. И пасть… Я же не говорю, что я Том Круз. Дело не в этом! Я же не говорю, что нельзя жить с такой башкой! Но зачем понты гнуть, зачем рогами землю рыть? Вот он приедет летом и как только начнет все и всех мазать дерьмом. Девки у нас тупозадые, улицы вонючие, дороги дурацкие, мужчики – чмырястые, пацаны – дебилы, и место нам в могиле… Оба… я скоро начну стихи писать. Дебилы – могилы… Стих нарисовался. Идет он и рассказывает:
– У нас в Москве Интернет уже прогоняет в легкую 4 Мега, передача льет, как Ниагарский водопад…
Потом делает паузу, смотрит на нас, как на островитян с Фиджи, и говорит:
– Ой, да что я вам рассказываю: в вашем Мухосранске такой интернет появится лет этак… он делает паузу и долго в уме считает года, века и тысячелетия, но типа тут такие цифры, которые столбиком не напишешь, на калькуляторе не сложишь, и покачает ведерной башкой – короче, нескоро. И вот так про все… Девчонку увидит… Рожу скорчит, как будто ему промеж ног бутсами влепили, заохает: ну в вашем Мухосранске и самки… Их только в зверинце за большие деньги показывать… Если бы мне сказали с такой поцеловаться, я бы застрелился, а целоваться бы не стал… Вот такой олень-рогач!
Я бы дал ему по роже, но у вас, наверное, и так уже достало, то у меня что не история, то махач. Со стороны покажется, что я дибелоид, который только и умеет что репы лущить. Нет, я нормальный пацан. Умею сдерживаться. Я же говорю: кулак в дело идет, только если есть причина. Базарит москвич – фиг с ним, слушать противно, но нам с ним в одну тарелку сухарь не макать, на одном унитазе не сидеть, в одной бане не мыться. Он на том краю света, я на этом. А что не нравится его разговор, так и по телеку показывают не все, что мне нравится. В стране свобода и демократия, каждый, что хочет, тот то и говорит.
Ну вот идем мы с речки. У нас за городом есть речка. На ней плотина. Река в одном месте плотину прорыла и ушла в скалы. И там образовался котлован. Банку представьте! Вот это и будет котлован. Скалы – отвесные. Глубина – метров шесть. Кто самый смелый – с самой верхотуры прыгает. Это метров десять верных будет. Я раз залез, но в одном месте одно дело заиграло, стало сыро, я плавки потрогал, и пока они не намокли, полез обратно. Реально страшно. Вот мы там поплескались, поплавали. Пошли обратно. Я, Ганс, Тефлон и этот понторезчик из нашей столицы. Идем, разговариваем. Вернее слушаем. Москвич говорит, что он на Красной площади видел Джеки Чана со спаниелем… Они с ним даже сфоткались на память. Джеки Чан этому ведроголовому даже напульсник подарил… Если не врет, то это, конечно, круто.
– А вы с ним на каком языке общались? – спрашивает Ганс.
– Как, на каком – на английском? Что за дурацкие вопросы задают в вашей деревне?
– Ну ты расскажи, как ты с ним разговаривал? Нам же, чукчам, все интересно? – просит Ганс. Ганс – пацан хитрый. Он по-английски шпарит как пулемет Максим. Фиг остановишь, пока солнце не сядет и люди не лягут спать.
– Ну как? Я ему говорю: салют, Джеки. Как твои дела?
– Так, а он что? Ты говори по-английски! – тормошит его Ганс. А идем мы лесу – тропинка, а рядом деревья, трава. Свежий кислород. Люди в такие место за большие деньги ездят отдыхать. А у нас это бесплатно, как навоз в деревне. И вдруг на тропинке сидит, или стоит, или лежит – короче, находится ежик. Прикиньте – настоящий ежик. Который сало режет острым ножиком… Сказку слышали? А я ее сестренке раньше раз по двадцать в день гонял… Терем-теремок. У нас, конечно, дураков нет, никто ежика не тронет. Но все равно оставлять его на тропинке как-то боязно. Так вот разгонится кто на велике и переедет этого сказочного гнома, любителя сала. Я подошел к нему, только хотел взяться, а он засопел, зафыркал, в комок сжался, иглы растопырил. Не возьмешься. А сердце бьется, что даже так слышно. И пугать его не хочется, и оставить нельзя. Я стал снимать куртку, чтобы его перенести. Снимаю куртку… И тут этот столичный дибелоид, разбегается… Я застыл, Ганс застыл, Тефлон и тот оторопел. Чего это он разгоняется. А он подбегает к ежику и пинает его щечкой. Типа у него это футбольный мяч. Ежик в кусты…
– Вот вам лучший способ убирать ежей с дороги! – говорит эта фуфырка с соленым поп-корном вместо мозгов. Меня перемкнуло. Я бросаю в него куртку, ногой бью по… короче, куда больней всего. И сразу по роже слева. Чпок. Прими, милый, нежный поцелуй! Тефлон ко мне:
– Санчес, постой, Санчес, не надо. Он ведь не знал, что так делать нельзя.
Типа, в Москве пока еще не знают, что ежами в футбол не играют.
Встает москвич с травы. По роже течет кровь. Красная, вроде как у обычных людей. Смотрит на меня преданными глазами, как будто я ему беляш обещал за то, что он громко тявкнет. И все – никаких понтов. Короче, я ему не по морде, а по кнопке «Будь человеком». Мотор заработал. Был рысак на запонтованных подковах, стал человеком. Сказка про гадкого утенка. Так на земле появляются люди.
Я полез в траву искать ежика. Москвича трясет. Его жизнь в руках окружающей среды: сломал ежику ребро – ребро сломали тебе, у ежика кровь – ты тоже ранен, ежик не дышит – ты тоже мертвый. Это называется гармония человека и природы. А ты как хотел?! Потрогал ежика – вроде дышит, сопит.
– Пацаны, я больше не буду! – говорит москвич.
– Да я уж в этом не сомневаюсь! – отвечаю я ему. – У нас можно над девками прикалываться, мужиков опускать, но ежей трогать не смей. Тут столица их родины. Понял, Москва?
– Понял! – шлепает он, как ластами, своими распухшими губами, и смотрит на ежика так, как будто это мама, которая до сих пор кормит грудным молочком. Природу надо любить и уважать. Особенно ежей!
На следующий день часов в девять я таскал старые парты в подвал. Ганс клеил обои в кабинете завуча, Бекет и Гвоздь в мастерской ремонтировали стулья. Меня свистит Тефлон.
– Санчес, к тебе приехали!
Я выхожу из подвала. На школьном дворе стоит белый «Ниссан». Возле него стоят два парня. В кабине на заднем сиденье сидит футболист со шнобелем вместо носа. Расклад ясный. Пришла пора расчета. Ладно, памперсы мы не носим, за свои дела отвечаем. Наше дело правое – победа будет за нами.
– Ты, Санчес? – спрашивает тот, что с водительской стороны. Ключами играет, типа вот точно также он будет меня сейчас вертеть. Я на глупые вопросы не отвечаю: что, по мне не видно, что я не Борис Николаевич Ельцин. Молчу.
– Ты зачем этого пацана избил вчера? – вновь спрашивает водила. Белый, на башке не волосы, а цыплячий пух, но говорит грозно, типа я Фреди Крюгер, сейчас буду тебя резать.
– А он сам что рассказывает? Ты у него спроси!
Тут встревает второй – тоже блондин, видно все – одна тефлоновская порода истинных арийцев:
– Ты тут не быкуй, падла! Я тебе за него сейчас пасть порву и на задницу натяну…
– Ты уже так делал? – спрашиваю я его. Нет, если разбираться, то разбирайся, если тырить, то тырьте, а вот так, когда тебе пытаются сломать нос словесной вонью, я не понимаю. Желтый пух открывает багажник:
– Залезай, поедешь с нами! Сейчас отвезем в лес – поговорим!
– Это вам нефиг делать, а я на работе!
Второй ко мне, хватает за плечи и тащит к багажнику. Запахло пылью. Меня держат за руки, тащат в тухлую пасть багажника. Там постелен полиэтиленовый мешок, чтобы кровью не испачкать. Скорее всего это все пугачки, но кто его знает, чем кончиться. Я, конечно, затрепетал. Вцепился в тополь, они меня отрывают. В это время из школы выходят одиннадцатиклассники, которым нужно ехать на ЕГЭ в какую-то школу. Им идти направо к выходу, но Гребень идет налево – в нашу сторону.
– Чего, парни, у вас за карусель?
– Мы свои дела решаем! – говорит ему желтопух.
– Этот пацан учится в этой школе. И его тут никто не тронет! – говорит Гребень и кладет руку на капот.
– Он моему двоюродному братишке от нечего делать нос на сторону свернул! И теперь пришла его очередь!
– Санчес, нафига бампер пацаненку раскокал?! Ведь тебе за это могут навалять, и им ничего не будет!
– За дело. Он ежа пнул!
– Какого ежа?
– Обыкновенного. Тропинку знаешь как на плотину идти – там еж прилег, а этот разбегается и на ему с ноги… Потом вот! – я показал на лицо в кабине.
Напарник желтопуха вытянул свою шею:
– Чего ты тут себя крутым ставишь? Да мне твой еж – пусть бы он сдох нахрен, а его не тронь…
– Ну-ка, ну-ка. Нажми на тормоз, блондин! Как это твой еж пусть сдохнет… У нас так нельзя! Все путем: твой братан обидел слабого – получил. Получил за дело. И нефиг тут разбираться.
Тут из автобуса стали сигналить Гребню:
– Гребень, давай скорее. Опоздаем из-за тебя!
Гребень хлопает «ниссан» по капоту.
– Короче! Тронете его – эта машина сгорела. Я слово держу! Все ясно!
Побежал в автобус. Те двое постояли, друг на дружку посмотрели. И все пошло и поехало по своим дорогам и путям. Гребень поехал на экзамен, я пошел в подвал, эти двое полетели на платную парковку и там, наверное, полчаса накручивали охранника, чтобы он с их праворукого японца глаз не спускал. Все пошло своим путем. Солнце к западу, день к ночи, речки к морям, а еж – к своей подруге. И если, еж, тебе припало заснуть на тропе, спи и никого не бойся. Тут тебя никто не тронет. Слово пацана!