Александр Лапин проснулся в темноте зимнего утра. Почувствовал, что вот-вот заработает выставленный на всякий случай будильник, и невольно приготовился его выключить. На ящике, рядом с кроватью, слегка посапывал его единственный товарищ – французский бульдог по кличке Рэт.
Как всегда, в первые минуты после пробуждения, в Лапине проявилась особая легкость мышления, позволяющая бегло менять суждения о смысле жизни, о превратностях судьбы... В памяти непроизвольно всплывали лица как давнишних знакомых, так и случайно запомнившихся людей… Он любил эти моменты и дорожил этим состоянием. Но, сегодня было не до того – заботы предстоящего дня, со своими требованиями куда-то идти, что-то делать, наваливались быстрее обычного. Все настойчивее прорывалась одна и та же мысль: «Пора вставать – к плавке готовиться надо».
Вскоре безмятежное состояние совсем развеялось. Он вытянул из-под одеяла руку, нащупал на стене выключатель. Ярко вспыхнула электрическая лампочка, одиноко висевшая на проводе, прямо посредине небольшой комнаты. Электронный будильник, китайского производства, запищал спустя несколько секунд.
Сев на кровать, Лапин по-отечески обратился с приветствием к своему четвероногому другу:
– Привет, малыш! Как спалось?
В ответ Рэт энергично выпучил черные глазки, принялся позевывать, смешно оттягивая то одну, то другую лапу, изогнул спину колесиком и сразу глубоко просел назад, натужено вытягивая передние конечности. Наконец, собака произвела дрожание своего тела «мелким бесом» и села. Хозяин, одеваясь, с удовольствием наблюдал за псом, периодически повторяя:
– Ну, ты даешь. Ох, хороший мой…
Они вышли на улицу. Стоял легкий морозец. На востоке румянило от утренней зари. На западе низко висел еще совсем желтый лунный серп. Ярко мерцали звезды.
«Хорошо-то как!» – подумал Александр и разу же приступил к тому, что он называл насущными делами: наколол дрова, натаскал воду из колодца, затопил печь, приготовил завтрак, разгреб выпавший за ночь снег. Рэт суетился рядом, пытаясь завлечь хозяина на игру с бросанием палки. Потом он закружил по окрестностям, что-то вынюхивая, а когда замерз, попросился в дом, забрался на свой ящик и стал терпеливо ожидать.
На все дела Лапину потребовалось около часа. Рассвело. Звезды погасли, еще видимый месяц стал совсем уже белесым. Александр привычно пробежал пару километров и окатился двумя ведрами ледяной воды. Позавтракали. Пора - он переоделся в рабочую одежду и вышел. На востоке, прямо на макушках заснеженных лесных елок, рябило малиновое солнце.
Лапин прошел двадцать шагов до мастерской, отворил стальную дверь, включил освещение и принялся разжигать коксовый горн. В его шахте он поджег сложенную шалашиком березовую щепу и подключил воздушное дутье. Постепенно стал подкидывать березовые чурбачки. На горячие угли установил тигель и обсыпал его коксом вперемешку с дровами. Когда тигель раскалился, загрузил в него медь. Плавка требовала беспрерывной работы. Александру приходилось постоянно раскалывать кокс, доводя размеры его кусочков до оптимальных – соизмеримых с грецкими орехами. Каждую подсыпку, для лучшего горения, приходилось дополнительно уплотнять металлическим прутком. Уже около двух часов Лапин крутился вокруг горна как заведенный – не случайно в старину горнового мастерового называли волчком, по образу быстро вращающейся вокруг своей оси народной игрушки.
У Лапина имелись современные напичканные электроникой дизельные горелки. Они были настолько автоматизированы, что позволяли плавить бронзу легко. Но Александр отливал не простые изделия. Он был колокольных дел мастером – занимался отливкой авторских художественных колокольчиков самых разных форм и размеров. А для колокольчиков первостепенным требованием является качество звучания, которое у бронзы, выплавленной в коксовом горне, лучше - сгорающий кокс надежно защищает расплав от окисления – приходилось работать по старинке.
Языки вырывающегося горнового пламени стали жесткими и короткими, в них появился характерный синеватый оттенок. Горн озарился особым завораживающе красивым свечением и гармонично загудел, будто запел. Мастер клещами поднял крупный раскаленный кусок, закрывающий сверху тигельное устье. Чтобы заглянуть внутрь, он задержал дыхание и наклонился вперед. Лицо попало в периферийные газовые потоки, вырывающиеся из шахты при температуре выше тысячи четырехсот градусов по Цельсию. Пластмассовая оправа защитных очков моментально нагрелась и стала жечь переносицу. Щеки и нос тоже тут же почувствовали нестерпимый жар. Мастер резко отстранился назад. То, что было нужно, он увидел: медь расплавилась – зеркало металла красновато лоснилось
в поверхностном шлаке – все было в порядке.
Александр затер загоревшуюся, было, брезентовую рукавицу. Затем прикрыл тигель, подсыпал в горн свежую порцию топлива и начал осторожно вынимать из сушильной печи литейные формы. В этот раз он отливал кабинетные колокольчики со сложной геометрией – тонкими художественными узорами и фигурными ручками. Для изготовления подобных отливок он применял метод литья в гипсовые формы, которые после сушки становились очень хрупкими. Процесс выемки существенно осложнялся еще и тем, что формы были нагреты до пятисот градусов (по Цельсию) – только при этом условии обеспечивалось качественное заполнение расплавом всех мельчайших полостных элементов. Мастер использовал специальные стальные крючки и асбестовые рукавицы, надетые поверх двухслойных брезентовых. Но все равно с каждой очередной вынутой формой рукам становилось все горячее. Дальше терпеть уже не было сил. Александр скинул рукавицы и энергично потер кисти друг о дружку. Боль утихла .
Он извлек все десять форм, установил в таз и засыпал прокаленным песком таким образом, что сверху остались лишь слегка возвышающиеся над засыпкой, литниковые воронки, предназначенные для заливки металла в литейные полости. Все готово – можно заканчивать плавку.
Лапин выключил дутье, открыл тигель и опустил в расплавленную медь несколько кусков олова. Согласно старинным правилам, предусматривающим раскисление бронзы (удаление из расплава кислорода), он взял сухую длинную березовую палку и быстро перемешал расплавленную массу. Палка сразу вспыхнула – расплав, раскисляясь продуктами горения, забурлил. Огонь, охвативший всю палку, мгновенно добрался до правой рукавицы и поджег ее. Мастер, в который уже раз, затушил рукавицу, потерев ее о защитную брезентовую робу. Затем, для окончательного раскисления бронзы, он ввел в расплав маленький кусочек специальной фосфорной лигатуры.
Используя клещи, Лапин извлек из горна разогретый почти до белого каления тигель и поместил его в специальный ухват. Стальным скребком быстро очистил зеркало бронзы от шлака и кусков кокса. Взял ухват в руки, повернулся и сделал несколько осторожных шагов. Остановился, приготовился и, произнеся привычную фразу «Господи, помоги», начал аккуратно наклонять тигель, целясь в литниковую воронку первой формы. Полилась тонкая золотистая струйка расплавленной бронзы. Убедившись, что она попадает в цель, Александр продолжил наклонять тигель, поддерживая постоянный расход металла. Про себя он все время шептал: « Господи, помоги». Привычное произнесение этих слов, успокаивало его в столь волнительный момент, когда даже малейшее отклонение струи от требуемой траектории способно было привести к неисправимому браку. После окончания заполнения, Лапин прерывал струю и переходил к следующей форме.
Еще в самом начале заливки он почувствовал характерный запах дыма и понял: горит та самая, уже изрядно прожженная, правая рукавица. Ее разлохмаченный и обугленный край легко вспыхнул от излучения раскаленного тигля. Остановить процесс литья уже было нельзя – бронза быстро теряла оптимальную температуру и густела. В большом пальце правой руки появилась боль, которая усиливалась, становясь нестерпимой. Лапин застонал...
Сразу же после заливки, он сбросил горящую правую рукавицу и слил оставшуюся в тигле бронзу, держа ухват только левой рукой. Затем выбежал из мастерской и сунул обожженную кисть прямо в сугроб. Резкая боль прошла. Снаружи на нескольких пальцах правой руки виднелись пузыри. Для Лапина это было привычным делом. Он взял новую пару рукавиц – в этот день предстояло залить еще одну партию - и продолжил работу...
Придя в дом, он выпустил погулять Рэта, снял с себя насквозь мокрое от пота нижнее белье, умылся по пояс и переоделся в сухое. Затем обработал обожженные пальцы зеленкой и забинтовал. Попив чаю, возвратился в мастерскую и принялся выбивать – очищать отливки.
Бессчетное количество раз делал Лапин подобное прежде, но все равно каждая выбивка его волновала: получилось или нет? Вот и сейчас он, внутренне напрягаясь от тревожного ожидания, надел респиратор и начал небольшим тонким молоточком осторожно разбивать форму, откалывая от нее небольшие куски. Показались бок колокольчика и фигурная ручка... Вот под металлической щеткой замелькали бронзовые узоры. И , наконец, зазвучал первый колокольчик. Качество звука и литья устроили – он облегченно вздохнул и уже спокойнее выбил все остальное. Один из колокольчиков вышел с дефектом: небольшой дырочкой по юбке. Александр расстроился. Но литье есть литье – без этого обойтись невозможно. Литейный брак иногда образно сравнивают с русалкой – никогда не угадаешь за счет чего он появится – слишком много самых разных факторов определяют фазовый переход металла из жидкого состояния в твердое. Эту литейную аксиому внушал себе Лапин долгие годы, но так и не научился принимать спокойно – некоторое время он всегда переживал и детально анализировал причины литейных дефектов, на основании чего постоянно вносил какие-то изменения в технологию, но все равно брак эпизодически появлялся...
Вот мастер отрезал от колокольчиков элементы литниковой си¬стемы и аккуратно убрал полученные отливки. Когда он закрыл дверь в мастерскую, начало смеркаться. На западе забагрила короткая зимняя заря, заблестела красавица Венера, по центру небосвода стали проявляться первые звездочки.
– Хорошо, – подумал Лапин, – пора баньку затапливать.
День плавки совпадал у него с банным днем. Сами Формы он готовил пять дней, затем заливка и мытье, следующий день - выходной.
Баня была своя, родная – выстроенная собственными руками. Он разжег ее металлическую печь, натаскал воды, замочил дубовый веник. Пока помещение протапливалось, успел подмести в доме пол, сменить постельное белье, приготовить ужин. Через час с небольшим температура в парилке поднялась до девяноста градусов – все было готово.
Александр выгулял и покормил Рэта и пошел париться. Наверху сверкали звезды, на востоке светился золоченый лунный серп, еще светлое поле снегов в сотне метров уже размывалось окончательно, дальше виднелись только темные окрестности, перемежаемые кое-где редкими жилыми огоньками сельской глубинки.
Раздевшись в предбаннике, Лапин вошел в моечную, перебинтовал обожженные пальцы, согрелся и зашел в парилку. Лег на нижнюю полку и лежал так минут десять, пока не пропотел. Вышел. Вытерся полотенцем, завернулся в махровый халат и прикорнул на скамейке. Тепло, вошедшее в тело, приятно выходило наружу . Вышел на мороз, облился водой. Вернулся, закутался в халат и подождал, когда кожа просохнет. Согревшись, надел шапочку, взял рукавицы и опять зашел в парилку, залез на верхнюю полку, положил рядом распаренный дубовый веник и ковшик с горячей водой. Подождав минут пять, плеснул воду на раскаленные камни и закрыл лицо веником. Все тело окатила горячая волна. Жарко стало так, что приходилось терпеть. Когда появилась возможность свободно дышать, он сел и начал обмахивать себя веником, захватывая сверху самый горячий воздух. Затем еще раз пролил на камни воду и стал загонять веником поднимающуюся горячую волну себе на спину, на грудь... После отдыха Лапин сделал заключительный третий заход. Потом он вымылся горячим дубовым настоем, окатился холодной водой, оделся, прибрался в бане и пошел домой. Прямо по югу, над коньком дома, висело созвездие Орион. Небо было настолько ясным, что под «пятой» Ориона четко просматривался Заяц. Восточная часть небосвода отливала золоченым свечением от месяца. Прямо над головой мерцали созвездия Большой и Малой Медведицы. Рядом Кассиопея, Персей, Пегас, Возничий... Лапин остановился и постоял так минутку-другую, залюбовавшись первозданной красотой.
Дома он поужинал, выпил традиционные сто граммов, посмотрел телевизионные новости да и завалился в чистую кровать.
– Удачно сегодня прошло, – подумал он. – Спасибо, Господи.
А потом похвалил и себя, пропев в полголоса: – И нам любое дело по плечу...
Это была строчка из припева известной советской пионерской песни. Вспомнилась школа. Мальчишкой Лапин не отличался примерным поведением: постоянно выдумывая что-то такое, что, мягко говоря, не нравилось учителям. Как-то раз раз ему пришла в голову рифма: чу-чу-чу, продолжающая упомянутую строчку.
Вышло примерно так. Когда, на уроке пения, класс дружно пропел:
«И нам любое дело по плечу», в образовавшуюся музыкальную паузу перед очередным куплетом Лапин отчетливо вставил свое «чу-чу-чу». Получилось очень даже весело. Класс буквально взорвался хохотом. Учитель был крайне раздосадован, он отругал мальчишку и обозвал одноклассников дураками. Урок продолжился. Опять дошло до припева. В этот раз уже почти весь обидевшийся класс, не сговариваясь, проорал: «Чу-чу-чу». Педагог, все время настороженно глядевший на Лапина, взорвался. Он вытянул руку со скрипичным смычком в сторону Сашки и скомандовал:
– Вон отсюда! Без родителей не возвращайся!
Лапин вышел и минут пять бродил по пустому гулкому школьному коридору. В его бедовую голову пришла мысль выключить в классе свет. Он подошел к рубильникам, нашел нужный номер, отключил освящение и быстро спрятался на запасной лестнице. Стояла зима, они учились во вторую смену – в классе наступила кромешная темень. Учитель вышел,подошел в электрической сборке и включил автомат. Урок продолжился. Сашка, выждав немного, все повторил снова ... Педагог вновь включил освещение, но, уже догадавшись, быстро вычислил укрывшегося мальчишку. Держа в руке смычок, он погнался за Лапиным по лестнице. Озорнику понадобилась вся его ловкость, чтобы успеть прыгнуть ласточкой в узкий незастекленный проем внутренней двери, ведущей на нижний этаж. Сама дверь была заперта – учитель, поругавшись еще немного, пошел обратно. Лапина тогда исключили на неделю из школы, в наказание за серьезный проступок. Его папа тоже принял соответствующие меры...
Учитель музыки выставил Сашке по пению тройку - единственному из всего класса. Тройка потом перекочевала в свидетельство об окончании неполной средней школы. Этот документ он представил в приемную комиссию технологического техникума. В те годы при поступлении в учебное заведение наряду с экзаменационными оценками учитывали и средний балл по свидетельству. В результате, Лапин не добрал до проходной суммы баллов на интересующую его специальность (авиационные двигатели) всего одну десятую. Если бы по пению была четверка, он бы поступил. На первый взгляд обидно, если учитывать, что Лапин обладал хорошим музыкальным слухом и прилично пел. Потом он самостоятельно освоил гитару и всегда с успехом аккомпанировал себе и окружающим на различных увеселительных мероприятиях.
А тогда, фактически из-за тройки по пению, ему было предложено учиться по литейной специальности, на которую и конкурса не было вовсе.
Делать было нечего – он согласился. Много раз потом он пытался заниматься чем-то другим: работал буровым в геологии, бригадиром на комсомольских стройках Севера... Но в конце-концов стал художником и известным мастером-литейщиком, которого знали многие как в своем регионе, так и далеко за его пределами. Трудно назвать страну, где бы не звенели его колокольчики.
«А что? Жизнь удалась, – подумал он, – жена, правда, не согласилась жить в деревне. Но дети выросли и к нему со всем уважением».
Вот ведь как случается: мелкая детская шалость оказывает решающее влияние на удачный выбор профессии - дела всей жизни. А для мужика это – основа основ!
Вот тебе и «чу-чу-чу».