Из цикла "Я укрываю тебя любовью своей..."
ПРИЗРАК
Тот, кто любит, должен разделять
судьбу того, кого он любит…
М.Булгаков
Он сидел, как всегда, в своем стареньком синем халате, откинувшись на спинку видавшего виды кресла, курил.
Я сидела прямо против Него на удивительно неудобном стуле, пыталась угадать, что Он скажет в следующую минуту. Иногда это получалось, и тогда я внутренне улыбалась, лишний раз поражаясь своей чуткости.
Маленькая неубранная комната, обыкновенно прохладная и светлая, наполнена каким-то особым поэтическим настроением. Все здесь дышит стихами: и выцветшие черно-белые фотографии, и стол, вечно заваленный непромытыми сковородками, кастрюлями, книгами, хлебными крошками, и даже рваные тапочки под кроватью. Все здесь стало дорого с того момента, когда я год назад, до слез смущаясь, с огромной папкой стихов под мышкой, впервые вошла сюда. Действительно, есть здесь что-то такое притягательное, присущее только этой комнате, и это что-то можно видеть хоть каждый день, не рискуя устать.
Он по-кошачьи сощурился, выпуская голубоватую струйку дыма, вздернул четкий угол губ в улыбке:
– Плохо, никуда не годится…
Отдал мне лист с моим стихотворением. Пляшущие закорючки вопросов, восклицательных знаков, линий, чем-то отдаленно напоминающих фигурные скобки, почерк, в котором сам черт ногу сломит – все как обычно. Но к горлу своевольно подступили слезы: вычеркнуто любимое стихотворение. Сначала хотела взглянуть ему в глаза, даже возразить, попытаться доказать, что оно хорошо, но, чувствуя непреодолимую обиду, заморгала чаще и посмотрела в сторону, решив смолчать. Вообще-то я лучше, чем кто бы то ни было, знаю, что спорить с Ним – мертвого лечить, но все-таки не выдерживаю:
– Что же именно здесь плохо? – голос мой прозвучал неестественно глухо.
– Да все плохо! Ну, как же ты, девочка, не видишь?! – Он сделал ударенье на слове «девочка», отчего мне сделалось еще неуютней. И почему-то жутко захотелось услышать длинную тираду о том, что у женщины эмоции не компенсируются умом. Но к моему разочарованью, Он преподносит веское:
– Логики в стихах никто не отменял…
А в совсем мальчишеских глазах, пляшут, мечутся искорки веселья, и так подмывает меня сказать что-нибудь этакое… Он, очевидно угадав мои мысли, ломает мой взгляд, наполняет легкие сигаретным дымом. «Слишком много курит сегодня» – с чего-то вдруг подмечаю я, и тут же мысль эта теряется в сплетении других, более занимательных.
– Ну, я тогда пойду…
Неожиданно вскакиваю со стула. Впервые, с тех пор, как прихожу к Нему, попросилась сама уйти. Он смотрит грустно, и вдруг усмехается по-детски открыто:
– Можешь не приходить больше, – делает вескую паузу, обжигает взглядом. – Я никогда никого не держу, вы сами ко мне приходите. Я ловец душ – настоящий Дьявол, а может быть, Бог. Ты думаешь, я шучу? – и рассмеялся глазами.
Дико хочется заорать: «Ну, простите, пожалуйста!», но прощенья-то просить незачем, и я только смотрю на него, сказать просто нечего. Нет, я не думаю, что он шутит. Уже не думаю. А может, никогда не думала. И от этого так хочется убежать... Я слышу в Его словах то, что прожила, то, что прочувствовала, и бесстрашие слетает, как с белых яблонь дым. Снова открыты старые раны на душе, их жжет нестерпимо огнем воспоминаний.
– Ты могла бы пожалеть меня? – тушит сигарету, закуривает новую, впивается мне в глаза лукавым взглядом.
– Да, могла бы… – я совсем разучилась врать, а с Ним просто не вижу смысла увиливать. – Да, мне и теперь вас жаль…
Он быстро прячет свое удивление. Прячет мастерски, но по особенному вздрогнули веки, и легкая, едва уловимая бледность тронула высокие скулы.
– Когда в следующий раз придешь? – говорит небрежно, бесцветно.
– А когда можно?
Он шаркающими шагами подходит к двери, резко открывает ее:
– Приходи хоть завтра…
Почти пробегаю по темному коридору, задыхаясь, выскакиваю на улицу. Морозный воздух безжалостно режет горло, но я с ненасытной жадностью дышу, словно каждый вздох – последний. Густая штриховка вечерних теней уже легла на блестящий первым ледком асфальт. Все ускоряю и ускоряю шаг, обещая себе никогда больше сюда не возвращаться, но всем своим естеством понимая, что завтра, едва кончатся занятия в школе, приду вновь, нажму кнопку этого треклятого звонка и увижу Его.
***
Воскресенье заканчивалось. Рваная линия горизонта полыхает алым вечерним заревом. Он страшно бледен, глубже кажутся, словно прорезанные тончайшим лезвием морщины. Опять много курит, и взгляд воспаленный, как будто сушат глаза невыплаканные слезы. Тень недоступной простым людям безысходности, внутренней пустоты застыла на Его лице. «Как же можно тебе помочь?» – вспыхивает во мне беззвучный надрывный крик, но ответа нет. Пока нет…
Я вздрагиваю, всматриваюсь в весь Его облик и думаю, – как назвать то чувство, которое испытываю к нему? Наверное, это слишком болезненная привязанность, и я твержу себе: «Смогу уйти, как только захочу – смогу ли? Смогу! Точно знаю – смогу». Только с каждой встречей с Ним как-то неубедительно звучат эти слова самоуспокоения.
– А знаешь, что странно? – смеется… Никогда не слышала, чтоб Он так смеялся. – Что ты не боишься…
Но я боюсь, – Он ошибается. Боюсь, несмотря на то, что не имею права бояться. А боюсь за то, что рисковала напрасно, за то, что отдала душу не тому, но больше всего за то, что если потеряю Его, – просто сойду с ума. А Он невозмутимо продолжает:
– Я открою тебе многое, но многое и потребую за Правду.
Молчу, в груди – ощущение отчаяния, нежелания, невозможности потери.
– Хочешь знаний?
Соображаю плохо. В висках стучит назойливо: «Это все не со мной, это все нереально». Но понимаю, что все это правда, что стою на краю пропасти и передо мной Его рука – возьми и спасешься. Но чем заплачу за свое спасенье? Что могу отдать взамен за свою жизнь? Хотя разве Он предлагает только жизнь? Нет, предложение Его гораздо коварнее – душу наполнить самым страшным и прекрасным знанием этого мира. И я киваю, абсолютно уверенная, что никогда не пожалею о содеянном. Другого пути нет, – я все равно безнадежная…
Он встает, подходит совсем близко. Ощущение тяжести Его руки на плече мне неприятно. Очень хочется отстраниться. Но я усилием воли не позволяю себе даже вздрогнуть. Вдруг все вокруг меняется. Комната, в которой мы находимся, расширяется. Уходят в стороны стены, улетает в никуда потолок, малочисленная мебель расплывается в причудливых очертаньях, резкие яркие цвета стушевываются, размываются, нет больше шума, доносящегося с улицы, падает ватная, обволакивающая тебя целиком тишина. Мы теперь бестелесны. Мы – в другом измерении. Мы – в Вечности. Всюду первобытная тьма Безначалья. Мы одни, нет, мы – одиноки. Я смотрю вниз. Там в черной бесконечной пустоте тает Надежда. Одна рука Его по-прежнему на моем плече, другая обращена ладонью вверх в ожиданье моей руки.
– Не надо, пожалуйста…
Я не слышу своего собственного голоса. И, скорее всего не говорю, а просто думаю. Но Он же читает мысли, Он все равно все узнает… Зачем же произносить вслух то, что и так понятно?
Пустынный, лишающий способности двигаться ветер ерошит его волосы, леденит мне лицо. Я будто под наркозом, только не сплю. Он вскидывает голову, прищуривает строгие серые глаза.
– Что ты видишь перед собою?
– Не вижу ничего…
Ноги предательски подкашиваются, во рту пересыхает.
– Да как же ничего? Вокруг тебя целый мир, неужели ты так слепа, что не видишь?
Не нахожу в себе сил уйти от ответа и снова, словно под гипнозом:
– Я вижу только пустоту…
– А что чувствуешь?
– Тоже пустоту…
– Тебе страшно?
– Да, очень…
– Почему же ты не возьмешь мою руку? Ведь это же так просто. Ну, бери, ведь ты уже решила...
Мягкость мрака убаюкивает меня. Тело невесомо, оно состоит из маленьких частичек чистого сияющего света. И во мне все переворачивается от этих ощущений. Меня словно разрывает на части... Будто все атомы твоей плоти взрываются и вновь соединяются воедино. В секунду происходит тысячи и тысячи смертей и возрождений.
– Зачем Вы делаете это?
– Что? – в голосе Его появляются нотки раздражения, и, понимая это, он добавляет уже спокойно. – Я даю тебе ровно столько, сколько ты сама желаешь – ни капли больше.
– Вы мне делаете больно, – не говорю это, но думаю и, подумав, тут же давлю в себе эту мысль.
Он также мысленно отвечает:
– Потому что ты сама хочешь боли. Ты не знаешь жизни без нее. Ты не умеешь по-другому. Обрати свои слабости в силу.
Он поворачивается, и тихий шелест его шагов, уже не шаркающих, а воздушно-легких, отдается дрожью космического вакуума. Я знаю, что могу спасти Его – и спасу во что бы то ни стало.
***
Пестрота картин захлестывает сознанье. Все так перепутано, что память, измученная количеством образов, не может сохранить ни одного лица, ни одного предмета. Мы идем по звездам в пыли метеоров. Мечется вихрь Времени, секунды в точности равны векам и тысячелетиям. Здесь нет единого Летоисчисления, оно столь многолико, что нельзя отличить одно течение от другого…
Рождаются и погибают миры. Неведомые, манящие своими переливающимися красками, они вспыхивают и затухают…
Я не слышу своих шагов. Мне кажется, что стою на месте, что не двигаюсь вовсе. А вокруг в безумной безостановочной круговерти скачут, пляшут, давятся в бесшумной сумятице галактики...
У меня ничего не осталось: ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Душа забита, переполнена, перегружена Его мыслями, Его чувствами, Его страхом. Да, да, Он тоже имеет свой страх. Господи, я никогда не могла и подумать, что Он так боится одиночества!
***
Зябко ежусь не то от холода, не то от предчувствия нового испытания. Чувство ожидания залегло приторно-сладким осадком в подсознанье.
Вдруг ослепительная ярко-алая вспышка заставляет меня вздрогнуть. Передо мною юный Ангел. Я узнала его по огромным белоснежным крыльям и по лучистому теплому свету, который исходит от чудесных одежд.
– Вернись, ты еще можешь!
Звонкий голос Ангела ворвался в самые далекие закоулки сердца, обжег Надеждой давно заледеневшие осколки растерянной, разбитой Души, и горячие, такие человеческие слезы, кипящей соленой волной подкатились к горлу, и дышать стало тяжело…
– К чему ей возвращаться? – Его голос полоснул меня, как ножом. – Чтобы пропасть в серой безликой массе человечества? Где ты был, когда она была одна, когда нуждалась в тебе, Вестник Неба? Зачем ты нужен ей теперь, когда у нее есть Я? – в Его голосе сквозит открытая издевка.
Вглядываюсь в прекрасное лицо Вестника и внезапно ощущаю отголосок печали. Я знала этого Ангела раньше, когда он был простым смертным мальчишкой, и любила его. Это теперь я разучилась любить, и оттого сердце, не способное испытать былого чувства, просто болит и колотится, грозя разбить грудную клетку.
– Даже ты можешь получить прощенье. Не губи ее. Еще одна смерть не спасет тебя от мук. Ты сам знаешь это, так к чему обманывать себя? – говорит Ангел, осторожно касаясь Его дрожащей, как в лихорадке, руки. – Позволь мне сейчас же забрать ее.
– Забери, если сможешь, – Он бросает надменную улыбку, оборачивается ко мне. – Иди с ним, я не держу…
В отчаянии приникаю к Его руке, ощущая теплоту и грубость ладони.
– Не оставляй меня, пожалуйста!
Лицо Ангела искажается такой нечеловеческой мукой, что мне жаль Вестника. Но еще больше мне жаль Его. Вдруг в глубоких, лишенных способности лгать, глазах Ангела появляется великий гнев. Вестник делает шаг вперед, тянет ко мне руки. Еще мгновенье, и он коснется моего плеча, но откуда-то появляется пламя и охватывает белые одежды. Ангел вспыхивает, словно факел, но не сгорает. Он невредим, и только за спиной не крылья, а дымящиеся черные пятна.
– Мои крылья! Что ты сделал с моими крыльями!
Глаза Ангела наполняются хрустальными слезами.
– Сжег…– ответ Его прост и жесток. – Но мне странно, что ты сейчас жалеешь не о ней, а об утраченной способности летать.
А стон Ангела полон такой тоски, что, стискивая ладонь, от которой лишь миг назад ждала защиты, я почти кричу:
– Верни ему крылья! Умоляю Тебя! Я сделаю все, все, что Ты прикажешь! Будь милосерден, верни ему крылья! – впервые за много-много лет я закричала. Всю жизнь удерживал меня страх, что на шею набросят красный шелковый платок. И голос оборвется, так и не слетев с губ…
– Хорошо! – в голосе потрясающая беззаботность. И вновь за спиной у Ангела переливаются белым серебром пара великолепных крыльев. Ангел смеется, как ребенок, и я счастлива его счастьем. И тут вдруг снова налетает пламя, и Ангел сгорает, вспыхнув, как спичка. Бросаюсь к еще горячему пеплу, падаю на колени, целую серый прах, который смешивается с моими слезами.
– Зачем? – поднимаю на Него покрасневшие глаза. Зачем Ты так жесток?..
– Разве? – Он берет меня за плечи и подымает с колен – Он умер счастливым, стало быть, я наградил его. До этого мига крылатый болтун не знал истинной сладости счастья. А теперь узнал – так зачем ему существовать дальше, ведь вся цель жизни его была стремлением к познанию этой высшей, не доступной ангелам правды. Счастье не было бы счастьем, если б длилось долго. – Он всматривается в мои глаза, хмурится. На сегодня тебе достаточно, нам пора возвращаться…
В сердце врывается великий мрак, охватывает разум, бросает в бездну. Он хватает меня за руку, стискивает ее до хруста пальцев и увлекает вниз, туда, где немой крик оглушает и убивает все светлое, что еще осталось в моей измученной душе.
***
Багровый закат мучительно медленно овладевал небом. Я очнулась после тяжкого сна. Лежу ничком на полу. По виску, на котором выступил холодный пот, стекает назойливая струйка крови. Я, видимо, пыталась встать, и упала, разбив голову. Каким-то далеким отголоском воспринимаю боль и чувствую ее лишь потому, что должна чувствовать, просто привыкла к этому. Приподымаюсь на локте, и на грудь мне спадает прядь волос. Но странно – волосы мои совсем седые, словно вытравила их Зима снегопадами. Я бессмысленно улыбаюсь нелепой догадке, что все это не снилось, а происходило на самом деле. Хочу заплакать от усталости и внутренней пустоты, но сухая саднящая горло горечь перехватывает необходимые сейчас, как никогда слезы. Тихонько всхлипывая, сжимаю голову руками. Стараюсь подняться – не выходит. Ноги не слушаются, голова налилась тяжелым свинцом Его знаний.
Он сидит все в том же положении, в котором я видела его последний раз. Пепельно-серые губы искривлены в беззвучном крике, глаза открыты так широко, что кожа век надорвалась и мелкими алыми бисеринками выступила кровь, рука судорожно сжимается в кулак, спина выгнута неестественно прямо. Передо мною призрак…
Собрав все силы, подымаюсь, наконец, с пола, бросаюсь к Нему, целую Его руки. Он вздрагивает, потом содрогается и закрывает глаза. Из-под ресниц текут прозрачными струйками слезы, они горячи, как раскаленный уголь, и солоны. И сперва разъедают, оплавляют края моих ран, но тотчас же прижигают их и заживляют. Сжавшись в комочек, сдерживаю вопль. Вижу, как слеза превращается в льдинку и, ударяясь об пол, разбивается, тая.
– Позволь мне остаться, просто позволь остаться…Я ведь знаю теперь, чего ты боишься…
Губы онемели, но я твержу и твержу одни и те же слова. И слышу такой знакомый голос родного мне человека:
– Оставайся…