Национальная гордость – последняя гордость. Человек пользуется ей, когда ему просто больше нечем гордиться. Это не я – это Ницше придумал.
Когда мне было лет 10, это ещё махровый СССР был (тот самый СССР, который делал ракеты и перекрывал Енисей), занесло нас с матерью в Эстонию - там был какой-то лагерь отдыха «Ноорус», ну в общем, в отпуск. Погода была отвратительная и мне запомнились только дожди в разных видах, круглые сутки, лужи, мокрый пляж, низкое небо, и надувной кинотеатр, который, периодически сдувался, посреди сеанса, накрывая всех.
Ещё мне запомнились эстонцы, которые демонстративно переключали единственный телевизор, на один единственный эстонский канал и слушали его, именно слушали, потому что на этом канале ничего, кроме диктора, не показывали. Провинциальщина, считал я. Просто тогда я ещё не сталкивался с нацизмом. Эстонцев в этом лагере отдыха было человек 5, а остальные наши. В общем, в один прекрасный день, телик оказался без ручки переключения каналов и навечно остался на эстонском.
Ещё мне запомнилось то, как мы уезжали, ночной вокзал, даже не вокзал, а что-то среднее между полустанком и павильоном в котором спят, несколько человек, томящихся в ожидании, возле единственной кассы и отсутствие билетов на Москву. Нас было человек до десяти. Была женщина с совсем маленьким ребёнком на руках – её пропустили вперёд, но ей это не помогло – билетов на Москву не было. Она стояла, обессиленно облокотившись о подоконник пустой кассы. Кассир пила чай.
Периодически мы все выходили к проезжающим поездам и просили проводников нас взять, как угодно, хоть зайцами, хоть кроликами, но проводники, почему-то боялись и мы возвращались опять в очередь.
Вдруг, под утро, к кассе подошёл высокий, лет 30-ти человек, плотного телосложения, светловолосый, коротко стриженный и, это я запомнил отдельно, – без шеи – голова просто переходила в плечи. Шеи не было, был загривок. Он бесцеремонно отодвинул женщину с ребёнком на руках, и в ответ на чьи-то слова, что билетов нет, коротко бросил: «Я – эстонец!» В этой фразе было что-то такое категоричное, как гильотина. Никто даже не нашёлся, что ему ответить.
Он о чём-то поговорил с кассиршей, которая оказалась, одновременно, начальницей этого станционного заведения и через минуту, ушёл с билетом.
Даже после скандала, который вся очередь устроила по поводу того, что эта дрянь не продала билета даже женщине с ребёнком, ничего не изменилось – стена.
К очередному поезду никто не пошёл – пустили несчастную женщину, всю ночь державшую на руках маленького ребёнка и она, каким-то чудом уговорила какого-то проводника и уехала.
Потом уехали и мы все, я не помню уже как – под утро я уже бродил сонный и мало что понимал. Мать сказала, что мы можем ехать и я пошёл за ней.
Но я запомнил какую-то притворно – приветливую улыбку начальницы-кассирши, реализующую свою возможность издеваться над такой большой компанией. Ей нравились наши страдания. Ей бы на вышке с пулемётом или в камере пыток, с клещами, а не в кассе работать. Но у каждого патриота, видимо, есть свое место для реализации патриотизма, своя амбразура, своё место сражения, которое он находит себе сам, руководствуясь своим патриотизмом. Кто-то засыпал голубые гранулы Циклона в Освенциме, кто-то орудовал около печей, кто-то расстреливал львовских профессоров, а эта – вот в кассе своё место нашла.
Больше я никогда не ездил в Эстонию и не поеду, ни за какие деньги: эстонцы гордятся породой, а породой гордятся, на выставке достижений животноводства!